Пушкин стихотворение и путник усталый на бога роптал – . . . .

Когда герой уже совсем было теряет веру в спасение, он видит колодец с водой и жадно утоляет жажду. После этого он засыпает на долгие годы. Проснувшись, путник обнаруживает, что по воле Всевышнего спал долгие годы и стал стариком:

И горем объятый мгновенный старик,

Рыдая, дрожащей главою поник…

Но происходит чудо: Бог возвращает герою молодость:

И чувствует путник и силу, и радость;

В крови заиграла воскресшая младость;

Святые восторги наполнили грудь:

И с Богом он дале пускается в путь.

В этом стихотворении Пушкин использует мифологический сюжет “смерти – возрождения”, за счет чего оно носит обобщающий характер. Путник воспринимается как человек вообще. Его “смерть” и “воскресение” символизируют жизненный путь человека от заблуждения к истине, от неверия к вере, от мрачного разочарования к оптимизму. Таким образом, “воскресение” героя трактуется, прежде всего, как духовное возрождение.

goldsoch.info

Анализ стихотворения Пушкина Подражание корану сочинения и текст

Анализ стихотворения А.С. Пушкина «Подражания Корану»

«И путник усталый на Бога роптал. » представляет собой девятое, заключительное стихотворе­ние цикла «Подражания Корану», написанного в 1825 году. Пушкин, опираясь на русский пере­вод М. Веревкина, вольно переложил фрагменты сур, то есть глав Корана. Жанр — притча.

Цикл Пушкина «Подражания Корану» представляет собой не просто отдельные, хотя и взаи­мосвязанные между собой эпизоды из жизни пророка, но важнейшие этапы человеческой судьбы вообще.

Завершающее стихотворение цикла «И путник усталый на Бога роптал. » носит явно притчевый характер, и сюжет его достаточно прост. «Путник усталый» томится от жажды, вызванной зноем пустыни, сосредоточен на своих физических страданиях. Он «ропщет» на Бога, потеряв на­дежду на спасение, и не осознает Божественного вездеприсутствия, не верит в постоянную заботу Творца о своем творении.

Когда герой уже совсем было теряет веру в спасение, он видит колодец с водой и жадно утоляет жажду. После этого он засыпает на долгие годы. Проснувшись, путник обнаруживает, что по воле Всевышнего спал долгие годы и стал стариком:

И горем объятый мгновенный старик,
Рыдая, дрожащей главою поник.

Но происходит чудо: Бог возвращает герою молодость:

И чувствует путник и силу, и радость;

В крови заиграла воскресшая младость;

Святые восторги наполнили грудь:

И с Богом он дале пускается в путь.

В этом стихотворении Пушкин использует мифологический сюжет «смерти — возрождения», за счет чего оно носит обобщающий характер. Путник воспринимается как человек вообще. Его «смерть» и «воскресение» символизируют жизненный путь человека от заблуждения к истине, от неверия к вере, от мрачного разочарования к оптимизму. Таким образом, «воскресение» героя трактуется, прежде всего, как духовное возрождение.

Нашёл ошибку? Выдели и нажми ctrl + Enter

Анализ стихотворения Александра Пушкина «Подражание Корану»

Пушкин известен своим мятежным характером и вольным духом. Ему сложно было держать свои мысли под контролем и не изливать их на бумагу. Из-за своего сложного характера он наживал врагов и имел сплошные проблемы. После своей южной ссылки, поэт вновь попадает под гонения. Его садят под арест в семейном поместье в Михайловское. Единственное, что позволялось делать молодому бунтовщику в течении целых двух лет — посещать своих соседей.

В разговорах с соседями поэт позволял себе не сдерживать собственных мыслей, порой приводя людей в ужас. Особенно ему запомнились разговоры с Прасковьей Александровной Осиповой. Эта женщина была умна и образована. С ней можно было часами обсуждать разнообразные темы и даже спорить. Их споры о мировых религиях и вере сильно повлияли на поэта. Свое стихотворение « Подражание Корану» Пушкин посвятил именно этой образованной женщине. В 1825 году оно вышло из-под пера автора и вызвало много споров.

Это стихотворение до сих пор воспринимается неоднозначно. В нем автор затронул такую тонкую тему, как религия. Прикрывшись мусульманством, как самой строгой и непримиримой религией, он говорил о совершенно любой вере и религии. Он затронул столь тонкие темы, что получил много недоброжелательных отзывов. Пушкина стали называть атеистом. Но так считали те, кто не понял, что хотел донести автор. А автор хотел сказать, что религия, вера — это не только соблюдение каких-то традиций и обычаев, это искренняя любовь к богу. А те, кто не понимает сути той или иной веры — просто принижает собственную личность.

Сам Пушкин уважал все религии. И это выражено в том, как тонко и чутко он употреблял выдержки из Корана. Текст произведения построен на выдержках из Корана. Чтобы понимать суть этого произведения, нужно хоть как-то быть знакомым с Исламом, с его основными постулатами.

«Подражание Корану» — это стихотворный цикл, состоящий из девяти частей. Каждая часть — отдельное произведение. В каждой части повествуется история из жизни пророка Мохаммеда. Но они связаны одной общей идей, темой и смыслом.

Это стихотворение относится к философской лирике Пушкина. Оно показывает, что автор может не только мастерски описывать природу и лирические переживания. Но он также остро воспринимает общественные проблемы. Тонко чувствует изменения и реагируют на них. Это произведение наполнено духом свободы и призывает людей быть честными, прежде всего, с самими собой.

Анализ стихотворения Пушкина «Подражания Корану»

После Южной ссылки Александр Пушкин был вынужден провести почти два года под домашним арестом, став негласным узником родового поместья Михайловское, где роль надзирателя добровольно взял на себя отец поэта. Единственным развлечением 26-летнего бунтаря стали визиты к соседям, где он мог чувствовать себя достаточно свободно и не опасаться того, что его крамольные речи станут достоянием царской охранки.

Владелицей имения Тригорское, которое располагалось неподалеку от Михайловского, была помещица Прасковья Александровна Осипова, к которой поэт испытывал очень теплые и дружеские чувства. Эта женщина отличалась тонким умом и была весьма эрудированной особой, поэтому Пушкин любил беседовать с ней на различные темы, включая религиозные. Именно Прасковье Осиповой после очередных жарких дебатов поэт посвятил свое стихотворение «Подражания Корану». написанное в 1925 году и состоящее из девяти отдельных глав.

Каждая из них – это отдельное произведение, повествующее об одном из эпизодов жизни пророка Магомета. Тем не менее, все части стихотворения объединены между собой общей нитью повествования. Однако за религиозным сюжетом просматриваются черты обычного человека, который должен повиноваться законам, не понимая их смысла. Это и «жены чистые пророка» — мусульманские девушки, обреченные на безбрачие, и мусульмане-воины, которые во имя своей веры обнажают мечи, считая, что «блаженны падшие в сраженьи». Именно по этой причине, обращаясь ко всем верующим, поэт призывает: «Восстань, боязливый». И это касается не только мусульман, но и православных, которые действительно живут по законам Божьим, не отдавая себе отчета в том, что кто-то, прикрываясь именем всевышнего, свободно творит беззаконие.

После прочтения цикла стихотворений «Подражания Корану» создается впечатление, что Пушкин считает себя атеистом, но это совсем не так. Он принимает любую веру, и с уважением относится к людям набожным. Но при этом не желает смириться с тем, что для кого-то религия является путем к духовному очищению, а кто-то использует ее в своих корыстных целях.

Теософические споры с Прасковьей Осиповой, которая была очень набожным человеком, натолкнули Пушкина на идею изложить свои взгляды в стихотворной форме. Причем, избрал он для этих целей именно мусульманство как более жесткую и непримиримую религию, в которой человеку как таковому отводится второстепенная роль, что является прекрасным инструментом для манипулирования его сознанием.

©»» .

«Подражания Корану» А.Пушкин

Посвящено П. А. Осиповой

Клянусь четой и нечетой,
Клянусь мечом и правой битвой,
Клянуся утренней звездой,
Клянусь вечернею молитвой:

Нет, не покинул я тебя.
Кого же в сень успокоенья
Я ввел, главу его любя,
И скрыл от зоркого гоненья?

Не я ль в день жажды напоил
Тебя пустынными водами?
Не я ль язык твой одарил
Могучей властью над умами?

Мужайся ж, презирай обман,
Стезею правды бодро следуй,
Люби сирот, и мой Коран
Дрожащей твари проповедуй.

О, жены чистые пророка,
От всех вы жен отличены:
Страшна для вас и тень порока.
Под сладкой сенью тишины
Живите скромно: вам пристало
Безбрачной девы покрывало.
Храните верные сердца
Для нег законных и стыдливых,
Да взор лукавый нечестивых
Не узрит вашего лица!

А вы, о гости Магомета,
Стекаясь к вечери его,
Брегитесь суетами света
Смутить пророка моего.
В паренье дум благочестивых,
Не любит он велеречивых
И слов нескромных и пустых:
Почтите пир его смиреньем,
И целомудренным склоненьем
Его невольниц молодых.

Смутясь, нахмурился пророк,
Слепца послышав приближенье:
Бежит, да не дерзнет порок
Ему являть недоуменье.

С небесной книги список дан
Тебе, пророк, не для строптивых;
Спокойно возвещай Коран,
Не понуждая нечестивых!

Почто ж кичится человек?
За то ль, что наг на свет явился,
Что дышит он недолгий век,
Что слаб умрет, как слаб родился?

За то ль, что бог и умертвит
И воскресит его — по воле?
Что с неба дни его хранит
И в радостях и в горькой доле?

За то ль, что дал ему плоды,
И хлеб, и финик, и оливу,
Благословив его труды,
И вертоград, и холм, и ниву?

Но дважды ангел вострубит;
На землю гром небесный грянет:
И брат от брата побежит,
И сын от матери отпрянет.

И все пред бога притекут,
Обезображенные страхом;
И нечестивые падут,
Покрыты пламенем и прахом.

С тобою древле, о всесильный,
Могучий состязаться мнил,
Безумной гордостью обильный;
Но ты, господь, его смирил.
Ты рек: я миру жизнь дарую,
Я смертью землю наказую,
На всё подъята длань моя.
Я также, рек он, жизнь дарую,
И также смертью наказую:
С тобою, боже, равен я.
Но смолкла похвальба порока
От слова гнева твоего:
Подъемлю солнце я с востока;
С заката подыми его!

Земля недвижна — неба своды,
Творец, поддержаны тобой,
Да не падут на сушь и воды
И не подавят нас собой.

Зажег ты солнце во вселенной,
Да светит небу и земле,
Как лен, елеем напоенный,
В лампадном светит хрустале.

Творцу молитесь; он могучий:
Он правит ветром; в знойный день
На небо насылает тучи;
Дает земле древесну сень.

Он милосерд: он Магомету
Открыл сияющий Коран,
Да притечем и мы ко свету,
И да падет с очей туман.

Не даром вы приснились мне
В бою с обритыми главами,
С окровавленными мечами,
Во рвах, на башне, на стене.

Внемлите радостному кличу,
О дети пламенных пустынь!
Ведите в плен младых рабынь,
Делите бранную добычу!

Вы победили: слава вам,
А малодушным посмеянье!
Они на бранное призванье
Не шли, не веря дивным снам.

Прельстясь добычей боевою,
Теперь в раскаянье своем
Рекут: возьмите нас с собою;
Но вы скажите: не возьмем.

Блаженны падшие в сраженье:
Теперь они вошли в эдем
И потонули в наслажденьи,
Не отравляемом ничем.

Восстань, боязливый:
В пещере твоей
Святая лампада
До утра горит.
Сердечной молитвой,
Пророк, удали
Печальные мысли,
Лукавые сны!
До утра молитву
Смиренно твори;
Небесную книгу
До утра читай!

Торгуя совестью пред бледной нищетою,
Не сыпь своих даров расчетливой рукою:
Щедрота полная угодна небесам.
В день грозного суда, подобно ниве тучной,
О сеятель благополучный!
Сторицею воздаст она твоим трудам.

Но если, пожалев трудов земных стяжанья,
Вручая нищему скупое подаянье,
Сжимаешь ты свою завистливую длань, —
Знай: все твои дары, подобно горсти пыльной,
Что с камня моет дождь обильный,
Исчезнут — господом отверженная дань.

И путник усталый на бога роптал:
Он жаждой томился и тени алкал.
В пустыне блуждая три дня и три ночи,
И зноем и пылью тягчимые очи
С тоской безнадежной водил он вокруг,
И кладез под пальмою видит он вдруг.

И к пальме пустынной он бег устремил,
И жадно холодной струей освежил
Горевшие тяжко язык и зеницы,
И лег, и заснул он близ верной ослицы —
И многие годы над ним протекли
По воле владыки небес и земли.

Настал пробужденья для путника час;
Встает он и слышит неведомый глас:
«Давно ли в пустыне заснул ты глубоко?»
И он отвечает: уж солнце высоко
На утреннем небе сияло вчера;
С утра я глубоко проспал до утра.

Но голос: «О путник, ты долее спал;
Взгляни: лег ты молод, а старцем восстал;
Уж пальма истлела, а кладез холодный
Иссяк и засохнул в пустыне безводной,
Давно занесенный песками степей;
И кости белеют ослицы твоей».

И горем объятый мгновенный старик,
Рыдая, дрожащей главою поник…
И чудо в пустыне тогда совершилось:
Минувшее в новой красе оживилось;
Вновь зыблется пальма тенистой главой;
Вновь кладез наполнен прохладой и мглой.

И ветхие кости ослицы встают,
И телом оделись, и рев издают;
И чувствует путник и силу, и радость;
В крови заиграла воскресшая младость;
Святые восторги наполнили грудь:
И с богом он дале пускается в путь.

Анализ стихотворения Пушкина «Подражания Корану»

После Южной ссылки Александр Пушкин был вынужден провести почти два года под домашним арестом, став негласным узником родового поместья Михайловское, где роль надзирателя добровольно взял на себя отец поэта. Единственным развлечением 26-летнего бунтаря стали визиты к соседям, где он мог чувствовать себя достаточно свободно и не опасаться того, что его крамольные речи станут достоянием царской охранки.

Владелицей имения Тригорское, которое располагалось неподалеку от Михайловского, была помещица Прасковья Александровна Осипова, к которой поэт испытывал очень теплые и дружеские чувства. Эта женщина отличалась тонким умом и было весьма эрудированной особой, поэтому Пушкин любил беседовать с ней на различные темы, включая религиозные. Именно Прасковье Осиповой после очередных жарких дебатов поэт посвятил свое стихотворение «Подражание Корану», написанное в 1925 году и состоящее из девяти отдельных глав.

Каждая из них – это отдельное произведение, повествующее об одном из эпизодов жизни пророка Магомета. Тем не менее, все части стихотворения объединены между собой общей нитью повествования. Однако за религиозным сюжетом просматриваются черты обычного человека, который должен повиноваться законам, не понимая их смысла. Это и «жены чистые пророка» — мусульманские девушки, обреченные на безбрачие, и мусульмане-воины, которые во имя своей веры обнажают мечи, считая, что «блаженны падшие в сраженьи». Именно по этой причине, обращаясь ко всем верующим, поэт призывает: «Восстань, боязливый». И это касается не только мусульман, но и православных, которые действительно живут по законам Божьим, не отдавая себе отчета в том, что кто-то, прикрываясь именем всевышнего, свободно творит беззаконие.

После прочтения цикла стихотворений «Подражание Корану» создается впечатление, что Пушкин считает себя атеистом, но это совсем не так. Он принимает любую веру, и с уважением относится к людям набожным. Но при этом не желает смириться с тем, что для кого-то религия является путем к духовному очищению, а кто-то использует ее в своих корыстных целях.

Теософические споры с Прасковьей Осиповой, которая была очень набожным человеком, натолкнули Пушкина на идею изложить свои взгляды в стихотворной форме. Причем, избрал он для этих целей именно мусульманство как более жесткую и непримиримую религию, в которой человеку как таковому отводится второстепенная роль, что является прекрасным инструментом для манипулирования его сознанием.

«Подражания Корану», анализ цикла стихотворений Пушкина

История создания

Стихотворение «Подражания Корану» было написано в 1824 году. Пушкину 25 лет. Южная ссылка закончилась, но поэт вынужден ещё 2 года жить в Михайловском под домашним арестом. За ним шпионил отец, вскрывая его письма. Узнав об этом, Пушкин на некоторое время нашёл приют у соседей по имению. Хозяйка Тригорского, Прасковья Александровна Осипова, была женщиной образованной и умной. Она была набожной, часто спорила с молодым поэтом о вере. Именно ей Пушкин посвятил «Подражания Корану», хотя в цикле речь идёт не о христианстве, а об исламе.

Хронологически первым было стихотворение «Смутясь, нахмурился пророк». Затем «Торгуя совестью пред бледной нищетой», о котором Пушкин писал брату Льву, что он трудится во славу Корану. Первые стихотворения цикла не имели мусульманского колорита. Это рассуждения о вере и месте человека в ней. Томашевский называл их духовными одами.

В ссылке в Михайловском Пушкин изучил доступный ему не очень точный французский перевод Корана и жизнеописание Магомета. Приметы мусульманского конкретизировались в стихах «Клянусь четой и нечетой», которые открывают цикл, и в других стихотворениях.

Литературное направление, жанр

Цикл «Подражания Корану» написан в тот период творчества Пушкина, который исследователи условно называют переходом от романтизма к реализму. Лирический герой каждого отдельного стихотворения романтик, безоговорочно верящий в свою правоту и непогрешимость Бога, которому он служит. Но жизненные обстоятельства героев вынуждают читателя замечать нестыковки, ненужные и бессмысленные жертвы веры. Кажется, что над циклом стоит образ наблюдателя, который выше лирического героя каждого отдельного стихотворения и, как Бог Магомету, диктует ему своё критическое (то есть реалистическое) отношение.

Цикл относится к философской лирике, так как это рассуждения о месте человека в мирозданье, о Боге. Стихотворения внутри цикла тоже можно разделить на три группы: духовные оды, то есть прославляющие Аллаха; назидательно-проповеднические и агиографические, то есть описывающие жизнь пророка Магомета.

Тема, основная мысль и композиция

Цикл состоит из девяти отдельных произведений. Каждое перепевает какую-нибудь суру (главу) Корана или эпизод из жизни Магомета. Все части связаны общими мотивами, тематикой.

Первая часть о том, как Аллах дал пророку Коран. Вторая часть о жёнах и друзьях пророка. Третья – о человеческой гордыне и воздаянии, четвёртая – о том, как пророк посмел равняться с Богом, пятая восхваляет Бога-творца, Бога-создателя. Шестая посвящена воинам Аллаха, которые погибли за веру и вошли в эдем. Седьмая часть посвящена эпизоду из жизни Магомета, когда Бог сокрыл его от врагов в пещере. Восьмая часть учит, каким должно быть истинное, угодное Богу подаяние. Цикл заканчивается притчей о ропщущем на Бога.

Каждая часть – это какая-нибудь грань веры. Цикл в целом об истинной вере и о заблуждениях человеческого ума. В первой части Пушкин употребляет по отношению к человеку определение «дрожащая тварь», использованное потом Достоевским в «Преступлении и наказании». Интересно, что подобных слов нет в Коране, но они были во французском переводе, который читал Пушкин. В третьей части речь идёт о том, может ли страх приводить к Богу. Шестая часть подталкивает к вопросу, стоит ли умирать за веру.

Основная мысль цикла не в критике ислама или какой-либо другой веры, например, христианства. Пушкин со всем почтением относится к Корану, даже пишет в примечаниях, что «многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом». В то же время лирический герой не вступает в изображённые отношения между Богом, пророком, праведниками и грешниками, верными и неверными. Лирический герой занимает позицию стороннего наблюдателя и пытается проанализировать мотивы и поступки Бога, пророка и людей, уложить их в цельную картину мира. Если считать последнюю притчу выводом, моралью, то лирический герой примиряется с Богом. Может быть, именно поэтому Пушкин посвятил цикл Осиповой, желавшей этого примирения в жизни поэта.

Путник (аллегория живущего) ропщет на Бога несправедливо, потому что он даёт всё необходимое (кладезь под пальмой). Но, получив просимое, нельзя расслабляться и засыпать, иначе наступает духовная смерть. Если же человек опомнится и обратится к Богу без ропота, то душа его наполняется святыми восторгами, «и с Богом он далее пускается в путь».

Размер и рифмовка

Первые шесть частей написаны шестистопным ямбом, седьмая часть – двустопным амфибрахием, восьмая – шестистопным ямбом, девятая – четырёхстопным амфибрахием. Разнообразие стихотворных размеров подчёркивает широту изображаемых тем. Рифма встречается женская и мужская. Рифмовка самая разная: и парная, и кольцевая, и перекрёстная. Строки седьмой части не рифмуются. Создаётся впечатление, что эта молитва прямо из Корана.

Тропы и образы

Стиль священной книги Пушкин передаёт с помощью старославянизмов, как и в тех случаях, когда он пишет на библейские темы: сень, жажда, глава, стезя, тварь. Используются эпитеты высокого стиля: благочестивый, велеречивый, нескромный, пустой, целомудренный.

В некоторых частях Пушкин вообще не использует тропы, например, в третьей. От этого картина человеческих преступлений и Божьего суда особенно правдива и грозна. В пятой части, где описано творение Божье, наоборот, есть и великолепные сравнения (солнце светит, как масло в лампадном хрустале), и метафоры (верующие притекают ко свету, с очей падает туман). Богаты тропами восьмая и девятая части, которые как будто меньше связаны по смыслу с остальным циклом: это поучение и притча на общечеловеческие темы. Последнее стихотворение подводит итог всего цикла и перекликается с первым: не ропщи на те трудности, которые описаны вначале, и в конце получишь воздаяние.

Послушайте стихотворение Пушкина Подражание корану

Темы соседних сочинений

Картинка к сочинению анализ стихотворения Подражание корану

ostihe.ru

И путник усталый на бога роптал

И путник усталый на бога роптал

Пушкин. Подражания Корану.

Пушкин – враг ислама?

Несомненной ценностью является интеллектуальная свежесть. Признак последней есть здоровая претензия на истину В цеху дипломированных гуманитариев такие амбиции при постановке проблем часто являются признаком дурного тона , и в этом есть большой резон. Однако претензия на истину является не предпосылкой работы, а ее результатом .

Читаю у Шварцбанда (Коран и Библия в творчестве Пушкина. Иерусалим,2000. С.43) : “. . поэт впервые в мировой поэтической практике собственной речью “заместил” речь Творца, пусть в чужом, но тем не менее священном тексте ” и (С. 39) : “ … серьезно рядиться в Божьи одеяния ни одному христианину – поэту и не поэту – дозволено быть не может ” . А Пушкин себе позволил. И никакие исламские фундаменталисты джихада его книгам и имени не объявляют. Книг его не сжигают, его домов-музеев не взрывают. Наоборот, где-то читал я, мусульмане очень уважают его “Подражания Корану”.

В чем дело? Не поняли?

Оказывается, Коран для верующих – произведение устное. Оно — речь, произнесенная Аллахом перед пророком Мухаммедом. Записана она была сколько-то лет спустя, но признак устности остался. Пушкин это и в переводе заметил и отметил в примечаниях к своему циклу: “В подлиннике Алла везде говорит от своего имени, а о Магомете упоминается только во втором и третьем лице”. У Пушкина же в заглавии: “Подражания Корану”. В том же примечании: “Здесь предлагается несколько вольных подражаний” . И несколько стихотворений даны от имени пророка, а последнее – “ “письменное” повествование о путнике ( IX ), не соотносимое ни с тем, ни с другим “устным” субъектом цикла ” (С. 39) – можно соотнести с автором подражаний . Наконец, непосредственно под заглавием стоит: “Посвящено П. А. Осиповой” .

Но все равно: всерьез написать от имени Аллаха. И не обидеть…

Или чтящие этот цикл мусульмане поняли в нем что-то очень важное ?

Мне в наблюдениях Шварцбанда действительно видится очень многозначительное. Но – атеистическое. И фундаменталисты могли б все же рассердиться.

Поначалу кажется, что Пушкин создал как бы некое предвестие своей “Полтавы” с Петром в ней как земным идеалом человека, всего себя посвятившим Ходу Истории и потому побеждающим, в противоположность современным Пушкину дворянским революционерам по всей Европе, выступающим против Хода Истории и потому по очереди терпящим всюду поражения . Аналогом Петра выступил Магомет, Хода Истории – Аллах. В жизни, в прошлом, Магомет почувствовал накопившуюся потенциальную силу арабов и призвал ее к действию. В те века это, как обычно тогда, делалось в религиозной форме. Единой религии у племен не было. Значит, нужно было ее создать. Вот Магомет и услышал голос с неба. А материалистически – то ли торговля окрепла и потребовала безопасности дорог и единого государства, то ли высококачественное поэтизирование так распространилось среди населения (я и такую версию взрыва арабской пассионарности читал), что гордости уже не было куда иначе выплеснуться, как в победоносные завоевания. Аравия из-за жары и безводья никем никогда не завоевывалась. Московия (если целиком) – из-за холодов, лесов и болот — тоже … Вот копилась-копилась сила и взорвалась. Сильной государственностью.

И продекабризм, мол, зря на нее покушался. И хорошо, мол, что меня, Пушкина, упрятала судьба в ссылку. А то попаду я в – видно же, что плохую — затею…

Клянусь четой и нечетой,

Клянусь мечом и правой битвой,

Клянуся утренней звездой,

Клянусь вечернею молитвой: 2

Нет, не покинул я тебя.

Кого же в сень успокоенья

Я ввел, главу его любя,

И скрыл от зоркого гоненья?

И ссылкой перебито – под цифрой 2:

“ 2 В других местах Корана Алла клянется копытами кобылиц, плодами смоковницы, свободою Мекки, добродетелию и пороком, ангелами и человеком и проч. Странный сей реторический оборот встречается в Коране поминутно ”.

Примечанием этим Пушкин как бы говорит:

“ Не верьте, мои революционные друзья, когда прочтете эти стихи. Я не стал мусульманином. Я просто притворяюсь эволюционистом.

Впрочем, я, Пушкин, и колеблюсь. И ведь не первый уже раз. И хорошо, что ангел мой меня хранит в муках колебания ”.

Не я ль в день жажды напоил

Тебя пустынными водами?

Не я ль язык твой одарил

Могучей властью над умами?

Пушкин к 1824-му году уже не раз и не два на, так сказать, 180 градусов поворачивал свой идеал. Шесть по моим подсчетам. В 1820-м от поворота случился такой кризис, что он чуть не потерял поэтический дар. И судьба – в начале южной ссылки, на Кавказе и в Крыму – вернула его к творчеству, непродекабристскому, но и не к окончательно-демонически разочаровано-очарованному. Его южные поэмы, хоть и воспринимались чисто романтическими, на самом деле были с зерном реализма . Но он стал кумиром публики, возлюбившей модный романтизм .

Третий куплет разительно подходит для такой трактовки.

То же и с четвертым.

Мужайся ж, презирай обман,

Стезею правды бодро следуй,

Люби сирот, и мой Коран

Дрожащей твари проповедуй.

К 1821-му году европейскими революциями и революционным окружением в Кишиневе Пушкин опять – уж в который раз — был ввергнут в “обман” продекабризма. Но вскоре он снова вышел из него, вышел в мудрость реализма.

Это вас, читатель, конечно, шокирует : трезвость, историзм и реализм, выражаемые … огненным Аллахом и пророком Его …

Но что поделаешь. Так ведет логика. Так требует принцип развоплощения (по Выготскому). На то толкают литературоведы.

“ Однако говоря о «вольных подражаниях», Пушкин заявляет и свое право на творчество. Субъектную систему отношений «аллах — пророк» поэт явно усложняет в своих поэтических переложениях Корана, вводя в нее третье лицо: человека. Именно человек с его мятежной непокорностью и противоречивостью существования становится причиной «смущения» пророка и взволнованных «доказательств» бога в наставительных речах, обращенных к «нечестивым». Можно прямо сказать, что внутренняя напряженность и конфликтность «Подражаний Корану», связанная с борьбой веры и неверия, определяется «триадой» отношений: аллах — пророк — человек. На наш взгляд, лирический сюжет цикла состоит прежде всего в колебаниях пророка между небесной истиной (аллахом) и земной правдой (человеком). Своего рода «разрешением» такого «сюжета» цикла становится окончательное приобщение пророка к богу как к правде естества. Именно таким пафосом, на наш взгляд, проникнуто завершающее «Подражания Корану» и носящее явно притчевый характер стихотворение «И путник усталый на бога роптал». Внешне это стихотворение не связано прямо с мотивом пророка. Лирический субъект стихотворения, «путник усталый», воспринимается как человек вообще. Однако более глубокий смысл произведения раскрывается только в контексте цикла. В частности, нельзя не заметить явной переклички этого завершающего стихотворения с первым «подражанием» цикла, в котором аллах, укрепляя пророка в вере, говорит: «Не я ль в день жажды напоил Тебя пустынными водами?» В тексте последнего произведения эти строки как бы вновь оживают: «И путник усталый на бога роптал: // Он жаждой томился и тени алкал»: Упоминание аллахом эпизода спасения пророка в первом стихотворении цикла «Подражания Корану» развертывается в конце концов в самостоятельную поэтическую историю—притчу о спасении человека богом. Создается своеобразное композиционное кольцо: «путник усталый» как бы повторяет путь, уже пройденный некогда пророком. Можно взглянуть, конечно, на этот повтор несколько иначе. Например, полностью отождествить образ «путника» с образом «пророка» и считать, что в «Подражаниях Корану» допущена своего рода хронологическая инверсия: сначала дается описание жизни пророка, его, так сказать, история, а затем, в конце цикла, предыстория, т.е. тот момент из жизни человека, который предшествовал его превращению в пророка. Но чем объяснить такой возврат из настоящего в прошлое?

Смысл финала пушкинских «Подражаний Корану», думается, как раз в том и состоит, чтобы показать, что не только человек повторяет путь «пророка», но и «пророк» повторяет путь человека. Последнее произведение цикла Пушкина тем самым универсализует жизненный путь пророка, снимает его исключительность, сближает его судьбу с судьбой человеческой. Но в таком сопоставлении нельзя не увидеть и возвышенного понимания жизненного пути человека как поиска правды. Глубина обобщения усиливается за счет использования в «подражаниях» мифологического в своей основе сюжета «смерти — возрождения». «Смерть» и «воскресение» «путника», по существу, символизируют жизненный путь человека , прежде всего в аспекте его духовного развития от заблуждения к истине, от неверия к вере, от мрачного разочарования к жизненному оптимизму. Призыв, обращенный к пророку в первом стихотворении цикла «Стезею правды бодро следуй!», коррелируется в заключительной строке последнего стихотворения совершенным действием: «И с богом он дале пускается в путь».

Таким образом, новизна пушкинского творчества состояла, очевидно, в том, что при сохранении некоторой внешней связи «Подражаний Корану» как стихотворного раздела с внешним источником лирическая циклизация начинает протекать в такой форме, что сама последовательность произведений, их композиционный порядок, с одной стороны, как бы постоянно «провоцируют» читателя на поиск разного рода ассоциаций и связей между ними, с другой — сама возможность таких связей резко проблематизируется. Из — за утраты жанрово-тематической однородности состава произведений важнейшим источником связи между ними является не просто логика авторской мысли, определяемой, в свою очередь, логикой жанра, но внутреннее саморазвитие художественных образов ” (М. Н. Дарвин http://www.nsu.ru/education/virtual/darvin_1826.htm ).

Итак, трезвость – за огненным Аллахом.

Так же парадоксальна, но логична, ассоциация и при чтении следующего стихотворения.

О, жены чистые пророка,

От всех вы жен отличены:

Страшна для вас и тень порока.

Под сладкой сенью тишины

Живите скромно: вам пристало

Безбрачной девы покрывало.

Храните верные сердца

Для нег законных и стыдливых,

Да взор лукавый нечестивых

Не узрит вашего лица!

А вы, о гости Магомета,

Стекаясь к вечери его,

Брегитесь суетами света

Смутить пророка моего.

В паренье дум благочестивых,

Не любит он велеречивых

И слов нескромных и пустых:

Почтите пир его смиреньем,

И целомудренным склоненьем

Его невольниц молодых 3 .

3 “Мой пророк, прибавляет Алла, вам этого не скажет, ибо он весьма учтив и скромен; но я не имею нужды с вами чиниться” и проч. Ревность араба так и дышит в сих заповедях.

Л. А. Краваль в своей книге ( “Рисунки Пушкина как графический дневник ”. М., 1997 ) очень убедительно показала, что одной из сил, возродивших поэта от кризиса 1820 года, была всерьез, а не романтически полускрываемая, тайная и обоюдная любовь к исключительной женщине, татарке Анне Гирей, крестнице генерала Раевского. Лишь старший сын генерала, сам ею прельстившийся, но отвергнутый, догадался и пробовал “смутить” , влюбленного, подпуская шпильки под необычно трепетное отношение Пушкина. И такая женщина не только никогда б не изменила, но и повода подумать об измене не дала бы. Вполне годилась бы такая в жены самому Магомету, живи она 13 веков назад. И какая-то тайная эфиопская часть души Пушкина была согласна на женитьбу и согласна на подобие себя ревнивому Магомету. Но европейская часть его души этого смущалась и не позволяла бахвалиться в кругу друзей своей победой, как то было принято в обществе.

А чтоб вы, мои вольнолюбивые друзья,- говорит Пушкин примечанием,- прочитав стих, не поверили в эту азиатчину во мне, то понасмешничаем над нею.

Опять противочувствия (противочувствия – тоже термин Выготского) .

Вот таким воинствующим государственником и моралистом , мудрецом и провидцем, трезвым человеком и реалистом в творчестве предстает перед самим собой Пушкин в 1824-м году. Перед собственным разумом.

Но он устал уже от ссылки. Пока жив Александр I , аж испугавшийся ( http://lib.ru/PROZA/DOMBROWSKIJ/dombrovsky1_6.txt ) , — как Пушкин узнал, — обнаружив раз в списке въехавших за день в Петербург фамилию “Пушкин” (и успокоившийся лишь объяснением, что то был Лев Пушкин), пока жив этот царь , конца ссылке не будет. Ясно. А царь еще не стар. И это швыряет рассудительного реалиста в ярость. Чувство бросается на разум.

Так как его яростное “я” может насолить тому мудрому, как Магомет, как сам Аллах, “я”? – Надо опозорить Магомета и самого Аллаха. – Как? – Надо, показав европейские зубы (в “Примечаниях”), прикинуться таким фанатиком, который аж Аллаха услышал. В XIX веке. В селе Михайловском. И – записал. Мол.

Надо, представляя людям подражания Корану, местами нарушить “ важнейшую особенность Корана как книги ” (С. 38) – говорение от имени Аллаха. И вот появилось говорение от имени пророка (в IV, V, VIII стихотворениях ) и даже от имени, возможно, европейца ( IX).

Кощунство (С. 38 ) , лишь слабо прикрытое ссылкой, мол, подражание.

И волки чувства, полностью неизжитого продекабризма и романтизма, сыты, и овцы разума и реализма целы.

А современные экстремистские исламисты-фундаменталисты прошлепали.

Как он возненавидел себя в какой-то момент за свое робкое подчинение монаршей воле, себя, сидящего смирно в глуши и не смеющего удрать хоть за границу, как он на себя остервенился, видно и по тому, что, для просвещенного европейца гадкое, он позволил себе от имени ислама возвеличить – разбой, увод в рабство.

Не даром вы приснились мне

В бою с обритыми главами,

С окровавленными мечами,

Во рвах, на башне, на стене.

Внемлите радостному кличу,

О дети пламенных пустынь!

Ведите в плен младых рабынь,

Делите бранную добычу!

Вы победили: слава вам,

А малодушным посмеянье!

Они на бранное призванье

Не шли, не веря дивным снам.

Прельстясь добычей боевою,

Теперь в раскаянье своем

Рекут: возьмите нас с собою;

Но вы скажите: не возьмем.

Блаженны падшие в сраженье:

Теперь они вошли в эдем

И потонули в наслажденьи,

Не отравляемом ничем.

Воевали все и всегда. Но не всегда и не все культивировали именно разбойничьи набеги. Вторгнуться в страну, пограбить и вернуться. Подобные войны характерны, наверно, для кочевых народов. А даже в XIX веке большая часть арабов в Аравии была бедуинами, кочевниками. И то же было в VI веке, при Магомете. Чтоб вдохновить на завоевательные войны естественно было опереться на привычку к набегам. Естественность – вот причина победоносности, вот в чем заключается Ход Истории.

И если во времена Пушкина Европу разделили между собой большие монархические империи, то, видно, в том и заключался тогда Ход Истории. И потому, можно было думать, в ней терпели крах освободительные революции. Естественно.

И для воспевания естественности логически годился образ разбойничьих войн-набегов полуторатысячелетней давности.

Но именно давности! Не современности. И именно логически.

А чувственно… — “ с обритыми главами ”, “ С окровавленными мечами ”, “ Ведите в плен рабынь ”… Это противно. И не зря было выбрано поэтом. А для выражения своей минутной раздвоенности в уверенности, что с Историей надо считаться, а та – против его вольнолюбивых друзей.

И уму его ненавистен он сам, сомневающийся в их победе, если они восстанут . И потому в VI стихотворении ему пригодились то ли Аллах, то ли Магомет, страстные, что возглашают “ малодушным посмеянье ”.

Разрыв души и все тут.

И ему, в православной стране рожденному, наверно известно и симпатично было древнее православное правило наложения трехлетней епитимьи на солдата, в бою убившего врага (все-таки человека), но самого выжившего. Так нет ли среди стихов, посвященных все-таки женщине, Осиповой, да еще и русской, негативного оттенка в финале VI стихотворения, где религиозно возвеличивается павший в набеге на иноплеменных?

И если есть негативная аура, то не то же ли тут возмущение чувства против разума?

И не в том ли катарсис от столкновения столь страстных противочувствий, что нет его, нет идеала, когда человек находится на перевале мировоззрения.

И не чувствуете ли вы отстраненность в том, что в последнем стихотворении Пушкин отдал повествование уже не фанатически страстным Аллаху и Его пророку, а простому путнику? Что из того, что тот, — если “в лоб”, — обрел опять веру? Не думаете вы, что художественный смысл цикла в безверии? Пусть для Пушкина и временном, глядя из нашего далека.

И путник усталый на бога роптал:

Он жаждой томился и тени алкал.

В пустыне блуждая три дня и три ночи,

И зноем и пылью тягчимые очи

С тоской безнадежной водил он вокруг,

И кладез под пальмою видит он вдруг.

И к пальме пустынной он бег устремил,

И жадно холодной струей освежил

Горевшие тяжко язык и зеницы,

И лег, и заснул он близ верной ослицы —

И многие годы над ним протекли

По воле владыки небес и земли.

Настал пробужденья для путника час;

Встает он и слышит неведомый глас:

“Давно ли в пустыне заснул ты глубоко?”

И он отвечает: уж солнце высоко

На утреннем небе сияло вчера;

С утра я глубоко проспал до утра.

Но голос: “О путник, ты долее спал;

Взгляни: лег ты молод, а старцем восстал;

Уж пальма истлела, а кладез холодный

Иссяк и засохнул в пустыне безводной,

Давно занесенный песками степей;

И кости белеют ослицы твоей”.

И горем объятый мгновенный старик,

Рыдая, дрожащей главою поник. ..

И чудо в пустыне тогда совершилось:

Минувшее в новой красе оживилось;

Вновь зыблется пальма тенистой главой;

Вновь кладез наполнен прохладой и мглой.

И ветхие кости ослицы встают,

И телом оделись, и рев издают;

И чувствует путник и силу, и радость ;

В крови заиграла воскресшая младость;

Святые восторги наполнили грудь:

И с богом он дале пускается в путь.

Не для того ли Пушкину нужно было “удариться” в ислам, чтоб выразить свою тогдашнюю лишенность идеала?

В день, когда я начинал писать эту статью,- взбудораженный наблюдением Шварцбанда,- я надеялся бунтарский, учреждающий новую религию образ Магомета связать с бунтарями, будущими декабристами, а религиозное кощунство – с их потенциальным осуждением в 1824-м году уже реалистом Пушкиным. Замысел вытекал из общеизвестных соображений о мировоззренческой и творческой эволюции поэта к тому году . И попавшиеся в тот же день мне на глаза слова Владимира Головко потому и обратили на себя внимание, что заставили смутиться в моем начинании. И я оправдывал себя, что это небольшой грех – попробовать проверить общие соображения на конкретном примере.

Но власть пушкинского текста заставила меня ввести в собственный текст слова “поначалу кажется ” , а дальнейшее писать совсем иначе, чем задумывал .

Поэтому закончив статью, я счел возможным взять эпиграфом поначалу смущавшие меня слова Головко . Теперь они мне кажутся подтверждающими мою интерпретацию.

13 ноября 2004 г.

В этой же книге, “Коран и Библия в творчестве А.С. Пушкина”, есть еще одна статья о “Подражаниях Корану” — Фомичева. Интересно, разрушит она сложившуюся у меня версию?

“ Обратимся к творческой истории цикла.

Вначале, увлекшись только одним из коранических мотивов, Пушкин вовсе не собирался писать цикл … [ речь о стихотворении III — “Смутясь, нахмурился пророк ”; написано 30 сентября; самое начало второй ссылки ] Это единственное из всех пушкинских “Подражаний”, в котором передано все – от начала до конца – содержание избранной суры (80-й). Вполне внятен лирический подтекст данного стихотворения, где преломлены первые впечатления от михайловской ссылки, отягченные тяжелейшей ссорой с отцом ” (С. 66) .

Что ж. То, что написано так рано, не вредит мне, потому что ссора с отцом, взявшимся следить за сыном в угоду приставу, сразу сделала его положение в доме невыносимым. Крайность-то и можно усмотреть в стихотворении III . Надо только знать еще один нюанс ссоры. Отец пенял сыну, что тот учил безбожию брата и сестру. И еще надо знать, что перевод Веревкина 80-й суры оказался неточным. Он был такой: “ Пророк нахмурился в челе … устранился от приближающегося к нему слепого. Беги далеких закона Божия ” ( http://www.ruscenter.ru/610.html ). В смысле: “ никто и ничто не может прервать проповеди веры. И только неуверовавший может недоумевать, что пророк в такую минуту “устранился” даже от внушающего сочувствие страдальца ”. Значит, стих будет об отце-пророке, отстраняющемся от сына, не понимающего в своей слепоте-неверии, что он не заслуживает сострадания, несмотря на жалкое свое положение.

Смутясь, нахмурился пророк,

Слепца послышав приближенье: 4

Бежит, да не дерзнет порок

Ему являть недоуменье.

С небесной книги список дан

Тебе, пророк, не для строптивых;

Спокойно возвещай Коран,

Не понуждая нечестивых!

Почто ж кичится человек?

За то ль, что наг на свет явился,

Что дышит он недолгой век,

Что слаб умрет, как слаб родился?

За то ль, что бог и умертвит

И воскресит его — по воле?

Что с неба дни его хранит

И в радостях и в горькой доле?

За то ль, что дал ему плоды

И хлеб, и финик, и оливу,

Благословив его труды

И вертоград, и холм, и ниву?

Но дважды ангел вострубит;

На землю гром небесный грянет:

И брат от брата побежит,

И сын от матери отпрянет.

И все пред бога притекут,

И нечестивые падут.

Покрыты пламенем и прахом.

Эта ярость Аллаха на порочного нечестивого слепца не есть ли сублимация обратной ярости Пушкина на отца? Мне кажется, что именно так и есть. “В лоб” читать стихотворение недопустимо.

Знаете, зафиксирован такой феномен в психологии ребенка — малыш, шаля, выговаривает себе: “Нельзя шалить, нельзя шалить”.

Было бы странным представлять себе Пушкина в роли такого малыша. Поэтому я не понимаю Фомичева, когда он, кроме выше приведенных – и совершенно верных – слов, пишет следующее: “ …в “подражании” торжествует пафос духовной оды, воспевается самостояние человека, уверенного в величии и разумной непреложности законов мироздания, перед которыми суетны спесь и честолюбие людские ” (С. 67) .

Да нет. Только “в лоб” прочитанном стихотворении этом “ торжествует пафос духовной оды ”. А настоящий пафос, приведший поэта к сочинению этой якобы духовной оды, заключается в столкновении антирелигиозного и вольнолюбивого всплеска чувства с разумом поэта, понимающего, что этот всплеск неправомочен из-за Хода Истории. Отчаяние неверия ни во что – пафос Пушкина в те дни.

О том свидетельствует и четвертая ссылка:

Под книгой имеется в виду, понимай, сура Корана, раз подражания – Корану и примечания – о Коране.

Так вот нет такой суры в Коране. Ни по названию, ни по содержанию. Веревкин 80-ю неверно перевел. “ В оригинале,- пишет Фомичев, ссылаясь на находку Поливанова ,- ход мыслей таков: Магомет, занятый обращением богатого, отстранил бедного слепца. Берегись поступать так ” (С . 67).

СУРА 80. НАХМУРИЛСЯ

Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

1(1). Он нахмурился и отвернулся

2(2). от того, что подошел к нему слепой

3(3). А что дало тебе знать, — может быть, он очистится,

4(4). или станет поминать увещевание, и поможет ему воспоминание.

5(5). А вот тот, кто богат,

6(6). к нему ты поворачиваешься.

7(7). хотя и не на тебе лежит, что он не очищается.

8(8). А тот, кто приходит к тебе со тщанием

9(9). и испытывает страх, —

10(10). ты от него отвлекаешься.

11(11). Но нет! Это ведь напоминание, —

12(12). и кто пожелает, его вспомнит, —

13(13). в свитках почтенных,

14(14). возвышенных, очищенных

15(15 ). руками писцов (16). почтенных, благих.

16(17). Убит будь человек, как он неверен!

17(18). Из чего Он его создал?

19. Создал его и соразмерил,

20(20). потом дорогу ему облегчил

21(21). Потом его умертвил и похоронил.

22(22). Потом, когда пожелал, его воскресил.

23(23). Так нет! Не совершает он того, что повелел Он!

24(24). Пусть же посмотрит человек на свою пищу, —

25(25). как Мы пролили воду ливнем,

26(26). потом рассекли землю трещинами

27(27). и взрастили на ней зерна,

28(28). и виноград, и траву,

29(29). и маслины, и пальмы,

30(30). и сады густые,

31(31). и фрукты, и растения

32(32). на пользу вам и вашим животным.

33(33). И когда придет оглушительный,

34(34). в тот день, как убежит муж от брата,

35(35). и матери, и отца,

36(36). и подруги, и сыновей.

37(37). У каждого мужа из них тогда — дело ему достаточное.

38(38). Лица в тот день открытые,

39(39). смеющиеся, веселые,

40(40). и лица в тот день — на них пыль,

41(41). покрыл их прах.

42(42). Они-то — неверные и распутники.

И Пушкин очень скоро узнал об ошибке Веревкина. И тем не менее поставил ссылку. Зачем? Не затем ли, чтоб и так дать понять, что не просто подражание тут, что не торжествует в его стихотворении “ пафос духовной оды ”.

24 ноября 2004 г.

Пушкин – за христианство?

Та же книга “Коран и Библия в творчестве А.С. Пушкина” подала мне мысль и о связи обращения к Корану с обращением его и к Библии почти в то же время . Конкретно мысль подала статья Б. Кац “Личный “горький опыт” Пушкина и библейская дидактика ”.

Кац обнаружил большое сходство стихотворения “Коварность” с Книгой Сираха в Ветхом Завете, единственной книгой, говорящей о святости дружбы.

6 14 Верный друг — крепкая защита: кто нашел его, нашел сокровище.

6 15 Верному другу нет цены, и нет меры доброте его.

6 16 Верный друг — врачевство для жизни, и боящиеся Господа найдут его.

6 17 Боящийся Господа направляет дружбу свою так, что, каков он сам, таким делается и друг его.

Впрочем, последняя фраза могла Пушкину подсказать мысль, что он и сам заслужил свой горький опыт в дружбе.

Когда твой друг на глас твоих речей

Ответствует язвительным молчаньем;

Когда свою он от руки твоей,

Как от змеи, отдернет с содроганьем;

Как, на тебя взор острый пригвоздя,

Качает он с презреньем головою, —

Не говори: “Он болен, он дитя,

Он мучится безумною тоскою”;

Не говори: “Неблагодарен он;

5 3 и не говори …

5 6 и не говори …

11 23 Не говори…

11 24 Не говори …

15 11 Не говори …

15 12 Не говори …

Он слаб и зол, он дружбы недостоин;

Вся жизнь его какой-то тяжкий сон”.

37 1 Всякий друг может сказать: «и я подружился с ним». Но бывает друг по имени только другом.

37 2 Не есть ли это скорбь до смерти, когда приятель и друг обращается во врага?

37 3 О, злая мысль! откуда вторглась ты, чтобы покрыть землю коварством?

Ужель ты прав? Ужели ты спокоен?

19 13 Расспроси друга твоего, может быть, не сделал он того; и если сделал, то пусть вперед не делает.

19 14 Расспроси друга, может быть, не говорил он того; и если сказал, то пусть не повторит того.

19 15 Расспроси друга, ибо часто бывает клевета.

Ах, если так, он в прах готов упасть,

Чтоб вымолить у друга примиренье.

22 23 Если ты на друга извлек меч, не отчаивайся, ибо возможно возвращение дружбы.

22 24 Если ты открыл уста против друга, не бойся, ибо возможно примирение.

22 25 Только поношение, гордость, обнаружение тайны и коварное злодейство могут отогнать всякого друга

Но если ты святую дружбы власть

Употреблял на злобное гоненье;

Но если ты затейливо язвил

Пугливое его воображенье

И гордую забаву находил

В его тоске, рыданьях, униженье;

Но если сам презренной клеветы

41 28 пред друзьями стыдись слов укорительных —

41 29 повторения слухов и разглашения слов тайных.

Ты про него невидимым был эхом;

Но если цепь ему накинул ты

И сонного врагу предал со смехом,

И он прочел в немой душе твоей

Все тайное своим печальным взором, —

Тогда ступай, не трать пустых речей —

Ты осужден последним приговором.

18 октября 1824 г.

27 17 Люби друга и будь верен ему;

27 18 а если откроешь тайны его, не гонись больше за ним:

27 19 ибо как человек убивает своего врага, так ты убил дружбу ближнего;

27 20 и как ты выпустил бы из рук своих птицу, так ты упустил друга и не поймаешь его

27 22 Рану можно перевязать, и после ссоры возможно примирение;

27 23 но кто открыл тайны, тот потерял надежду на примирение.

Ну и, естественно, к художественному смыслу стихотворения Кац не восходит. Схоже и схоже. И все. А для чего это? – Не дело ученого?

В намек к биографизму тянет его то обстоятельство, что нагнетая личную конкретику, поэт говорит о пострадавшем в третьем лице: “ …“Он” в этом стихотворении как раз и есть настоящее лирическое “Я” — не просто авторское “Я”, но глубоко личностное пушкинское “Я” ”.

А я говорю, что третье лицо это акт отстранения Пушкина от своего, личного.

Еще в Одессе впавший было в экстремизм Пушкин…

(А что это, как не экстремизм — :

Но те в Неаполе шалят,

А та едва ли там воскреснет.

Народы тишины хотят,

И долго их ярем не треснет.

Ужель надежды луч исчез?

Но нет! — мы счастьем насладимся,

Кровавой чаш причастимся —

И я скажу: Христос воскрес.

когда те это победившие контрреволюционеры, а та это эадушенная революция в Испании?)

Еще в Одессе впавший было в экстремизм Пушкин,- из-за политических обстоятельств и выдачи замуж сироты Анны Гирей ,- чтоб сбить с себя крайний идеализм ударился напропалую крутить романы сразу с несколькими изменницами своим мужьям. Ну и с риском, что и ему они изменят. Ну и соперничество насчет одной из них, графини Воронцовой, с другом, этим исчадием ада , Александром Раевским, могло б, казалось бы, способствовать спусканию пара, сошествию с яростных, справедливых небес ультрагражданского романтизма. О чем, собственно и намекал ему в письмах друг-соперник. Все, понимай, нормально, закономерно. Царствует в мире зло. Вот я и шепнул Воронцову, что его жена к тебе неравнодушна. Вот он и убрал тебя в глушь , подальше от опасно вольнолюбивого офицерского окружения. Вот ты и станешь трезвее. Остынешь. И, наверно, ты “ теперь уже не такой взбалмошный, опрометчивый ”. И теперь только дочка Воронцовой “ часто говорит… о сумасбродном г-не Пушкине ”, а ты уже другой. И не обижаешься ж ты на меня за все? (Я шрифтом выделил буквальные, по его письмам, слова Раевского.)

А на самом деле Пушкин теперь соглашался-таки, что против закономерности – исторической – не восстанешь (как и против братьев Анны Гирей), и что закономерность таки не соответствует благим пожеланиям революционеров и вообще борцов за справедливость. Но он зато и не соглашался, что закономерность эта дьявольская, и нужно именно дьявольщине подыгрывать, соглашаясь с закономерностью как таковой, в том числе и с дружбой, фигурально говоря, слуги дьявола.

Вот он и столкнул в своем стихотворении инвективы дьявольские с претензиями Библии, как страстного Добра.

В новом своем, уравновешенном состоянии реалиста ему совсем не нужно было афишировать союзничество с религией Добра. Потому он лишь поначалу стал было маркировать церковнославянизмами и библейской атрибутикой библейское начало в стихотворении: “глас” , “ответствует” , “язвительным ”, “змеи” . А дальше он скрыл от неопытного глаза сходство с Книгой Сираха. Несведущий и прототипа “ты”, Александра Раевского, и его бесовскую роль в судьбе Пушкина не знал. Чужой только чувствовал скрытое борение страстей. И довольно. Ибо художественный смысл этого борения – успокоенность, должна чувствоваться, хоть подсознательно, и без знания подоплеки.

Вот так святая книга, как и Коран, и не удостоилась почтения от этого афеиста Пушкина. (Афеизм – так тогда произносили слово атеизм.) И, может, не очень почтительное обращение к одной книге вызвало такое же отношение и к другой.

Ну а то, что так быстро сменилось настроение, вылившееся в кораническом цикле, на почти противоположное в “Коварности”… Так Синусоида идеалов (о ней в соседних статьях), которою я тайно от вас, читатель, тут руководствовался, иллюстрирует не только сменяемость стилей в веках, не только изменчивость идеалов в поколениях, не только эволюцию мировоззрения отдельного художника, но и изменчивость его настроения в один день. Это как если бы мелкие кривые накладывались на средние, те – на крупные, и так далее.

velikiy-pushkin.ru