Стихи о советском паспорте — Маяковский. Полный текст стихотворения — Стихи о советском паспорте
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
По длинному фронту
купе
и кают
чиновник
учтивый движется.
Сдают паспорта,
и я
сдаю
мою
пурпурную книжицу.
К одним паспортам —
улыбка у рта.
К другим —
отношение плевое.
С почтеньем
берут, например,
паспорта
с двухспальным
английским левою.
Глазами
доброго дядю выев,
не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.
На польский —
глядят,
как в афишу коза.
На польский —
выпяливают глаза
в тугой
полицейской слоновости —
откуда, мол,
и что это за
географические новости?
И не повернув
головы кочан
и чувств
никаких
не изведав,
берут,
не моргнув,
паспорта датчан
и разных
прочих
шведов.
И вдруг,
как будто
ожогом,
рот
скривило
господину.
Это
господин чиновник
берет
мою
краснокожую паспортину.
Берет —
как бомбу,
берет —
как ежа,
как бритву
обоюдоострую,
берет,
как гремучую
в 20 жал
змею
двухметроворостую.
Моргнул
многозначаще
глаз носильщика,
хоть вещи
снесет задаром вам.
Жандарм
вопросительно
смотрит на сыщика,
сыщик
на жандарма.
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлестан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
Я
достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я —
гражданин
Советского Союза.
Маяковский — тролль 80 уровня: ksoftware — LiveJournal
Я иногда радуюсь, что малограмотен. Откроешь, бывает, для себя какое-нибудь классическое произведение и восхищаешься. В школе я бы не смог понять глубины, даже если бы зубрил всё, что задавали.Вот, скажем, стихотворение Маяковского о паспорте. Всю жизнь я знал о нём только присказку: я достаю из широких штанин, смотрите, завидуйте, я — гражданин, а не какая-нибудь гражданка.
Недавно прочитал. Блять, это охуенно, прочтите сами (обычно стих дурацки оформлен, трудно читать, я переделал):
Я волком бывыгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
По длинному фронту
купе
и кают
чиновник
учтивый
движется.
Сдают паспорта,
и я
сдаю
мою
пурпурную книжицу.
К одним паспортам —
улыбка у рта.
К другим —
отношение плёвое.
С почтеньем
берут, например,
паспорта
с двухспальным
английским лёвою.
Глазами
доброго дядю выев,
не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.
На польский —
глядят,
как в афишу коза.
На польский —
выпяливают глаза
в тугой
полицейской слоновости —
откуда, мол,
и что это за
географические новости?
И не повернув
головы кочан
и чувств
никаких
не изведав,
берут,
не моргнув,
паспорта датчан
и разных
прочих
шведов.
И вдруг,
как будто
ожогом,
рот
скривило
господину.
Это
господин чиновник
берёт
мою
краснокожую паспортину.
Берёт —
как бомбу,
берёт —
как ежа,
как бритву
обоюдоострую,
берёт,
как гремучую
в 20 жал
змею
двухметроворостую.
Моргнул
многозначаще
глаз носильщика,
хоть вещи
снесёт задаром вам.
Жандарм
вопросительно
смотрит на сыщика,
сыщик
на жандарма.
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлёстан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
Я
достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я —
гражданин
Советского Союза.
Ыыы, блять, «…и разных прочих шведов».
Или «На польский — выпяливают глаза〈…〉и что это за географические новости?»
Лол 🙂
А конец какой офигенский. Завидуйте, суки. Думаю, люди в Советском Союзе тех лет были счастливее нас, гордились своей страной.
Стихи о советском паспорте
Я волком бы выгрыз бюрократизм. К мандатам почтения нету. К любым чертям с матерями катись любая бумажка. Но эту… По длинному фронту купе и кают чиновник учтивый движется. Сдают паспорта, и я сдаю мою пурпурную книжицу. К одним паспортам — улыбка у рта. К другим — отношение плевое. С почтеньем берут, например, паспорта с двухспальным английским левою. Глазами доброго дядю выев, не переставая кланяться, берут, как будто берут чаевые, паспорт американца. На польский — глядят, как в афишу коза. На польский — выпяливают глаза в тугой полицейской слоновости — откуда, мол, и что это за географические новости? И не повернув головы кочан и чувствникаких не изведав, берут, не моргнув, паспорта датчан и разных прочих шведов. И вдруг, как будто ожогом, рот скривило господину. Это господин чиновник берет мою краснокожую паспортину. Берет — как бомбу, берет — как ежа, как бритву обоюдоострую, берет, как гремучую в 20 жал змею двухметроворостую. Моргнул многозначаще глаз носильщика, хоть вещи снесет задаром вам. Жандарм вопросительно смотрит на сыщика, сыщик на жандарма. С каким наслажденьем жандармской кастой я был бы исхлестан и распят за то, что в руках у меня молоткастый, серпастый советский паспорт. Я волком бы выгрыз бюрократизм. К мандатам почтения нету. К любым чертям с матерями катись любая бумажка. Но эту… Я достаю из широких штаниндубликатом бесценного груза. Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза. (1929)
|
The Poem of the Soviet Passport
I’d tear
at bureaucracy. For mandates my respect’s but the slightest. To the devil himself I’d chuck without mercy every red-taped paper. But this … Down the long front of coupés and cabins File the officials politely. They gather up passports and I give in My own vermilion booklet. For one kind of passport — smiling lips part For others — an attitude scornful. They take with respect, for instance, the passport From a sleeping-car English Lionel. The good fellows eyes almost slip like pips when, bowing as low as men can, they take, as if they were taking a tip, the passport from an American. At the Polish, they dolefully blink and wheeze in dumb police elephantism — where are they from, and what are these geographical novelties? And without a turn of their cabbage heads, their feelings hidden in lower regions, they take without blinking, the passports from Swedes and various old Norwegians. Then sudden as if their mouths were aquake those gentlemen almost whine Those very official gentlemen take that red-skinned passport of mine. Take- like a bomb take — like a hedgehog, like a razor double-edge stropped, take — like a rattlesnake huge and long with at least 20 fangs poison-tipped. The porter’s eyes give a significant flick (I’ll carry your baggage for nix, mon ami…) The gendarmes enquiringly look at the tec, the tec, — at the gendarmerie. With what delight that gendarme caste would have me strung-up and whipped raw because I hold in my hands hammered-fast sickle-clasped my red Soviet passport. I’d tear like a wolf at bureaucracy. For mandates my respect’s but the slightest. To the devil himself I’d chuck without mercy every red-taped paper, But this … I pull out of my wide trouser-pockets duplicate of a priceless cargo. You now: read this and envy, I’m a citizen of the Soviet Socialist Union!
|
Vers sur le passeport Sovietique
Je dévorerais la bureaucratie comme un loup, je n’ai pas le respect des mandats, et j’envoie à tous les diables paître tous les » papiers «. Mais celui-là… Longeant le front des compartiments et cabines, un fonctionnaire bien poli s’avance. Chacun tend son passeport, et moi je donne mon petit carnet écarlate. Pour certains passeports on a le sourire, d’autres on cracherait dessus. Au respect ont droit, par exemple, les passeports avec lion anglais à deux places. Mangeant des yeux le brave monsieur, faisant saluts et courbettes, on prend comme on prend un pourboire, le passeport d’un Américain. Pour le Polonais on a le regard de la chèvre devant l’affiche. Pour le Polonais le front est plissé dans une policière éléphanterie d’où cela sort-il et quelles sont ces innovations en géographie ? Mais c’est sans tourner le chou de la téte, c’est sans éprouver d’émotions fortes qu’on reçoit les papiers danois et les suédois de diverses sortes. Soudain, comme léchée par le feu, la bouche du monsieur se tord. Monsieur le fonctionnaire a touché la pourpre de mon passeport Il le touche comme une bombe, il le touche comme un hérisson, comme un rasoir à deux tranchants, il le touche comme un serpent à sonnettes, à vingt dards, à deux mètres de longueur et plus. Complice a cligné le regard du porteur, qui est prét à porter vos bagages pour rien. Le gendarme contemple le flic, le flic le gendarme. Avec quelle volupté la caste policière m’aurait fouetté, crucifié, parce que j’ai dans mes mains, porteur de faucille, porteur de marteau, le passeport soviétique.
Je dévorerais la bureaucratie comme un loup, je n’ai pas le respect des mandats, et j’envoie à tous les diables paître tous les » papiers «. Mais celui-là… Je tirerai de mes poches profondes l’attestation d’un vaste viatique. Lisez bien, enviez — je suis un citoyen de l’Union Soviétique.
|
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ — Стихи о советском паспорте текст песни, слова
Я волком бывыграз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
По длинному фронту
купе
и кают
чиновник
учтивый движется.
Сдают паспорта,
и я
сдаю
мою
пурпурную книжицу.
К одним паспортам —
улыбка у рта.
К другим —
отношение плевое.
С почтеньем
берут, например,
паспорта
с двухспальным
английским левою.
Глазами
доброго дядю выев,
не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.
На польский —
глядят,
как в афишу коза.
На польский —
выпяливают глаза
в тугой
полицейской слоновости —
откуда, мол,
и что это за
географические новости?
И не повернув
головы кочан
и чувств
никаких
не изведав,
берут,
не моргнув,
паспорта датчан
и разных
прочих
шведов.
И вдруг,
как будто
ожогом,
рот
скривило
господину.
Это
господин чиновник
берет
мою
краснокожую паспортину.
Берет —
как бомбу,
берет —
как ежа,
как бритву
обоюдоострую,
берет,
как гремучую
в 20 жал
змею
двухметроворостую.
Источник teksty-pesenok.ru
Моргнул
многозначаще
глаз носильщика,
хоть вещи
снесет задаром вам.
Жандарм
вопросительно
смотрит на сыщика,
сыщик
на жандарма.
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлестан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
Я
достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я —
гражданин
Советского Союза!
1929
Poems.net.ua
- Поэты
Категории
Случайный стих
Подписаться
Telegram
- Пушкин А . С.
- Прутков К .
- Полонский Я . П.
- Полежаев А . И.
- Плещеев А . Н.
- …
- Фет А . А.
- Фофанов К . М.
- Фёдоров В . П.
- Франко І . Я.
- …
- Блок А . А.
- Бунин И . А.
- Багрицкий Э . Г.
- Балтрушайтис Ю . К.
- Баратынский Е . А.
- …
- Тютчев Ф . И.
- Тургенев И . С.
- Тагор Р .
- Тредиаковский В . К.
- Толстой А . К.
- …
- Северянин И .
- Случевский К . К.
- Смоленский Б . М.
- Соловьев В . С.
- Сологуб Ф . К.
- …
- Ахматова А . А.
- Анненский И . Ф.
- Апухтин А . Н.
- Алигер М . И.
- Антокольский П . Г.
- …
- Гумилёв Н . С.
- Григорьев А . А.
- Гребенка Е . П.
- Горький М .
- Глинка Ф . Н.
- …
- Есенин С . .
- Евтушенко Е . А.
- …
- Маяковский В . .
- Мятлев И . П.
- Мережковский Д . С.
- Мей Л . А.
- Мандельштам О . Э.
- …
- Цветаева М . .
- …
- Лермонтов М . Ю.
- Лохвицкая М . А.
- Лорка Г . Ф.
- Ломоносов М . В.
- Лебедев-Кумач В . И.
- …
- Некрасов Н . А.
- Никитин И . С.
- Надсон С . Я.
- Набоков В . В.
- Наровчатов С . С.
- …
- Введенский А . И.
- Веневитинов Д . В.
- Волошин М . А.
- Вяземский П . А.
- Ваншенкин К . Я.
- …
- Дуров С . Ф.
- Державин Г . Р.
- Дельвиг А . А.
- Давыдов Д . В.
- Друнина Ю . В.
- …
- Иванов Г . В.
- Ивнев Р .
- Иванов В . И.
- Исаковский М . В.
- Инбер В . М.
- . ..
- Жуковский В . А.
- Жемчужников А . М.
- Жигулин А . В.
- …
- Кюхельбекер В . К.
- Кульчицкий М . В.
- Кузмин М . А.
- Крылов И . А.
- Кольцов А . В.
- …
- Отрада Н . К.
- Олейников Н . М.
- Одоевский А . И.
- Огарев Н . П.
- Окуджава Б . Ш.
- …
- Рылеев К . Ф.
- Ростопчина Е . П.
- Ржевский А . А.
- Рерих Н . К.
- Раевский В . Ф.
- …
- Хармс Д . И.
- Хлебников В .
- Ходасевич В . Ф.
- …
- Черный С .
- …
- Шершеневич В . Г.
- Шиллер Ф .
- Шпаликов Г . Ф.
- Шевченко Т . Г.
- …
- Языков Н . М.
- Яшин А . Я.
- …
- де Габриак Ч .
- …
- Зенкевич М . А.
- Заболоцкий Н . А.
- …
- Уткин И . П.
- Українка Л .
- …
- Эренбург И . Г.
- …
В.Маяковский 2 46 38 1 2 46 38 1 | В.Маяковский (Стихи о Советском паспорте) Я волком бы выгрыз бюрократизм. Я достаю из широких штанин |
В.Маяковский 40 3 05 0 100, | В.Маяковский Что такое хорошо? |
В.Маяковский 47 3 9 5 | В.Маяковский Крошка сын к отцу пришел, |
В.Маяковский 15 20 28 5 28 10 20 | В.Маяковский Я сразу смазал карту будня, На чешуе жестяной рыбы |
А.С. Пушкин 138 5 15 | А.С. Пушкин (из романа в стихах «Евгений Онегин») Мой дядя самых честных правил, |
А.С. Пушкин 511 16 3 1512 | А.С. Пушкин (К ***) — к Анне Керн Я помню чудное мгновенье: В томленьях грусти безнадежной, |
А.С. Пушкин 17 30 48 | А.С. Пушкин (К ***) — к Анне Керн Я помню чудное мгновенье: |
А.С. Пушкин 17 30 48 | А.С. Пушкин (письмо Татьяны к Онегину) «Я к вам пишу — чего же боле? |
А.С. Пушкин 17 30 29 5020 6 108 | А.С. Пушкин (из поэмы «Руслан и Людмила») У лукоморья дуб зеленый; Идёт направо — песнь заводит, |
С. Есенин 14 126 14 170! 16 39 | С. Есенин (Письмо к женщине) Вы помните, Вы всё, конечно, помните, Любимая! Меня вы не любили. |
С. Есенин 45 132 17 18 7 4 8 | С. Есенин (Письмо матери) Ты жива еще, моя старушка? Пишут мне, что ты, тая тревогу, |
А. Блок 5 32 4 8 4 5 7 38 1 11 17 5 29 6 16 | А. Блок (из цикла «Пляски смерти») Ночь, улица, фонарь, аптека, Живи еще хоть четверть века — Умрешь — начнешь опять сначала Ночь, ледяная рябь канала, |
А.Фет 40 18 | А.Фет Ласточки пропали, |
Гимн Советского Союза 16 13 | Гимн Советского Союза Союз нерушимый |
Жили у бабуси… 40 38 | Жили у бабуси… Жили у бабуси |
Бодрые стихи 2 15 42 7 14 100 0 38 46 45 108 2 7 14 100 0 | Бодрые стихи |
Грустные стихи 511 16 3 1.512 | Грустные стихи |
Считалка 1 40 9 3 15 | Считалка 1 Вышел месяц из тумана, |
Считалка 2 2 12 46 | Считалка 2 |
Частушки 1 2 4 37 | Частушки 1 |
Частушки 2 10 40 5 15 | Частушки 2 |
А. Дольский Арифметика Однажды 2/12 позвали 3/13: – Пусть видят 5/15, – сказали 2/12, – – И я Вас, 2/12, – сказали 3/13, – |
прирученные посмертно — Блоги — Эхо Москвы, 20.11.2018
Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это стало его второй смертью. В ней он неповинен. (Б. Пастернак)
Использование государственной властью людей искусства в своих интересах старо, как сама государственная власть и как само искусство. Примеров масса: от Древнего Рима до нацистской Германии. Российская / советская / постсоветская государственная власть, конечно же, тоже вовсю использовала и продолжает использовать эту практику: от Глинки и Достоевского, до Шостаковича и Евтушенко, и до Гергиева и Хаматовой. Как правило, это «приручение» происходит при жизни. «Мессир предлагает вам совершить небольшую прогулку» говорит посланец Дьявола Мастеру, и нередко Мастер принимает это предложение. Однако изредка встречаются примеры превращения гениев в свое орудие Властью (а) уже после смерти и (б) гениев, весьма неудобных для Власти при жизни. Такой оказалась посмертная судьба двух великих поэтов ХХ века, двух Владимиров: Маяковского и Высоцкого.
У них не так уж много общего: ни в характере, ни в поэзии, ни в стилистике, ни в судьбе, ни в отношении с Властью. Разные поколения и разные эпохи, на которые пришлось их творчество. Роднят их (помимо имени): связь с Таганкой (один там жил, другой работал), связь с «француженкой русского происхожденья», масштаб дарования, поэтическое новаторство, колоссальная харизма, статус «рок-звезд», щегольство, трагический конец, и – Крик, Крик, Крик. Самопровозглашенный «горлан-главарь» Маяковский и Высоцкий с его «голым нервом, на котором кричу» сделали Крик своим модус вивенди как в самой поэзии, возведя во главу угла крайнюю эмоциональность, так и в громогласном исполнении этой поэзии.
Крик редко бывает удобен для Власти. Даже правительство революционной России с его новаторскими, бескомпромиссными, и зачастую бесчеловечными экспериментами над обществом не приветствовало новаторство и Крик в искусстве. Ленин и его соратники, как ни странно, большей частью придерживались консервативных взглядов на искусство. Несмотря на то, что авангардисты всех сортов – поэты, художники, театральные режиссеры, и пр. – буквально бросились к новой власти, видя в ней таран для внедрения своего новаторства в общественную жизнь (и, как результат, 1920е годы увидели расцвет доселе невиданных форм искусства). Большевики пошли на этот роман с авангардом неохотно, и продлился он недолго. Сначала НЭП, а потом бюрократизация советской страны и новый курс на сворачивание революции и «построение социализма в отдельно взятой стране» сперва понемногу, а затем все сильнее стали маргинализировать Крик, отодвигать его от общественного дискурса и официальной политики. Маяковский прошел этот путь до конца. Сначала он отразил – не саму эпоху, как Блок в «Двенадцати» или Бунин в «Окаянных Днях» – но мечты и надежды этой эпохи в «Мистерии-Буфф», «150 000 000», «Летающий Пролетарий», и т.д. Его радостный Крик стал знаменем и символом того самого Светлого Будущего, в которое действительно поверили миллионы людей. Затем он стал бичевать своим Криком отдельные, как ему казалось, пороки процесса построения социализма, не понимая, что эти пороки, как сейчас бы сказали, «фича, а не баг» этого процесса. Как он ни стремился быть «понят своей страной» и полезным ей (а точнее – Власти), как ни писал все более и более конъюнктурные стихи (его стихотворение «Вредитель» про «Шахтинское дело» иначе как подлым политическим убийством назвать нельзя), стараясь адаптироваться к меняющейся реальности, «корабль современности» стал уходить все дальше, оставив Маяковского за бортом. Крик может раскачать лодку, а «кораблю» это было не нужно. Осознав ненужность своего Крика, Маяковский покончил с собой. Практически перед смертью он блестяще сформулировал свою трагедию: «Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне», что прочно вошло в энциклопедию афоризмов.
Еще меньше Власти нужен был Крик в эпоху Высоцкого. Прайм Высоцкого пришелся аккурат на правление Брежнева и эпоху Застоя. «Нераскачивание лодки» стало фактически государственным девизом (хотя сформулирован этот девиз был уже в другую эпоху, через сорок лет). Крик Высоцкого был криком боли, криком загнанного зверя, криком задыхающегося человека в атмосфере лишенной кислорода. Крик этот, конечно же, был в высшей степени чужд системе и Власти. Как и Маяковский, Высоцкий старался убедить Власть в своей лояльности: в письме министру культуры Демичеву заявлял о своей готовности стать «полезным инструментом в пропаганде идей, жизненно необходимых нашему обществу», писал песни на политически «правильную» военную тематику, песни для стандартных советских фильмов, и сравнительно конформистские (хотя и по-высоцки жгучие и «забойные») песни о рядовых советских людях («Черное золото», «Белое безмолвие», «На дистанции четверка первачей», и т.д.). Но это не очень помогало. У Советской Власти вообще всегда был звериный нюх на «своих» и «чужих», а Крик Высоцкого прорывался даже сквозь самые, казалось бы, безупречные, идеологически правильные вещи («Спасите наши души», «Человек за бортом», «Песня прыгуна в высоту», и пр.). Откровенно же конъюктурных вещей, в отличие от Маяковского, Высоцкий писать просто не умел. Вписаться в советскую культуру у него не получалось. Несмотря на всю свою ошеломляющую популярность и частые поездки за рубеж (предел мечтаний советского человека!), существование в рамках советской системы он переносил все хуже и хуже. Как результат – демонстративно саморазрушительный образ жизни, приведший к третьей по счету смерти (после двух клинических) в июле 1980 года.
Итак, ненужность Крика Маяковского и невозможность Крика Высоцкого в СССР привело к их безвременным, трагическим смертям. Но вскоре после смерти их творчество приобрело некий мрачно-загробный фактор. Их начала приручать, приспосабливать, подгонять под себя, адаптировать, узурпировать Власть.
В случае с Маяковским точно известно, когда это произошло. В ноябре 1935 г. Лиля Брик написала письмо Сталину о нерациональности забвения Маяковского и что стихи его «до сих пор являются сильнейшим революционным оружием». Неизвестно, какими соображениями руководствовался диктатор, но скорее всего использование мертвого поэта показалось ему целесообразным и менее проблематичным, чем использование поэтов живых. Живые поэты были либо не столь талантливы, либо потенциально ненадежны (а иногда – напрямую враждебны, как например Мандельштам). Пропагандистское колесо закрутилось моментально. В декабре «Правда» опубликовала резолюцию Сталина со словами «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Триумфальную площадь в Москве в тот же день переименовали в площадь Маяковского. Маяковского ввели в школьную программу и стали повсеместно «насаждать», что совпало по времени с Большим Террором.
Маяковский был записан в «соцреалисты». Стиль «социалистический реализм» всегда определялся больше политическими критериями, нежели критериями искусства. Соцреализм объединил в себе такие несхожие работы как «Молодая Гвардия» Фадеева и «Тихий Дон» Шолохова, Седьмая симфония Шостаковича и песни Дунаевского, и т.д. Недаром на вопрос «Что такое соцреализм?», один из основателей этого направления Фадеев ответил: «А черт его знает!». Маяковский, новатор и футурист, был объявлен «соцреалистом» просто по определению: «лучший и талантливейший поэт советской эпохи» не мог быть никем иным, кроме как соцреалистом, хотя форма его творчества была тем самым «формализмом», с которым в сталинское время советская культура вела самую беспощадную борьбу.
Повсеместное внедрение Маяковского и упор на послереволюционные, социальные «агитки» поэта, на прославление им советского строя и борьбу с мещанством (очень актуальную в эпоху тотального дефицита) привели к тому, что уже к 60м годам Маяковский оказался намертво спаян с Советской властью. Написавший в своей первой большой поэме «Облако в Штанах» строчки «Я, обсмеянный у нынешнего племени, как длинный скабрезный анекдот», поэт и представить не мог, до какой степени это предсказание сбудется: узурпация Маяковского Властью превратило его в самый настоящий анекдот. У советских граждан он стал ассоциироваться исключительно с детскими стихами, с поэмой «Владимир Ильич Ленин» («Говорим Ленин – подразумеваем Партия, говорим Партия – подразумеваем Ленин!») и «Стихами о Советском Паспорте» («Я достаю из широких штанин…»). Его колоссальной силы лирические и антивоенные стихи практически исчезли из массового сознания. Строки Маяковского стали использоваться для высмеивания абсурдности советского строя. Признаться, что тебе нравится Маяковский, стало равносильно признанию в умственной отсталости. Не помогло ни его влияние на многих «оттепельных» поэтов, в первую очередь Евтушенко и Вознесенского, ни попытки «вернуть» другого, «не-плакатного» Маяковского (спектакль «Послушайте!», в котором одну из ипостасей Маяковского сыграл Высоцкий). Только после исчезновения Советского Союза лирический, досоветский, и внесоветский Маяковский стал возвращаться в общественное сознание. Но – как паритет – упали тиражи его произведений, и он исчез из школьной программы.
В отличие от Маяковского, Высоцкий умер на пике своей славы, и последующие годы не только ее не уменьшили, а наоборот – резко увеличили. До публики дошли многие его песни, как написанные в последние годы, так и более ранние, но нечасто исполняемые. Такие вещи, как «Летела жизнь», «Аэрофлот 10 лет спустя», и «История болезни», были практически неизвестны при его жизни, но оказались востребованны в эпоху Перестройки. Они подтвердили статус Высоцкого как «скрытого диссидента» (что было очень созвучно эпохе), так и самого настоящего, большого поэта, а ведь в этом звании ему не раз отказывалось и критикой, и другими поэтами, что серьезно его расстраивало. За тридцать с лишним лет со дня его смерти, популярность Высоцкого претерпела некоторую убыль (в связи с уходом многих его современников и поклонников), но несравнимо меньшую, чем у большинства его коллег. Он до сих пор остается невероятно популярным поэтом и музыкантом. Проводятся фестивали его песен, выходят трибьюты, фильмы, и телепередачи. Его влияние и авторитет до сих пор остаются вне сомнений и вне конкуренции.
Современная российская власть осознала, что Высоцкого можно точно так же адаптировать для своих целей, как советская власть адаптировала Маяковского. Осознала – и подняла на щит (это выражение зачастую просто используют в смысле «прославлять», но вспомним, что в первоначальном значении у спартанцев оно употреблялось именно в «посмертном» контексте). Вся разница в том, что Маяковского советская власть использовала за его произведения (те, что пропагандировали советский строй), а Высоцкого российская использует за него самого: его «русскость» и колоссальный моральный авторитет (которого, кстати, практически нет у Маяковского). «Кука сьели из уважения», надеясь путем поедания мертвого врага приобрести его замечательные качества. Мероприятия, посвященные Высоцкому, спонсируются государством, а нынешний президент России не раз в них отмечался и даже был первым зрителем фильма «Высоцкий: Спасибо Что Живой»). Высоцкий фактически занял место Маяковского в школьной программе. То, что Высоцкий всей своей жизнью «раскачивал лодку», оказалось как бы «за кадром». В конце концов, лодку раскачать может только живой Крик. Крик мертвого можно направить в нужное русло.
Так два кумира, два Крика, при жизни бывших весьма неудобными для Власти и в конечном итоге сведенных в могилу этой своей «неудобностью», оказались ею востребованными и использованными через некоторое время после их трагической смерти. «Мой, отчаяньем сорванный голос, современные средства науки превратили в приятный фальцет». «Мой стих дойдет … через головы поэтов и правительств». «На мои похорона сьехались вампиры». «Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь». Советская власть держалась, помимо террора, своей пропагандой «cветлого будущего», и Маяковский действительно посмертно стал на службу этой идее и превратился в «революционное оружие», о котором писала Брик. Довольно скоро боеспособность этого оружия сошла на нет, вместе с выдохшейся советской пропагандой. Российская власть, уже практически вернувшаяся к риторике Застоя, делает упор на «русскую душу» и «любовь к Родине» Высоцкого. Регулярное исполнение песен Высоцкого на телевидении звездами эстрады, как один поддерживающими Власть, не может не снижать накала, свободомыслия, и свободолюбия этих песен. Высоцкий теряет свою протестность и «неудобность», становится, если не «оружием», то подпоркой для Власти. Он рискует умереть в четвертый раз, и, как и Маяковский, в этой смерти он будет неповинен.
Один из самых мощных и знаменитых образов Высоцкого – волк. Власть во все времена мечтала «приручить волка», но посмертно это оказалось сделать легче. В конце концов мертвый волк не может выпрыгнуть ни за флажки, ни за флаги.
Маяковский из шароваров
«Стихи о советском паспорте» Владимир Маяковский
Я бы бюрократию прогнал. Нет уважения к мандатам. Какая-то бумажка к черту с мамами. Но это … Вежливый чиновник движется по длинной передней части купе и кают. Они сдают свои паспорта, а я сдаю свою фиолетовую книжку. К некоторым паспортам — улыбка в губы. К другим — отношение пустяковое. С уважением возьмем, к примеру, паспорта с двойным английским левым.Глазами хорошего дяди, уехав, не переставая кланяться, берут, как на чаевые, американский паспорт. Они смотрят на поляков как на козла с плаката. По-польски — всматриваются в плотную полицейскую слоновость — где, мол, и какие географические новости? И, не поворачивая головы и не чувствуя никаких чувств, берут, не мигая, паспорта датчан и других шведов. И вдруг как от ожога рот мастера скривился. Это господин чиновник, который забирает мой краснокожий паспорт.Принимает как бомбу, принимает как еж, как обоюдоострую бритву, берет, как гремучую змею, на 20 укусов двухметровой змеи. Глаз носильщика многозначительно моргнул, хотя вещи он возит бесплатно. Жандарм вопросительно смотрит на сыщика, сыщик на жандарма. С каким восторгом меня била и распинала каста жандармов за то, что у меня в руках серп и молот советский паспорт … Я бы грыз бюрократию, как волк. Нет уважения к мандатам.Какая-то бумажка к черту с мамами. А вот этот … Достаю из широких ног дубликат бесценного веса. Читайте, завидую, я гражданин СССР.
Известно, что в последние годы жизни Владимир Маяковский много путешествовал, бывая, в том числе, и за границу. Благодаря своим революционным и патриотическим стихам этот поэт был одним из немногих, кому при советской власти разрешалось посещать Европу и США в качестве корреспондента различных изданий.Путевые заметки Маяковский никогда не писал, но умел короткими и емкими стихами передать ощущения от той или иной поездки. К одному из таких этюдов можно отнести «Стихи о советском паспорте», которые были написаны в 1929 году, но увидели свет после трагической гибели автора.
В этом произведении поэт обсуждает, как пограничные службы относятся к паспортам и их владельцам. Сам Маяковский ненавидит бюрократию, и поэтому любые документы, которые он презрительно называет «бумажками», вызывают у него отвращение, граничащее с отвращением.Но с особым уважением относится к советскому паспорту, так как эта «пурпурная книга» вызывает у сотрудников таможенных служб разных стран настоящее отвращение. В руки берет «как бомбу, берет как ёжик, как двустороннюю бритву». Поэт проецирует свое отношение к советскому паспорту на себя , понимая, что его оппонент испытывает такие чувства не из-за документа, удостоверяющего личность, а из-за человека, которому он принадлежит. И это неудивительно, ведь во второй половине 20 века граждане СССР, пересекающие открытую государственную границу, являются чем-то экзотическим.Что ж, общее отношение к представителям этой изолированной от всего мира страны настороженное. Проще говоря, советского человека боятся и в Париже, и в Нью-Йорке, потому что никто не знает, чего от него ожидать. И этот страх доставляет Маяковскому истинное удовольствие.
Обладая прекрасной наблюдательностью от природы, поэт отмечает, что пограничники с уважением относятся к британским паспортам, американские — снисходительно, датские и норвежские — равнодушно и повседневно.Польские паспорта вызывают у них отвращение, а только советские — некую смесь ужаса и благоговения. Поэтому Маяковский называет паспорт «дубликатом бесценного груза», открыто заявляя: «Зависть, я гражданин Советского Союза!» Он искренне горд тем, что живет в великой и непобедимой стране, наводящей страх на весь мир и заставляющей трепетать даже рядового пограничника при виде красного советского паспорта.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
На длинном переднем отсеке
и кабине
служебный
ходят учтиво.
Сдайте паспорта
и я
снимаю
мою фиолетовую книжку
.
К одному паспорту —
Улыбка в рот.
К другим —
отношение пустяковое.
Что касается
, возьмем, к примеру,
паспортов
с двойным
английским слева.
Глазами
оставив доброго дядю,
не переставая
поклон,
беру,
как чаевые,
паспорт
американец.
По-польски —
они выглядят
как козлы на плакате.
По-польски —
глаза выпучены
плотно
слоновья полиция —
где мол
и что это за географические новости
?
И не переворачивая
кочан
и ощущений
нет
не попробовав
беру,
не моргая,
датские паспорта
и разные
другие шведы
.
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Берет —
как бомбу
берет —
как ежик
как бритву
берет обоюдоострый
берет,
как гремучую змею
на 20 укусов
змея
двухметровую высоту.
Моргнул
многозначительно
носильщик,
хоть штучки
разнесут тебя зря.
Жандарм
вопросительно
смотрит на детектива,
детектив
на жандарма.
Какой восторг
каста жандармов
Я бы
порвали и распяли
за тот
что у меня в руках
молот,
серп
советский паспорт.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
Я
вытаскиваю
широкую ногу
дубликат
груз бесценный.
Читал,
Зависть,
Я —
Гражданин
СССР.
Маяковский был горячим сторонником революции и установленного коммунистического режима. В своих произведениях он без устали превозносил величие советского строя. Благодаря оригинальному мышлению поэта эти произведения не слились с общим потоком восторженных отзывов советских поэтов и писателей. Пример тому — стихотворение «Стихи о советском паспорте» (1929 г.).
Возведение и укрепление «железного занавеса» началось с первых лет существования молодого Советского государства.Возможность выехать за границу была только для высших властей или для людей, тщательно проверенных органами госбезопасности, которые собирались в командировку. Маяковский часто путешествовал по миру в качестве корреспондента. Ему нравилось впечатление, которое советские люди производили на иностранцев.
Маяковский посвятил простому советскому паспорту стихотворение. Описывая паспортный контроль в поезде, он сразу заявляет, что ненавидит бюрократию, которую ассоциирует с буржуазным обществом.Творческая душа поэта не выносит жизни «на бумаге». Но он с интересом отмечает изменения в инспекторе при виде паспортов разных государств. Личность человека отходит на второй план, главным становится его гражданство. Спектр выражаемых эмоций контролера огромен: от полного безразличия до унизительного подчинения. Но самый яркий момент — предъявление советского паспорта. У иностранцев он вызывает одновременно ужас, любопытство и недоумение.Граждан СССР воспринимали как людей из потустороннего мира. Виновата не только советская идеология, западная пропаганда также много поработала, чтобы создать образ врага-коммуниста, недочеловека, который ищет только хаоса и разрушения.
Маяковский упивается произведенным эффектом. С грубой привязанностью он наделяет свой невзрачный паспорт различными эпитетами: «пурпурная книга», «краснокожий паспорт», «молот», «серп» и т. Д. Очень выразительно и характерно для поэта, сравнивающего паспорта с «бомбой». , «Ёжик», «бритва».Маяковский доволен ненавистью в глазах милиции. Он готов пройти через страдания Иисуса Христа («был бы порван и распят») за то, что обладал такой невероятной силой невзрачного клочка бумаги.
Фраза «Достаю из широких штанов» стала крылатой. Ее критиковали и пародировали бесчисленное количество раз. Но в нем есть искренняя гордость человека, уверенного в величии и мощи своего государства. Эта гордость позволяет Маяковскому твердо заявить всему миру: «Я гражданин Советского Союза.«
Стихотворение Владимира Владимировича Маяковского «Стихи о советском паспорте» можно прочитать на сайте. Стихотворение, посвященное официальному документу о гражданстве, дышит патриотизмом: не показным, а настоящим, искренним, наполненным личными переживаниями и переживаниями автора.
В 20-е годы Маяковский часто выезжал за границу, так как был корреспондентом различных печатных СМИ. Путевых заметок он не писал, но парой стихотворных строк мог выразить увиденное и оценить увиденное.В стихах о паспорте поэт красочно, лаконично и образно описывает ситуацию на таможне: проверка паспортов гостей, прибывающих из разных стран. По реакции официальных лиц можно судить об отношении к стране, откуда приехал обладатель паспорта, о весе его страны на международной арене. Поэт не без сарказма описывает приоритеты чиновников: они раболепны перед американскими паспортами, уничижительно смотрят на документы прибывших из «географического недоразумения» — Польши и равнодушны к паспортам европейцев — Датчане и шведы.Но настоящая сенсация в рутинной процедуре — паспорт гражданина страны Советов. Это не просто документ. Паспорт становится символом другого мира — пугающего, непонятного, вызывающего одновременно страх и уважение. Символика пролетарского государства — серп и молот, пурпур — воплощение вековой мечты человечества о свободном труде, напоминание о пролитой крови за свободу и равенство.
Владимир Маяковский был одним из самых выдающихся поэтов-патриотов в истории Советского государства.Он искренне ненавидел врагов социалистической родины и преданно любил ее.
Текст стихотворения Маяковского «Стихи о советском паспорте» можно скачать полностью. Произведение можно преподавать в онлайн-классе литературы в классе.
Я был бы волком
хватай
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
На длинном переднем отсеке
и кабине
служебный
ходят учтиво.
Сдайте паспорта
и я
снимаю
мою фиолетовую книжку
.
К одному паспорту —
Улыбка в рот.
К другим —
отношение пустяковое.
Что касается
, возьмем, к примеру,
паспортов
с двойным
английским слева.
Глазами
оставив доброго дядю,
не переставая
поклон,
беру,
как чаевые,
паспорт
американец.
По-польски —
они выглядят
как козлы на плакате.
По-польски —
глаза выпучены
плотно
слоновья полиция —
где мол
и что это за географические новости
?
И не переворачивая
кочан
и ощущений
нет
не попробовав
беру,
не моргая,
датские паспорта
и разные
другие шведы
.
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Берет —
как бомбу
берет —
как ежик
как бритву
берет обоюдоострый
берет,
как гремучую змею
на 20 укусов
змея
двухметровую высоту.
Моргнул
многозначительно
носильщик,
хоть штучки
разнесут тебя зря.
Жандарм
вопросительно
смотрит на детектива,
детектив
на жандарма.
Какой восторг
каста жандармов
Я бы
порвали и распяли
за тот
что у меня в руках
молот,
серп
советский паспорт.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
Я
вытаскиваю
широкую ногу
дубликат
груз бесценный.
Читал,
Зависть,
Я —
Гражданин
СССР.
Советская Россия в конце 1920-х была настоящей занозой в глазу для западного мира — они ее боялись, удивлялись, ненавидели и смотрели на новую страну, как абориген Островов Кука смотрит на корабль с Испанские конкистадоры.На фоне таких отношений Маяковский пишет стихотворение, посвященное советскому паспорту, выбирая последний как символ нового строя. «Стихи о советском паспорте» со знаменитой фразой «Достаю из широких штанов» — это не только ода лиловой книге, но и плевок в сторону бюрократии, которую не выдержал свободный дух поэта.
Строки синтаксического анализа
Недоверие, страх и неожиданность в стране Советов привели к установке железного занавеса между Западом и СССР, который, по мнению «передовой» буржуазии, должен был остановить распространение «красной чумы». «.Мало кто из советских граждан уехал за границу, одним из немногих был Маяковский. Он мог смотреть и сравнивать, видеть и чувствовать, замечать и передавать ощущения на бумаге. Поэма написана не на фоне бурного воображения, а основана на личных переживаниях, возникающих при пересечении границы и в странах Европы.
В основе стихотворения — мнение советского человека о проверке документов таможней при выезде за границу. Автор описывает, как в вагоне собирают паспорта и как меняется отношение таможенника в зависимости от гражданства пассажира.Кто-то берет документ с подчиненной улыбкой, у других — с уважением, у других — с огоньком в глазах и в ожидании солидной чаевых (кто бы это мог быть, как не американец). Когда советский паспорт попадает в руки чиновнику, он становится как ошпаренный кот:
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
Паспортная бомба
Чиновник забирает паспорт СССР, как бомбу, как змею.Либо красная книга взорвется у него в руках, либо смертельно укусит … И чиновник, и жандарм пробуждают желание смешать владельца документа, удостоверяющего личность, с землей — распять и уничтожить его, но это страшно. ..
Какой восторг
каста жандармов
Меня бы
выпороли и распяли
за то
что у меня в руках
молот,
серп
«Молот» внушит ужас. Пассажир достает паспорт из широких штанов, которые ассоциируются с презрением к западному миру и собственной независимости, и считает его дубликатом бесценного груза — гражданина новой страны под названием СССР, которая является ужасно для Запада.
Зависть
Пусть завидуют, потому что старые всегда преклоняются перед молодыми, всегда зависть к здоровой молодежи господствует в старческом маразме буржуазного мира. Для чиновников и жандарма совершенно неважно, кто перед ними — кондуктор или пахарь, личность безлична — все сознание занято паспортом. Создается впечатление, что красная книга — это не несколько печатных страниц, а рукопись с древним проклятием, возрожденным для мести. Тот, кто возьмет его в руки, будет раздавлен воскресшими богами-разрушителями.
Чтобы поднять художественную цену паспорта, Маяковский сравнивает его сначала с бомбой, затем с бритвой и ёжиком. Поэт смеется над западным миром, в глазах которого при виде красной книги он видит и страх, и ненависть. Пару страниц в фиолетовом переплете посадили в пробку таможенника и жандарма, это заставляет автора стихотворения смеяться и радоваться. Причина смеха понятна — Запад сам создал ужасный образ советского человека и теперь сам боится этого образа.«Никто не будет пугать тебя так, как ты пугаешь себя» — лучше не скажешь.
Маяковский буквально кричит на весь мир своим стихотворением «Паспорт» — я гражданин СССР — если ты хочешь этого бояться, если хочешь меня ненавидеть, но я выше твоего старого и гнилого мира внутри !
Оставим моральную сторону такой гордости за Советскую Россию на совести автора, к счастью, ему не довелось увидеть репрессии середины 30-х годов, когда гордых носителей советских паспортов бесповоротно везли на Калыму и Соловки поездом.
Текст и видео
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
На длинном переднем отсеке
и кабине
служебный
ходят учтиво.
Сдаю паспорта
и я
снимаю
мою фиолетовую книжку
.
К одному паспорту —
Улыбка в рот.
К другим —
отношение пустяковое.
Что касается
, возьмем, например,
паспортов
с двойным
английским слева.
Глазами
оставив доброго дядю,
не переставая
поклон,
беру,
как чаевые,
паспорт
американский.
По-польски —
они выглядят
как козлы на плакате.
По-польски —
глаза выпучены
плотно
слоновья полиция —
где мол
и что это за географические новости
?
И не переворачивая
кочан
и ощущений
нет
не попробовав
беру,
не моргая,
датские паспорта
и разные
другие шведы
.
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Берет —
как бомбу
берет —
как ежик
как бритву
берет обоюдоострый
берет,
как гремучую змею
на 20 укусов
змея
двухметровую высоту.
Моргнул
многозначительно
носильщик,
хоть штучки
разнесут тебя зря.
Жандарм
вопросительно
смотрит на детектива,
детектив
на жандарма.
Какой восторг
каста жандармов
Я бы
выпороть и распяли
за то
что у меня в руках
молот,
серп
советский паспорт.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
Я
вытаскиваю
широкую ногу
дубликат
груз бесценный.
Читал,
Зависть,
i —
Гражданин
Советского Союза.
В конце анализа предлагаю прослушать аудиоверсию стихотворения в исполнении юной девушки в образе курсанта.
Я был бы волком
хватай
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
На длинном переднем отсеке
и кабине
служебный
ходят учтиво.
Сдайте паспорта
и я
снимаю
мою фиолетовую книжку
.
К одному паспорту —
Улыбка в рот.
К другим —
отношение пустяковое.
Что касается
, возьмем, к примеру,
паспортов
с двойным
английским слева.
Глазами
оставив доброго дядю,
не переставая
поклон,
беру,
как чаевые,
паспорт
американец.
По-польски —
они выглядят
как козлы на плакате.
По-польски —
глаза выпучены
плотно
слоновья полиция —
где мол
и что это за географические новости
?
И не переворачивая
кочан
и ощущений
нет
не попробовав
беру,
не моргая,
датские паспорта
и разные
другие шведы
.
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Берет —
как бомбу
берет —
как ежик
как бритву
берет обоюдоострый
берет,
как гремучую змею
на 20 укусов
змея
двухметровую высоту.
Моргнул
многозначительно
носильщик,
хоть штучки
разнесут тебя зря.
Жандарм
вопросительно
смотрит на детектива,
детектив
на жандарма.
Какой восторг
каста жандармов
Я бы
порвали и распяли
за тот
что у меня в руках
молот,
серп
советский паспорт.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
Я
вытаскиваю
широкую ногу
дубликат
груз бесценный.
Читал,
Зависть,
Я —
Гражданин
СССР.
Другой текст «Ниачем»
Другие названия этого текста
- ниачем — паспорт (В. Маяковский) (0)
- 100Гц — советский паспорт (Маяковский В.В.) (0)
- «Стихи о советском паспорте» — (Н. Сухоруков — В. Маяковский) ДиМео (Никита Сухоруков) (0)
- Маяковский — Стихи о советском паспорте (0)
- Длинный Эдгар — Стихи о советском паспорте (1)
- Владимир Маяковский — Стихи о советском паспорте (0)
- Маяковский «Стихи о советском паспорте» — прочитал известный советский актер В. Яхонтов (0)
- В.В. Маяковский — Стихи о советском паспорте (0)
- Маяковский В.В. — Советский паспорт (0)
- В. В., Маяковский — Советский паспорт (0)
- Маяковский — Стихи о советском паспорте (1929) (0)
- В. Аксенов — Стихи про советский паспорт (0)
Достаю из широких штанов «Маяковского». Анализ стихотворения по паспорту маяковского
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
На длинном переднем отсеке
и кабине
служебный
ходят учтиво.
Сдайте паспорта
и я
снимаю
мою фиолетовую книжку
.
К одному паспорту —
Улыбка в рот.
К другим —
отношение пустяковое.
Что касается
, возьмем, к примеру,
паспортов
с двойным
английским слева.
Глазами
оставив доброго дядю,
не переставая
поклон,
беру,
как чаевые,
паспорт
американец.
По-польски —
они выглядят
как козлы на плакате.
По-польски —
глаза выпучены
плотно
слоновья полиция —
где мол
и что это за географические новости
?
И не переворачивая
кочан
и ощущений
нет
не попробовав
беру,
не моргая,
датские паспорта
и разные
другие шведы
.
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Берет —
как бомбу
берет —
как ежик
как бритву
берет обоюдоострый
берет,
как гремучую змею
на 20 укусов
змея
двухметровую высоту.
Моргнул
многозначительно
носильщик,
хоть штучки
разнесут тебя зря.
Жандарм
вопросительно
смотрит на детектива,
детектив
на жандарма.
Какой восторг
каста жандармов
Я бы
порвали и распяли
за тот
что у меня в руках
молот,
серп
советский паспорт.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
Я
вытаскиваю
широкую ногу
дубликат
груз бесценный.
Читал,
Зависть,
Я —
Гражданин
СССР.
Маяковский был горячим сторонником революции и установленного коммунистического режима. В своих произведениях он без устали превозносил величие советского строя. Благодаря оригинальному мышлению поэта эти произведения не слились с общим потоком восторженных отзывов советских поэтов и писателей. Пример тому — стихотворение «Стихи о советском паспорте» (1929 г.).
Монтаж и укрепление «железного занавеса» началось с первых лет существования молодого Советского государства.Возможность выехать за границу была только для высших властей или для людей, тщательно проверенных органами госбезопасности, которые собирались в командировку. Маяковский часто путешествовал по миру в качестве корреспондента. Ему нравилось впечатление, которое советские люди производили на иностранцев.
Маяковский посвятил простому советскому паспорту стихотворение. Описывая паспортный контроль в поезде, он сразу заявляет, что ненавидит бюрократию, которую ассоциирует с буржуазным обществом.Творческая душа поэта не выносит жизни «на бумаге». Но он с интересом отмечает изменения в лицах, проверяющих паспорта разных государств. Личность человека отходит на второй план, главным становится его гражданство. Спектр выражаемых эмоций контролера огромен: от полного безразличия до унизительного подчинения. Но самый яркий момент — предъявление советского паспорта. У иностранцев он вызывает одновременно ужас, любопытство и недоумение.Граждан СССР воспринимали как людей из потустороннего мира. Виновата не только советская идеология, западная пропаганда также много поработала, чтобы создать образ врага-коммуниста, недочеловека, который ищет только хаоса и разрушения.
Маяковский наслаждается произведенным эффектом. С грубой привязанностью он наделяет свой невзрачный паспорт различными эпитетами: «пурпурная книга», «краснокожий паспорт», «молот», «серп» и т. Д. Очень выразительно и характерно для поэта, сравнивающего паспорта с «бомбой». , «Ёжик», «бритва».Маяковский доволен ненавистью в глазах милиции. Он готов пройти через страдания Иисуса Христа («будет порван и распят») за то, что обладает такой невероятной силой обычного на вид листка бумаги.
Фраза «Достаю из широких штанов» стала крылатой. Ее критиковали и пародировали бесчисленное количество раз. Но в нем есть искренняя гордость человека, уверенного в величии и мощи своего государства. Эта гордость позволяет Маяковскому твердо заявить всему миру: «Я гражданин Советского Союза.«
Советская Россия в конце 1920-х была настоящей занозой в глазу для западного мира — они ее боялись, удивлялись, ненавидели и смотрели на новую страну, как абориген Островов Кука смотрит на корабль с Испанские конкистадоры. На фоне таких отношений Маяковский пишет стихотворение, посвященное советскому паспорту, выбирая последний как символ нового строя. «Стихи о советском паспорте» со знаменитой фразой «Достаю из широких штанов» — это не только ода лиловой книге, но и плевок в сторону бюрократии, которую не выдержал свободный дух поэта.
Строки синтаксического анализа
Недоверие, страх и неожиданность в стране Советов привели к установке железного занавеса между Западом и СССР, который, по мнению «передовой» буржуазии, должен был остановить распространение «красной чумы». «. Мало кто из советских граждан уехал за границу, одним из немногих был Маяковский. Он мог смотреть и сравнивать, видеть и чувствовать, замечать и передавать ощущения на бумаге. Поэма написана не на фоне бурного воображения, а основана на личных переживаниях, возникающих при пересечении границы и в странах Европы.
В основе стихотворения — мнение советского человека о проверке документов таможней при выезде за границу. Автор описывает, как в вагоне собирают паспорта и как меняется отношение таможенника в зависимости от гражданства пассажира. Кто-то берет документ с подчиненной улыбкой, у других — с уважением, у других — с огоньком в глазах и в ожидании солидной чаевых (кто бы это мог быть, как не американец). Когда советский паспорт попадает в руки чиновнику, он похож на обожженного кота:
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
Паспортная бомба
Чиновник забирает паспорт СССР, как бомбу, как змею. Либо красная книга взорвется у него в руках, либо смертельно укусит … И чиновник, и жандарм пробуждают желание смешать владельца документа, удостоверяющего личность, с землей — распять и уничтожить его, но это страшно. ..
Какой восторг
каста жандармов
Меня бы
выпороли и распяли
за то
что у меня в руках
молот,
серп
«Молот» внушит ужас.Пассажир достает паспорт из широких штанов, которые ассоциируются с презрением к западному миру и собственной независимости, и считает его дубликатом бесценного груза — гражданина новой страны под названием СССР, которая является ужасно для Запада.
Зависть
Пусть завидуют, потому что старые всегда преклоняются перед молодыми, всегда зависть к здоровой молодежи господствует в старческом маразме буржуазного мира. Для чиновников и жандарма совершенно неважно, кто перед ними — кондуктор или пахарь, личность безлична — все сознание занято паспортом.Создается впечатление, что красная книга — это не несколько печатных страниц, а рукопись с древним проклятием, возрожденным для мести. Тот, кто возьмет его в руки, будет раздавлен воскресшими богами-разрушителями.
Чтобы поднять художественную цену паспорта, Маяковский сравнивает его сначала с бомбой, затем с бритвой и ёжиком. Поэт смеется над западным миром, в глазах которого при виде красной книги он видит и страх, и ненависть. Пару страниц в фиолетовом переплете посадили в пробку таможенника и жандарма, это заставляет автора стихотворения смеяться и радоваться.Причина смеха понятна — Запад сам создал ужасный образ советского человека и теперь сам боится этого образа. «Никто не будет пугать тебя так, как ты пугаешь себя» — лучше не скажешь.
Маяковский буквально кричит на весь мир своим стихотворением «Паспорт» — я гражданин СССР — если ты хочешь этого бояться, если хочешь меня ненавидеть, но я выше твоего старого и гнилого мира внутри !
Оставим моральную сторону такой гордости за Советскую Россию на совести автора, к счастью, ему не довелось увидеть репрессии середины 30-х годов, когда гордых носителей советских паспортов бесповоротно везли на Калыму и Соловки поездом.
Текст и видео
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
На длинном переднем отсеке
и кабине
служебный
ходят учтиво.
Сдаю паспорта
и я
снимаю
мою фиолетовую книжку
.
К одному паспорту —
Улыбка в рот.
К другим —
отношение пустяковое.
Что касается
, возьмем, например,
паспортов
с двойным
английским слева.
Глазами
оставив доброго дядю,
не переставая
поклон,
беру,
как чаевые,
паспорт
американский.
По-польски —
они выглядят
как козлы на плакате.
По-польски —
глаза выпучены
плотно
слоновья полиция —
где мол
и что это за географические новости
?
И не переворачивая
кочан
и ощущений
нет
не попробовав
беру,
не моргая,
датские паспорта
и разные
другие шведы
.
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Берет —
как бомбу
берет —
как ежик
как бритву
берет обоюдоострый
берет,
как гремучую змею
на 20 укусов
змея
двухметровую высоту.
Моргнул
многозначительно
носильщик,
хоть штучки
разнесут тебя зря.
Жандарм
вопросительно
смотрит на детектива,
детектив
на жандарма.
Какой восторг
каста жандармов
Я бы
выпороть и распяли
за то
что у меня в руках
молот,
серп
советский паспорт.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
Я
вытаскиваю
широкую ногу
дубликат
груз бесценный.
Читал,
Зависть,
i —
Гражданин
Советского Союза.
В конце анализа предлагаю прослушать аудиоверсию стихотворения в исполнении юной девушки в образе курсанта.
Я был бы волком
хватай
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
На длинном переднем отсеке
и кабине
служебный
ходят учтиво.
Сдайте паспорта
и я
снимаю
мою фиолетовую книжку
.
К одному паспорту —
Улыбка в рот.
К другим —
отношение пустяковое.
Что касается
, возьмем, к примеру,
паспортов
с двойным
английским слева.
Глазами
оставив доброго дядю,
не переставая
поклон,
беру,
как чаевые,
паспорт
американец.
По-польски —
они выглядят
как козлы на плакате.
По-польски —
глаза выпучены
плотно
слоновья полиция —
где мол
и что это за географические новости
?
И не переворачивая
кочан
и ощущений
нет
не попробовав
беру,
не моргая,
датские паспорта
и разные
другие шведы
.
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Берет —
как бомбу
берет —
как ежик
как бритву
берет обоюдоострый
берет,
как гремучую змею
на 20 укусов
змея
двухметровую высоту.
Моргнул
многозначительно
носильщик,
хоть штучки
разнесут тебя зря.
Жандарм
вопросительно
смотрит на детектива,
детектив
на жандарма.
Какой восторг
каста жандармов
Я бы
порвали и распяли
за тот
что у меня в руках
молот,
серп
советский паспорт.
Я бы волком
прогрыз
бюрократией.
Мандатам
нет уважения.
Любой
хрен с мамами
рулон
любую бумажку.
А вот этот …
Я
вытаскиваю
широкую ногу
дубликат
груз бесценный.
Читал,
Зависть,
Я —
Гражданин
СССР.
Другой текст «Ниачем»
Другие названия этого текста
- ниачем — паспорт (В. Маяковский)
- 100Гц — советский паспорт (Маяковский В.В.)
- «Стихи о советском паспорте» — (Н. Сухоруков — В. Маяковский) ДиМео (Никита Сухоруков)
- Маяковский — Стихи о советском паспорте
- Владимир Маяковский — Стихи о советском паспорте
- Маяковский » Стихи о советском паспорте »- прочитал известный советский актер В. Яхонтов
- В.В. Маяковский — Стихи о советском паспорте
- Маяковский В.В. — Советский паспорт
- В.В., Маяковский — Советский паспорт
- Маяковский — Стихи о советском паспорте (1929 г.)
- Длинный Эдгар — Стихи про советский паспорт
- В.Аксенов — Стихи про советский паспорт
«Стихи о советском паспорте»
В.В. Маяковский гордо носил звание гражданина молодой советской страны. В «Стихах о советском паспорте» патриотическое чувство поэта достигает максимальной концентрации. В центре сюжета стихотворения, казалось бы, обычная ситуация: проверка паспорта при пересечении границы, но вскоре она перерастает в величественный гимн любимой Родине.
Необычайно выразительно получилось у В.В. Маяковский, образ «учтивого» господина чиновника, проверяющего паспорта. Он меняет лицо, как на сковороде: становится чересчур услужливым, потом высокомерно замирает «в дурацкой полицейской слоновости». В.В. Маяковский подчеркивает, что каждый паспорт на мировой арене — это не просто необходимый бюрократический документ, но и важнейший символ той или иной страны, ее суверенной мощи и силы капитала или, наоборот, слабости, которая, как в зеркале, отражается в отношении к гражданам.
Плавное развитие сюжетной линии постепенно достигает апогея — наивысшего накала страстей:
И вдруг
как будто
ожог
пасть
перекрученный
господин.
это
господин чиновник
берет
мой
краснокожий паспорт.
Затем в блестящем каскаде уместных подробных сравнений В.В. Маяковский описывает эмоциональную бурю, которую советский паспорт вызывает у чопорного чиновника. Ритм стиха становится яснее, как будто мы слышим быстрое биение сердца мастера.Аллитерации «b» и «p» в этом отрывке придают повествованию дополнительную выразительность. Эту же функцию выполняет гиперболизированный образ змеи, который выразительно характеризуется эпитетом-неологизмом «двухметровый рост».
Потом художественное пространство расширяется: мы уже видим несколько персонажей. Их реакция на паспорт моментально выявляет классовые противоречия во внешне благополучном капиталистическом обществе: стражи порядка — сыщик и жандарм — настороженно следят друг за другом.Они словно чувствуют зловещую опасность, исходящую от «молодого», «серповидного» паспорта. Носильщик, представитель низшего класса рабочих, многозначительно подмигивает владельцу «пурпурной книги», демонстрируя тем самым чувство международной солидарности.
Поэзия В.В. Маяковский тесно связан с драматургией. Как будто перед нами разворачивается сцена театрализованного действия. Герои поэмы изображены настолько ярко и выразительно, что буквально чувствуют читателя. Их меткие и лаконичные характеристики надолго останутся в памяти, ведь они воплощают в себе черты реальных людей.
В.В. Маяковского нельзя назвать щедрым на колористические эпитеты поэтом, но он умело использует цветную живопись как средство художественного выражения. В стихотворении всего два цветных эпитета. Оба они подчеркивают красный цвет обложки паспорта, который в контексте всего произведения также воспринимается как цвет революционного знамени.
Повторение фрагмента о бюрократии в начале и почти в самом конце произведения придает композиционную гармонию и готовит его заключительную часть, в которой лирический герой говорит о своей гражданской гордости.Стих в финале становится максимально размеренным. Его ритм меняется, немного замедляется, а последняя фраза звучит очень торжественно и фундаментально:
Читаю,
завидую
Я гражданин Советского Союза.
Даже сейчас, почти столетие спустя, когда и герб, и флаг изменились, а государство вернулось к прежнему (с небольшими изменениями) названию «Россия», энергетический импульс, который несут в себе эти стихи, огромен. , и их образовательная ценность не иссякла.Это достойный ответ гордого человека и гражданина, настоящего патриота тем, кто любит пресмыкаться перед чужеземцем во всех его формах и проявлениях.
Легко и приятно быть патриотом уважаемой на мировой арене державы, где высокий уровень жизни населения, где всем жителям гарантировано благополучие и достаток. Но они не выбирают свою родину. В конце двадцатых годов ХХ века, когда были написаны эти стихи, Советский Союз еще не был могущественной державой.Этот образ жил только в мечтах и планах
- Анализ стихотворения В.В. Маяковского «Сергей Есенин»
«Сергей Есенин» Поэма «Сергей Есенин» написана грустно.
Маяковский обходит мир «приготовлениями» к новым мыслям и чувствам, он учил мужеству.
В.Поэзия Маяковского по своей сути авангардная. Возможно, стихотворение.
Известно, что в последние годы жизни Владимир Маяковский много путешествовал, находясь, в том числе, за рубежом. Благодаря своим революционным и патриотическим стихам этот поэт был одним из немногих, кому при советской власти разрешалось посещать Европу и США в качестве корреспондента различных изданий. Путевые заметки Маяковский никогда не писал, но умел короткими и емкими стихами передать ощущения от той или иной поездки.К таким очеркам можно отнести и «Стихи о советском паспорте». которые были написаны в 1929 году, но вышли в свет после трагической смерти автора.
В этом произведении поэт обсуждает, как пограничные службы относятся к паспортам и их владельцам. Сам Маяковский ненавидит бюрократию, и поэтому любые документы, которые он презрительно называет «бумажками», вызывают у него отвращение, граничащее с отвращением. Но с особым уважением относится к советскому паспорту, так как эта «пурпурная книга» вызывает у сотрудников таможенных служб разных стран настоящее отвращение.В руки берет «как бомбу, берет как ёжик, как двустороннюю бритву». Свое отношение к советскому паспорту поэт проецирует на себя, понимая, что его оппонент испытывает такие чувства не из-за документа, удостоверяющего личность, а из-за человека, которому он принадлежит. И это неудивительно, ведь во второй половине 20 века граждане СССР, пересекающие открытую государственную границу, являются чем-то экзотическим. Что ж, общее отношение к представителям этой изолированной от всего мира страны настороженное.Проще говоря, советского человека боятся и в Париже, и в Нью-Йорке, потому что никто не знает, чего от него ожидать. И этот страх доставляет Маяковскому истинное удовольствие.
Владимир Маяковский — Я бы бюрократию волком прогрыз (Стихи про советский паспорт)
Если бы у вас был собственный анализ стихотворения Владимира Маяковского «Я бы бюрократию волком прогрыз» (Стихи про советский паспорт) — оставьте комментарий со своей версией! Необходимо определить тему, идею и основную идею стихотворения, а также описать, какие литературные приемы, метафоры, эпитеты, сравнения, персонификации, художественные и живописно-выразительные средства использовались.
Комментарии
Стихи о советском паспорте
K mandatam pochtenia netu.
Любая бумага, Но ету.
По длинному фронту купе и кают
чиновник учтивы движется.
Сдают паспорта, и я сдаю
мою пурпурную книгу.
К одним паспортам — улыбка урта.
К другим — отношение плевое.
С почтенным берут, например, паспорта
с двухспальным английским левою.
Глазами доброго дядю выев,
не переставая кланяться,
берут, как будто берут чаевые,
паспорт американца.
На польский — глядят, как в афишу коза.
На польском — выпяливают глаза
в тугой полицейской слоновости —
откуда, моль, и что это за
географические новости?
И не повернув головный кочан
и чувств любых не изведав,
берут, не моргнув, паспорта датчан
и разных прочих шведов,
и вдруг, как будто ожогом, гниль
скривило господину.
Это господин чиновник берет
мою краснокожую паспортину.
Берет — как бомбу, берет — как ежа,
как бритву обоюдоостру,
берет, как гремучую в двадцат жал
змею двухметроворостую.
Моргнул многозначно глаз носильщика,
хотя вещи снэсет задаром вам.
Жандарм вопросительно смотреть на сыщика,
сыщик на жандарма.
С каким наслажденным жандармской кастой
я был исхлестан и распять
за то, что в руках у меня молоткасты,
серпасты советский паспорт.
Я волком по выгрыз бюрократизм.
K mandatam pochtenia netu.
К любым чертям с матерями катис
любая бумага. Нет ету.
Я достаю из широких штанин
дубликатом бесценного груза.
Читайте, завидуйте, я — гражданин
Советского Союза.
Cnb)
Владимир Маяковский на JSTOR
Информация о журналеРусское обозрение — многопрофильный научный журнал, посвященный истории, литературе, культуре, изобразительному искусству, кино, обществу и политике народов бывшей Российской империи и бывшего Советского Союза. Каждый выпуск содержит оригинальные исследовательские статьи авторитетных и начинающих ученых, а также а также обзоры широкого круга новых публикаций.«Русское обозрение», основанное в 1941 году, является летописью. продолжающейся эволюции области русских / советских исследований на Севере Америка. Его статьи демонстрируют меняющееся понимание России через взлет и закат холодной войны и окончательный крах Советского Союза Союз. «Русское обозрение» — независимый журнал, не связанный с любой национальной, политической или профессиональной ассоциацией. JSTOR предоставляет цифровой архив печатной версии The Russian Рассмотрение.Электронная версия «Русского обозрения» — доступно на http://www.interscience.wiley.com. Авторизованные пользователи могут иметь доступ к полному тексту статей на этом сайте.
Информация для издателяWiley — глобальный поставщик решений для управления контентом и управления контентом в областях научных, технических, медицинских и научных исследований; профессиональное развитие; и образование. Наши основные направления деятельности выпускают научные, технические, медицинские и научные журналы, справочники, книги, услуги баз данных и рекламу; профессиональные книги, продукты по подписке, услуги по сертификации и обучению и онлайн-приложения; образовательный контент и услуги, включая интегрированные онлайн-ресурсы для преподавания и обучения для студентов и аспирантов, а также для учащихся на протяжении всей жизни.Основанная в 1807 году компания John Wiley & Sons, Inc. уже более 200 лет является ценным источником информации и понимания, помогая людям во всем мире удовлетворять свои потребности и воплощать в жизнь их чаяния. Wiley опубликовал работы более 450 лауреатов Нобелевской премии во всех категориях: литература, экономика, физиология и медицина, физика, химия и мир. Wiley поддерживает партнерские отношения со многими ведущими мировыми обществами и ежегодно издает более 1500 рецензируемых журналов и более 1500 новых книг в печатном виде и в Интернете, а также базы данных, основные справочные материалы и лабораторные протоколы по предметам STMS.Благодаря расширению предложения открытого доступа, Wiley стремится к максимально широкому распространению и доступу к публикуемому контенту и поддерживает все устойчивые модели доступа. Наша онлайн-платформа, Wiley Online Library (wileyonlinelibrary.com), является одной из самых обширных в мире междисциплинарных коллекций онлайн-ресурсов, охватывающих жизнь, здоровье, социальные и физические науки и гуманитарные науки.
У ног гиганта (аргументы вокруг Маяковского) на JSTOR
Информация журналаНовая история литературы (NLH) фокусируется на теории и интерпретации — причинах литературных изменений, определениях периодов и эволюции стилей, условностей и жанров.На протяжении всей своей истории NLH всегда сопротивлялся краткосрочным тенденциям и идеологиям. Углубляясь в теоретические основы практической критики, журнал пересматривает отношения между прошлыми работами и нынешними критическими и теоретическими потребностями. Являясь крупным международным форумом для обмена научными знаниями, NLH привлек на английский язык многих современных теоретиков, чьи работы никогда ранее не переводились. Под постоянным редактированием Ральфа Коэна NLH стал тем, что он представлял себе более тридцати лет назад: «журналом, который бросает вызов профессии писателей.»NLH удостоена уникальной награды, получив шесть наград от CELJ.
Информация об издателеОдно из крупнейших издательств в Соединенных Штатах, Johns Hopkins University Press объединяет традиционные издательские подразделения книг и журналов с передовыми сервисными подразделениями, которые поддерживают разнообразие и независимость некоммерческих, научных издателей, обществ и ассоциаций. Журналы The Press — это крупнейшая программа публикации журналов среди всех университетских изданий США.Отдел журналов издает 85 журналов по искусству и гуманитарным наукам, технологиям и медицине, высшему образованию, истории, политологии и библиотечному делу. Подразделение также управляет услугами членства более чем 50 научных и профессиональных ассоциаций и обществ. Книги Имея признанные критиками книги по истории, науке, высшему образованию, здоровью потребителей, гуманитарным наукам, классической литературе и общественному здравоохранению, Книжный отдел ежегодно публикует 150 новых книг и поддерживает более 3000 наименований.Имея склады на трех континентах, торговые представительства по всему миру и надежную программу цифровых публикаций, Книжный отдел объединяет авторов Хопкинса с учеными, экспертами, образовательными и исследовательскими учреждениями по всему миру. Проект MUSE® Project MUSE — ведущий поставщик цифровых материалов по гуманитарным и социальным наукам, предоставляющий доступ к журналам и книгам почти 300 издателей. MUSE обеспечивает выдающиеся результаты для научного сообщества, максимизируя доходы издателей, обеспечивая ценность для библиотек и предоставляя доступ ученым по всему миру.Фулфилмент-сервис Hopkins (HFS) HFS обеспечивает печатную и цифровую рассылку для выдающегося списка университетских издательств и некоммерческих организаций. Клиенты HFS пользуются современными хранилищами, доступом в режиме реального времени к критически важным бизнес-данным, управлением и сбором дебиторской задолженности, а также беспрецедентным обслуживанием клиентов.
Владимир Маяковский, новатор А. В. Луначарского 1931
Владимир Маяковский, новатор А. В. Луначарский 1931 г.А.В. Луначарский 1931
Владимир Маяковский, Новатор
Написано: 1931 г .;
Переводчик: Я. Ганускин;
Источник: А. Луначарский: О литературе и искусстве Издательство «Прогресс», 1973;
Расшифровано: Харрисон Флусс для marxists.org, февраль 2008 г.
Много раз говорили, что поддержка Маяковским дела пролетариата не случайна. Это значит, что предпосылки для того, чтобы вести его в этом направлении, существовали внутри него, потому что в наше время много людей, а не несколько поэтов, но не все люди, не все поэты идут по этому пути.Однако этот внутренний голос никогда бы не повел его так, как он, если бы не наше время, потому что никто не определяет свой собственный путь, но путь любого человека в значительной степени определяется его временем и окружением. Говоря о творчестве и жизни Маяковского, мы говорим о его встрече как личности с пролетарской революцией как колоссальным социальным явлением.
Пролетариат и его революция существовали в латентной форме задолго до октября 1917 года и даже до 1905 года. Маяковский знал о существовании этой великой силы и временами довольно близко подходил к ней в повседневной жизни, но в ранний период своей жизни. , он все еще был от нее отстранен.Можно сказать, что, когда Маяковский начинал свою карьеру, он был еще вне сферы влияния этого гигантского общественного тела, революционного пролетариата. Первый шаг, сделанный Маяковским на пути к революции, понимаемый в широком смысле слова как отказ от того, что существует для чего-то другого, лучшего и благородного, и попытка его уничтожить, он сделал как личность.
Маяковский часто дает определения и автопортреты, в которых говорит, что он, Маяковский, слишком велик для той среды, в которой ему приходится жить.Он вкладывает двойное значение в слово «большой». С одной стороны, он просто констатирует то, что он, Маяковский, очень высокий, крупный мужчина; с другой стороны, есть соответствующая широта духа, размах его идей, его страсти, его жизненные потребности, его творческие силы; они тоже несоразмерны с его окружением.
Характерно, что здесь сливаются слова «величие» и «размах». Что касается него, то эти страсти, эти мысли, эта неудовлетворенность, эти надежды и это его отчаяние не являются чем-то порожденным его умом, они не вращаются в каком-то «эмпирейском сознании»; все это его тело, все это происходит в его Геракловом теле.Маяковский был материалистом (позже я расскажу, стал ли он диалектиком): он прочувствовал все, что было от земли, от плоти, омытого горячей кровью, исполненного естественной жажды жизни, и испытал это как Маяковский — телесное существо и, как Маяковский, — соответствующая этому существу психика.
Ну, этот Маяковский обнаружил, что ему в мире тесно. Это не значит, что ему было тесно во вселенной. Ему нравилась вселенная, вселенная была очень большой, и он хотел быть с ней в очень близких отношениях: он пригласил Солнце сойти и навестить его, и Солнце спустилось и поговорило с ним.Но Солнце приходило к нему во сне, тогда как те, кто был действительно близок ему, и те, с кем он пытался войти в тесный контакт, не были такими большими, как он. Вот почему Маяковский чувствовал себя таким меланхоличным и ужасно одиноким. Ему было трудно найти настоящих друзей. И только ближе к концу своей жизни он начал находить их в помеси великой необъятности сил Природы и отдельных личностей, среди которых он все еще находил очень мало настоящих друзей. Ему так и не удалось вплотную приблизиться к величайшим людям нашей эпохи, людям, занимающимся другими делами в другой сфере, политическим лидерам нашей революции.И все же он наконец нашел сущностей, к которым он бросился с огромной силой своего желания положить конец своему одиночеству. Это были общественные образования: пролетариат и революция.
Пролетариат и революция были близки его сердцу, во-первых, своим титаническим размахом, великими битвами, которые они развязывали в сферах непосредственной политической борьбы и труда, и, во-вторых, потому, что они были ключом к будущему. Очевидно, у него не было очень четкого представления о , каким будет в будущем.Но он знал, что это будет своего рода будущее, в котором он, большой человек, наконец-то сможет свободно дышать, в котором он сможет выпрямиться в полный рост, в котором его сердце найдет в раю. Вот почему, почти предвидя свой роковой конец, он говорит в предисловии к своей поэме На вершине моего голоса, , что он, этот большой человек, должен быть возрожден в будущем.
Привет, послушай!
товарищи наследники и потомки, агитатору,
главный громкоговоритель! Оглушая
поэтический поток, я шагаю к вам
по лирическим томам, как говорит живое с живым.
Когда завоевана свобода, когда на землю приходят великие, возвышенные люди, тогда можно любить и петь как угодно Но теперь —
Потомки,
в нашем лексиконе,
найдите обломки, плывущие из Леты,
нечетных слов-остатков, таких как «проституция»,
«туберкулез»,
«блокады». Для вас,
, таких здоровых и подвижных, поэт
слизывал
чахоточной слюны грубым шершавым языком плакатов.
Маяковский делал все, чтобы подготовить почву для человека будущего.Это было отправной точкой, с которой Маяковский начал свою борьбу за большого человека в дореволюционные времена. В буржуазном мире не было дороги в будущее, не было образований общественного порядка, коллектива, который он мог бы полюбить, была только мелкобуржуазная пустота, и именно против этой мелкобуржуазной пустоты он протестовал.
В протесте Маяковского с самого начала были какие-то социальные нотки. Однако суть этого протеста заключалась в том, что мир слишком мелок, чтобы принять великого человека, а великий человек с негодованием и отвращением отвергает этот мелкий мир, этот наемный мир, деградировавший до буржуазного уровня до уровня буржуазии.Это было первое восстание Маяковского
г.Второе восстание Маяковского было результатом его молодости. Дело не в том, что мужчина молод и поэтому любит вести себя вызывающе, как король замка, по отношению к другим. Нет, молодость означала для Маяковского другое: он чувствовал, что мир, в котором он родился и неотъемлемой частью которого стал, стар и дряхл. В нем были свои знаменитые персонажи и музеи, почитаемые всеми, но эти известные личности и музеи служили только для того, чтобы освятить и благословить бесполезный, дряхлый мир, в котором он жил.
Маяковский прекрасно понимал, что в прошлом человечества были бесценные сокровища, но опасался, что если эти сокровища будут признаны, то придется признать и все остальное. Поэтому лучше было восстать против всего и сказать: мы сами себе предки! Пусть наша молодежь провозгласит свои молодые слова, которые позволят омолодить общество и мир!
Молодежь обычно хочет подчеркнуть тот факт, что она будет говорить то, о чем раньше никогда не говорили.Это желание порождает в революционных произведениях Маяковского контрасты, которые отмечали многие критики и которые, несомненно, часто парадоксальны, часто являются неожиданной уловкой, часто являются грубостью, часто являются шутками мальчика. А те, кто, как Шенгели и все прочие «старые девы», говорили: «Ой, милый! Это ужасно! Это хулиганство! » были в ужасе, потому что в их крови не осталось молодости. Можно даже быть молодым в преклонном возрасте или быть собачьим в раннем возрасте, дело не в годах, а в творческой силе.А те, кому его не хватало, не могли понять, как бродит вино у Маяковского, как выдувается пробка и даже бутылка, как бродит молодой, стремительный талант. Эти шалости молодого Маяковского были признаком его будущего роста, как у чистопородного щенка большие и неповоротливые лапы — верные признаки его будущих больших размеров.
Его третий революционный шаг был рожден его умением и, прежде всего, его умением в формальном смысле этого слова. Он чувствовал в себе огромную любовь к словам, он чувствовал, что слова подчиняются ему, что они формируются в батальоны по его команде.Он был увлечен этой властью над словами. Он чувствовал, что если человек не умеет командовать словами, а просто повторяет то, что другие говорили раньше, он был подобен дирижеру, который приходит к хорошо отрепетированному оркестру и взмахивает дубинкой после того, как музыканты уже сыграли определенную фразу. пока слушатели думают, что он дирижирует. Такое положение дел похоже на положение, при котором эпигон думает, что он пишет новые стихи, в то время как на самом деле им овладевают старые слова и мысли.Маяковского всегда раздражало формальное бессилие, и он говорил, что нужно писать совершенно по-новому. Он еще не знал, каким будет этот новый путь по форме и содержанию, но, прежде всего, он должен был быть новым. И тот, кто будет писать в соответствии со старыми принципами, должен быть подвергнут критике как слуга дряхлого мира.
Следующее восстание Маяковского (подобное его бичеванию окружающих, порожденному его умением) было восстанием, которое возникло в результате постановки. Здесь мы во многом подошли к самой сути его произведений.Кто, спрашивал себя Маяковский, эти поэты, от которых я отказался за то, что они подражатели, за то, что они продолжают процесс нарастающей дряхлости мира, извергая, как они это делают, уже спетые песни? Каково содержание их песен? Есть ли польза в том, что создают эти поэты? Может быть, поэты вообще не могут произвести ничего полезного?
Маяковский был возмущен поэтами, которые гордо заявляли: «Поэт не производит полезного, поэт создает бесполезное.В этом мое очарование как поэта, в этом возвышенная природа поэтических вещей ». Если внимательно прислушаться к бесполезным вещам, о которых поют эти поэты, можно обнаружить, что это не более чем задушевная болтовня. Исторические темы, жанры и прочее проходят через так называемую тему, протягиваются через желудок и кишечник, и только тогда они представляются вам. Если человек поэт, он должен сначала быть «поэтом», он должен уметь быть очень музыкально тошнотворным перед всем миром.
Сам Маяковский был возмущен всей этой лирикой, всем этим музыкальным щебетанием, всякими сладкими мелодиями и желанием украсить жизнь искусственными цветами. Маяковский не хотел, чтобы жизнь украшалась, потому что, по его мнению, украшать жизнь, причем такую ужасную, было делом предательским; вместо того, чтобы менять ее, они замаскировали отвратительную кружку реальности дешевыми искусственными цветами. Это, несомненно, было продуктом его дремлющих марксистских чувств, хотя только постепенно (поскольку Журден только в зрелом возрасте обнаружил, что он говорит прозой) Маяковский осознал, что он революционер в уме, что он понял, чьим союзником он был.
Итак, Маяковский совершенно определенно утверждал, что надо производить полезное: Поэт, докажи, что твои песни полезны!
Но в каком случае они могут быть полезны?
Маяковский пошутил: что значит «поэзия должна освещать путь»? В конце концов, это же не лампа! Или «поэзия должна нас согреть»? Но это же не печь!
Естественно, это не значит, что Маяковский считал, что поэзия не может ни осветить путь, ни согреть, ибо разве само Солнце не советовало ему «сиять всем своим цветущим достоинством»? по-другому.Вопрос был в том, как? Не освещать дорогу близорукому человеку, возвращающемуся с неприятного, неудачного свидания, и не согревать человека в его уютном доме. Свет и тепло, которые должен рассеять поэт, должны быть лучами, энергией, которая может быть преобразована в живую причину. Он должен принимать участие в производстве новых вещей, т.е. хотя его работы сами по себе не являются утилитарными, они должны обеспечивать стимулы, методы или инструкции для производства этих утилитарных вещей.Все это приведет к изменению окружающей среды и, следовательно, к изменению самого общества.
Отсюда и большая страсть Маяковского к лозунгу «производственный» или производительный и производящий стихи, которые являются «продуктом производства», но никоим образом не рождены «душой» как бледный цветок.
Маяковский стал революционером per se в очень раннем возрасте. Он часто представлял революцию как желаемое, но расплывчатое, огромное благословение. Он еще не мог определить его более четко, но он знал, что это был гигантский процесс разрушения ненавистного настоящего и творческого рождения великолепного и желанного будущего.И чем быстрее, бурнее и беспощаднее продвигался этот процесс, тем счастливее был бы здоровяк Маяковский. А потом он столкнулся лицом к лицу с пролетариатом, Октябрьской революцией и Лениным; он натолкнулся на эти грандиозные явления на своем жизненном пути и, внимательно взглянув на них, хотя поначалу держался в стороне, он увидел, что это было его место в жизни, что это было то, к чему он стремился, прямое осознание гигантский процесс реконструкции! И он продвигался, как мог, навстречу этому движению; он решил стать, насколько это возможно, настоящим пролетарским поэтом.И все, что было в нем самого лучшего, все, что было в нем великого, все, что было общественным, все, что составило три четверти его поэзии и составляло суть его творчества, все это действительно шло к пролетариату и полностью победил все остальные элементы своей натуры и, возможно, в результате дал бы нам настоящего пролетарского поэта.
Маяковский чувствовал, что все в старой поэзии дряблое, ватное, и тосковал по тяжелой кувалде, которая «дробит стекло, кует мечи».Это стремление к смелости, мастерству, звонким звукам и чистому металлу можно найти во всех произведениях Маяковского. Символично, что он призвал к металлическому искусству.
Каким методом он следовал? Некоторые говорят: «Его метод заключался в том, чтобы« опускать стихи ». Другими словами, они утверждают, что поэзия была возвышенной, что она могла, по крайней мере, летать на своих не слишком сильных крыльях, как бумажный змей, но теперь этот человек внезапно утяжелил поэзию и полностью разрушил ее.
Но если мы более внимательно посмотрим, что означало «разрушение» Маяковского, то увидим, что он на самом деле поднял его выше, потому что Маяковский тянул поэзию вниз с точки зрения идеализма, который является совершенно неточной оценкой вещей и неточная мера этих высот, но он поднял ее с точки зрения материализма, который есть правильная оценка вещей и их правильное соотношение.
В первую очередь по понижению темы. Говорят, что Маяковский выбирал темы пошлые, банальные, поверхностные, легкие по стилю и т. Д.
Правда, он не всегда выбирал мелкие общие темы. Иногда (на самом деле довольно часто) он выбирал монументальные темы. Но даже его монументальные темы оригинальны, они заставляют вас чувствовать, что они все еще соприкасаются с землей и что их огромные железные ноги маршируют в ритме: «Влево! Оставил! Оставил!» И все его абстракции такие же, все маршируют тяжелыми ногами: «Влево!» Почему это так? Потому что он считал целью поэта изменить мир и хотел затронуть только те темы, которые были частью самой сути этого изменения.Он считал недостойным поэта летать во сне по небу, созерцая вечность, бесконечность и тому подобное. Это означало быть сибаритом, паразитом, поверхностным скиммером, но Маяковский хотел быть строителем. Поэтому он выбрал темы, относящиеся к работе, к построению, поистине земные темы.
Снижение лексики. Говорят, он использовал очень много пошлых слов и боялся слов, которые со временем стерлись и покрылись этой интересной слизью, накопленной веками.
Некоторые говорят: «О, какое прекрасное слово! Им пользовался поэт такой-то! » Ломоносов считал, что чем больше употребляется славянских слов, тем выше стиль. Если не было славянских слов, это был «низкий стиль». Что ж, Маяковский не хотел писать «высоким стилем», он хотел писать «низким стилем». «Высокий стиль» переигран. Первые поэты сложили эти слова нежными вдохновенными руками. Затем последовали другие с более грубыми руками, которые, так сказать, размазывали их, а затем шли те, у кого были тяжелые лапы, которые, возможно, никогда не придумали сами слова и даже не вылепили их, но, используя старые доступные слова, могли даже сойти за музыканты с тяжелыми лапами.Маяковский обнаружил совершенно новый лексикон, слова, которые либо лежали глубоко в земле, но еще не были превращены в целину поэтическим плугом, либо те, которые только зарождались, которые, как коралловый риф, были покрыты живые полипы, их еще только предстоит сделать языком поэзии. Это сделал Маяковский. И были те, кто сказал, что это «срывает» поэзию. Почему? Потому что это были слова возчиков или так люди говорили на собраниях … Действительно, они так говорят, потому что это живые слова! Маяковский никогда не употребляет мертвых слов.
Конструкция предложения. Говорят, что его конструкции часто бывают вульгарными и банальными, а иногда совершенно неожиданными, совсем не по правилам синтаксиса, и таким образом создают впечатление фразеологизмов.
Это было сделано потому, что Маяковский уловил живые фразы. Создавать новые слова, несомненно, труднее, чем употреблять общепринятые, но Маяковский создал очень много новых слов. У него был дар создавать слова, которые никогда не произносились раньше, но после того, как он записал их, они были приняты всеми.Однако конструкция предложения — это другое дело. Здесь каждый виртуоз и творец. Человек, создающий формы речи, которые раньше никогда не использовались и которые чрезвычайно убедительны, естественно, является человеком, действительно творящим в сфере языка. И надо сказать, что — за исключением, быть может, такого поэта, как Пушкин или, на другом этапе, Некрасов, а между ними, на другом этапе, Лермонтов, — вряд ли кто-либо, писавший стихи или даже прозу, добивался таких творческих побед в мире. омолаживая и обогащая русский язык как Маяковский.Это бесспорно.
Снижение ритма. Мы говорим о ритме песни, понимаемой как «гармоничная мелодия», «звенящие струны» или «пение золотой арфы», как вялый романтизм, в котором поэт описывает свою усталость, свою изысканную скорбь по миру. его необычайно нежная любовь или что-то в этом роде. Но почему этот ритм, такой домашний и обычный, кажется таким возвышенным? Потому что эти люди думают, что у них есть душа, что она бессмертна, что она родственна всем Серафимам и Херувимам, а через Херувимов — Самому Богу, и поэтому все, что происходит в душе, священно и величественно. .На самом деле, как сказал Салтыков-Щедрин, вместо этой души находят «что-то маленькое и некрасивое», и это «что-то маленькое и неприятное», эта покрытая коркой сущность такого индивида не родственная никому, кроме тех же самых мелких личностей вокруг Это. И это возвышение снова является возвышенным состоянием только в глазах идеалиста; в глазах материалиста это просто «тлен и пепел».
Какие ритмы у Маяковского? Ритм Маяковского — это ритм спора, ритм обращения оратора, ритм индустриальных звуков, метры индустриального производства и ритм марша.
Очевидно, с точки зрения возвышенного человека, который воображает, что он живет в божественном мире (но который на самом деле никогда не покидает свой туалет), такие ритмы кажутся разрушающими чувство близости, отчужденности, тепла и концентрации. «Что это? Куда они нас забрали? Да ведь это же рынок! » он говорит и не понимает, что это вовсе не рынок, а великолепный человеческий творческий мир, настоящее и активное общество, что это революция, что это ее звуки.Их можно услышать в этих новых ритмах, в этом новом барабане.
Понижение рифмы. Они говорят: «Что это, что это за рифма? Это просто шутка. Он противопоставляет два слова третьему, он дает фантастические вольности со словом, там слишком много нелепостей ».
Конечно, как сказал сам Маяковский, «дорогие, страхи и слезы» вызывают гораздо меньше паники, чем рифмы Маяковского. Но Маяковский использовал рифмы, которые он делал, потому что это облегчало запоминание его стихов.Это хорошо известная мнемоническая формула: для того, чтобы стихотворение запомнилось, важно иметь не только рифму в целом, но и новую рифму, а не ту, которая делает вас старше вас, потому что, поскольку она есть, у вас есть уже поглотил несколько столетий и носил их внутри вас, но тот, который дополнит вас, действительно новый обмен словами, настолько оригинальный и удивительный, что сделает его незабываемым. Собственно, каждая часть стихотворения Маяковского — это афоризм, поговорка, которую нужно запомнить. Он знал большую часть своей поэзии наизусть.Валерий Брюсов как-то сказал мне: «Поэт, забывший свои стихи, — либо плохой поэт, либо он написал плохие стихи. Хороший поэт помнит все свои хорошие стихи ». Я считаю, что Брюсов был совершенно прав. Маяковский вспомнил собственные стихи.
Говорят, что Маяковский все тянул все дальше и дальше в поэзии, но поэзия Маяковского утонченная.
Но в каком смысле «рафинированный»? Есть салонный вид доработки; если брюки сшиты самым известным портным, это считается комильфо. И тем не менее, Refin-nient и комильфо противостоят друг другу. Comme il faut — это правильный путь, принятый другими, «в то время как изысканность — это что-то выраженное по-новому, что-то, что было найдено индивидуально, как пионер, прокладывающий новый путь.
Посмотрите, что сам Маяковский сказал о своей методике написания стихов. Он вспоминает, где и когда он нашел каждую рифму: «Я проезжал мимо Арбатских ворот и вспомнил эту рифму; потратил 7-8 дней, думая, как бы выразить это в нескольких словах.«Маяковский был тружеником; не импровизатор, а целеустремленный, сознательный искатель. Действительно, у него нет пустых, пустых строк не только в те годы, когда Шенгели признавал его талант, но и в те годы, когда Шенгели перестал признавать его талант. Каждая линия на вес золота, потому что каждая открыта, каждая создана. Маяковский сказал, что ему стыдно за те строки, которые ничего нового не добавляют. Маяковский — поэтический труженик. Очевидно, что в простом производственном процессе или в промышленности можно проектировать модели, а затем делать бесчисленные копии.Здесь может возникнуть вопрос о типографском воспроизведении: когда каждая строка найдена, когда статья написана, ее можно напечатать в миллионах экземпляров, и это промышленное умножение. Но то, что создает поэт, — это всегда новый образец, всегда новый образец. Так работал Маяковский.
Можно с полным правом заявить, что приход Маяковского на революцию был чрезвычайно органичным, чрезвычайно примечательным. Для нас были чрезвычайно важны успехи, которые явились результатом объединения Маяковского.Но у Маяковского был двойник, и в этом его беда. Почему в металлических строках и социальных стихах Маяковского мы замечаем кажущуюся неконкретность, как будто он боится конкретного, боится личности и ищет очень великих и громких символов?
В каком-то смысле это можно объяснить тем, что Маяковский не подходил ко всему этому достаточно близко вообще. Подобно тому, как город, видимый издалека, кажется колоссом в синей дымке или сильном электрическом сиянии, но вы не можете разглядеть улицы, дома или, особенно, людей, так и Маяковский подошел к городу социализма, городу революция по-своему, видя ее, приветствуя и описывая, но никогда не ходя по ее улицам.Это одно из правильных объяснений. К тому же больше всего Маяковский боялся впустить в этот город своего двойника, который всюду преследовал его. Маяковский чувствовал его присутствие, он боялся его, он не любил его, но он не мог от него избавиться. Хуже всего было то, что у него был очаровательный двойник. Его обаяние — вот что напугало Маяковского больше всего, потому что, будь у вас отвратительный двойник, от него было бы достаточно легко избавиться. Тот факт, что он очарователен, только доказывает, что он реален и что он вобрал в себя некоторые из ваших собственных черт: вы изгоняете их из своего сознания, но сам факт того, что вы изгоняете их из своей сознательной личности, заставляет их конденсироваться поблизости в другой, фантомный -подобная личность, которая на самом деле не следует за вами, но живет внутри вас в вашей подсознательной, полусознательной, дополнительной личности.
Из чего сделан этот дубль? Он был сделан из всего мелкого, что еще жило у Маяковского. Однако мелкобуржуазные черты Маяковского не были отвратительными. Если бы это была жажда денег, если бы это было интригующим, если бы это была клевета, злорадство или мелочность в отношениях с другими, одним словом, все, что составляет обычную основу жизни обыденного человека, Маяковский просто бы отвозил все на ближайшую свалку. Но это было огромное желание любви и кротости, огромное желание по-настоящему сокровенного сочувствия, огромное сострадание ко всем живым существам, такое всепоглощающее сострадание, что Маяковский был готов обнять шею усталой старой ведьмы.
Я пришел, увидел
в глазах лошади:
улица, повернутая вверх,
проплыла во всей своей реальности.
Я пришел и увидел, как
огромная капля за каплей
скатывались по ноздрям, прятались в зарослях ….
И животная тоска
, которую я не мог остановить,
вылилась из меня, покачиваясь,
и затопила нас обоих.
«Ну, пожалуйста, лошадка!
Вы знаете, что такое раскаяние?
Они люди,
Но почему вы думаете, что вы хуже?
Дитя,
мы все немного лошади,
каждый по-своему лошадь.”
Он был так же готов обнять скрипку, потому что она пела ему о страданиях, и он видел в ней символ жизненного бремени.
Я поднялся,
Пошатнулся над нотами,
Стенды согнулись подо мной,
ошеломили насилием. «Боже мой!»
вырвалось у меня из горла, когда я обнял деревянную шею.
«Послушай, скрипка, ты не думаешь, что мы похожи? Я тоже продолжаю причитать,
, но ничего не делаю!» Музыканты закричали:
«Ради любви к Майку, кого он думает, что ухаживает?» Но я — дьявол мне наплевать,
что они говорят! «Знаешь что, скрипка, давай жить вместе, а?»
Было это хорошо или плохо, симпатично или нет? Как это могло быть неприемлемо, если человек жаждал любви, «хотя бы немного любви», если человек хотел сочувствия, если он хотел быть окруженным людьми, которые его любили? Все это, что Маяковский не убил полностью внутри себя, проявилось в лучшем свете, как его способность действительно понимать людей и его ужасная потребность быть понятым, иногда утешать и ласкать.И разве не похвально, что Маяковский чувствовал всюду такое горе?
Шенгели говорит: «Посмотрите, как часто он употребляет слово« нервы », он сам говорит, что ему плохо. Почему, конечно, Шенгели думает, что раз Маяковский сказал:« Я сделан из металла », значит, у него должен быть гипс». — железная голова. Но это совсем не одно и то же. Под этой металлической броней, в которой отражался весь мир, билось сердце не только страстное, не только нежное, но и хрупкое, очень чувствительное к боли.И, может быть, если бы Маяковский не обладал такой большой чувствительностью, застенчивым состраданием, его монументальные произведения не обладали бы такой теплотой. Эта нежность иногда весьма удачно проникала в чугун колокола Маяковского, который впоследствии озвучивал его торжество. Хорошо, когда отливают колокол и добавляют немного мягкого металла, например олова. Но ничего хорошего не получится, если в человеке будет слишком много олова, слишком много этого мягкого вещества, потому что тогда оно превращается в кусок, в двойник.
Маяковский в своих стихах боялся этого двойника, этого мягкого, чрезвычайно интимного и необычайно чувствительного, болезненно чувствительного Маяковского. Он чувствовал: наступил век железа, настало великое время — и я сам такой же, у меня мощные мускулы, мое сердце бьется как большой молот, и я действительно могу говорить с большими толпами своим великим голосом. . И я хочу это сделать. Почему эта язва внутри меня, эта глубокая кровоточащая язва? Маяковский изо всех сил старался избавить свою поэзию от этой мягкости, но ему это не всегда удавалось, и его двойник иногда вмешивался, перебивал его и пел Из этого, из того — во всяком случае, из того, что истинный Маяковский, властный Маяковский не хотел петь.Это прорвалось в сентиментальных, душераздирающих песнях о любви, которые Маяковский пел под разными предлогами, и в своих жалобах время от времени, говоря о том, как он был недоволен, о том, что он никогда не находил понимания и сострадания, о том, как все были такими ужасно суровый, возможно, даже его самые близкие друзья, с которыми он разделил трапезу в одном изрезанном боями котле, с которыми он сражался на одном общем фронте.
Не все из нас похожи на Маркса, который сказал, что поэты испытывают огромную потребность в доброте.Не все мы это понимаем, и не все понимали, что Маяковский нуждался в великой доброте, что часто ему не требовалось ничего, кроме доброго слова, может быть, даже самых простых слов; он достиг бы самого сердца этого двойника, уравновесил бы глубокую печаль этого двойника.
Вступив в песню, этот двойник создал вторую мелодию Маяковского: Маяковский с силой, страстно и торжественно хватал своего двойника за шею и сгибал его пополам, спасая: «Не смей говорить именем Маяковского!» а затем продолжайте его великолепным гулким голосом.Но время от времени он отпускал этого двойника, и он начинал петь, как скрипка, он пел меланхолические песни, и тогда уже нельзя было отличить одного Маяковского от другого.
Эта раздвоенная личность означает, что Маяковский удивительно характерен для нашего переходного времени. Это было бы действительно чудо, если бы он не продвинулся вперед сражением, если бы он сумел без труда убить этого внутреннего мягкого мещанина, эту сентиментальную лирику и сразу стать поэтом-трибуном.Может быть, по этому пути пойдет настоящий пролетарский поэт, выходящий из рядов пролетариата, настоящий социальный революционер ленинского типа, Ленин в поэзии. Но Маяковский не был таким поэтом. Вот почему битвы, которые он вел, препятствия, которые он преодолевал, борьба, которую он вел, чтобы преодолеть себя, были такими значительными.
У него получилось? Да, в стихах он делал, и он наступил своему двойнику на горло. Когда он сказал, что наступил «на глотку моей собственной песне», он наступил на горло песням, которые его двойник хотел спеть.Маяковский почувствовал острую необходимость в этом, особенно после вступления в Союз пролетарских писателей России.
Несмотря на то, что ему нравился его двойник, несмотря на то, что Маяковский временами задавался вопросом: разве я не двойник? — несмотря на все это он наступил своему двойнику на горло. И его двойник убил его за это. Ему удалось убить Маяковского, потому что, хотя в произведениях Маяковского ему удалось лишь подмешать определенное количество шлака, в личной жизни он, по-видимому, был гораздо более могущественным.
Многие спрашивают: «Почему Маяковский покончил с собой?» Я не буду объяснять, потому что не знаю. Маяковский сказал: «Прошу не копаться в моей жизни». (Покойный поэт не любил сплетен.)
Мы можем подойти к этой смерти только в общих чертах. Мы не знаем обстоятельств. Все, что мы знаем, это то, что Маяковский сказал: «Я не боялся этого двойника ни в политике, ни в поэзии, ни там, в открытом море, где я говорил с мегафоном в руке на корабль Nette, , но немного сентиментально. озеро, где поет соловей, светит луна и плывет лодка любви, вот где я потерпел кораблекрушение.Больше не спрашивайте меня об этом. Там мой двойник был сильнее меня, там он меня одолел и убил, и я чувствовал, что, если я не убью металлического Маяковского, он, вероятно, продолжит жить сломленным человеком », — его двойник откусил от него кусок. , он сделал в нем большие вмятины, и Маяковский не хотел плыть по дырявым океанам, лучше было закончить свою жизнь в расцвете сил.
Этого объяснения должно быть достаточно, поскольку оно правильное, и нет причин искать дальше, и оно не было бы правильным.
Мы считаем важным следующее. Обыватели, окружавшие Маяковского, заключили договор с его двойником. Они хотели доказать, что двойник покорил Маяковского, а не хрупкую лодку его эмоций, а что он победил в открытом бою, что Маяковский-политик побежден, что побежден поэтический новатор Маяковский. Теперь Троцкий товарищ этим мещанам. Он уже не товарищ металлического Маяковского, как мы, а товарищ двойника Маяковского.Троцкий пишет, что драма Маяковского заключается в том, что он полюбил революцию, как мог, и продвигался к ней, как мог, но, поскольку революция не была истинной, его любовь не была истинной, и путь, который он пройденная дорога тоже не была истинной. Естественно, как могла быть настоящая революция, если бы Троцкий в ней не участвовал! Одного этого достаточно, чтобы доказать, что это «ложная» революция! Троцкий говорит, что Маяковский покончил с собой, потому что революция произошла не в соответствии с Троцким; теперь, если бы он пошел по Троцкому, он бы расцвел таким ослепительным фейерверком, что Маяковскому и в голову не пришло бы горевать.
Итак, вы видите, что в интересах своей маленькой политической лавки, такой убогой и обанкротившейся, Троцкий принимает все, что враждебно прогрессивным элементам социалистического мира, который мы создаем.
Но бессмертный Маяковский живет. Бессмертный Маяковский не боится своего двойника. Двойник умер, потому что имел очень личный характер. И даже если лучшие произведения двойника иногда будут читаться с интересом, они будут представлять исторический интерес, а произведения, написанные «металлическим» Маяковским, революционером Маяковским, ознаменуют величайшую эпоху в истории человечества.
Еще долго после того, как революция сделала свое дело, когда наступит полный социализм и полный коммунизм, люди будут говорить об эпохе, в которой мы живем, как об самой удивительной эпохе. Вот почему все мы, живущие в эту эпоху, должны помнить, что мы не можем опозорить эту эпоху слабостью, потому что это действительно удивительная эпоха, и нужно очень много работать над самосовершенствованием, чтобы иметь право сказать, что это так, в каком-то смысле достойный современник. В своих основных произведениях и общественной работе Маяковский может быть именно таким достойным современником, и у него много союзников.Во-первых, эти союзники — его книги, его произведения. Они поют громко, освещают нам путь и согревают нас, и их свет настолько силен, что все совы и летучие мыши должны прятаться в дальних углах, как от восходящего солнца, пока свет не улавливает и их там. Во-вторых, мы его союзники. Когда я говорю «мы», я имею в виду не себя и своих друзей, не Коммунистическую академию или Российское объединение пролетарских писателей, а то «мы», которое сейчас составляет творческий революционный авангард человечества, становясь все более его численно превосходящей основой.Это «мы», «мы» нашего времени, двадцатых, тридцатых и сороковых годов нашего века, это то «мы», которое сейчас борется, созидает, живет здесь, в СССР и распространяется на все Мир. Он объявляет себя союзником Маяковского, не союзником двойника Маяковского, а союзником Маяковского, в котором кристаллизовалась его социально-политическая личность. Возможно, эта личность не была доведена до совершенства, чтобы дать нам поэта, о котором мы мечтаем, но она преодолела огромный путь к такому человеку.Вот почему мы считаем себя его союзниками и имеем право сказать это без стыда, чего, возможно, мы не смогли бы сделать, если бы навязали наше братство и союз великому человеку индивидуально, а не от имени этого коллектива. творческое «мы», потому что для каждого человека, как бы велика ни была, теплота товарищества — большое счастье, когда это удел живых, и даже когда это удел умерших.
Стихотворений Владимира Маяковского
Стихотворения Владимира МаяковскогоВладимир Маяковский 1929
Мой советский паспорт
Источник: Sputnik no.12/1982, перевод
Герберт Маршалл;
Переписано Ливиу Якобом.
Я бы разорвал
как волк
в бюрократии.
За мандаты
уважаю малейшее.
Самому дьяволу
Я бы безжалостно бросил
каждую бумагу с красной лентой.
Но это …
По длинному фронту
переворотов и кают
Подать чиновникам
вежливо.
Они собирают паспорта
и я отдаю
Мой собственный ярко-красный буклет.
Для одного вида паспорта —
часть улыбающихся губ
Для других —
отношение пренебрежительное.
Берут
с уважением, например,
паспорт
Спальный вагон
Английский Лайонел.
Глаза молодцы
почти скользят, как шипы,
когда,
кланяются так низко, как могут мужчины,
берут,
как чаевые,
паспорт
у американца.
На польском,
уныло моргают и хрипят
в тупой
полицейской слоновости —
откуда они,
и что это за
географических новинок?
И без очереди
их кочанов,
своих чувств,
спрятанных в нижних областях,
они берут не мигая,
паспорта шведов
и разных
старых норвежцев.
Затем внезапно
, как будто их рты были
вода
эти господа почти
ныть
Те самые официальные господа
берут
тот мой краснокожий паспорт
.
Take-
как бомба
Take — как ёжик,
как бритва
с двойным лезвием,
take —
как гремучая змея, огромная и длинная
с минимум
20 клыками
с отравленным наконечником.
Глаза носильщика
заметно щелкают
(Я понесу ваш багаж
для nix,
mon ami …)
Жандармы вопрошающе
смотрят на tec,
на tec, —
на жандармерию.
С каким восторгом
эта каста жандармов
заставила меня
натянуть и взбить сырой
, потому что я держу
в руках
с молотком
с серпом
мой красный советский паспорт.
Я бы разорвал
как волк
в бюрократии.
За мандаты
уважаю малейшее.
Самому дьяволу
Я бы безжалостно закинул
каждую перевязанную красной лентой бумагу,
А это …
Я вытаскиваю
из своих широких карманов штанов
дубликат
бесценного груза.
Вы сейчас:
читайте это
и завидую,
Я гражданин
Советского Социалистического Союза!
Я СЕБЯ — Поэты Серебряного века
ЧАСТЬ IОДИНОЧНОЕ РОЖДЕНИЕ РУССКОГО ФУТУРИЗМА
ТЕМА
Я поэт.И благодаря этому я интересен. И я об этом пишу. Обо всем остальном — только если это оправдывает слово.
ПАМЯТЬ
Бурлюк сказал бы: у Маяковского память, как у дороги в Полтаве, — каждый, кто проезжает, оставляет после себя сапоги. Но помню не лица и не свидания. Помню только, что в 1100 году какие-то «дорийцы» пытались куда-то переселиться. Никаких дополнительных подробностей по этому поводу я просто не помню, но это, должно быть, было действительно серьезным делом.Между тем, вспомнить — «Это написано 2 мая. Павловск. Фонтаны» — дело далеко не мелкое. Вот почему я свободно плаваю по собственной хронологии.
САМОЕ ВАЖНОЕ
Родился 7 июля 1894 года (или 93 года: мнения моей мамы и официальной анкеты расходятся. Во всяком случае, не раньше). Родина — большое село Багдад в Кутайской области, Грузия.
СЕМЕЙНЫЙ СОСТАВ
Отец: Владимир Константинович (багдадский лесник), умер в 1906 году.
Мама: Александра Алексеевна.
Сестры:
а) Люда.
б) Оля.
Оказывается, других Маяковских поблизости нет.
ПЕРВЫЙ ОТЗЫВ
Условия покраски. Место неизвестно. Зима. Отец подписался на журнал «Родина». «Родина» имеет «юмористическое» приложение. Веселая статья обсуждается и ожидается. Отец ходит вокруг и поет свою постоянную «все на дзен, веселье, часть дерева, да». «Родина-мать» прибыла. Открываю и тут же (изображение) кричу: «Как смешно! Мистер и леди целуются.«Мы смеялись. Позже, когда пришло приложение, и это действительно было время для смеха, оказалось, что раньше все смеялись только надо мной. Так расходились наши представления об образах и юморе.
ВТОРОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
Поэтические термины. Лето. Прибывает месса. Красивый молодой ученик: Борис Петрович Глушковский. Огромный кожаный блокнот. Глянцевая бумага. На бумаге длинный высокий человек без штанов (или, может быть, в обтяжку) перед зеркалом. носит имя «Евгенионегин».Боря был длинным, и нарисованное лицо тоже было длинным. Это очевидно. Я решил, что этот некий «Евгенийонегин» и Боря — одно и то же лицо. Это мнение сохранялось в течение трех лет.
ТРЕТЬЕ ОПИСАНИЕ
Практические термины. Ночь. Через стену мама и папа вечно перешептываются. О пианино. Не мог спать всю ночь. Одна-единственная фраза продолжала врезаться в мой мозг. Придя утром, я буквально выбежал: «Папа, а какая рассрочка?» Расширение мне очень понравилось.
ПЛОХИЕ ПРИВЫЧКИ
Лето. Ошеломляющее количество гостей. Именины продолжают накапливаться. Отец хвастается моей памятью. Каждые именины меня заставляют читать стихи наизусть. Помню — особенный для папин именин:
Давным-давно перед толпой
Соплеменных гор …
Меня раздражали «соплеменники» и «скалы». Кто они такие, я понятия не имел, и они не соизволили появиться в реальной жизни. Позже я узнал, что это поэтическое качество, и стал спокойно относиться к нему с презрением.
КОРНИ РОМАНТИЗМА
Мой первый дом, который я хорошо помню. Две истории. Последний этаж — наш. Нижний этаж — крошечный винный завод. Раз в год: телеги с виноградом. Они бы их раздавили. Я съел. Они выпили. Все это на территории старейшей грузинской крепости прямо у Багдада. Крепость со всех четырех сторон окружена стеной с рвом. По углам стены: проходы для катания пушек. Вверху стены: зубчатые проемы для лучников.За стеной проложены рвы. Мимо рвов были леса и шакалы. Над лесами выросли горы. Я вырос. Подбежал к самому высокому. Горы опускаются к северу. На северной стороне была пропасть. Я бы мечтал, чтобы это была Россия. Я почувствовал невероятное притяжение к нему.
Семь лет. Отец брал меня с собой на конные прогулки по лесным угодьям. Горный перевал. Ночь. Закрывшись внезапным туманом. Не мог даже увидеть своего отца. Самый узкий путь. Отец, видимо, дергал рукавом ветку шиповника.Ветка шипами вонзилась мне в щеки. Время от времени слегка причитая, я выдергиваю шипы. И туман, и боль внезапно исчезли. Как туман открывает пространство перед моими ногами: все ярче неба. Это электричество. Заклепочная фабрика графа Накашидзе. После электричества я полностью потерял интерес к природе. Неидеальная вещь.
УЧЕНИЕ
Обучается матерью и различными кузенами, сестрами. Арифметика оказалась неощутимой.Приходится считать разбросанные между мальчиками яблоки и груши. Мне, например, всегда давали немного, и я всегда отдавал, не утруждая себя подсчетом. На Кавказе столько плодов, сколько можно пожелать. С удовольствием научился читать.
ПЕРВАЯ КНИГА
Что-то вроде «Снова птицееда». Если бы я тогда наткнулся на еще несколько подобных книг — я бы сразу бросил читать. К счастью, вторым был «Дон Кихот». Вот это я называю книгой! Я изготовил деревянный меч и доспехи, чтобы поразить то, что окружает.
ЭКЗАМЕН
Переехали. От Багдада до Кутаиса. Вступительные экзамены в гимназию. Пройдено. Спрашивали про якорь (у меня в рукаве): разбирался. Но священник спросил — что такое «всматривающийся шар». Я ответил: «Три фунта мяса» (по-грузински). Милостивые экзаменаторы любезно объяснили, что «всматривающийся шар» — это, как вы говорите, «глаз» на древнем церковнославянском языке. Из-за этого практически не вышло. Вот почему я сразу возненавидел все старинное, все церковное, все славянское или славянское.Возможно, отсюда и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм.
ГИМНАЗИЯ
Подготовительный, первый и второй классы. Пришел первым в классе. Покрыт пятёрками. Читает Жюля Верна. И вообще фантастическая фантастика. Какой-то бородач стал замечать во мне художественный талант. Обучает бесплатно.
ЯПОНСКАЯ ВОЙНА
Количество газет и журналов дома увеличилось. «Текущие события в России», «Русское слово», «Русское богатство» и другие.Я все прочитал. Безудержно завелась. Я в восторге от поздравительных открыток линкора. Увеличиваю и копирую. Впервые появилось слово «провозглашение». Прокламации развешивали грузины. Грузин казаки повесили. Грузины — мои товарищи. Я стал презирать казаков.
НЕЗАКОННЫЙ ПЕРСОНАЛ
Сестра приехала из Москвы. Она казалась совершенно потрясенной. Тайно дал мне несколько длинных бумаг. Мне это понравилось: очень рискованно. Вспоминаю даже сейчас. Первый:
Проснись, дорогой товарищ, вспомни себя, брат,
иди быстрее, брось свой пистолет на землю.
И еще один, который заканчивался:
… а если нет, остается другой путь —
к немцам с мамой, с сыном и с женой …
(про царя).
Это была революция. Это было в стихах. Революция и стихи почему-то срослись в моей голове.
905-Й ГОД
Чем заняться лучше, чем учиться. Теперь пришли F. Перешел в четвертый класс исключительно из-за того, что мне разбили голову камнем (дрался на Рионе): на экзамене со второй попытки меня пожалели.Так началась для меня революция: мой товарищ Исидор, который работал поваром у священника, от радости запрыгнул на каменную тарелку. Они убили генерала Алиханова. Укротитель Грузии. Начались демонстрации и митинги. Я тоже пошел. Хорошо. Живописно впитывая все: анархисты в черном, эсеры в красном, у SDK в синем, федералисты во всех остальных цветах.
СОЦИАЛИЗМ
Выступления, газеты. Из всего этого: неизвестные термины и слова. Требую от себя объяснений.Маленькие белые книги в витринах магазина. «Грозовой трубач». Примерно то же самое. Я все скупаю. Вставал в шесть утра. Запойное чтение. Первый: «Долой социал-демократов». Вторая попытка: «Дискуссии по экономике». На всю оставшуюся жизнь меня поразила способность социалистов распутывать факты, систематизировать мир. «Что читать?» — Кажется, Рубаков. Перечитал бы предложенное. Не понял многого. Спросил бы. Меня взяли в марксистский клуб.Оказалось, что на «Эрфуртской». Посередине. О «люмпенпролетариате». Стал считать себя социал-демократом; украли у отца бермы и отнесли в комитет социал-демократов.
По фигуре очень понравился Ла Саль. Должно быть, потому что он не носил бородач. Был моложавым. Начали путать Ла Саль с Де Моссфеном. Посещаю Рион. Я произносил речи с моими камнями во рту.
РЕАКЦИЯ
Насколько я понимаю, началось следующее: в разгар паники, начавшейся во время демонстраций памяти Баумана, меня (упав) ударили по голове большим огромным барабаном.Я испугался, подумал, что тоже начал трещать.
906 ГОД
Отец умер. Ткнул пальцем (скручивая бумагу). Инфекция крови. С тех пор терпеть не могу булавки. Хорошие времена закончились. После похорон отца у нас остались три рубля. Инстинктивно, лихорадочно продал все стулья и столы. Начали движение в сторону Москвы. Почему? Мы даже никого там не знали.
ДОРОГА
Баку был лучше, чем где бы то ни было. Башни, цистерны, лучшие духи — мазут, а потом степи.Потом пустыня.
МОСКВА
Мы останавливались в Разумовском. Плотниковы: знакомые моей сестры. Утром на теплоходе уехали в Москву. Снял крохотную квартирку на улице Бронской.
МОСКОВСКИЙ
Не так уж и хороши как еда. Пенсия: десять рублей в месяц. Мы с двумя сестрами учимся. Мама вынуждена организовывать и сдавать в аренду комнату и питание. Дрянные комнаты. Здесь жили обедневшие студенты университетов. Социалисты. Я помню первого «большевика», с которым столкнулся: казуальных Канделаки.
ПРИЯТНОЕ
Отправили за керосином. Пять рублей. В колониальном магазине было дано четырнадцать рублей пятьдесят копеек сдачей; десять рублей чистой прибыли. Совесть подействовала. Дважды обошел магазин («Ерфуртская» меня съела). Кто испортил сдачу, хозяин или рабочий, я спокойно расспрашиваю денщика. — Это был хозяин! — Я покупаю и ем четыре хлеба со вкусом цитрона. остаток провел в гонках на лодке вокруг Патриарших прудов. С того дня нельзя даже смотреть на хлеб со вкусом цитрона.
РАБОТА
Денег в семье нет. Итак, пришлось вышивать теплом и краской. Особенно запомнились пасхальные яйца. Круглые, крутящиеся и скрипящие, как двери. Я бы продал яйца в ремесленный магазин на Неглинной улице. От десяти до пятнадцати копеек за каждую. С тех пор терпеть не могу универмаги, русский стиль и изделия ручной работы.
ГИМНАЗИЯ
Переведен в четвертый класс гимназии №5. F почти не отличается от D.Под партой «Анти-Во».
ЧТЕНИЕ
Совершенно не увлекался художественной литературой. Вместо философии. Гегель. Природные науки. Но в основном марксизм. Ни одно произведение искусства не захватило мое внимание больше, чем «Введение» Маркса. Из комнат университета студенты выезжали на нелегал. «Тактика уличных боев» и т. Д. Ясно вспомните голубенькую ленинскую «Две тактики». Понравилось, что книга была вырезана по буквам. Чтобы его можно было незаконно проскользнуть по местам.Эстетика максимальной экономии.
ПЕРВЫЙ ПОЛУПОЭМА
Третья гимназия издала нелегальный журнал «Тяга». Мои чувства были задеты. Остальные пишут, а я не могу ?! Начал потрескивать. Результат был невероятно революционным и в той же степени неприличным. Вроде как сегодняшний Кириллов. Не могу вспомнить ни одной строчки. Написал второй. Получилось очень лирично. Не имея возможности утверждать, что такое состояние души можно примирить с моим «социалистическим достоинством», полностью сдался.
ПАРТИЯ
1908 год. Вступил в партию РСДРП (большевиков). Сдал экзамен в коммерческом подъезде. Прошедший. Пропагандист. Пошел к хлебопекам, потом к сапожникам и, наконец, к типографам. На общегородской конференции был избран депутатом НК. Там были Ломов, Поволжец, Смидович и другие. Меня окрестили «товарищ Константинович». Но на работу не попал — меня взяли.
АРЕСТ
29 марта 1908 года я попал в засаду в Грузии.Наша нелегальная типографика. Съел блокнот. Вместе со всеми адресами и обложкой в толстом переплете. Пресненский район. Охранка. Сушевский квартал. Инспектор Вольтановский (видимо, считающий себя весьма умным) заставил меня писать под диктовку: меня обвиняли в составлении прокламации. Я безнадежно вскочил и перепутал диктовку. Писал: «солидно-димокретический». Возможно, заставил их купить это. Меня отпустили под залог. На участке читал «Санина» с полным недоверием.Почему-то он был у них на каждом участке. Видимо, душеспасительный текст.
Выпустили. На год — партийная работа. И снова краткосрочное заключение. Они конфисковали мой револьвер. Махмудбеков, друг моего отца и в то время заместитель начальника тюрьмы Кроссов, случайно задержанный в моей засаде, заявил, что револьвер принадлежит ему, и меня отпустили.
ТРЕТИЙ АРЕСТ
Наши постояльцы (Коридзе (незаконно Морчадзе), герулайты и др.) Роют тоннель под Таганской тюрьмой.Спасти женщин-заключенных. Успешно организовал побег из Новинской тюрьмы. Меня забрали. Не хотел гнить в камере. Росли скандально. Меня перевели с участка на участок — Басманная, Мешанская, Мясницкая и др. — и, наконец, Бутирки. СИЗО № 103.
ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ В БУТИРКИ
Самое важное время для меня. После трех лет теории и практики начал увлекаться художественной литературой.
Читайте все самое свежее.Символисты: Белый, Бальмонт. Формальная новинка меня просто потрясла. Но мне все это казалось чем-то чуждым. Темы, образы не имели отношения к моей жизни. Пытался написать так же хорошо, как и они, но о другом. Оказалось, что писать просто так, но о разных вещах невозможно. Вышел ходульный и плачущий. Что-то вроде:
В золото и пурпур одевались леса,
Как солнце играло на головах церквей.
Я ждал: но дни в моих месяцах потерялись,
Сотни и сотни томных дней.
Таким образом полностью покрывается весь ноутбук. Огромное спасибо тюремным надзирателям: они забрали меня, когда меня выпустили. Что, если бы я опубликовал это дерьмо!
Прочитав всю современность, я лавиной обрушился на классику. Байрон, Шекспир, Толстой. Последней книгой была «Анна Каренина». Не доделал. Ночью меня вызвали «с вещами в городе». До сих пор не представляю, как все сложилось для них, для Карениных.
Меня отпустили. Я должен был (провозгласил город-стражник) выехать в Туруханск на три года. Но Махмудбеков оторвал меня от Курлова.
Пока я служил, меня осудили по первой степени: виновен, но в итоге я оказался слишком молод по годам. Был освобожден условно-досрочно под надзором полиции и под родительскую ответственность.
ТАК НАЗЫВАЕТСЯ ДИЛЕММА
Я был взволнован после выпуска. Авторы, которых я читал: они были так называемыми великими. Но как легко было писать лучше их.Уже сейчас у меня правильное отношение к миру. Просто требуется некоторый опыт в искусстве. Где его раздобыть? Я неучен. Я должен пройти серьезную школу. Но меня не могли не выгнать даже из гимназии, даже из Строганосфакой. Если бы я остался в партии — я должен был бы стать нелегалом. Мне казалось, что нелегалом себя научить нельзя. Это сулило мне то, что я всю оставшуюся жизнь писал листовки, излагая мысли, взятые из правильных книг, но не написанных мной.И если бы кто-то выбросил все, что я прочитал из меня. что останется? Марксистский метод. Но могло ли это оружие попасть в руки ребенка? Им легко владеть, когда вы имеете дело исключительно с мыслями о тех, кто находится на одной стороне. Что происходит, когда встречаются враги? В конце концов, лучше, чем, скажем, Андрей Белый, я никогда не смог бы написать, несмотря ни на что. Он пишет о своей радости — «Я запустил ананас в небо», а я пишу о своем: «Сотни томных дней».Остальным членам партии это легко. За ними стоит еще и университет. (О, но высшее образование — я даже толком не знал, что это было тогда — было предметом моего высочайшего уважения в те дни!)
Что я мог противопоставить всей эстетике старых дроссов, которая внезапно рухнула? через меня? Разве революция не потребует от меня очень серьезного образования? Тогда я пошел к одному из моих товарищей по партии: Медведеву. Я хочу создавать социалистическое искусство. Старый добрый Сергей долго смеялся: тебе не хватает смелости.
Тем не менее, я думаю, он мог недооценить мои яйца.
Я прекратил партийную деятельность. Я сел учиться.
НАЧАЛО МАСТЕРСТВА
Моя мысль была такой: я не могу писать стихи. Жалкие эксперименты. Увлекся изобразительным искусством. Учился у Жуковского. Вместе с какими-то девицами вышивали серебристую посуду. Через год я догадался: учусь ремеслу. Пошел к Кевину. Реалистка. Хороший рисовальщик. Лучший учитель. Трудный. Меняющийся.
Требование — мастерство, Гольбейн. Кто терпеть не мог красивых вещей.
Почитаемый поэт: Саша Черный. Был доволен его антиэстетизмом.
Сидел на «голове» год. Поступил в Академию изящных искусств, скульптуры и архитектоники: единственное место, куда меня приняли без официального подтверждения хорошего поведения. Сработало хорошо.
Удивился: подражателей лелеют — самостоятельных выгоняют. Ларионов. Машков.