Капитанская дочка глава 8 – . . . . . VIII.

Глава VIII. Незваный гость, Капитанская дочка

Незваный гость хуже татарина. Пословица Площадь опустела. Я все стоял на одном месте и не мог привести в порядок мысли, смущенные столь ужасными впечатлениями. Неизвестность о судьбе Марьи Ивановны пуще всего меня мучила. Где она? что с нею? успела ли спрятаться? надежно ли ее убежище?.. Полный тревожными мыслями, я вошел в комендантский дом… Все было пусто; стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; все растаскано. Я взбежал по маленькой лестнице, которая вела в светлицу, и в первый раз отроду вошел в комнату Марьи Ивановны. Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками; шкап был разломан и ограблен; лампадка теплилась еще перед опустелым кивотом. Уцелело и зеркальце, висевшее в простенке… Где ж была хозяйка этой смиренной, девической кельи? Страшная мысль мелькнула в уме моем: я вообразил ее в руках у разбойников… Сердце мое сжалось… Я горько, горько заплакал и громко произнес имя моей любезной… В эту минуту послышался легкий шум, и из-за шкапа явилась Палаша, бледная и трепещущая. — Ах, Петр Андреич! — сказала она, сплеснув руками. — Какой денек! какие страсти!.. — А Марья Ивановна? — спросил я нетерпеливо, — что Марья Ивановна? — Барышня жива, — отвечала Палаша. — Она спрятана у Акулины Памфиловны. — У попадьи! — вскричал я с ужасом. — Боже мой! да там Пугачев!.. Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках. — Ради бога! где Марья Ивановна? — спросил я с неизъяснимым волнением. — Лежит, моя голубушка, у меня на кровати, там за перегородкою, — отвечала попадья. — Ну, Петр Андреич, чуть было не стряслась беда, да, слава богу, все прошло благополучно: злодей только что уселся обедать, как она, моя бедняжка, очнется да застонет!.. Я так и обмерла. Он услышал: «А кто это у тебя охает, старуха?» Я вору в пояс: «Племянница моя, государь; захворала, лежит, вот уж другая неделя». — «А молода твоя племянница?» — «Молода, государь». — «А покажи-ка мне, старуха, свою племянницу». — У меня сердце так и екнуло, да нечего было делать. — «Изволь, государь; только девка-то не сможет встать и прийти к твоей милости». — «Ничего, старуха, я и сам пойду погляжу». И ведь пошел окаянный за перегородку; как ты думаешь! ведь отдернул занавес, взглянул ястребиными своими глазами! — и ничего… бог вынес! А веришь ли, я и батька мой так уж и приготовились к мученической смерти. К счастию, она, моя голубушка, не узнала его. Господи владыко, дождались мы праздника! Нечего сказать! бедный Иван Кузмич! кто бы подумал!.. А Василиса-то Егоровна? А Иван-то Игнатьич? Его-то за что?.. Как это вас пощадили? А каков Швабрин, Алексей Иваныч? Ведь остригся в кружок и теперь у нас тут же с ними пирует! Проворен, нечего сказать. А как сказала я про больную племянницу, так он, веришь ли, так взглянул на меня, как бы ножом насквозь; однако не выдал, спасибо ему и за то. — В эту минуту раздались пьяные крики гостей и голос отца Герасима. Гости требовали вина, хозяин кликал сожительницу. Попадья расхлопоталась. — Ступайте себе домой, Петр Андреич, — сказала она, — теперь не до вас; у злодеев попойка идет. Беда, попадетесь под пьяную руку. Прощайте, Петр Андреич. Что будет то будет; авось бог не оставит. Попадья ушла. Несколько успокоенный, я отправился к себе на квартиру. Проходя мимо площади, я увидел несколько башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных; с трудом удержал я порыв негодования, чувствуя бесполезность заступления. По крепости бегали разбойники, грабя офицерские дома. Везде раздавались крики пьянствующих мятежников. Я пришел домой. Савельич встретил меня у порога. «Слава богу! — вскричал он, увидя меня. — Я было думал, что злодеи опять тебя подхватили. Ну, батюшка Петр Андреич! веришь ли? все у нас разграбили, мошенники: платье, белье, вещи, посуду — ничего не оставили. Да что уж! Слава богу, что тебя живого отпустили! А узнал ли ты, сударь, атамана?» — Нет, не узнал; а кто ж он такой? — Как, батюшка? Ты и позабыл того пьяницу, который выманил у тебя тулуп на постоялом дворе? Заячий тулупчик совсем новешенький; а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя! Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно. Я удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством! — Не изволишь ли покушать? — спросил Савельич, неизменный в своих привычках. — Дома ничего нет; пойду пошарю да что-нибудь тебе изготовлю. Оставшись один, я погрузился в размышления. Что мне было делать? Оставаться в крепости, подвластной злодею, или следовать за его шайкою было неприлично офицеру. Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла еще быть полезна отечеству в настоящих затруднительных обстоятельствах… Но любовь сильно советовала мне оставаться при Марье Ивановне и быть ей защитником и покровителем. Хотя я и предвидел скорую и несомненную перемену в обстоятельствах, но все же не мог не трепетать, воображая опасность ее положения. Размышления мои были прерваны приходом одного из казаков, который прибежал с объявлением, что-де «великий государь требует тебя к себе». — «Где же он?» — спросил я, готовясь повиноваться. — В комендантском, — отвечал казак. — После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его. Я не почел нужным оспоривать мнения казака и с ним вместе отправился в комендантский дом, заранее воображая себе свидание с Пугачевым и стараясь предугадать, чем оно кончится. Читатель легко может себе представить, что я не был совершенно хладнокровен. Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому дому. Виселица с своими жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле. Казак, приведший меня, отправился про меня доложить и, тотчас же воротившись, ввел меня в ту комнату, где накануне так нежно прощался я с Марьей Ивановною. Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина, ни нашего урядника, новобранных изменников. «А, ваше благородие! — сказал Пугачев, увидя меня. — Добро пожаловать; честь и место, милости просим». Собеседники потеснились. Я молча сел на краю стола. Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне стакан простого вина, до которого я не коснулся. С любопытством стал я рассматривать сборище. Пугачев на первом месте сидел, облокотись на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к человеку лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем, а иногда величая его дядюшкою. Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и о будущих действиях. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было идти к Оренбургу: движение дерзкое, и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом! Поход был объявлен к завтрашнему дню. «Ну, братцы, — сказал Пугачев, — затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! Начинай!» Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню и все подхватили хором: Не шуми, мати зеленая дубровушка, Не мешай мне доброму молодцу думу думати. Что заутра мне доброму молодцу в допрос идти Перед грозного судью, самого царя. Еще станет государь-царь меня спрашивать: Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын, Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал, Еще много ли с тобой было товарищей? Я скажу тебе, надежа православный царь, Всеё правду скажу тебе, всю истину, Что товарищей у меня было четверо: Еще первый мой товарищ темная ночь, А второй мой товарищ булатный нож, А как третий-то товарищ, то мой добрый конь, А четвертый мой товарищ, то тугой лук, Что рассыльщики мои, то калены стрелы. Что возговорит надежа православный царь: Исполать тебе, детинушка крестьянский сын, Что умел ты воровать, умел ответ держать! Я за то тебя, детинушка, пожалую Середи поля хоромами высокими, Что двумя ли столбами с перекладиной. Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом. Гости выпили еще по стакану, встали из-за стола и простились с Пугачевым. Я хотел за ними последовать, но Пугачев сказал мне: «Сиди; я хочу с тобою переговорить». Мы остались глаз на глаз. Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня пристально, изредка прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему. — Что, ваше благородие? — сказал он мне. — Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось… А покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который вывел тебя к умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и таинственный.) Ты крепко передо мною виноват, — продолжал он, — но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием? Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться. — Чему ты усмехаешься? — спросил он меня нахмурясь. — Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо. Я смутился: признать бродягу государем был я не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком — было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: «Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую». — Кто же я таков, по твоему разумению? — Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку. Пугачев взглянул на меня быстро. «Так ты не веришь, — сказал он, — чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?» — Нет, — отвечал я с твердостию. — Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург. Пугачев задумался. «А коли отпущу, — сказал он, — так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?» — Как могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду. Моя искренность поразила Пугачева. «Так и быть, — сказал он, ударя меня по плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит». Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу. В крепости все было спокойно и темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на дом священника. Ставни и ворота были заперты. Казалось, все в нем было тихо. Я пришел к себе на квартиру и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. «Слава тебе, владыко! — сказал он перекрестившись. — Чем свет оставим крепость и пойдем куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до утра, как у Христа за пазушкой». Я последовал его совету и, поужинав с большим аппетитом, заснул на голом полу, утомленный душевно и физически.

philosofiya.ru

bibliotechka — Капитанская дочка. Глава 8.

 

ГЛАВА VIII.  НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

 

Незваный гость хуже татарина.

     Пословица

 

 

Площадь опустела. Я все стоял на одном месте, и не мог привести в порядок мысли, смущенные столь ужасными впечатлениями.

Неизвестность о судьбе Марьи Ивановны пуще всего меня мучила. Где она? что с нею? успела ли спрятаться? надежно ли ее убежище?.. Полный тревожными мыслями, я вошел в комендантской дом… все было пусто; стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; все растаскано. Я взбежал по маленькой лестнице, которая вела в светлицу, и в первый раз отроду вошел в комнату Марьи Ивановны. Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками; шкап был разломан и ограблен; лампадка теплилась еще перед опустелым кивотом. Уцелело и зеркальцо, висевшее в простенке… Где ж была хозяйка этой смиренной, девической кельи? Страшная мысль мелькнула в уме моем: я вообразил ее в руках у разбойников… Сердце мое сжалось. . . Я горько, горько заплакал, и громко произнес имя моей любезной… В эту минуту послышался легкий шум, и из-за шкапа явилась Палаша, бледная и трепещущая.

«Ах, Петр Андреич!» — сказала она, сплеснув руками. — «Какой денек! какие страсти!..»

— А Марья Ивановна? — спросил я нетерпеливо, — что Марья Ивановна?

«Барышня жива» — отвечала Палаша. — «Она спрятана у Акулины Памфиловны».

— У попадьи! — вскричал я с ужасом. — Боже мой! да там Пугачев!..

Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал в дом свещенника, ничего не видя и не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках.

— Ради бога! где Марья Ивановна? — спросил я с неизъяснимым волнением.

«Лежит, моя голубушка, у меня на кровати, там за перегородкою» — отвечала попадья. — «Ну, Петр Андреич, чуть было не стряслась беда, да слава богу, все прошло благополучно: злодей только что уселся обедать, как она, моя бедняжка, очнется да застонет!.. Я так и обмерла. Он услышал: „А кто это у тебя охает, старуха?» Я вору в пояс: племянница моя, государь; захворала, лежит, вот уж другая неделя. — „А молода твоя племянница?» — Молода, государь. — „А покажи-ка мне, старуха, свою племянницу». — У меня сердце так и йокнуло, да нечего было делать. — Изволь, государь; только девка-то не сможет встать и придти к твоей милости. — „Ничего, старуха, я и сам пойду погляжу». И ведь пошел окаянный за перегородку; как ты думаешь! ведь отдернул занавес, взглянул ястребиными своими глазами! — и ничего… бог вынес! А веришь ли, я и батька мой так уж и приготовились к мученической смерти. К счастию, она, моя голубушка, не узнала его. Господи владыко, дождались мы праздника! Нечего сказать! бедный Иван Кузмич! кто бы подумал!.. А Василиса-то Егоровна? А Иван-то Игнатьич? Его-то за что?.. Как это вас пощадили? А каков Швабрин, Алексей Иваныч? Ведь остригся в кружок и теперь у нас тут же с ними пирует! Проворен, нечего сказать! А как сказала я про больную племянницу, так он, веришь ли, так взглянул на меня, как бы ножом насквозь; однако не выдал, спасибо ему и за то». — В эту минуту раздались пьяные крики гостей и голос отца Герасима. Гости требовали вина, хозяин кликал сожительницу. Попадья расхлопоталась. «Ступайте себе домой, Петр Андреич», — сказала она; — «теперь не до вас; у злодеев попойка идет. Беда, попадетесь под пьяную руку. Прощайте, Петр Андреич. Что будет, то будет; авось бог не оставит!»

 

Попадья ушла. Несколько успокоенный, я отправился к себе на квартиру. Проходя мимо площади, я увидел несколько башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных; с трудом удержал я порыв негодования, чувствуя бесполезность заступления. По крепости бегали разбойники, грабя офицерские дома. Везде раздавались крики пьянствующих мятежников. Я пришел домой. Савельич встретил меня у порога. «Слава богу!» — вскричал он, увидя меня. — «Я было думал, что злодеи опять тебя подхватили. Ну, батюшка Петр Андреич! веришь ли? все у нас разграбили, мошенники: платье, белье, вещи, посуду — ничего не оставили. Да что уж! Слава богу, что тебя живого отпустили! А узнал ли ты, сударь, атамана?».

— Нет, не узнал; а кто же он такой?

«Как, батюшка? Ты и позабыл того пьяницу, который выманил у тебя тулуп на постоялом дворе? Зайчий тулупчик совсем новшенький, а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя!»

Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно. Я удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств; детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!

«Не изволишь ли покушать?» — спросил Савельич, неизменный в своих привычках. — «Дома ничего нет; пойду, пошарю, да что-нибудь тебе изготовлю».

Оставшись один, я погрузился в размышления. Что мне было делать? Оставаться в крепости, подвластной злодею, или следовать за его шайкою было неприлично офицеру. Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла еще быть полезна отечеству в настоящих, затруднительных обстоятельствах… Но любовь сильно советовала мне оставаться при Марьи Ивановне и быть ей защитником и покровителем. Хотя я и предвидел скорую и несомненную перемену в обстоятельствах, но все же не мог не трепетать, воображая опасность ее положения.

Размышления мои были прерваны приходом одного из казаков, который прибежал с объявлением, «что-де великий государь требует тебя к себе». — Где же он? — спросил я, готовясь повиноваться.

«В комендантском» — отвечал казак. — «После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву, да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его».

 

Я не почел нужным оспоривать мнения казака и с ним вместе отправился в комендантской дом, заране воображая себе свидание с Пугачевым, и стараясь предугадать, чем оно кончится. Читатель легко может себе представить, что я не был совершенно хладнокровен.

Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому дому. Виселица с своими жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле. Казак, приведший меня, отправился про меня доложить, и тотчас же воротившись ввел меня в ту комнату, где накануне так нежно прощался я с Марьей Ивановною.

Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина, ни нашего урядника, новобраных изменников. «А, ваше благородие!» — сказал Пугачев, увидя меня. — «Добро пожаловать; честь и место, милости просим». Собеседники потеснились. Я молча сел на краю стола. Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне стакан простого вина, до которого я не коснулся. С любопытством стал я рассматривать сборище. Пугачев на первом месте сидел, облокотясь на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к человеку лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем, а иногда величая его дядюшкою. Все обходились между собою как товарищи, и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и о будущих действия. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было идти к Оренбургу: движение дерзкое, и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом! Поход был объявлен к завтрешнему дню. «Ну, братцы», — сказал Пугачев — «затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! начинай!» — Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором:

 

Не шуми, мати зеленая дубровушка,

 Не мешай мне доброму молодцу думу думати.

 Что заутра мне доброму молодцу в допрос идти

 Перед грозного судью, самого царя.

 Еще станет государь-царь меня спрашивать:

 Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,

 Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,

 Еще много ли с тобой было товарищей?

 Я скажу тебе, надежа православный царь,

 Всее правду скажу тебе, всю истину,

 Что товарищей у меня было четверо:

 Еще первый мой товарищ темная ночь,

 А второй мой товарищ булатный нож,

 А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,

 А четвертый мой товарищ, то тугой лук,

 Что рассыльщики мои, то калены стрелы.

 Что возговорит надежа православный царь:

 Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,

 Что умел ты воровать, умел ответ держать!

 Я за то тебя, детинушка, пожалую

 Середи поля хоромами высокими,

 Что двумя ли столбами с перекладиной.

 

Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом.

Гости выпили еще по стакану, встали изо стола и простились с Пугачевым. Я хотел за ними последовать, но Пугачев сказал мне: «Сиди; я хочу с тобою переговорить». — Мы остались глаз на глаз.

Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня пристально, изредко прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему.

«Что, ваше благородие?» — сказал он мне. — «Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось… А покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который вывел тебя к умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и таинственный.) Ты крепко передо мною виноват» — продолжал он; — «но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?»

Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.

«Чему ты усмехаешься? — спросил он меня нахмурясь. — „Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо».

Я смутился: признать бродягу государем — был я не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком — было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую.

«Кто же я таков, по твоему разумению?»

— Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.

Пугачев взглянул на меня быстро. «Так ты не веришь», — сказал он, — «чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?»

— Нет, — отвечал я с твердостию. — Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург.

Пугачев задумался. «А коли отпущу» — сказал он — «так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?»

— Как могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебя судья; а я сказал тебе правду.

 

«Моя искренность поразила Пугачева. „Так и быть» — сказал он, ударя меня по плечу. — „Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит».

Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу. В крепости все было спокойно и темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на дом священника. Ставни и вороты были заперты. Казалось все в нем было тихо.

Я пришел к себе на квартиру, и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. «Слава тебе, владыко!» — сказал он перекрестившись. — «Чем свет оставим крепость и пойдем, куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до утра, как у Христа за пазушкой».

Я последовал его совету и, поужинав с большим аппетитом, заснул на голом полу, утомленный душевно и физически.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15

 

 

bibliotechka.ucoz.com

Полное содержание Капитанская дочка Пушкин А.С. [8/8] :: Litra.RU

Есть что добавить? Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Пушкин А.С. / Капитанская дочка     Я скакал по большой дороге, мимо спящих деревень. Я боялся одного: быть остановлену на дороге. Если ночная встреча моя на Волге доказывала присутствие бунтовщиков, то она вместе была доказательством и сильного противудействия правительства. — На всякой случай я имел в кармане пропуск выданный мне Пугачевым, и приказ полковника Гринева. Но никто мне не встретился, и к утру я завидел реку и еловую рощу, за которой находилась наша деревня. — Ямщик ударил по лошадям, и через четверть часа я въехал в **.      Барской дом находился на другом конце села. Лошади мчались во весь дух. Вдруг посереди улицы — ямщик начал их удерживать. — Что такое, — спросил я с нетерпением. — Застава, барин, — отвечал ямщик, с трудом остановя разъяренных своих коней. В самом деле, я увидел рогатку и караульного с дубиною. Мужик подошел ко мне <и> снял шляпу, спрашивая пашпорту. — Что это значит? спросил я его, зачем здесь рогатка? Кого ты караулишь? — Да мы, батюшка, бунтуем, ответил он, почесываясь.      — А где ваши господа? спросил я с сердечным замиранием…      — Господа-то наши где? повторил мужик. Господа наши в хлебном анбаре.      — Как в анбаре?      — Да Андрюха, земский, посадил, вишь, их в колодки — и хочет везти к батюшке-государю.      — Боже мой! Отворачивай, дурак, рогатку. Что же ты зеваешь?      Караульный медлил. Я выскочил из телеги, треснул его (виноват) в ухо — и сам отодвинул рогатку. — Мужик мой глядел на меня с глупым недоумением. Я сел опять в телегу [и] велел скакать к барскому дому. Хлебный анбар находился на дворе. У запертых дверей стояли два мужика так<же> с дубинами. — Телега остановилась прямо перед ними. — Я выскочил и бросился прямо на них. — Отворяйте двери! сказал я им. Вероятно, вид мой был страшен. По крайней мере, оба убежали, бросив дубины. Я попытался сбить замок, а двери выломать, но двери были дубовые, а огромный замок несокрушим. В эту минуту статный молодой мужик вышел из людской избы, и с видом надменным спросил меня, как я смею буянить. — Где Андрюшка земский, закричал я ему. — Кликнуть его ко мне.      — Я сам Андрей Афанасьевич, а не Андрюшка, отвечал он мне, гордо подбочась. Чего надобно?      Вместо ответа я схватил его за ворот и, притащив к дверям анбара, велел их отпирать. Земский было заупрямился, но отеческое наказание подействовало и на него. Он вынул ключ и отпер анбар. — Я кинулся через порог и в темном углу, слабо освещенном узким отверстием, прорубленным в потолке, увидел мать и отца. Руки их были связаны — на ноги набиты были колодки. Я бросился их обнимать и не мог выговорить ни слова. Оба смотрел<и> на меня с изумлением, — 3 года военной жизни так изменили меня, что они не могли меня узнать. Матушка ахнула и залилась слезами.      Вдруг услышал я милый знакомый голос. — Петр Андреич! Это вы! Я остолбенел… оглянулся и вижу в другом углу Марью Ивановну, также связанную.      Отец глядел на меня молча — не смея верить самому себе. Радость блистала на лице его. Я спешил саблею разрезать узлы их веревок.      — Здравствуй, здравствуй, Петруша, говорил отец мне, прижимая меня к сердцу, слава богу, дождались тебя…      — Петруша, друг мой, [говорила] матушка. Как тебя господь привел! Здоров ли ты? Я спешил их вывести из заключения, — но подошед к двери, я нашел ее снова запертою. — Андрюшка, закричал я, отопри! — Как не так, отвечал из-за двери земский. Сиди-ка сам здесь. Вот ужо научим тебя буянить, да за ворот таскать государевых чиновников!      Я стал осматривать анбар, ища, не было ли какого-нибудь способа выбраться.      — Не трудись, сказал мне батюшка, не таковской я хозяин, чтоб можно было в анбары мои входить и выходить воровскими лазейками.      Матушка, на минуту обрадованная моим появлением, впала в отчаяние, видя, что пришлось и мне разделить погибель всей семьи. Но я был спокойнее с тех пор, как находился с ними и с Марьей Ивановной. Со мною была сабля, и два пистолета — я мог еще выдержать осаду. — Гринев должен был подоспеть к вечеру и нас освободить. Я сообщил всЈ это моим родителям и успел успокоить матушку. Они предались вполне радости свидания.      — Ну, Петр, сказал мне отец, довольно ты проказил, и я на тебя порядком был сердит. Но нечего поминать про старое. Надеюсь, что теперь ты исправился, и перебесился. Знаю, что ты служил, как надлежит честному офицеру. Спасибо. Утешил меня, старика. Коли тебе обязан я буду избавлением, то жизнь мне вдвое будет приятнее.      Я со слезами цаловал его руку и глядел на Марью Ивановну, которая была так обрадована моим присутствием, что казалась совершенно счастлива и спокойна.      Около полудни услышали мы необычайный шум и крики. — Что это значит, сказал отец, уж не твой ли полковник подоспел? — Не возможно, отвечал я. Он не будет прежде вечера. Шум умножался. Били в набат. По двору скакали конные люди; в эту минуту в узкое отверстие, прорубленное в стене, просунулась седая голова Савельича, и мой бедный дядька произнес жалостным голосом: — Андрей Петрович, Авдотья Васильевна, батюшка ты мой, Петр Андреич, матушка Марья Ивановна, беда! злодеи вошли в село. И знаешь ли, Петр Андреич, кто их привел? Швабрин, Алексей Иваныч, нелегкое его побери! — Услыша ненавистное имя, Марья Ивановна всплеснула руками и осталась неподвижною.      — Послушай, — сказал я Савельичу, — пошли кого-нибудь верьхом к * перевозу, навстречу гусарскому полку; и вели дать знать полковнику об нашей опасности. — Да кого же послать, сударь! Все мальчишки бунтуют — а лошади все захвачены! Ахти! Вот уж на дворе — до анбара добираются. —      В это время за дверью раздалось несколько голосов. Я молча дал знак матушке и Марье Ивановне удалиться в угол, обнажил саблю и прислонился к стене у са<мой> двери. Батюшка взял пистолеты и на обоих взвел кур<ки>, и стал подле меня. Загремел замок, дверь отворилась и голова земского показалась. — Я ударил по ней саблею и он упал, заградив вход. В ту же минуту батюшка выстрелил в дверь из пистолета. Толпа, осаждавшая нас, отбежала с проклятиями. Я перетащил через порог раненого и запер дверь внутреннею петлею. Двор был полон вооруженных людей. — Между ими узнал я Швабрина.      — Не бойтесь, — сказал я женщинам, — есть надежда. А вы, батюшка, уже более не стреляйте. Побережем последний заряд. —      Матушка молча молилась богу — Марья Ивановна стояла подле нее, с ангельским спокойствием ожидая решения судьбы нашей. За дверьми раздавались угрозы, брань и проклятия. Я стоял на своем месте, готовясь изрубить первого смельчака. Вдруг злодеи замолчали. Я услышал голос Швабрина, зовущего меня по имени.      — Я здесь, чего ты хочешь?      — Сдайся, Буланин, противиться напрасно. Пожалей своих стариков. Упрямством себя не спасешь. Я до вас доберусь!      — Попробуй, изменник!      — Не стану ни сам соваться попустому, ни своих людей тратить. А велю поджечь анбар и тогда посмотрим, что ты станешь делать, Дон-Кишот белогорский. Теперь время обедать. Покаместь сиди, да думай на досуге. До свидания, Марья Ивановна не извиняюсь перед вами: вам, вероятно, не скучно в потемках с вашим рыцарем.      Швабрин удалился, и остав<ил> караул у анбара. Мы молчали. Каждый из нас думал про себя, не смея сообщить другому своих мыслей. — Я воображал себе всЈ, что в состоянии был учинить озлобленный Швабрин. О себе я почти не заботился. Признаться ли? И участь родителей моих не столько ужасала меня, как судьба Марьи Ивановны. Я знал, что матушка была обожаема крестьянами и дворовыми людьми, ба<тюшка>, несмотря на свою строгость, был также любим, ибо был справедлив и знал истинные нужды подвластных ему людей. Бунт их был заблуждение, мгновенное пьянство, а не изъявление их негодования. Тут пощада была вероятна. Но Марья Ивановна? Какую участь готовил ей развратный и бессовестный человек! Я не смел остановить<ся> на этой ужасной мысли и готовился, прости господи, скорее умертвить ее, нежели вторично увидеть в руках жестокого недруга.      Прошло еще около часа. В деревне раздавались песни пьяных. Караульные наши им завидовали и, досадуя на нас, ругались и стращали нас истязаниями и смертью. — Мы ожидали последствия угрозам Швабрина. Наконец сделалось большое движение на дворе, и мы опять услышали голос Швабрина.      — Что, надумались ли вы? Отдаетесь ли добровольно в мои руки?      Никто ему не отвечал. Подождав немного, Швабрин велел принести соломы. — Через несколько минут вспыхнул огонь, и осветил темный анбар — и дым начал пробиваться из-под щелей порога. Тогда Марья Ивановна подошла ко мне и тихо, взяв меня за руку, сказала: — Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей. Выпустите меня. Швабрин меня послушает.      — Ни за что, — закричал я с сердцем. — Знаете ли вы, что вас ожидает?      — Бесчестия я не переживу, — отвечала она спокойно. — Но, может быть, я спасу моего избавителя, и семью, которая так великодушно призрела мое бедное сиротство. Прощайте, Андрей Петрович. Прощайте, <Авдотья Васильевна>. Вы были для меня более, чем благодетели. Благословите меня. Простите же и вы, Петр Андреич. Будьте уверены, что… что… — тут она заплакала… и закрыла лицо руками… Я был как сумасшедший. Матушка плакала.      — Полно врать, Марья Ивановна, — сказал мой отец. — Кто тебя пустит одну к разбойникам! Сиди здесь, и молчи. Умирать, так умирать уж вместе.      — Слушай — что там еще говорят?      — Сдаетесь ли? кричал Швабрин. Видите? через пять минут вас изжарят.      — Не сдадимся, злодей! отвечал ему батюшка твердым голосом. Лицо его, покрытое морщинами, оживлено было удивительною бодростию, глаза грозно сверкали из-под седых бровей. — И обратясь ко мне сказал: «Теперь пора!»      Он отпер двери. Огонь ворвался и взвился по бревнам, законопаченным сухим мохом. Батюшка выстрелил из пистолета и шагнул за пылающий порог, закричав: «Все за мною». — [Я схватил] за руки матушку <и> Марью Ивановну и быстро вывел их на воздух. У порога лежал Швабрин, простреленный дряхлою рукою отца моего; толпа разбойников, бежавшая от неожиданной нашей вылазки, тотчас ободрилась и начала нас окружать. Я успел нанести еще несколько ударов, но кирпич, удачно брошенный, угодил мне прямо в грудь. Я упал и на минуту лишился чувств. Пришед в себя, увидел я Швабрина, сидевшего на окровавленной траве, и перед ним всЈ наше семейство. Меня поддерживали под руки. — Толпа крестьян, казаков и башкирцев окружала нас. Швабрин был ужасно бледен. Одной рукой прижимал он раненый бок. Лицо его изображало мучение и злобу. Он медленно поднял голову, взглянул на меня и произнес слабым и невнятным голосом:      — Вешать его… и всех… кроме ее…      Тотчас толпа злодеев окружила нас и с криком потащила к воротам. Но вдруг они нас оставили и разбежались; в ворота въехал Гринев, — и за ним целый эскадрон с саблями наголо.      Бунтовщики утекали во все стороны; гусары их преследовали, рубили и хватали в плен. Гринев соскочил с лошади, [поклонился] батюшке и матушке и крепко пожал мне руку. — Кстати же я подоспел, сказал он нам. А! вот и твоя невеста. — Марья Ивановна покраснела по уши. Батюшка к нему подошел и благодарил его с видом спокойным, хотя и тронутым. Матушка обнимала его, называя ангелом избавителем. — Милости просим к нам, сказал ему батюшка и повел его к нам в дом.      Проходя мимо Швабрина, Гринев остановился. — Это кто? — спросил он, глядя на раненого. — Это сам предводитель, начальник шайки, — отвечал мой отец с некоторой гордостью, обличающей старого воина, — бог помог дряхлой руке моей наказать молодого злодея и отомстить ему за кровь моего сына.      — Это Швабрин, сказал я Гриневу.      — Швабрин! Очень рад. Гусары! возьмите его! Да сказать нашему лекарю, чтоб он перевязал ему рану и берег его как зеницу ока. Швабрина надобно непременно представить в секретную Казанскую комиссию. Он один из главных преступников, и показания его должны быть важны.      Швабрин открыл томный взгляд. На лице его ничего не изображалось кроме физической муки. Гусары отнесли его на плаще.      Мы вошли в комнаты. С трепетом смотрел я вокруг себя, припоминая свои младенческие годы. Ничто в доме не изменилось, всЈ было на прежнем месте. Швабрин не дозволил его разграбить, сохраняя в самом своем унижении невольное отвращение от бесчестного корыстолюбия. Слуги явились в переднюю. Они не участвовали в бунте, и от чистого сердца радовались нашему избавлению. Савельич торжествовал. Надобно знать, что во время тревоги, произведенной нападением разбойников, он побежал в конюшню, где стояла Швабрина лошадь, оседлал ее, вывел тихонько и, благодаря суматохе, незаметным образом поскакал к перевозу. Он встретил полк, отдыхавший уже по сю сторону Волги. Гринев, узнав от него об нашей опасности, велел садиться, скомандовал марш, марш в галоп — и, слава богу, прискакал во время.      Гринев настоял на том, чтобы голова земского была на несколько часов выставлена на шесте у кабака.      Гусары возвратились с погони, захватя в плен несколько человек.- Их заперли в тот самый анбар, в котором выдержали мы достопамятную осаду.      Мы разошлись каждый по своим комнатам. Старикам нужен был отдых. Не спавши целую ночь, я бросился на постель и крепко заснул. Гринев пошел делать свои распоряжения. Вечером мы соединились в гостиной около самовара, весело разговаривая о минувшей опасности. Марья Ивановна разливала чай, я сел подле нее и занялся ею исключительно. Родители мои, казалось, благосклонно смотрели на нежность наших отношений. Доселе этот вечер живет в моем воспоминании. Я был счастлив, счастлив совершенно — а много ли таковых минут в бедной жизни человеческой?      На другой день доложили батюшке, что крестьяне явились на барской двор с повинною. Батюшка вышел к ним на крыльцо. При его появлении мужики стали на колени.      — Ну что, дураки, — сказал он им, — зачем вы вздумали бунтовать?      — Виноваты, государь ты наш, — отвечали они в голос.      — То-то виноваты. Напроказят, да и сами не рады. Прощаю вас для радости, что бог привел мне свидеться с сыном Петром Андреичем. Ну, добро: повинную голову меч не сечет. — Виноваты! Конечно, виноваты. — Бог дал вЈдро, пора бы сено убрать: а вы, дурачье, целые три дня что делали? Староста! Нарядить поголовно на сенокос; да смотри, рыжая бестия, чтоб у меня к Ильину дню всЈ сено было в копнах. Убирайтесь. Мужики поклонились и пошли на барщину как ни в чем не бывало.      Рана Швабрина оказалась не смертельна. Его с конвоем отправили в Казань. Я видел из окна, как его уложили в телегу. Взоры наши встретились, он потупил голову, а я поспешно отошел от окна. Я боялся показывать вид, что торжествую над несчастием и унижением недруга.      Гринев должен был отправиться далее. Я решился за ним последовать, несмотря на мое желание пробыть еще несколько дней посреди моего семейства. Накануне похода я пришел к моим родителям, и по тогдашнему обыкновению поклонился им в ноги, прося их благословения на брак с Марьей Ивановной. Старики меня подняли и в радостных слезах изъявили свое согласие. Я привел к ним Марью Ивановну бледную и трепещущую. — Нас благословили… Что чувствовал я, того не стану описывать. Кто бывал в моем положении, тот и без того меня поймет, — кто не бывал, о том только могу пожалеть и советовать пока еще время не ушло, влюбиться и получить от родителей благословение.      На другой день полк собрался, Гринев распростился с нашим семейством. Все мы были уверены, что военные действия скоро будут прекращены; через месяц я надеялся быть супругом. Марья Ивановна, прощаясь со мною, поцаловала меня при всех. — Я сел верьхом. Савельич опять за мною последовал — и полк ушел.      Долго смотрел я издали на сельский дом, опять мною покидаемый. Мрачное предчувствие тревожило меня. Кто-то мне шептал, что не все несчастия для меня миновались. Сердце чуло новую бурю.      Не стану описывать нашего похода — и окончания Пугачевской войны. Мы проходили через селения, разоренные Пугачевым, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что оставлено было им разбойниками.      Они не знали, кому повиноваться. Правление было всюду прекращено. Помещики укрывались по лесам. — Шайки разбойников злодействовали повсюду. Начальники отдельных отрядов, посланных в погоню за Пугачевым, тогда уже бегущим к Астрахани, самовластно наказывали виноватых и безвинных. — — Состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно. Не приведи бог видеть русский бунт — бес<с>мысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка.      Пугачев бежал преследуемый Ив. Ив. Михельсоном. Вскоре узнали мы о совершенном его разбитии. — Наконец Гринев получил от своего генерала известие о поимке самозванца, а вместе и повеление остановиться. Наконец мне можно было ехать домой. Я был в восторге; но странное чувство омрачало мою радость.      —————————————————————————-      (сноска 1) Глава эта не включена в окончательную редакцию «Капитанской дочки» и сохранилась а черновой рукописи, где названа «Пропущенная глава». В тексте этой главы Гринев называется Буланиным, а Зурин — Гриневым. [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] / Полные произведения / Пушкин А.С. / Капитанская дочка

Смотрите также по произведению «Капитанская дочка»: Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре. 100% гарантии от повторения!

www.litra.ru

Краткое содержание — Разбор всех глав произведения «Капитанская Дочка», начиная с восьмой

Глава VIII. Незваный гость

Пословица «Незваный гость хуже татарина» имеет старое происхождение. Она напоминает времена, когда на Русь напа­дали многочисленные кочевники. Их набеги приносили много неприятностей, но незваный гость был еще хуже. Незваный гость в главе — это тот, кто без приглашения пришел в тот дом, где раньше часто бывал Гринев. Он оказал милость Гриневу, он ос­тавил его в живых. Так он отплатил за «тулупчик заячий». Но от этого не было легче Гриневу: в опасности оставалась Маша, ко­торую он любил. Будущее представлялось ему очень мрачным.

«Новобранными изменниками» Гринев называет тех, кто перешел на службу к Пугачеву. Это Максимыч и Швабрин. Они новобранцы в войске Пугачева, но изменники по своей сути.

Труд бурлаков был изнурительно однообразен и тяжел. Мятежники запели эту «заунывную бурлацкую песню». В ней рассказывается о царском суде, на который пришел разбойник. Он отвечает на вопросы царя достойно, за что царь хвалит его: «Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын!» — но при этом добавляет, что вознаградит его виселицей. Эта песня произво­дила сильное впечатление на слушателей, потому что пели её такие же преступники. Но и они сами поют её оттого, что им тягостно на душе: подсознательно они понимают разбойный характер своих действий и предчувствуют свою гибель.

Гринева поразила обстановка, которую он увидел на воен­ном совете Пугачева. Никто никому не оказывал предпочте­ния. Все имели почти равное право голоса, Пугачев слушал людей с интересом и уважением к их мнению. С точки зрения Гринева всё это было очень необычно. Традиционная иерар­хия военных советов требовала подчинения нижестоящих вы­шестоящим.

Почему Пугачев простил Гриневу его дерзкие речи? Это в тексте объясняется так: «Моя искренность поразила Пугачева». Пугачев сумел оценить правдивость и искренность слов Грине­ва. Так Пушкин проводит в повести очень важную мысль о том, что искренность и правда — две добродетели, которые помога­ют человеку даже в самые тяжелые моменты его жизни.

Глава IX. Разлука

Швабрин на службе у Пугачева. Пугачев назначил Швабри­на «начальником крепости». Гринев, услышав эту новость, при­шел в ужас, оттого что Марья Ивановна оставалась в руках Швабрина. Этот человек быстро приспособился к ситуации, подстригся, как казак, надел новую форму. Для него не суще­ствует понятия чести. Автор намеренно противопоставляет по­ведение Швабрина и Гринева. Эпиграф ко всему произведению учит иметь честь и беречь её. Швабрин показал, как бывает, если чести нет и беречь нечего.

Савельич предъявляет счет Пугачеву. Этот эпизод, несмотря на то, что он довольно драматичен, вызывает улыбку у читате­ля. Это происходит потому, что Пушкин использует прием не­соответствия. Савельич находится в полной зависимости от Пугачева, должен находиться в страхе и беречь свою жизнь. Он же, напротив, предъявляет список, по которому Пугачев дол­жен вернуть утраченное хозяйское добро. Интересно то, что этот эпизод помог углубить нам представление о Пугачеве: он не­грамотный, а выдает себя за царя. Ярче раскрывается образ слу­ги. Он действительно честно выполняет свой долг, что достой­но уважения.

Прощание с Марьей Ивановной. Страшные события сбли­зили героев. Гринев представил девушку как свою невесту. Он оставил её в крепости, потому что Маща заболела, впала в бес­памятство. Гринев принимает решение ехать в Оренбург, что­бы помочь девушке освободиться.

Он принимает единственно правильное решение, хотя это очень тяжело для него. Автор показывает с помощью данного эпизода, что Гринев способен управлять своими чувствами, не поддается панике и унынию.

Глава X. Осада города

Грустное впечатление оставляют описанные в этой главе события. Генерал не производит впечатления того, что он мо­жет решать какие-то военные проблемы. Он спокоен и занима­ется своим садом, хотя близка осада города.

Не случайно А.С. Пушкин показывает военный совет, на котором, «кроме самого генерала, не было ни одного военного человека». Такое отношение к службе вызывает недоумение: почему он проводит совет именно так? Что могут сказать чи­новники, не понимающие ничего в военном деле. В результате за активные действия выступил только Гринев, единственный человек, который понимал всю степень опасности, грозящей городу.

В итоге предложения Гринева были осмеяны, сам он назван молокососом, но зато серьезно обсуждался вопрос о «подкупа- тельном движении», то есть поступило предложение от тамо­женного директора назначить определенную сумму за голову Пугачева.

Так называемый «военный совет» показал полную неспособ­ность управлять ситуацией.

При осаде города происходили события, которые были след­ствием проведения военного совета: начался голод, поднялись цены, жители понимали, что военные не в силах их защитить. Пугачев пока не шел не штурм города, предпочитал отдельные вылазки, против которых тоже были бессильны защитники го­рода.

Петр Гринев утверждает, что «осада по неосторожности мест­ного начальства была гибельна для жителей».

Марья Ивановна писала о своем бедственном положении: Швабрин принуждал её выйти замуж, держал взаперти, угро­жал, что выдаст Пугачеву. Она вымолила 3 дня на обдумывание своего решения, за это время решится её судьба. Мы уже знаем, что кроме Гринева за неё заступиться некому, естественно по­этому, что она именно к нему обратилась за помощью.

Петр Гринев, получив письмо, «чуть с ума не сошел». Он опять поставлен перед очень трудным выбором. Гринев пред­лагает очистить Белгородскую крепость, но получает отказ. От­чаяние овладело им на короткое время, но он уже принял новое решение.

Глава XI. Мятежная свобода

Гринев принял решение ехать в Белгородскую крепость, но по воле случая попал в стан пугачевцев. При встрече с Пуга­чевым и его соратниками Гринев находился в большой опасно­сти, но вел себя очень достойно. И вновь его спасло то, что он был искренен и выступал за правое дело.

Пугачевцы вели себя по-разному, они даже чуть не поссори­лись. Белобородов и Хлопуша спорили с Пугачевым и друг с другом. Белобородов предлагал повесить Гринева как вражес­кого лазутчика, Хлопуша же говорил, что на гостя нельзя под­нимать руку. То, что Гриневу удалось рассмешить Пугачева, решило исход дела. Читатель с интересом следит за ходом со­бытий. переживает за судьбу Гринева.

Разговор Пугачева с Гриневым действительно интересен. Они разговаривают как простые люди, а не как враги. Пугачев пока­зывает искреннюю заинтересованность в судьбе Гринева. Еше мы узнаем о глубокой печали, которая таится в душе Пугачева: он сам понимает шаткость своего положения, его безнадеж­ность. Он «задумывается», «горько усмехается». Так А.С. Пуш­кин углубляет образ мятежника Пугачева.

Эти слова еше раз подчеркивают драматизм положения Пугачева. За этой фразой следуют слова: «Ребята мои умнича­ют. Они воры». Пугачев знает, что сю могут предать его же то­варищи, если произойдет какая-то неудача. Он жаждет воли, но её мало, потому что рассчитывать на поддержку соратников он не может. Герой осознает свое одиночество, в этот момент он печален, задумчив, теряет всякую воинственность, становит­ся просто рассуждающим о своей судьбе человеком.

Сказка об орле и вороне очень интересна. Пугачев знает её с детства, возможно, она даже повлияла на формирование его характера. Он, несомненно, орел, не желающий жить скудной жизнью ворона, питающегося падалью, иначе говоря, живуще­го несвободной жизнью.

Для Пугачева полноценная жизнь вольная, даже если сопря­жена с опасностями.

Гринев понимает сказку иначе, потому что он дворянин, а не закрепощенный человек. Он считает, что для него убивать и грабить — значит клевать мертвечину. Здесь противопоставле­ны два мировоззрения, они различны, но это не мешает героям лететь в кибитке «по гладкому зимнему пути».

Глава XII. Сирота

Рассказчик, Петр Гринев, называет Швабрина по-разно­му, но все эти выражения содержат негативную оценку. Осо­бенно сильным является выражение «уничтоженный враг».

Швабрин оказался врагом не только по отношению к Гри­неву, но и по отношению к Пугачеву, в войсках которого он теперь служит. Швабрин обманул Пугачева и был за это нака­зан, то есть «уничтожен».

Помилование Марьи Ивановны с новой стороны раскры­вает характер Пугачева. После их диалога с Гриневым есть фра­за: «Казалось, даже суровая душа Пугачева была тронута». Что же тронуло душу этого человека, совершившего много преступ­лений? Ответить на этот вопрос можно только глубоко проана­лизировав диалог героев.

Гринев говорит твердо, абсолютно искренне, подчеркивает в своей речи воинственность людей Пугачева, что явно льстит бунтовщику. Гринев тонко улавливал перепады настроения Пугачева, пользовался этим. Он постоянно напоминал ему о том, что Маша сирота, это, скорее всего, и было одним из са­мых сильных аргументов.

Мы уже знаем, что Пугачев способен на широкий жест, поэто­му он и заявляет: «Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай». Иначе говоря, он поступает так обычно.

Еще сыграла роль та же история, когда был освобожден сам Гринев. А причиной его освобождения был все тот же заячий тулуп. Добро вернулось к Гриневу, это, по Пушкину, один из законов жизни.

Глава XIII. Арест

Положение Гринева было сложным. Он находился вместе с Марьей Ивановной на территории, где происходили военные действия. Гринев, заслужив милость Пугачева, мог почти бес­препятственно передвигаться куда хотел. Он вез Марью Ива­новну к отцу в его деревню, где намеревался оставить. Но, встре­тив отряд Зурина, Гринев решил остаться в нем, а Марью Ива­новну отправить дальше с Савельичем. Свой поступок он объясняет так: «…я чувствовал, что долг чести требовал моего присутствия в войске императрицы». Гриневым руководило очень высокое чувство — долг чести, поэтому он решил на вре­мя расстаться с Марьей Ивановной.

Глава XIV. Суд

Опять дурную роль в его жизни сыграл Швабрин, он до­нес на Гринева, находясь в плену. Оправдан он был потому, что за него хлопотала Марья Ивановна, которая сама поехала в Пе­тербург, встретилась с императрицей, объяснила ей суть всего произошедшего. Справедливость восторжествовала.

Дальнейшая судьба Марьи Ивановны и Петра Гринева сложилась благополучно. Они поженились, «потомство их бла­годенствует в Симбирской губернии».

Пугачев был казнен в конце 1774 года. Перед казнью он, как утверждает издатель, встретился глазами с Гриневым, который был в это время в толпе. Так закончилась эта удивительная ис­тория.

Если бы отец не принял решения отправить Петрушу в армию, превращение недоросля во взрослого мужчину могло не произойти.

Гринев начал свой путь довольно бесславно: проиграл круп­ную сумму денег, ругался с Савельичем, кутил. Но добрые за­датки этого молодого человека показаны в той сцене, когда он дарит тулуп бродяге. Этим поступком он закладывает фунда­мент добрых отношений с Пугачевым. Когда начались военные действия, Гринев тоже пережил потрясение — казнь людей, сам был на волоске от смерти. Но ни разу в его голове не мелькнула мысль о возможности перехода в отряд Пугачева. В тексте не сказано, что Гринев вспоминал слова отца, но вел себя именно так, как велел ему отец в момент прощания.

Большое влияние на формирование его личности оказала любовь. По велению своего сердца Гринев выбирает всегда единственно правильное решение, потому что руководствуется правилом: береги честь.

Пушкин хочет сказать нам, что только честный человек идет по жизненному пути с достоинством.

Действительно, именно «благие потрясения» сформировали из недоросля человека долга и чести. Герой говорит об этом еди­ножды, но сами записки, оставленные им, сообщают о значе­нии этих событий в его жизни.

Пушкин относится к своим героям по-разному. Обратим­ся к тексту.

Пугачев: «лицо имело выражение приятное, но довольно плу­товское», «мой бродяга», «сверкающие глаза», «вор и самозва­нец», «черты лица правильные и довольно приятные, не изъяв­ляли ничего свирепого», «с выражением плутовства и насмеш­ливости», «самозванец», «отец родной», «горько усмехнулся».

Швабрин: «очень не глуп», «бесстыдство Швабрина», «унич­тоженный враг», «усмехнулся злобной усмешкой», «гнусный злодей».

Маша: «круглолицая, румяная», «трусиха», имела «ангельс­кий голос», «без всякого жеманства призналась», «бедная», «ми­лая девушка».

Мы выбрали несколько комментариев для характеристики трех героев. Разговор об авторском восприятии осложняется тем, что в романе есть герой-рассказчик. Это он сопровождает свои записи данными комментариями. Через призму его оце­нок мы судим и об авторском отношении.

Это особый литературный прием, который позволяет автору добиться эффекта достоверности описания: ему хочется, чтобы читатель воспринимал слова очевидца, а не его, автора, челове­ка, жившего значительно позднее.

К Пугачеву отношение неоднозначное. Различными приема­ми (портрет, диалог) Пушкин углубляет этот образ. Пугачев бунтовщик, разбойник, убийца, но он и хороший организатор, умеющий быть благодарным, щедрый на милость. Сердце его не жестоко. Он человек размышляющий, понимает, что его бунт обречен, говорит о воровской сути его «ребят». Для автора Пу­гачев — личность яркая, выразительная.

Швабрин осуждается. Он не наделен ни одной положитель­ной чертой, что свидетельствует о резко отрицательном отно­шении автора. Этот герой всегда изображается в сопоставле­нии с Гриневым, так Пушкин показывает бесчестие (Швабрин) и честь (Гринев). Автору, безусловно, нравится Маша. Перед читателем предстает почти идеальный образ русской девушки: Маша добрая, мягкая, спокойная, религиозная, преданная, са­моотверженная, сильная и волевая в конце романа.

Если рассуждать об авторском отношении к восстанию, то нужно вспомнить общеизвестные слова: «Не приведи Бог ви­деть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»

Автор старался быть объективным в своем изображении. Он показывает разные стороны мятежников: то они злые, крово­жадные, страшные, то печальные и грустные. Также автор по­казывает разными людей, служащих императрице: среди них есть честные и бесчестные, верные присяге и предавшие её. С явным сочувствием к пленному башкиру показана сцена его допроса.

Рассказчик напрямую обращается к потомкам: «Молодой человек! Если записки мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений». Очевидно, здесь содержится оценка тех событий, которые опи­саны в романе: это насильственные потрясения, которых не должно быть.

Краткое содержание — Разбор всех глав произведения «Капитанская Дочка», начиная с восьмой

Оцените пожалуйста этот пост

На этой странице искали :

• швабрин на службе у пугачева савельич предъявляет счет пугачеву
• краткое содержание по главам капитанская дочка
• кого гринёв называет новобранными изменниками и почему
• краткое содержание капитанская дочка 8 глава
• как в этой главе рассказчик называет швабрина

Сохрани к себе на стену!

vsesochineniya.ru

«Капитанская дочка » краткое содержание с 8 по 12 главе .

Сердце Гринева не на месте. Он понимает, что если солдаты узнают, что Маша здесь и жива, ей не избежать расправы, тем более что Швабрин принял сторону повстанцев. Он знает, что любимая скрывается в доме у попадьи. Вечером пришли казаки, присланные отвести его к Пугачеву. Хоть Петр и не принял предложения Лжецаря о всяческих почестях за присягу, разговор между мятежником и офицером состоялся доброжелательный. Пугачев помнил добро и теперь даровал в ответ Петру свободу.

Глава 9. Разлука

Наутро Пугачев при народе подозвал к себе Петра и сказал, чтобы тот отправился в Оренбург и сообщил о его наступлении через неделю. Савельич стал хлопотать о разграбленном имуществе, но злодей сказал, что пустит его за такую наглость самого на тулупы. Гринев и его слуга покидают Белогорск. Пугачев назначает Швабрина комендантом, а сам отправляется на очередные подвиги.

Петр и Савельич идут пешком, но их догнал один из шайки Пугачева и сказал, что его величество жалует им коня и тулуп, да полтину, но он её, мол, потерял.
Маша слегла и лежала в бреду.

Глава 10. Осада города

Приехав в Оренбург Гринев сразу доложил о деяниях Пугачева в Белгородской крепости. Собрался совет, на котором все кроме Петра проголосовали за оборону, а не нападение.

Начинается долгая осада – голод и нужда. Петр на очередной вылазке в стан противника получает от Маши письмо, в котором она молит спасти её. Швабрин желает на ней жениться и держит в плену. Гринёв идёт к генералу с просьбой дать пол роты солдат на спасение девушки, на что получает отказ. Тогда Петр решается в одиночку выручить любимую.

Глава 11. Мятежная слобода

По дороге в крепость Петр попадает в караул Пугачева и его ведут на допрос. Гринев честно обо всем рассказывает о своих планах смутьяну и говорит, что он волен сделать с ним, что угодно. Советники-головорезы Пугачева предлагают казнить офицера, но тот говорит, «миловать, так уж миловать».

Вместе с разбойничьим атаманом Петр едет в Белгородскую крепость, в дороге они ведут беседу. Мятежник говорит о том, что хочет идти на Москву. Петр в сердце жалеет его, упрашивая сдаться на милость государыне. Но Пугачев знает, что уже поздно, и говорит, будь что будет.

Глава 12. Сирота

Швабрин держит девушку на воде и хлебе. Пугачев милует самовольца, но от Швабрина узнает, что Маша – дочь неприсягнувшего коменданта. Сначала он в ярости, но Петр своей чистосердечностью и на этот раз добивается благосклонности.

otvet.mail.ru

Пушкин «Капитанская дочка», глава 7 – «Приступ»

 

Голова моя, головушка,
Голова послуживая!
Послужила моя головушка
Ровно тридцать лет и три года.
Ах, не выслужила головушка
Ни корысти себе, ни радости,
Как ни слова себе доброго
И ни рангу себе высокого;
Только выслужила головушка
Два высокие столбика,
Перекладинку кленовую,
Еще петельку шелковую.
Народная песня

 

В эту ночь я не спал и не раздевался. Я намерен был отправиться на заре к крепостным воротам, откуда Марья Ивановна должна была выехать, и там проститься с нею в последний раз. Я чувствовал в себе великую перемену: волнение души моей было мне гораздо менее тягостно, нежели то уныние, в котором еще недавно был я погружен. С грустию разлуки сливались во мне и неясные, но сладостные надежды, и нетерпеливое ожидание опасностей, и чувства благородного честолюбия. Ночь прошла незаметно. Я хотел уже выйти из дому, как дверь моя отворилась, и ко мне явился капрал с донесением, что наши казаки ночью выступили из крепости, взяв насильно с собою Юлая, и что около крепости разъезжают неведомые люди. Мысль, что Марья Ивановна не успеет выехать, ужаснула меня; я поспешно дал капралу несколько наставлений и тотчас бросился к коменданту.

Уж рассветало. Я летел по улице, как услышал, что зовут меня. Я остановился. «Куда вы? – сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. – Иван Кузмич на валу и послал меня за вами. Пугач пришел». – «Уехала ли Марья Ивановна?» – спросил я с сердечным трепетом. «Не успела, – отвечал Иван Игнатьич, – дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»

Мы пошли на вал, возвышение, образованное природой и укрепленное частоколом. Там уже толпились все жители крепости. Гарнизон стоял в ружье. Пушку туда перетащили накануне. Комендант расхаживал перед своим малочисленным строем. Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной. По степи, не в дальнем расстоянии от крепости, разъезжали человек двадцать верхами. Они, казалося, казаки, но между ими находились и башкирцы, которых легко можно было распознать по их рысьим шапкам и по колчанам. Комендант обошел свое войско, говоря солдатам: «Ну, детушки, постоим сегодня за матушку государыню и докажем всему свету, что мы люди бравые и присяжные!» Солдаты громко изъявили усердие. Швабрин стоял подле меня и пристально глядел на неприятеля. Люди, разъезжающие в степи, заметя движение в крепости, съехались в кучку и стали между собою толковать. Комендант велел Ивану Игнатьичу навести пушку на их толпу и сам приставил фитиль. Ядро зажужжало и пролетело над ними, не сделав никакого вреда. Наездники, рассеясь, тотчас ускакали из виду, и степь опустела.

 

 

Тут явилась на валу Василиса Егоровна и с нею Маша, не хотевшая отстать от нее. «Ну, что? – сказала комендантша. – Каково идет баталья? Где же неприятель?» – «Неприятель недалече, – отвечал Иван Кузмич. – Бог даст, все будет ладно. Что, Маша, страшно тебе?» – «Нет, папенька, – отвечала Марья Ивановна, – дома одной страшнее». Тут она взглянула на меня и с усилием улыбнулась. Я невольно стиснул рукоять моей шпаги, вспомня, что накануне получил ее из ее рук, как бы на защиту моей любезной. Сердце мое горело. Я воображал себя ее рыцарем. Я жаждал доказать, что был достоин ее доверенности, и с нетерпением стал ожидать решительной минуты.

В это время из-за высоты, находившейся в полверсте от крепости, показались новые конные толпы, и вскоре степь усеялась множеством людей, вооруженных копьями и сайдаками[1]. Между ими на белом коне ехал человек в красном кафтане, с обнаженной саблею в руке: это был сам Пугачев. Он остановился; его окружили, и, как видно, по его повелению, четыре человека отделились и во весь опор подскакали под самую крепость. Мы в них узнали своих изменников. Один из них держал под шапкою лист бумаги; у другого на копье воткнута была голова Юлая, которую, стряхнув, перекинул он к нам чрез частокол. Голова бедного калмыка упала к ногам коменданта. Изменники кричали: «Не стреляйте: выходите вон к государю. Государь здесь!»

 

А. С. Пушкин. Капитанская дочка. Аудиокнига

 

«Вот я вас! – закричал Иван Кузмич. – Ребята! стреляй!» Солдаты наши дали залп. Казак, державший письмо, зашатался и свалился с лошади; другие поскакали назад. Я взглянул на Марью Ивановну. Пораженная видом окровавленной головы Юлая, оглушенная залпом, она казалась без памяти. Комендант подозвал капрала и велел ему взять лист из рук убитого казака. Капрал вышел в поле и возвратился, ведя под уздцы лошадь убитого. Он вручил коменданту письмо. Иван Кузмич прочел его про себя и разорвал потом в клочки. Между тем мятежники, видимо, приготовлялись к действию. Вскоре пули начали свистать около наших ушей, и несколько стрел воткнулись около нас в землю и в частокол. «Василиса Егоровна! – сказал комендант. – Здесь не бабье дело; уведи Машу; видишь: девка ни жива ни мертва».

Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула на степь, на которой заметно было большое движение; потом оборотилась к мужу и сказала ему: «Иван Кузмич, в животе и смерти бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу».

Маша, бледная и трепещущая, подошла к Ивану Кузмичу, стала на колени и поклонилась ему в землю. Старый комендант перекрестил ее трижды; потом поднял и, поцеловав, сказал ей изменившимся голосом: «Ну, Маша, будь счастлива. Молись богу: он тебя не оставит. Коли найдется добрый человек, дай бог вам любовь да совет. Живите, как жили мы с Василисой Егоровной. Ну, прощай, Маша. Василиса Егоровна, уведи же ее поскорее». (Маша кинулась ему на шею и зарыдала.) «Поцелуемся ж и мы, – сказала, заплакав, комендантша. – Прощай, мой Иван Кузмич. Отпусти мне, коли в чем я тебе досадила!» – «Прощай, прощай, матушка! – сказал комендант, обняв свою старуху. – Ну, довольно! Ступайте, ступайте домой; да, коли успеешь, надень на Машу сарафан». Комендантша с дочерью удалились. Я глядел вослед Марьи Ивановны; она оглянулась и кивнула мне головой. Тут Иван Кузмич оборотился к нам, и все внимание его устремилось на неприятеля. Мятежники съезжались около своего предводителя и вдруг начали слезать с лошадей. «Теперь стойте крепко, – сказал комендант, – будет приступ…» В эту минуту раздался страшный визг и крики; мятежники бегом бежали к крепости. Пушка наша заряжена была картечью. Комендант подпустил их на самое близкое расстояние и вдруг выпалил опять. Картечь хватила в самую средину толпы. Мятежники отхлынули в обе стороны и попятились. Предводитель их остался один впереди… Он махал саблею и, казалось, с жаром их уговаривал… Крик и визг, умолкнувшие на минуту, тотчас снова возобновились. «Ну, ребята, – сказал комендант, – теперь отворяй ворота, бей в барабан. Ребята! вперед, на вылазку, за мною!»

Комендант, Иван Игнатьич и я мигом очутились за крепостным валом; но обробелый гарнизон не тронулся. «Что ж вы, детушки, стоите? – закричал Иван Кузмич. – Умирать так умирать: дело служивое!» В эту минуту мятежники набежали на нас и ворвались в крепость. Барабан умолк; гарнизон бросил ружья; меня сшибли было с ног, но я встал и вместе с мятежниками вошел в крепость. Комендант, раненный в голову, стоял в кучке злодеев, которые требовали от него ключей. Я бросился было к нему на помощь; несколько дюжих казаков схватили меня и связали кушаками, приговаривая: «Вот ужо вам будет, государевым ослушникам!» Нас потащили по улицам; жители выходили из домов с хлебом и солью. Раздавался колокольный звон. Вдруг закричали в толпе, что государь на площади ожидает пленных и принимает присягу. Народ повалил на площадь; нас погнали туда же.

Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо. Казацкие старшины окружали его. Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его за предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро виселицу. Когда мы приближились, башкирцы разогнали народ и нас представили Пугачеву. Колокольный звон утих; настала глубокая тишина. «Который комендант?» – спросил самозванец. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузмича. Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты смел противиться мне, своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На ее перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздернутого в воздух. Тогда привели к Пугачеву Ивана Игнатьича. «Присягай, – сказал ему Пугачев, – государю Петру Федоровичу!» – «Ты нам не государь, – отвечал Иван Игнатьич, повторяя слова своего капитана. – Ты, дядюшка, вор и самозванец!» Пугачев махнул опять платком, и добрый поручик повис подле своего старого начальника.

 

 

Очередь была за мною. Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению, увидел я среди мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в казацком кафтане. Он подошел к Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов. «Вешать его!» – сказал Пугачев, не взглянув уже на меня. Мне накинули на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу. Меня притащили под виселицу. «Не бось, не бось», – повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: «Постойте, окаянные! погодите!..» Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. «Отец родной! – говорил бедный дядька. – Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!» Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили. «Батюшка наш тебя милует», – говорили мне. В эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу, однако ж, чтоб я о нем и сожалел. Чувствования мои были слишком смутны. Меня снова повели к самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев протянул мне жилистую свою руку. «Целуй руку, целуй руку!» – говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. «Батюшка Петр Андреич! – шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. – Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!) поцелуй у него ручку». Я не шевелился. Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: «Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его!» – Меня подняли и оставили на свободе. Я стал смотреть на продолжение ужасной комедии.

Жители начали присягать. Они подходили один за другим, целуя распятие и потом кланяясь самозванцу. Гарнизонные солдаты стояли тут же. Ротный портной, вооруженный тупыми своими ножницами, резал у них косы[2]. Они, отряхиваясь, подходили к руке Пугачева, который объявлял им прощение и принимал в свою шайку. Все это продолжалось около трех часов. Наконец Пугачев встал с кресел и сошел с крыльца в сопровождении своих старшин. Ему подвели белого коня, украшенного богатой сбруей. Два казака взяли его под руки и посадили на седло. Он объявлял отцу Герасиму, что будет обедать у него. В эту минуту раздался женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Василису Егоровну, растрепанную и раздетую донага. Один из них успел уже нарядиться в ее душегрейку. Другие таскали перины, сундуки, чайную посуду, белье и всю рухлядь. «Батюшки мои! – кричала бедная старушка. – Отпустите душу на покаяние. Отцы родные, отведите меня к Ивану Кузмичу». Вдруг она взглянула на виселицу и узнала своего мужа. «Злодеи! – закричала она в исступлении. – Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» – «Унять старую ведьму!» – сказал Пугачев. Тут молодой казак ударил ее саблею по голове, и она упала мертвая на ступени крыльца. Пугачев уехал; народ бросился за ним.

---

[1] Сайдак – лук с колчаном и стрелами.

[2] Солдаты в XVIII веке носили парики с туго заплетенными косами. Пугачевцы резали косы солдатам в знак освобождения от службы в царской армии.

 

rushist.com

Краткое содержание — Разбор всех глав произведения “Капитанская Дочка”, начиная с восьмой

Глава VIII. Незваный гость

Пословица “Незваный гость хуже татарина” имеет старое происхождение. Она напоминает времена, когда на Русь напа­дали многочисленные кочевники. Их набеги приносили много неприятностей, но незваный гость был еще хуже. Незваный гость в главе – это тот, кто без приглашения пришел в тот дом, где раньше часто бывал Гринев. Он оказал милость Гриневу, он ос­тавил его в живых. Так он отплатил за “тулупчик заячий”. Но от этого не было легче Гриневу: в опасности оставалась Маша, ко­торую он любил. Будущее представлялось ему очень мрачным.

“Новобранными изменниками” Гринев называет тех, кто перешел на службу к Пугачеву. Это Максимыч и Швабрин. Они новобранцы в войске Пугачева, но изменники по своей сути.

Труд бурлаков был изнурительно однообразен и тяжел. Мятежники запели эту “заунывную бурлацкую песню”. В ней рассказывается о царском суде, на который пришел разбойник. Он отвечает на вопросы царя достойно, за что царь хвалит его: “Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын!” — но при этом добавляет, что вознаградит его виселицей. Эта песня произво­дила сильное впечатление на слушателей, потому что пели её такие же преступники. Но и они сами поют её оттого, что им тягостно на душе: подсознательно они понимают разбойный характер своих действий и предчувствуют свою гибель.

Гринева поразила обстановка,

которую он увидел на воен­ном совете Пугачева. Никто никому не оказывал предпочте­ния. Все имели почти равное право голоса, Пугачев слушал людей с интересом и уважением к их мнению. С точки зрения Гринева всё это было очень необычно. Традиционная иерар­хия военных советов требовала подчинения нижестоящих вы­шестоящим.

Почему Пугачев простил Гриневу его дерзкие речи? Это в тексте объясняется так: “Моя искренность поразила Пугачева”. Пугачев сумел оценить правдивость и искренность слов Грине­ва. Так Пушкин проводит в повести очень важную мысль о том, что искренность и правда — две добродетели, которые помога­ют человеку даже в самые тяжелые моменты его жизни.

Глава IX. Разлука

Швабрин на службе у Пугачева. Пугачев назначил Швабри­на “начальником крепости”. Гринев, услышав эту новость, при­шел в ужас, оттого что Марья Ивановна оставалась в руках Швабрина. Этот человек быстро приспособился к ситуации, подстригся, как казак, надел новую форму. Для него не суще­ствует понятия чести. Автор намеренно противопоставляет по­ведение Швабрина и Гринева. Эпиграф ко всему произведению учит иметь честь и беречь её. Швабрин показал, как бывает, если чести нет и беречь нечего.

Савельич предъявляет счет Пугачеву. Этот эпизод, несмотря на то, что он довольно драматичен, вызывает улыбку у читате­ля. Это происходит потому, что Пушкин использует прием не­соответствия. Савельич находится в полной зависимости от Пугачева, должен находиться в страхе и беречь свою жизнь. Он же, напротив, предъявляет список, по которому Пугачев дол­жен вернуть утраченное хозяйское добро. Интересно то, что этот эпизод помог углубить нам представление о Пугачеве: он не­грамотный, а выдает себя за царя. Ярче раскрывается образ слу­ги. Он действительно честно выполняет свой долг, что достой­но уважения.

Прощание с Марьей Ивановной. Страшные события сбли­зили героев. Гринев представил девушку как свою невесту. Он оставил её в крепости, потому что Маща заболела, впала в бес­памятство. Гринев принимает решение ехать в Оренбург, что­бы помочь девушке освободиться.

Он принимает единственно правильное решение, хотя это очень тяжело для него. Автор показывает с помощью данного эпизода, что Гринев способен управлять своими чувствами, не поддается панике и унынию.

Глава X. Осада города

Грустное впечатление оставляют описанные в этой главе события. Генерал не производит впечатления того, что он мо­жет решать какие-то военные проблемы. Он спокоен и занима­ется своим садом, хотя близка осада города.

Не случайно А. С. Пушкин показывает военный совет, на котором, “кроме самого генерала, не было ни одного военного человека”. Такое отношение к службе вызывает недоумение: почему он проводит совет именно так? Что могут сказать чи­новники, не понимающие ничего в военном деле. В результате за активные действия выступил только Гринев, единственный человек, который понимал всю степень опасности, грозящей городу.

В итоге предложения Гринева были осмеяны, сам он назван молокососом, но зато серьезно обсуждался вопрос о “подкупа – тельном движении”, то есть поступило предложение от тамо­женного директора назначить определенную сумму за голову Пугачева.

Так называемый “военный совет” показал полную неспособ­ность управлять ситуацией.

При осаде города происходили события, которые были след­ствием проведения военного совета: начался голод, поднялись цены, жители понимали, что военные не в силах их защитить. Пугачев пока не шел не штурм города, предпочитал отдельные вылазки, против которых тоже были бессильны защитники го­рода.

Петр Гринев утверждает, что “осада по неосторожности мест­ного начальства была гибельна для жителей”.

Марья Ивановна писала о своем бедственном положении: Швабрин принуждал её выйти замуж, держал взаперти, угро­жал, что выдаст Пугачеву. Она вымолила 3 дня на обдумывание своего решения, за это время решится её судьба. Мы уже знаем, что кроме Гринева за неё заступиться некому, естественно по­этому, что она именно к нему обратилась за помощью.

Петр Гринев, получив письмо, “чуть с ума не сошел”. Он опять поставлен перед очень трудным выбором. Гринев пред­лагает очистить Белгородскую крепость, но получает отказ. От­чаяние овладело им на короткое время, но он уже принял новое решение.

Глава XI. Мятежная свобода

Гринев принял решение ехать в Белгородскую крепость, но по воле случая попал в стан пугачевцев. При встрече с Пуга­чевым и его соратниками Гринев находился в большой опасно­сти, но вел себя очень достойно. И вновь его спасло то, что он был искренен и выступал за правое дело.

Пугачевцы вели себя по-разному, они даже чуть не поссори­лись. Белобородов и Хлопуша спорили с Пугачевым и друг с другом. Белобородов предлагал повесить Гринева как вражес­кого лазутчика, Хлопуша же говорил, что на гостя нельзя под­нимать руку. То, что Гриневу удалось рассмешить Пугачева, решило исход дела. Читатель с интересом следит за ходом со­бытий. переживает за судьбу Гринева.

Разговор Пугачева с Гриневым действительно интересен. Они разговаривают как простые люди, а не как враги. Пугачев пока­зывает искреннюю заинтересованность в судьбе Гринева. Еше мы узнаем о глубокой печали, которая таится в душе Пугачева: он сам понимает шаткость своего положения, его безнадеж­ность. Он “задумывается”, “горько усмехается”. Так А. С. Пуш­кин углубляет образ мятежника Пугачева.

Эти слова еше раз подчеркивают драматизм положения Пугачева. За этой фразой следуют слова: “Ребята мои умнича­ют. Они воры”. Пугачев знает, что сю могут предать его же то­варищи, если произойдет какая-то неудача. Он жаждет воли, но её мало, потому что рассчитывать на поддержку соратников он не может. Герой осознает свое одиночество, в этот момент он печален, задумчив, теряет всякую воинственность, становит­ся просто рассуждающим о своей судьбе человеком.

Сказка об орле и вороне очень интересна. Пугачев знает её с детства, возможно, она даже повлияла на формирование его характера. Он, несомненно, орел, не желающий жить скудной жизнью ворона, питающегося падалью, иначе говоря, живуще­го несвободной жизнью.

Для Пугачева полноценная жизнь вольная, даже если сопря­жена с опасностями.

Гринев понимает сказку иначе, потому что он дворянин, а не закрепощенный человек. Он считает, что для него убивать и грабить — значит клевать мертвечину. Здесь противопоставле­ны два мировоззрения, они различны, но это не мешает героям лететь в кибитке “по гладкому зимнему пути”.

Глава XII. Сирота

Рассказчик, Петр Гринев, называет Швабрина по-разно­му, но все эти выражения содержат негативную оценку. Осо­бенно сильным является выражение “уничтоженный враг”.

Швабрин оказался врагом не только по отношению к Гри­неву, но и по отношению к Пугачеву, в войсках которого он теперь служит. Швабрин обманул Пугачева и был за это нака­зан, то есть “уничтожен”.

Помилование Марьи Ивановны с новой стороны раскры­вает характер Пугачева. После их диалога с Гриневым есть фра­за: “Казалось, даже суровая душа Пугачева была тронута”. Что же тронуло душу этого человека, совершившего много преступ­лений? Ответить на этот вопрос можно только глубоко проана­лизировав диалог героев.

Гринев говорит твердо, абсолютно искренне, подчеркивает в своей речи воинственность людей Пугачева, что явно льстит бунтовщику. Гринев тонко улавливал перепады настроения Пугачева, пользовался этим. Он постоянно напоминал ему о том, что Маша сирота, это, скорее всего, и было одним из са­мых сильных аргументов.

Мы уже знаем, что Пугачев способен на широкий жест, поэто­му он и заявляет: “Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай”. Иначе говоря, он поступает так обычно.

Еще сыграла роль та же история, когда был освобожден сам Гринев. А причиной его освобождения был все тот же заячий тулуп. Добро вернулось к Гриневу, это, по Пушкину, один из законов жизни.

Глава XIII. Арест

Положение Гринева было сложным. Он находился вместе с Марьей Ивановной на территории, где происходили военные действия. Гринев, заслужив милость Пугачева, мог почти бес­препятственно передвигаться куда хотел. Он вез Марью Ива­новну к отцу в его деревню, где намеревался оставить. Но, встре­тив отряд Зурина, Гринев решил остаться в нем, а Марью Ива­новну отправить дальше с Савельичем. Свой поступок он объясняет так: “…я чувствовал, что долг чести требовал моего присутствия в войске императрицы”. Гриневым руководило очень высокое чувство — долг чести, поэтому он решил на вре­мя расстаться с Марьей Ивановной.

Глава XIV. Суд

Опять дурную роль в его жизни сыграл Швабрин, он до­нес на Гринева, находясь в плену. Оправдан он был потому, что за него хлопотала Марья Ивановна, которая сама поехала в Пе­тербург, встретилась с императрицей, объяснила ей суть всего произошедшего. Справедливость восторжествовала.

Дальнейшая судьба Марьи Ивановны и Петра Гринева сложилась благополучно. Они поженились, “потомство их бла­годенствует в Симбирской губернии”.

Пугачев был казнен в конце 1774 года. Перед казнью он, как утверждает издатель, встретился глазами с Гриневым, который был в это время в толпе. Так закончилась эта удивительная ис­тория.

Если бы отец не принял решения отправить Петрушу в армию, превращение недоросля во взрослого мужчину могло не произойти.

Гринев начал свой путь довольно бесславно: проиграл круп­ную сумму денег, ругался с Савельичем, кутил. Но добрые за­датки этого молодого человека показаны в той сцене, когда он дарит тулуп бродяге. Этим поступком он закладывает фунда­мент добрых отношений с Пугачевым. Когда начались военные действия, Гринев тоже пережил потрясение — казнь людей, сам был на волоске от смерти. Но ни разу в его голове не мелькнула мысль о возможности перехода в отряд Пугачева. В тексте не сказано, что Гринев вспоминал слова отца, но вел себя именно так, как велел ему отец в момент прощания.

Большое влияние на формирование его личности оказала любовь. По велению своего сердца Гринев выбирает всегда единственно правильное решение, потому что руководствуется правилом: береги честь.

Пушкин хочет сказать нам, что только честный человек идет по жизненному пути с достоинством.

Действительно, именно “благие потрясения” сформировали из недоросля человека долга и чести. Герой говорит об этом еди­ножды, но сами записки, оставленные им, сообщают о значе­нии этих событий в его жизни.

Пушкин относится к своим героям по-разному. Обратим­ся к тексту.

Пугачев: “лицо имело выражение приятное, но довольно плу­товское”, “мой бродяга”, “сверкающие глаза”, “вор и самозва­нец”, “черты лица правильные и довольно приятные, не изъяв­ляли ничего свирепого”, “с выражением плутовства и насмеш­ливости”, “самозванец”, “отец родной”, “горько усмехнулся”.

Швабрин: “очень не глуп”, “бесстыдство Швабрина”, “унич­тоженный враг”, “усмехнулся злобной усмешкой”, “гнусный злодей”.

Маша: “круглолицая, румяная”, “трусиха”, имела “ангельс­кий голос”, “без всякого жеманства призналась”, “бедная”, “ми­лая девушка”.

Мы выбрали несколько комментариев для характеристики трех героев. Разговор об авторском восприятии осложняется тем, что в романе есть герой-рассказчик. Это он сопровождает свои записи данными комментариями. Через призму его оце­нок мы судим и об авторском отношении.

Это особый литературный прием, который позволяет автору добиться эффекта достоверности описания: ему хочется, чтобы читатель воспринимал слова очевидца, а не его, автора, челове­ка, жившего значительно позднее.

К Пугачеву отношение неоднозначное. Различными приема­ми (портрет, диалог) Пушкин углубляет этот образ. Пугачев бунтовщик, разбойник, убийца, но он и хороший организатор, умеющий быть благодарным, щедрый на милость. Сердце его не жестоко. Он человек размышляющий, понимает, что его бунт обречен, говорит о воровской сути его “ребят”. Для автора Пу­гачев — личность яркая, выразительная.

Швабрин осуждается. Он не наделен ни одной положитель­ной чертой, что свидетельствует о резко отрицательном отно­шении автора. Этот герой всегда изображается в сопоставле­нии с Гриневым, так Пушкин показывает бесчестие (Швабрин) и честь (Гринев). Автору, безусловно, нравится Маша. Перед читателем предстает почти идеальный образ русской девушки: Маша добрая, мягкая, спокойная, религиозная, преданная, са­моотверженная, сильная и волевая в конце романа.

Если рассуждать об авторском отношении к восстанию, то нужно вспомнить общеизвестные слова: “Не приведи Бог ви­деть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!”

Автор старался быть объективным в своем изображении. Он показывает разные стороны мятежников: то они злые, крово­жадные, страшные, то печальные и грустные. Также автор по­казывает разными людей, служащих императрице: среди них есть честные и бесчестные, верные присяге и предавшие её. С явным сочувствием к пленному башкиру показана сцена его допроса.

Рассказчик напрямую обращается к потомкам: “Молодой человек! Если записки мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений”. Очевидно, здесь содержится оценка тех событий, которые опи­саны в романе: это насильственные потрясения, которых не должно быть.

Глоссарий:

• швабрин на службе у пугачева савельич предъявляет счет пугачеву
• краткое содержание по главам капитанская дочка
• кого гринёв называет новобранными изменниками и почему
• краткое содержание капитанская дочка 8 глава
• как в этой главе рассказчик называет швабрина

.

ege-essay.ru