Что вы знаете о пушкине: биография, произведения, жизнь в лицее

Викторина «Хорошо ли вы знаете Пушкина?»

В 1830 году Александр Сергеевич Пушкин провёл три месяца в Болдино. Этот период стал самым плодотворным в творчестве писателя. Александр Сергеевич писал одно произведение за другим. Осваивал разные жанры и формы, экспериментировал с сочетанием литературных и народных форм, лексикой. Прошло 190 лет, а мы до сих пор зачитываемся его произведениями. В период Болдинской осени было написано около 30 стихотворений, в том числе «Моя родословная», «Элегия», «Бесы». Написана поэма «Цыганы», закончен роман в стихах «Евгений Онегин», а также повести «Барышня-крестьянка» и «Гробовщик», «Сказка о Попе и его работнике Балде» и «Сказка о медведихе» и многое другое.

Мы предлагаем пройти викторину «Хорошо ли вы знаете Пушкина?». Она содержит вопросы как по биографии Александра Сергеевича, так и по его произведениям.

Викторина полна иллюстраций, которые также помогут вспомнить уже известные факты о поэте и его произведениях и обновить знания.

Как играть?

Распакуйте архив с марафоном и запустите презентацию в программе Microsoft PowerPoint. Вкладка «Слайд-шоу» — «С начала».

При загрузке презентации открывается главное меню. Для того чтобы начать викторину и ознакомиться с правилами, необходимо навести курсор мыши на нужный вам пункт меню и нажать на левую клавишу.

После запуска викторины вы попадёте на загрузочный экран основного игрового поля. Вы можете выбрать любой вопрос или же закончить викторину.

Для того чтобы выбрать вопрос, необходимо навести курсор мыши на кнопку с номером и нажать на левую кнопку мыши.

На экране отобразится вопрос и варианты ответа, из которых надо выбрать один правильный.

После того как будет выбран ответ, откроется экран, который укажет, дан правильный ответ или нет.

После того как команда даст свой ответ, можно будет переходить к следующему вопросу, нажав на кнопку «Вернуться назад». Номера с пройдёнными вопросами исчезают. Таким образом, можно увидеть, сколько вопросов осталось.

самые интересные материалы о поэте в библиотеке «МЭШ» / Новости города / Сайт Москвы

6 июня отмечается 222-летие со дня рождения Александра Пушкина. К знаменательной дате сотрудники Института содержания, методов и технологий образования МГПУ подготовили подборку самых интересных тематических материалов в библиотеке «МЭШ».

Детство и отрочество

Занимательные факты о поэте можно найти в материалах урока «Жизненный путь Александра Сергеевича Пушкина». Дети узнают, во сколько лет Пушкин написал первые стихи и какие друзья были у него в Царскосельском лицее. Также школьники познакомятся с образом писателя на картинах разных художников: кто-то видел солнце русской поэзии как человека с невероятно выразительными глазами, а кто-то — грустным, но вдохновленным.

Три злодейства Германна

«Пиковая дама» — одно из самых мистических произведений Пушкина. Сценарий урока «А.С. Пушкин “Пиковая дама”» познакомит с историей создания повести. Школьники узнают, что в основе произведения лежит реальная история приятеля поэта князя Голицына. Ученикам также предстоит проанализировать главы повести и разобраться в загадочном финале произведения.

Пушкинский Петербург

Поэт часто обращается в творчестве к любимому городу: впервые с Санкт-Петербургом читатели столкнутся в романе в стихах «Евгений Онегин». На уроке «Образ Петербурга в произведениях А.С. Пушкина» ученики проследят, как через взгляд главных героев произведений «Евгений Онегин» и «Медный всадник» поэт описывал хорошо знакомый ему Петербург.

Русская душа

Обобщающий урок по творчеству А.С. Пушкина познакомит с высказываниями о нем других писателей и значимыми датами из жизни поэта. Ученики разберутся, почему Пушкина и сегодня называют «наше все», а с помощью интерактивных приложений «Царскосельский лицей», «Капитанская дочка» и «Хорошо ли вы знаете произведения А.

С. Пушкина?» проверят себя и обобщат знания по творчеству писателя.

Библиотека «МЭШ» — сервис проекта «Московская электронная школа», разработанный столичным Департаментом образования и науки совместно с городским Департаментом информационных технологий. Там представлено около 55 тысяч сценариев уроков и более 10 тысяч видеоуроков, свыше 1,7 тысячи электронных учебных пособий, 348 учебников, более 141 тысячи образовательных интерактивных приложений, 11 уникальных виртуальных лабораторий и 245 произведений художественной литературы.

222 года со дня рождения поэта, драматурга и прозаика Александра Сергеевича Пушкина (1799-1837)

6 июня 2021 года исполняется 222 годасо дня рождения русского поэта и писателя Александра Сергеевича Пушкина (6 июня 1799 года — 10 февраля1837 года)

Василий Тропинин, Портрет А. С. Пушкина,1827 г.

Ежегодно, 6 июня,в день рождения русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, в России отмечается Пушкинский день. Этот праздник посвящен творчеству великого поэта. Бесценное литературное творчество А. С. Пушкина сопровождает нас на протяжении всей жизни, объединяет людей всех возрастов. А психологи утверждают: любой россиянин на просьбу назвать имя великого поэта мгновенно отвечает «Пушкин».

Однако, мало кто знает о детствеи взрослении поэта, о том, как созревал в его душе божественный литературный дар. Рассказ о ранних детских годах Пушкина, его семье, жизни и учебев Царскосельском лицее, о его друзьях-ровесниках и старших товарищах входит в серию книг Валерия Воскобойникова «Жизнь замечательных детей», отмеченную многими почетными наградами, и в том числе Государственной премией Правительства России в области культуры, эта книга была занесена в Почетный список Международного совета по детской книге IBBY (2000), а автор был удостоен Почетного диплома.

Дорогие наши читатели! Давайте вместе почитаем отрывки из этой книги.

Бабушкина корзина

Когда Александр Сергеевич Пушкин был маленьким, он часто прятался в бабушкину корзину. Только мама соберется вывести его на прогулку,а сынка уже нет. Сынок пробрался в бабушкину комнату и сидит, затаившись, в большой корзине для рукоделий. Но мама его вытаскивала, одевала и выводилана улицу.А на улице она заставляла сына то бегать, то прыгать, да еще постоянно покрикивала:

— А ну-ка меня догоняй!

Но маленький Пушкин усаживался на землю и не желал подниматься. И родителей такое поведение сына сильно огорчало.

— Не знаю, за что нам это наказание! — жаловалась мама, Надежда Осиповна.

А папа, Сергей Львович, с ней соглашался:

— И то правда, уж больно он неуклюжий, толстый. Ему лишь быза креслами прятаться, когда ко мне гости приходят, да пирожные со стола есть. И вот что, — добавил он однажды, поморщившись, — отправляй его в детскую, ежели у меня гости. Пирожные ему во вред,а наши разговоры нечего слушать — он их все равно не понимает!

Но маленький Пушкин понимал, даже очень понимал! А гостями его отца были известные литераторы. Они читали вслух свои и чужие стихи, обсуждали новые книги. И Пушкин, спрятавшись за большое кресло, вслушивался в каждоеих слово — ему были очень интересны эти разговоры. И когдаон услышал, что его не допустятк гостям, так испугался, что даже пирожные показались противными. А бегать, прыгать — разве ему не хотелось?!Еще как хотелось! Оставаясь один, он часто представлял, как бежит быстрее всех, и прыгает легче многих, и ловко так кувыркается. А все смотрят на него, удивляются, радуются. Во дворе никого не было, и он попробовал сам пробежаться — сначала в одну сторону, потом в другую.И несколько раз подпрыгнул. Ему это даже понравилось. Потому что бегать, прыгать, когда самому хочется, а не когда тебя заставляют, — это так хорошо! И Пушкинв тот день бегал столько, сколько ему хотелось.

Через несколько недель отец вышел с друзьямииз дома, вдруг видит: какой-то худенький мальчик пробегает мимо, подпрыгивая, и громко смеется. Всмотрелся: а это его сын, Саша!

— Ты заметила, какое у нас преображение?! — спросил он жену.

— Конечно, заметила! — подтвердила она и рассмеялась.

— Как же это случилось? Кто помог ему измениться?!

Сергей Львович так и не догадался, что это Пушкин сам себе помог.

Миниатюра. В основе – первый портрет А. С. Пушкинав возрасте3–3,5 лет. Автор портрета – французский художник Ксавье де Местр

Знаменитые родственники

У Пушкина было много знаменитых предков. Некоторые совершали богатырские подвиги при Александре Невском. И про них мы знаемиз древних летописей. Но маленькому Пушкину больше рассказывали о его прадеде, которого звали Абрам Петрович Ганнибал.

Это в России его так назвали, а какоеу него было настоящее имя — неизвестно. Дело в том, что прадед маленького Пушкина родился на юге Эфиопии, чуть ли не в Центральной Африке, и был сыном местного вождя. А когда ему исполнилось 8 лет, его похитили разбойники. Этот украденный мальчик оказался на невольничьем рынке в Турции, там его купил царский посланник Савва Рагузинский и в 1706 году привез в Россию,в подарок царю.

Имя, отчество и фамилию ему придумал царь Петр Великий. Абрам Петрович жил сначала при царе как живая игрушка, сопутствовал ему в походахи битвах,а потом, когда «живая игрушка» выросла и превратиласьв красивого чернокожего юношу, Петр оставил его в Париже.Там Ганнибал прошел курс военного инженера, стал офицером французской армии, прославился в нескольких битвах и наконец вернулся в Россию. Абрам Петрович превратился в знаменитого строителя крепостей и генерала.

Предполагаемый портрет А. П. Ганнибала. Неизвестный художник. 18 в.

Няня Арина Родионовна

Хорошо разговаривать на иностранных языках, но еще важнее знать родной. Однако первые слова маленького Пушкина были французскими. А все потому, что его родители и гости разговаривали друг с другом по-французски. Так было принято в те годы во многих образованных дворянских семьях. Еще хорошо, что у Пушкина была няня Арина Родионовна и бабушка Марья Алексеевна.

Арина Родионовна. Барельеф. Художник Я. Серяков. 1840-е гг. Центральный музей А. С. Пушкна, Санкт-Петербург

Сначала Арина Родионовна нянчила старшую сестру, Ольгу, которая родилась на год раньше. Но однажды, когда маленькому Пушкину было только несколько месяцев, он заплакал так, что никто не мог его остановить: ни мама,ни бабушка,ни приставленнаяк нему женщина. Тогда и позвали Арину Родионовну. И стоилоей прикоснутьсяк плачущему младенцу, как он сразу замолчал, потом улыбнулся, зевнул, а еще через мгновение спокойно заснул. Тут-то все и поняли, что лучше, чем она, няни быть не может. Поэтому Арина Родионовна вынянчила обоих детей. По вечерам она пела им колыбельные песни, днем играла в ладушки,а еще знала множество забавных историй, считалок, сказок. И скоро маленький Пушкин тоже повторял их наизусть.А спустя десятилетия вспомнил и сам написал сказки, которые с тех пор знает каждый русский ребенок.

Бабушка Марья Алексеевна

Марья Алексеевна происходила из знаменитого рода Ржевских. Ее дедушка был любимцем самого императора Петра Великого, и бабушка часто рассказывала про него внуку. В молодые годы она вышла замуж за младшего сына Абрама Петровича Ганнибала. Их дочка выросла в Надежду Осиповну Ганнибал и стала мамой маленького Пушкина.

Потом у бабушки появилось новое имение – под Москвой в селе Захарове. Сейчас в это село легко приехать – оно совсем рядом с подмосковным городком Звенигородом. В имении, кроме помещичьего дома, был большой парк, пруд, по которому плавали на лодках,и деревня, где жили крестьяне. По вечерам оттуда доносилось пение крестьянских девушек. И маленькому Пушкину очень нравилось это пение слушать.

А сама бабушка Марья Алексеевна так красиво говорила по-русски, что многие удивлялись.

Родители

Любому человеку нужна родительская любовь, и особенно – маленькому ребенку. Без любвион может заболеть и даже погибнуть. Но маленькому Пушкину этой любви не хватало.Его родителям почти всегда было некогда. Маму в обществе считали красавицей, папа любил веселые беседы, дружеские застолья, и поэтому они с удовольствием ездили на званые вечера и балы.Это потом родители стали гордиться его славой. А в семье они больше обращали внимание на старшую сестренку Ольгу и младшего брата Льва. И маленькому Пушкину казалось, что он растетнелюбимым сыном.

К счастью, у отца было много книг на французском языке. И скоро родительское внимание стало ему не очень-тои нужным. Потому что главными его друзьями сделались книги. За несколько лет он перечитал всю библиотеку!

Надежда Осиповна и Сергей Львович — мать и отец Пушкина

Детство – это время, когда все кажется таинственным, загадочным и неизведанным.От того, как прошло детство, кто вел ребенка за рукув детские годы, что вошло в его разум и сердцеиз окружающего мира от этого зависит каким станет ребенок, когда вырастет… Александр Сергеевич Пушкин однозначно имел врожденный талант, однако его окружение в детстве имело огромное влияние на развитие его литературных способностей.

Александр Сергеевич Пушкин показал миру, как богат и благозвучен наш родной русский язык. Строки Пушкина и сегодня звучат как прекрасная, волшебная музыка, но одновременно они полны глубокого смысла, и каждый читатель открывает в егопоэзии то, чему радуется или чем печалится его собственная читательская душа. С Александра Сергеевича Пушкина началась великая русская литература. Поэтому современники назвали его «солнцем русской поэзии».

Дорогие наши читатели, предлагаем вам познакомиться с книгой Валерия Воскобойникова «Жизнь замечательных детей», где вы подробнее узнаете о детских годах Пушкина, об учебев Царскосельском лицее, а такжес другими книгами о жизнии творчествеА. С. Пушкинаи его произведениями:

• Воскобойников, Валерий Михайлович (1939-). Жизнь замечательных детей: [для среднего школьного возраста] / В. Воскобойников. – Москва: ОНИКС-ЛИТ, 2019. – Кн. 1: Книга первая. – 181, [3] с.: цв. ил., портр. – (в пер. ).

• Грот, К. Я. Пушкинский лицей / К. Я. Грот; худож. Ю. С. Александров. – Санкт-Петербург: Академический проект, 1998. – 512 с.: ил.

• Жизнь Пушкина: в 2 т. / А. В. Тыркова-Вильямс; ред. А. В. Петров. – Калининград: Мастерская «Коллекция», 2010. – (Жизнь замечательных людей).

• Краваль, Л.   Рисунки Пушкина, как графический дневник / Л. Краваль; ред. В. А. Кожевникова. – Москва: Наследие, 1997. – 535    с.: ил. – (Пушкин в ХХ веке).

• Летопись жизни и творчества Александра Пушкина: в 4 т. / сост.: М. А. Цявловский,Н. А. Тархова; ред. Я. Л. Левкович. – Москва: Слово, 1999.

• Мальцева, Т. Ю. Ганнибалыи Пушкинна Псковщине / Т. Ю. Мальцева; ред. Г. Н. Дубинина. – 2-е изд., испр. и доп. – Москва: Русский путь, 1999. – 144 с.: ил.

• Наживин, И. Ф. Во дни Пушкина / И. Ф. Наживин. – Москва: Физкультура и спорт:Корона-принт, 1999. – 830    с.

• Нечипоренко, Юрий Дмитриевич. Плыви, силач!  : молодые годы Александра Пушкина / Юрий Нечипоренко; художник: Евгений Подколзин. – Москва; Санкт-Петербург: Август, 2018. – 108, [3] с.: цв. ил.

• Путеводитель по Пушкину / ред. В. Г. Бахтин; худож. Ю. С. Александров; авт. предисл. И. В. Немировский. – Санкт-Петербург: Академический проект, 1997. – 430; [2]    с.: ил.

• Пушкин в рисунках юных художников / ред. В. Б. Ковалёва. – Калининград: Янтарный сказ, 1999. – 16    с.: ил.

• Цявловская, Татьяна Григорьевна. Рисунки Пушкина: иллюстративный материал / Т. Г. Цявловская. – 4-е изд., стереотипное. – Москва: Искусство, 1987. – 445; [1] с.: ил.

• Черейский, Л. А. Современники Пушкина / Л. А. Черейский; ред.: В. Э. Вацуро,Л. Е. Мисайлиди. – Москва: Олма-Пресс; Санкт-Петербург: Нева: Паритет, 1999. – 352 с.: ил.

Произведения А. С. Пушкина

• Пушкин, Александр Сергеевич.   Воспоминания в Царском Селе / А. С. Пушкин; худож. Г.А. В. Траугот, авт. примеч., авт. послесл. А. Ю. Чернов. – Санкт-Петербург: Детгиз, 2010. – 56 с.: ил.

• Пушкин, Александр Сергеевич.  Все сказки Пушкина: [сборник: для детей до трех лет] / художник А. Лебедев. – Москва: Росмэн, 2018. – 141, [3] с.: цв. ил.; 27 см. – (В гостях у сказки).

• Пушкин, Александр Сергеевич.   Евгений Онегин: роман в стихах / А. С. Пушкин; художник Н. Кузьмин. – Москва: Детская литература, 2018. – 206 с.: ил.; 21 см. – (Школьная библиотека).

• Пушкин, Александр Сергеевич.  Полное собрание поэм и сказок: поэма / А. С. Пушкин. – Москва: АЛЬФА-КНИГА, 2013. – 378 с.: ил. – (Собрание мировой классики).

• Пушкин, Александр Сергеевич.  Сказки: [для младшего школьного возраста] / А. С. Пушкин; художник: В. Конашевич. – Москва: Планета детства, 2009. – 127, [1] с.: цв. ил.

• Пушкин, Александр Сергеевич.   Я помню чудное мгновенье: стихи / А. С. Пушкин. – Санкт-Петербург: Лениздат, 2014. – 224 с.

Читать об А. С. Пушкинена портале «КУЛЬТУРА.РФ»

https://www. culture.ru/persons/8195/aleksandr-pushkin

https://www.culture.ru/materials/238554/sudby-liceistov

https://www.culture.ru/movies/14873/yunost-poeta

Информационно-библиографический отдел

Викторина «Все ли Вы знаете о Пушкине?»

       Знаете ли вы литературное наследие Пушкина? Многих, наверное, удивит  этот вопрос. «Конечно, — ответят они. – Еще в школе проходили». К сожалению, нередко поспешным принудительным знакомством   с творчеством Александра Сергеевича в школьном изложении и ограничиваются наши знания. «Пройти» Пушкина в школе – очень часто  пройти мимо него. Гениальный писатель остается непонятным, необыкновенный человек – непознанным. Нам читать и перечитывать его книги нужно постоянно. И в каждом возрасте Пушкин будет открываться перед нами по – новому, и каждый раз он будет обогащать наши мысли и чувства, наш язык и наш характер.

      «Мы ленивы и не любопытны», — так оценивал когда  — то Александр Сергеевич своих современников. Увы! Это справедливо и для нынешнего поколения. Но всегда были и есть люди трудолюбивые и любознательные, и к ним обращены вопросы викторины. Ответы пишите в комментариях.

1. 1. «Род мой один из самых старинных дворянских», — писал Пушкин. Кого он считал своим родоначальником?
   2. Назовите точную дату и место рождения А.С. Пушкина.
   3. Как называлось подмосковное село, где маленький Саша гостил у бабушки?
   4. Двое крепостных крестьян   были преданными слугами Пушкина  на протяжении многих лет его жизни. Кто они?
   5. Сколько воспитанников было принято в первый лицейский класс? Кого из одноклассников Пушкина вы можете назвать?
   6. Назовите самый любимый и самый не любимый школьный предмет Пушкина?
   7. Выпускники Лицея располагались в списке в зависимости от их успехов в учебе. Какое место занимал в этом списке А.С. Пушкин?
   8. Почему выпускники Лицея называли себя «чугунниками»?
   9. Какой чин получил Пушкин по окончании Лицея?
   10. Назовите самых близких друзей Пушкина?
   11. У Пушкина было две Болдинских осени.
       На какие годы они выпадали?
   12. Когда и где проходило венчание Александра Сергеевича и Натальи Николаевны Гончаровой?
   13. Сколько детей было у Пушкина и как их звали?
   14. Кто был секундантом Пушкина в его дуэли с Дантесом?
   15. Где похоронен А.С. Пушкин?
   16. Кто сопровождал гроб с телом Пушкина от Петербурга до могилы?

       В любом случае  в выигрыше оказываются все, кто самостоятельно или с помощью подсказки ответит на наши вопросы, которые, как мы надеемся, помогут вам еще лучше узнать и еще больше полюбить нашего гениального соотечественника.

Мой первый друг, мой друг бесценный!

Эта книга одиноко стоит в русской литературе. Нечего поставить рядом с ней. Нет подобной книги ни о Лермонтове, ни о Тютчеве, ни даже о Льве Толстом. Вообще ни о ком из смертных нет таких солнечных записок, как «Записки о Пушкине» Ивана Пущина.

1825 год. Михайловское

У Пущина было отнято все — свобода, дворянское звание, состояние, но его благородная душа не только выдержала и казематы, и каторгу, и ссылку, но обрела какую-то другую свободу и другое богатство. Его призванием стала любовь к друзьям, бесконечное попечение о них. Не случайно в семьях декабристов, сосланных в Сибирь, Пущин был всеобщим любимцем, и звали его в шутку Маремьяной-старицей*.

В 1837 году, находясь за тысячи километров в сибирской стуже, он себя корил за смерть Пушкина. Я бы, говорил он, нашел способ предотвратить роковую дуэль. И мы верим Пущину, потому что его дружба всегда была не декларацией, а поступком.

Вспомним поездку Ивана Ивановича к ссыльному Пушкину в январе 1825 года: его же все — и друзья, и дядя поэта — отговаривали, а он помчался из Петербурга в Псков, навестил там сестру, прихватил три бутылки шампанского «Вдова Клико» и устремился в Михайловское. Слава Богу, что Пущин не заплутал, как Владимир из «Метели», хотя тройка неслась так, что могли и проскочить мимо нужного поворота. Однажды на ухабе сани чуть было не перевернулись. При этом ямщик слетел с облучка и только уже на дворе у Пушкина нагнал сани. Хорошо, что вожжи вовремя перехватил Пущин. ..

«…Вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора… Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке…»

1856 год. Ялотуровск

Сейчас, перечитывая эти страницы пущинских записок, я вдруг подумал: да ведь это шестая повесть Белкина! Вот откуда мне так знакома эта улыбка, спрятанная между слов, эта интонация, когда в каждом слове слышится уверение в счастливой развязке.

«…Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим…»

И думается сейчас: а ведь Пушкин скорее всего намеренно сделал своего Белкина тезкой Пущина, назвал его Иваном и дату рождения подарил пущинскую, 1798 год.

Как же родились эти записки о Пушкине, написанные с пушкинским же мастерством и вдохновенной легкостью?

По манифесту 26 августа 1856 года декабристам разрешили вернуться из сибирской ссылки. В середине ноября Иван Иванович Пущин, живший в Ялуторовске, вместе с семилетним сыном Ваней отправился в дальний путь. В Петербурге Ивана Ивановича ждали родные и лицейские друзья, которых он не видел тридцать лет. То ли от радостных потрясений, то ли от перемены климата, но в январе 1857 года Пущин тяжело заболел. Два с половиной месяца был между жизнью и смертью.

В один из дней ему приснилось, что он в Лицее, в своей каморке, и к нему вбегает Пушкин. «Что тебе, Пушкин?..» А тот смотрит озорно и ласково и ничего не говорит.

После этого Пущин пошел на поправку. 11 марта он смог написать первое письмо любимой женщине: «Нетвердой рукой, потихоньку, наконец скажу, добрый друг мой, что я оправился от трудной болезни… Настрадался я досыта, но Бог поддержал и поддерживал, видно еще нужен на что-нибудь…»

В то время Пущин уже догадывался, что именно он должен еще совершить.

Рассказать о Пушкине.

1858 год. Бронницы

Пущин приобретает два полных собрания сочинений Пушкина: одно для себя, а другое посылает к именинам дочке Аннушке, оставшейся в Сибири, — «в основание ее библиотеки».

Вся первая половина 1858 года прошла у Пущина под знаком Пушкина. 25 февраля он писал жене: «Эти дни я все и думаю и пишу о Пушкине…» Работа шла всю весну. «Я теперь с карандашом — пишу воспоминания о Пушкине. Тут перемешалось многое другое и, кажется, вздору много… Не умею быть автором…»

21 апреля Иван Иванович сообщает жене: «Сел за твой листок отдохнуть от утреннего и послеобеденного авторства. Наконец выбрался с Пушкиным из Лицея и добрался до 20го года. Много вздору пришлось рассказать… Доброй ночи, дружок мой! Перекрести меня…»

Глядя сейчас на тоненькую, в полсотни страничек, книжку «Записки о Пушкине», невольно думается, что в рукописи воспоминания Пущина были куда обширнее. Ну не мог же он почти за полгода написать лишь эти пятьдесят страниц? Кто знает…

Известно лишь, что первая публикация «Записок о Пушкине» была в странном журнале «Атеней». Странность его в том, что издавался он всего полтора года и, опубликовав записки Пущина, навсегда исчез.

В феврале 1859го Пущин неожиданно слег и письма мог лишь диктовать. В последнем письме друзьям, отъезжающим в Европу, он в своей обычной шутливой манере пишет, что не едет с ними, потому что кашляет, а за границей «эта дурная привычка не допускается».

О ГЛАВНОМ

Иван Пущин: Он остановился на крыльце со свечой в руке…

Между тем время шло за полночь. Нам подали закусить: на прощанье хлопнула третья пробка. Мы крепко обнялись в надежде, может быть, скоро свидеться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякнул у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани. Пушкин еще что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!» Ворота скрипнули за мной. ..

(Из «Записок о Пушкине»).

СОН

Счастливые минуты в Шлиссельбурге

В «Летописи жизни и творчества Пушкина» есть упоминание о сне, который приснился Пушкину в августе 1827 года. К этому моменту Пущин второй год отбывал одиночное заключение в Шлиссельбургской крепости. В своей рабочей тетради Пушкин записал:

«День счастливый. 4 августа Рылеев, Жанно <Пущин>, Пестель, Жихарев во сне».

И рядом рисунок: профильный портрет молодого Пущина.

Жаль, что Пущин не узнал об этом. Много лет спустя он писал Матюшкину: «Странно тебе покажется, что в Шлиссельбурге (самой ужасной тюрьме) я имел счастливейшие минуты. Как это делается, не знаю. Знаю только, что эта сила и поддерживала меня…»

Может быть, это были те минуты, когда о нем думал и молился Пушкин?

О ГЛАВНОМ

Иван Пущин: Пушкин первый встретил меня в Сибири…

Я осужден. 1828 года, 5 генваря, привезли меня из Шлиссельбурга в Читу, где я соединился наконец с товарищами моего изгнания и заточения, прежде меня прибывшими в тамошний острог. Что делалось с Пушкиным в эти годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно не знаю; знаю только и глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А.Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано было:

Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.

Молю святое Провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!

(Из «Записок о Пушкине»)

* «Маремьяна-старица о всем мире печалится (на весь мир печалится)», — так говорили о сердобольных людях.

---

P.S. 3 апреля 1859 года Иван Иванович умер, чуть-чуть не дождавшись номера журнала с «Записками о Пушкине».

«Жизнь и творчество А.С. Пушкина». Алексей Николаевич Варламов

Поделиться

Мы беседовали с ректором Литературного института имени А. М. Горького Алексеем Варламовым.

В преддверии дня рождения А.С. Пушкина мы говорили о том, в чем уникальность этого великого русского писателя, каким человеком он был, как менялись его взгляды в течение жизни, и как они находили отражение в его творчестве. Разговор шел о том, как А.С. Пушкин осмыслял русскую историю, и почему писателя можно назвать безусловным патриотом. Алексей рассказал также о пути поэта к православной вере, и о том, почему для него было важно достижение внутренней свободы. По словам нашего собеседника, А.С. Пушкин обладал способностью все неудачи обращать себе на пользу и с благодарностью принимать все происходящее с ним в жизни.

Ведущая: Алла Митрофанова.

---

А.Митрофанова:

— «Светлый вечер» на радио «Вера».

Здравствуйте, дорогие слушатели!

Я – Алла Митрофанова.

И у нас, в ближайшие дни… ну… с моей точки зрения, большой национальный праздник – День рождения Александра Сергеевича Пушкина, 6 июня.

И поговорим сегодня об этом уникальном, на мой взгляд, явлении в нашей истории и культуре. И, прежде всего, попробуем понять, каким же человеком он был.

Мы как-то привыкли Пушкина представлять себе, как константу нашей жизни. А что представлял собой он сам? Из чего складывался его мир, и каким образом он, в течение своей жизни, менял, или не менял свои взгляды? Или, может быть, его взгляд на мир углублялся и развивался?

С нами, на дистанционной связи, Алексей Николаевич Варламов, ректор Литературного института.

Алексей Николаевич, добрый вечер!

А.Варламов:

— Добрый вечер!

Итак, мы будем говорить о Пушкине. Мы о нём очень часто, и очень много говорим, и, конечно, говорим, в преддверии 6 июня, когда мы отмечаем День его рождения. И трудно находить, каждый раз, новые слова, хотя… вот…   понятно, что, например, Пушкинский день, Пушкинский праздник этого года – он будет в корне отличаться от всех предыдущих.

И очень бы хотелось надеяться, что и от всех последующих.

Вот, это интервью мы с вами записываем по удалённой связи не от хорошей жизни. Тут, наверное, вспоминается сразу «Пир во время чумы», и Болдинская осень, и то, что Пушкин переживал вот эти страшные эпидемии, страшные пандемии. И особенность Пушкина-человека – Вы этот задали вопрос – она, на мой взгляд, заключается в том, что, в отличие, на самом деле, от очень многих русских писателей, Пушкин – победитель.

Вот, ну, правда – не про всех это скажешь. Особенно, если взять русскую литературу ХХ века. На мой взгляд, к сожалению, ни Булгакова, ни Платонова, ни Марину Цветаеву… вот, так вот… победителями по жизни не назовёшь.

Это не умаляет их дара, их гениальности, но, всё-таки, это люди, которые в противостоянии обстоятельствам… ну, нельзя сказать, что они потерпели поражение, но, по крайней мере, зачастую, обстоятельства оказывались сильнее, чем они.

Вот, мне кажется, про Пушкина… ну, может быть, за вычетом последней дуэли… этого сказать нельзя. Он всегда преодолевал обстоятельства.

Ту же самую чуму ( точнее, это была холера ), которая застигла его в Болдине, он тоже преодолел тем, что родилась вот эта знаменитая «Болдинская осень», и те замечательные произведения, которые мы знаем.

Поэтому, Пушкин… Вы правы, он развивался, но это не отменяет того факта, что он – константа. Он, конечно, некий абсолют русской жизни, русской культуры, русского духа. И уникальность Пушкина, она – в очень разных качествах его, в очень разных его свойствах – в его человеческих свойствах, и в свойствах его творческого дара – проявляется…

А.Митрофанова:

— Вы знаете, я бы хотела обратиться к Вашим словам о Пушкине. Вы однажды сказали: «Он же всех переиграл!»

Вы говорите, что, например, в 1937 году в СССР торжественно отмечали 100-летие со дня гибели Пушкина – это парадоксальный такой момент, но это – факт, действительно, это было – и Вы отмечаете интересную черту. Русский мир ведь, действительно, был невероятно разобщён и расколот, и казалось, что никаких общих тем, общего поля для разговоров или дискуссий даже и быть не может, и революция – она навсегда развела по разные стороны баррикад «белых» и «красных», тех, кто остался и тех, кто уехал, тех, кто жил в Советском союзе и тех, кто оказался в эмиграции… но, вместе с тем, вот, в том году – он страшно юбилейный, но, тем не менее, да, действительно, это – 100-летие со дня гибели Пушкина – о нём говорили и писали абсолютно все. И здесь, в Советском союзе, и там – за рубежом, и – это парадокс какой-то! Потому, что, действительно, Пушкин оказался нашей общей темой.

Как это было возможно? Почему… вот, что такого в нём есть, что равно близко было и людям здесь, в стране, и тем, кто оказался в эмиграции?

А.Варламов:

— Ну… я думаю, что, конечно, при всём катастрофическом разломе в русской истории, который берёт отсчёт… ну… по крайней мере, в 1917 году, а, скорее всего, и раньше… ну… конечно, какие-то точки соприкосновения, какие-то линии, какие-то пунктиры соприкосновений оставались.

Всё равно, был язык, была кириллица – вот, мы недавно отмечали День святых Кирилла и Мефодия – был наш алфавит. Ну… была вера! Здесь, в Советском союзе, она была, практически, загнана в подполье, но, всё равно, какие-то моменты, которые позволяют сказать, что не совсем разошлись вот эти части русской жизни – «белые» и «красные», условно говоря, и их наследники, последователи. И, конечно, Пушкин оказался вот такой связующей нитью, оказался вот этой пресловутой скрепой – слово, которое сейчас изрядно дискредитировано потому, что его слишком часто употребляют. А если задуматься – нормальное вполне слово, за которым смысл, за которым стоит понятие.

Почему это был именно Пушкин, а не кто-либо другой! Я думаю, что один из вариантов ответа – что, всё-таки, ближе всего друг к другу в жизни, наверное, дети. И, вот, то, что Пушкин приходит к нам именно в детском возрасте, и то, что Пушкина нам начинают, когда мы ещё совсем маленькие, читать наши мамы, папы, бабушки, дедушки… потом мы изучаем Пушкина в школе… вот, мне кажется, именно этот детский укол, эта детская Пушкинская «прививка», через которую все русскоязычные, русскоговорящие, русские по крови, русские по духу дети проходили – вот, это, на мой взгляд, какой-то момент, чрезвычайно важный.

То есть, «Сказку о царе Салтане» читали и в «белом» Париже, и в «белом» Белграде, и в «красной» Москве, и в «красном» Ленинграде – вот, это, на мой взгляд, какой-то момент, чрезвычайно важный.

А дальше, уже за этими детскими сказками, детскими стихами, шла его прекрасная лирика, которую тоже читали везде, и его роман «Евгений Онегин», и драма, и проза, и «Капитанская дочка» – всё это читалось везде. Потому, что оно ничему, на самом деле, на первый взгляд, не противоречило. Всё-таки, пушкинский дух – это не дух отрицания, а дух утверждения. И то, что утверждал Пушкин, было нужно и тем, и другим.

А.Митрофанова:

— А, вот, Вы сказали о детстве, Алексей Николаевич, и я сразу подумала: а что мы знаем о Пушкине, когда он ещё ребёнком был? Вроде бы, пухленький такой… вроде бы, если современной терминологией пользоваться, скорее всего, у него был синдром гиперактивности – потому, что очень непоседливый. Даже прозвище было у него «обезьяна», если я не ошибаюсь.

Но, каким он был – до лицея? Что известно о нём? При том, что – сам-то он, по-моему, не очень охотно размышлял об этом периоде своей жизни.

А. Варламов:

— Есть очень хороший роман Тынянова, который посвящён детству Пушкина… вот… я, к сожалению, уже немножко его подзабыл, и я боюсь, что если есть те люди, которые этот роман помнят, те люди, которые, вообще, в теме, они меня поправят, и, уж точно, меня с этого нашего экзамена выгонят. Поэтому, здесь я могу говорить достаточно приблизительно, но, сколько мне помнится, нельзя сказать, что Пушкинская семья была каким-то семейным идеалом. И, как мне представляется, некоторая особенность его взросления, его формирования… ну, все мы помним с детства эту знаменитую фразу «не та мать, которая родила, а та, которая воспитала». Не знаю, честно говоря, произносил ли её Пушкин на самом деле, или ему её приписывают, но факт тот, что в его жизни – в детстве, в отрочестве – не родители, а, скорее, друзья, скорее даже, няня Арина Родионовна, скорее, какой-то близкий круг – вот, они сделались ему семьёй. И я думаю, что по-настоящему какое-то счастье Пушкинское началось именно тогда, когда он оказался в лицее. А, вот, именно про долицейский период, про детские годы… ну… как-то я сейчас не готов про это говорить. Просто, я не очень хорошо это знаю.

А.Митрофанова:

— Лицейские годы, и сразу после лицея – те стихи, которые он пишет… ну… принято их рассматривать в… такой… парадигме, что он – певец свободы, что он… такой… радикал, человек, который, впоследствии, станет певцом «декабристов»…

Скажите, пожалуйста, а, с Вашей точки зрения, вот эта его жажда свободы – и, действительно, это слово часто встречается, и он занят поиском формулировок для себя, что же такое настоящая свобода – это, действительно, такой… революционный накал его юношеский, отроческий, или же это что-то другое? Ведь, по сути, если вдуматься, вчитаться в эти стихи, там же ничего не сказано о свержении Царя, там – про поиск какой-то, немножко другой, свободы…

А.Варламов:

— Ну… свобода для него, безусловно, абсолютная ценность. Это – правда.

Я понимаю, что в советское время был какой-то крен сделать из Пушкина исключительно какого-то певца декабризма. В наше время, вот, может быть, есть какая-то тенденция переманить его на другую сторону, и как-то им манипулировать – что, на мой взгляд… ну… не очень разумно.

Всё-таки, Пушкин был – Пушкин. И в юности он, действительно… в юности, когда, вот, чувство несправедливости, когда… вообще, радикализм же и мятежность – свойственны юности. Это – правда, это – непреложно, и требовать от молодого Пушкина, чтобы он был разумным, консервативным, воцерковлённым, монархически настроенным – ну, со всех точек зрения, было бы нелепо. Юность должна бунтовать, бузить, не соглашаться, протестовать, и я думаю, что Пушкин всё это сполна испытал.

А.Митрофанова:

— «Блажен, кто с молоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел…»

А.Варламов:

— Совершенно справедливо.

К тому же, он, действительно, не очень любил Царя Александра I. Это – правда. Хотя, да, он написал «Ура! Он взял Париж!» и «За победу в войне в Наполеоном можно многое ему простить», но, я думаю, что сам факт того, что Александр не вполне… не то, чтобы не вполне законным образом взошёл на трон… но факт – то, что, при его возшествии на трон, страшная смерть его отца, и все обстоятельства, которые были с этим связаны – это всё Пушкин знал. И не случайно в «Борисе Годунове» сама проблема этой царской власти, и законности царской власти, и проблема совести – всё это будет его волновать. Он не написал ничего похожего на Бориса Годунова про Александра I, но, так скажем, моральный аспект его чрезвычайно сильно всегда волновал.

И плюс – ну, да, он видел несправедливость русской жизни. Это – правда. Она его возмущала, и вот эти вот стихи, которые мы все в школе изучали – и ода «Вольность», и «Деревня», и «К Чаадаеву» – ну, да, это прекрасные пушкинские стихи, вольнолюбивые, романтичные.

Другое дело, что если внимательно в них всмотреться – об этом, по-моему, очень хорошо говорил Валентин Семёнович Непомнящий – он говорил, что там – не политический радикализм, там не революционность. Там… если она и есть, революционность, она – эмоциональная. И радикализм там такой… чувственный радикализм.

В конце концов, ода «Вольность» – она призывает, чтобы цари слушали закон. Вот, тогда, когда цари нарушают закон, тогда, когда цари ставят себя выше закона, тогда возникает восстание, тогда возможна кровь, насилие, террор, диктатура – всё, что угодно. И он призывает царей первыми склониться под сень закона.

То есть, с точки зрения здравого смысла, это никакой не призыв к революции. Это, как раз, призыв к тому, чтобы никаких революций не было, никаких потрясений не было. Но главную ответственность за это Пушкин возлагает именно на Царя, который должен уважать закон. Требование, в общем, вполне себе разумное.

И, если говорить об этой связи – Пушкин и декабристы, – то она была, скорее, дружеская, она была, скорее, эмоциональная, а не мировоззренческая, не идеологическая. Всё-таки, нельзя сказать, чтобы Пушкин был настолько радикален, чтобы требовать убийства Царя, свержения Монархии, каких-то республиканских идеалов – эта история не про него.

Декабристы были ему близки – но, опять же, не все декабристы, а те, с кем он был лично знаком. Ну, по-человечески, по-мужски, у него с ними были очень добрые, хорошие отношения, но, конечно, декабристом он не был. В полном смысле этого слова, никаким декабристом он не был.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Митрофанова:

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня ректор Литературного института им. Горького, Алексей Николаевич Варламов, и говорим мы, в преддверии Дня рождения Александра Сергеевича Пушкина, об этом человеке, которого называют «наше всё» – с лёгкой руки Аполлона Григорьева эта формулировка вошла в наш язык.

Алексей Николаевич, вот, слушаю Вас – Вы упомянули сейчас «Бориса Годунова». Ведь это тот период жизни Пушкина, когда он в ссылке в Михайловском сидит. И, Вы знаете, я… как-то… чем пристальнее пытаюсь вглядеться в эти дни, которые он там провёл, тем больше понимаю, что там что-то очень важное произошло. Опять же, что-то ускользающее от стороннего взгляда, но… какая-то… не то метаморфоза, не то – очередной виток развития и углубления Пушкина самого.

Драма «Борис Годунов» – она… поправьте меня… ему уже 26 было, когда он это написал. Это – глубочайшее философское размышление о русской истории.

Что происходило с ним в Михайловском? Как из человека, который пишет такие… ну… как это принято в литературоведении называть, «вольнолюбивые» стихи, он переходит к глубокой исторической философии?

А.Варламов:

— Одно другого не отменяет. Нельзя сказать, чтобы «Борис Годунов» предполагал некую ревизию его прежних взглядов, и он переосмыслил своё отношение к свободе и воле – нет. На самом деле, для Пушкина свобода всегда была непреложной ценностью.

Может быть, скорее, менялось его понимание свободы от… такой… внешней, политической, к свободе внутренней – вот его идеал в поздние годы. Но даже это не отменяет требования и свободы в обществе.

Понимаете… сейчас придём к «Борису Годунову», но мне бы хотелось сказать, что Пушкин не был сторонником железного порядка – никогда не был, ни какой-нибудь… там… «ежовых рукавиц», ни «строгой руки» – это не про него история.

А что касается Михайловского периода – вот, это опять, как раз, с чего я начал. Для него это было ударом. Для него, безусловно, когда ему нравилось на юге России, ему нравилась эта южная жизнь – шумная, бурлескная, знакомства, компании, женщины, в которых он был влюблён, за которыми ухаживал, стихи, которые он писал – всё это ему ужасно нравилось, всё это, в один час, оборвалось – грубо оборвалось, жёстко оборвалось, с его точки зрения, крайне несправедливо оборвалось. Ведь, все мы помним, что послужило поводом для ссылки в Михайловское – были перлюстрированы его письма.

Да, письма… я понимаю, в контексте нашей программы и нашего вечера… он пишет, что он брал уроки чистого атеизма, но… даже в этом нет ничего предосудительного – он не сделался атеистом. И он не говорил, что он стал атеистом. Он просто интересовался атеизмом, что для него – абсолютно нормально. Человек должен интересоваться всем – по крайней мене, для Пушкина, мне кажется, это вещь непреложная.

И, вот, тот факт, что Государство посмело вмешиваться в частную переписку, и за одно лишь намерение человека задуматься над чем-то, что не было тогда общепринятым, ссылать его в глухую деревню – это было несправедливо.

Но, вот, чем Пушкин… вот, я говорю… гениальность его человеческая – что он все неудачи умел обращать себе на пользу, то, что он все поражения умел превращать в свои победы.

И вот Михайловское – это тоже, если хотите, «самоизоляция». Михайловское – это тоже, если хотите, такой вот «карантин», где в течение полутора лет… или сколько он там был… по-моему, не два полных года он там был, но, по крайней мере, приближаясь к двум полным годам, он находился, вот… да, там, конечно, у него были какие-то друзья, были знакомые, но, по сравнению с тем, как он жил раньше, это было – иночество, это было – заточение, это была – сосредоточенность. Казалось, что всё было за то – сиди, пиши, не отвлекайся.

И меняется круг его чтения, меняются его увлечения. Он читает Библию, кстати, больше гораздо, чем раньше – я даже не знаю, читал ли он её раньше, но сейчас стал много читать. Он читает «Историю Государства Российского», он читает Шекспира. То есть, он, действительно, идёт вглубь. В его мышление – вот это прекрасное, гениальное романтическое мышление – начинает проникать историзм. И вот – он выбирает… прочитав Карамзина, он берёт вот этот вот сюжет русской истории, связанный с Царевичем Дмитрием убиенным, восшествием на Престол Бориса Годунова, Лжедмитрием, смутой – вот этот момент ему чрезвычайно важен, чрезвычайно интересен. И, конечно, глубина его мышления, вот то, что – Вы правы – в 26 лет он сумел так осмыслить русскую историю, вот этот нерв русской истории – взаимоотношения народа и Царя… народа, Царя и Бога – вот это, всё-таки, очень религиозная черта.

И здесь, как мне кажется, сам Пушкин… ну… в эти свои 26 лет, конечно, воцерковлённым его назвать сложно. Когда он заказывал, скажем, панихиду по Байрону в Святогорском монастыре, где через несколько лет будет похоронен, то… в общем, это была некоторая насмешка, да… когда он писал… заказывал эту панихиду. Но, тем не менее… и вряд ли он ходил в храм на службы, и вряд ли он вёл себя… вряд ли он вёл… такую… благочестивую христианскую жизнь. Но… скажем так… Пушкин в творчестве опережал Пушкина в жизни. Пушкин в творчестве гораздо раньше пришёл к Церкви, к Христианству, Православию, чем… вот… в своей обычной жизни.

И, конечно, «Борис Годунов» – это произведение абсолютно христианское, всё пронизанное христианским мироощущением – потому, что это трагедия, это пьеса, в которой главным действующим лицом оказывается Бог. Пусть Он не назван в списке действующих лиц, пусть там нет никаких реплик, но страх Божий, совесть, тема раскаяния, вот этот вот нищий… если помните… юродивый, который говорит, что Богородица не велит молиться за Ирода – вот это всё, всё в этой трагедии есть. И, вот, то, что он, на самом деле… мы говорили про его детство – он же в детстве был от этого всего очень далёк. У него было вот такое – светское, культурное, интеллигентное, либеральное, если хотите… какое угодно воспитание… ну, может быть, за исключением няни Арины Родионовны, хотя, с этой точки зрения, тоже – преувеличивать её роль тоже, наверное, нельзя… но, вот, то, что он проникся, помимо своей воли, оказавшись в русской деревне, рядом с монастырём, оказавшись вот в этом, по-настоящему русском мире – то, что он проникся русским православным духом… может быть, не стремясь к этому, а просто так получилось, так сложилось – вот, он дышал этим воздухом, и это всё отражалось в его произведениях – вот это, на мой взгляд, конечно, какое-то поразительное Пушкинское чудо…

А.Митрофанова:

— А мне сейчас вопрос пришёл на ум – Вы же классифицируете писателей, насколько я помню по нашему с Вами разговору об Михаиле Афанасьевиче Булгакове, на тех, кто судьбой ведом, и тех, кто судьбу ведёт, как бы, сам.

А Пушкина Вы – к кому относите? К «судьбой ведомым», или к «судьбу ведущим»?

А. Варламов:

— Я думаю, всё-таки, к ведомым. Я думаю, к ведомым. Другое дело, что, в отличие от Булгакова, который сопротивлялся судьбе, который был крайне ею недоволен и раздражён, Пушкин, всё-таки, с благодарностью, в конечном итоге, принимал всё, что с ним происходило.

Он был очень позитивный человек. Это, может быть, такое… дурацкое, плоское выражение, но то, что он всегда в жизни… у него бывали минуты уныния, бывали минуты тоски, печали, и это всё совершенно понятно. Но, опять же, вспомните это гениальное стихотворение «19 октября» – он много раз, как мы знаем, писал стихотворения, связанные с Лицейским днём, с 19 октября, но самое известное – вот это вот, которое было написано в Михайловском, с этими строчками: «Друзья мои, прекрасен наш союз…»

А помните, с чего начинается это стихотворение? С того, что лирический герой – ну, или… там… сам Пушкин – вот, он один, рядом с ним никого нет, он в одиночестве пьёт вино, и, вообще, всё грустно, тоскливо и ужасно. Но потом, вот, он начинает вызывать в памяти воспоминания о своих лицейских друзьях, он начинает писать стихотворение – и он преодолевает это одиночество! Он его побеждает. Он наполняется, как бы, радостью, дружеским общением, любовью – он оживает и воскресает!

То есть, творчество, действительно, было тем моментом, который позволял ему жить, дышать, существовать. Мне кажется, он был ужасно за это благодарен тому дару, который в нём есть.

И у Пушкина, как мне представляется, было некое доверие к судьбе. Оно, может быть, не сразу возникло. Больше того, из того же Михайловского – тоже не надо ничего идеализировать и округлять. По-человечески, он там страдал. Он хотел оттуда сбежать. Он хотел уехать за границу. Он ещё из Южной ссылки хотел уехать за границу, а потом – из Михайловского хотел уехать, и никуда, в итоге, не уехал. Но, всё равно, мне кажется, Пушкин-поэт – он, где-то, как-то, опережал Пушкина-человека. Потому, что человек злился, сердился, а поэт был благодарен Богу за всё, что с ним происходило.

Потому, что, на самом деле, конечно, у Пушкина – невероятно красивая биография. Невероятно красивая судьба. То, что он пережил, то, что он видел, вот эти вот переливы, то, что это было именно в той последовательности в какой в его жизни это случилось, вот это соотношение Москвы, деревни, Петербурга, Кавказа, юга, русского пространства, вот эта Пушкинская география, роман Пушкина с географией и с историей – он, конечно, абсолютно пленительный и завораживающий, но нельзя сказать, чтобы это было Пушкинское авторство.

Ну… положим… там… в Оренбург, когда он писал «Капитанскую дочку», он уже поехал по собственной воле. Но большинство, всё-таки, Пушкинских перемещений происходило… ну… не потому, что он так хотел, а потому, что так складывались обстоятельства, или, по-другому можно сказать – потому, что так вёл его Промысел, так вела его судьба. Не случайно он скажет, что случай – орудие Промысла. То, что могло показаться, на первый взгляд, случайным… ну, где-то вскрыли письмо, где-то ещё что-то случилось – на самом деле, в этом был заложен глубокий смысл, который он, в конечном итоге, благословлял.

А.Митрофанова:

— Удивительно то, что Вы отметили и радость его от ощущения жизни, и благодарность, что бы с ним ни случалось. Есть люди, с гораздо более, с точки зрения внешних событий, богатой биографией, но, вот… если нет этой благодарности, то, похоже, нет и плодов. Как думаете, насколько это важно?

А.Варламов:

— Ну… всё по-разному бывает. Вот, у Булгакова не было особой благодарности, а плоды, всё равно, были.

Я думаю, что вот так вот однозначно говорить, что вот… понимаете, тогда мы пришли бы к выводу, что только если ты Пушкин, или – такой, как Пушкин, только тогда…

А.Митрофанова:

— Да-да…

А.Варламов:

— Не так… всё очень по-разному!

А.Митрофанова:

— Нелинейно…

А.Варламов:

— Да, Пушкин, с этой точки зрения, он просто, конечно… такая… абсолютно идеальная фигура – вот, то, как была выстроена его жизнь. И, потом… ну… сказать, что он был абсолютно пассивен, и просто всё на него сыпалось, а он… там… терпеливо или благодарно принимал – тоже было бы неверно.

Он был, конечно, активный, жизнерадостный, чрезвычайно энергичный человек. Но, как мне кажется, он не тратил свою жизнь, – как будто, может быть, зная, что она будет не такой долгой – он не тратил её на какие-то бесплодные и бессмысленные ненужные вещи. В биографии Пушкина довольно сложно найти какой-то период, о котором можно было бы сказать, что вот это вот – было зря, это – лишнее, это было… вот… ни к чему, это вот – зачем? Хотя, наверное, с внешней точки зрения, можно сказать, что он… там… и выпивал с друзьями, и сколько он в карты играл, и волочился за женщинами, и… там… ходил на службу… То есть, понятно, можно найти какие-то такие периоды, но он всё всегда конвертировал в творчество.

Ухаживал за женщинами – богатая любовная лирика, играл в карты – ну, пожалуйста, вам – «Пиковая дама», и ещё можно вспомнить какие-то произведения, много ездил – тоже… всё, что он делал… в этом смысле, у него такой очень высокий, мне кажется, был коэффициент полезного действия. Вот, человек прожил – и отчитался о том, что он прожил. И отчитался так, что мы, до сих пор… вот… 221 год спустя после его рождения, про это говорим, и спорим, и думаем, размышляем, возвращаемся… и, вот, сколько будет русский язык, сколько будет Россия, мы будем возвращаться, обсуждать, вспоминать, перебирать его жизнь – и это, конечно, потрясающе!

А.Митрофанова:

— В программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня, напомню, ректор Литературного института, имени Горького, Алексей Николаевич Варламов, и мы говорим об Александре Сергеевиче Пушкине, которому 6 июня исполнится 221 год – вот, именно так я скажу, потому, что… ну… как-то… его присутствие в нашей жизни, по-моему, оно, с годами, только всё больше ощущается.

Прервёмся, буквально, на одну минуту – и вернёмся к этому разговору.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Митрофанова:

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается.

Ещё раз, здравствуйте, дорогие слушатели!

Я – Алла Митрофанова.

И – с нами на связи ректор Литературного института им. Горького Алексей Николаевич Варламов.

Мы говорим о Пушкине, поскольку 6 июня – его День рождения, и это уже совсем скоро, и это такая огромная фигура, и он так сильно на нас влияет – и в детстве, и в юности, и в зрелости, и, вообще, по-моему, во всех периодах нашей жизни, – что говорить о нём можно часами.

Алексей Николаевич, если позволите, мне бы хотелось немного ещё вернуться к «Борису Годунову» и к истории Пугачёвского бунта.

«Капитанская дочка» – это тема, когда Пушкин размышляет над нашей историей. Ведь, он не случайно, если я правильно понимаю, обращается к этой теме. Он пытается понять… у него же, среди друзей, те, кто, в дальнейшем, станут «декабристами» – люди, которых он тоже понимает и чувствует очень хорошо ( у него же эмпатия невероятная ).

Он ищет ответ на вопрос: а где в нашей истории, что, в какой момент пошло не так? Есть ли в его сознании такой вопрос, или это я придумываю себе? И – какие ответы он находит? Какие решения?

А. Варламов:

— Знаете, я бы здесь с Вами поспорил. Мне кажется, как раз, вот, Пушкинская идея – и тут он спорит с Чаадаевым… она, скорее, мысль Чаадаева – о том, что в русской истории что-то пошло не так. А если мы вспомним знаменитое письмо, которое Пушкин написал Чаадаеву в 1836 году, там же, вот, есть эти знаменитые слова, что: «… я оскорблён… многое меня оскорбляет, но, клянусь честью, ни за что на свете, я не хотел бы переменить Отечество, или иметь другую историю, чем ту, которую дал нам Бог».

А.Митрофанова:

— Да.

А.Варламов:

— И мне-то, как раз, кажется, что Пушкин хотел доказать, что в Русской истории – всё так. Это не значит, что она… там… хорошая и идеальная – идеальных историй не бывает. Но ощущение того, что в истории что-то пошло не так – оно рождает у нации комплекс некоторой исторической неполноценности, что, на мой взгляд, абсолютно неверно.

Я думаю, именно с этим пытается наша нынешняя идеология бороться, правда, довольно неуклюже. Потому, что, конечно, советский период – это… словом, так сложно объяснить. Но, в любом случае, – это я уже отвлекаюсь – Пушкинская позиция – она-то, как раз, и заключалась в том, чтобы даже в самых кошмарных страницах истории, к каковым, безусловно, относится восстание Пугачёва, – и Пушкин меньше всего был склонен преуменьшать ужас, жестокость, кровь, насилие, и всё, что происходило тогда – но, тем не менее, «Капитанская дочка» стала не какой-то вот… такой… чёрной разоблачительной книгой, а, всё равно, она стала гимном русскому человеку, служивому дворянству, милосердию, справедливости. А, всё равно, это… вот… такая… то, что он из этого кошмара, каким, на самом деле, была война с Пугачёвым… то, что он сумел создать такую книжку – почти, что, сказочную, удивительную, чарующую – вот… это тоже надо понимать.

Не на каком-то вот таком… благодатном материале это написал, да? То есть… ну… взял бы более спокойный, более прекрасный сюжет… Нет, он берёт трагические вещи.

Вспомните, он берёт трагические вещи, когда он пишет… ну… там… и «Бориса Годунова», мы о нём говорили, и когда он пишет «Медного Всадника», поэму – вот, это, вот, Петербургское страшное наводнение… Но, всё равно, везде, где есть Пушкин – это не разрушение, это не отрицание, это не скепсис, а, всё равно, это – утверждение, всё равно, это – прославление русского человека, России. Но это умное… он – патриот, безусловно. Он, безусловно и абсолютно – умный патриот. Вот, чего нам сейчас страшно не хватает – вот, такого умного, зрячего, честного патриотизма. Вот, это всё – в Пушкине есть. Поэтому, с моей точки зрения, Пушкинский взгляд на Русскую историю, как раз, таков, что она – велика, она глубока, она непостижима…

И, кстати, вот, когда я думаю про «Бориса Годунова», мне кажется, что один из самых для него сокровенных персонажей в «Борисе Годунове» – это Пимен. Я где-то, по-моему, уже даже об этом писал, что, как мне представляется, 25-26-летний Пушкин, в Пимене, вообще, описал идеальную жизнь. Вот, в молодости быть… участвовать в схватках, в пирах, быть активным участником истории, а в старости – уйти в монастырь и стать летописцем. Мне почему-то кажется, что, если бы Пушкину была дана долгая жизнь… ну, я не знаю, ушёл ли бы он в монастырь в прямом смысле этого слова, но вот этот вот… такой… уклон в историю, в летопись… вот, как Карамзин, на самом деле, да… Карамзин про себя говорил, когда писал «Историю Государства Российского», то, что «я постригся в историки». Вот, мне кажется, что Пушкин вот этот путь «пострижения в историки»… это был какой-то его идеал.

А.Митрофанова:

— Интересно то, что в «Капитанской дочке» он выносит в качестве эпиграфа пословицу «Береги честь смолоду…»

Мы сейчас смотрим на это несколько абстрактно, наверное… а что… какой смысл вкладывал сам Пушкин в эти слова? Что такое, вообще, дворянская честь? Понятие, которое сейчас кому-то, наверное, знакомо, а для кого-то… ну… как некий идеал, не имеющий отношения к нынешней жизни. Что это было за явление, и как Пушкин примерял на себя этот сюртук… или кафтан… простите за такую метафору?

А.Варламов:

— Ну, я не знаю, применительно к «Капитанской дочке», примерял ли Пушкин это понятие на самого себя… Он был, безусловно, человек чести, но, всё-таки, «Капитанская дочка» – это «Капитанская дочка». Это повесть, написанная от первого лица. Но, как мы помним, жанровые условия этой повести заключаются в том, что это – семейные записки, которые писал Гринёв, уже на склоне лет, где он описывает… вот… своё детство, свою юность, всё это… Пугачёвскую историю и историю своей женитьбы. А эпиграф – это то, что поставил публикатор. То есть, как бы… издатель. То есть, можно сказать, сам Пушкин.

Ну, помним мы все, что к каждой главе «Капитанской дочки», и целиком к этому произведению, приложены те или иные эпиграфы, но это уже – мышление не самого Гринёва, а мышление автора. И автор, действительно, дал… ну… автор, Пушкин, публикатор… да… издатель… дал такое сопровождение, такой эпиграф этому произведению.

Ну, с одной стороны, совершенно очевидно – это повесть, действительно, о дворянской чести. Потому, что это то, что… как мне кажется, всё-таки, Пушкин был… ну, я не могу сказать, что он был… такой уж… совсем сословный, классовый писатель, но, всё-таки, смотрите – в «Капитанской дочке» честь – это то, что требуется от дворянства. Эта, вот, знаменитая сцена, когда Пугачёв принимает… уже захватив Белогорскую крепость, принимает присягу, и все дворяне, кроме Швабрина, отказываются эту присягу принять, и всех он казнит, включая капитана Миронова, кроме Петруши Гринёва, который ему симпатичен из-за того, что тулупчик подарил. Но и Петруша отказался! Там: «Плюнь, да поцелуй злодею ручку…» – ему Савельич говорит… нет, он отказался. Тогда Пугачёв, как находчивый человек, придумывает, как сделать так, чтобы и Петрушу не казнить, и не заставить его от своей чести отказаться. Есть и предатель Швабрин. Но это всё – применительно к дворянству.

А если перейти на другие социальные круги, которые участвуют в «Капитанской дочке»…

А.Митрофанова:

— Казаки, например…

А.Варламов:

— … они переходят на сторону Пугачёва, и Пушкин их за это не осуждает. Потому, что – это не про них. Даже священник, если вспомним… священник – тоже признаёт Пугачёва государем, и Пушкин его за это не осуждает – потому, что у священника другая роль в этой истории. Его роль – не выдать Машу Гринёву. Он должен… как бы, задача священника – дать укрытие, не оказаться иудой по отношению к этой бедной девушке, дочери героя, и священник это выполняет. Священник это делает.

То есть, как мне представляется, конечно, в «Капитанской дочке» понятие чести является, действительно, сословным. Для остальных – важна не честь, важно – милосердие.

У Пугачёва нет чести, но Пугачёв – милосердный человек. И за это Пушкин его… прощает. И за это образ Пугачёва в «Капитанской дочке» – гораздо более тёплый, сокровенный, нежный… и, с этой точки зрения, наверное, исторически неточный – так, как, я думаю, что Пугачёв – это же было чудовище полное. И, как раз, если мы читаем «Историю Пугачёвского бунта» – историческое произведение – мы видим, что он был жестокий, свирепый, кровожадный человек. Но… в «Капитанской дочке» Пушкин его преображает.

То же самое касается и Екатерины. Пушкин не очень жаловал Русскую Императрицу. В конце концов, к ней можно было предъявить, примерно, те же претензии, которые он предъявлял к Борису Годунову. И, я думаю, что когда он писал «Бориса Годунова», он имел в виду и Екатерину, и Александра I. По соображениям цензуры, он не мог про них написать, но то, что он поднимал вот эту вечную русскую тему – насколько законно восшествие того или иного Государя на Престол… то, что, кстати, почувствовал Николай I, который взошёл законно… пусть, и кроваво, но законно взошёл на Престол, и поэтому Николай не дал согласия на публикацию этой вещи, а посоветовал Пушкину сделать исторический роман в духе Вальтера Скотта.

Ну, так, вот… тем не менее, в «Капитанской дочке»… она – сказочная вещь, абсолютно сказочная вещь! Пушкин и Царицу преображает и возвышает! И Царица там – крайне симпатична.

Помните, эту знаменитую сцену, когда она в Царскосельском парке, рано утром встречается с Машей Мироновой. Маша её не узнаёт, излагает её вот эту свою историю, и Императрица поступает с царским великодушием – она прощает Гринёва, который ни в чём, правда, не виноват. Но, тем не менее, она обустраивает счастье вот этих молодых людей. И, когда читаешь «Капитанскую дочку», то, по крайней мере, возникает такой очень достойный и очень уважительный образ Русской Императрицы. При том, что, повторяю, на самом деле, Пушкин относился к ней совершенно иначе.

Но, вот, опять-таки, его особенность: в его художественных произведениях, люди гораздо лучше, чем они были на самом деле.

А.Митрофанова:

— Сегодня, наверное, сказали бы, что это не вполне честно. А у Пушкина, действительно, ведь, сказочность повести «Капитанская дочка» – она какая-то невероятная просто! По количеству тех совпадений, которые там, в повести, встречаются, по тому, как… вот, Вы даже сравнивали, по-моему, Петрушу Гринёва с эдаким Иваном Царевичем, который… там… то щуку бескорыстно спасает, то горлицу, то ещё кого-нибудь, а потом – они платят ему добром, и помогают победить Кощея.

Действительно, так и происходит. А – почему? Алексей Николаевич, почему? У него же и в «Повестях Белкина» тоже – невероятное количество совпадений на единицу площади, если… там… «Метель», например, вспомнить.

Как он… он таким образом Провидение, или Промысел Божий вводит в свои тексты? Что это такое?

А.Варламов:

— Ну… в «Капитанской дочке», мне кажется, Промысел Божий, просто, что называется, белыми нитками… Опять же, по-пушкински, это сделано очень тонко, и, скажем, когда мы читали это в школе – обычные советские пионеры, безрелигиозные дети – конечно, мы про это не задумывались, и учителям не было никакой нужды об этом нам рассказывать.

Но, например, я уверен, что в каких-нибудь… там… православных школах… вот, мы говорили про тридцать седьмой год… в Европе, где детям давали Пушкина, им вполне могли это объяснять. То есть, вот это вот… то, что Пушкин и для советского дискурса подходил, и для несоветского – это, конечно, такая его уникальная особенность.

Но я думаю, что у него, в принципе, было вот такое сказочное мышление. Уроки Арины Родионовны не прошли даром. Мир для него был сказкой, и его герои очень часто были сказочными персонажами. Не всегда, и не везде, но, всё-таки, мне кажется, элемент этой сказочности – это какая-то особенность его мышления, и его видения мира. И, поэтому, для него эти совпадения – они у него получались очень естественными. Вот, ты читаешь, и ты этому, в общем, не удивляешься. Такое ощущение, что так и должно быть.

Вот, про «Повести Белкина» мы заговорили… «Метель». Ну, конечно, если Марья Гавриловна обвенчалась с каким-то незнакомым человеком, и это, со стороны этого человека, была шалость, то, конечно, она будет очень серьёзно относиться к этому браку, и второй раз не выйдет замуж. И тот гусар, который позволил себе эту шутку, тоже никогда не женится. Но Пушкин их простит, соединит, они, всё-таки, встретятся, и она ему скажет: «Так, Вы меня не узнаёте?» – он побледнел, и упал к её ногам.

Понятно, что в жизни так не бывает. И, вообще, всё, что описано в «Метели» – так не бывает. Но, раз написал Пушкин – так стало.

Вот, это, какая-то совершенно поразительная вещь, что, вот, он… как бы… вот, он… не то, чтобы навязывал действительности свои тексты, но – утверждал. В каких-то случаях, он оказывался мощнее, сильнее, чем законы жизни. И это было… вот, настолько мощная в нём была эта сила созидательная, вот, так он классно умел… вот… делать… вот… вот, раз написал – значит, так стало. И мы читаем, и мы – верим. «Ну, конечно… а как – по-другому? Ну, естественно, вот… только так и может быть!» – и за это мы его любим. Может быть, даже не осознавая, может быть, даже не понимая, но бесконечно ему доверяя. И благодаря его за то, что это так. Потому, что… ну… в этом есть какой-то очень утешительный момент!

А.Митрофанова:

— Витамины счастья!

А.Варламов:

— Может быть. Ну, не бывает… ну и что, что не бывает так в жизни… а, вот, раз Пушкин написал, значит – есть, и нас это как-то поддерживает, утешает, окрыляет, обнадёживает… вот… это в нём – очень здорово!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А. Митрофанова:

— В программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня – Алексей Николаевич Варламов, ректор Литературного института им. Горького.

Алексей Николаевич, а, вот, мы с Вами, в самом начале разговора, разбирали, что такое свобода, в представлении Пушкина, и Вы сказали, что от свободы во внешнем проявлении он двигался к изучению, постижению свободы внутренней. А что такое, для уже взрослого, зрелого Пушкина, внутренняя свобода?

А.Варламов:

— Мне кажется, для него очень важно было понятие независимости. Вот, всё-таки, добиться такой… вот, насколько он был независим и свободен, как поэт, как творец, насколько, действительно, он писал то, что хотел, и у него всё получалось. У него не было кризисов, у него не было неудач, у него не было слабых произведений, несостоявшихся произведений – это, на самом деле, не так часто в истории литературы бывает. Потому, что, даже если очень крупных писателей взять, то всегда можно говорить о том, что вот эта вещь получилась – сильнее, эта получилась – слабее… это – не про Пушкина. У него – всё на каком-то таком, совершенно феноменальном, уровне. И, я думаю, это, во многом, было связано с его ощущением полной свободы творчества.

А что касается свободы внешней, свободы, связанной с обстоятельствами – здесь всё, конечно, оказывалось много сложнее, и, если почитать воспоминания о Пушкине… даже переписку Пушкина – вот эту гениальную, виртуозную Пушкинскую переписку, мы видим, как он был стеснён финансово, зачастую, стеснён в обстоятельствах, плюс – семейная драма, связанная с Натальей Николаевной, плюс – Царская служба, которая была далеко для него не подарок, и он какие-то вещи переживал чрезвычайно болезненно.

Поэтому, я думаю, что… вот, с одной стороны, он провозглашал идеал вот этой самой внутренней творческой свободы, а, с другой стороны, он понимал, что этот идеал – неосуществим. И вот это знаменитое его:

На свете счастья нет,

Но есть покой и воля.

Давно, усталый раб,

Замыслил я побег…

— вот, это, на самом деле, то, что ему не удалось осуществить, то, о чём он, действительно, мечтал. Он мечтал от всех убежать, мечтал стать вот таким вот Пименом. Но Пимен был одинок, у Пимена не было семьи. У Пушкина была семья. С одной стороны, он был счастлив – как муж, как отец, и Наталья Николаевна, при всех сложностях этой истории, всё-таки, она подарила ему четверых прекрасных детей, но… но он очень тяготился – это правда, это просто видно, чувствуется, что он очень тяготился Петербургской светской жизнью.

Кстати, вот, мы про Булгакова сегодня говорили – Булгаков это очень хорошо почувствовал. Всё-таки, Булгаковская пьеса – она, такая, немножко недооценённая, оставшаяся в тени других его произведений. А его пьеса «Александр Пушкин» ( или, другое её название – «Последние дни» )… её, кстати, очень хорошо поставили недавно в РАМТе – в Российском Академическом Молодёжном Театре – Алексей Владимирович Бородин её очень хорошо поставил… но, как-то, всё равно – вещь, скажем так, не самая известная. Вот эту, именно, Пушкинскую стеснённость, Пушкинскую… такую… запутанность, опутанность узами – самыми разными, отношениями с самыми разными людьми, и желанием все эти узы разрубить – вот… Булгаков это очень хорошо передал.

Поэтому, я думаю, что в позднем Пушкине очень отчётливо выражалось, что, конечно, проблема не в политической свободе, как таковой – то, чего ему так сильно не хватало в молодости. Как бы, не в ней дело, не она до такой степени влияет на человеческое сознание, когда человек становится зрел. Но без неё, без этой вот свободы, всё равно… ну… плохо, трудно живётся.

И, поэтому, последние эти Пушкинские годы – они, конечно, с одной стороны, поражают его глубиной, его приходом к христианству – безусловно, просто… вот… чёрным по белому, это видно и в его лирике, и, вообще, в его ощущении жизни. Но, всё-таки, чувствуется уже, что он уже становится усталым. Какая-то усталость, которая в нём накапливалась, которая его тяготила, которая омрачала его чело, которая мешала ему жить, и куда-то его гнала – вот, это кажется… мне представляется в нём… в нём, конечно, это всё было.

А.Митрофанова:

— Вы знаете, во-первых, я Вам очень благодарна за то, что Вы объяснили, откуда у Пушкина, который, в моём сознании, какое-то абсолютное солнце искрящееся, светящееся, строки «На свете счастья нет, а есть покой и воля…», с одной стороны. А, с другой стороны, мне хочется сейчас обратиться к известным стихам «Отцы пустынники и жёны непорочны…» – ведь, это, как раз, уже поздний период, когда Пушкин, действительно, становится… ну… и человеком, гораздо более осознанно религиозным, чем, наверное, в ранние годы. Но вот эта молитва Ефрема Сирина, которая, абсолютно… такая… ну, как сказать… великопостная по духу, и тоже – очень светлая…

Как Вы думаете, в этих словах, в этом прошении к Богу – что для Пушкина было самым значимым, остро переживаемым, что ли? Почему, вообще, он взялся именно за этот текст? Ведь, так много прекрасных, действительно, молитв, и он сам об этом и пишет: «… сложили множество Божественных молитв, но ни одна из них меня не умиляет, как та, которую священник повторяет во дни печальные Великого поста… и… всё чаще мне она приходит на уста». Почему?

А.Варламов:

— Вы знаете… ну… за Пушкина – большая дерзость, конечно, отвечать, но, я думаю, что, действительно, среди очень многих христианских молитв, эта молитва поражает своей краткостью и красотой. Она, вот… даже, когда она звучит по-старославянски, и у всех нас она на устах, когда начинается Великий пост… я просто по себе помню это ощущение… но, вот… когда думаешь про Великий пост, всё-таки, разное бывает отношение… понятно, там: того, другого сейчас будет нельзя, и… ну, может быть, есть какие-то сверхблагочестивые люди, которые радуются тому, что чего-то будет нельзя – я про себя этого не могу сказать… но, вот, когда я в храме слышу эту молитву – это момент, которого я жду. Потому, что, действительно, она – прекрасна, как она звучит в русском, или старославянском, переводе:

«Господи и Владыко живота моего,

Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия

Не даждь ми…»

Вот… мне кажется, что… я дерзну сказать, что я понимаю Пушкина, которому даже, вот… какая-то мелодия, какая-то заворожённость вот этих вот… перечислений, вот это вот обращение «Владыко живота моего» – это очень поэтически звучит. Это как бы просится к тому, чтобы сделать ещё один шаг – и сделать эту молитву стихом.

То есть, я хочу сказать, что Ефрем Сирин – он был, безусловно, поэт, когда он написал эту молитву.

Ну, многие молитвы можно, с этой точки зрения, считать духовной поэзией, но… скажем так… вот… степень чистоты поэтической в этой молитве – она какая-то зашкаливающая. И Пушкин… вот… как поэт на поэта, среагировал на эту молитву.

Вот, как он остро чувствовал, как он ценил… там… я не знаю… Гомера, Данте, Шекспира, Гёте – вот, высоты человеческого поэтического духа… вот… как мне представляется, точно так же, в этом ряду он оценил Ефрема Сирина, творца вот этой молитвы. И, как Пушкин делал переложения… ну… того же, допустим, «Фауста» Гёте он сделал переложение… мне кажется, в этом ключе можно рассматривать и переложение этой молитвы.

То есть, я хочу сказать, что… ну, может быть, я не прав… но это был не только какой-то религиозный порыв, это, может быть, не только, и даже не столько знак того, что, раз он написал это стихотворение, значит, он стал христианином – думаю, не всё так просто и линейно, но… вот… то, что ему поэтически хотелось, именно, как поэту, эту молитву своими словами изложить – вот… вот это важно.

А.Митрофанова:

— Смотрю сейчас на строчку «Да брат мой от меня не примет осужденья» из этого текста «Отцы пустынники и жёны непорочны…»

Вы знаете, может быть, я и ошибаюсь, но у меня складывается такое впечатление, что Пушкин был человеком, который не умел обижаться… ну… или… если обижался, то очень быстро отходил – такой, отходчивый, да… то есть, он мог вспылить, надерзить, но – отходчив был.

А вот про осуждение… у меня такое впечатление, что это чувство было незнакомо его душе. А как Вы думаете?

А.Варламов:

— Ну… смотря, что считать осуждением. У него можно найти очень много злых эпиграмм, отзывов в его письмах. Он, вообще, был острый на язык человек…

А.Митрофанова:

— Был.

А.Варламов:

— Вот, именно – что чем считать. Я понимаю, что в советское время палку гнули в одну сторону, сейчас… вот… есть, как бы, желание – совсем Пушкина сделать православным, христианским, и, как можно больше, ему приписать христианских добродетелей, и, как можно, уменьшить список его страстей, или… каких-то, там… других человеческих качеств.

С одной стороны, намерение такое абсолютно понятное, благородное, но я – за какое-то разумное к этому отношение.

Он… я говорю… вот, как поэт – он, безусловно, христианской породы и природы. Как человек – я в этом не уверен. Но, главное, он сам это прекрасно осознавал.

Вот, это его знаменитое:

«Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон,

Среди детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней он…»

– это ведь… очень… достаточно точная характеристика. Он прекрасно видел все свои недостатки, все свои изъяны.

Другое дело, и вот в этом, как бы, такой, величайший Пушкинский урок – что он не тащил эти изъяны в свою литературу. Он, как бы, вот… был какой-то фильтр, что ли, если хотите. Было какое-то чистилище… я не знаю… как угодно это назовите, что не пропускало вот эти вот черты его характера. А, точнее, он как-то умел, вот, какой-то возгонкой, какой-то перегонкой обладать, что даже то дурное, что в нём было, то страстное, что в нём было – вот эта вот энергия – она, проходя через его дар, очищалась и становилась тем прекрасным Пушкинским наследием, тем, чем мы восхищаемся, тем, что мы любим, обожаем. Но… именно в этом его заслуга. Понимаете?

Может быть, цель христианина заключается в том, чтобы себя преобразить, свою душу, свою натуру, свою жизнь. Вот, насколько Пушкин преуспел в преображении самого себя – это большой вопрос. Хотя… тут, вот надо, важно сказать, что известно, что перед самой смертью… он же исповедывался… да… уже, когда тяжело больной был, после ранения смертельного. К нему пришёл священник, и священник сказал, что, выслушав исповедь Пушкина, он был поражён высотой этой исповеди, глубиной, пронзительностью этой исповеди.

И, вот, я думаю, что его творчество – оно было тоже, своего рода, вот этой вот исповедью, когда он невероятно поднимался… как поэт, как творец, он поднимался над собой, своими страстями, своей вот этой вот… повседневной, чрезвычайно разной, чрезвычайно пёстрой жизнью. Но именно – поднимался.

Потому, что, к сожалению, очень часто в литературе – и в русской, и не в русской, и в западной, и в современной, в какой угодно – мы, наоборот, видим, что писатели, поэты – они пытаются именно свои пороки, свою мерзость – всё, что угодно – они загоняют в литературу, они пытаются это эстетизировать, и тому можно найти очень много примеров. Но это не Пушкинский, это – антипушкинский путь.

Вот, что самое важное в Пушкине – это, действительно, движение вверх, движение к свету.

А.Митрофанова:

— Может быть, так и появляются те самые витамины счастья, которые, совершенно точно, поступают в голову, в кровь, когда читаешь Александра Сергеевича Пушкина.

Спасибо Вам огромное за этот разговор, Алексей Николаевич! Я… Вы знаете… пожалуй, спустя какое-то время, переслушаю его ещё пару раз, а, может быть, и больше. Потому, что очень многие вещи Вы для меня сегодня открыли заново, или – прояснили. Спасибо огромное!

А.Варламов:

— Спасибо Вам!

А.Митрофанова:

— Алексей Николаевич Варламов, ректор Литературного института им. Горького, был с нами на связи, и мы говорили сегодня, в преддверии Дня рождения Александра Сергеевича Пушкина, 6 июня, о нём, о его стихах, о его прозе, о его мыслях, и попытались, насколько это возможно, конечно, нам, скромным людям, проникнуть в его мир.

Алла Митрофанова – прощаюсь с вами.

До свидания!

Пушкин как наш Христос. Лекторий. Прямая речь.

Здесь можно, пожалуй, сослаться на одного Борхеса, который, и то чрезвычайно осторожно, намекнул, что в мировой литературе существуют всего три сюжета, точнее, он выделил четыре, но заметил, что один из них, в сущности, вариация другого. Два сюжета известны нам из литературы ветхозаветной и дохристианской – это сюжет о странствиях хитреца и об осаде города; в основании каждой сколько-нибудь значительной культуры эти два сюжета лежат обязательно. Иногда они существуют отдельно друг от друга, как «Илиада» и «Одиссея», иногда сливаются в один, как в случае Сервантеса, когда Санчо Панса – это странствующий хитрец, а Дон Кихот – вечно воюющий рыцарь. Иногда происходят с запозданием и в обратном порядке, как, например, в русской литературе, где странствия хитреца, чичиковские странствия, явно ориентированные на «Одиссею»,  предшествуют русской «Илиаде», написанной с огромным опозданием и называемой «Война и мир».

А вот дальше приходит сюжет новозаветный. Сюжет, который, называется у Борхеса «самоубийством бога». К сожалению, до сих пор ни в структурализме, ни тем более в любой другой литературной школе толком не разработан этот христологический сюжет, хотя на его существование с очень ранних пор намекали самые разные авторы.

Еще Лессинг заметил, что в истории Сократа есть уже все элементы истории Христа: круг учеников, предание себя на смерть, абсолютное бескорыстие, учение идеалистическое, учение притом, безусловно, о свободе. В сущности, Христос стал такой фигурой номер один, что не отменяет величия других христологических фигур в истории, а их довольно много, как это ни странно.. Я прошу вас не слишком серьезно относиться ко всему говоримому, а воспринять это с некоторой долей литературоведческой рефлексии. В конце концов, Библия тоже художественный текст, подлежащий формальному анализу.

Христос стал фигурой номер один по аналогии с классическим анекдотом, когда встречаются пастор и раввин и раввин с гордостью говорит: «Вот если Вам очень повезет, падре, каков может быть венец Вашей карьеры?» — «Я могу стать кардиналом». – «А если ОЧЕНЬ повезет?» — «Могу стать папой». – «Но Богом Вы стать не можете?» — «Нет, Богом не могу». – «А вот  наш все-таки пробился!» Это совершенно справедливая точка зрения. И, строго говоря, воскресение Христа – это единственное, по сути дела, отличие главной христианской концепции от всех остальных христологических мифов, которые в мире существуют. И с большой долей вероятности можно утверждать, что у Христа действительно получилось.

В основании почти каждой большой мировой культуры лежит миф о самоубийстве Бога. Некоторые такие мифы проследил сам Борхес, в частности, изучая историю Скандинавии и скандинавскую мифологию. Можно и у итальянцев проследить такую фигуру. Это фигура довольно очевидная, которая, кстати говоря, продолжает и копирует в некотором смысле основные этапы эволюции Христа, — это, разумеется, Данте, фигура изгнанническая, которая спускается в ад и, кроме того, выполняет еще одну важнейшую функцию – мы прекрасно понимаем, что  фигура христианского типа никогда не свидетельствует сама о себе. За ней всегда есть некто, пославший ее, на которого она всегда и ссылается. В случае Данте это Вергилий, на которого он ссылается прямо и который есть транслятор великих доблестей Рима, как бы непосредственный мотив преемственности вводится здесь сразу же.

 То, что фигура христианского плана никогда не может ссылаться на себя как на источник собственного учения, происходит не только потому, что ей нужна какая-то высшая небесная легитимация, а потому что это всегда очень скромная фигура, которая всегда вполне намеренно и сознательно переводит главный свет на стоящего за ней. И вот в этом главное отличие христианства от сектанства. Потому что вождь любой секты всегда есть фигура центропупическая, и в этом именно залог гибели этой секты. Тогда как основатель культуры – фигура по-настоящему божественная, всегда переводит свет на того, кто стоит за ним. И, естественно, в случае Пушкина мы наблюдаем точно такой же перевод. И Бог-Отец в случае Пушкина вполне очевиден – это тот самый Петр Великий, который  и принес нам божественного младенца. Уж потом от этого божественного младенца, что очень важно – пришедшего из колыбели человечества, из самого Чада, — он как раз и ведет род русской поэзии.

Но самое интересно: там, откуда, собственно, и вышел пушкинский миф и пушкинские корни, где-то далеко, на границе Чада, где, по всей видимости, по современным данным, и жил когда-то первые 11 лет своей жизни маленький Абрагам Ганнибал,  — вот там занятия поэзией считаются чрезвычайно престижными, более того, мужчина, не умеющий сложить песни, там считается таким же ничтожеством, как у нас, допустим,  мужчина, не умеющий плавать. И Пушкин, конечно, носитель этой высшей воинской добродетели. Более того, в этом таинственном султанате Логон, там именно воин считается главной поэтической фигурой, и, более того, если воин не может спеть песнь о своей победе, победа тем самым совершенно обесценивается.

Поскольку очень долго бытовал миф об эфиопском происхождении Пушкина, миф, ни на чем не основанный, опровергнутый только в ХХ веке, его корни принято было искать в Эритрее. Но именно потом, когда, наконец, делегация от Пушкинского Дома добралась до Логона, мы узнали многие корни, многие причины пушкинского отношения к своей лире, его абсолютно героического, в некотором смысле самурайского отношения к поэзии. Там, где боевые слоны до сих пор существенный вид транспорта, там спеть о победе, может быть, даже более важная вещь, чем победить.

Если говорить уж совсем серьезно и проводить вот эти структуралистские аналогии с пушкинским мифом, можно заметить одну совершенно феноменальную вещь. Пушкин, безусловно, создал нравственное учение, как создал его и Алигьери для итальянцев, как создал его Христос для всей европейской культуры. Но нравственное учение Пушкина находится в удивительной гармонии с его жизнью и в удивительном разладе с традиционными, навязанными нам представлениями о морали. Мне кажется, что самая высокая и самая гордая в каком-то смысле задача пушкинистики  — это прочитать нравственные заповеди Пушкина, попытаться вывести ту настоящую русскую религию, которая у нас, по большому счету, заменена литературой. Ведь совершенно очевидно, что русская литература, корпус ее текстов – это и есть наша русская Библия. Сказать, что эта Библия учит исключительно добру или, Боже упаси, правильному поведению, было бы совершенно неправильно. Но тем не менее определенные моральные запреты, очень своеобразные, очень нестандартные на фоне любых традиционных этических учений, там содержатся, и, более того, тот, кто соблюдает этот пушкинский нравственный кодекс, тот в России чувствует себя прекрасно, тому и уезжать никуда не надо. Он может, конечно, под небом сумрачной России вечно вздыхать о своей далекой Африке, но тем не менее ему здесь хорошо.  Правила жизни пушкинские – это правила такой жизни, чтобы в России было хорошо, чтобы страна была наша, а не эта.

Пушкин оставил нам удивительно точный нравственный свод, который полностью вмещается в шесть строчек:

Душа моя Павел,

(обращается он к сыну своего друга Вяземского)

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то.

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный.

Здесь есть уже как минимум две существенные нравственные заповеди. Пушкин нигде не говорит: делай так-то. Кодекс поведения в России может быть определен только, так сказать, апофатически – нет обязательных вещей, которые надо делать, но есть вещи, делать которые ни в коем случае нельзя. И на самом деле это и есть главное определение интеллигенции. Интеллигент – это не тот человек, который делает то-то, то-то и  то-то, это человек, который не делает нескольких очень простых вещей, но их он не делает никогда. Он не предает себя, свои принципы, ближнего. Он не ходит к власти на поклон и отстаивает право разговаривать с ней на равных, что есть его главная заповедь. И, наконец, он не руководствуется в своем поведении прагматическими соображениями. Все это чрезвычайно ясно и легко вытекает из пушкинской судьбы.

«Люби то-то, то-то» — это тоже непременно нужно, потому что если мы не будем чего-нибудь любить, все наши дела и поползновения ничего не стоят. Можно любить водку, можно любить женщину, можно любить даже карточную игру, но надо любить обязательно и очень сильно, без этого ничто не имеет смысла.

Именно точное соответствие биографии и заповедей, как правило, делает христологическую фигуру лежащей в основании конкретной культуры.

Если она отступает от своих заповедей, мы получаем прекрасного поэта, в лучшем случае. Иногда посредственного поэта, иногда выдающегося злодея. Но христологию создает гармония между учением и личностью. Это как раз случай Сократа, наиболее наглядный. Случай Христа. Идеальный практически случай Пушкина, где каждое слово подкреплено поведенчески, где любой отход от себя просто немыслим, потому что автор не сможет далее писать.

И вот на этом фоне самое интересное – это те добродетели, которые выделяет Пушкин. В одном из его писем сказано: «Мщение есть христианская добродетель». И, безусловно, умение соблюсти свое достоинство, умение соблюсти личную честь – это для Пушкина добродетель главная.

Мережковский в свое время  в лучшей, наверное, статье о Пушкине, которая существует в русской литературе, в цикле «Вечные спутники» прослеживает две линии русской поэзии: первая линия, восходящая к Пушкину, аристократическая; вторая линия, восходящая к разночинцам, к Некрасову, линия интеллигентская, линия недворянская. 

Я вообще думаю, что наше полузнание о Мережковском, наше безразличие к нему – это всего лишь следствие нашей духовной замшелости, отсталости. Я убежден, что лет через двести-триста Мережковский будет признан главным, если не писателем, то мыслителем ХХ века.

Так вот, в этом различении Мережковский совершенно справедливо замечает, что русская литература Пушкина предала. Почему? Потому что для Пушкина нет интереса в пользе, нет интереса в цели, нет другого целеполагания, кроме «звуков сладких и молитв». А польза называется «презренной».

Русская же литература в своем неаристократическом, «презренном» служении какому-то никому не нужному благу предпочла поставить словесность на службу идеям, на службу нравственной проповеди, а иногда, что есть худший случай, на пользу государству.

Пушкин весь в ужасе передергивается от этой идеи. Знаменитый диалог «Поэт и толпа», а вернее было бы «Поэт и чернь», потому что у Пушкина это чернь однозначно, — это ведь не диалог поэта с народом, это диалог поэта с идиотами, которые пытаются приспособить Божий дар к яичнице, то есть к изготовлению пищи.

Ты пользы, пользы в нем не зришь,

 (говорит он о бельведерском кумире)

Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?

Печной горшок тебе дороже:

Ты пищу в нем себе варишь!

Писарев, человек, в общем, неглупый и даже остроумный, но очень многого не понимавший в силу своей душевной болезни, отвечает на это репликой: «Ну а ты, возвышенный кретин, ты, сын небес, ты в чем варишь себе пищу? В горшке или бельведерском кумире? Или ты питаешься той амброзиею, которая ни в чем не варится, а посылается тебе в готовом виде из твоей небесной родины?»

«Совершенно верно, ты угадал, милый кретин, — хотелось бы сказать ему, — да, той амброзией, которая ни в чем не варится». Потому что для Пушкина забота о нуждах низкой жизни, забота о презренной пользе – абсолютный идиотизм, поэта Бог питает, поэт лучше птиц небесных. И здесь, кстати говоря, Пушкин абсолютно следует учению Христа. Прекрасная праздность, великолепная вольность, непривязанность ни к какой обязанности – «вот счастье, вот права».

По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…

Все, кто лезет с интересами презренной пользы, политики, нравственного воспитания масс, могут отправляться лесом, потому что культура совершенно не для того, молния не для того, чтобы на ней варили суп. И вот это прекрасное сознание бесполезности, любовь к праздности – это тоже еще одна очень существенная русская заповедь.

Я думаю, многие люди, живущие в России, иногда замечали: чем тяжелее и мучительнее их труд, тем меньше они за него получают. Нужно сказать откровенно, я многажды наблюдал: оплачивается в России только тот труд, который ничего не стоит. Или, более того, тот, который совершается в удовольствие и потому не замечается. В России ничего нельзя заработать систематическими, ненужными, страшно вредными и при этом отчаянными усилиями. Любой человек, который каждый день ходит на нелюбимую работу, рано или поздно окажется в положении того несчастного дурака, который вдруг увидел перед собой своего приятеля, никогда ничего не делавшего, просто пинавшего балду, по-русски говоря, и вдруг отрывшего у себя на огороде золотой самородок. Это типично русская история. Въехать в счастье на печи. И Пушкин это прекрасно понимает.

Пушкин – великий труженик, по десять раз переписывавший, бывало, одну строфу, в этом труде не видящий ничего обременительного, считающий его легким (Рифма – звучная подруга//Вдохновенного досуга), числящий этот адский труд по части досуга, Пушкин никогда в жизни не мог бы заниматься никакой систематической работой, а если бы он ею занимался, у него бы ничего не выходило.

На одной из лекций мне приходилось уже развивать мое чрезвычайно субъективное, но, думаю, верное определение гения, вернее, отличие гения от таланта. Нет ничего более враждебного гению, чем талант. У таланта все получается одинаково неплохо. Гений безобразно, отвратительно делает все, кроме чего-то одного, зато в этом одном он лучше всех. Больше того, гений может вообще ничего не писать. Об этом замечательно сказал Давид Самойлов:

В этот час гений садится писать стихи…
В этот час сто талантов садятся писать стихи.
В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.
В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи.
В этот час миллион одиноких девиц садятся писать стихи.
В этот час десять миллионов влюбленных юнцов садятся писать стихи.
В результате этого грандиозного мероприятия
Рождается одно стихотворение.
Или гений, зачеркнув написанное,
Отправляется в гости.
 Вот это совершенно справедливо. Гений больше делает для литературы, перечеркнув написанное и отправившись в гости, нежели выдавив из себя четыре никому не нужные строчки. Великолепная праздность, великолепная легкость отношения к труду – вот это как раз в Пушкине есть. Более того, любые попытки заставить Пушкина работать на благо отечества, как мы помним, заканчивались чем-то вроде отчета о саранче:

Саранча летела, летела

И села.

Сидела, сидела,

Все съела

И вновь улетела.

 И более точного отчета о борьбе с саранчой не мог бы выдумать никто, ведь так оно и было.

Есть еще одна очень существенная заповедь, которая осталась у нас от Пушкина, вот это, пожалуй, заповедь самая трудная к исполнению. Мы прекрасно помним стихотворение «Коварность», обращенное к Александру Раевскому, мы знаем, почему оно к нему обращено, мы знаем механизм появления Онегина, правда, к сожалению, многие из нас по-прежнему думают, что Онегин – это лишний человек, страдающий титан, умница, которому вдруг, именно потому что он умен, надоело предаваться однообразным наслаждениям, и вот он вдруг вырос над породившей его средой.

Ничего подобного. На самом деле, если мы вчитаемся в роман, мы заметим удивительную особенность – Пушкин никогда, если он сам называет свое произведение, а не когда публикаторы дают ему имя, Пушкин никогда не называет вещь в соответствии с главной идеей, пушкинская мысль, как правильно пишет Синявский, всегда съезжает по диагонали. «Капитанская дочка» не про капитанскую дочку. «Пиковая дама» не про пиковую даму. И уж конечно «Евгений Онегин» не про Евгения Онегина.

Евгений Онегин не более чем спусковой механизм сюжета, персонаж, с которым автор намерен свести счеты, потому что ему надели молодые бездельники, считавшие себя выше его. Он решает им показать, кто на самом деле чего-то стоит. Весь роман – это отчаянная и вполне удавшаяся попытка свести счеты с молодым хлыщом, выдающим себя за что-то.

Нужно заметить, что Евгений Онегин во всей галерее российских лишних людей наиболее неприятная личность. Мало того, что это, грубо говоря, дурак, который знает из «Энеиды» два стиха и в конце письма может поставить «vale», что современный школьник интерпретирует как обращение к некоей Валентине, потому что он и этого не знает.

Евгений Онегин – «ученый малый, но педант» именно потому, что он может потолковать о Ювенале, которого сроду не читал. Евгений Онегин не может дочитать до конца ни одной книги и «полку с пыльной их семьей» задергивает «траурной тафтой». «Труд упорный» литературный ему тошен. «И ничего не вышло из пера его».

 Более того, это хладнокровный убийца, который убивает Ленского единственно из страха перед совершенным ничтожеством – «вмешался старый дуэлист; // Он зол, он сплетник, он речист», но если он такая дрянь, то почему же ты так его боишься? Тем не менее страх перед ним оказывается сильнее любых нравственных тормозов, и, как совершенно справедливо на этот раз замечает Писарев, из этого мы видим, что Онегин – человек безнадежно пустой и совершенно ничтожный.

Я уж не говорю о том, как он поговорил с Татьяной, «очень мило поступил с печальной Таней наш приятель», замечает автор, и трудно не понять этой авторской ремарки.

Так вот, совершенно очевидно, что главным героем романа ни при какой погоде не мог быть Евгений Онегин. Главная героиня романа, протагонистка, о которой сам Пушкин говорит, что у нее было десть женских прототипов и один мужской, — это, разумеется, Татьяна Ларина, в которой узнаем мы и собственно пушкинские черты, ту же прелестную способность писать французские стихи, ту же задумчивость, ту же совершенно иррациональную любовь к русской природе, ту же любовь к гаданиям, то же пугливое воображение, ту же женскую, даже гермафродитическую сущность, потому что иначе Пушкин не может быть  так всевместителен: когда он пишет о Татьяне, он – Татьяна; и женственная, робкая, застенчивая природа поэта здесь дана как нигде.

Татьяна, разумеется, и есть главная героиня, с ее приятием судьбы, с ее памятью о долге, с ее мстительностью, потому что «сегодня очередь моя» — это никак не слова всепрощения. Она будет сейчас «размазывать» героя, и поэтому такой пошлостью выглядит предположение Набокова, что сразу после этого она должна, по идее, броситься в его объятия. Ничего подобного. Там не во что бросаться. Потому что Онегин – это совершенное и законченное ничтожество.

Может быть, по этой же причине Пушкин изымает из романа дневник Онегина, все же не чуждый некоего остроумия. Об Онегине сказано: «Слов модных полный лексикон,// уж не пародия ли он?» И вот пародия он именно потому, что овладел в совершенстве единственным навыком, и это не «наука страсти нежной», поскольку «наука страсти нежной», как видим, ему оказалась в конце концов недоступна. Он не умеет уговаривать, ничего не поделаешь.

Он овладел единственным навыком – он умеет презирать. А вот презрение для Пушкина – главный грех, который сравним с убийством и даже хуже убийства. Коварность, предательство, но в особенности презрение, высокомерный снобизм, умение ни за что поставить себя выше, умение быть всегда правым – это то, что Пушкину ненавистно особенно.  И все его отрицательные герои – а их довольно много, рискну я не согласиться с теми, кто говорит, что у Пушкина нет подлецов, у Пушкина есть свои подлецы, безусловно, но это не молчалины, молчалиных в пушкинском мире вовсе не принимают всерьез, это даже не скупердяи вроде Барона – все его отрицательные герои это прежде всего демонические сверхлюди, которые обожают презирать малых сих, а сами ничего из себя не представляют.

И вот местью этим демоническим сверхлюдям по большому счету и занят Пушкин, когда он пишет «Онегина». «Не презирай!» — вот главная пушкинская заповедь. Сострадай или не сострадай, если не можешь, издевайся, если хочешь, даже ненавидь, если хочешь, но не презирай. Это не прощается. Может быть, именно поэтому Пушкин – единственный в Лицее, кто не дразнит Кюхельбеккера. Он если уж и злится на него, то злится всерьез. Но именно он отказывается в него стрелять на дуэли, сказав прелестную фразу: «Брат, ты стоишь дружбы без эпиграммы, но пороху не стоишь». И после этого, естественно, остается только обняться.

Вот еще очень существенная черта пушкинского таланта, пушкинской нравственности, пушкинской морали, которая тоже нам заповедана. Мы прекрасно понимаем, что Дон Жуан, например, пушкинский Дон Гуан – это уж никак не образец нравственности. Тем не менее все-таки сострадание читателя на его стороне. Далеко не образец нравственности Татьяна, как мы понимаем. Потому что и у Татьяны есть свои пристрастия, есть своя мстительность. Да, и попробуй найди у Пушкина… Дубровский, что ли, какой-то образец морали? Да нет, конечно. Тоже типично романтический герой с теми же вспышками ярости и с теми же великолепными и бессмысленными жестами вроде появления в облике француза.

Но тем не менее есть еще одна очень существенная пушкинская заповедь, которую чрезвычайно трудно сформулировать. Зато следовать ей легко и приятно. В русской литературе есть еще один архитепический сюжет, который появляется впервые именно у Пушкина, потом наиболее подробно развивается у Достоевского, потом появляется множество раз в советской литературе. Правильнее всего охарактеризовать этот сюжет как убийство старухи, которую не жалко.

Это довольно странная история: почему-то в русской литературе чаще, чем в любой другой возникает мотив убийства лишнего человека, как бы ненужного, как бы мешающего. Ну вот давайте мы его убьем, и как нам будет хорошо. Та же история с «Пиковой дамой». Именно «Пиковая дама» есть как бы прасюжет «Преступления и наказания», который дословно потом реализован Достоевским, с той только разницей, что Пушкин, как автор аристократический, работающий гораздо более тонко, не снисходит до топора. «Дама ваша убита». Но убита она в процессе игры в фараон. И тут ничего такого, собственно, не происходит. Если старуха и умирает, то умирает от личного страха – представить Германа с топором мы не можем.

Но возникает один очень принципиальный вопрос. «Пиковая дама, — гласит знаменитый эпиграф, — означает тайную недоброжелательность». Что такое эта страшная старуха, под недоброжелательным, брюзгливым взглядом которой протекает вся русская жизнь? Эта тайная недоброжелательность пронизывает нас всех, мы все как будто находимся под пристальным, нелюбящим, злым, прицельным глазом. Очень часто, что греха таить, мы сами друг на друга так смотрим.

Тайная недоброжелательность, разлитая в воздухе и персонифицированная в образе этой старухи, так же естественна в нашем воздухе, как влага в Петербурге. Невозможно вдохнуть, чтобы не принять дозу этой тайной недоброжелательности. Те немногие мазохисты, которые иногда вступают в дискуссии в Интернете, почему-то поражаются, почему на них сразу, после первого их слова выливается такое количество ненависти. А потому что «Пиковая дама» – главная карта русской литературы. И убить эту «даму» невозможно. Эта страшная старуха повсюду. Обратите внимание, что Пушкин заставляет свою «Пиковую даму» произносить довольно гадкие вещи даже о русской литературе. Когда она спрашивает своего внука: «Да разве бывают русские романы?» А прочитав эти русские романы, говорит: «Отошли это князю Павлу и вели благодарить». В то время как уже в России существует и сам Пушкин, и «Юрий Милославский» и недурные романы Лажечникова – было бы из чего выбрать. Нет. «Отошли князю Павлу и вели благодарить». Презрение, тайная недоброжелательность и здесь разлиты в воздухе.

Почему же нельзя убить старуху? Вот вопрос, которым задаются автор и герой. И получают ответ: потому что нельзя. Потому что это нравственная аксиома. Вот и все. Старуху, сколь бы отвратительна она ни была, приходится терпеть.

Как раз сейчас мне приходится десятиклассникам давать «Преступление и наказание», потому что это уникальный в своем роде роман, в котором действие  завязывается в одной плоскости, сугубо умозрительной, теоретической, а разрешается в другой – бытовой, реалистической.

Достоевский ставит, в общем, теоретические вопросы. Можно ли ответить на теорию Раскольникова чем-нибудь вменяемым, чем-нибудь внятным? Нельзя. С точки зрения здравой логики, старуху надо убить обязательно. Алена Ивановна ужасная женщина, она третирует свою кроткую сестру Елизавету; кстати, а как же звали воспитанницу, которую третировала старая графиня в «Пиковой даме»? Для того чтобы мы уже окончательно получили архетипическую модель. Разумеется, Лизанька.

В обоих случаях это старуха, третирующая родню, старуха, дающая деньги в рост или, что еще хуже, утаивающая страшную денежную тайну. Старуха, которую ненавидит все ее окружение. Не случайно и Пушкин с такой брезгливостью пишет о постыдных тайнах туалета графини. С точки зрения теоретической, старуху не просто надо убить, это есть моральный долг всякого приличного человека. Но все последующие пять частей романа Достоевского на антропологическом уровне доказывают нам: нельзя. Нельзя, хотя и очень хочется. С убийством старухи в мир входит гораздо более страшное зло, чем старуха. И «Пиковая дама» тоже написана именно об этом.

Мы и рады бы уничтожить то отвратительное, что есть в нашей жизни. Но уничтожив это отвратительное, мы уничтожим в себе человеческое. И вся наша дальнейшая жизнь сделается бессмысленна. И будем мы сидеть в Обуховской больнице, бормоча: «Тройка, семерка, туз». Ну, правда, повезло и Лизаньке, она взяла себе воспитанницу и скоро будет такой же старухой.

Пушкинская мысль о том, что отвратительное убивать нельзя, потому что иначе мы убьем в себе человеческое, теснейшим образом связана с другой пушкинской мыслью, тоже заповеданной нам и тоже глубоко христианской в своей сущности. Это мысль о неприемлемости, постыдности, губительности бунта. Русский бунт для него бесмысленен и беспощаден. Хотя нам очень бы хотелось приписать Пушкина к любым ниспровергателям режима. Как, черт возьми, как это  соблазнительно! Как Христа приписывали к революционерам на французских баррикадах. Ужасно хочется приписать Пушкина к декабристам. Как замечательно в свое время говорила Тамара Габбе: «Книга Милицы Васильевны Нечкиной «Пушкин и декабристы» замечательна тем, что в ней нет ни Пушкина, ни декабристов, но есть одно огромное И на семьсот пятьдесят страниц». Ужасно хочется это И растянуть, ужасно хочется привлечь Пушкина на свою сторону.

Но, к сожалению, это невозможно.  Никакой русский бунт у Пушкина никогда не получает оправдания. Скажу больше, ситуация бунта, наиболее наглядно отраженная в «Медном всаднике», не только отвратительна, но и неизбежна, и она будет неизбежна ровно до тех пор, пока русская государственность будет состоять из этих двух составляющих: хладный гранит, угнетающий болото, и само это болото, подавляемое гранитом. Между ними нет ни контакта, ни диалога, они существуют независимо друг от друга. Сто лет гранит давит на болото, раз в сто лет порабощенная стихия бунтует и сносит всех, в первую очередь неповинных. Таких, как несчастный Евгений и его возлюбленная, живущая в маленьком домике на острове.

Вот в этом-то и есть пушкинское понимание стихии. Стихия неуправляема и не права. Я не сказал бы, что это аристократический взгляд на проблему, хотя, разумеется, у аристократа есть не убеждения, а предрассудки, и Пушкин эти предрассудки защищает. Но здесь дело не в сословном предрассудке. Здесь дело в ином.

Пушкину одинаково омерзительны и давление на это болото, и бунт этого болота, потому что это явления одной природы. А вот какой-то продуктивный вариант мог бы найтись, если бы между этим «гранитом» и «болотом» или между Поклоном и Болотом, говоря в сегодняшней терминологии,  наметился диалог, наметилось бы какое-нибудь взаимопонимание. Более того, наметилось какое-нибудь общее дело. Но ничего подобного не происходит. И вот это еще одна заповедь Пушкина, за которую, к сожалению, ему пришлось дорого заплатить.

 Сотрудничество «гранита» и «болота» — это иллюзия. Пушкин эту иллюзию полностью на себе опробовал, в отличие от многих своих друзей, которые с характерным, тоже априорным презрением говорили: «Нет, с этой властью никогда ничего общего…» Это говорил, например, Вяземский, который возмущался пушкинскими «Стансами», возмущался стихотворением «Друзьям», и возмущался стихотворением «Клеветникам России», однако, как справедливо замечала Ахматова, он этим возмущался в дневнике, а Пушкин сказал свое вслух и публично, а Вяземскому вся его хваленая фронда не помешала нацепить на задницу камергерский ключ. «Любезный Вяземский, поэт и камергер, <…><!—…—> На заднице твоей сияет дивный ключ…» Действительно, сиял, несмотря на всю фронду.

Так вот пушкинский урок заключается, безусловно, в том, что лояльность к власти опасна, что лояльность к власти губительна, но тем не менее лучше проделать этот опыт на себе, чем с презрением отвергать любые возможности делать добро. Здесь тоже сказалось пушкинское нежелание презирать.

И когда Бенкендорф предлагает ему в абсолютно провальной для него ситуации подать записку о народном просвещении, о народном образовании, Пушкин говорит:  «Не должно упускать случая сделать добро». И идет делать это добро, после чего, как он сообщает, «мне вымыли голову». И, в общем, всякая искренняя попытка сделать добро на государственном уровне в России заканчивается примерно так же.

Тут, понимаете, все, к сожалению, очень упирается в текущий момент. Все происходит буквально рядом с нами. Я помню, как я интервьюировал Пиотровского, директора Эрмитажа, и спросил, зачем он вошел в совет директоров ОРТ, хотя с ОРТ все понятно. На что он мне ответил: «Не должно упускать случая сделать добро». Как видим, Первому каналу от этого было ни горячо ни холодно, а Пиотровскому все-таки очень неприятно, потому что своя фамилия в таких списках – это, конечно, катастрофа. Сегодня мы присутствуем при другом мощном обсуждении: следовало ли Чулпан Хаматовой голосовать за Путина, если таким образом она, может быть, спасает жизнь больным детям? Разумеется, это глубоко ложная дилемма, потому что сначала, когда государство одной рукой делает все, чтобы невозможно было лечиться, а другой благотворительствует, участвовать в его играх по определению нельзя. Но у нас есть мощный аргумент – у нас есть наш Пушкин, который не нашел в себе сил презрительно отвергнуть эту возможность, который честно попробовал, который, едучи в Москву на коронационные торжества в сентябре 1826 года, имеет при себе только что законченного «Пророка», гипотетически с последней строфой: «Восстань, восстань, пророк России, //в позорны ризы облекись, // восстань, и с вервием на вые убийце гнусному явись!» — он едет к «убийце гнусному» и через три часа разговора выходит вместе с ним к подданным и слышит о себе: «Теперь это мой Пушкин».

Разумеется, найдется очень много людей, готовых его за это осудить. Но тем не менее нравственная заповедь Пушкина нам говорит в этом случае «не осуждай». Пробуй и надейся.

Почему же, собственно говоря? Ведь мы прекрасно понимаем, что сотрудничество с этой властью никого не спасет, а поэта замарает. Потому что тот, кто это знает, тот, кто априори презирает и не верит, — это не наш человек, не наша фигура. Потому что без веры, детской, наивной, бессмысленной, не может быть гения. Мне скажут, что это идиотизм. Очень может быть. В таком случае гений не может быть без идиотизма. На этот случай Пушкин нам оставил еще одну совершенно конкретную заповедь – «поэзия, прости Господи, должна быть глуповата».

Разумеется, когда я говорю о себе, мне самому совершенно неприемлемо с этой властью сотрудничать ни в чем, хотя позыв очень силен, желание сильно, сильно сознание значимости своей, которая появилась бы. Это значит только, что я еще недостаточно смиренная личность и недостаточно хорошо еще следую пушкинским заповедям, в конце концов, много ли мы можем назвать людей, которые бы им следовали?

А вот другая удивительно точная, удивительно пророческая пушкинская заповедь. О ней говорить сложнее всего, потому что она не формулируется словами. Нормальное состояние в России – это состояние незнания, непонимания, состояние мучительного выбора, состояние зависания между двумя полюсами.

Тот, кто знает, на самом деле не знает ничего. Тот, в ком происходит вечная буря, смятение и поиск, тот наш человек, и тот живет правильно, не приемлет никакой окончательности.

Протагонист в «Пире во время чумы», безусловно, Председатель. Но, как совершенно точно заметил Рассадин, а до него еще Непомнящий, композиционно лучшее стихотворение русской литературы – «Песня Председателя». Все сходятся, от Ходасевича до Цветаевой в том, что лучшего лирического шедевра не порождала русская литература.

«Песня Председателя» зажата между «Жалобной песней Мери» и появлением священника. За Предесдателем нет правоты. Председатель говорит священнику: «Святой отец, оставь меня». И вот этот-то как раз самое страшное. За лучшим текстом в русской литературе нравственной правоты нет. Но тем не менее мы понимаем и то, что изложенная в нем истина не окончательна. Правда Пушкина не в гордом презрении к смерти и не в милосердии, а в зависании между этими двумя полюсами. И тот, кто между ними болтается, из того никогда ничего не получится. Грубо говоря, тот, кто в России знает, как жить, на самом деле ничего не понимает и проживет неправильно.

Вспомним этот гениальный текст, который так соблазнителен, который неотразим как всякий соблазн.

Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой….
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

 

И дальше эти четыре страшных ямбических удара:

Итак, — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы

 И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может… полное Чумы!

За этим гениальным текстом стоит страшная моральная неправота. Потому что произносит его тот самый Вальсингам, который только что на коленях «труп матери, рыдая, обнимал».

И вот  в этом, в кураже над гробом, в вечном сомнении  в упоении, в этом лежит высшая мудрость Пушкина. Упивайся и всегда помни, что ты при этом не прав. Как это еще объяснить – я не знаю. Для этого, наверное, нет формулировки. Собственно, лучшая формула русской жизни это и есть упоение и раскаяние. Может быть, поэтому самое знакомое нам состояние – это похмелье. Состояние, в котором замечательно сочетаются память о вчерашнем восторге и нынешнее горькое покаяние. Кстати говоря, и Пушкин всегда считал это состояние весьма нравственно благотворным, а потому впадал в него весьма охотно.

Есть еще одна очень важная пушкинская заповедь, которая и есть основа вот этой странной русской христологии, русской версии христианства, — Пушкин прожил жизнь в тяжелейшем сомнении, более того,  в уверенности в некоторой неправильности и своего образа жизни, и своих взглядов, Пушкин прожил в твердом убеждении, что где-то есть другие правильные люди, настоящие люди.

 Кто в жизни шел большой дорогой,

Большой дорогой столбовой, —
Кто цель имел и к ней стремился,
Кто знал, зачем он в свет явился…

 С богом, в дальнюю дорогу!

Путь найдешь ты, слава богу…

Светит месяц. Ночь ясна.

Чарка выпита до дна.

 Конечно, это не от панибратства со смертью. Это от высшего доверия к жизни и к Богу, от нежелания искать  разгадку и от тайной веры, что все равно все будет хорошо, что бы мы об этом ни думали. Вот это ощущение мира как дома, в котором все без нас предусмотрено и без наших усилий будет хорошо, — это тоже очень пушкинское и очень существенное. И это нам тоже заповедано. Не надо слишком много думать – всё устроится. Отсюда вот этот великолепный фатализм.

Наконец нельзя не сказать об одной очень важной черте всякого христианского мифа: во всяком христианском мифе обязательно есть Иуда. Без Иуды не бывает ничего. Это не обязательно предатель. Это не обязательно человек, который лично предает Христа. Это враг, потому что он его имманентный противник по всем линиям, он его полная противоположность.

И такая противоположность в нашем христологическом мифе есть, это очень хорошо и наглядно. И это Булгарин. Удивительная фигура, которая в русской литературе и всегда стоит с клеймом предателя, потому что он доносит на своих коллег и дает советы правительству, как именно их должно преследовать.

У Булгарина много недурных черт. Во-первых, Булгарин – человек довольно большой храбрости. Если Пушкин все время говорит о «пугливом воображении» поэта, то в Булгарине нет никакой пугливости,   он храбрый малый. Он – вор, безусловно, он – отчаянный рубака. Он – предатель несколько раз. «Россию предает Фаддей// и уж не в первый раз, злодей!» — говорил о нем Лермонтов. Его биография весьма точно изложена в гениальной пушкинской пародии «Настоящий Выжигин»: Глава I. Рождение Выжигина в кудлашкиной конуре. Воспитание ради Христа. Глава II. Первый пасквиль Выжигина. Гарнизон. Глава III. Драка в кабаке. Ваше благородие! Дайте опохмелиться! Глава IV. Дружба с Евсеем. Фризовая шинель. Кража. Бегство. Глава V. Ubi bene, ibi patria <см.>. Глава VI. Московский пожар. Выжигин грабит Москву. Глава VII. Выжигин перебегает. Глава VIII. Выжигин без куска хлеба. Выжигин ябедник. Выжигин торгаш. Глава IX. Выжигин игрок. Выжигин и отставной квартальный. Глава X. Встреча Выжигина с Высухиным. Глава XI. Веселая компания. Курьезный куплет и письмо-аноним к знатной особе. Глава XII. Танта. Выжигин попадается в дураки. Глава XIII. Свадьба Выжигина. Бедный племянничек! Ай да дядюшка! Глава XIV. Господин и госпожа Выжигины покупают на трудовые денежки деревню и с благодарностию объявляют о том почтенной публике. Глава XV. Семейственные неприятности. Выжигин ищет утешения в беседе муз и пишет пасквили и доносы. Глава XVI. Видок, или Маску долой! Глава XVII. Выжигин раскаивается и делается порядочным человеком. Глава XVIII и последняя. Мышь в сыре.<!—см.—>

Всё это, разумеется, было. Булгарин был перебежчиком от Наполеона, потом  еще несколько раз предавал, врал, доносил, клеветал. Замечателен его ответ Дельвигу на дуэльный вызов: «Я видывал на своей жизни более крови, нежели г-н Дельвиг чернил». И думаю, что это правда. Думаю, что это не бегство от вызова, а вполне нормальное нежелание вляпываться в лишнюю историю. Булгарин храбр как всегда храбр подонок. У него есть такая храбрость, не только храбрость молодца против овцы, это вообще физическая храбрость наглого, безнаказанного человека. Есть и трусость. Трусость перед властью, трусость перед любым проявлением силы, трусость перед Богом, отсюда его робкая, заискивающая религиозность. И самое главное, что Булгарин – самая ненавистная в русской литературе фигура – это популярный писатель.

Вот ведь какая у нас в этом смысле удивительная страна: популярность у нас не гарантирует любви. Более того, все популярные фигуры масскульта прекрасно понимают, что народ их втайне ненавидит, все популярные властители, которым народ кадит, прекрасно знают, что народ после их смерти скажет о них самое худшее. Популярность в России – это залог народной ненависти. Высоким рейтингом у нас пользуется только то, что мы презираем. И мы потому и даем этому такой высокий рейтинг, что на его фоне мы превосходны. Мы только потому смотрим сегодня телевизор, чтобы на его фоне ощутить себя титанами, больше у нас, к сожалению, нет для этого никаких оснований.

Но именно то, что рейтингово, то и ненавистно. Дарья Донцова – этот Булгарин сегодня – не должна обольщаться тем, что народ ее любит. Огромные тиражи ее книг – это залог того, что ее ненавидят в России. И чем больше тираж, тем сильнее ненависть. Трех- и пятитысячные максимальные тиражи русских гениев в диапазоне от Пушкина до Некрасова как раз и доказывают, что хорошо может быть только то, чего мало. Мы любим только элитное, только превосходное, только доступное немногим, как, например, Рублевка.

Мы прекрасно понимаем, что чем общедоступнее фастфуд, тем хуже его качество. Булгарин, гордившийся тем, что первое издание «Выжигина» допечатывалось 7 раз и тираж достиг 28 тысяч экземпляров, прекрасно понимал, что эти 28 тысяч – это бумага для того костра, на котором он будет жарится в бесконечности, потому что имя его, конечно, забыто не будет.

Более того, Булгарин у нас проповедник обыденной нравственности в самом простом ее смысле: он трезвенник, с определенного, разумеется, момента, он моногамен, потому что кому он такой нужен? Он верноподданный слуга царя и отечества, а о Пушкине он пишет: «Можно ли было любить его, в особенности пьяного?» Разумеется, Пушкин для него синоним человека безнравственного. Кстати, и Николай Первый, тоже хорошая гадина, любил поговорить о том, что Пушкина привезли к нему 9 сентября 1926 года, покрытого язвами от дурной болезни, – ложь, конечно, ни на чем не основанная, но, с другой стороны, не проверишь…

И вот эта  демонстративная нравственность, подобострастие, если угодно, даже и гуманизм заведомо прожженных сволочей – это и есть черта русского Иуды. Он всегда лицемер, всегда государственник и всегда создатель массовой культуры.

Что же такое тот таинственный народ, который и придает у Пушкина окончательную легитимность всему? А вот это, пожалуй, показано наиболее наглядно в самом темном, в самом загадочном произведении Пушкина, которое можно перечитывать бесконечно и все равно не понять, потому что уж об очень непонятной материи оно написано. Не зря «солнце наше» кричало после этого: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»

Разумеется, «Борис Годунов» — произведение, которое не просто так не поддается ни одной постановке. И даже замечательный, по-моему, во многих отношениях конгениальный оригиналу  фильм Мирзоева все-таки не более, чем остроумный экзерсис на общеизвестную и все-таки таинственную тему.

«Евгений Онегин» — понятное сочинение. «Дубровский», «Пиковая дама» — всё более-менее логично. «Борис Годунов» тоже назван по диагонали и тоже не про Бориса Годунова. Разумеется, в драме два главных героя: Отрепьев и народ. И вот народ ведет себя как функция очень загадочная, и более того, Пушкин сам не знал, как закончить вещь. Вы все знаете, что беловой автограф заканчивается словами: «Народ. Да здравствует царь Дмитрий Иванович!» Народ послушно кричал бы то, чего от него хотят: «Что ж вы молчите? Кричите: «Да здравствует царь Дмитрий Иванович!» — «Да здравствует царь Дмитрий Иванович!»

Только в последней авторской воле, в единственном прижизненном вот этом тексте, появляется ремарка «Народ безмолвствует». Все-таки неожиданно в сознании  Пушкина весы склонились на сторону этого самого народа. И вот, пожалуй, здесь Пушкин дал самое точное определение нам с вами.

Мы – люди лицемерные («Нет ли луку? Потрем глаза» — «Нет, я слюней помажу»), мы люди двуличные, мы готовы кадить этой власти, требовать от нее чего-то, лишь бы она нас не трогала, мы готовы откупаться от нее. И когда мы говорим, что любим ее, нам верить не следует. «Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мертвых». Но вот одного у нас у всех  не отнять – это глубокого, глубоко запрятанного нравственного чувства, той нравственной легитимности, той нравственной санкции, которую мы или даем им, или не даем.

И вот как только мы перестанем ее давать, тут же сразу «кровь хлынула из уст и из ушей». Тут очень странная закономерность. Но закономерность эта, безусловно, есть. Народ не просто гигантская амеба, которая сегодня кричит: «Ура, наш царь! Да здравствует Борис!», а завтра: «Да здравствует царь Дмитрий Иванович!»  — нет. Это все-таки темная, лицемерная, жестокая, фальшивая, какая хотите, но это сила, которая в определенный момент вдруг безмолвствует.

И тогда ничего не поделаешь. Тогда кранты. Вот это удивительное пушкинское прозрение о том, что вся власть в России принадлежит только этой загадочной нравственной легитимности, когда –

Но знаешь ли чем сильны мы,Басманов? Не войском, нет, не польскою помогой, А мнением; да! мнением народным.

 Это, конечно, и фальшивое мнение, и покупающееся мнение, и часто меняющееся, и, более того, это мнение народа, который ни за что не хочет отвечать, который вечно делегирует свои права кому-то.

Но однажды вдруг наступает момент, когда он безмолвствует, когда вдруг в нем просыпается вот это вечное нравственное начало. И тогда с ним невозможно сделать ничего. И тогда после этого сразу Минин и Пожарский. И тогда высочайший взлет народного вдохновения и конец смуты, и начало нового этапа российской истории.

Вот страстная вера Пушкина в то, что этот темный, фальшивый, малый, как мы, мерзкий, как мы, — какой угодно — народ все-таки обладает непрошибаемым нравственным чувством и владеет правом отозвать свою любовь, когда ему надоедает эксплуатация, — вот это, пожалуй, и есть самый светлый оставленный нам урок.

Мы можем сказать, что мы и малы, и мерзки, но иногда мы начинаем безмолвствовать, и тогда все становится правильным. И в этом залог того, что Пушкин с нами; всегда же мы верим в то, что наш Христос встретит нас на небесах, как все христиане надеются встретиться во Христе, так все русские начиная с Гоголя надеются встретиться в Пушкине. Пушкин это тот человек, который явится в полном своем развитии через двести или триста лет. Эти двести и триста лет от нас бесконечно отодвигаются. Но тем не менее мы знаем, что наше будущее  — Пушкин. И это дает нам радость и уверенность.

 

Пушкин как наш Христос

 Будет Пушкин, это ее неизбежное  и светлое будущее.

 

Хотелось бы услышать ваше мнение на тему: Пушкин как персонаж «Евгения Онегина».

 Да нет. Это не в бронзе, конечно, что вы… Наоборот, сказать «национальный поэт» — это значит в огромной степени принизить его. Тургенев, напротив, доказывал, что мы узко трактуем Пушкина, мы видим в нем слишком национальное, тогда как на самом деле надо любить его всемирность, его европейскость, его открытость и так далее.

Сказать «национальный поэт» — это очень сомнительный комплимент. Я думаю, что Гоголь сильно преувеличивал свою близость с Пушкиным, при том, что, конечно, он – равновеликая ему фигура. И при этом, я думаю, Пушкин относился к нему с немалою досадою. Назвать его национальным поэтом – ну это как сегодня сделать комплимент, сказав: «Ты – настоящий верный путинец». Что-то в этом роде… Я думаю, это слишком узкая характеристика, это как раз не в бронзе он отлит. Пушкин – явление абсолютно всемирное, и в этом как раз его русская душа.

 

С какого возраста и что в первую очередь следует читать детям у Пушкина?

 Интересный вопрос, на самом деле. Я сильно подозреваю, что такой частной школы, очень сильно напоминающей Хогвартс, в России сегодня нет. Нет среды, которая воспитала бы Пушкина. Почему? Потому что Пушкина воспитывали несостоявшиеся реформаторы. Пушкина воспитывал Куницын, которому «дань сердца и вина». Лицей был построен для наследников, а достался в результате такой аристократии обедневшей.

По большому счету, если бы у нас сейчас был Лицей, в котором преподавали бы бывшие гайдаровцы, при условии, разумеется, что они были бы под строгим правительственным надзором, и над ними был бы какой-нибудь Энгельгардт, и они не слишком бы увлекались, и если бы при этом еще шла Отечественная война, то вот тут для Пушкина был бы хороший инкубатор.

Но думаю, что все это не за горами так или иначе… Особенно Отечественная война.

 

Кто, на ваш взгляд, пророчестововал о Пушкине?

Можно ли назвать Марину Цветаеву апостолом?

 Очень интересная точка зрения. У нас, если уж продолжать структуралистские аналогии, есть сретение, и все легко поймут, когда это сретение состоялось. Когда в Лицей в 1815 году приехал Державин, когда он еще спросил: «Где у вас нужник?», чем страшно разочаровал Дельвига. Пушкин прочел ему стихи, и после этого Державин сказал: «Оставьте его поэтом!» И была еще знаменитая фраза: «Скоро явится свету другой Державин: это Пушкин, который уже в Лицее перещеголял всех писателей». Дождался наследника.

Другое дело, что это сретение не сопровождалось пророчествами о Пушкине напрямую. Но тем не менее, пророчество о том, что  в России будет национальный гений, будут свои гении – вот, пожалуйста, ломоносовское пророчество чем вам не Иоанн Предтеча? И тоже дитя Петра, не видевшее Петра.

Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
 Российская земля рождать.

И она тут же родила… Вот он напророчестовал. Кстати говоря, Ломоносов – это очень в таком смысле предтеченская фигура. Не зря его Пушкин называет первым нашим университетом. И тут уж, если продолжать эти аналогии, можно много до чего договориться, до чего я договариваться не хотел бы. Тут появляется своя «Иродиада», это все, конечно, не нужно.

А как раз черты определенные у Ломоносова есть. Это быстроумие невероятное, универсальность, невероятная широта интересов и абсолютно пушкинская гармоничность развития. Ведь Ломоносов не просто первый наш университет, это силач, верзила, мне в ломоносовской биографии безумно нравится эпизод, когда Ломоносов идет по пустынному еще Большому проспекту Васильевского острова, обдумывая некое физическое явление, кажется, как раз северное сияние, и тут на него нападают три иностранных матроса, одного он валит с ног, двое других убегают в панике, а он, узнав от упавшего, что они собирались его ограбить, говорит: «Ах, каналья, так я тебя ограблю», сдирает с него одежду и радостно идет домой с трофеем. Вот в этом есть какая-то великолепная пушкинская задиристость. Легкость, вечное детство и, простите, неубиваемое физическое здоровье, потому что Пушкин это еще и образец замечательного физического совершенства, замечательной гармонии, неубиваемости. И это делает Ломоносова фигурой абсолютно предтеченского масштаба.

 Что касается апостолов… Пушкин был окружен этими апостолами, этими учениками, этими младшими современниками. Иногда это прямое апостольство. Иногда он открывается им, как Христос открылся Савлу, который становится Павлом на этом пути. Думаю, что с Тютчевым произошло нечто подобное. И разумеется, Языков, Баратынский, Лермонтов, в огромной степени Гоголь – эта среда ученическая существует, конечно. Существуют и близкие друзья, которые тоже с ним ходят рядом, но ничего не понимают. Такова фигура Вяземского, который только после смерти Пушкина понял, с кем он рядом находился.

 

Чем вы объясняете такое количество постановок Чехова и не очень большое, по сравнению с ним, постановок Пушкина?

 Чехов льстит слушателю, зрителю, потому что можно вчитать любую интерпретацию. Про чеховские драмы Толстой, по-моему, сказал очень верно: «Шекспир писал плохо, а вы еще хуже». Я очень люблю чеховские пьесы, но при этом испытываю к ним глубочайшую, вот такую толстовскую онтологическую враждебность.

Это пьесы, которые если не до трагедии, то до элегии, до чего-то музыкального, акварельного, прекрасного поднимают нашу жизнь. Мы все говорим: «В Москву, в Москву!» Мы все думаем, что мы поедем в Москву. «Музыка играет так весело!» Ну, вместо того, чтобы сказать там: «Чего это мы, на самом деле, сидим?» Разумеется, у Чехова мы этого не найдем. Мы найдем это в его прозе. Но пьесы у него возвышенные, прелестные.

Кстати говоря, «Вишневый сад» самая, наверное, пушкинская пьеса. Потому что мы прекрасно понимаем, что будет с Лопахиным в очень скором времени, и Чехов понимал. Трудящийся, энергичный Лопахин… Даже еще революции ждать не надо – придут недобросовестные конкуренты и настучат на него в налоговую.

А кто будет вечен? А вечен будет Симеонов-Пищик, который никогда ничего не делает, но у него на участке нашли какую-то удивительную белую глину, и эта белая глина помогла ему выплатить все долги – не надо ничего делать, и Господь все тебе даст. Вот в этом смысле, пожалуй, да, Чехов, конечно, пушкинский драматург.

 Чехова гораздо легче ставить. А попробуйте поставить,например, «Каменного гостя», и вы увидите, что сокровенный смысл пьесы все время ускользает. Вот та самая амбивалентность, то самое зависание между упоением  и раскаянием: Дон Гуан – постоянно кающийся мерзавец. Кто мог бы такое сыграть? Я думаю, только Колтаков.

 

Что нам читать из современной литературы и западной, и нашей? Очень много всего…

 Ну здесь я могу вам только позавидовать, потому что на самом деле не так уж и много, но если вам кажется, что много, то и слава Богу… Мне кажется, что самое интересное сейчас – это американская большая литература. Это и последний роман Уоллеса «Бледный король», это и роман Франзена «Свобода», это и Каннингем, да много, в общем… Много есть хороших авторов. Британцы есть замечательные.

 

Вот поступил чрезвычайно интересный вопрос: «О Наталии Гончаровой расскажите, пожалуйста…»

 Что касается Наталии Гончаровой… Это тоже удивительная, в некотором отношении христологическая фигура. Я далек от того, чтобы видеть в ней Магдалину, но «кто из вас без греха, тот бросьте в нее камень». Вот это пожалуй, верно.

Дело в том, что в семейных отношениях, в этих вот межчеловеческих делах Пушкин тоже для нас очень важный ориентир. «Мой идеал теперь — хозяйка, // Мои желания — покой, // Да щей горшок, да сам большой».  Вот это, наверное, зачем-то нужно… Пушкин – образцовый семьянин, что нам важно. Семьянин из раскаявшихся, из перегулявших, из отгулявших. Поэтому относящийся к семье с должной долей свободы, которую он разрешает, но и при этом блюдущий свою честь, говорящий: «Женка, охота тебе, чтобы всякие бегали за тобою, понюхивая тебе задницу?» То есть все-таки это такое несколько патриархальное отношение к семье. Пушкин, безусловно, Христос семейственный, Христос, у которого есть дети, о которых он заботится, который перед смертью говорит: «Я должен устроить мои домашние дела, я должен привести в порядок мой дом».

Более того, ведь Пушкин перед смертью прощает блудницу, что тоже очень точно и очень по-христиански. И когда Наталья в соседней комнате кричит: «Tu vivras!» («Ты будешь жить!»), рыдает, он говорит ей: «Ну, ничего, слава Богу, все хорошо». Просит: «Пусть она меня покормит», когда ему принесли  по его просьбе последнее в его жизни лакомство — морошку. Вот это как раз прощение блудницы, это, безусловно, очень христологическая тема.

Ну и то, что после этого она так удобно, так готовно воспользовалась этим прощением, это тоже очень по-русски

 

Как погиб Пушкин?

 Ну, вы это знаете, я думаю, лучше меня. Очень интересно другое: Пушкин был жертвой действительно очень масштабного заговора. Пушкин погиб в результате заговора, в нем участвовали самые грязные, самые мерзкие люди, которые были в тот момент при дворе, не говоря уже о том, что пружиной этого заговора были два гомосексуалиста. Я не хочу, чтобы меня заподозрили в гомофобии, но, видимо, Пушкин заповедовал нам, как минимум, довольно осторожное отношение к этим людям, может быть, еще и потому, что он всю жизнь становился жертвой именно их ненависти.  

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что <жопа> есть.<!—жопа—>

 Как вы помните. Дундуков-Корсаков был именно этим известен, как и Вигель, так что это тоже очень важная заповедь.

 

 Чувствуете ли вы на себе народную ненависть?

 Народную – нет. Она не народная.

 

Каково ваше отношение к мнению Бродского о том, что Пушкин выбран нашим поэтом, а при этом менее известный Баратынский более сильный поэт?

 Бродский считал лучшим поэтом Баратынского, а не Пушкина, потому что, как Баратынский он мог, а как Пушкин – нет.

Знаете, это всегда такая вечная ревность Баратынского к Пушкину, кстати, и к Лермонтову тоже. У нас есть два симметричных поэта. Есть Кушнер, продолжающий Фета очень точно, и есть Бродский, продолжающий Баратынского. Вот они так рядом и стоят — симметричные две фигуры. Хотя Кушнер, может быть, Тютчева продолжает в большей степени.

Маленький, сухонький Кушнер и вечно отчаянный и мизантропичный Бродский – это вот такая пара. Но то, что рядом с Пушкиным никто из них и близко не стоял, по-моему, совершенно очевидно.

А Пушкин в это время странным образом раздвоился, я думаю, на Слуцкого и Самойлова.

 

 

Как на ваш взгляд сочетается нравственная легитимность и сталинизм?

 Good . Они сочетаются довольно прямым образом. Я могу по-разному относиться к книгам Радзинского, хотя очень люблю его самого, и он человек хороший, достойный. Вот как раз  сегодня я его интервьюировал на «Коммерсанте»,  и выйдет в воскресенье это интервью на радио, там он много дельного говорит о Сталине. Конечно, гибель Сталина была предопределена тем, что он эту самую народную легитимность утратил. Утратил он ее после 1949 года. И еще немного – бунты начались бы. Они уже начинались. Начинались они сначала с ГУЛАГа, где людям было нечего терять. Потом они бы распространились. Не нужно думать, что наш народ – вечный раб. Сталин просто помер вовремя, а если бы не помер, то кончил бы совершенно определенным путем.

Я думаю, что сталинизм и нравственная легитимность напрямую соотносятся: до войны еще была эта нравственная легитимность, после войны она была утрачена почти сразу.

 

Как вы думаете, с чем связано постоянное упоминание Пушкина как внука Ганнибалов, в то время как у него еще трое бабушек и дедушек?

 Понимаете, вот как бы это сказать… на своих других трех бабушек и дедушек он не был так вызывающе похож. И потом, если перед вами посадить трех персонажей, один из которых негр, ваше внимание будет приковано к негру. Назовем его афроамериканцем, если кому-то так больше нравится, но именно арапские черты личности Пушкина нам чрезвычайно дороги – и как залог нашей всемирности, и как прямое преемство от Петра, и как африканский темперамент, и как, простите, глубокое родство между Россией и Африкой. Примерно тот же уровень трайбализма, примерно тот же уровень парламентаризма, тот же уровень каннибализма.

 

Правда ли, что Татьяне, когда она пишет письмо, тринадцать лет?

 Неправда.

 

Некий доктор полагает, что Онегин просто не может любить ребенка.

 Ну… Я понимаю, откуда пошло это заблуждение. От слов няни:

                               Мой Ваня

 Моложе был меня, мой свет,

А было мне тринадцать лет.

Мол, что же ты-то, дура, дылда, в свои тринадцать мучаешься?

Наоборот. К сожалению, Татьяне такие прочные семнадцать-восемнадцать, поэтому она, может быть, и не представляла для него особого интереса, а то глядишь…

 

Смотрели ли вы «Маленькие трагедии» в «Сатириконе»?

 Да. Мне очень понравилось. Я вообще очень люблю «Сатирикон».

 

 

Какая театральная постановка больше всего про Пушкина?

 Знаете, я видел пробы, где Колтаков играет Пушкина для хуциевского фильма, и лучше этого ничего себе нельзя представить. Наиболее близкое, как мне кажется, приближение к пушкинской эстетике – это Высоцкий в роли Дон Гуана, типологически очень близкая фигура. Но я не теряю надежды поставить когда-нибудь своего «Каменного гостя» и знаю, как бы я его поставил.

Это, наверное, кощунство ужасное, но мой Дон Гуан был бы отвратительный тип, Лаура была бы толстая, вульгарная баба и пела бы она не «Я здесь, Инезилья…», как поет она у Швейцера, а пела бы она «Вишню», тоже пушкинское стихотворение.

И вмиг зарезвился амур в их ногах,

Пастух очутился на полных грудях.

И дальше бы они совокуплялись при мертвом, это бы их очень возбуждало. «Постой… при мертвом!.. что нам делать с ним?» В этом слышится какое-то: «А! А мы сейчас с ним что-нибудь сделаем!» Да? И после этого они бы, раздеваясь, завешивали бы его мантильями, шляпами, наряжали бы всячески. Это было бы очень весело. Такая некрофилическая порнушка. И потом Дон Гуан с Донной Анной тоже вел бы такой очень сальный диалог.

Так, разврата

Я долго был покорный ученик…

Как бы говоря: «Иди сюда, сейчас я тебе покажу такие французские штучки!»  

А потом появлялся бы невысокий, сухонький, без всякого звука громкого, без всяких каменных шагов, очень маленький Командор, который бы просто говорил: «Дрожишь ты, Дон Гуан?» И тот бы, весь трясясь: «Я? Нет! Я звал тебя…» Очень здорово можно было бы сделать.

Более того, вот эта прелестная амбивалентность пушкинских текстов меня так мучает: была у меня идея, и она до сих пор обсуждается довольно интенсивно, правильно поставить наконец «Моцарта и Сальери». Потому что Моцарт, вечно порхающий, ликующий – ну, что это такое?! Моцарт – серьезный, мрачный гений, тяжелый человек, который, конечно, издевается над Сальери и наводит разговор на отравление совершенно сознательно, когда он ему говорит:

«Да! Бомарше ведь был тебе приятель;

Ты для него «Тарара» сочинил,

Вещь славную. Там есть один мотив…

Я всё твержу его, когда я счастлив…

 

А после этого:

Правда ли, Сальери [ пододвигая ему рюмочку ],

Что Бомарше кого-то отравил?

 Тот в ужасе:

Не думаю, он слишком был смешон

Для ремесла такого. 

И Моцарт бы саркастически отвечал:

Он же гений, Как ты да я. А гений и злодейство — Две вещи несовместные. Не правда ль?

Вот это чистый соблазн, чистое самоубийство, потому что гений не может быть дураком. Моцарт – мрачный человек, который в конце говорит: «Слушай же, Сальери, мой «Реквием»» и после этого Сальери медленно сползает под стол. Вот это можно было бы здорово сделать. Поставить две такие части: в одной части «Моцарт и Сальери», в другой – «Маленькие трагедии», ровно наоборот обычной трактовке, доказав, что гениальный в своей амбивалентности пушкинский текст выдерживает и так и эдак.

Ну, если мне когда-нибудь захочется подставиться окончательно и окончательно нарыть над своей репутацией курган, я, может быть, так и поступлю.

 

Нравится ли вам постановка «Медведя» в Театре современной пьесы»?

 Понимаете, корпоративность не разрешает мне правильно вам ответить. Я считаю, что пьесу надо играть так, как она написана. И тогда, может быть, что-нибудь получится. Но вот, как говорит тот же Радзинский совершенно точно:

«… есть три пьесы: одна, которую пишет автор; вторая, которую ставит режиссер и третья, которую видит идиот-критик». Вот, к сожалению, это все, что я могу сказать…

 

Стихи какого поэта, по вашему мнению, максимально приближены по сложности конструкции  и богатству мыслей к стихам Пушкина?

 Я бы не сказал, что стихи Пушкина уж очень сложно сконструированы. Наоборот, они довольно  прозрачны. Я думаю, что по ходу мысли, по логике развития образа ближе всего Пастернак, но именно по тому, как выстраивается внутренний поэтический сюжет.

 

Почему Гончарова? Чем она покорила гениального человека?

 Мне кажется, она выглядела очень хорошо.

 

Осознают ли гениальные люди масштаб своего дара?

 (смех в зале)

 

Как сегодня относиться к няне в судьбе Пушкина? Нас воспитывали в понимании, что няня – представитель народа.

 Вы знаете, это так и есть. Она, безусловно, представитель народа, и, более того, именно благодаря ей он впитал тот великолепный цинизм, ту великолепную нравственную амбивалентность, которая есть в народе и народных песнях и которая есть в «Песнях западных славян» вышеупомянутых, — домашнее отношение к миру, домашнее отношение к Богу, легкость отношения к смерти, доверие к судьбе, доверие к Богу, «не думай, все устроится», суеверие, приметы («Татьяна верила преданьям простонародной старины…»), знаменитый заяц, знаменитый поп, с которыми нельзя встречаться, — все это, конечно, от няни. И потом, разумеется, «Выпьем с горя; где же кружка?» Где вы еще найдет такого милого собутыльника, как добрая русская старуха?

 

Есть ли проблема в том, что некоторые уже не могут читать стихи Пушкина без словаря?

 Да, собственно, некоторые и не ходят без помочей, да что же поделать? На самом деле он как раз самый понятный поэт. Я думаю, что первый русский поэт, которого можно читать без словаря, это Державин, а дальше шло все понятнее и понятнее.

Это современного поэта трудно читать без словаря, потому что, например, что такое «хедхантер», я так и не знаю до сих пор. Но это поправимо.

 

Как вы прокомментируете ежегодное широко освещаемое десятое февраля как дату смерти поэта, на этом фоне летом отмечаются только юбилейные даты рождения.

 Знаете, у меня была такая гипотеза, в «ЖД» изложенная, что у всякого народа, здесь живущего, есть два праздника, которые соблюдает коренное население. Они были и у большевиков, они были до этого у христиан, условно говоря, «день жара» и «день дыма»: главный зимний праздник и главный летний праздник. Ну, так, условно говоря, Первое мая и седьмое ноября. Пасха и Рождество. Ну, и Пушкин очень вписывается в эту христологическую традицию. Вот летний день рождения,  шестое июня – день пробуждающейся природы, и зимний день смерти – десятое февраля. Он в «день жара» и «день дыма» вписывается как раз очень точно.

Но даже и в смерти есть какой-то оптимизм, какое-то завещание, свет морального торжества, который всегда разлит в таком удивительном воскресении. Не говоря о том, что февраль — это уже канун весны. Даже и сейчас, когда мы в феврале  отмечаем еще раз день смерти Пушкина, мы отмечаем его в совершенно другой стране, где народ уже безмолвствует, а там, глядишь, что-нибудь и скажет. Кстати говоря, есть у Пушкина замечательные совершенно стихи, очень подходящие к текущему моменту, — «Эхо». Помните, да?

Ты внемлешь грохоту громов,
И гласу бури и валов,
И крику сельских пастухов —
       И шлешь ответ;
Тебе ж нет отзыва… Таков
       И ты, поэт!

 Вот «Эхо Москвы» столько сделало для того, чтобы защищать разных людей, а сейчас ему «нет отзыва», сейчас , когда его гнобят все остальные: «Да ладно, да они договорились… да все обойдется…» Так что пушкинское «Эхо» — это тоже великое пророческое стихотворение. «Тебе ж нет отзыва».

 

 Почему в Европе Пушкин менее популярен, чем Чехов и Достоевский?

 Ну, знаете, Христос в христианских странах тоже более популярен, чем, например, в исламских. Это совершенно естественно.

 Почему Пушкин  завещал детям не писать стихов? Если это правда…

 Он завещал немножко иначе. Он писал жене: «Кем-то будет Сашка? Не дай Бог ему, как отец, писать стихи да ссорится с царями. В стихах он батьку не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет». Это замечательные слова.

У меня есть такая теория, довольно глупая: я думаю, что дети осуществляют наши неосуществленные мечты. Пушкин мечтал о военной карьере, и один из его сыновей был военным. Пушкин мечтал быть красавцем и всех пленять, и Мария была красавица. Пушкин мечтал быть  домоседом и правильным семьянином, и Григорий был правильным семьянином, хранителем очага. Иногда я думаю, что Пушкин мечтал быть ничтожеством, чтобы его никто не замечал, и эта мечта тоже в детях воплотилась с достаточной полнотой.

 

Вы не находите, что от только что прозвучавшего «Манифеста русского интеллигента» уже недалеко до единой политической платформы?

 Да очень близко, понимаете? Достаточно всей русской оппозиции подписаться под словами «Люби то-то, то-то, // Не делай того-то».  Но «пиковая дама», тайная недоброжелательность так сильна во всех этих людях , что даже представить их собравшимися в одном месте, вот как сейчас, мне очень трудно. Уже обязательно кого-нибудь объявили бы предателем.

А так-то, Господи — провозгласить, что Пушкин лучше всех и под это дело создать платформу, и не было бы проблем.

 

Кого читать из современных поэтов?

 Пушкина, разумеется. Но если говорить серьезно, то как раз сейчас время стихов, и в этом смысле у нас еще все успешно. Я мог бы назвать очень многих авторов в диапазоне от Новеллы Матвеевой, которая, слава Богу, продолжает прекрасно работать, до Кушнера, который тоже к нашим услугам. Аля Кудряшева – замечательный петербургский поэт. Игорь Караулов – замечательный поэт, живущий в Москве. Да много хороших-то. Меня можно почитать для разнообразия.

 

Как Пушкин выстраивал сюжет будущего драматургического произведения в голове? Были схемы, сетка? Известно ли нам что-нибудь?

 Очень многое известно. Известны планы, вот эти стремительные черновые наброски, где каждый переход, каждое действие обозначены одним коротким словом, вот эти бесконечные тире. Все это написано, все это издано.

Кстати, интересная вещь – как возникало стихотворение? как возникала мысль? Я думаю, что как только возникало странное, трудноуловимое чувство гармонии, чувство своей уместности на свете, чувство очень христианское, чувство божественного равновесия между собой и миром – вот тогда появлялся текст. Потому что Пушкин как раз и есть поэт этого божественного равновесия. Чего, собственно, я вам всем и желаю. 

вопросов для обсуждения

вопросов для обсуждения РСНСТ 225: УБИЙСТВО, БЕЗУМИЕ И БЕЗУМИЕ: РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XIX ВЕКА

 

Это учебный план примерно для первого половина курса. Я предоставляю вам базовую информацию о каждом автора и с несколькими вопросами для рассмотрения в ходе обсуждения. За конкретных заданий, обратитесь к «Общей программе и расписанию Задания.»

 

сент.1: Введение. Объяснение цели и политика курса. Обзор русской литературы и культуры вплоть до Пушкина. Создание русского литературного языка и его значение для Пушкина и др. Ключевые фигуры восемнадцатого века: Василий Кириллович Тредиаковский (1703-1769), Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765), Александр Петрович Сумароков (1718-1777), Денис Иванович Фонвизин (1744-1792) и Николай Михайлович Карамзин (1766-1826).

 

сент.3: Пушкин, «Пиковая дама»

 

Как вы скоро узнаете, Александр Сергеевич Пушкин (1799-1837) традиционно самый почитаемый и Самый читаемый русский писатель. Даже сегодня большинство русских, которых вы встретите, будут смог процитировать несколько стихов из его стихов. Его популярность, как среди ученых и широкой публики, никогда не переводилась на другие страны. Что все это дает вам? Канон важны для нас сегодня? Что хорошего в -измах?

 

По разным причинам мы сконцентрироваться на его прозаических произведениях.Поскольку вы читаете эти первые рассказы, подумайте об идее национальной литературы. Пушкин помогли создать образ писателя, который также является ведущим политический, культурный и идеологический деятель.

 

Какая связь между историей а как об этом сказано в «Пиковой даме»? Составьте график для себя. Наметьте порядок каждого события в рассказе и тогда сравните это с тем, как Пушкин рассказывает свою историю. Обрати внимание на воспоминания и предчувствия.Вы понимаете понятия фабула и сюжет?

 

—Обратите внимание на использование чисел в рассказе. Пушкин наслаивает свой текст цифрами, иногда довольно юмористический эффект. Найдите числа в тексте, а затем посмотрите, сможете ли вы сделать некоторые выводы об объектах, которые они модифицируют. Что такое общий символизм нумерологии? Что, например, входит тройки?

 

—Точка зрения. Кто рассказывает историю? Обратите особое внимание на встречу Германа с графиней (стр. 223-224). Подумайте о том, где стоит рассказчик, когда он рассказывая эту историю.

 

8-10 сент.: В «Сказках о покойном Иване» Петрович Белкин, обратите особое внимание на вводную переходы. Кто рассказывает историю? Почему Пушкин так много платит внимание на источники его повествования? Можете ли вы связать стиль, тон и язык каждого рассказа предполагаемому рассказчику? Как вы читая, спросите себя, кто эти рассказчики и почему они описывают что они описывают.

 

Романтизм. Пушкина часто считают Ведущий русский писатель-романтик. Что это значит? Почему это важный? В «Выстреле» кого вам напоминает Сильвио? Думать о способы, которыми мы могли бы связать эту группу историй. Есть ли более широкие категории, в которые мы могли бы их вписать? Кто-нибудь из них кажется из место?

 

—Литература и реальность. Который из истории здесь реалистичны и почему? Что значит «реалистичный» значит?

 

—Заказ. Вы можете понять, почему Пушкин намеренно поместил бы пять рассказов Белкина в их особое приказ?

 

15-17 сент.: Пушкин, «Капитанский Дочь», «История Пугачева», «Египетские ночи»

 

—История и литература. Обе истории для на этой неделе связаны с пересказом Пушкина (и, тем самым, с реинтерпретацией) исторических событий. Убедитесь, что вы имеете базовое представление об этих Мероприятия.А теперь сравните то, что вы о них узнали, с пушкинскими рассказы. Каков смысл истории у Пушкина? Почему важно его? Какие выводы мы можем сделать о Пушкине как историк?

 

—Как Пушкин относится к женщинам? Как Клеопатра входит в историю? Сравните это изображение с предыдущим женщины в рассказах Пушкина.

 

—Сны. Рассмотрите различные сны и который мечтает о них в «Капитанской дочке».«Можете ли вы сделать несколько общих наблюдения над этими снами. Помните наш разговор об этом, когда мы доходим до «Преступления и наказания».

 

22-24 сент.: Лермонтов, герой нашей Время

 

Михаил Юрьевич Лермонтов (1814-1841) был возможно, величайший романтик России. Его лучше всего помнят как поэта. а среди его многочисленных произведений — «На смерть поэта».

 

Внимательно читайте Набокова (Кто это???) введение.Вспомните об этом, читая роман Лермонтова. Ты согласны с набоковской оценкой произведения?

 

—Где Кавказ? Какие группы там живут люди? Чем русские иероглифы отличаются от других в этом романе? Как Лермонтов, русский, изображает других?

 

—Рассмотрите акт дуэли. Что у нас есть узнали об этом?

 

— Экзотизация другого.Лермонтов делает? слишком романтичны черкесы и их преимущественно тюркские диалекты? Как он описывает другие народы? Замечаете ли вы различия между различные повествовательные голоса?

 

29 сентября: Гоголь, «Дневник сумасшедшего», «Нос», «Шинель», «Как поссорился Иван Иванович с Иван Никифорович», «Иван Федорович Шпонька и его Тетя. »

Джеймс М. Холквист, «Дьявол в штатском: Мархенвельт в рассказах Гоголя»

 

Николай Васильевич Гоголь (1809-1852) находится в разными способами, самого «современного» писателя мы будем читать.Его рассказы полна словесной пиротехники, призванной бросить вызов основным понятиям чтение и запись. Вопросы, которые следует рассмотреть при обсуждении этих Рассказы Гоголя:

 

Вопрос о зле, точнее, злые и иррациональные силы в этих историях. В какое большее системы и/или структуры, помещает ли Гоголь своих персонажей (например, сексуальность, христианство и т.д…)?

 

Форма

: можете ли вы определить и предоставить экземпляры метафорических и метонимических фигур в этих рассказах? Не могли бы вы привести другие примеры словесной игры Гоголя?

 

«Шинель» — история великого социального пафос? Как вы интерпретируете характер Акакия? Акакиевич?

 

Думайте о сексуальности, когда читаете «Нос». и «Иван Федорович Шпонька и его тетя.» Кто эти символы? Что они представляют?

 

 

 

Оспаривая Эритрею, Эфиопия требует от России статую Пушкина

СПОРНЫЙ? Прадедом Александра Пушкина был Абрам Петрович Ганнибал, родившийся в 1696 году в Логго-Сарде, местечке недалеко от Декемхаре в Эритрее. Период! (Фото: Церемония открытия памятника Пушкину, Асмэра)

By World Bulletin,

ЭФИОПИЯ ожидает скорого прибытия из России статуи известного русского поэта Александра Пушкина, возраст которой насчитывает несколько десятков лет, предположительно имевшего эфиопские корни, сообщило в среду министерство иностранных дел Эфиопии.

Родившийся в 1799 году в Москве, Пушкин, чье происхождение претендует как на Эфиопию, так и на Эритрею, считается отцом современной русской литературы.

Официальный представитель МИД Дина Муфти сообщила агентству Anadolu в среду, что статуя Пушкина будет перевезена в Аддис-Абебу из Москвы «в ближайшее время».

«Это подарок Аддис-Абебе из Москвы», — сказал он, отметив, что оба правительства в настоящее время организуют логистику переезда.

Бронзовая статуя в натуральную величину стоит в центре Москвы на Пушкинской площади с момента ее открытия в 1880 году всемирно известными русскими писателями Иваном Тургеневым и Федором Достоевским.

По словам муфтия, официальные лица Эфиопии и России обсудили процесс транспортировки статуи во время недавнего визита в Эфиопию министра иностранных дел России Сергея Лаврова.

«Это еще больше укрепит многовековую дружбу между Эфиопией и Россией», — заявил представитель.

Дед Пушкина, Абрам Ганнибал, как полагают, родился в Эфиопии в 1679 году. Сын эфиопского принца Ганнибал был похищен и увезен в Россию в возрасте восьми лет как раб русского царя Петра Великого.

В России Абрам поднялся по лестнице российского общества, в конце концов став аристократом.

Эритрея, со своей стороны, утверждает, что у Пушкина была эритрейская кровь, поскольку считается, что Ганнибал родился в районе под названием Логго Сарда в современном государстве Эритрея, отделившемся от Эфиопии в 1991 году.

В 2002 году правительство Эфиопии установило бюст Пушкину, назвав площадь и проспект, расположенные недалеко от штаб-квартиры Африканского союза, именем великого поэта.

Через семь лет Эритрея поставила себе памятник Пушкину, назвав его именем улицу.

В обоих случаях в церемонии открытия принимали участие российские дипломатические представители.

– – – – – –

Эритрейские корни Александра Пушкина и русская литература

По CapitalEritrea ,

Александр Сергеевич Пушкин был создателем современной русской литературы и, следовательно, одним из величайших поэтов в европейской и русской истории.

Пушкин сравним с Вольфгангом Амадеем Моцартом или Иоганном Вольфгангом фон Гёте по культурному наследию, которое он оставил человечеству и миру.Как личность Александр описывается как человек, который выражал свою любовь к людям, природе и простоте через свои сценарии, стихи и написанные сказки.

Его либеральные взгляды, смешанные с новым стилем повествования, иногда доставляли ему неприятности с властями своего времени, тем не менее ему удалось революционизировать и сформировать русскую литературу такой, какой мы ее знаем сегодня.

Он написал один из своих величайших шедевров, роман «Евгений Онегин», около 1825 года. Пушкин родился в Москве и считался талантом, опубликовавшим свое первое стихотворение в возрасте пятнадцати лет, еще до того, как получил академическое образование в Санкт-Петербурге. началось.

Прадедом Александра был Абрам Петрович Ганнибал, родившийся в 1696 году в Логго Сарда месте, близком к Декемхаре на реке Мареб в Эритрее.

Аврам в детстве был привезен императором Петром Великим в Россию и крещен Петром в крестном отце.

По мнению историков, мальчик был не единственным чернокожим ребенком, которого забрали из его родного дома в Африке в ту эпоху. Монархи в Европе считали модным иметь черных детей при королевских дворах.

Дедушка Пушкина получил академическое образование в области науки, искусства и военного дела в Париже под эгидой царской семьи.

Будучи высокопоставленным монархом, Абрам позже стал генералом, военным инженером и губернатором Ревеля, который сегодня известен как Таллин, столица Эстонии.

 

Родственные

Гений русской классической литературы: Александр Пушкин

Классическая русская литература: Пушкин

Влада Королева

Вторник, 30 октября 2018 г.

«Пушкин — наше все.«Мы, русские, так привыкли к этой фразе. Но что она означает? Почему Пушкин так важен для русского языка и литературы? учить слова и фразы, придуманные им. 

Русский: великий язык для великой литературы

Я всегда считал, что знание иностранного языка идет вместе со знанием литературы, которая существует на этом языке. Ведь литература есть высшее проявление, источник и торжество любого национального языка.Я много писал в этом блоге о вещах, не связанных напрямую с языком — о погоде, о том, какие мы, русские, о том, что мы делаем. Вот и настало время статьи о русской литературе – огромной вселенной, которая, если вы войдете в нее, расскажет вам обо всем вышеперечисленном и многом другом.

Русский — прекрасный язык для письма. В нем есть все, что нужно большой литературе: сила выражения, богатый словарный запас, обширный арсенал прилагательных, эпитетов, описаний, фигур речи, музыкальность, нежность, ритм.Этот язык гораздо больше подходит для литературы и особенно поэзии, чем для ведения бизнеса. По сравнению с ним английский язык более практичен. Он основан на глаголах — это язык для «делания». Русский больше основан на существительных и прилагательных, любит свои причастные конструкции и длинные предложения. Это почти избыточно, и это хорошо для размышления и описания. Является ли это выражением русского национального характера? А может быть, наоборот – русские настолько поглощены мыслями, а не действиями, из-за языка? Кто знает, но связь очевидна.

Величайшее имя в русской культуре

При всем при этом гений, создавший и умело пользовавшийся современным русским языком, был, безусловно, человеком дела, да и характером тоже. Пушкин — имя, настолько присущее русской культуре, что даже когда мы кого-то отчитываем, мы говорим: «А кто, по-вашему, должен это сделать за вас — Пушкин?» Или так: «А кто это должен знать — может быть, Пушкин?» Как гласит народная цитата, Пушкин – наше все. Он сопровождает нас с первых строк, которые мы читаем в детстве, до самой могилы, во всем, что мы говорим и думаем.

Первый и единственный темнокожий поэт России

Правнук эфиопа, Пушкин на самом деле первый и единственный в России чернокожий поэт-классик! Его эфиопский предок Ибрагим Ганнибал, приехавший в Москву в 1704 году молодым пленником, стал любимым советником и другом Петра Великого, а позднее и его дочери, императрицы Елизаветы (Елизаветы), подарившей ему много земли и власти. .

Романтик и бунтарь

Пушкин родился в Москве в 1799 году в знатной, но скромной семье, поэтому он никогда не был богат и часто разорялся, несмотря на то, что уже в свое время был очень известен.Он получил образование в элитной школе-интернате для мальчиков в Санкт-Петербурге, специально основанной самим царем, чтобы обеспечить надежный приток хорошо образованных государственных служащих. Как и все аристократы его времени, Пушкин говорил по-французски, наряду с некоторыми другими языками, почти как носитель языка. Его первые стихи были на самом деле на французском языке. Известный своим горячим (говорят, африканским происхождением!) нравом и любовью к женщинам, Пушкин прожил яркую жизнь, со множеством безумных романов с женщинами из всех слоев общества, в том числе с женами видных придворных.Ребенок своего возраста, он участвовал во многих дуэлях из-за женщин, в конце концов, в одном из них был убит. Бунтарь-романтик, он несколько раз был выслан из Москвы и Петербурга за симпатии к революционному движению декабристов и антицарскую литературу. И его дела, и его политические взгляды были источником поэтического вдохновения. Он поселился в конце своей короткой жизни, женившись на светской красавице Наталье Гончаровой, которая, по слухам, была благосклонна к самому царю.У них было четверо детей, прежде чем у нее был роман с французом по имени Дантес. Пушкин вызвал его на дуэль, был смертельно ранен и умер на пике своей поэтической карьеры в возрасте 37 лет. Идеальная жизнь и смерть для поэта-романтика.

Чем так знаменит Пушкин?

Во-первых, он был первым писателем и поэтом, начавшим использовать в своих произведениях нормальный разговорно-бытовой русский язык. Он сделал для русского языка то, что Шекспир сделал для английского. Нечего и говорить, что литература у нас, конечно, была и до Пушкина, но стиль ее был возвышенный, искусственный и совсем не походил на разговорную речь.Произведения русских поэтов XVIII века полны отсылок к греческим и латинским богам и героям, отличаются архаичной славянской лексикой, часто напыщенной и трудночитаемой. Пушкин все это приземлил и по форме, и по содержанию. С Пушкиным литература стала интересной, читабельной и живой! Настолько живо, что, по-видимому, встречаются даже неприличные стихи с использованием табуированной лексики, тщательно спрятанной в архивах как царями, так и советской властью, всплывшей на поверхность лишь несколько лет назад, в век всякой бульварной скандальной культуры.Я намеренно их не читал — может, это и шутка, но я не хочу разочаровываться, если это не так.

Во-вторых, Пушкин был поэтическим гением, в этом нет сомнения. Он мог зарифмовать что угодно и превратить любую мысль или любой сюжет в идеальное стихотворение, с безупречной рифмой, размером, аллитерациями, сравнениями, аллюзиями — что угодно! Легко читается, запоминается, легко запоминается. Нам пришлось выучить наизусть многие его стихи, и доставлять их по памяти — одно удовольствие даже сейчас. Времена и мода меняются, а творчество Пушкина остается сияющим маяком литературного совершенства!

Литературные произведения Пушкина

Основная часть его творчества состоит из многочисленных коротких стихотворений, в основном романтических, иногда политических или сатирических.Любой русский, хоть раз учившийся в школе, сможет вспомнить хотя бы пару строчек Пушкина, даже если не помнит, что это Пушкин.

Евгений Онегин

В более позднем возрасте он написал более крупные произведения, как в стихах, так и в прозе, самым известным из которых является «Евгений Онегин» («Евгений Онегин»), который сам Пушкин называл «романом в стихах». Она написана в характерном размере и форме, названа «стансой Онегина» и изображает байронического персонажа, циничного и разочарованного юношу, разбивающего сердце молодой провинциальной девушки, которая на самом деле заслуживает гораздо лучшего, чем кто-то вроде него! Однако по иронии судьбы он снова встречает ее через несколько лет в Петербурге, с трудом узнавая в блестящем обществе ту скромную Татьяну, которую он знал.Как и ожидалось, он безумно влюбляется в нее, и, как и ожидалось, она отвергает его. Помимо основного сюжета, этот роман полон интересных и очаровательных подробностей русской жизни, изображающих русский климат, людей, привычки и даже кулинарные изыски состоятельных петербуржцев. Настолько, что один из русских литературоведов XIX века назвал ее «энциклопедией русской жизни». Он был переведен на английский язык; существует несколько версий, в том числе знаменитая Владимира Набокова, но ни одна из них не уступает оригиналу.Перевод стихов — невыполнимая задача. Сам Пушкин переводил Байрона и Гёте, а вышел Пушкин, а не поэт, написавший оригинал! Так что, если вы хотите оценить красоту поэзии Пушкина, вам нужно записаться на углубленный курс русского языка! (сначала пройдя начальный и средний курсы русского языка, естественно!)

драмы и романы Пушкина

Помимо «Евгения Онегина», Пушкин написал ряд поэтических драм — « Моцарт» и «Сальери » — самая известная из них, содействуя мифу о том, что Сальери отравил Моцарта из ревности, но продвигая положительную идею о несовместимости гениальности и порока… , два романа в прозе ( Дубровский и Капитанская дочка ), сборник рассказов ( Повести Белкина ) и неопубликованная история одного из русских крестьянских восстаний XVII века.