Пушкин и Батюшков
Батющков начал печатать свои стихотворения с 1805 года, и с появления в разных журналах и сборниках его первых пьес, блестящий талант его был замечен лучшею частью читателей. Когда же в 1817 году его произведения вышли в свет отдельным изданием, С. С. Уваров приветствовал появление издания «Опытов…» Батюшкова критической статьей, в которой, проводя параллель между ним и Жуковским, их обоих поставил во главе молодого поколения русских поэтов.
Одним из первых, на ком сказалось литературное влияние Батюшкова ещё до издания его «Опытов…», был молодой лицеист Александр Пушкин. Подражанием Батюшкову были самые ранние стихотворения Пушкина, относящиеся к 1812-1815 годам.
Пушкин ещё в 1814 году пишет Батюшкову послание, в котором высказывает своё преклонение перед его талантом.
К БАТЮШКОВУ
Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался с Фебом наконец?
Уже с венком из роз душистых,
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых,
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!..
Пой, юноша, — певец тиисский
В тебя влиял свой нежный дух.
С тобою твой прелестный друг,
Лилета, красных дней отрада:
Певцу любви любовь награда.
Настрой же лиру. По струнам
Летай игривыми перстами,
Как вешний зефир по цветам,
И сладострастными стихами,
И тихим шепотом любви
Лилету в свой шалаш зови.И звезд ночных при бледном свете,
Плывущих в дальней вышине,
В уединенном кабинете,
Волшебной внемля тишине,
Слезами счастья грудь прекрасной,
Счастливец милый, орошай;
Но, упоен любовью страстной,
И нежных муз не забывай;
Любви нет боле счастья в мире:
Люби — и пой ее на лире.
Когда ж к тебе в досужный час
Друзья, знакомые сберутся,
И вины пенные польются,
От плена с треском свободясь —
Описывай в стихах игривых
Веселье, шум гостей болтливых
Вокруг накрытого стола,
Стакан, кипящий пеной белой,
И стук блестящего стекла.
И гости дружно стих веселый,
Бокал в бокал ударя в лад,
Нестройным хором повторят.
Поэт! в твоей предметы воле,
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва скошенный, не увял!..
Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь.
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!
Но что!.. цевницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости — но помни мой совет:
Доколе, музами любимый,
Ты пиэрид горишь огнем,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.
Мы видим из этого стихотворения, что в пору своей ранней юности Пушкин равно ценил у Батюшкова и его пьесы в эпикурейском духе, и сатирические, направленные против бездарных писателей старой школы. Любопытно, что при всём своем благоволении к Батюшкову, Пушкин не воздержался по поводу их от некоторого критического намека: ещё в то время насмешки над бездарностью Тредиаковского показались ему запоздалым общим местом.
Возможно, это послание Пушкина дало ему возможность лично познакомиться с Батюшковым, который с середины 1814 года по февраль 1815 прожил в Петербурге и уже состоял давно в дружеских отношениях с отцом Сергеем Львовичем Пушкиным, и особенно с Василием Львовичем Пушкиным – дядей своего юного поклонника.
Однако же, с первой встречи новых знакомцев между ними обнаружилось некоторое разногласие: Батюшков в 1814-1815 годах был уже не тот, каким его знали по его ранним стихотворениям.
Под впечатлением совершавшихся на его глазах мировых событий и под бременем сердечных треволнений, которые отняли у него надежду на личное счастье, в нем произошел нравственный переворот: он оставил своё эпикурейское мировоззрение прошлых лет и стал искать новых путей для мысли и новых мотивов для поэтического творчества. Он был готов сомневаться, найдет ли их для собственного таланта, но по крайней мере другим дарованиям он указывал более возвышенные задачи, чем одни страстные гимны красоте и любви. Так, например, он настаивал на том, чтобы Жуковский наконец принялся за давно задуманную поэму о Владимире Святом, так и юноше Пушкину он подал совет посвятить свой талант героической теме Отечественной войны.
А ты, певец забавы
И друг Пермесских дев,Ты хочешь, чтобы славы
Стезею полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.
Это уже цитата из второго послания Батюшкову, написанного в 1815 году. Но юноше, которого манили все радости жизни, этот совет ещё не мог быть понятен, и со свойственной ему искренностью он сделанный вызов отклонил:
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар.
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних лар,
И, с дерзостным Икаром
Страшась летать недаром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.
Этим отказом юный Пушкин ясно выразил желание сохранить за собою самостоятельность развития, и это Батюшков оценил. Года два спустя в одном из писем Гнедичу он повторил почти буквально слова Пушкина: «Ни за кем не брожу, иду своим путем».
Уроки, полученные Пушкиным от Батюшкова, заключались в искусстве выковывать русский стих и сообщать ему плавность и гармонию.
Однако, влияние Батюшкова на Пушкина не ограничивалось одной только сферой стихотворной техники, оно касалось и выбора предметов для поэтического творчества.
Возможно, ещё при первой встрече 1815 года они обменялись мыслями о возможности создания поэмы на мотивы из русского сказочного мира. В письме к князю Вяземскому год спустя, вспоминая об этой встрече, он утверждал, что Батюшков тогда «завоевал у него Бову Королевича».
В 1817 году Батюшков набрасывает план поэмы «Русалка», у него возникает в это же время мысль о другой поэме уже не на сказочные темы, а из древнейшей русской истории – о Рюрике.
Одновременно и у Пушкина можно заметить подобное течение мысли: он задумывает ещё в последний год своего пребывания в Лицее поэму «Руслан и Людмила», а осенью 1818 года уже заканчивает её вчерне, как ни условно в этой поэме изображение отдаленной русской древности. Для обработки поэмы Пушкин, очевидно, занимался изучением памятников русского народного творчества.
Он обращается чуть позже и к русским историческим сюжетам и в 1822 году пишет «Песнь о вещем Олеге».
Сходство поэтических задач у обоих поэтов не ограничивается только специально русскими темами, их интересует также судьба римского поэта Овидия, что нашло отражение в их произведениях.
У Батюшкова в начале 20-х годов стали обнаруживаться признаки умственного расстройства, которое отняло его у литературы и общества. После этого Пушкину только однажды случилось видеть Батюшкова. Это было в 1830 году в Москве.
В доме, где жил Батюшков, 3 апреля по желанию тётки его Е.Ф. Муравьевой была отслужена всенощная, после чего, присутствовавший на службе Пушкин пошел в комнату больного и заговорил с ним, но Батюшков его не узнал, как, впрочем, не узнавал и многих других близко ему знакомых людей. Стихотворение Пушкина «Не дай мне Бог сойти с ума», предположительно, навеяно впечатлением от этого визита.
Пушкин всегда сохранял глубокое уважение к таланту Батюшкова, к «несозревшим надеждам», им внушенным, к его действительным заслугам на литературном поприще.
Статьи по теме:
Пушкин и Карамзин
Пушкин и Жуковский
Пушкин и Державин
Пушкин и Вяземский
www.smirnova-tatjana.ru
Пушкин и Батюшков
К дню рождения А.С. Пушкина
ПОЭТЫ – О ПОЭТАХ
(Пушкин – Батюшков)
Стихотворные послания друг другу, стихи о своих собратьях-соперниках поэты стали писать с незапамятных времен. Говорят, толь-ко Гомеру, основоположнику греческого эпоса, жившему за две с половиной тысячи лет до нас, обратиться было не к кому. Однако и он нашел выход из положения – постоянно обращался в своих поэмах то к богам, то к богиням, благо в греческой мифологии их было великое множество. Он даже “Илиаду” свою начал с обращения к прославленной Музе:
Гнев, богиня, воспой Ахилеса, Пелеева сына…
С тех пор меж поэтами так и повелось. И в нашей, русской, литературе поэтических посланий не перечесть. Особого рассвета достиг этот жанр в пушкинские времена. Литературоведы утверждают, что добрая половина произведений Александра Сергеевича – это как раз стихотворные послания.
Сегодня мы продолжим новый цикл наших исследований в рамках традиционной рубрики “Слово русское, родное”. Пока в поле нашего зрения – все то же пушкинское время…
Александр Пушкин
К БАТЮШКОВУ
Вилософ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался в Фебом наконец?
Уже с венком из роз душистых
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!
Пой, юноша, – певец Тиисский
В тебя влиял свой нежный дух…
В прошлый раз мы говорили о поэтической переписке Пушкина с Жуковским, ставшим учителем и наставником начинающего стихотворца. Но учителем можно по праву назвать и Константина Николаевича Батюшкова, к началу лицейской поры Пушкина уже блиставшего на литературном небосклоне звездой первой величины, почти не уступая Жуковскому в яркости и свежести. По легкости и отточенности стиха ему не было тогда равных. И недаром ему было суждено стать вдохновителем литературного общества “Арзамас”, объединившего в себе поэтов и прозаиков, идейно разошедшихся с приверженцами тоже тогда известной “Беседы любителей русского слова”. Арзамасцы предпочитали поэзию “легкую”, вольную, дающее свободу чувствам и сердцу. А “собеседники” придерживались серьезных традиций Ломоносова, Тредиаковского, да и еще частично Державина. Если проводить сегодняшнюю параллель, то первые соотносились со вторыми, как, скажем, Евтушенко и Вознесенский, с традиционными совесткими поэтами.
И вот лира Батюшкова в самый разгар его славы неожиданно смолкла, и по этому поводу как раз и послание Пушкина к этому поэту.
Поэт! в твоей предметы воле,
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как Росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва скошённый не увял…
Тут Пушкин напоминает о славном факте из биографии Батюшкова, когда он два года провел в известном Прусском походе, смело бился на полях сражений и был тяжело ранен в одном из боев. О горячей натуре поэта говорит и такой любопытный случай. По причине ранения, его не брали в армию во время войны 1812 года. Но поэт-воин все-таки добился разрешения и примкнул к действующей армии Раевского и снова отличался воистину русской храбростью.
Напомнив славные ратные дела Батюшкова, Пушкин продолжает давать ему свои дружески-поэтические советы:
Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь.
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!
Со свойственным ему дерзновением и гениальной проникновенностью в сущность современной поэзии, Пушкин призывает “главного арзамасца” искать новые пути в литературе и оставить, не брать ничего из того тяжкого, неповоротливого и уже полуживого, чем было пропитано стихотворчество минувшего века. И тут же Пушкин, конечно, понимая силу своего раз-вивающегося таланта, несколько играя в свою пока еще неизвестность, дает блестящую концовку своему посланию:
Но что!.. певницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости – но помни мой совет:
Доколе музами любимый,
Ты пиэрид (то есть муз) горишь огнём,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.
Прочитав это послание, Батюшков прослезился. Неужели это написал тот кудрявый мальчуган, которого он постоянно видел в доме Пушкиных? Он тут же помчался в Царскосельский лицей, встретился с Александром, долго слушал его стихи и тоже счел нужным посоветовать начинающему пииту:
– Брось, брось, Саша, эту лёгкость, пиши в том стиле, в каком написаны “Воспоминания в Царском селе”. Они так славно у тебя вышли…
Но поэты мало прислушиваются к советам друг друга, их музы заставляет идти их путями неизвестными, никем еще не проложенными. И именно об этом – о предназначенности своей иным путям, иной судьбе – Пушкин тут же и пишет во втором послании к Батюшкову, где-то сразу после посещения маститым поэтом Царского Села.
Весёлый сын Эрмия (то есть Гермеса)
Ребенка полюбил,
В дни резвости златые
Мне дудку подарил.
Знакомясь с нею рано,
Дудил я непрестанно;
Нескладно хоть играл,
Но музам не скучал.
А ты, певец забавы
И друг пермесских дев,
Ты хочешь, чтобы славы
Стезёю полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар,
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних лар,
И, с дерзостным Икаром
Срашась летать недаром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.
Да, поэты не слушаются друг друга, но зато охотно перенимают опыт соперников. Размер только что приведенного послания, манера раскованной и откровенно-горячей речи – всё это любимейшие приёмы самого Батюшкова. Вот смотрите, он пишет свое послание Жуковскому и Вяземскому почти по-пушкински, ведь согласитесь: внешне стихи почти невозможно отличить:
Отечески пенаты,
О пестуны мои!
Вы златом не богаты,
Но любите свои
Норы и тёмны кельи,
Где вас на новосельи
Смиренно здесь и там
Расставил по углам…
Долго было для меня загадкой, откуда у Пушкина этот летящий с какой-то птичьей лёгкостью размер. Теперь понятно. От Батюшкова. Причем, ритм этот (трехстопный ямб) настолько Пушкину полюбился, что он не забывал его всю жизнь. Помните, его стихотворное письмо к анонимному адресату:
Прости мне, милый друг,
Двухлетнее молчанье:
Писать тебе посланье
Мне было недосуг…
Однако, если говорить по большому счету: и заимствуя что-то, Пушкин так переосмысливал, так переплавлял многочисленные подражания в своем сердце и в своем сознании, что внешняя подражательность пропадала за неизмеримо большей глубиной и большим чувством. Гениальность давала о себе знать прямо с юношеской поры. И недаром Батюшков, прочитав послание к Юрьеву, написанное Пушкиным вскоре после выхода из Лицея, восторженно воскликнул: “О! Как стал писать этот злодей!”
Жаль, что восторг поэта не смог пройти по дальнейшим многочисленным ступеням.
Константин Батюшков заболел тяжелым умственным расстройством, и для него и Пушкин, и все другие стали бесчувственно равны. И, наверно, жуткая участь поэта, заставила Пушкина написать вот эти сильнейшие по переживанию стихи:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, лугче посох и сума;
Нет, лучше труд и глад…
Да, не дай Бог такое. Случись это несчастье, и уже не напишешь ни одной стихотворной строчки, ни одной “песни не споешь”, а они так мучительно и радостно выходили из глубин пушкинского сердца…
* Статья написана для православного радио «Воскресение» совместно с Валентиной Ефремовой. Сохраняется в фонде редакции.
sub-cult.ru
Все суждения о Батюшкове и его творчестве должны предполагать уважение к его несчастьям — Российская газета
25 января 1825 года. Михайловское. Окна затянуты инеем. Тихий матовый свет погружает в задумчивость. Заскрипит дверь, влетят клубы мороза, стукнутся друг о дружку мерзлые березовые дрова — и снова тишина.
Начитавшись накануне допоздна свежих журналов, Пушкин садится за письма друзьям — К.Ф. Рылееву, П.А. Вяземскому, А.А. Бестужеву… До Сенатской площади еще одиннадцать месяцев, а в литературе уже одних венчают на царство, других казнят. И эта, пока еще словесная баталия, всерьез тревожит Пушкина.
Из его письма Рылееву обычно цитируют слова в защиту В.А. Жуковского: «Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?» Куда реже вспоминают те строки, где речь идет о К.Н. Батюшкове: «…Ох! уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Что касается до Батюшкова, уважим в нем несчастия и не созревшие надежды».
Константин Николаевич Батюшков в эту пору находился в больнице для душевнобольных в саксонском местечке Зонненштейн. Лет за десять до того, будто предчувствуя свое заточение в заграничной лечебнице, он написал стихотворение «Пленный», где есть такие нетерпеливые и горячие строки:
Отдайте ж мне мою свободу!
Отдайте край отцов,
Отчизны вьюги, непогоду,
На родине мой кров,
Покрытый в зиму ярким снегом!
Ах! Дайте мне коня…
В январе 1825 года Батюшков был уже безнадежно болен, стихов не писал, но литературные оппоненты продолжали отвечать на его статьи, молодые поэты разбирали его стихи, новое поколение без почтения рассматривало все им написанное. Само же имя Батюшкова произносилось с какими-то глухими оговорками и полунамеками. Никто не знал, как писать о Батюшкове, не нарушая врачебной тайны, как полемизировать с его взглядами, если ответа никогда не последует.
Пушкин предлагает решение столь же простое, сколь и нравственно безупречное: все суждения о Батюшкове и его творчестве должны предполагать уважение к его несчастьям.
Вот что совсем не привилось у нас: уважение к личной трагедии известного человека, будь то писатель, актер или политик. Подробности аварий, разводов, болезней — все беспощадно бросается в топку «рейтинга».
А Пушкин предлагал уважать еще и не созревшие надежды. Этого и вовсе никто не понял. Как можно уважать то, чего нет и скорее всего не будет? У нас поворачивается язык сказать ребенку: «Ты неспособный…» Но это означает лишь то, что мы не уважаем надежду.
И когда же мы это поймем: надежда пестуется уважением, бережностью, а несозревшая, несостоявшаяся (как нам кажется) надежда требует особой деликатности.
В недавно вышедшей книге о Батюшкове филолога-исследователя Риммы Михайловны Лазарчук* меня особенно тронуло одно место. Полемизируя с коллегой, известным ученым, позволившим себе иронически отозваться о «невозможной сентиментальности» писем отца поэта, автор напоминает, что сентиментализм был не только направлением в литературе, а выразителем души наших предков, живым языком их чувств, и смеяться над этим грех. «Исторические эмоции, — пишет Лазарчук, — исторического человека не могут быть объектом иронии».
Пушкин бы эти слова подчеркнул или оставил бы на полях отметку резкую ногтей.
*Р.М. Лазарчук. К.Н. Батюшков и Вологодский край. Из архивных разысканий. Череповец, «Порт-Апрель», 2007. Тираж 500 экз.
Дмитрий Шеваров.
E-mail: [email protected]
rg.ru
Пушкин и Батюшков (Ефремов Борис Алексеевич)| Новеллы — Литературный салон
К дню рождения А.С. Пушкина
ПОЭТЫ – О ПОЭТАХ
(Пушкин – Батюшков)
Стихотворные послания друг другу, стихи о своих собратьях-соперниках поэты стали писать с незапамятных времен. Говорят, толь-ко Гомеру, основоположнику греческого эпоса, жившему за две с половиной тысячи лет до нас, обратиться было не к кому. Однако и он нашел выход из положения – постоянно обращался в своих поэмах то к богам, то к богиням, благо в греческой мифологии их было великое множество. Он даже “Илиаду” свою начал с обращения к прославленной Музе:
Гнев, богиня, воспой Ахилеса, Пелеева сына…
С тех пор меж поэтами так и повелось. И в нашей, русской, литературе поэтических посланий не перечесть. Особого рассвета достиг этот жанр в пушкинские времена. Литературоведы утверждают, что добрая половина произведений Александра Сергеевича – это как раз стихотворные послания.
Сегодня мы продолжим новый цикл наших исследований в рамках традиционной рубрики “Слово русское, родное”. Пока в поле нашего зрения – все то же пушкинское время…
Александр Пушкин
К БАТЮШКОВУ
Вилософ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался в Фебом наконец?
Уже с венком из роз душистых
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!
Пой, юноша, – певец Тиисский
В тебя влиял свой нежный дух…
В прошлый раз мы говорили о поэтической переписке Пушкина с Жуковским, ставшим учителем и наставником начинающего стихотворца. Но учителем можно по праву назвать и Константина Николаевича Батюшкова, к началу лицейской поры Пушкина уже блиставшего на литературном небосклоне звездой первой величины, почти не уступая Жуковскому в яркости и свежести. По легкости и отточенности стиха ему не было тогда равных. И недаром ему было суждено стать вдохновителем литературного общества “Арзамас”, объединившего в себе поэтов и прозаиков, идейно разошедшихся с приверженцами тоже тогда известной “Беседы любителей русского слова”. Арзамасцы предпочитали поэзию “легкую”, вольную, дающее свободу чувствам и сердцу. А “собеседники” придерживались серьезных традиций Ломоносова, Тредиаковского, да и еще частично Державина. Если проводить сегодняшнюю параллель, то первые соотносились со вторыми, как, скажем, Евтушенко и Вознесенский, с традиционными совесткими поэтами.
И вот лира Батюшкова в самый разгар его славы неожиданно смолкла, и по этому поводу как раз и послание Пушкина к этому поэту.
Поэт! в твоей предметы воле,
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как Росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва скошённый не увял…
Тут Пушкин напоминает о славном факте из биографии Батюшкова, когда он два года провел в известном Прусском походе, смело бился на полях сражений и был тяжело ранен в одном из боев. О горячей натуре поэта говорит и такой любопытный случай. По причине ранения, его не брали в армию во время войны 1812 года. Но поэт-воин все-таки добился разрешения и примкнул к действующей армии Раевского и снова отличался воистину русской храбростью.
Напомнив славные ратные дела Батюшкова, Пушкин продолжает давать ему свои дружески-поэтические советы:
Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь.
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!
Со свойственным ему дерзновением и гениальной проникновенностью в сущность современной поэзии, Пушкин призывает “главного арзамасца” искать новые пути в литературе и оставить, не брать ничего из того тяжкого, неповоротливого и уже полуживого, чем было пропитано стихотворчество минувшего века. И тут же Пушкин, конечно, понимая силу своего раз-вивающегося таланта, несколько играя в свою пока еще неизвестность, дает блестящую концовку своему посланию:
Но что!.. певницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости – но помни мой совет:
Доколе музами любимый,
Ты пиэрид (то есть муз) горишь огнём,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.
Прочитав это послание, Батюшков прослезился. Неужели это написал тот кудрявый мальчуган, которого он постоянно видел в доме Пушкиных? Он тут же помчался в Царскосельский лицей, встретился с Александром, долго слушал его стихи и тоже счел нужным посоветовать начинающему пииту:
– Брось, брось, Саша, эту лёгкость, пиши в том стиле, в каком написаны “Воспоминания в Царском селе”. Они так славно у тебя вышли…
Но поэты мало прислушиваются к советам друг друга, их музы заставляет идти их путями неизвестными, никем еще не проложенными. И именно об этом – о предназначенности своей иным путям, иной судьбе – Пушкин тут же и пишет во втором послании к Батюшкову, где-то сразу после посещения маститым поэтом Царского Села.
Весёлый сын Эрмия (то есть Гермеса)
Ребенка полюбил,
В дни резвости златые
Мне дудку подарил.
Знакомясь с нею рано,
Дудил я непрестанно;
Нескладно хоть играл,
Но музам не скучал.
А ты, певец забавы
И друг пермесских дев,
Ты хочешь, чтобы славы
Стезёю полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар,
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних лар,
И, с дерзостным Икаром
Срашась летать недаром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.
Да, поэты не слушаются друг друга, но зато охотно перенимают опыт соперников. Размер только что приведенного послания, манера раскованной и откровенно-горячей речи – всё это любимейшие приёмы самого Батюшкова. Вот смотрите, он пишет свое послание Жуковскому и Вяземскому почти по-пушкински, ведь согласитесь: внешне стихи почти невозможно отличить:
Отечески пенаты,
О пестуны мои!
Вы златом не богаты,
Но любите свои
Норы и тёмны кельи,
Где вас на новосельи
Смиренно здесь и там
Расставил по углам…
Долго было для меня загадкой, откуда у Пушкина этот летящий с какой-то птичьей лёгкостью размер. Теперь понятно. От Батюшкова. Причем, ритм этот (трехстопный ямб) настолько Пушкину полюбился, что он не забывал его всю жизнь. Помните, его стихотворное письмо к анонимному адресату:
Прости мне, милый друг,
Двухлетнее молчанье:
Писать тебе посланье
Мне было недосуг…
Однако, если говорить по большому счету: и заимствуя что-то, Пушкин так переосмысливал, так переплавлял многочисленные подражания в своем сердце и в своем сознании, что внешняя подражательность пропадала за неизмеримо большей глубиной и большим чувством. Гениальность давала о себе знать прямо с юношеской поры. И недаром Батюшков, прочитав послание к Юрьеву, написанное Пушкиным вскоре после выхода из Лицея, восторженно воскликнул: “О! Как стал писать этот злодей!”
Жаль, что восторг поэта не смог пройти по дальнейшим многочисленным ступеням.
Константин Батюшков заболел тяжелым умственным расстройством, и для него и Пушкин, и все другие стали бесчувственно равны. И, наверно, жуткая участь поэта, заставила Пушкина написать вот эти сильнейшие по переживанию стихи:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, лугче посох и сума;
Нет, лучше труд и глад…
Да, не дай Бог такое. Случись это несчастье, и уже не напишешь ни одной стихотворной строчки, ни одной “песни не споешь”, а они так мучительно и радостно выходили из глубин пушкинского сердца…
* Статья написана для православного радио «Воскресение» совместно с Валентиной Ефремовой. Сохраняется в фонде редакции.
lit-salon.ru
К Батюшкову — Пушкин. Читать онлайн
Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых Аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался с Фебом наконец?
Уже с венком из роз душистых.
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых,
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом.
Цветов Парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни Российской!..
Пой, юноша – Певец Тиисской
В тебя влиял свой нежный дух.
С тобою твой прелестный друг,
Лилета, красных дней отрада:
Певцу любви любовь награда.
Настрой же лиру. По струнам
Летай игривыми перстами,
Как вешний Зефир по цветам,
И сладострастными стихами,
И тихим шепотом любви
Лилету в свой шалаш зови.
И звезд ночных при бледном свете,
Плывущих в дальней вышине,
В уединенном кабинете,
Волшебной внемля тишине,
Слезами счастья грудь прекрасной,
Счастливец милый, орошай;
Но, упоен любовью страстной,
И нежных муз не забывай;
Любви нет боле счастья в мире:
Люби – и пой ее на лире.
Когда ж к тебе в досужный час
Друзья, знакомые сберутся,
И вины пенные польются,
От плена с треском свободясь:
Описывай в стихах игривых
Веселье, шум гостей болтливых
Вокруг накрытого стола,
Стакан, кипящий пеной белой,
И стук блестящего стекла.
И гости дружно стих веселый,
Бокал в бокал ударя в лад,
Нестройным хором повторят.
Поэт! В твоей предметы воле,
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как Росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва скошенный не увял!..[1]
Иль, вдохновенный Ювеналом.
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, естьли можно, нас исправь.
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!
Но что!.. цевницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости – но помни мой совет:
Доколе музами любимый,
Ты Пиэрид горишь огнем,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и Грации венчали.
А лиру строил Аполлон.
[1] Кому неизвестны Воспоминания на 1807 год?
pushkin.indbooks.ru
Стихотворение «Пушкин и Батюшков», поэт Ефремов Борис
К дню рождения А.С. Пушкина
ПОЭТЫ – О ПОЭТАХ
(Пушкин – Батюшков)
Стихотворные послания друг другу, стихи о своих собратьях-соперниках поэты стали писать с незапамятных времен. Говорят, толь-ко Гомеру, основоположнику греческого эпоса, жившему за две с половиной тысячи лет до нас, обратиться было не к кому. Однако и он нашел выход из положения – постоянно обращался в своих поэмах то к богам, то к богиням, благо в греческой мифологии их было великое множество. Он даже “Илиаду” свою начал с обращения к прославленной Музе:
Гнев, богиня, воспой Ахилеса, Пелеева сына…
С тех пор меж поэтами так и повелось. И в нашей, русской, литературе поэтических посланий не перечесть. Особого рассвета достиг этот жанр в пушкинские времена. Литературоведы утверждают, что добрая половина произведений Александра Сергеевича – это как раз стихотворные послания.
Сегодня мы продолжим новый цикл наших исследований в рамках традиционной рубрики “Слово русское, родное”. Пока в поле нашего зрения – все то же пушкинское время…
Александр Пушкин
К БАТЮШКОВУ
Вилософ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался в Фебом наконец?
Уже с венком из роз душистых
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!
Пой, юноша, – певец Тиисский
В тебя влиял свой нежный дух…
В прошлый раз мы говорили о поэтической переписке Пушкина с Жуковским, ставшим учителем и наставником начинающего стихотворца. Но учителем можно по праву назвать и Константина Николаевича Батюшкова, к началу лицейской поры Пушкина уже блиставшего на литературном небосклоне звездой первой величины, почти не уступая Жуковскому в яркости и свежести. По легкости и отточенности стиха ему не было тогда равных. И недаром ему было суждено стать вдохновителем литературного общества “Арзамас”, объединившего в себе поэтов и прозаиков, идейно разошедшихся с приверженцами тоже тогда известной “Беседы любителей русского слова”. Арзамасцы предпочитали поэзию “легкую”, вольную, дающее свободу чувствам и сердцу. А “собеседники” придерживались серьезных традиций Ломоносова, Тредиаковского, да и еще частично Державина. Если проводить сегодняшнюю параллель, то первые соотносились со вторыми, как, скажем, Евтушенко и Вознесенский, с традиционными совесткими поэтами.
И вот лира Батюшкова в самый разгар его славы неожиданно смолкла, и по этому поводу как раз и послание Пушкина к этому поэту.
Поэт! в твоей предметы воле,
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как Росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва скошённый не увял…
Тут Пушкин напоминает о славном факте из биографии Батюшкова, когда он два года провел в известном Прусском походе, смело бился на полях сражений и был тяжело ранен в одном из боев. О горячей натуре поэта говорит и такой любопытный случай. По причине ранения, его не брали в армию во время войны 1812 года. Но поэт-воин все-таки добился разрешения и примкнул к действующей армии Раевского и снова отличался воистину русской храбростью.
Напомнив славные ратные дела Батюшкова, Пушкин продолжает давать ему свои дружески-поэтические советы:
Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь.
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!
Со свойственным ему дерзновением и гениальной проникновенностью в сущность современной поэзии, Пушкин призывает “главного арзамасца” искать новые пути в литературе и оставить, не брать ничего из того тяжкого, неповоротливого и уже полуживого, чем было пропитано стихотворчество минувшего века. И тут же Пушкин, конечно, понимая силу своего раз-вивающегося таланта, несколько играя в свою пока еще неизвестность, дает блестящую концовку своему посланию:
Но что!.. певницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости – но помни мой совет:
Доколе музами любимый,
Ты пиэрид (то есть муз) горишь огнём,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.
Прочитав это послание, Батюшков прослезился. Неужели это написал тот кудрявый мальчуган, которого он постоянно видел в доме Пушкиных? Он тут же помчался в Царскосельский лицей, встретился с Александром, долго слушал его стихи и тоже счел нужным посоветовать начинающему пииту:
– Брось, брось, Саша, эту лёгкость, пиши в том стиле, в каком написаны “Воспоминания в Царском селе”. Они так славно у тебя вышли…
Но поэты мало прислушиваются к советам друг друга, их музы заставляет идти их путями неизвестными, никем еще не проложенными. И именно об этом – о предназначенности своей иным путям, иной судьбе – Пушкин тут же и пишет во втором послании к Батюшкову, где-то сразу после посещения маститым поэтом Царского Села.
Весёлый сын Эрмия (то есть Гермеса)
Ребенка полюбил,
В дни резвости златые
Мне дудку подарил.
Знакомясь с нею рано,
Дудил я непрестанно;
Нескладно хоть играл,
Но музам не скучал.
А ты, певец забавы
И друг пермесских дев,
Ты хочешь, чтобы славы
Стезёю полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар,
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних лар,
И, с дерзостным Икаром
Срашась летать недаром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.
Да, поэты не слушаются друг друга, но зато охотно перенимают опыт соперников. Размер только что приведенного послания, манера раскованной и откровенно-горячей речи – всё это любимейшие приёмы самого Батюшкова. Вот смотрите, он пишет свое послание Жуковскому и Вяземскому почти по-пушкински, ведь согласитесь: внешне стихи почти невозможно отличить:
Отечески пенаты,
О пестуны мои!
Вы златом не богаты,
Но любите свои
Норы и тёмны кельи,
Где вас на новосельи
Смиренно здесь и там
Расставил по углам…
Долго было для меня загадкой, откуда у Пушкина этот летящий с какой-то птичьей лёгкостью размер. Теперь понятно. От Батюшкова. Причем, ритм этот (трехстопный ямб) настолько Пушкину полюбился, что он не забывал его всю жизнь. Помните, его стихотворное письмо к анонимному адресату:
Прости мне, милый друг,
Двухлетнее молчанье:
Писать тебе посланье
Мне было недосуг…
Однако, если говорить по большому счету: и заимствуя что-то, Пушкин так переосмысливал, так переплавлял многочисленные подражания в своем сердце и в своем сознании, что внешняя подражательность пропадала за неизмеримо большей глубиной и большим чувством. Гениальность давала о себе знать прямо с юношеской поры. И недаром Батюшков, прочитав послание к Юрьеву, написанное Пушкиным вскоре после выхода из Лицея, восторженно воскликнул: “О! Как стал писать этот злодей!”
Жаль, что восторг поэта не смог пройти по дальнейшим многочисленным ступеням.
Константин Батюшков заболел тяжелым умственным расстройством, и для него и Пушкин, и все другие стали бесчувственно равны. И, наверно, жуткая участь поэта, заставила Пушкина написать вот эти сильнейшие по переживанию стихи:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, лугче посох и сума;
Нет, лучше труд и глад…
Да, не дай Бог такое. Случись это несчастье, и уже не напишешь ни одной стихотворной строчки, ни одной “песни не споешь”, а они так мучительно и радостно выходили из глубин пушкинского сердца…
* Статья написана для православного радио «Воскресение» совместно с Валентиной Ефремовой. Сохраняется в фонде редакции.
poembook.ru
К Батюшкову | Пушкин А.С.
К. Н. Батюшков. Портрет работы О. А. Кипренского.Философ резвый и пиит,[1]
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался с Фебом наконец?
Уже с венком из роз душистых,
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых,
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!..
Пой, юноша, — певец тиисский
В тебя влиял свой нежный дух.
С тобою твой прелестный друг,
Лилета, красных дней отрада:
Певцу любви любовь награда.
Настрой же лиру. По струнам
Летай игривыми перстами,
Как вешний зефир по цветам,
И сладострастными стихами,
И тихим шепотом любви
Лилету в свой шалаш зови.
И звезд ночных при бледном свете,
Плывущих в дальней вышине,
В уединенном кабинете,
Волшебной внемля тишине,
Слезами счастья грудь прекрасной,
Счастливец милый, орошай;
Но, упоен любовью страстной,
И нежных муз не забывай;
Любви нет боле счастья в мире:
Люби — и пой ее на лире.
Когда ж к тебе в досужный час
Друзья, знакомые сберутся,
И вины пенные польются,
От плена с треском свободясь —
Описывай в стихах игривых
Веселье, шум гостей болтливых
Вокруг накрытого стола,
Стакан, кипящий пеной белой,
И стук блестящего стекла.
И гости дружно стих веселый,
Бокал в бокал ударя в лад,
Нестройным хором повторят.
Поэт! в твоей предметы воле,
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва скошенный, не увял!..[2]
Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь.
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!
Но что!.. цевницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости — но помни мой совет:
Доколе, музами любимый,
Ты пиэрид горишь огнем,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.
1814
Примечания
- Впервые: «Российский музеум», 1815 г., № 1, стр. 8—10, под заглавием «К Б—ву»и с подписью «1… 14—16»
- Перейти ↑ «Певец Тиисский» — Анакреон (ок. 570—478 г. до н. э.), греческий поэт родом из Тииса (Теоса) в Ионии, воспевавший радости жизни, любовь и вино. «Парни российский» — Пушкин сравнивает Батюшкова с французским поэтом Эваристом Парни. См. также комментарий Т. Г. Цявловской.
- Перейти ↑ Кому неизвестны «Воспоминания на 1807 год»? (Прим. А. С. Пушкина)
pushkin-as.info