2 часть герой нашего времени: «Бэла» за 3 минуты. Краткое содержание рассказа Лермонтова

ГЛАВА X

ГЛАВА XI

КНИГА II.МАКСИМ МАКСИМЫЧ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ВЫПИСКАМ ИЗ ДНЕВНИКА ПЕЧОРИНА

КНИГА III. ТАМАН

КНИГА IV. ФАТАЛИСТ

КНИГА V. ПРИНЦЕССА МЭРИ

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВА III

00 Глава IV 9156

ГЛАВА XVI

ГЛАВА XVII

ГЛАВА XVIII

ГЛАВА XIX

ГЛАВА XX

XXI.ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Этот роман, известный как один из шедевров русской литературы, под названием Герой нашего времени, и уже переведенный как минимум на девять европейских языков, теперь для первый раз

перед общеанглийским читателем.

Работа представляет исключительный интерес для изучающих английскую литературу, так как она была написана как

под глубоким влиянием Байрона и сама является исследованием байронического типа характера.

Переводчики особенно позаботились о сохранении как атмосферы рассказа, так и той поэтической красоты, которой поэт-романист пропитал свои страницы.

КНИГА И БЕЛА

СЕРДЦЕ РУССКОГО

ГЛАВА I

Я был путевым постом из Тифлиса.

Весь багаж, который у меня был в тележке, состоял из одного маленького чемодана, наполовину заполненного путевыми заметками по Джорджии; к счастью для вас, большая часть из них утеряна; но сам чемодан и остальное его содержимое, к счастью для меня, остались нетронутыми.

Когда я вошел в долину Койшаур, солнце скрылось за заснеженным хребтом гор. Чтобы совершить восхождение на гору Койшаур до наступления темноты, мой погонщик, осетин, неустанно гнал лошадей, усердно напевая при этом во весь голос.

Какое чудесное место эта долина! Повсюду неприступные горы, крутые желтые склоны, изрезанные водными каналами, и красноватые скалы, задрапированные зеленым плющом и увенчанные кустами платанов.Вон там, на огромной высоте, — золотая бахрома снега. Внизу течет река Арагва, которая, шумно вырвавшись из темных и туманных глубин ущелья, с безымянным ручьем, сжавшимся в ее объятиях, тянется, как серебряная нить, ее воды блестят, как змея с блестящей чешуей.

Прибыв к подножию горы Койшаур, мы остановились у духана. [1] Там собралось около двадцати грузин и горцев шумной толпой, а рядом остановился на ночь караван верблюдов.Мне пришлось нанять волов, чтобы тащить мою телегу на эту проклятую гору, так как была уже осень и дороги были скользкими ото льда. К тому же гора имеет длину около двух верст [2].

[1] Розничный магазин и таверна вместе взятые.

[2] Верста — мера длины, около 3500 английских футов.

Тут ничего не поделаешь, поэтому я нанял шесть волов и несколько осетин. Один из последних взвалил на плечи мой чемодан, а остальные, крича почти в один голос, пошли помогать волам.

За моей шла еще одна повозка, которую я удивился, увидев, что четыре быка тянут ее с величайшей легкостью, несмотря на то, что она была загружена доверху. За ней шел хозяин, покуривая кабардинскую трубку в серебряной оправе. На нем была лохматая черкесская фуражка и офицерское пальто без погон, и на вид ему было около пятидесяти лет. Смуглость его лица показывала, что его лицо давно знакомо с закавказскими солнцами, а преждевременная седина усов не соответствовала его твердой походке и крепкому виду.Я подошел к нему и отсалютовал. Он молча ответил на мое приветствие и выпустил огромное облако дыма.

Оказывается, мы попутчики.

Он снова молча поклонился.

Полагаю, вы едете в Ставрополь?

Да, сэр, именно — правительственными вещами.

Не могли бы вы сказать мне, как получилось, что эту вашу тяжело груженую телегу без труда тянут четыре вола, в то время как шесть голов скота с трудом могут переместить мою, хотя она и пуста, и с помощью всех этих осетин. ?

Он хитро улыбнулся и бросил на меня многозначительный взгляд.

Я бы сказал, вы на Кавказе не так давно?

Примерно год Я ответил.

Он улыбнулся второй раз.

Ну?

Именно так, сэр, он ответил. Эти азиаты ужасные звери! Вы думаете, что все эти крики означают, что они помогают волам? Да ведь только дьявол может понять, что они кричат. Но волы понимают; и если бы вы поставили ярмо на двадцать, они все равно не сдвинулись бы с места, пока осетины кричали так же, как они.. . . Ужасные негодяи! Но что вы можете с ними поделать? Они любят вымогать деньги у людей, которые случайно здесь путешествуют. Жулики испорчены! Вы ждете и видите: они получат чаевые от вас, а также от их найма. Я их давно знаю, они меня не обойти!

Вы давно здесь служите?

Да, я был здесь при Алексее Петровиче, [1] ответил он с достоинством. Я был младшим лейтенантом, когда он подошел к Линии; и меня дважды повышали в звании за время его командования за действия против горцев.

[1] Ермолов, т.е. генерал Ермолов. У россиян три имени — христианское имя, отчество и фамилия. К ним обращаются только первые два. Фамилия Максим Максимыч (в просторечии Максимович) не упоминается.

А теперь -?

Сейчас я в третьем линейном батальоне. А ты сам?

Я ему сказал.

На этом разговор закончился, и мы продолжили молча идти бок о бок.На вершине горы мы нашли снег. Солнце село, и, как обычно бывает на юге, ночь следовала за днем ​​без каких-либо сумерек. Однако благодаря сиянию снега мы смогли легко различить дорогу, которая все еще шла вверх по склону горы, хотя и не так круто, как раньше. Я приказал осетинам положить мой чемодан в телегу, а волов заменить лошадьми. Тогда в последний раз я взглянул на долину; но густой туман, хлынувший из ущелий волнами, полностью покрыл его, и теперь ни один звук не доносился до наших ушей снизу.Осетины бурно окружили меня и требовали чаевых; но штабс-капитан крикнул на них так угрожающе, что они мгновенно рассеялись.

Какие они люди! он сказал. Они даже не знают по-русски «хлеб», но выучили фразу «Офицер, дайте нам чаевые!» На мой взгляд, лучше сами татары, они все равно не пьяницы. . . .

Мы были уже в версте или около того от станции. Вокруг нас все было тихо, действительно так тихо, что можно было проследить за полетом комара по жужжанию его крыльев.Слева от нас маячило ущелье, глубокое и черное. Позади него и перед нами возвышались темно-синие вершины гор, все изрезанные бороздами и покрытые слоями снега, выделяющиеся на бледном горизонте, который все еще сохранял последние отблески вечернего сияния. Звезды мерцали на темном небе, и мне как-то странно казалось, что они намного выше, чем в нашей северной стране. По обеим сторонам дороги выступали голые черные камни; кое-где из-под снега выглядывали кусты; но ни один увядший лист не шевелился, и среди мертвого сна природы было радостно слышать фырканье трех усталых почтовых лошадей и беспорядочный звон русского колокола.[1]

[1] Колокол на дуге, деревянной арке, соединяющей древки русского экипажа через шею лошади.

У нас завтра будет отличная погода, Я сказал.

Штабс-капитан не ответил ни слова, а указал пальцем на высокую гору, которая возвышалась прямо напротив нас.

Что это? — спросил я.

Mount Gut.

Ну что тогда?

Разве вы не видите, как это курить?

Действительно, дым поднимался с горы Гут.По его сторонам ползли нежные течения облаков, а на вершине покоилось одно облако такой густой черноты, что оно казалось пятном на темном небе.

К этому времени мы смогли разглядеть почтовую станцию ​​и крыши окружающих ее хижин; приветливые огни мигали перед нами, когда внезапно поднялся сырой и холодный ветер, ущелье зашумело, и пошел моросящий дождь. Едва успел накинуть войлочный плащ, как пошел снег. Я посмотрел на штабс-капитана с глубоким уважением.

Нам придется здесь переночевать, сказал он с досадой в голосе. В такую ​​вьюгу по горам не перейти. — Я говорю, на Крестове сходили лавины? он спросил водителя.

Нет, сэр, осетин ответил; , но их очень много угрожает падением — очень много.

Из-за отсутствия на вокзале комнаты для путешественников нам назначили ночлег в прокуренной избе.Я пригласил попутчика выпить со мной стакан чая, так как принес с собой чугунный чайник — единственное утешение во время моих путешествий по Кавказу.

Одна сторона хижины прижалась к обрыву, и к двери вели три мокрые и скользкие ступеньки. Я ощупью пробился внутрь и наткнулся на корову (с этими людьми коровник заменяет комнату для прислуги). Я не знал, в какую сторону повернуть — с одной стороны блеют овцы, с другой — рычит собака.К счастью, однако, я заметил с одной стороны слабый проблеск света, и с его помощью я смог найти другое отверстие в двери. И тут открылась отнюдь не неинтересная картина. Широкая хижина, крыша которой покоилась на двух задымленных столбах, была полна людей. В центре пола потрескивал небольшой костер, и дым, отгоняемый ветром от отверстия в крыше, разносился таким толстым саваном, что я долгое время не мог видеть вокруг себя.У костра сидели две старухи, несколько детей и долговязая грузинка — все в лохмотьях. Ничего не поделаешь! Мы укрылись у костра и закурили трубки; и вскоре чайник призывно запел.

Бедные люди эти! — сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча смотрели на нас в каком-то оцепенении.

И люди до крайности глупые! он ответил. Вы не поверите, они абсолютно невежественны и неспособны ни на какую цивилизацию! Почему даже наши кабардинцы или чеченцы, какие бы они ни были разбойники и оборванцы, при этом обычные смельчаки.А этим другим не нравится оружие, и вы никогда не увидите на одном из них достойного кинжала! Во всем осетины!

Вы давно в стране чеченцев?

Да, я прожил там около десяти лет вместе со своей ротой в крепости, недалеко от Каменного Брода. [1] Вы знаете это место?

[1] Рокки Форд.

Я слышал это имя.

Могу вам сказать, мальчик мой, нам хватило этих чертовых чеченцев.В настоящее время, слава богу, спокойнее; но в прежние времена вам нужно было всего лишь пройти сотню шагов между вами и валом, и куда бы вы ни пошли, вы обязательно найдете косматого дьявола, подстерегающего вас. Достаточно было позволить своим мыслям блуждать, и в любой момент лассо могло быть у вас на шее или пуля в затылок! Впрочем, смельчаки! . . .

Смею сказать, у вас было много приключений? — сказал я, движимый любопытством.

Конечно! Много одного. . . .

После этого он начал дергать за левый ус, опустил голову на грудь и задумался. У меня был отличный ум, чтобы извлечь из него небольшой анекдот — желание, естественное для всех, кто путешествует и делает записи.

Тем временем чай был готов. Я вынул из чемодана два тумблера и, наполнив один из них, поставил его перед штабс-капитаном. Он отпил чай и сказал, как бы говоря самому себе: Да, много! Это восклицание вселило в меня большие надежды.Ваш старый кавказский офицер, я знаю, любит немного поговорить и немного проговорить; ему так редко удается это сделать. Возможно, ему выпадет судьба прожить пять лет или около того со своей ротой в каком-нибудь глухом месте, и все это время он не услышит от души доброе утро (потому что сержант говорит доброго здоровья ). И, действительно, у него были бы веские причины для того, чтобы стать болтливым — вокруг него были дикие и интересные люди, опасность, с которой приходилось сталкиваться каждый день, и множество чудесных происшествий.Именно в таких обстоятельствах мы невольно жалуемся, что так мало наших соотечественников делают записи.

Не хотите ли добавить рома в чай? Сказал я своему товарищу. У меня с собой белый ром — из Тифлиса; и погода сейчас холодная.

Нет, спасибо, сэр; Я не пью.

В самом деле?

Именно так. Я поклялся пить. Знаете, однажды, когда я был младшим лейтенантом, некоторые из нас слишком сильно опускались.В ту же ночь поднялась тревога, и мы вышли на фронт, за полмира! Мы его поймали, я вам скажу, когда Алексей Петрович приехал послушать о нас! Небеса, спаси нас, в какой он ярости! Он был на грани того, чтобы нас предали под трибунал. Вот как все бывает! Вы легко можете провести целый год, не видя ни души; но просто пойди и выпей, и ты заблудший человек!

Услышав это, я чуть не потерял надежду.

Возьмите черкесов, , продолжил он; однажды дайте им напиться бузы [1] на свадьбе или похоронах, и вылезут их ножи.Однажды мне было трудно отделаться целиком, и все же это случилось в доме «дружелюбного» [2] принца, где я был гостем.

[1] Сорт пива из проса.

[2] т.е. признание господства России.

Как это было? — спросил я.

Вот, я вам скажу. . . .

Он набил трубку, втянул дым и начал свой рассказ.

ГЛАВА II

Понимаете, сэр, сказал штабс-капитан: «Я был тогда расквартирован с ротой в крепости за Тереком — уже пять лет назад.Однажды осенним днем ​​прибыл транспорт с провизией, которым руководил офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему приказали остаться со мной в крепости. Он был очень элегантен, его лицо было таким красивым и белым, его форма была такой новенькой, что я сразу догадался, что он недолго просидел в нашей армии на Кавказе.

«Я полагаю, вас перевели из России?» — спросил я.

»« Совершенно верно, капитан », — ответил он.

«Я взял его за руку и сказал:

« Рад тебя видеть — рад! Тебе будет скучновато … но там мы будем жить вместе, как пара друзей » Но, пожалуйста, звоните мне просто Максим Максимыч «; а, скажите, для чего эта полная форма? Просто надевайте фуражку всякий раз, когда приходите ко мне!

Ему были выделены кварталы, и он поселился в крепости.

Как его звали? Спросил Максима Максимыча.

Звали его Григорий Александрович Печорин. Он был великолепный парень, уверяю вас, но немного своеобразный. Например, однажды он не выходил на охоту весь день, под дождем и холодом; остальные все замерзли бы и устали, но он не возражал против холода или усталости. Затем, в другой раз, он сидел в своей комнате и, если дул ветер, заявлял, что простудился; если бы ставни задвигались о окно, он вздрагивал и бледнел; однако я сам видел, как он в одиночку напал на кабана.Достаточно часто вы не могли вытащить из него ни слова в течение нескольких часов вместе; но потом, с другой стороны, иногда, когда он начинал рассказывать истории, от смеха вы раскалывались. Да, сэр, очень эксцентричный человек; и он, должно быть, тоже был богат. Сколько у него было дорогих безделушек! . . .

Он пробыл там надолго с вами? Я продолжил спрашивать.

Да, около года. И именно поэтому этот год был для меня памятным. Он доставил мне много хлопот — но что ж, пусть прошлое будет в прошлом! .. . Понимаете, это правда, есть такие люди, которым от рождения суждено иметь с ними всякие странные вещи!

Странно? — воскликнул я с любопытством, разливая чай.

ГЛАВА III

НУ, тогда я вам скажу, сказал Максим Максимыч. Верстах в шести от крепости жил некий «дружелюбный» князь. Его сын, мальчишка лет пятнадцати, привык к нам приезжать. Не прошло и дня, но он приезжал то за одно, то за Другой.И действительно, мы с Григорием Александровичем его баловали. Какой дерзкий дьявол был мальчик! До чего угодно, скакать кепку или сбивать с толку вместе с

Литературных путешествий в прошлое: Империя и Лермонтов | Путешествие в прошлое

Михаила Лермонтова, Тифлис. 1837. Wikimedia Commons.

Пейдж Росс

Понимание русского империализма: концепции империи в произведении Михаила Лермонтова Герой нашего времени

«» Михаила Лермонтова «Герой нашего времени» (1838-40) — замечательное художественное произведение, которое способствовало не только «золотому веку» русской литературы, но и помогло россиянам осмыслить стремительно растущую империю.Лермонтов достиг совершеннолетия в «духе 1812 года» и помог создать литературное произведение, посвященное рамкам России того времени. Через приключения и завоевания вымышленного персонажа Григория Александровича Печорина Лермонтов исследует различные концепции России и русскости, а также дает контекст тому, как расширяющаяся империя России включала в себя «различие» территорий за пределами Санкт-Петербурга и Москвы. . Герой нашего времени дает представление о сложной и расширяющейся империи России и помогает проиллюстрировать популярные среди россиян взгляды на природу огромных территорий, различных народов и этнических групп и цивилизации, а также представления о религии и изменчивости социальный класс.По этим причинам роман Лермонтова является незаменимым ключом к пониманию Российской империи и ее народов в период экспансии империализма.

Важнейшим элементом империи, рассмотренной в Герой нашего времени , является «цивилизаторская миссия» различных народов и этносов на периферии имперской России. Это исследование «цивилизаторской миссии» и проблемы православия впервые представлено в рассказе Белы, красивой черкесской женщины, «с черными глазами, как у горного козла, которая смотрела прямо в тебя» (13).В первом рассказе Печорин организовывает кражу лошади для брата Белы, Азамата, а взамен требует, чтобы Бела был для себя. Максим Максимыч признается неназванному рассказчику: «Я сказал об этом Печорину потом, но он только ответил, что нецивилизованная черкесская девушка должна быть рада иметь такого хорошего мужа, как он, потому что, в конце концов, по их обычаям он будет ее мужем». »(19). Утверждение Лермонтова о Беле и черкесском народе в целом как о нуждающихся в цивилизации иллюстрирует распространенное среди русских мнение о том, что на периферии империи обитают дикие люди, неспособные к независимой цивилизации.Однако Лермонтов добавляет немного иронии в историю Белы и вопрос ее «цивилизации» в том, что именно русские приказали убить и исчезнуть ее семью.

Второй элемент империи, проиллюстрированный в истории Белы, — это вопрос православия и принесение религии «нецивилизованным» народам. После того, как она зверски зарезана мстительным Казбичем, Бела находится при смерти и начинает размышлять о роли, которую религия может сыграть для нее в загробной жизни. Максим рассказывает рассказчику: «Она [Бела] сказала, что ей грустно, что она не христианка, и что ее дух никогда не встретится с Печориным на том свете, а какая-нибудь другая женщина будет его возлюбленной на небесах.Я подумал о том, чтобы крестить ее перед смертью, и предложил ей это. Она посмотрела на меня, не зная, что делать. Она долго не могла говорить, но в конце концов сказала, что умрет в вере, в которой родилась »(39-40). Иллюстрация Лермонтова к дилемме Максима относительно того, нужно ли крестить Белу, чтобы спасти ее душу, изображает фундаментальный конфликт, с которым столкнулись многие русские, пытаясь понять этнических «других». Этот конфликт исследуется еще раз после того, как Бэла умирает, и Максим пытается решить, стоит ли поставить крест на ее могиле.Он рассказывает рассказчику: «Рано утром мы похоронили ее возле того места, где она в последний раз сидела, за пределами форта у ручья […] Я хотел поставить крест, но почему-то не хотел. В конце концов, она не была христианкой »(41). Дискомфорт Максима при назначении Белы религии посмертно также вводит возможность того, что в этом конфликте веры вполне могла быть некоторая двусмысленность, и вопросы о том, что делать с распространением религии среди тех народов, которые считаются «нецивилизованными», могут было несколько вариантов.

Второй важный элемент, рассматриваемый в лермонтовском романе «Герой нашего времени », — это география, физические масштабы империи в России. Используя различные географические маркеры и изображения, Лермонтов позволяет нам собрать общие представления о том или ином месте в сознании россиян на основе отношения рассказчика к этому месту. Более широкий контекст, в котором исследуются и объясняются эти огромные территории, иллюстрирует вездесущее увлечение россиян «периферией» империи.Очарование любого географического положения в романе определяет как поведение вовлеченных в него людей, так и «тип» места, где оно находится: гостеприимное, теплое, холодное, солнечное, обширное, мрачное и т. Д. Лермонтов позволяет читателю собраться вместе. чувство России, вкус к «хорошему» и «плохому» внутри империи, пейзажи и красота этих новых земель, а также общая сложность регионов, охваченных имперской Россией в 19, ^-х, -м веках. .

Начинается с безымянного рассказчика в первой части, Герой нашего времени начинается с путешествия по Кавказу, а точнее, по долине Койшаур.Рассказчик восклицает: «Какое славное место эта долина! Неприступные горы со всех сторон, красные скалы, увитые зеленым плющом и увенчанные кустами платанов, желтые пропасти, испещренные ручейками; высоко вверху лежит золотая кайма снега, а под серебряной нитью Арагвы, соединяющейся в объятиях с каким-то безымянным меньшим потоком, ревущим из черного, заполненного туманом ущелья, тянется сверкающая, как чешуйчатая змея »(5) . Из его описания читатель может сделать вывод о чистой красоте долины и почувствовать величие и признательность за это место.Долина Койшаур олицетворяет красоту империи, а также ряд физических особенностей, возможных и присутствующих в любом конкретном регионе на территории, контролируемой Россией.

В отличие от долины Койшаур, Печорин представляет историю своего пребывания на Тамани, «самой грязной дыре среди всех приморских городов России» (57). Город расположен на самой западной окраине Российской империи, непосредственно омывается с одной стороны Азовским морем, а с другой — Черным. На Тамани Печорин пишет: «Мы проезжали множество грязных закоулков, не видя ничего, кроме ветхих заборов» (57).На Тамани Печорин подвергается воровству со стороны умного слепого мальчика и едва не утонет от руки восемнадцатилетней девушки. Размеры города описаны в плохом состоянии, и большинство впечатлений Печорина в городе происходит ночью, что добавляет этому месту таинственности, подозрительности и интриги. Тамань явно свидетельствует о взглядах россиян на периферию империи, где Лермонтов, возможно, преувеличивал условия и детали, чтобы представить город как царство за пределами центра, где живут нецивилизованные люди с суровой моралью.

Последнее географическое пространство, подробно рассмотренное в лермонтовском романе Герой нашего времени , — это курортный город Пятигорск, где Печорин встречается и ухаживает за княгиней Марией. Именно в этом пространстве происходит большая часть романа, и здесь развивается и разворачивается большая часть сюжета. События Пятигорска рассказываются читателю через дневник Печорина, и когда он поднимается высоко у подножия Машука, он описывает открывшееся окно своего жилища и «комнату, наполненную ароматом цветов из скромного сада на улице.[…] На западе лежит Бештау с его пятью голубыми вершинами, подобными «последнему облаку умирающей бури»; на севере Машук возвышается, как лохматая персидская шапка, заполняя весь горизонт; на востоке вид более веселый — подо мной, в пятнах красок, лежит маленький городок, весь опрятный и новый, с журчанием целебных источников и шумом многоязычной толпы »(70). Город представлен не только как яркий и красочный, но и как пространство, в котором проживают представители разных национальностей и языков, что еще раз иллюстрирует обширность территории России во времена Лермонтова.Печорин пишет: «Приятно жить в таком месте. Каждая клеточка моего тела содрогается от радости. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, яркое солнце, голубое небо — чего еще можно желать? Зачем нам здесь страсти, желания, сожаления? » (70). И снова Пятигорск изображен как чистое, свежее, солнечное и в целом радостное пространство, дающее читателю позитивную картину жизни в городе.

География империи в романе Лермонтова Герой нашего времени дает контекст и значение огромным территориям, которые Россия охватила в течение 19, ^-го, века, а также иллюстрирует общественное мнение и отношение к определенным пространствам в этой огромной империи.В то время как Лермонтов изображает долину Койшаур и город Пятигорск как красивые, чистые пространства и выражает чувство глубокой признательности за эту красоту, Тамань существует как контраст первому. Решение Лермонтова проиллюстрировать любое данное место в положительном или отрицательном свете позволяет читателю лучше понять масштабы России, а также дает возможность интерпретировать и предвзято относиться к любому данному пространству внутри империи. Обрамление географических пространств в Российской империи является критически важным элементом важности романа и дает представление о том, как понимать территориальные пространства, охваченные имперской властью.

Последний и, пожалуй, самый важный элемент в изучении Лермонтовым империи в году. Герой нашего времени — это тяжелое положение меньшинств, а также отношение и предрассудки, которые эти группы испытали как часть более крупной Российской империи. Эти разрозненные народы с самого начала существования империи помогали формировать разнообразную и обширную территорию. Такие группы, как казаки, чеченцы, различные азиаты, черкесы и осестины, все они появляются в романе в том или ином контексте, обеспечивая читателю точную картину мнений и настроений по отношению к этим различным народам в то время.Лермонтов через диалог, а также поведенческий анализ и внутренние мысли раскрывает, как этнические русские стали рассматривать эти народы, считающиеся «разными» и «экзотическими».

Первая широко обсуждаемая группа — это группа «азиатов» в первом разделе, Бела. В разговоре между неназванным рассказчиком и попутчиком по Кавказу последний восклицает: «Эти азиаты страшные негодяи. Ты действительно думаешь, что им все эти крики приносят пользу? […] Если хотите, запрягите двадцать быков, но они не сдвинутся ни на дюйм, когда кричат ​​на них на своем языке.Ужасные негодяи! » (6). Используя приведенный выше разговор, читатель может понять, что эти «азиаты» находятся на периферии империи и что русские более цивилизованы и доминируют в отличие от менее развитых азиатских народов на окраинах имперской территории. Характеристика этих народов как «страшных негодяев» и «ужасных негодяев» дает ощущение бесхитростности и размытой морали. В отрывке путешественник продолжает описывать, как азиатские рабочие жульничают и иным образом заставляют путешественников давать им советы.Изображение этих народов как нечестных и мошенников способствует повествованию о «нецивилизованном» другом, ассоциируя этих людей с нестабильными моральными компасами.

Пока неназванный рассказчик продолжает свое путешествие в тот день, он ведет еще один разговор с путешественником, и рассказчик выражает свое очевидное пренебрежение к группам, путешествующим с ними. Обмен рассказывает о взглядах разных народов с точки зрения интеллекта, чистоты и способностей. «Они жалкие люди», — сказал я, указывая на наших грязных хозяев, которые смотрели на нас в каком-то тупом ступоре.Путешественник с ним тогда утверждает: «Какими глупыми они ни пришли! Вы не поверите, но они абсолютно бесполезны. Что ни говори о наших друзьях кабардинцах или чеченцах — они могут быть разбойниками и бродягами, но все же они отважные дьяволы. Да эти ребята даже не заботятся об оружии. Вы никогда не увидите ни одного из них с приличным кинжалом »(9). В обмен на грузинские хозяева и прочие наклеивают ярлык «глупых» и «абсолютно бесполезных», а кабардинцев и чеченцев — «разбойников и бомжей».”

В еще одном разговоре возникает тема черкесов: «Взять, к примеру, этих черкесов», — продолжал он. «Когда они напиваются бузы на свадьбе или похоронах, это чистое убийство» (10). Решение Лермонтова охарактеризовать черкесов как непослушных и беззаконных пьяниц продвигает «нецивилизованный» образ, относящийся к «другим» народам империи, еще больше отделяя их от этнических русских. Относительно унижая этнические меньшинства на обширных территориях империи, Лермонтов использует неназванного рассказчика для сравнения русских с другими, поднимая русских на более высокое положение в великой схеме империи: «Я не мог не быть поражен этой способностью Русские должны адаптироваться к образу жизни народов, среди которых им довелось жить.Я не знаю, достойно ли это качества или нет, но оно показывает удивительную гибкость и тот ясный здравый смысл, который может прощать зло, где бы оно ни казалось неизбежным или неискоренимым »(25). Эта «чудесная гибкость», позволяющая адаптироваться к постоянно меняющимся обстоятельствам, и милосердное прощение зла делают этнических русских превосходным аналогом как в дипломатии, так и в эмоциональном интеллекте меньшим, нецивилизованным, диким другим. Изображая империю, Лермонтов иллюстрирует неполноценность других этносов в иерархии общественного строя в имперской России в 19, ^и веках.

Книга Михаила Лермонтова « Герой нашего времени » — незаменимый элемент в более широком понимании России как нации, русской идентичности и российского империализма в 19, ^и веках. Лермонтов использует художественную литературу как метод, чтобы помочь россиянам понять цивилизацию (или ее отсутствие) на периферии империи, миссию православия, обширные географические территории и этнические меньшинства, которые составляли эту империю. Из его романа можно начать рисовать картину более широких взглядов, настроений и поведения россиян по отношению к цивилизации, религии, географическому пространству и этническим меньшинствам.В романе Лермонтова «Герой нашего времени » Россия и русскость помещаются в контексте империи и образуются рамки для мировоззрения россиян и российской истории, что имеет решающее значение для понимания имперского 19, ^{-го и} -го веков в Азии.

Интервью: Оливер Беннетт о «Герое нашего времени» в театре «Аркола»

Оливер Беннетт написал и сыграл главную роль в фильме « Герой нашего времени », созданном HUNCH Theater — новой международной компанией, в которую входят артисты из Великобритании, Беларуси и Колумбия. Герой нашего времени знаменует собой мировую премьеру новой адаптации забытого романа Михаила Лермонтова 1840 года. После распродажи в Edinburgh Fringe он прибудет в Arcola на четыре недели только с 19 ноября.

HUNCHtheatre очень рад представить нашу экранизацию «Героя нашего времени» в одном из лучших театров Лондона. Это первая выставка нашей компании.Мы последовали нашему ПРЕДНАЗНАЧЕНИЮ и создали его в гостиной нашего режиссера Владимира Щербаня, затем мы отвезли его в отель в Сохо, а затем на Эдинбургский фестиваль, где мы получили 5-звездочные отзывы и устроили аншлаговые шоу.

Arcola были очень хороши для нас, позволив нам начать работу и расшириться. «Герой нашего времени» — забавное, циничное, по-настоящему захватывающее произведение. Это следует за отдыхающим солдатом Печориным, который развлекается, соревнуясь со своим другом Грушницким за юную княжну Марию.Это перерастает из небольшого веселья в войну. Приглашаем вас в сознание солдата, где бары и бальные залы превращаются в поля сражений.

Михаил Лермонтов написал роман в середине 19 века. Он считается одним из величайших писателей России наравне с Пушкиным, Толстым и Достоевским. Он был морально неоднозначным человеком, часто был сослан и был убит на дуэли, не достигнув тридцати лет.Он был художником, поэтом, драматургом и писателем. «Герой нашего времени» — экспериментальный роман, он состоит из пяти разделов с тремя разными рассказчиками, каждый из которых предлагает свой взгляд на характер Печорина. Мы выбрали раздел «Княжна Марья».

Это шедевр, которым пренебрегли в англоязычном мире. Идея HUNCHtheatre — смешать европейскую и британскую эстетику и традиции. Режиссер Владимир Щербань из Беларуси, актерский состав — из Великобритании и России.Мы все вместе работали над этим классическим европейским текстом, создав уникальный культурный обмен, который, как мы надеемся, отразится на сцене.

Мы смешали поэзию оригинала с современным языком. Мы используем современные технологии — экраны, телефоны, музыку — но сохраняем оригинальный сюжет с его бальными залами и дуэлями. Идея состоит в том, чтобы создать мир, который одновременно является Россией девятнадцатого века и Лондоном двадцать первого века.Мы хотим создать что-то быстрое и захватывающее и предложить публике подумать, насколько или как мало изменилось за двести лет.

Со времен Эдинбурга у нас появился новый актерский состав, Скарлетт Сондерс, которая сыграет принцессу Мэри и Веру. Она добавила новый энергетический заряд и создала прекрасную интерпретацию обеих частей. Мы также изменили конфигурацию шоу с траверсы на тягу.HUNCHtheatre создает гибкие шоу, которые могут быть перенесены в любое пространство, и шоу уже прошло в трех очень разных местах. Частью духа нашей компании является то, что мы можем выступать в социальном жилье или в Национальном театре!

Намного проще! Это очень интересный опыт. Выполняю и развиваю этот текст уже больше года. Замечательно иметь возможность свободно менять это в зависимости от того, как я себя чувствую.Теперь я иногда не могу сказать, где заканчивается Печорин и начинается я.

Бронируйте билеты быстро! Это единственная возможность увидеть потерянный шедевр на сцене (наверное). Это захватывающее шоу, уникальное сочетание европейской и британской эстетики, созданное новой международной компанией, состоящей из отмеченных наградами художников. Мы создаем работу, следуя нашему ПРЕДНАЗНАЧЕНИЮ, мы работаем без барьеров, будь то культурные, языковые, политические или бюрократические.Приходите посмотреть наше пятизвездочное шоу и присоединитесь к нам на первом этапе нашего захватывающего и непредсказуемого путешествия.

Герой нашего времени

Подводя итог, Герой нашего времени можно разделить на две части. В первой части рассказчик слушает третьего человека (Максима), который рассказывает о своем опыте общения с главным героем Печориным. Короче говоря, Максим рассказывает рассказчику, как Печорин похитил молодую девушку, чтобы немного развлечься, получил удовольствие от попытки завоевать ее расположение, а затем быстро потерял к ней интерес.Затем рассказчик кратко встречается с самим Печориным и предлагает его прямое описание. Во второй половине романа рассказчик перелистал личный дневник Печорина, и мы читаем о трех его переживаниях. Теперь у нас есть внутренняя перспектива Печорина, которая показывает в значительной степени подавленного человека, совершенно равнодушного к жизни.

Герой нашего времени восхитительно русский язык. Лермонтов пишет в типично русском стиле повествования, в котором рассказчик часто вставляет в свой рассказ юмор, иронию и обширные комментарии.Даже когда я сидел на публике, я не мог не посмеяться над некоторыми комментариями рассказчика, когда он напрямую обращается к своим читателям. Конечно, это происходит только в начале романа, прежде чем мы дойдем до журналов Печорина. (Если вам интересно, Гоголь, Гончаров и Тургенев пишут одинаково.)

Еще одна характерная русская особенность текста — это тема «лишнего» героя. Печорин — молодой, красивый и богатый гражданин, который устал от различных общественных занятий и романтических интриг, с которыми он сталкивается, и поддался ужасной тоске.Ему скучно. Неоднократно в своем дневнике Печорин сетует на свою бесчувственность и неспособность увлекаться вещами в жизни. Многие русские персонажи сталкиваются с похожими проблемами, и кажется, что Лермонтов был первым автором, создавшим такого главного героя. Но я думаю, что у Печорина слоев гораздо больше. Он часто противоречит самому себе, особенно всякий раз, когда он взаимодействует со своим бывшим пламенем, Верой. Я думаю, что эти различные взаимодействия действительно важны для понимания персонажа.В другом противоречии Печорин утверждает, что ему нравится иметь врагов, потому что это делает жизнь интереснее. Однако, когда он подслушивает, как люди отзываются о нем негативно, он шокирован и обижен их замечаниями.

Мне понравился A Hero of Our Time , потому что он хорошо написан, с интригующим сюжетом и интересным и многомерным главным героем. Если бы этого было недостаточно, роман еще более примечателен своим новаторством. Лермонтов был одним из лидеров расцвета русской литературы XIX века, оказав большое влияние на его последователей.

Адам Михник: герой нашего времени | Пол Уилсон

Алан Пайер / isifa / Getty Images

Адам Михник получил Премию гражданства Ханно Элленбогена 2010 года за государственную службу от Вацлава Гавела, Прага, Чешская Республика, январь 2011 года

Когда Адам Михник все еще был политическим заключенным после репрессий Профсоюз «Солидарность» в своей родной Польше в декабре 1981 года Чеслав Милош написал предисловие к сборнику красноречивых эссе и писем Михника из тюрьмы. ¹ В нем Милош привел пример Махатмы Ганди и предсказал, что своим непоколебимым отстаиванием ненасильственных политических изменений Михник вполне может «принести честь последним двум десятилетиям двадцатого века, даже если, — добавил он, — фильм о его жизни будет снят не скоро ».

Милош косвенно имел в виду биоэпику Ричарда Аттенборо 1982 года, Ганди , но, насколько мне известно, никто не уловил его нежного намека на то, что из жизни Михника может получиться потрясающий фильм, особенно теперь, когда мы знаем, насколько точен остальная часть его прогноза оказалась верной.В фильме рассказывается история умного еврейского мальчика из Варшавы с идеалистической верой в коммунизм, любовью к истории и литературе (двумя из его любимых книг были Лорд Джим и Чума ), злого (Граучо) марксиста. чувство юмора, ² , и, несмотря на явное заикание, любовь к спорам и спорам, которые после студенческих волнений в 1968 году привели его к исключению из университета и, в конечном итоге, к тюремному заключению.

После освобождения в 1969 году он устроился сварщиком на фабрику лампочек Розы Люксембург, где некоторые из «самых красивых девушек Варшавы» временно отвлекали его, хотя позже он пошутил, что никогда не сбивался с пути » на пути, ведущем от эротики к политике.В 1970-х годах, окончательно порвав с коммунизмом, он вернулся в университет, чтобы изучать историю, и начал разрабатывать новое, неизменное видение того, как его страна могла бы развиваться в направлении демократии.

Проведя годы в тюрьме и выйдя из тюрьмы в качестве активиста «Солидарности», Михник в конечном итоге стал своего рода национальным героем, одним из главных стратегов в антитоталитарной оппозиции своей страны и главным участником первого из нескольких переговоров за круглым столом, охвативших Советский Союз. стиль коммунизма с карты Европы.А затем, когда Польша была на пути к парламентской демократии, он оставил политику, чтобы стать главным редактором Gazeta Wyborcza , газеты, которую он помог создать в 1989 году и которая сейчас является крупнейшей независимой ежедневной газетой в регионе. . С этой выгодной позиции он продолжил бы рассказывать о ухабистой эволюции демократии как в его собственной стране, так и во всей Центральной Европе.

Недавний выпуск двух сборников интервью, эссе и писем, большинство из которых изначально были опубликованы в Gazeta Wyborcza , даст англоговорящим читателям возможность почувствовать вкус этого последнего этапа яркой жизни Адама Михника.В своем предисловии к An Uncanny Era Эльжбета Матыня называет Михника «куратором молодой демократии в Польше», хотя, учитывая его резко критические и часто противоречивые взгляды на многие тенденции в Центральной Европе с 1989 года, «смотритель» или «сторожевой пес». »Или даже« овод »могли быть более подходящими метафорами. Обе эти книги источают глубокое чувство беспокойства, как будто надежды на великое «нравственное возрождение» после поражения коммунизма были разбиты приходом вместо жадности, материализма и духа мести.«Нам не нравится этот наш мир сегодня», — пишет он в книге The Trouble with History . «Нам плохо в этом нашем мире. Это почему?»

Действительно, почему? Почему тон Михника настолько скептичен, в большей степени созвучен нашему собственному беспокойству по поводу состояния мира, чем пылающей ностальгии по недавним празднованиям по случаю краха коммунизма советского образца четверть века назад?

Стоит помнить, что открытие Берлинской стены было не самым выдающимся событием в Европе в 1989 году, а просто самым зрелищным и символическим.Настоящий прорыв произошел в задымленных залах вокруг столов для совещаний — сначала в Польше, затем в Венгрии и, наконец, в Чехословакии. Коммунистические партии, которые обладали безоговорочной властью с конца 1940-х годов, фактически были отстранены от власти группами диссидентов и неофициальных лидеров оппозиции, которые до этого момента считались преступниками.

Этих активистов, конечно, воодушевили огромные демонстрации на улицах и воодушевили не только крах советской поддержки режимов, против которых они выступали, но и ослабление партийного деспотизма, ставшее возможным благодаря политике перестройки и политики Михаила Горбачева гласность в СССР.Процесс часто был беспорядочным и хаотичным, а результаты иногда были до безумия безрезультатными. Но какой бы успех ни добились диссиденты в организации этих мирных переходов, в значительной степени они были связаны со стратегиями, которые они выработали в течение долгих и трудных десятилетий проб и ошибок.

Из всех диссидентских движений в Центральной Европе польская демократическая оппозиция была безусловно самой крупной, самой сложной, самой изобретательной, самой откровенно политической и самой смелой. Оно развивалось медленно, по крайней мере, с 1956 года, и с каждым проявлением народных волнений, с каждой неудачной попыткой реформ, с каждой насильственной реакцией системы, с каждым отбытым тюремным сроком, оппозиционными интеллектуалами, такими как Михник и Яцек Курон, и Ян Юзеф Липски и другие заострили и усовершенствовали свое понимание того, как работает коммунистический тоталитаризм и как лучше всего ему противостоять.

К 1976 году, после крупных забастовок в Урсусе и Радоме, Куронь и другие основали Комитет защиты рабочих ( KOR ), который стал политическим сердцем движения. Они заключили союзы с рабочими (через подпольные журналы, такие как Robotnik , предназначенные для мужчин и женщин на заводе) и с церковью (первая книга Михника, The Church and the Left , с 1976 года, была фактором создания сближение возможно ³ ). Они начали образовательные инициативы, такие как Летающий университет, и создали обширную сеть подпольных издательских предприятий.Эта оппозиция стала определять себя как демократическая, антитоталитарная, ненасильственная и не заговорщическая; его конечная цель состояла в том, чтобы вызвать «самоограничивающуюся революцию», цель которой — не заменить существующий режим, а заставить его пойти на существенные уступки.

Такой подход в конечном итоге привел к появлению в августе 1980 года независимого профсоюза «Солидарность», который на пике своего развития в 1981 году насчитывал около десяти миллионов членов и был первым в своем роде в коммунистической стране, не контролируемой партией.Это длилось шестнадцать месяцев, прежде чем режим, возможно, чтобы предотвратить советское военное вмешательство, объявил военное положение в декабре 1981 года и заключил в тюрьму главных подстрекателей «Солидарности», включая Михника.

Активисты «Солидарности» ушли в подполье, и в течение следующих семи лет, отчасти благодаря письмам и эссе Михника, многие из которых были написаны из тюремной камеры, «Солидарность» оставалась организационно сильной и никогда не теряла из виду и не позволяла режиму терять из виду свою готовность говорить. В начале 1988 года, столкнувшись с 80-процентной инфляцией и еще одной огромной волной беспорядков среди рабочих, коммунистические лидеры, или, скорее, умеренные среди них, осознали, что они не могут восстановить порядок без огромного кровопролития, и решили вместо этого встретиться с лидерами Солидарность.После нескольких месяцев осторожных маневров обе стороны сели в Варшаве в феврале 1989 года.

Польский журналист и бывший активист «Солидарности» Константи Геберт, который присутствовал на переговорах в качестве репортера, сказал, что Михник сыграл решающую роль в их исходе. Его навыки ведения переговоров — его решимость достичь сделки, не отступая от принципов — были огромными, и переговорщики режима наблюдали за ним, «как кролик может смотреть на кобру», — сказал Геберт. Он также обладал сверхъестественной способностью, отточенной его изучением истории, видеть вещи с точки зрения другой стороны.Вначале переговоры угрожали срывом, когда режим потребовал, чтобы «Солидарность» признала правоту правительства, введя военное положение; «Солидарность» в ответ потребовала, чтобы режим признал свою неправоту. Михник, опираясь на пророческое наблюдение, сделанное им в 1976 году (в эссе под названием «Новый эволюционизм»), спас положение, убедив обе стороны согласиться с тем, что военное положение было меньшим злом, а большее — советским военным вмешательством. это могло бы вызвать вооруженный конфликт. ⁴ Переговоры продолжились. «Это был Адам в своих лучших проявлениях», — сказал Геберт.

Соглашение за круглым столом привело 4 июня 1989 года к первым неорганизованным выборам, когда-либо проводившимся в стране, находящейся под коммунистическим господством. «Солидарность» получила все оспариваемые места (35 процентов от общего числа) в нижней палате, или Сейме, и девяносто девять из ста мест во вновь созданном Сенате. И хотя они были омрачены жестоким подавлением китайцами продемократического движения на площади Тяньаньмэнь в тот же день, выборы стали источником вдохновения и моделью для преобразований, которые вскоре должны были последовать в Центральной и Восточной Европе.

Но что именно это были за преобразования? Были ли это революции или просто шумный переход от однопартийного полицейского государства к бурной демократии в процессе становления? Вопрос не только семантический. События 1989 года, особенно в Чехословакии, вызвали волну эйфории, которая заставила их почувствовать себя и выглядеть как революции. Страх исчез почти в мгновение ока, улицы были переименованы, статуи сняты, конституции переписаны, ненавистные учреждения, такие как тайная полиция, закрылись. С поразительной скоростью люди снова стали гражданами, участвуя в местной политике, создавая малый бизнес, основывая политические партии, возрождая когда-то запрещенные или умирающие институты.Это был важный сдвиг, и требовалось важное слово, чтобы описать его.

Определение этих событий «революциями», однако, укрепило ожидания более быстрых и радикальных перемен, которые были неизбежно разочарованы, особенно потому, что переговоры, в результате которых были достигнуты изменения, оставили нетронутыми большую часть старого порядка. Не было ни масштабных чисток, ни показательных судебных процессов, и хотя имел место своего рода процесс «декоммунизации», он был хаотичным, и иногда наказывали не тех людей, в то время как многие коммунистические чиновники низшего звена оставались на своих местах, а некоторые занимали хорошие должности. Коммунисты нажились.Те, чья жизнь была нарушена или разрушена режимами, жаждали справедливости, а таких людей, как Михник и Гавел, оставили открытыми для абсурдных обвинений в том, что они «предали» революцию, или даже в том, что они каким-то образом были в сговоре с коммунистами.

В разговоре в журнале An Uncanny Era 1991 года этот вопрос приводит к первым существенным разногласиям между Гавелом и Михником, который возражает против того, чтобы называть события 1989 года в первую очередь «революциями», не говоря уже о «незавершенных» революциях. , как предложил Гавел.Михник признает, что уличные демонстрации, вынудившие режимы капитулировать, были своего рода революцией, но то, что произошло потом, «то, что журналисты назвали« бархатной революцией », было направлено на восстановление верховенства закона, а не на его свержение. ⁵ «Революция», — говорит он Гавелу,

— всегда означает дискриминацию, будь то против политических врагов или людей ancien régime , но закон означает равенство перед законом…. Либо закон для всех равен, либо закона нет….Если [коммунисты] совершили преступление … они будут наказаны, как и все преступники. Но если нет, то их нельзя дискриминировать за то, что они… состояли в коммунистической партии.

Доминик Набоков

Адам Михник, Краков, Польша, 1996

Ответ Гавела более оптимистичен. Называете ли вы это революцией или нет, определенные средства защиты — даже такие банальные, как обеспечение того, чтобы люди, лишенные приличной занятости при коммунизме, теперь получали приличные пенсии, — должны быть приняты, прежде чем вы сможете сказать, что работа сделана.«Это не имеет ничего общего с якобинством или перманентной революцией. Речь идет о завершении начатой ​​работы по исправлению общественных проблем ».

Uncanny Era отчасти предназначен для освещения исторически важной дружбы между Гавелом и Михником, которая началась во время серии секретных встреч между двумя мужчинами и их коллегами из Хартии 77 и KOR в верхней части горы на чехословацко-польской границе в 1978 году. Но хотя взаимопонимание между ними замечательно, их различия часто более информативны и намекают на большие различия в движениях, которые они возглавляли.

Оба человека, например, считают мораль центральным элементом политических изменений, но в то время как Гавел считает, что политические изменения начинаются с «экзистенциальной революции» внутри каждого человека, беспокойство Михника, похоже, направлено вовне, на социальные и политические последствия действий « моральное мужество ». Для Михника проблема посткоммунистического мира «реальной политики» заключается в нахождении надлежащего баланса между совестью и здравым смыслом, между «этикой убеждений и этикой ответственности.”

В любом случае их различия скорее дополняют, чем противоречат друг другу. Часто осмеянный лозунг Гавела «Истина и любовь должны преобладать над ложью и ненавистью» является почти зеркальным отражением столь же противоречивой надежды Михника на то, что примирение, а не месть, будет отличительной чертой новых демократий.

Пять эссе Михника в книге Проблемы с историей не только дополняют беседы Михника и Гавела; они дают нам более последовательный и последовательный отчет о проблемах Михника.(На самом деле, эти две книги настолько дополняют друг друга, что мне стало интересно, почему издательство Йельского университета просто не выпустило единую антологию недавних посланий Михника из мира посткоммунизма.) В то же время они подробно обсуждают его кредо как человека, который не только изучал, но и творил историю: например, история — «учитель жизни»; что это «всегда разговор с Другим, с тем, кто думает по-другому, находится в другом положении,… по-разному формируется его или ее социальным положением»; что «правда истории часто полифонична»; что «исторические раны могут зажить только в атмосфере свободных дебатов, когда каждый может кричать о своих ошибках, боли и страданиях»; и суть его убеждений в том, что история не только о прошлом, потому что оно постоянно повторяется, и не в таком фарсе, как Маркс, а в самом себе:

Мир полон инквизиторов и еретиков, лжецов и прочих лгали, террористы и терроризируемые.Кто-то все еще умирает в Фермопилах, кто-то выпивает стакан болиголова, кто-то пересекает Рубикон, кто-то составляет список запретов.

Мы видим, что это убеждение наиболее ясно объясняется в каждом из его трех эссе о Французской революции, где иногда трудно сказать, говорит ли Михник о Франции девятнадцатого века или Польше двадцать первого века. Как бы то ни было, факт остается фактом: Михник читает историю трехмерно, одним взглядом глядя на прошлое, а другим — на настоящее.

Приятно наблюдать за его работой. В первом эссе «Нравственность в политике: два визита Вилли Брандта в Польшу» он пытается проникнуть в сознание бывшего канцлера Западной Германии, который много работал над сближением между Востоком и Западом, фактически игнорируя диссидентов. «Я пытаюсь понять Брандта, — пишет Михник, — морального политика в мире реальной политики. Как совместить эти два элемента — моральные ценности и политический прагматизм? Это был танец на тонкой веревке.

В заглавном эссе Проблемы с историей Михник более подробно исследует то, что он обсуждал с Гавелом, явление, которое он называет «вирусом антикоммунизма с большевистским лицом». Под этим он подразумевает возрождение жесткого политического и морального авторитаризма, который использует запугивание, чтобы остановить общественные дебаты, и использует старые архивы тайной полиции, чтобы очернить своих врагов. Это явная ссылка на политику партии «Право и справедливость», возглавляемой Лехом и Ярославом Качиньскими, которая доминировала в польской политике в середине 2000-х годов.(К сожалению, в книге нет конкретной предыстории и дат для каких-либо из этих эссе, серьезная оплошность.) Но в статье под названием «Польская охота на ведьм», опубликованной в номере журнала от 28 июня 2007 г., Михник указал на конкретные критика нового закона о люстрации должна была разоблачить информаторов тайной полиции. Некоторые части этого закона были отменены Конституционным судом Польши, но Михник написал, что это «был лишь один акт из многих в систематических усилиях правящей партии« Право и справедливость »и ее сторонников по подрыву демократических институтов страны.

Может показаться странным, что тот, кто выступал против коммунизма большую часть своей взрослой жизни, считал антикоммунизм угрозой. Однако даже после того, как он полностью порвал с коммунизмом, Михник никогда не думал о себе и не называл себя «антикоммунистом». Он предпочитал термин «антитоталитарный», и это важное различие. В 1970-х годах он обвинял польских антикоммунистов в их решении отказаться от оппозиционной деятельности, поскольку они считали, что любые изменения невозможны. Их ненависть к системе была настолько сильной, что парализовала их.Для Михника такая озлобленная пассивность ни к чему не привела.

Михник рассматривает посткоммунистический антикоммунизм как явление правого толка, которое возникает повсюду, в Западной Европе, в России и среди всех трех основных религий. Он имеет характеристики, напоминающие ему о тоталитаризме. Этот вирус, объясняет он,

можно также назвать… вирусом фундаментализма, распространяющим веру в то, что, используя методы запугивания общественного мнения, можно построить мир без греха; и что это может произойти только в том случае, если государством управляют безгрешные личности, которые вооружены доктриной единственно правильного проекта организации человеческих отношений.

Обладая проницательным взглядом на исторические аналогии, Михник ссылается на появление в польском еженедельнике (опять же, дата, автор и публикация не названы) серии статей, восхваляющих маккартизм и красную панику с конца 1940-х годов и 1950-е годы в США. Это «восхищение работой Маккарти и его последователей, — пишет Михник, — хорошо иллюстрирует ловушки, которые поджидают новые демократии посткоммунистического периода».

Чтобы более полно оценить то, что говорит Михник, стоит вспомнить, какими были долгосрочные последствия американского антикоммунизма.Маккартизм не только разрушил репутацию и карьеру; он также заклеймил либеральные и прогрессивные идеи как «красный фашизм», заклеймив их до такой степени, что они потеряли большую часть своей легитимности в политическом дискурсе. Эта стигматизация продолжается и по сей день, что наносит большой ущерб политическому плюрализму в Соединенных Штатах. ⁶

В «Ультрас моральной революции», первом из трех эссе о Французской революции, Михник находит тревожные параллели с современной Польшей в жестоких потрясениях якобинского периода и реставрации Бурбонов после смерти Наполеона.Оба периода, хотя и имеют явно противоположные тенденции, начинались умеренно и оптимистично и заканчивались экстремизмом и отчаянием. Это не оригинальная идея, но Михник извлекает из нее послание, окрашенное жизненным опытом как тирании, так и ее поражения:

История якобинцев…, красных или белых, учит нас, что существует потребность в этических знаниях. , что не существует честных ценностей, которые оправдывали бы использование… нечестных средств и методов. Вот почему нельзя унижать людей ради того, чтобы поднять их; вот почему нельзя распространять яд страха во имя добродетели и моральной революции; вот почему нельзя проталкивать наркотик подозрения во имя истины и очищения.

В последних трех главах, обращаясь к таким писателям, как Стендаль и Шатобриан, Михник более глубоко погружается в психический мир Французской революции и ее последствий, снова как способ понять, почему его собственный мир стал «таким тривиальным, трудным. и труслив »:

Я почувствовал желание войти в этот давно ушедший мир и встретиться с этими людьми, увидеть их печаль и их сердитые лица, выслушать их жалобы на то, что они живут в свое время. Мне нравились прогулки со Стендалем и Шатобрианом, с Жюльеном Сорелем и Люсьеном Лёвеном, и я заинтересовался их наблюдениями и тревогами.Как они восприняли превращение величия в ничтожество или храбрости в интриги и подобострастие?

В конце концов, есть что-то очень английское, почти по-бурковски, в разочаровании Михника идеей революции и его верности идеям дискурса и верховенства закона. Ближе к концу «Ультрас моральной революции» он обращается к «другой революции», о которой часто забывают: так называемой «Славной революции 1688 года» в Англии. Это интересный выбор, потому что всякий раз, когда кто-то слышит слова «революция» и «английский» в одном предложении, сначала думаешь об Оливере Кромвеле и цареубийстве.Но Михник прав: 1688 год был революцией другого рода. В том же году Яков II был изгнан с престола, потому что он хотел восстановить католицизм в качестве официальной религии. Военными делами в основном занимались голландцы, которые вторгались более или менее по приглашению, а англичане приняли Уильяма и Марию в качестве новых монархов. Кровопролития было минимум, и, прежде всего, он привел к Закону о терпимости 1689 года, в соответствии с которым, как отмечает британский историк Г. Тревейлан писал: «С тех пор Англия живет в мире с собой.

Я пытаюсь понять, как Михник привлекает это мероприятие. Видит ли он здесь что-то из собственного опыта? Когда он цитирует Тревельяна о людях, разработавших Закон о толерантности, трудно представить, что он не думает о 1989 году:

Люди 1689 года [писал Тревельян] не были героями. Немногие из них были даже честными людьми. Но они были очень умными людьми, и, наученные горьким опытом, они вели себя в этот величайший кризис так, как очень умные люди не всегда ведут себя разумно и умеренно.

Михник знает, что Закон о толерантности не был идеальным. Некоторые считали, что это дает им право жить по своей совести. Другие, по его словам, цитируя Тревельяна, видели в этом «необходимый компромисс с ошибкой». Но это был компромисс, положивший конец «массовым страданиям, ненависти и несправедливости».

Заключение Тревельяна, процитированное Михником, в наши дни особенно остро:

Спустя тысячу лет религия наконец освободилась от обязанности проявлять жестокость из принципа, признав, что неисправимая природа человека — придерживаются разных мнений по спекулятивным вопросам.

И заключение Михника не менее остроумно:

Мы, недовольные, мечтаем именно о таком лоскутном одеяле компромисса и здравого смысла. Мы, недовольные, не хотим дальнейших революций в стране, которая еще не оправилась от последних нескольких из них.

Лучшие надежды Михника на Польшу уходят корнями в его мечту из подземных дней Солидарности, когда он видел свою борьбу не как «борьбу за идеальное общество, свободное от конфликтов, но за конфликтное общество, в котором конфликты могут быть разрешены. в рамках правил демократической игры.В этом смысле я вижу Михника почти как фигуру Мильтона, понимающую, что величие страны — «благородной и могущественной нации», по словам Мильтона, — заключается не в ее военной мощи, а в ее способности, даже в ее возможностях.