Позиция автора в Грозе (позиция Островского, авторская позиция)
Учитывая, что в пьесе рассматривается проблема общественного перелома, оставаться в стороне драматургу очень сложно. Тем не менее, у него достаточно узок простор для изложения своей позиции – ведь ее выражение возможно лишь в ремарках, коих немного. Мало того, если они и есть, то не отличаются выразительностью.
Потому Островский пытается выразить свою позицию в именах героев. Например, фамилия Кабанова придумана неслучайно – читателю сразу же представляется женщина дородная, тяжелая, как физически, так и характером. А тот факт, что автор именует ее «Кабанихой» напрямую говорит о том, героиня глубоко антипатична.
Точно так же с Диким – это и не фамилия даже, а отображение качества. Герой довольно активный, безудержный, порывистый. А вот с Кулигиным ситуация спорная. С одной стороны, созвучно с мастером Кулибиным. С другой стороны, «кулига» — обозначает «болото». Соответственно, может обозначать верткого, скользкого человека. Либо же, учитывая его любовь к Волге, человека, преданного своему городу.
Примечательны и женские имена. Имя Катерина обозначает «чистая». Автор испытывает к ней симпатию и по порывам женщины, можно определить, что она оправдывает свое имя – стремится к душевной и телесной чистоте. Конечно же, пути порой тернисты. Но факт остается фактом – она задумывается об очищении.
Варвара, которая противопоставляется Катерине, напротив не мучается душевными порывами, не задумывается над грехами. Ее позывы звериные, низкие, приземленные. Варварские. Опять же имя говорит само за себя.
Однако автор показывает, что некоторые верят в искупление грехов чистое и правильное, а некоторые считают, что совершать прегрешения можно, если потом вовремя откупиться. Допустим, это Варвара, Дикий, Тихон. Что же касается Кабанихи, она приверженец домостроя. По домострою живет и Катерина. Да только автору и героине не вполне приятен такой образ жизни. Возможно, именно поэтому Островский делает Тихона таким жалким и ничтожным. Тем не менее, героине он предстает таким же важным, как Господь. Она считает, что изменив мужу, она изменила Богу.
Тем не менее, драматург скорее на стороне Катерины, нежели против нее. Это видно как по описаниям, так и по репликам. По крайней мере, он не осуждает героиню за эту связь, поскольку понимает, что это неподдельное, чистое стремление изменить свою жизнь, наконец обрести счастье.
Кстати, если Добролюбов считал Катерину «лучом света в темном царстве», то сам Островский называл таких людей «горячее сердце». Причем, в его творении подобное сердце находится средь ледяной среды, где каждая душа наполнена безразличием. Именно поэтому оно так мучается и страдает, не находит покоя.
Само название «Гроза» символизирует гнев небес. Как-никак, многие расценивали это природное явление как символ возможной смерти. Что же такое смерть Катерины? Освобождение или искупление грехов перед обществом, мужем и односельчанами? Автор не говорит, решать – дело читателя.
Более или менее прямо авторская позиция изложена в репликах Кулигина. И частично в конфликте Кати с Кабанихой. Можно сказать, что Островский более симпатизирует Катерине, нежели ее несправедливым односельчанам, но в то же время, он сохраняет некий нейтралитет. Его позиция – это некий фон, позиция рассказчика и критика.
2 вариант
Действия пьесы «Гроза» разворачиваются в переломный этап общественного развития пятидесятых годов девятнадцатого века, когда происходит радикальное изменение устоев общества. Сложно представить произведение без определённой позиции автора. В пьесе «Гроза» мнение автора можно узнать по небольшим ремаркам, через символику и героя-резонера.
Островский даёт своим героям говорящие имена, что выражает его отношение к некоторым действующим лицам. Например, госпожа Кабанова. Кабан — это животное, которое может смести все на своём пути, это прослеживается и в характере Кабанихи. Женщина достаточно грозная, суровая и даже жестокая и деспотичная. Пренебрежительная кличка «Кабаниха» также выражает неприязнь Островского к своей героине. То же самое можно сказать и про Дикого. Это помещик, не отличающийся умственными способностями, он не интересуется событиями, происходящим за пределами «Тёмного царства». Помещик деспотичен и жесток. Стоит уделить внимание и Катерина, имя которой с греческого переводится как «чистая». Действительно, эта героиня отличается от остальных, она стремится к очищению, к праведной жизни, она словно луч света в этом тёмном царстве. В имя Варвары же автор не вкладывал определённого смысла. Эта героиня, считающая, что все идёт своим чередом, она не боится грехов так, как Катерина, ибо считает, что их можно искупить.
Действительно, герои пьесы словно разделяются на две группы: те, кто старается не грешить, жить по законам божьим, и те, кто уверены, что любой грех можно искупить. К людям, верующим в искупление грехов относятся Дикой, который однажды на коленях просил прощение у простого крестьянина, Варвара и Тихон. К другой группе относится Катерина — очень религиозная и набожная девушка, старающаяся не совершать грехов. Девушка очень винила себя после измены мужу, ведь считала, что раз она помолвлена с ним, то она изменила не Тихону, а Богу. Но с другой стороны Катерина осознает, что это был порыв страсти, она молода, поэтому раздор сердца и души — вполне нормальное явление. В этом проявляется личный конфликт героини. Кабаниха вообще подчиняется лишь своей вере — Тёмному царству. Марфа Игнатьевна считает, что только жизнь по её законам можно назвать по-настоящему правильной.
Но в пьесе прослеживается её только личный конфликт, но и конфликт взаимоотношений. Катерина — это героиня с горячем сердцем, которая оказалась в ледяной среде. Это и объясняет непонимание Катерины другими героями.
Особый смысл автор вкладывает в понятие Божьего гнева. Всё представители «тёмного царства» боялись грозы, так как считали её карой Божьей. Они просто напросто боялись предстать перед Божьим судом, не искупив свои грехи. В данном эпизоде Авторская позиция передана через речь Кулигин, который говорит «Судия милосерднее вас». Кулигина можно назвать героем-резонером, так как именно через его речь автор передаёт свои взгляды на происходящее.
Таким образом, авторскую позицию в «Грозе» можно назвать неоднозначной, так как она проявляется отрывисто, лишь в некоторых эпизодах. Однако, несмотря на эти черты, Авторская позиция создаёт определённое настроение в произведении, формирует отношение к героям.
Также читают:
Картинка к сочинению Позиция автора в Грозе (позиция Островского, авторская позиция)
Популярные сегодня темы
- Сочинение по картине Билибина Гвидон и царица 5 класс
Это такая яркая и красивая картина (иллюстрация)! Передний план цветочно-красный, а даль желто-голубая. Ближе к нам сам Гвидон и, получается, царица. Их не сразу отличишь от цветочного фона. Особенно царицу.
- План рассказа Фотография на которой меня нет Астафьева
Деревенские женщины далекой сибирской деревни пребывают в радостном волнении и ожидании. В деревню приехал фотограф и завтра будет фотографировать учеников сельской школы на одну большую фотокарточку.
- Достоевский
Федор Михайлович Достоевский – основоположник традиций русского реализма. Хоть он был популярен при жизни, настоящее признание его творчества произошло только после кончины. Признанный классик русской литературы
- Сочинение Интернет добро или зло 7 класс рассуждение
Интернет был задуман как удобное и доступное средство связи. С развитием техники он занял главенствующую роль в жизни людей. Как взрослые, так и дети проводят в сетевых ресурсах
- Сочинение Описание Левши из рассказа Левша Лескова (6 класс)
Можно сказать, что главный герой – символ простого народа. Он почитает власть (хоть, возможно, и не разделяет некоторых ее доктрин). Но ослушаться Левша не смеет. Он подчиняется любым решениям
Александр Островский, Гроза – читать онлайн полностью – ЛитРес
Действующие лица
Савел Прокофьич Дико́й, купец, значительное лицо в городе .
Борис Григорьич, племянник его, молодой человек, порядочно образованный.
Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха), богатая купчиха, вдова.
Тихон Иваныч Кабанов, ее сын.
Катерина, жена его.
Варвара, сестра Тихона.
Кулигин, мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле.
Ваня Кудряш, молодой человек, конторщик Дико́ва.
Шапкин, мещанин.
Феклуша, странница.
Глаша, девка в доме Кабановой.
Барыня с двумя лакеями, старуха 70-ти лет, полусумасшедшая.
Городские жители обоего пола.
Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом.
Между третьим и четвертым действиями проходит десять дней.
Действие первое
Общественный сад на высоком берегу Волги, за Волгой сельский вид. На сцене две скамейки и несколько кустов.
Явление первое
Кулигин сидит на скамье и смотрит за реку. Кудряш и Шапкин прогуливаются.
Кулигин (поет). «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…» (Перестает петь.) Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу.
Кудряш. А что?
Кулигин. Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется.
Кудряш. Нешту!
Кулигин. Восторг! А ты: «нешту!» Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита.
Кудряш. Ну, да ведь с тобой что толковать! Ты у нас антик, химик!
Кулигин. Механик, самоучка-механик.
Кудряш. Все одно.
Молчание.
Кулигин (показывая в сторону). Посмотри-ка, брат Кудряш, кто это там так руками размахивает?
Кудряш. Это? Это Дико́й племянника ругает.
Кулигин. Нашел место!
Кудряш. Ему везде место. Боится, что ль, он кого! Достался ему на жертву Борис Григорьич, вот он на нем и ездит.
Шапкин. Уж такого-то ругателя, как у нас Савел Прокофьич, поискать еще! Ни за что человека оборвет.
Кудряш. Пронзительный мужик!
Шапкин. Хороша тоже и Кабаниха.
Кудряш. Ну, да та хоть, по крайности, все под видом благочестия, а этот, как с цепи сорвался!
Шапкин. Унять-то его некому, вот он и воюет!
Кудряш. Мало у нас парней-то на мою стать, а то бы мы его озорничать-то отучили.
Шапкин. А что бы вы сделали?
Кудряш. Постращали бы хорошенько.
Шапкин. Как это?
Кудряш. Вчетвером этак, впятером в переулке где-нибудь поговорили бы с ним с глазу на глаз, так он бы шелковый сделался. А про нашу науку-то и не пикнул бы никому, только бы ходил да оглядывался.
Шапкин. Недаром он хотел тебя в солдаты-то отдать.
Кудряш. Хотел, да не отдал, так это все одно что ничего. Не отдаст он меня, он чует носом-то своим, что я свою голову дешево не продам. Это он вам страшен-то, а я с ним разговаривать умею.
Шапкин. Ой ли!
Кудряш. Что тут: ой ли! Я грубиян считаюсь; за что ж он меня держит? Стало быть, я ему нужен. Ну, значит, я его и не боюсь, а пущай же он меня боится.
Шапкин. Уж будто он тебя и не ругает?
Кудряш. Как не ругать! Он без этого дышать не может. Да не спускаю и я: он – слово, а я – десять; плюнет, да и пойдет. Нет, уж я перед ним рабствовать не стану.
Кулигин. С него, что ль, пример брать! Лучше уж стерпеть.
Кудряш. Ну, вот, коль ты умен, так ты его прежде учливости-то выучи, да потом и нас учи! Жаль, что дочери-то у него подростки, больших-то ни одной нет.
Шапкин. А то что бы?
Кудряш. Я б его уважил. Больно лих я на девок-то!
Проходят Дико́й и Борис. Кулигин снимает шапку.
Шапкин (Кудряшу). Отойдем к сторонке: еще привяжется, пожалуй.
Отходят.
Явление второе
Те же, Дико́й и Борис.
Дико́й. Баклуши ты, что ль, бить сюда приехал! Дармоед! Пропади ты пропадом!
Борис. Праздник; что дома-то делать!
Дико́й. Найдешь дело, как захочешь. Раз тебе сказал, два тебе сказал: «Не смей мне навстречу попадаться»; тебе все неймется! Мало тебе места-то? Куда ни поди, тут ты и есть! Тьфу ты, проклятый! Что ты, как столб стоишь-то! Тебе говорят аль нет?
Борис. Я и слушаю, что ж мне делать еще!
Дико́й (посмотрев на Бориса). Провались ты! Я с тобой и говорить-то не хочу, с езуитом. (Уходя.) Вот навязался! (Плюет и уходит.)
Явление третье
Кулигин, Борис, Кудряш и Шапкин.
Кулигин. Что у вас, сударь, за дела с ним? Не поймем мы никак. Охота вам жить у него да брань переносить.
Борис. Уж какая охота, Кулигин! Неволя.
Кулигин. Да какая же неволя, сударь, позвольте вас спросить. Коли можно, сударь, так скажите нам.
Борис. Отчего ж не сказать? Знали бабушку нашу, Анфису Михайловну?
Кулигин. Ну, как не знать!
Борис. Батюшку она ведь невзлюбила за то, что он женился на благородной. По этому-то случаю батюшка с матушкой и жили в Москве. Матушка рассказывала, что она трех дней не могла ужиться с родней, уж очень ей дико казалось.
Кулигин. Еще бы не дико! Уж что говорить! Большую привычку нужно, сударь, иметь.
Борис. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру; мы с сестрой сиротами и остались. Потом мы слышим, что и бабушка здесь умерла и оставила завещание, чтобы дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы придем в совершеннолетие, только с условием.
Кулигин. С каким же, сударь?
Борис. Если мы будем к нему почтительны.
Кулигин. Это значит, сударь, что вам наследства вашего не видать никогда.
Борис. Да нет, этого мало, Кулигин! Он прежде наломается над нами, наругается всячески, как его душе угодно, а кончит все-таки тем, что не даст ничего или так, какую-нибудь малость. Да еще станет рассказывать, что из милости дал, что и этого бы не следовало.
Кудряш. Уж это у нас в купечестве такое заведение. Опять же, хоть бы вы и были к нему почтительны, нйшто кто ему запретит сказать-то, что вы непочтительны?
Борис. Ну, да. Уж он и теперь поговаривает иногда: «У меня свои дети, за что я чужим деньги отдам? Через это я своих обидеть должен!»
Кулигин. Значит, сударь, плохо ваше дело.
Борис. Кабы я один, так бы ничего! Я бы бросил все да уехал. А то сестру жаль. Он было и ее выписывал, да матушкины родные не пустили, написали, что больна. Какова бы ей здесь жизнь была – и представить страшно.
Кудряш. Уж само собой. Нешто они обращение понимают?
Кулигин. Как же вы у него живете, сударь, на каком положении?
Борис. Да ни на каком: «Живи, говорит, у меня, делай, что прикажут, а жалованья, что положу». То есть через год разочтет, как ему будет угодно.
Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты и поговори с ним! Только еще он во всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
Кулигин. Что ж делать-то, сударь! Надо стараться угождать как-нибудь.
Борис. В том-то и дело, Кулигин, что никак невозможно. На него и свои-то никак угодить не могут; а уж где ж мне!
Кудряш. Кто же ему угодит, коли у него вся жизнь основана на ругательстве? А уж пуще всего из-за денег; ни одного расчета без брани не обходится. Другой рад от своего отступиться, только бы он унялся. А беда, как его поутру кто-нибудь рассердит! Целый день ко всем придирается.
Борис. Тетка каждое утро всех со слезами умоляет: «Батюшки, не рассердите! голубчики, не рассердите!»
Кудряш. Да нешто убережешься! Попал на базар, вот и конец! Всех мужиков переругает. Хоть в убыток проси, без брани все-таки не отойдет. А потом и пошел на весь день.
Шапкин. Одно слово: воин!
Кудряш. Еще какой воин-то!
Борис. А вот беда-то, когда его обидит такой человек, которого он обругать не смеет; тут уж домашние держись!
Кудряш. Батюшки! Что смеху-то было! Как-то его на Волге, на перевозе, гусар обругал. Вот чудеса-то творил!
Борис. А каково домашним-то было! После этого две недели все прятались по чердакам да по чуланам.
Кулигин. Что это? Никак, народ от вечерни тронулся?
Проходят несколько лиц в глубине сцены.
Кудряш. Пойдем, Шапкин, в разгул! Что тут стоять-то?
Кланяются и уходят.
Борис. Эх, Кулигин, больно трудно мне здесь без привычки-то! Все на меня как-то дико смотрят, точно я здесь лишний, точно мешаю им. Обычаев я здешних не знаю. Я понимаю, что все это наше русское, родное, а все-таки не привыкну никак.
Кулигин. И не привыкнете никогда, сударь.
Борис. Отчего же?
Кулигин. Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать. Знаете, что ваш дядюшка, Савел Прокофьич, городничему отвечал? К городничему мужички пришли жаловаться, что он ни одного из них путем не разочтет. Городничий и стал ему говорить: «Послушай, говорит, Савел Прокофьич, рассчитывай ты мужиков хорошенько! Каждый день ко мне с жалобой ходят!» Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами об таких пустяках разговаривать! Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: недоплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, а у меня из этого тысячи составляются, так оно мне и хорошо!» Вот как, сударь! А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти. Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказных, таких, сударь, приказных, что и виду-то человеческого на нем нет, обличье-то человеческое истеряно. А те им, за малую благостыню, на гербовых листах злостные кляузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям. Судятся-судятся здесь, да в губернию поедут, а там уж их ждут да от радости руками плещут. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; водят их, водят, волочат их, волочат; а они еще и рады этому волоченью, того только им и надобно. «Я, говорит, потрачусь, да уж и ему станет в копейку». Я было хотел все это стихами изобразить…
Борис. А вы умеете стихами?
Кулигин. По-старинному, сударь. Поначитался-таки Ломоносова, Державина… Мудрец был Ломоносов, испытатель природы… А ведь тоже из нашего, из простого звания.
Борис. Вы бы и написали. Это было бы интересно.
Кулигин. Как можно, сударь! Съедят, живого проглотят. Мне уж и так, сударь, за мою болтовню достается; да не могу, люблю разговор рассыпать! Вот еще про семейную жизнь хотел я вам, сударь, рассказать; да когда-нибудь в другое время. А тоже есть, что послушать.
Входят Феклуша и другая женщина.
Феклуша. Бла-алепие, милая, бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить! В обетованной земле живете! И купечество все народ благочестивый, добродетелями многими украшенный! Щедростию и подаяниями многими! Я так довольна, так, матушка, довольна, по горлушко! За наше неоставление им еще больше щедрот приумножится, а особенно дому Кабановых.
Уходят.
Борис. Кабановых?
Кулигин. Ханжа, сударь! Нищих оделяет, а домашних заела совсем.
Молчание.
Только б мне, сударь, перпету-мобиль найти!
Борис. Что ж бы вы сделали?
Кулигин. Как же, сударь! Ведь англичане миллион дают; я бы все деньги для общества и употребил, для поддержки. Работу надо дать мещанству-то. А то руки есть, а работать нечего.
Борис. А вы надеетесь найти перпетуум-мобиле?
Кулигин. Непременно, сударь! Вот только бы теперь на модели деньжонками раздобыться. Прощайте, сударь! (Уходит.)
| / Сочинения / Островский А.Н. / Гроза / На чьей стороне драматург? (по пьесе А. Островского «Гроза») Пьеса А. Н. Островского “Гроза” была написана по материалам поездки автора в 1856 году по Волге. Драматург задумал написать цикл пьес о провинциальном купечестве, который должен был бы называться “Ночи на Волге”. Но, к сожалению, весь замысел так и не был осуществлен. В 1859 году была написана первая драма из этого цикла — драма “Гроза”, и только 10 лет спустя — “Бесприданница”. Оправдывает ли Островский Катерину в том, что она пошла на свидание к Борису? Из статьи “Луч света в темном царстве” явствует, что оправдывает, да и не оправдать-то ее нельзя. Ведь Катерина вышла замуж за Тихона, совершенно не любя его. А чувство в ней проснулось, когда она встретила Бориса. И здесь, конечно, автор удержать ее не смог, тем самым показав, что поступить так могла только такая женщина, которая “должна быть исполнена героического самоутверждения, которая должна на все решиться и ко всему быть готова”. Но как можно было осмелиться на это, находясь в доме Кабанихи, где все трепещет при одном властном окрике купчихи? И Островский, говоря о поступке Катерины, подчеркивает, что естественных стремлений человеческой природы все-таки уничтожить нельзя. И этот факт говорит о том, что автор на стороне Катерины. Разве мог автор оставить такой характер в доме Кабановой? Конечно, нет. Поэтому, считаю, Островский оправдывает и последний поступок Катерины, соглашаясь с ее смертью. Автор еще раз подчеркивает, что решиться на смерть может только сильный человек. Своей смертью Катерина, а вместе с ней и автор, бросила вызов всей этой страшной силе. Она не будет более жертвой бездушной свекрови, не будет более томиться взаперти. Она свободна! Конечно, горько И грустно такое освобождение, но другого выхода у этой женщины не было. Хорошо еще, что нашла она силы на такой страшный поступок. Вот почему Добролюбов назвал Катерину “лучом света в темном царстве”. Другой критик, Д. И. Писарев, в статье “Мотивы русской драмы” не соглашается с Добролюбовым, считая поступок Катерины бессмысленным, а сравнение ее с лучом во тьме — надуманным. Он не видит, что поступок Катерины как-то изменил или подорвал “устои темного царства”, считает, что после самоубийства Катерины все возвратится на круги своя, пойдет своим чередом. Как бы там ни было, как бы критики ни расценивали поступок Катерины, она, бесспорно, вызывает сочувствие у читателей и зрителей. А сам Островский не написал бы пьесы, если бы не сочувствовал и не сопереживал своей героине.
/ Сочинения / Островский А.Н. / Гроза / На чьей стороне драматург? (по пьесе А. Островского «Гроза») | Смотрите также по произведению «Гроза»: |
Гроза прошла в Петербурге 19 мая 2021 г. — Происшествия — Новости Санкт-Петербурга
автор фото Ксения Потеева / «Фонтанка.ру»ПоделитьсяПогодные сводки для петербуржцев — всегда новость, а гроза вечером 18 мая стала очередной проверкой на прочность коммунального хозяйства. Итоги неутешительные.
Примерно в восемь часов вечера Петербург затянуло тучами. В небе громыхало так, что срабатывала сигнализация на машинах, а домашние животные попрятались в укромные уголки. Кому-то еще предстоит разбираться с последствиями. Десятки машин прибило деревьями, на улицах повисли провода, а минимум двум горожанам пришлось обращаться за медицинской помощью.
То, что начиналось как сильный ливень и гроза, оставило отпечаток на Петербурге не только в виде свежего воздуха.
Водоканал назвал нынешний ливень самым сильным за весну 2021 года, но оно и очевидно. Традиционных подтоплений в районе Парашютной улицы удалось избежать, предприятие заранее подготовилось и снизило уровень воды в приемных резервуарах насосных станций. Дождь лил так обильно, что в 2,5 раза превысил расчетные значения. На простом языке это значит, что канализация не в состоянии одновременно принять такое количество льющей с неба воды.
Автор: ДТП и ЧП | Санкт-Петербург | Питер Онлайн | СПб / Vk.com
Самое серьезное последствие — двое пострадавших горожан. Напротив метро «Пионерская» у дома 7 по проспекту Испытателей под козырьком торгового центра сорвало кусок обшивки. Лист железа упал на женщину, у нее травмы лица. Задело и ее внучку.
Пока нет официальных данных от комитета по благоустройству, но общую картину можно составить по данным МЧС на десять часов вечера. Скорее всего, итоговые цифры будут больше.
- Максимальные порывы ветра до 17 м/с;
- всего спасатели выезжали 57 раз;
- упало 26 деревьев;
- 12 элементов крыш и других конструкций;
- 7 подтоплений из-за текущих крыш;
- 9 обрывов проводов и падений светофоров;
- трижды падали кладки балконов;
- придавило 14 машин.
Алексей Ортин
Кроме того что гроза это опасно, это еще и очень красиво. Один из впечатляющих кадров — молния угодила в крест на вершине Исаакиевского собора.
Громыхало и накануне ночью, но особых последствий для города первая майская гроза не оставила.
К ночи в небе над Петербургом тихо, но синоптики обещают новый виток непогоды. Гроза может возобновиться, пока все спят, и вечером 19 мая. Утром горожан ждет туман.
автор фото Ксения Потеева / «Фонтанка.ру»Почему Островский назвал пьесу «Гроза»?
А. Островский — великолепный русский драматург. Его бессмертные произведения по сей день ставятся на подмостках театров, а цитаты из комедий стали крылатыми выражениями. «Свои люди — сочтемся», «Лес», «Не все коту Масленица», «Бесприданница» — произведения А. Островского составят весьма большой список.
Самая известная драма Островского — «Гроза». Она повествует о событиях в маленьком городе. Драматург прибег к удивительному приему, где участие в человеческих жизнях принимает природное явление, заключающее в себе основную мысль произведения. Вот почему Островский назвал «Грозу» грозой, и этому факту нужно уделить особое внимание.
Краткое содержание драмы «Гроза»
«Гроза» была написана в 1859 году, в дореформенный период творчества Островского. Действие происходит в небольшом провинциальном городке Калинове. История повествует о семействе, которое живет под предводительством авторитарной Кабанихи. Ее сын Тихон женился на Катерине, которая его не любит. Ее сердце принадлежит Борису, племяннику Дикого. Борису Дикой должен отдать наследство, однако Дикой отличается такими качествами, как агрессивность, жестокость и алчность. Варвара, дочь Кабанихи, устраивает Катерине свидание с Борисом. Та сначала боится, но женщина не в силах противиться любви. Она изменяет мужу Тихону, который находился в отъезде.
Тихон возвращается. Катерина не в силах держать все в себе, она признается в измене. Дикой ссылает Бориса в Сибирь. Катерина понимает, что ей придется остаться и жить по-прежнему терпя унижения Кабанихи. В результате она не выдерживает, прыгает с берега в воду и умирает.
Такая трагичная история любви! Так почему Островский назвал «Грозу» грозой? Потому что все действия сопровождаются грозой. Сначала она собирается, небо заволакивают тучи, а в кульминационный момент гроза обрушивается на Калинов. Если подумать, почему Островский назвал драму «Гроза», и никак иначе, то становится ясно, что гроза в произведении — это не просто природное явление. Она имеет глубокую символику и потаенный смысл.
Почему Островский назвал пьесу «Гроза»?
Появление пьесы Островского » Гроза » вызвало большой резонанс в обществе. Многочисленные споры об этом произведении не утихают до сих пор. Один из важнейших вопросов, который тревожит многих и современных критиков: «Почему Островский назвал свою пьесу «Гроза»?».
Это очень интересный вопрос и для меня. На самом деле, случайно ли название пьесы именно «Гроза». » Ведь большинство других пьес А. Н. Островского соответствуют тому, что происходит в произведениях: «Не в свои сани не садись», «Доходное место», » Бесприданница
«, «Бедная невеста» и многое другое. Но стоит отметить, что Островский написал пьесу «Гроза» в 1960 году, за год до проведения «Великой реформы» направленной на отмену крепостного права в России, возникшую во многом из-за назревающей революции крестьян.
Именно поэтому название пьесы «Гроза» несет в себе более глубокую смысловую нагрузку, нежели просто явление природы.
В данной пьесе природное явление — гроза — стало катализатором, символом страха и проявлением отношения человека к обществу. И читатель видит, что абсолютно по-разному персонажи пьесы относятся к данному природному
явлению. К примеру, Кулибин — умный, самодостаточный человек, трезво оценивающий обстановку.
Он думает, как сделать громоотвод, чтобы не случилось беды.
Кабаниха и Дикой держат мир в повиновении, страхе. На тот случай, если их ослушаются, перестанут подчиняться, они используют наказание молнией, как Божьей карой. «Гроза-то нам в наказание посылается», — говорит Дикой. Громоотвод для него как символ неповиновения, а это ему не нужно.
Гроза идет в конце первого действия. Сумасшедшая старуха предрекает беду. Варвара смеется над кликушеством старухи. Она, как и Кулибин, прочно стоит на земле. Не перечит, но и не живет по чужим законам.
Может быть, она и несколько безрассудна по молодости, сбегает с Кудряшом из дома. Но она сильная, она выплывет.
А как на грозу реагирует Катерина? Говорит: «Боюсь до смерти».
Грозу, как сложное природной явление надо понять и принять. Но этого Катерина не понимает и не принимает. О существовании громоотводов она не знает — в прямом и, главное, в переносном смысле этого слова.
Жить с этими жизненными катаклизмами для нее невозможно. Поэтому суицид закономерен. Лгать, изворачиваться, хитрить, как Варвара, она не умеет, а жить в страхе и одиночестве дальше не может.
Поэтому и выходит, что и в этой пьесе Островский обо всем произведении говорит в своем названии.
Гроза в душе Катерины
Если проанализировать композицию драмы (завязку, развитие событий, кульминацию), то становится понятным, почему Островский назвал «Грозу» грозой. Вначале, когда Катерина делится с Варварой своими чувствами к Борису, на небе «вон никак гроза заходит…» Однако самой грозы пока еще нет. Когда Катерина отправляется на свидание с Борисом, в тексте снова упоминается гроза. Но самой грозы снова нет.
Гроза входит в полную силу лишь тогда, когда Катерина не выдерживает мук совести и стыда. Муж Катерины вернулся и все так же любит ее, Кабаниха все так же злорадствует. Никто не заметил измены Катерины, ей все могло сойти с рук. Но вдруг разразилась суровая гроза, и Катерина пугается ее как Божьей кары. Катерина была правильно воспитана, и измена для нее была серьезным грехом. Так почему Островский назвал «Грозу» грозой? Потому что гроза, разразившаяся в душе Катерины, и гроза в небесах в кульминации драмы сливаются воедино, и в этот момент тайна девушки раскрыта. Катеринин грех становится известным всему Калинову.
Сочинение: Почему Островский назвал свою пьесу «Гроза»?
(455 слов) С XIX века вокруг “Грозы” ведутся споры. Обсуждают созданные Островским образы и поднятые проблемы, значение пьесы для литературы. И раз за разом ее ставят на сцене и адаптируют — количество театральных постановок, опер, фильмов по сюжету “Грозы” поражает. Разумеется, в драме продумано все: персонажи диалоги, название. Именно оно вызывает особенный интерес.
Островский играет со значением слова. С одной стороны, гроза — это природный феномен. Она начинается в первом действии и набирает силу вплоть до четвертого. Ее с ужасом ждет почти весь город, видя в грозе опасность и даже наказание свыше. Спокойным остается только Кулигин, для него это обычное погодное явление, лишенное сакральных смыслов. Гроза в пьесе играет особую роль. Она влияет на состояние героев — особенно Катерины, которая становится все более беспокойной — и двигает сюжет, внося движение в жизнь Калинова, застойного “темного царства”.
С другой стороны, гроза — многозначный символ. В первую очередь, символ нарастающего конфликта. Первые еще тихие и отдаленные раскаты грома слышны почти сразу после разговора Катерины и Варвары, где первая намекает собеседнице на новую тайную любовь. Они предвещают последующие перипетии сюжета. Гроза появляется вновь в четвертом действии, и становится все сильнее по мере того, как читатель приближается к кульминации. И, наконец, достигает пика в моменте признания Катерины в измене. Она является и символом приближающегося падения и гибели Катерины. Гроза — отождествление опасности, приближающейся и, наконец, нависающей прямо над ней.
Она — отражение характеров героев. Кабанихи, грозной, шумной и неустанно бранящей всех женщины. Она похожа на разбушевавшуюся стихию, не просто так Тихон даже сравнивает ее и созданную ей обстановку в доме с грозой. Дикого, жаждущего того, чтобы окружающие боялись его и представляющего реальную угрозу. И Катерины, состояние которой хорошо отражено поведением стихии. Ее нарастающее беспокойство и нервозность сопряжены с усилением грома, а моменты счастья с Борисом, наоборот, с хорошей погодой.
Наконец, грозу можно воспринимать как метафору. Метафорическая гроза бушует в семье Кабанихи. Обстановка неспокойная: Тихон уезжает из дома на две недели, чтобы над ним не нависала “гроза” матери. Катерина находит любовь и запускает череду драматических событий. Гроза и в семье Бориса, который вынужден терпеть агрессивного дядю, чтобы получить наследство. И для самого Дикого, который вынужден отдать племяннику часть достатка. Гроза и в самом Калинове, застрявшем в прошлом, где постепенно появляются непосредственные и перспективные люди. Наконец, гроза в душах многих героев, которые переживают трудности и справляются со стрессом, ищут единственно правильное решение окруживших их проблем: общественного порицания, измены, запретной любви, наследства и многого другого.
Название пьесы Островского нельзя трактовать однозначно. “Гроза”, несмотря на лаконичность, сложное название, имеющее много смыслов. В “грозе” заключены и внутренние переживания героев, и намеки на грядущие изменения в их жизни, и социальные изменения, и неумолимая стихия, которая эти изменения вносит. С каждым новым прочтением, обнаруживаются новые смыслы и метафоры, порой непонятные и неоднозначные. Поэтому истинный смысл и смыслы названия этой пьесы будут предметом интереса еще долго.
Автор: Мария Кривоченко
Гроза для Кулигина
На фоне других персонажей выделяется образ Кулигина. Механик-самоучка, своеобразный мечтатель, он становится свидетелем всех событий. Кулигин живет в Калинове и видит его темноту и пороки. Патриархальный уклад семьи разрушен, самое время переходить к новому, но Кабаниха и Дикой продолжают жить по старым правилам.
Кулигину доверяют большинство персонажей. Он не боится власти Кабанихи и Дикого и способен смело высказывать свое мнение. «Вот ваша Катерина, делайте с ней, что хотите!» — бросает он Кабанихе после смерти женщины. Он положительный герой, и мы понимаем, почему. Островский назвал произведение «Гроза», и гроза стала живительной, новой силой, которая дала Калинову луч света. Кулигин ее не боится, а, наоборот, радуется: «Каждая теперь травинка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, словно напасти какой». Кулигин предлагал Дикому поставить громоотводы в городе, и это своеобразная аллегория: как легко громоотвод отводит грозы от города, так и Кулигин мягко противостоит людским порокам.
Почему Островский назвал драму «Гроза»
А. Н. Островский написал много пьес, которые можно увидеть и в настоящее время по телевизору или в театре. Но одной из самых известных является драма «Гроза». Она была написана в 1860 году — накануне отмены крепостного права. Поэтому многие современники Островского видели в ней призыв к обновлению жизни, к свободе. Хоть нам и кажется в начале драмы, что ее название связано с природным явлением (в конце первого действия хорошая погода внезапно сменяется надвигающейся грозой), но на самом деле в нем заложен более глубокий смысл. Впервые слово «гроза» употребляется в сцене прощания с Тихоном: «Недели две никакой грозы надо мной не будет». Ему хочется хотя бы ненадолго избавиться от чувства страха и зависимости. Под грозой в произведении подразумевается страх и освобождение от него. Это страх возмездия за грехи. «Гроза-то нам в наказание посылается», — поучает Дикой Куличика. Власть этого страха распространяется на многих героев драмы и не проходит даже мимо Катерины. Она религиозна и считает грехом то, что полюбила Бориса. «Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть вдруг застанет, какая ты есть, со всеми твоими грехами». Один лишь механик — самоучка Кулигин не боялся грозы, видел в ней зрелище величественное и красивое, но вовсе не опасное для человека, который легко может унять ее разрушительную силу с помощью простейшего шеста — громоотвода. Обращаясь к толпе, объятой суеверным ужасом, Кулигин говорит: «Ну чего вы боитесь, скажите на милость. Каждая теперь травинка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, точно напасти какой! У вас все гроза! Изо всего-то вы себе пугал наделали. Эх, народ. Я вот не боюсь». Идейным стержнем пьесы является вечный конфликт между «хозяевами жизни», представляющими «темное царство самодержавно-крепостнического деспотизма», и их подчиненными, т. е. простыми крепостными. И сама борьба между этими двумя противоположностями похожа на грозу. Чтобы более полно представить это, вспомним, как все происходит в природе: солнце внезапно закрывает грозовая черная туча, становится темно, налетает сильный ветер, который клонит все к земле. Начинается сильный дождь, неожиданно сверкают молнии и долетают раскаты грома. Подобно этому, развиваются события и в драме. Подтачивает темное царство разум, здравый смысл Кулигина; высказывает свой протест Катерина, хотя и бессознательны ее действия, но она не хочет примириться с мучительными условиями жизни и сама решает свою судьбу: она бросается в Волгу. Во всем этом заключается главное значение реалистического символа, символа грозы. Это как раскат грома после продолжительного назревания. Даже в любви Катерины к Борису есть что-то стихийное, природное, как в грозе. В заключение можно сказать, что образ грозы у всех писателей ассоциируется с образом больших перемен (вскоре после выхода драмы происходит знаменитая отмена крепостного права). Поэтому Островский уже в названии хотел заложить надежду на перемены к лучшему.
Гроза для самодуров
При ответе на вопрос, почему Островский назвал пьесу «Гроза», стоит обратить внимание на то, как к ней относится Дикой. Дикой — человек, который подчиняет себе других при помощи страха. Грозу он воспринимает как наказание, ее нужно бояться. Хотя сам Дикой также является грозой для домочадцев и прислуги.
Вторая «гроза» города Калинова — Кабаниха. Тихон называет грозой ее власть, ругань и постоянный контроль.
Таким образом, становится понятно, почему Островский назвал пьесу «Гроза» и никак иначе. Гроза в произведении является созидательной разрушительной силой. Если бы Островский дал драме другое название, то, скорее всего, читатели бы не уловили основной смысл произведения.
Популярные сочинения
- Образ и характеристика Тимохина в романе Война и мир Толстого
В произведении «Война и мир» очень много различный героев, одним из них является капитан по имени Прохор Тимохин, неизвестно был ли он чьим-то прототипом или же реальным персонажем. - Моя любимая семья сочинение
Я считаю, что у всех людей должна быть семья. Это тот очаг, где человека поддержат, дадут напутствие или просто выслушают. Люди, которые не имеют семьи, одиноки и несчастны. Им не с кем поговорить - Сочинение Мой любимый актер
Я думаю, что одним из самых лучших и талантливых актеров современности является Джонни Депп. Он один из моих любимых киноактеров. Мне нравится его талант и искусство перевоплощений
РОЛЬ АВТОРСКИХ РЕМАРОК В ПЬЕСЕ А. Н. ОСТРОВСКОГО “ГРОЗА” 📕
“Народная трагедия” Островского “Гроза” относится к драматическому жанру, что определяет всю композицию произведения. Автор затрагивает многие важные аспекты жизни мещанства и купечества конца 50-х годов XIX века и не может не выразить своей позиции, но для драматического жанра средства выражения авторского мнения разнообразны: через ремарки, через определенного героя и через имена, композицию и т. д.
По мере развития русской драматургии изменялась и роль ремарок. У Грибоедова это в основном описание действий, а у Чехова они
несут и очень большую смысловую нагрузку. Пьесы Островского предназначались и для чтения, поэтому его ремарки хотя и состоят из довольно коротких вставок, но несут. большой внутренний потенциал. Ремарки в “Грозе” описывают пейзаж, обстановку, героев и их поведение.Лексика, используемая в комментариях действий, придает им более определенное значение: “Кабанов бросается бежать”, и не “бежит”. Пейзаж описывается подробно только в нескольких случаях: действия I и IV с видом на Волгу и овраг (сцена 2, действие III). В этих сценах Катерина отвергает человеческие законы и обычаи и отдается природным
порывам.Можно дополнить вид на Волгу в “Грозе” (“Общественный сад на высоком берегу Волги; за Волгой сельский вид”) пейзажем из “Бесприданницы”, действие которой тоже происходит “на высоком берегу Волги”: “Вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч.”. И мы видим, насколько жестокий, замкнутый мир Калинова отличается от внешнего, безудержно-огромного мира, мы понимаем, почему Катерина так мечтает вырваться из города и полететь над Волгой, над лугами (“Вылетела бы в поле и летала с василька на василек по ветру, как бабочка”).
Ощущение иной свободы – раскованности, вседозволенности – вызывает в нас описание оврага ночью (“Овраг, покрытый сверху кустами; наверху забор сада Кабановых и калитка; сверху тропинка”). Этот овраг создает ощущение безвыходности, смягчаемое ночной тьмой.
Отсутствуют ремарки, описывающие дом Кабановых. С одной стороны, это значит, что дом Кабановых такой же, как и многие другие, то есть подчеркивается типичность семьи. Но с другой – можно предположить, что комнаты пусты, а если дом символизирует души своих владельцев, то и души Кабанихи и Тихона пусты.
Лишь в III действии (сцена 1) описывается дом Кабановых: “Улица. Ворота дома Кабановых, перед воротами скамейка”. Но это описание внешнее, без подтекста. В течение пьесы характеры героев не изменяются, а раскрываются, но прямые описания персонажей (как, например, у Гоголя в “Ревизоре”) отсутствуют. Главные герои – Катерина и Кабаниха – раскрываются на протяжении всей пьесы, а у некоторых персонажей характера вообще нет. Это Борис, которого, по мнению Добролюбова, следует отнести, скорее, к обстановке; и Тихон, о котором в списке действующих лиц сказано просто: “ее (Кабанихи) сын”; он действительно предстает перед нами лишь как сын Кабанихи, а не личность.
Ремарки, касающиеся одежды действующих лиц, очень общие: “Все лица, кроме Бориса одеты по-русски” (с помощью этого выделения автор показывает, что сначала Борис отличался от остальных жителей, но Калинов затягивает в себя и не отпускает, и даже одежда не защитила Бориса от всепоглощающей власти города. Только один раз автор конкретно говорит об одежде: “Катерина тихо сходит по тропинке, покрытая большим белым платком, потупив глаза в землю”. Эта ремарка в целом очень значительна и символична. Платок Катерины белый, поэтому хорошо виден даже ночью, то есть, возможно, Катерина надеялась, что кто-нибудь ее заметит и удержит от необдуманного шага, потому что сама она остановиться уж не могла. Здесь есть определенная символика. Катерина спускается вниз, в темный овраг, чтобы совершить страшный грех – изменить мужу. Она как будто спускается в ад, падает с высоты почти ангельского полета. Белый платок может быть птичьими крыльями, которые Катерина сложила в бессилье.
Ремарки в пьесе “Гроза” служат для раскрытия авторской позиции и авторского мнения, для характеристики героев и описания природы и являются одной из незаменимых частей пьесы.
Художественные особенности драмы ‘Гроза’ А.Н. Островского
Художественные достоинства драмы «Гроза» дают право считать ее одним из шедевров русской драматургической литературы. Действие драмы раскрывается с глубокой внутренней закономерностью, стройно и естественно. Вместе с тем, драматург искусно использует и такие приемы композиции, которые придают пьесе особую сценичность, а движению действия — остроту и напряженность. Таков прием использования пейзажа на протяжении всей пьесы.
Пейзаж выполняет в «Грозе» двойную функцию. В начале пьесы он является фоном, на котором развертывается драматическое действие. Он как бы подчеркивает несоответствие между мертвым, неподвижным бытом калиновцев и их «жестокими нравами», с одной стороны, и прекрасными дарами природы, которые не умеют ценить калиновцы, с другой. Пейзаж этот действительно прекрасен. Любуясь им, Кулигин говорит Борису: «Хорошо, сударь, гулять теперь. Тишина, воздух отличный, из-за Волги с лугов цветами пахнет, небо чистое… Открылась бездна, звезд полна, Звездам числа нет, бездне — дна».
Но Кулигин, поэт, романтик, одинок в городе со своим восторженным отношением к природе. Тем рельефнее обрисовывается равнодушие ко всему изящному, прекрасному со стороны Диких и Кабановых, готовых задушить всякое проявление хорошего, естественного чувства в окружающей их среде.
Различную роль в пьесе играет гроза в первом и четвертом актах. Гроза в природе, атмосферическая, здесь непосредственно вторгается в душевную драму героини, влияя на самый исход этой драмы. Наступает она в момент наиболее сильных переживаний Катерины.
В душе Катерины, под влиянием чувства любви к Борису, начинается смятение. Она выдает свою тайну Варваре и борется между двумя чувствами: любви к Борису и сознанием греховности, «незаконности» этой любви. Катерина чувствует, будто на нее надвигается какая-то беда, страшная и неотвратимая, и в это время начинается гроза. «Гроза! По¬бежим домой! Поскорее!» — с ужасом восклицает она. Раздаются первые удары грома, и Катерина снова восклицает: «Ах, скорей, скорей!»
Гроза надвигается вторично:
«Женщина. Ну, все небо обложило. Ровно шапкой, так и накрыло.
1-й гуляющий. Эко, братец ты мой, точно клубком туча-то вьется, ровно что в ней там живое ворочается.
2-й гуляющий. Уж ты помяни мое слово, что эта гроза даром не пройдёт!.. Либо уж убьет кого-нибудь, либо дом сгорит…
Катерина (прислушиваясь). Что они говорят? Они говорят, что убьет кого-нибудь… Тиша, я знаю, кого убьет… Меня убьет».
Разражается гроза, и напряжённые нервы Катерины не выдерживают: она публично кается в своей вине… Удар грома — и она падает без чувств.
Важное композиционное значение имеет и роль старой «барыни с двумя лакеями». Ее появления также совпадают с картинами грозы… «Быть греху какому-нибудь, — говорит Катерина. -Такой на меня страх, та кой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью, и меня кто-то туда толкает…» Она боится соблазна, «страшного греха» запретной любви — и тут же появляется старуха со своими зловещими речами: «Что, красавицы? Что тут делаете? Молодцов поджидаете, кавалеров? Вам весело? Весело? Красота-то ваша вас радует? Вот красота-то куда ведет [показывает на Волгу). Вот, вот, в самый омут», — пророчит она Катерине ее судьбу. Вдали же за Волгой ползут, обволакивают небо тучи перед грозой.
«Барыня с палкой и два лакея в треугольных шляпах сзади» показываются еще раз в момент наивысшего напряжения действия пьесы. Гремят удары грома. До Катерины доносятся опять слова безумной старухи: «Что прячешься? Нечего прятаться! Видно, боишься, умирать-то не хочется!.. В омут лучше с красотой-то… Все в огне гореть будете в неугасимом!» Катерина в ужасе подбегает к стене галереи и как нарочно опускается на колени возле картины, изображающей «геенну огненную»: «Ад! Ад! Ад! Геенна огненная! (Кабанова, Кабанов и Варвара окружают ее). Всё сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть. Матушка! Тихон! Грешна я перед богом и перед вами!»
Такими средствами автор «Грозы» намеренно усиливает драматизм ее сценических положений.
Картинность и рельефность изображения обстановки и характеров в пьесе усиливаются еще приемом контрастов. Параллельно основной интриге пьесы (Катерина и Борис Григорьевич) развивается также второстепенная (Варвара и Кудряш), противопоставленная первой. На параллелизме и контрасте построена вся сцена свидания ночью в овраге: простодушно-грубоватые чувства и речи Кудряша и Варвары оттеняют приподнято-лирический тон объяснений Бориса и Катерины. Самые характеры их во всем противоположны: Кудряш, в отличие от Бориса, человек бойкий, смелым, ловкий, умеющий постоять за себя даже перед Диким; просто и легко смотрит на жизнь Варвара, не мучается угрызениями совести, как Катерина, и даже не понимает ее мук. «По-моему, — рассуждает она, — делай, что хочешь, только бы шито да крыто было…» Варвара не дает себя в обиду, не поддается матери и, отстаивая свою свободу, бежит из дома с Кудряшом.
Характерные черти героев Островский подчеркивает и так называемыми «знаменательными» или «изобразительными» фамилиями, при помощи которых автор раскрывает внутренний мир своих героев, доминирующие черты их характера (Дикой, Кабаниха, Кудряш). Этот прием характеристики вообще широко употребляется в драматургии Островского, причем герои его носят не только аллегорические фамилии, но и имена: Гордей и Любим Торцовы в комедии «Бедность — не порок», Сила Грознов в драматических сценах «Правда хорошо, а счастье лучше», Луп Лупыч — чиновник в «Пучине» и т. п. Иногда основные свойства героя Островский подчеркивает в именах и фамилиях даже пародийно-преувеличенно: квартальный в комедии «Не было ни гроша, да вдруг алтын» носит имя Тигрия Львовича Лютова (лютый, словно тигр и лев). Купцы у Островского носят фамилии Пузатова, Брюхова, Разновесова, Ахова и т. п.
Очень выпукло характеризует действующих лиц и самый их язык, несколько старомодный, с книжным, церковнославянским налетом у Кулигина, испещренный народными пословицами, присловиями и поговорками у Кудряша и т. д. Речь персонажей строго индивидуализирована. В самом складе ее, в выборе выражений, в их оборотах видна внутренняя сущность человека. Странница Феклуша, например, плетет свои умильные, льстивые словеса, рассказывает о своих чудесных «видениях» да о землях, «где все люди с песьими головами», и сам собой рисуется образ ханжи и святоши, эксплуатирующей обывательскую темноту, невежество и отсталость.
Захватывающих отрывков: Гроза — Автор Джим Хескетт
Посмотрите этот выпуск из серии захватывающих глав, где мы ныряем прямо в середине действия за забавным отрывком из одной из моих книг.
Этот короткий отрывок взят из REAGAN’S ASHES, в нем главный герой — Рейган Дарби, герой моего самого первого романа.
Это о напряженном моменте над линией деревьев, когда начинается шторм, и это пролог-тизер к книге.
***
Рейган Дарби махала руками сквозь плотное одеяло дождя, чтобы привлечь внимание кузенов.На этом горном плато, над деревьями, на высоте двенадцати тысяч футов над уровнем моря. Ничто не защитит их от молнии, бьющей по земле вокруг них.
Когда Далтон и Чарли посмотрели на нее с потоками дождя, струящимися со лба, она поняла, что один ошибочный удар может убить их всех.
«Пригнись!» — крикнула она и продемонстрировала, опускаясь, положив локти ей на колени.
Все они присели. «Но разве мы не должны продолжать?» — сказал Далтон, его голос был приглушенным из-за брызг дождя на камни.«Мы почти достигли той части, где он снова спускается и встречается с деревьями. Давай бежим за этим.
Во всех блогах о выживании говорилось, что вы должны сидеть на корточках во время грозы. Пригнитесь, и если болт ударит, он может пройти, не причинив вам вреда. Но как долго они должны были так оставаться? Что, если шторм не прошел?
Она не тратила много времени на споры и вместо этого вскочила на ноги. «Хорошо. Давай двигаться.»
Они бегали трусцой, и веревочный пояс ее рюкзака дернул ее за плоть, проскользнув под рубашку и потерся о голую кожу.Ее рубашка, брюки, носки и ботинки были полностью промокшими. Когда она бегала трусцой, ее ноги хлестали в сапогах, а рюкзак подпрыгивал у нее на спине, чуть не сбивая с ног на каждом шагу.
Первым приоритетом будет выход на лесную линию. Второй приоритет — это сухая одежда. Мокрая одежда могла убить.
В нескольких сотнях футов правее затрещал болт.
В тысяче футов впереди два камня по обе стороны тропы указывали, где начинался спуск. Она сосредоточила всю свою энергию на этом маркере, бросая левый столб при приземлении правой ноги, затем правый столб при приземлении левой ноги.Пока они бежали, молния и гром по-прежнему сверкали и ревели позади них, но каждый шаг уводил их все дальше от худшего. Дождь по-прежнему падал простынями и превращал мир в мрачный беспорядок, но опасность, казалось, оставалась позади.
По крайней мере, она на это надеялась. Как стадо лосей, шторм мог двинуться с места в любой момент.
Она приблизилась к краю полки, надеясь, что ее кузены отстают, так как она не слышала их и не хотела рисковать еще одним падением, оборачиваясь.Когда она достигла скал, сигнализирующих о начале нисходящей тропы, она остановилась и развернулась к ним лицом. Ее кузены были всего в нескольких секундах позади нее.
Глаза Чарли выпучены, грудь вздымается, а лицо искривилось в гримасе. Далтон просто выглядел рассерженным.
По тропе. Сотня футов в эту сторону, крутой поворот, сто футов в ту сторону. Повторить. Земля уже становилась скользкой из-за клочков грязи и скользких камней. Ей хотелось иметь ботинки с хорошим протектором, но для этого было уже слишком поздно.На каждом остром угле поворота она опиралась обоими шестами на внешний край поворота, на случай, если дополнительный вес, который она нес, попытается выдернуть ее за край тропы. Она не упадет далеко, но скрученная лодыжка или ушибленное колено могут запутать их.
Звуки дождя и грома гнали ее вперед. В целях безопасности, если оно вообще существует здесь.
Вам это тоже понравится!Роговая книга | Колесо телеги во время грозы: Речь писательницы Кэтрин Рунделл на премии BGHB 2015 Fiction
Когда люди узнают, чем я занимаюсь, мне чаще всего задают вопрос: зачем нужны детские книги? Почему бы не написать нормальные книги для взрослых? Мой ответ будет зависеть от дня.
Когда люди узнают, чем я занимаюсь, мне чаще всего задают вопрос: зачем нужны детские книги? Почему бы не написать нормальные книги для взрослых?Мой ответ будет зависеть от дня. Иногда в плохом настроении я говорю: «Ну, они намного короче». Иногда говорю правду: дети — незаурядные читатели. Одна из моих любимых вещей при знакомстве с молодыми читателями — это то, что они иногда очень подробно описывают мне сцену из моей книги, которую я никогда не писал.Это случается на удивление часто: ребенку понравится сцена бальных танцев на крышах Парижа [в Rooftoppers ] или момент в Колесо телеги в Грозе , когда Уилл прыгает с одной лошади на спину. Этих сцен не существует, но теперь они есть. Дети, пока читают, раскрашивают яркими красками, на полях художественная литература оставляет открытыми. Их воображение настолько смелое и бурное, что они опираются на мир, когда переосмысливают свои книги в памяти. Я сам был поражен, когда, будучи взрослым, перечитал некоторые из своих фаворитов, чтобы увидеть, сколько деталей, которые я знал наизусть, так и не появилось.Люси Певенси никогда не вертится в снегу, а Питер Пэн никогда не летает во время грозы; Я их вообразил. Дети разглядывают мир до бесконечности. Когда вы пишете, вы строите им дом, а когда они читают, они превращают его в замок.
Но есть еще одна причина, по которой я так сильно люблю детскую литературу, и я пользуюсь тем фактом, что сам читаю эти слова не для того, чтобы говорить о чем-то более личном, чем обычно. (Я британец; обычно нам удобнее всего говорить о погоде или о том, можно ли добавлять молоко в чай Эрл Грей.) Я возвращаюсь к детским книгам, потому что детские книги мне приходили тогда, когда они мне были нужны больше всего.
Когда мне было девять и десять лет, моя сестра-подросток постепенно заболела, пока не впала в кому. В течение двух лет я читал, как долгое время нахожусь в одиночестве, в залах ожидания больниц, в поездках на машине и в домах друзей. Книги, которые я читал тогда, с тех пор остаются со мной, под моей кожей. Мы говорим, когда люди умирают, они проиграли битву с болезнью, но детские книги, которые я прочитал за эти два года, научили меня чему-то, изменившему мою жизнь: в одном важном смысле моя сестра не проиграла; она выиграла.Бороться с таким терпением и любовью — значит побеждать. Она была храброй до самого конца, и именно она является причиной того, что мои три романа наполнены девушками, которые храбро сражаются, но не всегда выигрывают очевидными способами.
Трудно понять, что сказать ребенку, пережившему потерю, и многие взрослые, по понятным причинам, прибегают к сентиментальности. Но в книгах, которые я любил, не было сантиментов; они были резкими, жестокими и остроумными. В десять лет я потерялся, и они — Матильда, Пеппи и Гарри, Клаудия Кинкейд и Уилл Стентон, сестры Ископаемые и свинья Уилбур — помогли мне встать и повели домой.Ценность детской литературы, конечно, не может основываться на боли — книги ценны не только тогда, когда нам есть от чего убежать, — но на самом деле эти книги были , а не побегом. Они сказали: смотрите, вот как выглядит храбрость. Так выглядит надежда. Они сказали мне через волшебников, львов, нянек и говорящих пауков, что этот мир, в котором мы живем, — это мир людей, которые рассказывают анекдоты, работают и терпят. Детские книги говорят: мир огромен. Они говорят: надежда на что-то стоит.Они говорят: храбрость будет иметь значение, остроумие будет иметь значение, сочувствие будет иметь значение, любовь будет иметь значение.
Несмотря на то, что это моя вторая книга в Америке, Колесо телеги в грозах — это первое, что я написал, и поэтому я вдвойне взволнован тем, что он был выбран для этого приза, потому что Колесо телеги было книгой, в которой я пришел лицом к лицу со всей радостью и трудностями написания для детей. Я написал Колесо телеги во время грозы в вихре поздних ночей за один месяц, когда мне был двадцать один год (что, кстати, привело к тому, что я постоянно недооценивал время, которое на самом деле у меня уходит на написание книги — около года и половину — за что я искренне прошу прощения у моих редакторов).Я никогда раньше не пробовал писать что-либо сколько-нибудь длинное; эссе в университете состояло из двух тысяч слов. Но у меня была история, частично основанная на моем собственном детстве, которую я хотел рассказать, и я знал, что хочу попытаться вернуть пыльное солнце и огромные небеса Зимбабве в свою жизнь. Я пытался писать чуть больше тысячи слов в день, каждый день. Если дела шли по-настоящему безнадежно и моя сила воли покидала меня, я привязывал себя к своему стулу скакалкой и не развязывал его, пока слова не были закончены. Я почти уверен, что Шекспир сделал то же самое.
Колесо телеги в грозу , таким образом, всегда будет книгой, которую я держу очень близко к сердцу. Но мне кажется несправедливым, что только писатель получает свое имя на обложке, а не на странице титров, как в фильмах. Ни одна книга не создается одним умом, и я очень благодарен очень многим людям. [Британский] редактор журнала Cartwheeling Джулия Хейдон-Уэллс была замечательной. Оглядываясь назад, я был невежественным двадцатилетним парнем, который ничего не знал ни о редактировании, ни о маркетинге, ни о чем-то еще, кроме того, каково это было ехать по зимбабвийским кустам.Я всегда буду благодарен ей и [издателю] Фаберу за то, что они предоставили мне шанс. У меня также есть потрясающий агент, Клэр Уилсон, чемпионка, герой и друг, которая нашла мне дом в Simon & Schuster, который был великолепным и гостеприимным местом. Наконец, попросив Дэвида Гейла прочитать это, я заставляю его поблагодарить себя, что доставляет особое удовольствие, потому что он такой скромный и такой блестящий. Он известен в Англии среди писателей своим острым видением и непоколебимым превосходством вкуса.Выбор Дэвида в свой список был для меня самым близким к поступлению в Хогвартс. Больше всего я благодарен сегодня судьям премии Boston Globe – Horn Book Award. Подобные награды проливают свет на детские книги, и я очень рад быть частью этого мира. Для тысяч и тысяч детей, таких как я в десять лет, детские книги — это не выход, а путь назад. Приключенческие и школьные рассказы, фэнтези, научная фантастика и классика: они не были костылем; они были крыльями.
Из январского / февральского выпуска журнала The Horn Book Magazine за январь / февраль 2016 г. Чтобы узнать больше о премии Boston Globe-Horn Book Awards 2015, нажмите на тег BGHB15.
Поистине как молния
1.
БРОНСОН Этим утром был неловко. Его разбудила беззвучная вспышка молнии, и он обнаружил, что выскользнул из дома почти без раздумий задолго до рассвета, оставив Мэри и Яю в постели и шагнув в холодную пустыню в одиночестве.Для него это было похоже на дождь, и дождь в этой части Дерева Джошуа был событием, божественным посланием от бога, скупого на свои послания. Бог Бронсона был провозглашен ангелом Моронием, божеством из Книги Мормона, и все это было шуткой для больших городов, прибрежной элиты его страны. Мормоны, как правило, были известны своим причудливым полигамным поведением, но также, как это ни парадоксально, их более светлым и чистым образом жизни, который включал воздержание от кофе, алкоголя, табака и добрачный секс; как будто отсутствие модности двадцать первого века было поводом не верить.
Облаков нет, но, черт возьми, это было похоже на дождь. Бронсон продолжал рисковать, слепой в ночи, его ковбойские сапоги трещали по песку и грязи, отодвигаясь как от чего-то, так и от чего-то. В кармане он играл своими «камешками» — двумя бесполезными камнями нефритового цвета, которыми он прикрывал глаза, когда хотел глубоко помолиться, заглянуть внутрь и увидеть надпись на стене неба. Казалось, что пустыня идет по графику и получает только две трети из 28 дюймов среднего годового количества осадков.Это могло быть изменение климата. Это могло быть грешное, своенравное стадо. Бронсон был известен своей семье как создатель дождя, как и старые торгаши, которые путешествовали по засушливому Среднему Западу, заявляя о своей магии. Он чувствовал, как атмосферное давление проявляется в сломанных костях. Может, это была всего лишь хитрость во времени. Он не знал. Он просто знал, что, похоже, может вызвать дождь.
Подобно мормонскому пророку Джозефу Смиту, Бронсон не имел лишнего формального образования, но он сам прочитал большую часть западной цивилизации, в том числе Восточной, в переводе.Вам будет простительно, если вы предположите, что этот мормонский ковбой, прыгающий на лошади посреди пустыни Мохаве, прилегающей к национальному парку Джошуа-Три, был не так хорошо знаком с Шекспиром, Ницше, Лао-Цзы и Марком Аврелием, как любой штатный профессор в Pepperdine, школу, которую он бросил до конца второго года обучения (после того, как его бейсбольная карьера прервалась из-за того, что колено и хроническая боль в плече прервали его), чтобы развить свой вкус к скорости, управляемому хаосу и красивым машинам в качестве голливудского каскадера.
Было хорошо переехать. У Бронсона было столько земли, столько неумолимой пыли, мили пустоты, невосприимчивые к человеческой руке эпохи антропоцена. Мать его отца, Далила Бронсон Пауэрс, завещала ему этот рай кактусов и гремучих змей. На протяжении всего его детства отец Бронсона, Фред, рассказывал ему истории о легендарной семье Пауэрсов, провидцах в сфере недвижимости, которые сделали Лос-Анджелес типичным американским городом, поднимавшимся, как он сказал, как созданный руками мираж из пустыни у Тихого океана. .Фред Пауэрс оплакивал свою судьбу трижды женатого продавца автомобилей, игрока в покер-любителя, акулы гольфа и интригана Понци низшей лиги. Запретив заниматься своим самым прибыльным делом на многих полях для гольфа, этот человек хранил множество маскировок и париков в багажнике своего Кадиллака, чтобы прокрасться на лужайку и вымогать у знаменитых актеров и богатых врачей несколько долларов, прежде чем пот скроет гуммиарабик. и его фальшивые усы поникли. Он мог бы быть актером. Он был таким красивым. Он был очарователен и хорошо расставлял акценты.Но он не нуждался ни в любви, ни в восхищении, а только в силах, в которых мир отказал ему, в самом его имени; он только когда-либо хотел, чтобы его боялся мир, который не обращал на него внимания.
Изгнан из семьи за неуказанные (по крайней мере, так он сказал своему сыну) грехи и вынужден жить в нищете Западного Лос-Анджелеса («К востоку от Банди, к югу от Сансет!» — кричал он, как проклятие), его внешность и его здоровье быстро пошатнулось после приема двух упаковок Кента и одной бутылки Смирноффа в день. Когда он время от времени навещал своего сына, то есть когда он вспоминал, что каждая вторая суббота принадлежит ему, он снова и снова читал ему Твена «Принц и нищий », наполняя впечатлительного мальчика бесконечными правами, но не понимая, как претендовать на это, как будто уверенность и амбиции были единственными необходимыми жизненными навыками.Он говорил ему: «Ты принц-нищий. Вы — королева Голливуда, родственница великого головореза Тайрона Пауэра ». Измышления и фантазии. Но для мальчика его отец был очаровательным, всемогущим, капризным призраком, который то и дело появлялся, чтобы напоминать ему о его истинной судьбе, как в любой субботний утренник, своего рода анти-Джимини Крикет — «и никогда не позволяйте своему совесть будет твоим проводником ». Он был еще живым призраком отца Гамлета. На самом деле отец Бронсона ничему не научил его, кроме беспокойной, вольной негодования и любви к бейсболу и родному городу Доджерс.
Бронсон хорошо помнил, что в 1974 году его больной отец отвез его в ресторан Grauman’s Chinese в день открытия, чтобы посмотреть фильм « Чайнатаун », эпический триллер Полански / Таун о воде, жадности и инцесте в Лос-Анджелесе 1930-х годов. Фред забил Бронсону чушь собачьей трепой о том, что семья Малрэй в фильме была непрозрачным псевдонимом для Пауэрса (конечно, это была ложь — Малрэй был передовой заменой Малхолланда — истинного калифорнийского короля). Сидя во время утренника в темном театре на Голливудском бульваре, Бронсон дивился тому, как его отец, должно быть, смоделировал свою практику беззаботности по образцу Джека Николсона в его собственной выдуманной истории происхождения.Или как-то Николсон подражал своему отцу. Фред утверждал, что знает кинозвезду, потому что выиграл у него тысячи по ссылкам. Он наклонился к своему мальчику, дерзко приподнял бровь и закричал: «Сынок, это моя бровь! Джек делает меня, грабит меня «.
В разгар фильма, когда, наконец, раскрывается ужасный инцест, Фред взял сына за руку и сжал. Это был первый раз, когда Бронсон мог вспомнить, как его отец держал его за руку. Что-то тяжелое и неприметное прошло между ними, как темное благословение.Бронсон оглянулся и увидел, как Фред плачет, пока катятся титры, еще один первый. Когда в следующем году Фред скончался, он завещал своему сыну не деньги или навыки, о которых можно было бы говорить, а скорее трепет и отвращение к своей родословной, посеяв семена гнева следующего поколения по поводу утраченных прав первородства, непризнанного генетического превосходства, невообразимого богатство и влияние отрицаются. Подобно психической ДНК, Фред воспроизвел, подделал и чеканил копию негодования, которое долгая жизнь мошеннических неудач вызвала у его собственной души на впечатлительной душе своего мальчика.Бронсон вырос бессознательно, неся эту отцовскую фишку, с безответным чувством собственного достоинства и непризнанным благородством.
Хотя Фредриксон Пауэрс, единственный сын, был изгнан из клана, он умер раньше своей матери, Далилы, Бронсона, которому было чуть больше тридцати, без каких-либо сбережений, о которых можно было бы говорить, с ноющим телом, сломанными костями и управляемостью. но растущая опиоидная зависимость от работающего, часто неудачливого каскадера, была ошеломлена, обнаружив, что он унаследовал невообразимо значительный кусок неосвоенной пустыни во Внутренней Империи.Почему он? Он не знал. Он даже бабушку не встречал. Он подумал, что это его отец трахнул тебя. И каждый ебать-ты, как он знал, содержал благословение на оборотной стороне. Он был сыном своего своенравного отца, и это было его первородством и благословением. В нищем признали принца. И когда он сегодня быстро ехал по своей земле, он чувствовал, как благословение давит на его лицо и тело, как объятия.
Далила Пауэрс в среднем возрасте обратилась в Церковь Иисуса Христа Святых последних дней.Отец Бронсона издевался над этим обращением к своему сыну, заявляя: «Это только потому, что она хочет трахнуть Донни Осмонда. И это дает ей библейское разрешение быть репрессивным засранцем, которым она всегда была. Позвольте мне сказать вам, что эта скупая сучка жаждет порядка. Конверсия застряла на посадке. Далила, как и сам Бригам Янг, всю свою жизнь жевала табак — ковбойскую слабость, которую она разделяла со своим внуком. Но теперь она отказалась от жевания, шести чашек кофе и своего Johnnie Walker Black и переехала из Лос-Анджелеса в округ Сан-Бернардино, который, как она знала, имеет самую высокую концентрацию мормонов среди всех округов Калифорнии, более 2 процентов населения. его почти 2 миллиона жителей.
Мормоны фактически основали Сан-Бернардино в 1851 году, установив городскую сеть и начальную структуру правительства. Но в середине 1850-х годов, даже когда напряженность между мормонами и правительством США усилилась, местные лидеры СПД раздражали жесткую узду Бригама Янга; и самый западный форпост этой американской религии был заброшен. Бригам Янг призвал всех основателей мормонов Сан-Бернардино вернуться в Солт-Лейк-Сити в 1857 году. Большинство Святых, около трех тысяч человек, послушались и покинули Сан-Бернардино.Но город и его окрестности продолжали расти до пятого по величине округа в континентальной части США. Давно ушли в прошлое доминирующее присутствие мормонов, на смену им пришли Walmart, Amazon и те, кому платят лишь прожиточный минимум, чтобы поддерживать склады заполненными и заполненными. Современный Сан-Бернардино также может похвастаться одними из самых сильных загрязнений в печально известном штате. Но след мормонов, призраки и имена остались.
Единственное поведенческое условие, которое Далила Пауэрс включила в свое завещание для своего внука, Бронсона, заключалось в том, что исполнители (все старейшины высшего эшелона СПД) должны убедиться, что он «докажет добросовестное обращение в мормонизм», чтобы получить свое наследство.Мормонизм? Бронсон ничего об этом не знал. Он подумал, что это может быть что-то вроде саентологии, которую он пробовал около года по указанию какого-то всемирно успешного тупого маленького актера, которого он удвоил в нескольких боевиках. Первоначально он был вовлечен в саентологическую орбиту, потому что разделял пренебрежение этой церковью к психологии, как в шаблонах, так и в лечении. Бронсон инстинктивно ненавидел редукционизм «заглядывания в пупок» «разговорного лекарства», возводящего все недуги к ранней семейной травме, как какой-то застрявший ребенок, похожий на попугая, одержимо болтающий о Ма и Па.В Pepperdine, после ухода из бейсбольной команды из-за травм, Бронсон страдал от нечастых галлюцинаций, обжигающих вспышек света, подобных молнии, которые бросали его на колени, за которыми следовали интенсивные изнурительные трехдневные мигрени. Он прошел несколько тестов, которые ничего не нашли; поговорил с терапевтом, который ничего не сделал. Ему сразу же поставили диагноз «депрессия» и прописали как молитву (Пеппердин был христианином, сухой университетский городок), так и ранний СИОЗС, прозак, который помогал какое-то время. Он не чувствовал себя счастливее, но, по крайней мере, прозак, казалось, останавливал вспышки молний и мигрени.
Как подающий надежды человек действия, Бронсон стал искателем собственного лекарства. В Л. Роне Хаббарде он столкнулся с ярким аферистом, стремившимся заменить невротическую космологию Фрейда; и хотя призыв к власти и его обещания «очиститься» от прошлого были заманчивыми, Бронсон не поддерживал приподнятую атмосферу Степфорда или высокомерие рандианских властителей вселенной. К тому же у этого парня, как и у Фрейда, был псевдонаучный жаргон, который не мог не вызвать у Бронсона вздор. А что за хитрый секретный соус высшего уровня из фильмов категории «Би»? Бронсон не мог общаться с альфой и омегой по имени Ксену.Он не будет платить за прикрытие схемы пирамиды, чтобы присоединиться к Морской организации и отыграться с Джоном Траволтой, Томом Крузом и остальным чистым народом, пока тот вулкан не извергнется и все заключенные тэтаны не будут освобождены.
Для сравнения, мормонизм, темная лошадь девятнадцатого века в Америке, придумавший христианство, был довольно несложным занятием. А за тысячи акров нетронутой пустыни ?! За эту цену он пукнул бы «Одно плохое яблоко» в замочную скважину. Он подумал, что ему придется спрятать свои татуировки и сдать экзамен с каким-нибудь старым болваном по имени Бригам, Джедедайя или Урия, поэтому крутой каскадер Бронсон, выпив больше таблеток и трахнув больше женщин, чем, возможно, было разумно, получил себе мормона ». золотая библия »и биографию Джозефа Смита, и, никогда не будучи хорошим учеником, решил разыграть свою шараду.
Но когда он забился на духовное прослушивание, произошла забавная вещь. Он начал это понимать. К пощупайте это. Несомненно, большая часть этого была полупрозрачной шумихой в великой американской традиции позитивного мышления, мировоззренческого барыги от П. Т. Барнума до Л. Рона Хаббарда, от Вернера Эрхарда до Дипака Чопры и Тони Роббинса, от Джемаймы Уилкинсон до Марианны Уильямсон и Элизабет Холмс. ; но было кое-что еще. Первоначальное мормонское видение Смита, скрытое за своей репутацией самого стойкого и репрессивного из американских религиозных культов, было отказом от белого евангелия успеха, отрицанием кальвинистского божественного экономического отбора.Конец времен здесь был восстановлен коренными американцами («ламанийцами») и более темными расами, а трудолюбивые белые капиталисты («нефийцы») были обречены именно потому, что они поклонялись деньгам и успеху больше, чем Богу и праведности. Для ковбоя на закоулке это была настоящая революционная жемчужина, скрытая дымом и зеркалами барыги.
Хотя в то время он, возможно, не мог выразить это словами, падение Бронсона в мормонизм было подготовлено отвращением его собственного отца к своим лучшим социальным людям.Фред был мятежником без противника, и Смит выбрал тех же врагов, но он боролся с ними более поэтично и мощно — истеблишмент, счетчики денег и арбитры сексуальной морали, так называемые успешные владельцы этой земли — он называл их всех фальшивками, как Фред. Бронсон вырос в тени собственного отца Джозефа Смита — как отчуждение от существующего положения вещей и, таким образом, был уязвим для этой атаки, этого призыва к свержению этого человека.
Мальчик из Бронсона, выросший на вестернах, но всегда играл в индейцев, а не в ковбоев, был взволнован тем, что земля будет возвращена ламанийцам в конце времен и что европейцы будут называться «язычниками» — иностранцами в этом новом американце. почва.Бронсон болезненно осознавал, что он всего лишь ковбой из аптеки, потому что, так поздно появившись в истории, у него не было другого выбора, кроме как играть, а не играть роль. Каскадеры были там, где ковбои уходили умирать. Все настоящие навыки ковбоя, больше не востребованные экономикой двадцатого века, были неотъемлемой частью игры каскадера, поскольку существование настоящего Запада и настоящих ковбоев ностальгически относилось к вестернам. Каскадеры имели тенденцию жевать табак, растягивать слова, как стереотипные ковбои, ходить и говорить медленно и слегка кривоногими, как Джон Уэйн.Известно, что Джон Форд приписывал таинственную непреходящую привлекательность Джона Уэйна, урожденного Марион Моррисон, его легкости в седле — он «хорошо выглядел на лошади».
Бронсон, рост шесть футов и один, с ростом сосудов 185 фунтов, с мимолетным сходством с более мачо Монтгомери Клифтом, тоже хорошо смотрелся на лошади. И на мотоцикле, или в вертолете. Если бы он был быстрым и отсутствие координации, подготовки или внимания могло бы вас убить, Братан, как его называли в товариществе каскадеров, чертовски хорошо выглядел на этом, в нем или в подвешенном состоянии.Фактически, одна из причин, по которой он ушел из фильмов, заключалась в том, что они начали создавать все эти компьютерные спецэффекты в постпродакшне и сделали все на съемочной площадке более безопасным. Зачем подвергать человека действительному огню и взрывчатым веществам, если этот огонь может быть столь же убедительно нарисован каким-нибудь компьютерным фанатом? Ну, потому что такие смелые люди, как Бронсон, тренировались для настоящего огня, вот почему.
Когда он восстанавливал свое колено для бейсбола в Пеппердайне, девушка, с которой он встречался из дайвинг-команды, познакомила его с батутом у бассейна, на котором тренировались дайверы.Она подумала, что это может быть способ сохранить равновесие в бейсболе. Он был настроен скептически, полагая, что это для детей, как надувной замок. Он не выполнял старое «сиденье-колено-сиденье» с начальной школы, но его сразу же поразило, насколько требовательными и атлетичными были движения. Он любил учиться летать вверх ногами, вертеться, небо и земля менялись местами. У него был острый гироскопический талант, его тело естественно, бессознательно акклиматизировалось в воздухе, всегда зная, как и когда поправиться.Впечатленная, его девушка сказала: «У тебя проприорецепторы на несколько дней, чувак». Дайверы хотели, чтобы он попробовал себя в команде, но все, что он хотел, — это бродяга. На пике своих самых высоких прыжков он мог видеть океан всего в нескольких сотнях ярдов по шоссе Тихоокеанского побережья. Он часами висел в подвешенном состоянии, невесомый, как птица, и беспечный, как ребенок.
Он думал о том, чтобы стать актером, какое-то время, из смущения, которого он ни с кем не разделял, и в конце концов решил, что это слишком изнеженная и фальшивая жизнь, но когда он кувыркался, падал, нырял и радовался в своем естественном даровании и легкости, он начал задаваться вопросом, как он мог бы оставаться в этом чувстве дольше и о том, что делали смельчаки и каскадеры.И, возможно, каскадер, незримо заменяющий более «ценного» актера в опасных обстоятельствах, на самом деле был более реальным. И все же, годы спустя, даже когда он преуспел в этой области, он знал, что он призрак, отголосок настоящих мужчин и настоящих ковбоев; он был двойником, тенью, и когда он удвоил лидерство в фильме, он был еще более удален от подлинности — тень тени, отбрасывающая еще одну тень на серебряном экране. Это бессилие последних дней незримо грызло его душу, пока он не прочитал о Джозефе Смите и не услышал первые звуки призыва, которые Декарт называл «священной музыкой самого себя».
По словам Джозефа Смита, подлинность, сущность и сущность жизни все еще была в воздухе; вы можете написать свою собственную историю, свою собственную Библию — «а потому, поскольку у вас есть Библия, вам не нужно думать, что она содержит все мои слова; Вам также не нужно думать, что я не заставлял писать больше. Ибо я приказываю всем людям, и на востоке, и на западе, и на севере, и на юге, и на « морских островах, », чтобы они написали слова, которые Я говорю им.«Библия все еще пишется. У каждого есть библия. Каждый — это библия.
Двадцатичетырехлетний Джозеф Смит, само имя которого могло быть синонимом слова «обыватель», каким-то образом создал истинную декларацию духовной независимости Эмерсона и религиозный спутник ее политического предшественника 1776 года. Бронсон где-то читал, что Томас Джефферсон вычеркнул все чудеса в своем экземпляре Нового Завета, оставив только учения и притчи Иисуса. Но где в этом было самое интересное? По сути, Джефферсон вырезал из старой книги все достойные фильма моменты, не оставив каскадеру места для превращения воды в вино, изгнания демонов, прикосновения к прокаженным или возвращения из мертвых.Что было трюком в кино, как не исполнением чуда в результате кропотливой подготовки? Эти магические уловки мачо были сердцем призвания Бронсона, и теперь он был взволнован тем, что Смит правильно перевернул чрезмерно рациональную джефферсоновскую тенденцию с ног на голову. Смит казался одержимым стремлением стереть все, кроме трюков и чудес; его саундтрек, лучшие хиты Иисуса Христа. Джозеф Смит был волшебником, духовным отцом Бронсона и гуру нового образа жизни. Именно импровизированное жизненное мировоззрение Смита, а не сомнительные события, описанные в его Библии, нашептывало Бронсону правду: присутствие, а не отсутствие, здесь и сейчас, а не здесь и тогда.
Обращение Бронсона не было таким неожиданным, как могло показаться поначалу. Несколькими годами ранее он уже смягчился для Бога, посетив собрания «12 шагов анонимных наркоманов». Подруга, обнаружив его в последний раз потерявшим сознание в машине на лужайке соседа, оставила Бронсона с запиской на треснувшем лобовом стекле: «Тебе нужен психиатр, или встреча, или мама». У Бронсона не хватило терпения к медленной психотерапевтической болтовне. Нет, разговоры были не для него, действия были, и это то, что обещали 12 шагов, решительность, а не болтливость и промедление — делать смелые шаги в будущее, а не вяло лежать на диване, глядя в потолок.Присутствие в «комнатах» высшей силы скрыло в его мозгу представление о Боге, и параболические лозунги действовали как пробные заповеди из потерянных проповедей Христа, продиктованные неким Биллом У. анонимно сдержанные губы — «Боже, дай мне спокойствие…» — были широкими вратами ко Христу. Упрямый, любящий животных Бронсон сначала тихо пробормотал и перевел молитву о безмятежности на «Собака, даруй мне безмятежность…», но шаги крестили его, постепенно приучая этого агностика к вере.Оставив химическое превосходство, он преклонил колени перед Богом наркотиком.
Хотя Бронсон на Шаге 2 «пришел к выводу, что Сила, более могущественная, чем мы, может вернуть нам здравомыслие», эта высшая сила не имеет лица и, следовательно, ей не хватает непосредственности, близости. Итак, сначала Бронсон на время настроил эту высшую силу как Йода, затем мистер Клин (в том смысле, что сам Бронсон был туалетом, который нужно мыть), затем своего рода пульсирующий, светящийся, оргазмический, андрогинный голубоглазый шар, но ничего. застрял — ни одно имаго не пронзило его насквозь, и это была серьезная проблема масштаба и благоговения, мешавшая его выздоровлению.В конце концов, он начал чувствовать себя мошенником в этих комнатах, потому что все еще принимал Прозак, а это был наркотик, не так ли? Его приверженность казалась наполовину пустой и пустой. К тому времени, когда он был на шестой ступени, он снова употреблял и был на грани выхода из программы или выхода из нее.
Но по мере того, как Бронсон все глубже читал Джозефа Смита, его зарождающиеся меняющие форму безобидные «12 шагов Бога» начали фокусироваться на нем. Бронсон начал видеть в полуграмотном библейском повторении Смита как истинную историю происхождения Америки и признал, что ее основной тезис может быть его неотъемлемым правом на изначальную жизненную силу и противоядием от энтропии запоздалости — что чудеса не закончились, но все еще происходят.Фрейд оглянулся на маму и папу, Хаббард посмотрел еще дальше в прошлые жизни, «12 шагов» так долго погрязли в прошлых обидах и исправлениях, что только Смит смотрел вперед: ковбои все еще могут быть ковбоями на диких лошадях в любом месте Америки: «голос Господа в пустыне Файет, графство Сеннека… Голос Михаила на берегу Саскуэханны ». *
Эта близость к божественному, как географическому, так и временному, породила в Бронсоне органическое перерождение. Почему Бронсон Пауэрс, уверенный шорт-стоп, бросивший колледж, праведный наркоман от болеутоляющих, в конце своего расцвета каскадера не мог услышать голос ангела в Голливуде и Вайне, Фэрфаксе и Хайленде? По мере того, как его духовность расцветала, это пробуждало любопытство, которого он никогда не знал.Его новая вера заставила его жаждать знаний.
Раньше, когда его увлечение физической храбростью и сопротивлением смерти заявило о себе, он искал лучших в этом мире и сумел стать учеником легендарного каскадера Дара Робинсона. Дар мгновенно увидел потенциал в Бронсоне и убедил импульсивного молодого человека в важности воспитания страсти к методической подготовке, чтобы поддержать сверхъестественное кинестетическое чувство, которое он обнаружил на батуте Пеппердин — кошачий гений, всегда знающий, где находится ваше тело. в космосе.Но Бронсону теперь нужен был другой наставник более неземного искусства падения, чтобы научить его кинестетическому и духовному чувству, поскольку его душа с ног на голову рушилась через свою вечную квинтэссенцию. Тем не менее, Бронсон всегда был нетерпеливым и не мог найти непосредственного живого гуру, который мог бы дать это мистическое руководство. Всегда в спешке, как человек, убежденный, что он умрет молодым, Бронсон не ждал появления учителя; он учил себя. Именно тогда началось его истинное образование — бешеный самодидактизм. Он буквально проникся смелостью речи Смита на похоронах старейшины короля Фоллетта: «Сам Бог был когда-то таким, как мы сейчас, и является возвышенным человеком, восседающим на троне вон там на небесах.Это великий секрет ». Он искал родственных душ в Священных Книгах человечества и в молниеносных историях обращения Саула из Тарса, Аквинского, Буньяна, Мильтона, Мертона, Нибура, Малькольма X. оралы. Он принимал как живых современников без хронологического порядка — Платона, Фуко, Руссо, Донна, Шекспира, Мелвилла, Уитмена, Блейка, Рабле, Кьеркегора, Стивенса и Жирара. Он причудливо создавал приказы своих интеллектуальных героев: Эмерсон, быстрый и афористический нападающий одиночного разряда, ушел вперед, Ницше сделал подачу (в основном кривые мячи и замены), а Дикинсон всегда пытался вывести на прогулку или получить удар подачей и не оставлять отметок на счетчике коробки.Великие говорили на языке, который он теперь понимал, шептали bons mots, хор пел ему на ухо. Этот всеядный голод знать лучшее, о чем думали или говорили, действовал как природный амфетамин, его мозг на батуте разума буквально прорвался сквозь скованный костью конечный череп, чтобы коснуться бесконечности. Это не был недооцененный квест или преходящая прихоть. Бронсон редко спал и никогда не уставал.
Ему не нужен был Фрейд, ему был Маркс. Он внезапно полюбил мир как организм, на самом деле Америку как существо, а не себя как вещь; очарованы макрокосмом снаружи, а не микрокосмом внутри.Он проглотил американские учебники истории, в первую очередь заимствовав у Ричарда Хофштадтера, а затем подвергся дальнейшей радикализации в книге Ховарда Зинна A People’s History of the United States как продолжении и спутнике мормонской Библии, Дорогой Жемчужине.
Он посетил наследие Далилы и тайком построил сарай точно размером с хижину Торо. Никто никогда не видел его на земле, никому не было до этого дела. Он проводил там уединенные недели без отвлекающих факторов, когда у него не было концерта, наполняя свой багажник пятигаллонными канистрами с водой из-под крана Лос-Анджелеса и питаясь арахисовым маслом и яблоками Скиппи, просто читая, читая, делая заметки на полях.Впервые он осознал зарождающееся беспокойство в себе, чем это было — ярость к порядку, которую его отец определил в своей собственной матери, по-видимому, пропустившей поколение, живое в нем через Далилу. Как и его отец, Бронсон был рожден человеком огромных дарований и энергии, но вне системы или своевременного наставника, который мог бы использовать эту энергию. Фред Пауэрс умер, сломленный за долгие годы своенравными ударами молнии своего собственного несвязанного демона, но его сын нашел то место, где его бабушка вывела из могилы.Бронсон чувствовал святую подлинность, нисходящий покой, подобный святому духу, но это было энергетическое спокойствие, дикое, амбициозное спокойствие.
К тому времени, когда Бронсону подошло время сдать экзамен на «проявление доброй воли» со старейшиной церкви и главным исполнителем воли Далилы (на самом деле по имени Старейшина), чтобы доказать свое мормонское добросовестность, он был более чем готов к этому «достоинству». интервью.» В надежде отбросить Бронсона, Старейшина начал с того, что спросил, встречал ли он когда-нибудь свою бабушку Далилу. «Не то чтобы я мог вспомнить, — ответил Бронсон, — может быть, когда я был совсем маленьким.
«Ну, должно быть, ты произвел на нее впечатление. Она очень сильно любила тебя.
«Да, я был потрясающим трехлетним мальчиком», — пошутил Бронсон.
«Она была вашим тайным благодетелем. Знаешь, она заплатила за Пеппердин?
«Я не знал этого», — ответил Бронсон и сразу потерял равновесие. Почему он никогда не задавался вопросом, как он позволил себе Пеппердин? Он принял объяснение отца о том, что платит за обучение. Прозрачная чушь, конечно, от бездельника, но Бронсон никогда не заглядывал глубже.
«Я не знаю, что она любила меня так сильно, как ненавидела моего отца. Ее сын, — сказал Бронсон, и это было похоже на подходящую эпитафию как для этой таинственной и внезапно могущественной старухи, которую он никогда не узнает, так и для его давно умершего отца.
Старейшина Старейшина прищурился и попытался запугать Бронсона, прося его наизусть определить отрывок из Библии мормонов. Прежде чем ответить, как будто для того, чтобы подорвать запоминание и слепую приверженность как веру, Бронсон дословно процитировал Смита: «Я не образован, но у меня такие же добрые чувства, как и у любого человека.И затем он прибил, главу и стих, каждую цитату, которую Старейшина плавал, от самого очевидного до самого неясного.
К концу первого часа он заставил старшего старейшину отступить, у него закружилась голова от ересей, направленных против истеблишмента, которые Бронсон обнаружил, прячась у всех на виду рядом с ортодоксами. Этот старейшина, как и многие современные Святые последних дней, предпочитал отвергать многоженство как религию, эквивалентную приложению — бесполезной реликвии, беззубому анахронизму и второстепенной вере, но Бронсон выступил против этой изменчивой линии, заявив, что это основной принцип Смита. и восстановление полигамии, практикуемой в Ветхом Завете.Все возвышенные существа должны быть запечатаны с вечным супругом, провозгласил Бронсон, поэтому мужчина должен запечатать, заключить брак; ибо одинокая женщина не могла, не могла быть превознесена. Это было высказывание апостола Павла о том, что «лучше жениться, чем сжечь», приравнявшее половое одиночество к проклятию, или, в космологии мормонов, по крайней мере, еще один виток реинкарнации и земной тюрьмы, небеса все еще ждут. Небесная природа брака намного перевесила брезгливость девятнадцатого и двадцатого веков с концепцией множественных партнеров.Это было делом вашей вечной души, утверждал Бронсон, а не сексом, школьным хихиканьем и политическим мошенничеством.
«Я лучше буду полигамистом, чем лицемером и прелюбодеем», — сказал он.
У Бронсона были факты на кончиках пальцев, некогда окрашенных никотином: «1852 год — Бригам Янг рассказывает миру о до сих пор секретной практике полигамии. Бригам демонстрирует глубину своей веры, имея пятьдесят жен. Это привлекает внимание людей. 1856 г. — Республиканский национальный съезд объявляет полигамию и рабство «двумя пережитками варварства».1862 год — правительство принимает первый федеральный закон, Закон Моррилла о борьбе с двоеженством, подписанный не кем иным, как Авраамом Линкольном. В 1882 году было принято больше федеральных законов, направленных против полигамии, таких как Закон Эдмундса, а в 1889 году мы приветствуем манифест Пенроуза, одобренный руководством СПД, в котором отрицается право Церкви отменить любой гражданский суд, а также отвергается доктрина искупления кровью. 1890 г. — четвертый президент СПД, Уилфорд Вудрафф, раскрывает манифест, в котором говорится, что многоженство Святых больше не заповедует Бог.Хм. Время сократилось на шесть лет, до 1896 года — presto chango, штат Юта становится сорок пятым штатом, в конституции которого введен запрет на многоженство. Забавные совпадения.
Во время интервью Бронсон постепенно осознал, что он проповедует и самому себе, как никогда раньше никому не проповедовал; это был его первый раз, когда он изложил свои новые убеждения и свою страсть незнакомцу. Он осознавал определенное садистское удовлетворение, заставляя Старейшину извиваться; Несомненно, было приятно наблюдать, как этот самодовольный толстяк из авторитетного общества передвигается в своих храмовых одеждах, но более того, Бронсон-ищущий превратился в Бронсона-проповедника.В своего рода незапланированном перформансе Бронсон освящал свое личное обращение, смело помазывая себя, прежде чем у старшего человека появилась такая возможность. Он выполнял для Старейшины в реальном времени отважный поступок человека, обращающегося в свою веру.
Старейшина попытался уйти, он был более чем готов подписать сделку через пятнадцать минут после исчерпывающей речи Бронсона, но Бронсон, с каждой минутой все более уверенный в себе, начал подталкивать старика к тому, как Церковь обращается с людьми цвет и коренные жители этого континента.После перечисления некоторых злодеяний, совершенных над коренными американцами в ходе продвижения мормонов на запад в девятнадцатом веке, что Старейшина назвал просто борьбой за ресурсы, Бронсон процитировал по памяти письмо Джозефа Смита Ною Сакстону от 4 января 1833 года, где Смит описывает: « Индейцы »как заветный Израиль, и Америка как их земля обетованная, к которой язычники могут присоединиться, если они примут Евангелие мормонов.
«Это их земля, — сказал Бронсон, — и там, где пуритане из Плимут-Рока использовали библию, чтобы украсть эту землю, Смит дал нам мормонскую библию как наш единственный способ разделить эту землю, наш единственный способ быть святым. как выходцы из Америки, Ламанийцы.Смит — противоядие и божественное исправление, а не продолжение явной судьбы ». Старший вспотел. Бронсон начал действовать еще сильнее, выметая более странные, менее канонические уголки видения Смита и возможность тайных учений, которые были не только полигамными, но и до боли политеистическими. У Смита было изобилие — множество жен, богов и мужчин, становившихся богами, — что вдохновляло Бронсона и пугало лидеров мормонов, которые публично не уделяли должного внимания второстепенным учениям в надежде незаметно влиться в американский христианский истеблишмент и вместе с ним.Он подстрекал Старейшину, сославшись на слухи о том, что Смит пытался вести переговоры с Мексикой и Францией как с мормонской нацией отдельно от Соединенных Штатов.
«Это было бы изменой», — сказал старейшина.
«Только если вы верите в страны», — ответил Бронсон. «Как вы думаете, Бог организовал мир, имея в виду Соединенные Штаты и их законы?»
Старейшина не знал, что это будет его испытание, его собеседование на предмет его достоинства. По какой-то причине он думал о том, как разместить сезонные места в Marriott Center BYU для предстоящей баскетбольной кампании.Он все время вспыхивал на глупом талисмане, Космо-Кугуаре. Он был в панике. Ему пришлось пописать. Он отключился. Бронсон продолжал без перерыва еще мучительные восемьдесят пять минут.
К концу интервью Старейшина почти умолял Бронсона изгнать себя на его участок земли и, пожалуйста, остаться там, где он не будет вызывать никаких волнений в вере, к которой он теперь может присоединиться. Он не хотел пускать эту расшатанную пушку дальше по церковной цепочке. Старейшина определенно осознавал, что, хотя Бронсон знал о мормонизме больше, чем любой другой мормон, это была очень личная и своеобразная версия веры, почти его собственная религия.Церковь Святых последних дней вела долгую стратегическую битву за то, чтобы быть принятой в мейнстриме разделения церкви и государства в Америке, от преуменьшения значения полигамии для того, чтобы Юта обрела статус штата (как указывал Бронсон), до прежнего признание поколением доверенных национальных деятелей, таких как Джордж Ромни, отец Митта. В каждом переломном моменте, когда мормонская церковь смягчала антиучрежденческие аспекты видения Смита, чтобы добиться признания в Америке (многоженство, крещение мертвых, искупление крови), Бронсон не отступал.В этом человеке не было ни компромисса, ни такта. Старец не хотел драться с этим пламенным иконоборцем не больше, чем Великий инквизитор Достоевского приветствовал появление Самого Христа. Бронсон был традиционным мормоном не более, чем Христос был традиционным христианином. Он был самым опасным человеком, оригинальным и искренним верующим.
Старейшина дал Бронсону печать одобрения СПД, которую Далила требовала от высших сил, и пожелала ему всего наилучшего в пустыне. Бронсон принял свое наследство и это дружеское изгнание и переехал через некоторое время после тысячелетия, после периода усадеб и строительства, к своему праву по рождению.Он вырастит семью, свободную от ран, нанесенных его отцу несправедливым обществом людей, и которые отец нанес ему. Он, наконец, встретит себя без украшений там, в Джошуа-Три, честно говоря, настоящего, рабочего ковбоя / индейца. Он закажет пустыню, в которой будут восстанавливать свободные души, которые вернутся, чтобы исцелить мир. Сначала он обратится внутрь, чтобы его наследие могло повернуться вовне.
Неужели это было пятнадцать лет назад? Более? Должно быть. Больше нельзя было так определять время.У него не было ни часов, ни календаря. День начинался с восхода солнца и заканчивался с заходом солнца. В пустыне были времена года, но они были незаметными и устойчивыми к календарному разуму. Казалось, он был здесь вечно. Рожденный в седле, высиживаемый среди горячих камней, питающийся ядом гремучей змеи. Годы жизни вне сети с его книгами, солнечной и ветровой энергией, собственным колодцем, цыплятами, коровами, овцами, змеиным мясом, изготовлением собственного сыра и уходом за собственным садом убили само время; он вечно скитался по этой пустыне и только вчера попал сюда.
Бронсон редко входил в «цивилизацию» — крохотный Пионертаун (население: 574 человека), или «город» Джошуа-Три (население: 7 414 человек), или «большой город» Сан-Бернардино (население: 209 924 человека) — но когда он делал, когда ему требовались семена или консервы, скот, бензин или запчасти для «Ol ‘Unreliable», его грузовика Ford F100 1968 года или одного из его семи мотоциклов «Frankenbike», которые он сам сколотил на протяжении многих лет, или отремонтировав или заменив солнечную панель, он изо всех сил старался заткнуть уши и ничего не слышать о том, как вращается мир.Он знал, что башни-близнецы рухнули, но это был замкнутый, вневременной мир, где «интернет» не было словом, а сотовый телефон не существовал, в Америке никогда не было черного президента, а Дональд Трамп был не чем иным, как смехотворным. зачесанный и несостоявшийся риэлтор. И все же каким-то образом, без этого, казалось бы, жизненно важного знания, он продолжал дышать. Его земля была для него миром, физическим и ментальным ландшафтом; он не испытывал недостатка ни в чем другом. Он назвал его «Agadda da Vida» в честь мускулистой и загадочной песни Iron Butterfly.
Вначале, чтобы развиваться дальше своего маленького сарая для чтения, ему потребовались мускулы его братства голливудских торговцев, занимающихся промыслом, чтобы выкопать колодец и помочь ему с почвой. Ему повезло, что уровень грунтовых вод под его землей составлял около трехсот футов; местами в пустыне она доходила до шестисот. Он смог получить буровую установку в качестве одолжения — так что скважина обошлась ему менее чем в пять тысяч долларов, что, тем не менее, чуть не обанкротило его. Его братья-каскадеры были чертовски отзывчивы и милосердны — они работали целыми днями бесплатно, и без них он не смог бы вызвать Агадду да Виду в одиночку.И поначалу, так или иначе, на несколько месяцев, приходили какие-то старые собутыльники, чтобы немного потусоваться со своим строго трезвым, в прошлом адским новым другом-мормоном. Но Бронсон больше не был тем газом, которым был раньше. Мужчины теперь обнаружили, что у них мало общего без работы и выпивки; и примерно через шесть месяцев с собственными жизнями и семьями никто больше не навещал.
С тех пор только случайные смотрители парка вступали в контакт, но большинство из них отговаривали от дальнейших рискованных действий знаки «Запрещать проникновение» и жуткие, апокалиптические чучела, а также слухи о минах-ловушках и наземных минах, которые начал сам Бронсон. , и панджи воткнули адские дыры.Таким образом, Бронсон создал широкий, пугающий, бесплодный буфер вокруг комплекса, который он любил называть «Запретной зоной» в фильмах «Планета обезьян ».
Бронсон мог ездить на лошади все утро и не дойти до края своей земли. В этом смысле он был похож на какую-то библейскую фигуру. Молния ненадолго осветила пейзаж. Он выпустил из себя боевой клич, мятежный крик, даже пение маори хака и другие вокализации воинов, которых он выдавал за свои годы на экране, когда плохие парни перешли от индейцев к англичанам, русским, ближневосточникам и так далее.Снова молнии как бы в ответ. «Вот оно, — подумал Бронсон. Знак. За ним гремит гром. Гром был Богом, прочищающим горло, готовым заговорить. Но ни дождя, ни осадков.
Бронсон задумался. Осадки . Осадок . Обрыв . Да, бог дождя звал его к краю обрыва, и дождь будет знаком, и молния укажет ему, где, укажет ему путь, и гром он переведет.Он заставил себя отказаться от холодной индейки «Прозак», войдя в пустыню, и теперь он увидел повторяющиеся вспышки молний того, чем, как он считал, они всегда были — видений. Не галлюцинации, видения. Потому что пустыня вылечила его от мигрени, которая сопровождала эти эпизоды. Бронсон не был уверен, возникли ли вспышки молний в его мозгу или в небесах сегодня вечером. Это было либо признаком повторяющейся болезни, либо небесного благополучия, но эта дискриминация его больше не интересовала.Возможно, они были одним и тем же. Его долг было наблюдать за драгоценными камнями и прислушиваться к ним. Но, Господи, его тревожили новые мысли.
Он смотрел далеко вперед, туда, где лежали города, мимо гор Сан-Хасинто — он не мог различить никаких огней на земле, но он знал, где начинается современный мир, потому что его световое загрязнение заставляло звезды тускнеть и терять свой блеск. впереди. Звезды не могли конкурировать с техногенным вмешательством. Бронсон не хотел приближаться к этому дерьму. Он спешился и подошел к трем простым каменным указателям, одному большему и двум меньшим.Они не были частью природного ландшафта. Они были сформированы и помещены туда руками человека с большой осторожностью. Он провел руками по каждому камню, как слепой, читающий шрифт Брайля. Затем он посмотрел прямо на свои звезды. Молния была уловкой. Ничего, ночь была ясна как день.
Он полез в карман, вытащил свои камешки, свою абсурдную технологию, поднес их к глазам и снова посмотрел в небеса, пытаясь прочитать пуантилистское письмо Бога.
«Умоляю Тебя о наставлении и прощении, но Ты не дашь мне ничего, кроме пустых звуков.Почему Ты иссушился и обратил Свою спину? »
Бронсон ждал ответа. Бог пустыни не дал ему ничего, кроме хладнокровия. Он знал, что его нетерпение, его нужда, его похоть, его гордость, его недостаток благодарности — все это грехи, теперь усугубленные гневом. Когда вместо живительного дождя на него обрушились смертельные грехи, он закричал: «Я возмущен Твоим отсутствием, Отец, за то, что ты держишься на таком расстоянии».
Его лошадь фыркнула. «По крайней мере, кто-то слушает», — подумал Бронсон.Он вспомнил пробный камень одного из своих темных ангелов, капитана Ахава: «Теперь я знаю тебя, ты, ясный дух, и теперь я знаю, что твое верное поклонение — неповиновение». И он знал, что это не кощунство. Робкое благочестие было теплым объятием, и Бронсону не терпелось идти рысью за своего Бога — он был последним настоящим ковбоем, и он собирался лассировать гребаную правду. Его дерзкая вера жила проклятиями и взаимными обвинениями, плевками, поднятыми кулаками и средними пальцами. Несмотря на то, что Бронсон перевешивал и превосходил его всегда, он боролся со своим Богом.Он знал то, что знали древние, что молитва и насилие были братскими векторами во все времена. Он знал, что там, где он стоял, когда-то стоял Бог, и, поскольку Бог был человеком, человек будет Богом. Бог и человек были одним и тем же, на разных стадиях. Он действительно прислушивался в темноте и тишине к себе, к своему будущему, улучшенному, усовершенствованному «я».
Бронсон был здесь дома с ветхозаветным Богом в Дереве Джошуа и дома с легендой о том, что древовидное растение было названо мормонскими поселенцами за сходство с Моисеем, протягивающим руки вверх в поддерживающей молитве, как Иисус Навин сразился с Амалеком в Исход 17.В отличие от Моисея, чьи усталые руки держали Аарон и Гур, Бронсону не требовалась помощь, чтобы держать руки поднятыми весь день — его молитвенная поза была похожа на боксерскую. Его борьба была его молитвой.
Он родился не того цвета, не в том веке, не от того отца и не от той матери, в правильной стране. Он должен был быть ламанийцем, коренным американцем, израильтянином. Его дух должен был принять тело во времена чудес и подлинности, когда люди могли быть людьми, ковбоями и пророками.Но неважно, как Смит показал ему, как молния раскрывает то, что скрывает тьма, кем он на самом деле должен был быть. Он был просветлен Джозефом Смитом, и в последние дни он будет жить древним образом.
Снова молния, снова гром, а дождя все еще нет.
Неудовлетворенный и раздраженный, его кипящая ярость к порядку не угасла, Бронсон сунул камешки обратно в карман. Приближался рассвет, и даже звезды над пустой пустыней естественным образом уменьшались под еще невидимым восходящим солнцем.Он поцеловал три надгробия, вскочил на свою лошадь и повернул его домой. Несомненно, Бог пытался ему что-то сказать, но Бог, стараясь получить доступ, должен был ждать Бронсона сейчас. Он знал, что нельзя бросать курить за пять минут до того, как произойдет чудо, но сегодня утром у него были две жены и десять детей, с которыми он завтракал и учил.
Авторские права © 2021, Дэвид Духовны
Похититель молний | Рик Риордан
Серия: Перси Джексон и олимпийцы
Книга 1
Двенадцатилетний Перси Джексон находится на самом опасном пути в своей жизни.С помощью сатира и дочери Афины Перси должен отправиться через Соединенные Штаты, чтобы поймать вора, укравшего оригинальное оружие массового уничтожения — главный болт Зевса. По пути ему предстоит столкнуться с множеством мифологических врагов, решивших его остановить. Прежде всего, он должен примириться с отцом, которого он никогда не знал, и с Оракулом, который предупреждал его о предательстве со стороны друга.
Дисней Гиперион 0-7868-5629-7 Возраст 10+
Море не любит, когда его сдерживают.- Рик Риордан
Похититель молний, Глава первая
Послушайте первую часть первой книги Перси Джексона, прочитанную автором (MP3).
Известные награды
- Бестселлер New York Times
- выбран для детского книжного клуба Эла Рокера, The Today Show
- Лучшая книга 2005 года, журнал школьной библиотеки
- Известная книга New York Times 2005 года
- Лучшая книга 2005 года, детский журнал
- Номинант на премию Bluebonnet, 2006, Библиотечная ассоциация Техаса
- Победитель премии Askews Torchlight Award (Великобритания), 2006 г.
- Список лучших книг публичной библиотеки Чикаго, 2005 год
- Список лучших художественных произведений VOYA за 2005 год
- Известная книга ALA за 2005 год Больше наград
- ЯЛСА Лучшая книга для молодежи 2005
- Победитель детской книжной премии Red House (Великобритания), 2006 г.
- Выбор CCBC 2006, Кооперативный детский книжный центр
- Известная детская книга 2006 г., Национальный совет учителей английского языка
- Национальный детский бестселлер Publishers Weekly
- Лауреат книжной премии Уорикшира (Великобритания), 2007
Гроза, Кэмпбелл Хоффман | Журнал Hippocampus
Сегодня ночью прогремела гроза, одна из тех штормовых тем ранним летним вечером, когда густой воздух, кипевший весь день, наконец вырвался наружу, и гром пришел с провозглашением.Это было то время в нашем доме — посуда для ужина была вымыта, стол вытерт, но требования перед сном, чистки зубов и отмены дня еще не были выполнены. Грянул гром, сначала низкий и медленный, а потом пошел дождь.
Более громким рассказом, который я услышал, складывая белье, были стремительные слова Гранта, который многословно работал над своим пониманием — и тревогой — бури. Через некоторое время я бродил, пока не нашел Рене в своей постели, с несколькими ее мягкими игрушками, спрятанными с ней под моими одеялами.Напротив, она призналась в своем тихом беспокойстве по поводу грозы: «Мама, я не люблю грозы», — заявила она шепотом. И с широко раскрытыми встревоженными глазами она рассказала мне, как сегодня в лагере некоторые дети сказали ей, что она может умереть, если посмотрит на молнию. О, дитя. Позвольте мне рассказать вам историю.
Итак, я рассказал ей историю о том, как мы с Марком были молоды. История о походе на Ястребиную гору, о тех днях, когда мы рассчитывали поход по тому, сколько закусок нужно упаковать или сколько времени мы сможем продержаться, прежде чем нам нужно будет устроиться, чтобы кормить ребенка.Это была история наших молодых людей, когда поездки на машине назывались поездками, а не поездками на машине. В этой конкретной истории мы пошли по дороге на запад и отправились подниматься по хребту, шаг за шагом приближаясь к виду. Мы были примерно в полутора милях, и облака закрывали солнце. Я не знаю, были ли мы надежды или просто наивны (и, действительно, есть ли другой способ достичь 18 или 20 лет?), Но я уверен, что мы проигнорировали любое предупреждение, которое могли бы получить, сосредоточившись исключительно на приключении. перед нами. Я четко помню, что произошло дальше: мы были рядом с большим валуном, выступающим из стороны этой лесной стены, когда самый громкий и резкий удар грома, который я когда-либо слышал, расколол наш Эдемский сад, вторгся в наше звуковое пространство и принес с собой стена воды.В этой истории я вам даже расскажу, — вскрикнула я от удивления. Перед этим громом не было никаких предупреждений о вспышке. Я уверен, что мы были в страшном радиусе от этой молнии.
Я рассказал ей историю бега. Рассказ о том, как Марк схватил меня за руку, и мы вместе побежали так быстро, как могли, заботясь о корнях и камнях, теперь скользких под дождем. Ощущать себя живым — отчасти взволнованным, отчасти напуганным, но в основном просто ощущать все это — сначала дождь, как холодные иглы, но потом окутанный земной водой.Звук моего тяжелого дыхания, эхо воды о камни и долина, листья, раздвигаемые силой воды и ветра, гром, прерывающий все это, привлекая наше внимание. Я рассказал ей о мускусном запахе земли, превратившейся в грязь, с оттенком металлического привкуса, молния пронизывала теперь наш взгляд.
(Я не рассказываю историю о возвращении к машине, о нескромности промокшей от дождя одежде, о молодости и любви. О поцелуях под дождем, вода стекала с его носа на мои губы.Позже будет время для этих историй).
Рассказав свою историю, я взял Рене на руки и направился к крыльцу. Дождь сильно стучал по ступенькам, щекоча наши голые ноги, но под крышей веранды мы были сухими. Я помахал Марку, чтобы тот присоединился к нам, и вскоре вся семья собралась на крыльце, пятеро из нас втиснулись в два складных кресла-мешка. Мы прислушивались к дождю, не столько к шуму, сколько к непрерывному потоку воды. Рене взревела громом, повторяя каждый взрыв, один пытаясь превзойти другой.Гриффин наблюдал, как большие дети зажали уши руками, пытаясь противостоять удивлению, пока он не научился делать то же самое, его имитирующие движения были комичны по времени и размеру его рук. Вместе мы наблюдали, как свет мерцает вместе с водой, двигаясь по электрическим проводам от полюса к полюсу. Мы молчали вместе, когда шторм дал нам последнюю демонстрацию ярости, а затем двинулся дальше с той же резкостью, с которой она начала. И я рассказал еще одну историю: еще одну историю о Марке и мне и о грозах.О том, как мы раньше наблюдали, как те же самые летние бури накатываются и уходят с застекленной веранды моей матери. Колыбельной этих бурь. И того тяжелого умиротворенного воздуха после того, как шторм прошел.
Кэмпбелл С. Хоффман встречается со своим мужем-плотником на тропе в юго-восточной Пенсильвании, поощряя (читай: умоляя) своих троих детей продолжать походы. Когда она не в походе, ее ждет другое приключение, не совсем другое: материнство. Иногда она пишет об этом здесь: http: // перекати-поле.wordpress.com/. Кэмпбелл также писал для Mamalode и Bricolage, и его можно найти в Twitter: @tumbledweeds.Изображение предоставлено: Flickr Creative Commons: Джеймс Джордан
Танцы с грозой — Катрина Гермеин, иллюстрация Джуди Уотсон — 9781743314593 — Аллен и Анвин
День на пляже. Небо темнеет, а море приобретает зловещий оттенок зеленого. Грохочет гром. Шшш.Слушать. Что ты слышишь? Приближается. Время собирать вещи. Ты можешь это почувствовать? Это зловеще и немного страшно. Садись рядом со мной.
Из-за недостатка слов в сопровождении самых запоминающихся картинок в море надвигается шторм, грохотает и бьет с могучей яростью. Но вместо того, чтобы позволить страху взять верх, папа превращает свирепость в забаву, поощряя свою семью стать штормом. Он ветер, свистящий и дующий, воющий и растущий, заставляющий деревья свистеть! делать морские галочки! Томми — это облака, а Поппи — гром, Лачи — молния, а Мумия — дождь — все кружатся и кружатся в самой возмутительной какофонии звуков и ярких движений, принимая шторм в свою игру.Делать это весело, а не пугающе. Пока он не пройдет, и все не станет спокойным и безопасным, и бабушка принесет солнце, и последняя страница будет самой красивой из всех.
Благодаря фантастическому словарю, рифмам, ритму и повторам эта история — это буря, полная удивительной и вдохновляющей энергии — вы просто хотите встать, пошевелиться, пошуметь и присоединиться к веселью. Это радостное празднование чего-то, что может быть пугающим и пугающим, и является прекрасным примером того, как тщательный выбор цвета, использование линий и экспрессии являются неотъемлемой частью создания настроения и атмосферы.Подобно шторму, он перерастает в крещендо, а затем внезапно наступает мир и безмятежность, пока … Даже не прочитав это моей аудитории 2-го класса, я слышу это в своей голове и знаю, что они будут обожать это, и это будет добавить так много к тому, что они узнали о сеттинге, персонажах и сюжете.
Но помимо этого, это просто веселое хорошее чтение, которое побуждает нас принять наши страхи, смотреть им в глаза и подшучивать над ними, делая себя их хозяевами.
Барбара Брэкстон, учитель-библиотекарь, Кума NSW
Колесо телеги во время грозы | Книга Кэтрин Рунделл, Мелиссы Кастрильон | Официальная страница издателя
Колесо телеги в грозахВИЛЬГЕЛЬМИНА ЗНАЛА, ЧТО БЫЛИ В некоторых домах было стекло в каждом окне и замки на дверях.
Фермерский дом, в котором она жила, не принадлежал к их числу. Если и был ключ от входной двери, Вильгельмина никогда его не видела. Вполне вероятно, что козы, которые заходили на кухню и выходили из нее, съели ее. Дом находился в конце самой длинной фермерской дороги в самом жарком уголке Зимбабве. Окно ее спальни было квадратным местом в стене. Во время дождя она сшила полиэтиленовые пакеты, чтобы сделать ширму, и натянула ее на раму. Во время жары влетела пыль.
Несколько лет назад посетитель фермы спросил Уилла о ее окне.
«Неужели ваш отец может позволить себе оконное стекло?»
«Мне нравится быть пыльным, — сказала она, — и мокрым». Пыль и дождь превратились в грязь. Грязь была полна возможностей.
Дороги фермы были лысыми и красными от осевшей пыли. Их ежедневно выгуливал капитан Браун, владелец фермы, ежедневно водил бригадир фермы Уильям Сильвер и ежедневно ездил на них Вильгельмина, единственный ребенок Уильяма.
Вильгельмина ехала лучше, чем любой мальчик на ферме, потому что ее отец знал, что ездить верхом до того, как вы начнете ходить, — все равно что пить из стеклянных бутылок с колой под водой или висеть на коленях на деревьях баобабов: дезориентировать и восхитительно.Итак, Вильгельмина выросла, бегая под брюхом лошадей, спотыкаясь о конский навоз и дергая за свои длинные темные волосы, когда ужалили слепни. Наездники, живущие в хижинах с жестяными крышами в помещениях для персонала, никогда не плакали над слепнями — иногда в Шоне они ругались неторопливо, смеясь: «Ах, бурагума», — и Вильгельмина была уверена, что она равна любому мальчишке. К тому же она была быстрее, чем большинство мальчиков ее возраста. А еще она была многим другим: когда мужчины на ферме говорили о ней по вечерам, им требовалось несколько «и», чтобы описать ее: Уилл был упрямым, ша, раздражительным, диким, честным и правдивым.
• • •
В утреннем свете конца октября Уилл сидел на полу, помешивая кастрюлю с метилированным спиртом и водой. Метас, нанесенный на ступни, укрепил подошвы и сделал обувь живой. В просторной гостиной было шесть разных стульев, но Уиллу понравился пол. Было больше места. У Уилла были широко расставленные глаза и широко расставленные пальцы ног, и он вообще любил пространство. Она знала, что ее разговор тоже был прерывистым — медленным разговором африканского полудня с хорошими перерывами в тишине.
Уилл услышал топот копыт и голодное ржание. Это означало, что Уильям Сильвер вернулся домой после своего раннего утреннего галопа по ферме. В этой части Зимбабве все встали рано. Основная часть дневной работы приходилась на обед, а октябрь был самым жарким месяцем. Жара превратила дороги в просмоленный суп; в нем застряли птицы.
Дверь гостиной открылась, и из-за нее выглянуло волосатое лицо. Уилл почувствовал, как дверь открылась, прежде чем она ее увидела; это была радость. Папа вернулся; она вскочила одним движением, со всей скоростью и ногами, и бросилась ему в руки, обвив ногами его талию.»Папа!»
«Доброе утро! Доброе утро, Дикая кошка.
Уилл уткнулась лицом в шею отца. «Доброе утро, папа», — сказала она приглушенным голосом. С большинством мужчин Уилл был мускулистым. Они оставили ее наполовину удивленной и наполовину настороженной, и она старалась держаться на расстоянии нескольких шагов. Она ненавидела рукопожатие с незнакомой кожей незнакомцев; но папа с его мускулистой мягкостью был другим.
«Но я думал, ты ушел на день, а?» — сказал Уильям.
«Ja. Джа, скоро.Но сначала я хотел увидеть твое лицо, папа. Я скучаю по тебе.» Прошлой ночью Уилл был в доме на дереве, спал на большом ночном воздухе, когда ее отец вернулся домой. Они могли целыми днями не видеться друг с другом, но она думала, что от этого счастье, когда они встречались, становилось острее — острее. «Но теперь, — она вскочила, — я могу идти, да. Я не накормил Шумбу, а Саймон будет ждать ». Она повернулась к двери, желая сказать что-нибудь, что означало бы: «Я люблю тебя. Боже, как я тебя люблю.»
« Фаранука, папа! » Фаранука. Шона Уилла была хороша, а «Фаранука» было Шоной для «Будь счастлив».
• • •
Саймон ждал. Саймон был лучшим другом Уилла. Он был всем, чем она не была — высоким плавным черным мальчиком для ее похожей на беспризорницу, угловатой белой девушки. Это не была любовь с первого взгляда. Когда Саймон прибыл, чтобы тренироваться в качестве батрака, Уилл бросил один единственный взгляд и с уверенностью шестилетнего ребенка объявил, что нет, он ей не нравится. Он был непрочным. Это произошло потому, что у Саймона были огромные, как у кустарника, глаза, нежные доверчивые лужи, в которых, казалось, стояли слезы, готовые вот-вот выскользнуть из-под глупо завитых ресниц.
Но Уиллу не потребовалось много времени, чтобы увидеть, что Саймон дышит, прыгает, блестящее доказательство того, что внешность обманчива. Фактически, теперь она знала, что Си был вытянутой катапультой мальчика, бичом конюшен, с хриплым смехом, слишком глубоким для него, и руками и ногами, которые дергались и разбивали любую проходящую чашку или тарелку. Его неприязнь к оловянной ванне и его наслаждение мягко хлюпающей зимбабвийской грязью означало, что у Саймона был характерный запах. Он почувствовал для молодого Уилла запах пыли, сока и соленой говядины.
Уилл почувствовал для Саймона запах земли, сока и мяты.
Итак, имея такие важные общие черты — сок, что наиболее очевидно, но также большие глаза и беспорядочные конечности, — к семи годам они неизбежно влюбились друг в друга, а к тому времени их возраст выражался двузначными числами, они были самыми прочными, крепкими и вечными друзьями.
Саймон был тем, кто научил Уилла, как на финишной прямой к конюшням пустить лошадь галопом, крича: «Ага! Э-ага! Давай, медленный автобус! » И он научил ее, как поворачиваться к изнаночной стороне шеи лошади и ездить вверх ногами, так что ее длинные волосы были покрыты летящей пылью, а щеки скользили в глаза.
Поменялись языками. Он выучил ее английский с зимбабвийским привкусом, а она — с высунутым языком — основы его Чикорекоре Шона. Она показала ему, как плавать под водой по несколько минут. Хитрость заключалась в том, чтобы заранее сделать медленный вдох — не глотком, а терпеливо и сквозь сжатые губы, как сосать через соломинку. Ноги у нее стали темно-коричневыми и ожесточились за годы бега босиком по полям, а ногти были в грязи.
С декабря прошлого года Саймон жил со своим братом Тедиасом в служебных помещениях, блоке из кирпичных хижин и костров на краю фермы «Холм двух деревьев».Это имя, сказал капитан Браун, скручивая сигарету табачно-зелеными пальцами, было своего рода плохой шуткой, потому что на холме Двух деревьев росло несколько сотен деревьев, которых было достаточно, чтобы уничтожить сам холм. На самом деле, сказал он, его лучше было бы назвать «Ферма просто деревьев». Или дерево дерево дерево дерево ферма. Ха-ха, капитан Браун.
Но, конечно, были и четкие пятна, сделанные из коричневой травы, мерцающего зноя и муравейников, и по одному из них теперь бежал Уилл, пиная ногами по заду и напевая.Как только она оказалась в пределах досягаемости от дома Саймона, обсыпанного глиняным кирпичом, Уилл дал ей лучший вызов Шоне.
«Э-э-э!» Расстояние крика на этой ферме было как минимум на длину поля дальше, чем где-либо еще, потому что воздух был неподвижен и не было никаких машин, кроме грузовика; небольшой шум прошел чудесно долгий путь. «Саймон! Саймон! Ты в деле, Си?
• • •
Саймон язвительно ковырял в носу. Он сидел на корточках возле хижины в тени коричневой соломенной крыши и пил колу из стеклянной бутылки.Тедиас толкнул Саймона пальцем ноги. Он сказал на шоне: «Ученда. Встань, мальчик. Прочь с маленькой мадам.
«Маленькая мадам» — старая шутка. Пронзительная и властная «мадам» типичной жены фермера не могла быть дальше от коричнево-золотистых манер Уилла.
Саймон бросил обиженный камешек Уиллу в ноги. «Воля!» Он нахмурился. «Где ты был? Я думал, ты не придешь. Ты такой медленный тренер, мужик. Она не была, но он все равно сказал это. «Как гусеница без ног. Только что собирался уйти без тебя, безумец.«Безумец» был вариацией Саймона на «мадам». Они оба думали, что это было ближе к истине.
«Ой, извините. Извини, Си, правда. Извините извините.» Уилл не дал объяснений.
Она посмотрела на Тедиаса, которого Уилл очень любил. Он был героем, большим, покрытым шрамами и спокойным тихим. Ей пришлось прищуриться, потому что теперь яркое солнце отбивало в безбрежной синеве неба.
«Мангванани, Тедиас». Она сделала реверанс посетителям капитана. «Мангванани» означало «доброе утро».Ее Саймона не нужно было приветствовать, но Тедиас с его медленными размерами, обнаженной грудью и добротой к собакам заслужил уважение.
«Мангванани, Уилл». Он произнес ее имя, как и все мужчины на ферме, «колесо», и ее отец подобрал его, назвав ее Бак и Колесо, Колесо телеги, Колесо Катерины. «Марара сей, Колесо? Ты спал?»
На это был официальный ответ, но Уилл, к ее досаде, обнаружил, что она его забыла. В Шоне были коды, которые она еще не выучила, и теперь она дрожала; нужно было так много знать, были тонкости, которые не было видно, вещи, о которых, как она знала, она не знала, она не знала.Она сказала: «Ндарара. . . ах. . . Ндарара Кана марараво ». Я хорошо спал, если ты хорошо спал.
Тедиас кивнул, казалось, одобрительно. (Хотя с другими людьми нельзя быть уверенным, — подумал Уилл, глядя на его медленную тяжелую улыбку. Это было центральным правилом жизни, единственное, в чем можно быть уверенным.) «Ндарара, Уилл, да, — сказал Тедиас. «Я спал.»
Саймон, как мог видеть Уилл, устал от формальностей. Он допил кока-колу, отрыгнул, вытер рот тыльной стороной ладони и бросил бутылку.Он пнул его по дорожке. «Давай, Уилл. Безумец, безумный кот Уилл. Он подпрыгнул назад, так что каждый прыжок приходился на «на». «Давай, давай, давай, девочка».
Но Уилл остался на солнышке, стараясь не улыбаться. Потому что Уилл ни от кого не подчинялся. Она присела, сделав свое самое раздражающее гордое лицо, и начала царапать букву W в грязи длинной палкой. Жук вскарабкался по нему и навалился ей на руку, и она успокоилась, наслаждаясь щекочущим ощущением его тонких, как нитка, лап. Он был темно-зеленого цвета с мерцанием синего и бирюзового, с черными как смоль ногами.Она очень нежно поцеловала его. «Если бы счастье было цветом, это был бы цвет этого жука», — подумал Уилл.
Раздался свисток. Уилл ухмыльнулся. Свист Саймона был настолько совершенен, что мог выражать целые арки эмоций: шок, счастье, горячее восхищение, берегись! Этот сказал: «Я жду». Может быть, с намеком на «А я голоден». Они планировали быстрый набег на манговое дерево и пикник у каменного пруда. Она знала, что ей следует уйти.
Но Уиллу Сильвер было трудно держать себя в руках, потому что мелкие вещи — стрекозы, уховертки, палки с шелушащейся корой, теплый дождь, эти чудесные завитки меха за ушами собак — у них был странный способ изготовления. время исчезнет.Она часто задавалась вопросом, чувствуют ли другие люди то же самое, но никогда не могла должным образом объяснить это чувство резкости и полноты.
Саймон снова свистнул. На этот раз он имел в виду именно это, Уилл мог сказать. Она вскочила и встала, вскинула воображаемую лошадь и хрипло крикнула: «Ага! Ага! »- и промчался мимо него. Уилл был быстр и гордился этим. Она побежала, наклонившись вперед, загорелая кожа резко выделялась на фоне бело-голубого неба и желто-зеленой травы.