Как пишется чуть ли: КАК пишется чуть ли через тире

Читатели любят читать о письме.Такие истории, как «Как писать 10 000 слов в неделю» и «Улучшите свой язык, чтобы революционизировать свою внештатную жизнь» постоянно привлекают тысячи читателей к Forge , внутреннему изданию Medium по самосовершенствованию, и побудили нас разработать ключ Столп миссии Forge : один из самых важных способов улучшить себя — это лучше самовыражаться.

Ни один проект не является более символическим для этой цели, чем «Как писать что-нибудь», сборник рассказов о том, как писать — о принципах и механике процесса, — но также и о том, как писать сейчас, когда каждый из нас пишет (и читает) постоянно.Как мы уже говорили во введении к этому сборнику: «Вы пишете в Твиттере. Вы пишете по электронной почте. Ты слабак. Вы пишете. Несколько раз в день вы смотрите на пустой экран и заполняете его словами — своими словами, написанными в вашем собственном стиле для аудитории, которую вы надеетесь убедить, развлечь, проинформировать ».

Поскольку нет экрана, более подходящего для самовыражения, чем пустой экран Medium, одна из историй в «Как писать что-нибудь» предлагает руководство по Medium от Дариуса Фору, одного из самых популярных писателей Medium.

Вот совет Фору о том, как писать для Средней аудитории в «Как написать статью, которую прочитают миллионы людей»:

1. Выберите одного читателя
2. Отправьте этого читателя в определенное путешествие
3. Выберите одного или двух авторов, которых вы любите и практиковаться в написании, как они
4. Имейте товарный знак
5. Принимайте отзывы

Хотя четыре других рассказа в этом сборнике в первую очередь касаются более конкретных типов письма, мы думаем, что они действительно касаются определенных принципов, которые вы можете применить ко всем своим Работа.

История Дрю Мэгэри о том, как твитить, — это сосредоточение внимания на читателе, даже когда вы пишете о себе.

История Кары Кутруззулы о том, как написать повторное электронное письмо, на самом деле связана с искусством убеждения.

История Юлии Пугачевской о создании отличного профиля знакомств действительно о том, как рассказать историю своей жизни. Или, может быть, история твоей жизни. Речь идет о создании любого личного повествования.

История Чака Томпсона о написании цифровых некрологов посвящена важности специфики и деталей в вашей работе — вызывающих воспоминания нюансов, которые читатели почувствуют в своем сердце, а не только в уме.

Эта коллекция о том, как писать что угодно, независимо от того, кто вы и в каком формате написано, но мы думаем, что это особенно полезно для формата, который вы сейчас используете: среда Medium.

Написание «почти ничего» жизни: беседа с Ноэми Лефевр, Сара Мур

N Оэми Лефевр — разносторонний писатель. Она изучала музыку, получила степень доктора философии в области музыкального образования и национальной идентичности во Франции и Германии, а также работала исследователем в области политологии.Писать — это не ее работа на полную ставку, и, как она говорит своими словами: «Я не писатель; Я пишу.» Лефевр приводит доводы в пользу радости письма, как будто человек может получить удовольствие от хобби, которым он увлечен. Уже написав пять романов, получивших признание критиков, Лефевр увлекается не только ее многогранным талантом, но и ее оригинальностью. Сила ее письма проистекает из готовности решать важные вопросы с умом, любопытством и непредвзятостью. Даже когда она занимается серьезными предметами, ее ловкость и юмор создают радостное ощущение, когда мы следим за перипетиями ее идей.Редко когда писатель может сочетать игривое и глубокое с таким умением.

Когда мы говорили в мае 2021 года, Poètique de l’emploi только что было опубликовано на английском языке, а Parle (2021) было выпущено во Франции. В « Poètique de l’emploi » анонимный рассказчик бродит по улицам Лиона после того, как во Франции было объявлено чрезвычайное положение, а в бюро по трудоустройству мало рабочих мест. В агонии над тем, где, как и зачем устроиться на работу, рассказчик пытается ответить, может ли работа когда-либо быть доступна поэту.Смешивая философию, роман, эссе и поэзию, Лефевр проницательно исследует глобализацию, рост национализма и то, как социальная политика действительно влияет на нас на индивидуальном уровне. С помощью этих последних работ Лефевр продолжает раздвигать границы форм, взаимодействовать с искусством и литературой прошлого и настоящего и неумолимо искать истину о мире, в котором мы живем.

Сара Мур: Ваша последняя работа, которая будет переведена на английский, Poètique de l’emploi , посвящена вопросу трудоустройства.Английский перевод emploi , что по-разному означает «занятость», «использование» и «труд» на «работа», уже показывает напряжение, которое вы исследуете между тем, как мы зарабатываем себе на жизнь и тем, как мы проводим свое время. Как, по вашему мнению, эти разные аспекты связаны друг с другом? Почему вас заинтересовала эта тема?

Ноэми Лефевр: Во-первых, это тема, которая меня волнует. Я не понимаю связи между работой и зарплатой или почему, когда я работаю, я мало зарабатываю на жизнь.Например, когда я пишу, я мало зарабатываю, но это моя настоящая работа. Нет четкой связи между деньгами, которые мы зарабатываем, и работой, которую мы делаем. Кроме того, работа — это социальное условие, которое мы все должны принимать, но которое часто значительно ограничивает свободу. Это то, что я хотел рассмотреть. Когда рождается ребенок, мы не думаем: «О, супер, у него будет замечательная работа», если, конечно, вы не очень недалекие. Мы думаем в первую очередь о жизни и свободе, а не об оплачиваемой работе.Я хотел исследовать то, что осталось во мне детским и что сохраняет желание всегда быть свободным в жизни, в то время как работа часто ограничивает или создает условия жизни, которые просто невозможны — не для всех, но, тем не менее, часто.

Когда я пишу, я мало зарабатываю, но это моя настоящая работа.

Moore: Существует также напряжение внутри рассказчика, для которого поиск работы мучителен, но для которого мысль о работе столь же мучительна.

Lefebvre: Да, это напряжение, которое я видел, например, в своих детях или даже в себе самом.Я попытался написать то, о чем не часто говорят: о том, что мы можем легко беспокоиться о том, чтобы что-то сделать, и о том, что мы этого не делаем. Беспокойство исходит не из одного места. Социальная тревога и личная тревога смешиваются вместе. Я хотел показать это в художественной литературе, потому что, когда в области социальных наук проводится работа по вопросу о трудоустройстве, не делается попыток взглянуть на личный опыт — это может показать только художественная литература. Социальные науки изучают другие аспекты занятости, которые не могут объяснить художественная литература.Но в « Poètique de l’emploi » я пытаюсь прояснить механизм: как мы можем выступать против нашего собственного чувства бытия.

Мур: Фоном для Poètique de l’emploi является Лион с гражданскими беспорядками, обширным военным присутствием и криками «фашистов!» орут на улицах. Повлиял ли на ваше творчество политический контекст Франции того времени?

Лефевр: Да, я начал писать по вопросу работы до 2016 года, но текст вращался по кругу.Затем, к началу 2016 года, с террористическими атаками, стрельбой в Батаклане и множеством жестоких, шокирующих событий, я понял, как стало трудно писать о повседневной жизни. Мне нужно было подвести итоги того, как трудно говорить о повседневных делах, когда больше нет повседневности, есть только срочность. Так я преобразовал текст и почему он нашел свое место в 2016 году.

Это еще и вопрос времени, потому что в игре участвуют три разных момента, которые могут почти слиться в одном предложении.Вот что интересно — искать стресс этого персонажа, который одновременно находится в нескольких разных временах: время поэзии, время flâner , время прогуливаться и искать впечатлений; время для поиска работы, которое является гораздо более сжатым временем; а затем политическое время ситуации во Франции в 2016 году, которое было очень странным.

Мур: Ваши книги часто принимают форму диалогов. Poètique de l’emploi — это обмен между рассказчиком и отцом-персонажем.Вы даже упоминаете диалоги Платона, и части «Урок» также напомнили мне « Писем юному поэту » Рильке. L’Autoportrait bleu — это монолог, а в вашей последней работе, Parle , группа, пришедшая провести инвентаризацию перед продажей дома, задает вопросы молчаливому члену группы. В чем привлекательность этих диалектических форм? В чем важность голоса?

Lefebvre: У меня в голове всегда несколько голосов, что-то вроде фуги Баха или диалогов Платона.У нас всегда есть мысли, которые питаются противоречиями, и мы всегда находимся в процессе освобождения некоторых событий в нашей голове. Мне нравится делиться этими внутренними дискуссиями, создавая из них сцены. Это правда, что в « L’Autoportrait bleu » пианист представляет собой очень рефлексивную внутреннюю фигуру. Он действительно существует, но он в основном в своей голове, как своего рода партнер, чтобы больше думать о вопросе сопротивления, вопросе своего отношения к музыке и об истории Европы.Это позволяет ему проявлять прогресс во внутренних мыслях, который в противном случае просто исчез бы в мечтах.

У меня в голове всегда несколько голосов, что-то вроде фуги Баха или диалогов Платона.

И фигура отца также забавна в Poètique de l’emploi , потому что он является стереотипом в западной культуре в психоаналитической модели.Или он суперэго, авторитет в духе каждого, кто будет контролировать и обучать. Я хотел создать такого персонажа, но в то же время очень реалистичного, потому что он не все понимает правильно; он противоречивый. Приятно создавать персонажей с онейрической индивидуальностью, вроде Дон Кихота или персонажей Рабле. Персонажи, которые эпичны и делают много фантастических вещей.

Мур: Кажется, вы часто задумываетесь о том, как трудно освободить эти внутренние голоса в своей художественной литературе. L’Autoportrait bleu начинается с того, что рассказчик изо всех сил пытается заговорить, мучаясь из-за ситуаций, в которых она не может легко говорить, и беспокоится о том, что говорит слишком много . И вы только что написали Parle , где идет борьба за право говорить, но молчаливый персонаж считается подозрительным. Как вы думаете, почему эта тема так важна в ваших работах?

Lefebvre: Мне нужно было обратиться к психоаналитику, чтобы ответить на этот вопрос! Потому что меня это интересует.Я думаю, что пишущие — это люди, которые не могут по-настоящему выразить себя, когда они этого хотят, в повседневном разговоре. Им нужно пространство для построения своих мыслей и выражений, а затем дать их прочитать. На самом деле мы не очень умеем выражать себя в повседневной жизни. Или мы страдаем от того, что нас не слышат. Я думаю, что многие писатели страдают от того, что их не слышат.

Мур: Один из вопросов, который задает рассказчик в Poètique de l’emploi , — достаточно ли в мире поэзии.Это запускает дискуссию об использовании поэзии, а также об использовании произведения: «Что хорошего на земле поэзия?» Это сложные вопросы, но как бы вы на них ответили?

Lefebvre: Я считаю, что поэзия — самое хрупкое и самое необходимое. Он очень хрупкий. Поэзия всегда о хрупкости, но если нет поэзии, не остается ничего, кроме политических или экономических лозунгов. Итак, сама поэзия — единственный способ по-настоящему выразить то, что есть поэзия.

Мур: Рассказчик L’Autoportrait bleu — женщина, которая обсуждает свой пол и жалуется на ожидания традиционного женского поведения.Но в ваших более поздних работах больше анонимных персонажей. Например, рассказчик Poètique de l’emploi не имеет гендерных маркеров и, кроме того, полностью анонимен. Мы никогда не знаем их пол, возраст, имя или другие данные. Почему вы перешли к этой анонимности?

Лефевр: Во-первых, это игра. Когда я писал, понял, что для того, чтобы изобрести персонажа, нужно совсем немногое. Нет необходимости описывать их внешность или знать, в каком году они родились.Вам даже не нужно знать их имя и знать, мужчина они или женщина. Чтобы создать иллюзию, что есть человек, все, что вам нужно, — это заставить кого-то что-то подумать и оживить. Жизнь почти ничего. И интересно искать почти ничего, во что мы верим в этом персонаже. Я хотел, чтобы читатель выбрал то, что им нужно. Сорок лет? Двадцать? Мы не можем знать, и мне это нравится.

Второй аспект заключается в том, что мне очень трудно писать повествовательным женским голосом, потому что он вызывает определенные виды чтения и препятствует определенным вещам.При написании хочу уйти от стереотипов. Мне нужно, чтобы у них не было пола, чтобы у персонажа была более открытая психика.

Moore: Во всех ваших книгах есть очень яркие рассказчики, несмотря на это, как вы говорите. Как вы к ним относитесь? Вы обнаруживаете, что вкладываете часть себя в их персонажей, или всегда есть дистанция?

Lefebvre: В L’Autoportrait bleu вообще нет расстояния, потому что это полностью верный счет; девушка это я.Есть игра и мизансцена , но это все. В противном случае рассказчиков всегда выдумывают. Однако я часто обращаюсь к людям вокруг себя, а иногда и к собственным детям, которые могут помочь мне понять определенные вещи.

Мур: Ваши персонажи часто реагируют на другие произведения искусства. Скорее всего, это касается картины Шенберга в L’Autoportrait bleu , но также и музыки, книг и других форм искусства. Вы бы сказали, что ваше письмо — ответ на другие формы искусства? Это вдохновлено произведениями искусства?

Лефевр: Иногда это ответ, да.Но иногда я пользуюсь письмом, чтобы лучше что-то понять. Например, для L’Autoportrait bleu я хотел лучше понять связь между живописью Шенберга и нацизмом. Я попытался докопаться до сути вопроса, потому что считаю, что он так же важен, как и вопрос о том, что значит работать.

Moore: Помимо связи между живописью Шенберга и нацизмом, ваши книги полны ссылок на историю, особенно на историю Европы во Второй мировой войне.Почему вы включаете это в свои работы, которые одновременно уходят корнями в современные политические ситуации? Вы бы сказали, что используете прошлое, чтобы лучше исследовать нынешний политический климат, который вы исследуете?

Лефевр: Да, я думаю, что идеи, которые у нас есть в 2021 году, не совсем новые. Часто старые идеи освещают новые, иногда лучше, чем передовая статья в хорошей газете или современный философ. Идеи Монтеня сегодня так же важны, как и раньше.Есть идеи, которые неподвластны времени и проливают свет на реальность. То же самое и с живописью, и с музыкой.

Мур: В Tais-toi , приписке к Parle , которая принимает форму диалога с Флобером, вы говорите о разделении между письмом и обычным языком; напряжения к стилю. Как ваше собственное письмо соотносится с этим обычным языком?

Lefebvre: Для меня обычный язык — это письменный материал. Это огромное количество форм, и их интересно уловить, чтобы писать.Вы никогда не сможете использовать обычный язык наивно. Его всегда нужно преобразовывать, поэтому есть дистанция.

Мур: Вы упоминаете, что весело проводите время, и даже если их тематика нелегкая, ваши книги часто бывают очень забавными. Чувствуете ли вы легкость и радость, когда пишете?

Lefebvre: Что действительно забавно, так это то, что когда я начинаю писать, тексты на самом деле довольно трагичны и серьезны! Поэтому я говорю себе: «Как странно, я пишу серьезный текст» и трансформирую его, чтобы получать от него все больше и больше удовольствия.Текст становится светлее, потому что мне нравится смешивать серьезность предмета, не разрушая его, показывая, что мы можем быть беззаботными с этими предметами одновременно.

Мур: Tais-toi — действительно игривая работа; в какой-то момент вы ссылаетесь и повторно используете фразу, произнесенную отцом-персонажем в « Poètique de l’emploi », которая вас забавляет. Вы также говорите о рассмотрении всего творчества писателя. Когда персонаж-отец переходит из одной книги в другую, вы когда-либо задумывались об идее произведения в связи с вашей собственной работой?

Lefebvre: Когда я начинаю писать, мне всегда хочется заняться чем-то отличным от предыдущей книги.Я ищу другую форму. Так что в этом смысле это не произведение. Я восхищаюсь не В поисках утраченного времени и даже не работами Бернхарда, которые всегда имеют одну и ту же форму. Меня не интересует постоянно делать одно и то же. Но идея произведения интересна , потому что есть много вещей, которые мы можем понять только как произведение из-за его аспекта окончательности, совершенства. Я тоже ищу это совершенство, но если я напишу одну работу, которая будет держаться вместе и работать сама по себе, больше не понадобится.

Мур: Вы упоминаете в своих книгах очень много других писателей, таких как Бернхард, но также Кафка, Карл Краус, Рильке, Шиллер, Зола, Рембо, Аллен Гинзберг и многие другие. Эти писатели вам нравятся больше всего?

Lefebvre: В целом мне нравятся писатели, которых я упоминаю в своих книгах. Но я читаю писателей, которые мне не нравятся, потому что хочу увидеть то, что они делают. Например, сейчас я перечитываю американскую литературу, в частности Филипа Рота.Он пишет в совершенно иной манере, чем я, и я нахожу его подход к политике увлекательным. Он подходит к этому очень широко, с интеллектуальной позиции, а не исходя из опыта. Мои персонажи всегда производят впечатление, что они пережили политику, прежде чем понять ее. Но для него все наоборот. Его герои сначала понимают, а потом чувствуют, что интересно.

Мур: Тема глобализации широко присутствует в Poètique de l’emploi , и рассказчик часто кажется находящимся в противоречии между своей личной ситуацией и всем, что происходит в политической сфере в мире.Эти события кажутся такими неотложными, но в то же время такими далекими.

Lefebvre: Одним из последствий террористических атак во Франции было навязывание геополитических ситуаций отдельным лицам, с которыми обычно имеют дело между государствами, и в отношении которых у нас мало возможностей для принятия мер. Это уже было объяснено гораздо лучше меня, например, Музилем или Прустом в своих книгах. Политические события обрушиваются на нас, а интернационализация проблем падает на любого маленького человека в любой деревне.Вот что сложно.

Мур: У вас также есть блог на независимом французском сайте журналистики Mediapart. Не могли бы вы рассказать нам немного больше об этом блоге?

Лефевр: Это действительно помогло мне в написании. Это тренировка. Вы узнаете все, написав короткие тексты; это основа для обучения письму, и именно там я научился писать. Блоги на Mediapart обычно носят политический характер, в то время как мой блог очень литературный, поэтому меня тоже позабавило, что он там есть.

Вы не можете бояться себя, когда пишете, но в то же время вам нужно бояться, потому что письмо показывает, кто вы на самом деле.

Мур: В Таис-той , вы говорите об уязвимости письма. Как вы справляетесь с этой уязвимостью?

Lefebvre: Вы не можете бояться себя, когда пишете, но в то же время вам нужно бояться, потому что письмо показывает, кто вы на самом деле. Это сложно, потому что ты не всегда хочешь знать.Вам нужно искать его, а потом он сам трансформируется. Вот когда это прекрасно, когда оно преображается. Прежде всего, писательство сэкономило мне много денег на психоанализе.

Май 2021 г.

Перевод с французского

Новелла, написанная искусственным интеллектом, почти получила литературную премию | Умные новости

В будущем искусственный интеллект может не только стать персональным помощником или анализатором данных, но и стать искусством.Новелла, написанная в соавторстве с программой ИИ и ее помощниками-людьми, прошла первый раунд отбора на соискание японской литературной премии.

Новелла, название которой переводится как «День, когда компьютер пишет роман», была одной из 11 авторских работ, поданных ИИ на литературную премию Хоши Шиничи, которая проводится в третий раз. Премия известна тем, что принимает письма как от людей, так и от машин, но это был первый раз, когда она получила заявки от программ искусственного интеллекта, сообщает Эмико Джозука для материнской платы .

«До сих пор программы ИИ часто использовались для решения проблем, на которые есть ответы, таких как го и сёги», — говорит Хитоши Мацубара, компьютерный ученый из Future University Hakodate и руководитель группы, создавшей искусственный интеллект писателя, Ёмиури. Шимбун . «В будущем я хотел бы расширить потенциал ИИ [так, чтобы он напоминал] человеческое творчество».

Чтобы получить премию Хоши Шиничи, письменная работа должна пройти четыре тура конкурса. Эндрю Тарантола сообщает для Engadget , что судьям не сообщается, какие из материалов написаны людьми, а какие созданы машинами.«День, когда компьютер пишет роман» точно следует за компьютерной программой, поскольку он осознает свои писательские способности и отказывается от своих заранее запрограммированных обязанностей. Но после того, как короткометражка прошла через первый раунд судейства, судьи решили, что она не противоречит его человеческому соперничеству.

«Я был удивлен этой работой, потому что это был хорошо структурированный роман», — сказал на пресс-конференции писатель-фантаст и судья Сатоши Хасе, сообщает Yomiuri Shimbun . «Но есть еще некоторые проблемы, [которые необходимо преодолеть], чтобы выиграть приз, например, описания персонажей.”

Хотя это может быть захватывающим событием для исследователей искусственного интеллекта, которые встают на хвосте программы Google AlphaGo и обгоняют одного из лучших в мире игроков в го в знаменитой сложной стратегической игре, следующим Харпер Ли не будет компьютер. Как пишет Джейкоб Броган для блога Slate « Future Tense», тот факт, что роман был «соавтором» человеческих обработчиков ИИ, многое говорит о том, как далеко еще предстоит зайти искусственному интеллекту.

«Идея о том, что компьютер« написал »роман о компьютере, показывает, насколько сильно люди участвовали в этом, — пишет Броган.«В то время как обезьяна за пишущей машинкой могла бы в конечном итоге написать Гамлет , она, вероятно, не в конечном итоге написала бы пьесу о том, что обезьяны сначала напишут Гамлета , что, кажется, и произошло здесь».

ИИ, о котором идет речь, написал роман только после того, как его дизайнеры написали свой собственный и разделили его на основные компоненты: слова, предложения и базовую структуру. Основываясь на этих параметрах, компьютер использовал алгоритм для ремикса новой новеллы из оригинального произведения.Броган говорит, что, хотя ИИ может развить большую способность к творчеству в ближайшие годы, он, скорее всего, останется совместным, например, с интеллектуальным набором текста на смартфонах. Хотя в будущем компьютеры могут создавать собственное искусство, на данный момент они вынуждены работать в качестве наших помощников.

Рекомендованные видео

«Написание почти похоже на метод действия»

Наизусть — это серия, в которой авторы делятся и обсуждают свои самые любимые отрывки из литературы. См. Записи Клэр Мессуд, Джонатана Франзена, Эми Тан, Халеда Хоссейни и других.

Как успешная художественная литература может содержать политическую цель? По мнению Молли Антополь, автора книги « The UnAmericans», «» Грейс Пейли короткие, щедрые рассказы затрагивают политику и достигают широкого активистского духа, даже не проповедуя. Читая Пейли, особенно ее классический рассказ «Хочет», Антопол научилась писать о политических людях, не изолировав читателя, и она влюбилась в творческую щедрость, которую Пейли дает противоположным точкам зрения.

Эта способность вообразить других — вне зависимости от языка, поколений и культур — имела решающее значение для The UnAmericans , дебюта Antopol. В восьми рассказах с обстановкой, варьирующейся от Израиля до Беларуси, от Киева до Бруклина, автор исследует элементы своего еврейского и восточноевропейского наследия, настолько полно впитывая иностранный контекст, что в книге достигается подлинное ощущение устной истории. Как она объяснила в нашей беседе для этой серии, именно способность Пэйли полностью представлять других людей — и ее подрывание совета, который она слышала вначале, «пишите то, что вы знаете», — дали Антополу смелость и творческую свободу попробовать населяет серию голосов, радикально отличающихся от ее собственного.

Молли Антополь преподает творческое письмо в Стэнфордском университете, где она недавно была научным сотрудником Уоллеса Стегнера. Она получила премию Национального книжного фонда «5 до 35», а ее сочинения появились в журнале NPR This American Life , а также в таких журналах, как One Story , Ecotone и Esquire . Она говорила со мной по телефону из своего дома в Сан-Франциско.

Молли Антополь: Я впервые прочитала Грейс Пейли на семинаре по американской литературе в колледже.К тому времени я уже знал, что люблю рассказы и хочу писать художественную литературу, но никогда не встречал ничего подобного ее работам. Ее истории такие смешные, такие умные и невероятно милосердные; Меня потрясла эмоциональная щедрость, которую она проявляет ко всем своим персонажам, даже к тем, кто плохо себя ведет. Тем не менее, я был поражен, встретив на странице ее человек . Это были персонажи, которых я знал по жизни: левый еврей из Старого Света, семья которого обсуждает политику за обеденным столом.Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так подробно писал о моем происхождении. Она уловила голоса, которые я слышал в детстве, но никогда раньше не читал.

Голос Пэли заставил меня задуматься о поколении моих бабушек и дедушек: их идеализме, их противоречиях и особенно их политике. Я знаю мир, который она описывала — мой дед, который был очень активным членом Коммунистической партии, мог быть одним из ее персонажей. Политика была центральной частью его жизни, и его дети унаследовали отчасти потому, что политическая арена вошла в его дом — их дом всегда находился под контролем правительства.Еще до того, как я начал писать, я пытался представить, каково было моей маме и ее братьям и сестрам расти под наблюдением, чтобы знать, что все ее самые мирные и личные моменты записывались и каталогизировались.

Сама Пейли много времени уделяла активизму. Она участвовала во многих политических группах, часто путешествовала, чтобы отстаивать интересы, которые ее волновали, в то же время она писала рассказы, стихи и политические эссе. Во время интервью вы можете почувствовать, как она иногда была измучена: как будто из-за политики, и из-за того, что она была мамой, и из-за писательства, ее жизнь была загромождена слишком многими хорошими вещами.Она казалась такой уставшей, как вы можете чувствовать себя измученной после невероятно насыщенного дня. Но политический мир, который она так ярко изображает, — это одна из вещей, которые, на мой взгляд, значительно улучшают ее художественную литературу.

История «Хочет», которую я люблю за ее силу, сострадание и краткость, является прекрасным примером того, как политическая ориентация Пэйли проявляется в ее художественных произведениях. Рассказчик, женщина, которая задолжала безумную сумму просроченных штрафов за библиотечные книги, наконец-то собирается их вернуть — когда она сталкивается со своим бывшим мужем на ступеньках библиотеки.Мне нравится, как она его приветствует:

Привет, моя жизнь, — сказал я. Когда-то мы были женаты двадцать семь лет, так что я чувствовал себя оправданным.

У них невероятно напряженный и душераздирающий разговор о том, чего он хотел от жизни и брака по сравнению с тем, чего хотела она. Этому человеку нужны были атрибуты успеха — хорошая еда, приятные вещи, парусник (который, как он утверждает, когда-нибудь он еще может купить). «В этом году у меня все хорошо, и я надеюсь на лучшее, — говорит он, — но ты всегда ничего не хотел.«Обвинение сбивает ее с толку. Когда он уходит, она защищает себя от его обвинений, подробно описывая свои собственные желания, полностью отличные от желаний ее бывшего мужа:

Я хочу, например, быть другим человеком. Я хочу быть той женщиной, которая вернет эти две книги через две недели. Я хочу быть эффективным гражданином, который меняет школьную систему и обращается к Сметной комиссии по проблемам этого дорогого городского центра. Я обещал моим детям прекратить войну, прежде чем они вырастут.

Итак, «Хочет» сочетает в себе два противоречивых критерия успеха — гражданский и материальный — и хотя понятно, почему эти два показателя разошлись, Пейли относится к обеим точкам зрения с пониманием и уважением. На полутора страницах мы получаем полную жизнь этих двух людей, проницательное ощущение того, кем они были и кем они хотят быть, и, возможно, ощущение несовместимости гуманитарного участия и финансового комфорта.

Мне нравится, как рассказы Пейли начинаются с интимных домашних ситуаций, которые без особых усилий выходят на более глобальную арену. В ее творчестве все начинается с политики кухонного стола или политики гостиной, а оттуда переходит в мир. А поскольку политика кажется неотъемлемой частью ее персонажей, я никогда не чувствую, что Пейли выступает в роли проповедника; в «Хочет» рассказчик хочет заниматься организацией, и ее расстраивает облагораживание по соседству, но это никогда не кажется дидактическим, потому что политическая идентичность глубоко укоренилась в персонаже.В этом разница между написанием о людях, ведущих политическую жизнь, и написанием «Политической фантастики» с большой буквы. Это важное различие. Политика так же важна для персонажей Пэли, как семья, поскольку укоренилась в их личности, и поэтому их политика определяет, как они действуют, как они говорят и о чем они заботятся. Но эти персонажи чувствуют себя сложными, похожими на жизнь людьми, поэтому их взгляды — и собственные опасения Пейли — никогда не кажутся бессмысленными или жесткими.

Поскольку мои персонажи тоже выросли в этом мире и также занимаются одними и теми же видами деятельности, для меня было невероятно полезно увидеть, как включить политические аспекты, не написав заглавную «P» «Политическая фантастика».«Есть писатели, которые с по обращаются напрямую к политическим вопросам, которыми я очень восхищаюсь, — такие писатели, как Джеймс Болдуин или Надин Гордимер, — но Пейли является образцом того, что я пытался сделать в этой книге.

Политическая фантастика Пейли тоже работает, потому что она сохраняет открытую и пытливую позицию по отношению к своим персонажам, осознавая, что каждый человек сложен и полон противоречий. Когда политическая фантастика терпит неудачу, это может быть связано с тем, что она демонстрирует своего рода моральную уверенность, твердое ощущение того, что одно мировоззрение лучше или вернее другого.Пэйли никогда не становится жертвой такого высокомерия. Ее работа основана на предположении, что мнения других людей — какими бы разными они ни казались или похожи — заслуживают открытого рассмотрения. Рассказчик «Хочет» описывает, как она хотела бы остаться замужем за одним из двух своих мужей — бывшим или нынешним — потому что оба мужчины заслуживают более пристального взгляда. «У каждого хватит характера на всю жизнь», — говорит она. «За одну короткую жизнь невозможно исчерпать ни человеческие качества, ни проникнуть в суть его рассудков.Персонаж Пэйли убежден, что одной жизни недостаточно, чтобы полностью раскрыть все причины, по которым другой человек является тем, кем он является, — и тем не менее, она хочет, она пытается.

Есть фраза, которую Пейли иногда использует в беседах и лекциях, которая демонстрирует, как ее работа основывалась на подобном смирении: «Не пишите то, что вы знаете, пишите то, что вы не знаете, о том, что вы знаете». Идея о том, что мы должны писать о неизвестных аспектах нашего опыта, была для меня совершенно новаторской.Это дало мне необходимую мне лицензию, чтобы попытаться писать вне себя. Такое отношение глубоко повлияло на мой подход к художественной литературе, побудив меня писать персонажей с голосами или ситуациями, которые сильно отличаются от моих собственных.

Художественные мастерские постоянно слышат «пиши то, что знаешь», но этот совет может быть таким ограничивающим, если его воспринимать буквально. В некотором смысле любая история , которую кто-либо напишет, будет автобиографической — независимо от того, имеет ли она прямое отношение к опыту автора или нет, — потому что она отражает то, чем мы одержимы, работая над этим конкретным произведением.С самого начала я знал, что мне неинтересно писать книгу, в которой каждый рассказчик был бы писателем-беллетристом в возрасте 30 лет, живущим в Калифорнии. Я хотел иметь возможность писать в этой книге с точки зрения мужчин и женщин, молодых и старых, а также представителей других национальностей — американцев, израильтян и восточноевропейцев. Было так много мест и людей, с которыми я чувствовал себя близкими, так много историй, вдохновленных моей семьей, что выходило далеко за рамки моего собственного ограниченного опыта. Совет Пейли был необходим для меня, чтобы подумать о том, как я могу начать думать вне себя — и, таким образом, как я могу писать о вещах, которые действительно для меня важны.

Одна из главных причин, по которой я читаю — и определенно почему я пишу — это попытаться увидеть мир чужими глазами. Пытаться представить себе, на что похожа жизнь того, кто отличается от меня. А поскольку писательство подразумевает великую щедрость воображения, я почти думаю, что когда пишу, то становлюсь лучше, чем при жизни. Я вынужден сочувствовать всем — даже тем, на кого я обычно расстраиваюсь или чувствую себя обиженным. Я не чувствую, что мне позволено отвергать любого персонажа как писателя, почти независимо от того, чем они занимаются.Вся энергия уходит на попытки понять их. И в тот момент, когда персонаж становится для меня реальным, и его опыт становится реальным для меня, само письмо почти ощущается как метод действия. Когда я пишу рассказ, на что у меня уходит год или больше, я чувствую, что мой персонаж живет со мной — он реагирует на любую забавную, семейную или социальную ситуацию, в которой я нахожусь, и я постоянно думаю об их ответах. . Это ощущение жизни рядом с персонажем — одна из самых приятных вещей в писательстве и, безусловно, одна из причин, по которой я это делаю.

Конечно, это требует большого количества исследований. Все истории в The UnAmerican s требовали интервью, поездок, часов и часов в архивах. Все это очень важно вначале, но я дохожу до того, что мне приходится избегать этого. Как только я смогу понять, как политика и история, которые я изучаю, влияют на точку зрения моего рассказчика, вся работа исчезает, и дело только в том, чтобы иметь этот голос. Думаю, именно поэтому мои рассказы занимают так много времени — мне нужно усвоить огромное количество информации, прежде чем я смогу достоверно проникнуть в голос персонажа.Но, наверное, самое важное в написании художественной литературы — это думать о том, каково это другим людям. Не знаю, всегда ли это будет моим подходом — есть так много писателей-автобиографов, чьи работы я люблю и уважаю. На данный момент, однако, мне лучше всего выйти за пределы своей жизни. Я чувствую, что могу получить доступ к гораздо более глубоким истинам о своей жизни, исследуя то, что я знаю, с разных сторон, через призму характера. Написание без границ — пола, поколения, страны — помогает мне найти то, чего я не знаю, в том, что я знаю, и попытаться вывести это на страницу.

В художественной литературе Пэли я вижу, как такого рода творчество само по себе может быть политическим актом. Он начинается с ее персонажей, которые, независимо от того, насколько они обеспокоены или несовершенны, всегда обладают достоинством — как будто Пейли проделала работу по знакомству с ними такими, какими они видят себя. Но ее персонажи — они, как правило, умные, гордые и защищающие себя — также обладают таким смирением, желанием понимать других и смотреть за пределы своей собственной точки зрения. Это качество так естественно распространяется на политическую арену.Когда я читаю книгу, в которой меня просят жить в голове другого человека и смотреть на вещи с его стороны, или когда я вижу, как персонажи щедро рассматривают сложности друг друга, я чувствую, как этот опыт делает нас более человечными и сострадательными. Великая литература ставит нас на место кого-то другого, требует от нас полностью считаться с тем, чем мы, возможно, не жили из первых рук. В этом невероятная сила. Я преподаю много международной художественной литературы и книги в переводе — и я постоянно восхищаюсь тем, как литература позволяет моим ученикам рассматривать затруднения людей, которые живут там, где они никогда не были, и, возможно, никогда не уедут.То, как литература позволяет нам думать о чьих-то обстоятельствах, кажется политическим и важным.

Пару лет назад, когда я пытался придумать способ соединить все свои истории воедино, я наткнулся на стену своей книгой. Всякий раз, когда я испытываю стресс, я всегда читаю интервью с писателями, которых люблю, всегда в надежде найти этот совет. Я обратился к Элис Манро и Наталье Гинзберг, Деборе Айзенберг и Эдварду П. Джонсу, Эдит Перлман и Грейс Пейли, читая их интервью с авторами, как я мог бы искать совета у мудрого родственника.Затем я прочитал судьбоносное интервью Пэли в журнале The Paris Review . Это было правильно, когда ее рассказы только публиковались, в то время, когда Хемингуэй был действительно велик, и все были в восторге от писателей-мужчин, которые вернулись с войны и писали большие книги о политической войне. Она описывает, как нервничала из-за того, что никто не сочтет ее рассказы — она ​​называла их «рассказами о кухонном столе» — достаточно важными или интересными. Было удивительно читать о тревогах человека в начале своей карьеры, человека, которого впоследствии так уважали.Потому что теперь, если бы я перечислял наших важных политических писателей, мне бы пришлось включить Грейс Пейли. Как замечательно, что она боялась, что ее рассказы были маленькими, когда все остальные считали их такими важными.