Кем был тютчев: Краткая биография Тютчева самое главное интересные факты, творчество Федора Ивановича для детей

ТЮТЧЕВ ФЁДОР ИВАНОВИЧ — информация на портале Энциклопедия Всемирная история

Выдающийся русский поэт, публицист, дипломат, член-корреспондент Петербургской АН (1857). 

Фёдор Иванович Тютчев родился 23 ноября 1803 года в селе Овстуг Орловской губернии Брянского уезда, в  старинной среднепоместной дворянской семье. Он был младшим сыном И. Н. и Е. Л. Тютчевых. Отец –  дворянин Иван Николаевич Тютчев —  окончил Греческий корпус в Петербурге, служил смотрителем в «экспедиции Кремлёвского строения».  Мать – Екатерина Львовна Тютчева, в девичестве Толстая, происходила из старинного дворянского рода, давшего русской литературе Льва Николаевича и Алексея Константиновича Толстых. Она была чуткой и  умной женщиной, сумевшей привить своему сыну любовь к прекрасному. Родная усадьба, живописная река Десна, старинный парк с липовыми аллеями стали местом, где формировалась юная поэтическая натура Федора Тютчева.  

До 14-ти лет Федор получал домашнее образование. Его первым учителем и наставником был молодой поэт, переводчик С. Е. Раич (Амфитеатров),  которой познакомил своего ученика с  лучшими образцами западноевропейской поэзии. Под его влиянием появились первые стихотворные опыты юного Тютчева. В 1817 году по представлению Раича Тютчев уже был избран членом Общества любителей российской словесности за перевод из Горация.

В 1819 году Ф.И. Тютчев поступил на словесное отделение Московского университета. До этого он два года посещал курс словесника А. Ф. Мерзлякова в качестве вольнослушателя. В университете поэт  подружился с историком и публицистом М. П. Погодиным. Тютчевская поэзия студенческих лет была отмечена увлечением немецким романтизмом («Урания», 1820, переложение элегии Ламартина «Уединение»). Окончив университет в 1821 году со степенью кандидата словесных наук, в 1822 году Тютчев поступил на службу в Государственную коллегию иностранных дел.

В этом же году Ф. И. Тютчев  был назначен чиновником при Русской дипломатической миссии в Мюнхене, столице тогдашнего Баварского королевства. В этом городе поэт  провел последующие  22 года своей жизни. В Мюнхене он увлёкся немецкой идеалистической философией, познакомился с Шеллингом, завязал дружбу с Генрихом Гейне. Там же Тютчев женился  на Элеоноре Петерсон, урождённой графине Ботмер. В Баварии у четы  родились три дочери. В этот период связь поэта  с русской литературной жизнью надолго прервалась. В силу своих служебных обязанностей существенную часть своей жизни Федор Иванович Тютчев провел за границей, но душой он всегда был с Россией, никогда  не терял духовной связи с родиной. И Элеонора Петерсон, и Эрнестина Дернберг, вторая жена Тютчева,  были иностранками. Языком семьи, языком службы, языком переписки Тютчева был французский. И только стихи он писал на русском языке.

Первые стихотворения Тютчева были напечатаны в 1826 году, в альманахе «Урания», где были помещены три его произведения: «К Нисе», «Песнь скандинавских воинов», «Проблеск». В 1829 -1830 годах в журнале Раича «Галатея» были опубликованы стихотворения Тютчева, свидетельствовавшие о зрелости его поэтического таланта («Летний вечер», «Видение», «Бессонница», «Сны»), но не принесшие тогда известности автору.

Первое настоящее признание поэзия Тютчева получила в 1836 году, когда в пушкинском «Современнике» появились  16 его стихотворений. Поэтическая  тетрадь Тютчева, переправленная из Германии в Россию, попала в руки А.С.Пушкина, и  Александр Сергеевич опубликовал  понравившиеся ему талантливые произведения  поэта.

 Сам Федор Иванович не считал себя профессиональным литератором и не стремился к тому, чтобы его стихотворения увидели свет. Однако талант его  позже был замечен и по достоинству оценен   современниками.

В 1837 году Тютчев был назначен первым секретарем Русской миссии в Турине, где пережил первую тяжелую утрату: умерла жена. В 1839-м он вступил в новый брак с Э. Денберг. Служебный проступок Тютчева (самовольный отъезд в Швейцарию для венчания с Эрнестиной) положил конец его дипломатической карьере. Он ушел  в отставку и поселился в Мюнхене, где провел еще пять лет в качестве частного лица. При этом поэт настойчиво искал пути возвращения на службу.

    В 1841 году Тютчев познакомился с деятелем чешского национального возрождения В. Ганкой, оказавшим большое влияние на политические взгляды поэта. С этого времени идеи славянофильства и панславизма стали преобладающими в публицистике и политической лирике поэта. Деятельность Тютчева, направленная на повышение авторитета России за границей, снискала одобрение Николая I, и в 1844 году Тютчеву было возвращено звание камергера и место в Министерстве.

В 1843-1850-х годах Тютчев выступил в печати с политическими статьями «Россия и Германия», «Россия и Революция», «Папство и римский вопрос», в которых делал вывод о неизбежности столкновения между Россией и Западом и конечного торжества «России будущего», представлявшейся  ему «всеславянской» империей.

 В мае 1847 года у Федора Ивановича и Эрнестины Тютчевых родился  сын Иван. Впоследствии именно Иван стал главным собирателем и хранителем литературного и мемориального наследия поэта в усадьбе Мураново.

В 1848 году Федор Иванович был назначен старшим цензором при особой канцелярии министерства иностранных дел. В 1848 — 1849 годах под впечатлениями от событий политической жизни, Тютчев создал такие прекрасные стихотворения, как «Неохотно и несмело…», «Когда в кругу убийственных забот…», «Русской женщине» и др.

1850-й год стал годом начала широкой поэтической известности Тютчева. Этому послужила  статья Некрасова «Русские второстепенные поэты» в журнале «Современник», в которой, в частности, говорилось о несправедливом забвении поэзии Ф. И. Тютчева.  «Второстепенные, — объяснял Некрасов, — не по степени достоинства, а по степени известности». В  статье  Некрасов  назвал Тютчева «одним из замечательнейших наших поэтов, завещанных нам приветом и одобрением Пушкина». Одновременно со статьей было опубликовано 24 стихотворений Тютчева. К поэту пришло настоящее признание.

 В 1854 году, спустя два месяца после выхода статьи, все собранные редакцией «Современника» произведения Тютчева были изданы отдельной книжкой под названием: «Стихотворения Ф.Тютчева. С.Петербург, 1854». В том же году был напечатан талантливый  эмоциональный цикл лирических стихов, посвященных Елене Денисьевой, новой возлюбленной Тютчева, ровеснице его дочери. «Беззаконный» в глазах света роман немолодого поэта  продолжался  в течение четырнадцати лет и был очень драматичным (Тютчев был женат, и очень дорожил своим браком с умной, красивой и обеспеченной Эрнестиной). В 1860 году Тютчев  с Денисьевой много путешествовали по Европе. У них родился  сын Федор.

В 1861 году в свет вышел сборник стихотворений Тютчева на немецком языке.

С 1858 года Федор Иванович Тютчев служил председателем Комитета иностранной цензуры. В этой высокой должности он не раз выступал защитником  преследуемых изданий. В этот период поэзия Тютчева была подчинена государственным интересам. Он создал много «публицистических статей в стихах»: «Гус на костре», «Славянам», «Современное», «Ватиканская годовщина». В 1861 и 1863 годах, Тютчев стал кавалером орденов Св. Станислава и Св. Анны первых степеней, а в 1865 году был произведен в тайные советники. Таким образом, на поприще государственной службы он достиг одной из высших иерархических степеней.

Однако в личной жизни с 1864 года для поэта началась череда тяжелых утрат: умерла от чахотки Елена Денисьева, через год не стало  двоих их общих детей, скончалась мать поэта.

В марте 1868 года было напечатано  второе издание стихотворений Тютчева. Последние годы жизни поэта были также омрачены тяжелыми потерями: умер его  старший сын, брат, дочь Мария. Жизнь поэта, сломленная трагическими событиями, угасала. Это отразилось  и на его поэтическом даре. В творчестве Тютчева 1860-1870 годов преобладали  политические стихотворения и мелкие — в жанре «на случай» («Когда дряхлеющие силы…», 1866, «Славянам», 1867, и др.).

С 1873 года поэта преследовали  различные недуги, от которых он не оправился. 15 июля 1873 года Федора Ивановича Тютчева не стало. 18 июля он был похоронен в Петербурге, на Новодевичьем кладбище.

Ф. И. Тютчев по праву считался среди современников одним  из самых знающих, образованных, остроумных людей своего времени. Внешнеполитические вопросы всегда были главнейшей темой его жизни, его творчества.  Будущность России, ее положение в мире всегда волновали поэта . “Думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченным тем, что до нее относится”. Внутриполитические взгляды Тютчева были вполне традиционными и консервативными. Однако идеал просвещенного самодержавия, провозглашенный Тютчевым, а именно: государственные чиновники не должны чувствовать себя самодержцами, а царь — чиновником, — так и не был, по его мнению, достигнут в России.

 Истинно великим Тютчев предстал в своей лирике, темы которой вечны: смысл  человеческого бытия, жизнь и красота природы, бессмертие и тлен, любовь. Тютчев – пейзажист   создал такие лирические шедевры, как “Весенняя гроза”, “Есть в осени первоначальной…”, “Чародейкою Зимою…” и множество других, коротких и ёмких по смыслу, глубине и образности стихотворений.

Власть времени, которую так явственно ощущал поэт в явлениях природы и в жизни, оказалась бессильна перед его творчеством. Совершенство формы и глубина содержания поэзии Тютчева требуют от читателя особого настроя, определенного нравственного,  интеллектуального и культурного уровня. Об этом в свое время в статье о Тютчеве  писал еще А. Фет, резюмируя:  “Тем больше чести народу, к которому поэт обращается с такими высокими требованиями. Теперь за нами очередь оправдать его тайные надежды”.

Николай Андреевич Тютчев — Брянская областная научная универсальная библиотека им. Ф. И. Тютчева

Николай Андреевич Тютчев, родной дед поэта, удостоился попасть в историю не только благодаря своему великому внуку, до рождения которого он даже не дожил. У секунд-майора Тютчева были основания рассчитывать на признательность современников и потомков. Еще в капитанском чине этот офицер стал известным своим романом с Дарьей Николаевной Салтыковой.

Молодая 25-летняя вдова гвардии-ротмистра Дарья Николаевна Салтыкова была женщиной богатырского сложения, с мужеподобным голосом, пылким темпераментом, грубой и садистски жесткой. Пользуясь влиятельными родственными связями, она безнаказанно уничтожала своих крепостных, особенно женщин.

Однажды, объезжая владения, она услышала выстрелы в своем лесу. Это ее удивило, так как, зная ее характер, соседи не осмелились бы на такое. Слуги бросились ловить браконьера. Им оказался молодой дворянин, инженер Николай Тютчев. Капитан Тютчев занимался межеванием земель и проводил топографическую съемку местности к югу от Москвы, по Большой Калужской дороге. Вот почему для холостого офицера его роман с Дарьей Салтыковой стал походно-полевым и служебным одновременно. Судя по всему, Николай Андреевич был весьма образованный для своего времени человек, т.к. для того, чтобы заниматься межеванием земель, надо было обладать не только специальными знаниями, но и умением преодолевать постоянно возникающие конфликтные ситуации.

Его увели в плен в усадьбу Салтычихи, которой он понравился. С этого времени Тютчев становится любовником Салтычихи. Поначалу она относилась к нему, как к простому мужику, но когда она попыталась распускать руки, выведенный из терпения Тютчев ударом кулака сбил ее с ног. После этого любовь Салтычихи к Тютчеву становится еще более крепкой, но Тютчеву такая подруга нравилась мало, и он решил сбежать из Теплого Стана. Салтычиха, предчувствуя бегство любовника, удвоила бдительность. При попытке побега дед Тютчева был схвачен и брошен в холодный сарай, называемый «волчьей погребницей». В этой драматической ситуации на помощь ему пришла одна из дворовых девок, которая открыла «волчью погребницу» и вывела его из владений Салтычихи.

Мы не знаем, как долго продолжался роман Тютчева с Салтыковой, но достоверно известно, что перед Великим постом 1762 года капитан покинул Дарью Николаевну и посватался к ее соседке по имению, девице Пелагее Панютиной.

Дарья Салтыкова, узнав о сопернице, приняла решение извести ее. План ее мести был прост — она замыслила… взорвать московский дом Панютиный, который находился за Пречистенскими воротами, у Земляного города. 12 и 13 февраля 1762 года конюх Салтыковой Алексей Савельев купил по ее поручению в главной конторе артиллерии и фортификации пять фунтов пороху, перемешал его с серой и завернул в пеньку. Это самодельное взрывное устройство надлежало «подоткнуть под застреху дома» другому конюху, Роману Иванову, после чего дом следовало поджечь, «чтобы оный капитан Тютчев и с тою невестою в том доме сгорели». Однако крепостной конюх отказался освоить смежную профессию террориста и был за это жестоко наказан. Снедаемая жаждой мести помещица дала Роману Иванову шанс исправиться. На следующую ночь она вновь отправила его к дому Панютиных, на сей раз вместе с крепостным конюхом Сергеем Леонтьевым. Однако когда выпоротый накануне Иванов намеревался выполнить преступный приказ и уже собирался поджечь пороховой состав, Леонтьев его отговорил. Холопы вернулись к барыне, заявив, «что сделать того никак невозможно», — и были жестоко биты батогами.

Но и поле этой неудачи Салтыкова не отказалась от мести, лишь внесла некоторые коррективы в свои планы.

Она узнала, что Панютина и Тютчев отправляются в Брянский уезд. Их путь лежал по Большой Калужской дороге, мимо имений Салтыковой. За Теплым Станом была устроена засада: жениха и невесту поджидали дворовые Салтычихи, вооруженные ружьями и дубинами. Добрые люди предупредили капитана о грозящей опасности. Он не стал полагаться на судьбу и решил искать защиты у властей. Была подана челобитная в судный приказ и испрошен для обеспечения безопасности конвой «на четырех санях, с дубьем». Это было ранней весной, а уже в начале лета два крепостных Салтыковой бежали в Петербург, где ухитрились сразу же после дворцового переворота подать челобитную в собственные руки Екатерины II. Началось следствие, продолжавшееся 6 лет. Юстиц-коллегия, рассмотрев дело, признала Дарью Салтыкову виновной в «законопреступных страстях ее» и убийстве 38 человек. Убийство еще 37 человек обоего пола и «блудное ее, Салтыковой, житие с капитаном Николаем Тютчевым» следствием доказаны не были.

Капитан Тютчев в апреле 1762 года стал мужем Пелагеи Денисовны Панютиной. Был он человек небогатый: ему лично принадлежали всего 160 крепостных душ, к тому же разбросанный в шести селах трех различных уездов Ярославской и Тульской губерний. Его жена Пелагея в качестве приданного получила 20 душ крепостных и родительский дом в селе Овстуге Брянского уезда Орловской губернии. Молодожены поселились в Овстуге и деятельно занялись хозяйством. Карьера Николая Андреевича не удалась. Он дослужился лишь до чина секунд-майора, но его хозяйственные успехи с лихвой компенсировали служебные неудачи. Тютчев и его жена постоянно покупали землю и крестьян и успешно вели судебные тяжбы с соседями по поводу спорных участков земли. Следует подчеркнуть, что до нас не дошли свидетельства ни о незаурядных агрономических достижениях деда поэта, ни о его интенсивных торговых оборотах или рискованных спекуляциях. Зато хорошо сохранились купчие на новые земельные владения, причем среди благоприобретенных Тютчевыми имений значатся и хорошо нам знакомое подмосковное село Троицкое с деревней Верхний Теплый Стан.

Спустя четверть века Тютчевы стали людьми весьма состоятельными и владели 2717 крепостными душами, причем на имя Николая Андреевича была куплена 1641 душа, а Пелагея Денисовна приобрела 1074 души. В Овстуге был построен большой господский дом и разбил регулярный парк с прудами.

Один из наиболее известных биографов поэта — В.В. Кожинов, ссылаясь на предание овстугских крестьян, написал, что дед Федора Ивановича «позволял себе дикие выходки. Он рядился в атамана разбойников и с ватагой своих также ряженых дворовых грабил купцов на проходившей близ Овстуга большой торговой дороге…». Другой современный биограф — Чагин Г.В. оспорил это утверждение и счел нелепым само предание: «В таком случае недалеко до утверждения, что все состояние, нажитое дедом поэта, пахло награбленными деньгами…». Однако, религиозным благочестием секунд-майор Тютчев не отличался, однако построил в Овстуге не только господский дом, но и каменную Успенскую церковь (1776 г.), в которую впоследствии делал богатые вклады и не жалел средств на ее украшение. Ему, вероятно, было за что вымаливать прощение у Господа.

Екатерина Львовна — Брянская областная научная универсальная библиотека им. Ф. И. Тютчева

Екатерина Львовна Тютчева родилась 16 октября 1776 года. По материнской линии Федор Иванович был дальним родственником Льва Николаевича и Алексея Константиновича Толстых (дед Тютчева по матери — Лев Васильевич Толстой).

Бабушка Федора Ивановича по линии матери, Екатерина Михайловна, была родной сестрой известного полководца А.М. Римского-Корсакова. В 1788 году Екатерина Михайловна внезапно умерла, а ее муж, Лев Васильевич Толстой, отдал своих детей — трех сыновей и восьмерых дочерей — на учебу и воспитание в дома родственников.

Екатерина Львовна попадает в дом своей тетки по отцу, Анны Васильевны, мужем которой был граф Федор Андреевич Остерман, сын знаменитого дипломата и сподвижника Петра I, Андрея Ивановича Остермана. Федор и Иван Андреевичи Остерманы были последними представителями своего рода, поэтому по их просьбе и по указу Екатерины II фамилия Остерманов была передана их внучатому племяннику Андрею Ивановичу Остерману. Андрея Ивановича иногда называют дядей Федора Ивановича. Однако родство между ними было еще более дальним, чем с литераторами Толстыми. Однако свойство по женской линии на Руси всегда ценилось, поэтому у Тютчевых сохранились с ними самые теплые отношения. Федор Андреевич и Анна Васильевна Остерманы заботливо опекали свою племянницу и именно в московском доме Остерманов, расположенным между Солянкой и Воронцовым Полем, произошло ее знакомство с гвардии поручиком Иваном Николаевичем Тютчевым. В 1798 году они поженились и после свадьбы уехали в Овстуг.

Первый биограф Ф.И. Тютчева, его зять Иван Аксаков, характеризует Екатерину Львовну как «женщину замечательного ума, сухощавого нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитой до болезненности. Отчасти по принятому тогда в светском кругу обыкновению, отчасти может быть благодаря воспитанию Екатерины Львовны, в этом, вполне русском, семействе Тютчевых господствовал французский язык, так что не только все разговоры, но и вся переписка родителей с детьми и детей между собой, как в ту пору, так и потом, в течение всей жизни, велась не иначе, как по-французски. Это господство французской речи не исключало, однако, у Екатерины Львовны приверженности к русским обычаям и удивительным образом уживалось рядом с церковнославянским чтением псалтырей, часословов, молитвенников у себя, в спальной, и вообще со всеми особенностями русского православного и дворянского быта».

Екатерина Львовна отличалась консерватизмом взглядов, присущим многим московским дворянам, а ее сыновья, Николай и Федор, даже во взрослом возрасте казались ей большими либералами.

Несмотря на постоянные опасения за свою жизнь и здоровье, Екатерина Львовна дожила до преклонных лет: скончалась она в мае 1866 года, несколько месяцев не дожив до 90 лет. Похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище.

Биография Тютчева Федора Ивановича

Родился 5 декабря 1803 года в Орловской губернии. Отец Тютчева, Иван Николаевич, был помещиком среднего достатка. Детство будущий поэт провёл в Орловской губернии, а затем в Москве и Подмосковье. С четырёх лет Тютчева воспитывает его дядя Н. Хлопов, бывший крепостной. Мать Тютчева — Екатерина Львовна Толстая оказала большое влияние на воспитание своего сына.

Тютчев получил прекрасное домашнее образование, с 12 лет занимался переводами и писал собственные стихотворения.

С 1819 года Фёдор Иванович поступает в Московский университет на словесное отделение, где изучает литературу, историю, искусства, археологию.

В 1821 году Тютчев заканчивает университет и переезжает в Петербург для работы в Коллегии иностранных дел, а вскоре получает должность чиновника-дипломата и уезжает в Мюнхен. За границей Тютчев влюбился в Амалию Лер-хенфельд, но этот роман вскоре закончился.

В 1826 году Фёдор Иванович женится на Элеоноре Петерсон, ему приходится решать финансовые проблемы, материальные трудности усугубляют его положение.

С 1833 года Тютчев переведён на службу в Турин, чтобы избежать скандала из-за его романа с Эрнестиной Дёрнберг. Через пять лет умирает жена Тютчева. Эту потерю он тяжело перенёс, но вскоре вновь влюбился и без разрешения уехал в Швейцарию, чтобы обвенчаться, за что был уволен с придворной службы. Ещё пять лет он провёл в Германии, живя там как частное лицо.

В 1843 году Тютчев приезжает в Россию на несколько месяцев.

В 1844 году Фёдор Иванович возвращается на родину окончательно. Его восстанавливают в должности благодаря публицистике, в которой Тютчев доказывал великую миссию России в мировом историческом процессе.

В 1848 году Тютчев уже работает старшим цензором при министерстве иностранных дел.

С 1858 года Фёдор Иванович — председатель цензурного комитета при министерстве иностранных дел.

В это же время Тютчев активно занимается литературной деятельностью.

После Крымской войны (1853 — 1856 г. г.) Тютчев разочаровывается в политике российского государства.

В 1850 году Тютчев влюбляется ( ему тогда было сорок семь лет ) в два-дцатичетырёхлетнюю девушку Денисьеву, которая училась в одном институте с его дочерьми. Этот роман продолжался четырнадцать лет.

Общество осуждало связь Денисьевой с Тютчевым, от девушки отрекся отец, дети Тютчева и Денисьевой были незаконнорожденные, а всё это время Фёдор Иванович не разрывал связь со своей законной семьёй.

Денисьева очень тяжело переносила столь сложную личную судьбу. Она заболевает чахоткой и умирает в 1864 году. Тютчев считал себя виновником смерти любимой женщины, тяжело переживал, а потом возвратился к своей законной семье, уехав за границу.

В 1865 году поэт возвращается на родину. Вскоре умирают его сын и дочь (от Денисьевой), а также он хоронит свою мать. Позже умирают его сын и брат Николай, а также дочь Мария. Фёдор Иванович был раздавлен свалившимися на него несчастиями, его здоровье резко ухудшилось.

Тютчев умирает 27 июля 1873 года в Царском Селе, его хоронят в Петербурге.

Александр Осповат: Тютчев не считал себя русским поэтом и вообще поэтом. Он считал себя дилетантом | Программа: Фигура речи | ОТР

Николай Александров: После отвлечения на цикл фильмов «Книжное измерение», в котором речь шла о книге в самых разных сферах ее существования, в самых разных ипостасях, мы вновь возвращаемся в рамки программы «Фигура речи», которая посвящена языку, смыслам выражения в самых разных областях гуманитарного знания. И сегодня у нас в гостях филолог, историк литературы Александр Осповат. Речь пойдет о проблеме весьма специфической. Мы будем говорить, конечно же, о художественном языке Тютчева, но, с другой стороны, в центре нашего внимания будет и биография Федора Ивановича Тютчева. Александр Осповат – гость программы «Фигура речи».

Александр Львович, здравствуйте.

Александр Осповат: Здравствуйте, Николай Дмитриевич.

Николай Александров: Языку, смыслу, тексту как средоточию разных смыслов посвящена эта программа. И очень часто бывает, что художественный текст и текст биографический представляют некое единство. Действительно, биографию человека можно читать как текст. И самое любопытное, что иногда (а на самом деле всегда) биография становится текстом только после смерти человека. Собственно, на этом построен роман как один из излюбленных жанров и XIX века, и XX. И сегодня мы попробуем посмотреть, что такое текст биографический и текст художественный. И я знаю, что вас в последнее время интересует творчество, жизнь, судьба Федора Ивановича Тютчева. Давайте попробуем на это посмотреть. Каким образом язык художественный, язык биографический, биографические жесты (если уж рассматривать какие-то знаки) влияют, во-первых, на судьбу человека и, во-вторых, на восприятие этой судьбы современниками и затем уже потомками, в данном случае – Федора Ивановича Тютчева.

Александр Осповат: Давайте попробуем. Здесь есть целый ряд сложностей, которые будем постепенно если не преодолевать, то во всяком случае обозначать. Начнем с того, что Тютчев – вундеркинд, родившийся в старомосковской семье и окруженный очень прочным и плотным ритуалом и преданием, свойственным этой семье.

Николай Александров: Александр Львович, а вот сразу – это миф или нет? Ведь у нас есть Александр Сергеевич Грибоедов, например. И выясняется из изучения его творчества, что необыкновенная талантливость и даже гениальность Грибоедова, которая якобы проявилась в самом раннем возрасте, на самом деле должна иметь некоторые важные поправки, что уж не так все рано началось. Применительно к Тютчеву это миф или нет?

Александр Осповат: Конечно, это могло быть преувеличено современниками и тем более потомками, но смотрите сами. Учитель Тютчева Семен Егорович Раич говорил, что по тринадцатому году Тютчев читал на трех языках. Это можно было бы поставить под сомнение, если не то обстоятельство, что в 15 лет, когда стихотворение Тютчева было прочтено профессором Мерзляковым на заседании общества любителей российской словесности, его приняли в это общество. Это единственный человек за всю историю общества любителей российской словесности, которого приняли а) в 15 лет б) вообще без всяких публикаций. В это общество не так легко было вступить. Ну, и вот эта документальная деталь скорее склоняет нас к мысли о такой незаурядности юношеского дарования.

Он считался таким юнейшим московским дарованием. Поступил в 16 лет в Императорский московский университет. Но здесь тоже довольно существенно, что это были годы, когда в Петербурге был свой молодой гений, гораздо более известный, печатавшийся к тому времени, когда Тютчев только-только начинал, печатавшийся уже очень активно. Не буду называть его имя. Оно и так понятно, кто. И вот эта густая и тяжелая тень такого соперничества, если угодно, двух юнейших дарований, московского и петербургского, обусловила целый ряд не только биографических, но и творческих особенностей Тютчева.

Дело все в том, что Тютчев очень рано уехал из России, в 19 лет, закончив Московский университет. И 22 года прожил в Мюнхене, где он был причислен к дипломатической миссии, в общем, не обременяя себя никакими особенными обязанностями, пользуясь, конечно, покровительством посла. Но, проживая 22 года в Мюнхене, Тютчев (и это очень важно понять) не говорил по-русски. Ему не с кем было говорить по-русски. Просто не с кем. Круг общения в Мюнхене, дипломаты, говорили по-французски, естественно. Конечно, по-немецки тоже. Обе жены Тютчева не знали русский язык, прекрасно знали немецкий и французский. Его возлюбленные тоже не владели этим языком.

И давайте представим себе: человек с 19 до 42 лет говорит только на двух языках, преимущественно французском, а стихи пишет только по-русски. И вот старая затертая и дискредитированная формула «Поэзия – это язык богов» в данном случае может быть понята нетривиальным образом. Русский язык для него был языком поэзии и только поэзии.

Николай Александров: А если попытаться охарактеризовать этот язык, тем более мы уже назвали такое своего рода соперничество двух гениев, московского и петербургского, которых, в общем-то, судьба сведет же, и довольно любопытно об этом поговорить.

Александр Осповат: Но, кстати говоря, заметим, что они никогда не встречались. Они могли встретиться, но никогда не встречались. В 1930 году они оба были в Петербурге, оба были в одном и том же салоне, но Пушкин был на 2 дня раньше, Тютчев был на 2 дня позже, и никогда не виделись. А есть миф, который усердно развивается, о том, что Пушкин (тоже москвич) якобы они могли встречаться в танцевальном классе у одного из ведущих преподавателей танцевального дела. Но все это остается мифом.

Когда мы говорим «соперничество», здесь подразумевается какая-то сознательная коммуникация и противопоставление. У Тютчева есть целый ряд высказываний о Пушкине – как крайне почтительных, так и весьма негативных. В частности, есть смешная запись его беседы с третьестепенным или четырестепенным русским драматургом, где он сказал, что «я вообще в «Евгении Онегине» не нахожу никаких достоинств», повторяя аргументацию (я сейчас ее не воспроизвожу) отзывов его московских профессоров.

Но в чем это соперничество (или даже не соперничество, а противопоставление) проявилось в наибольшей степени? Это в том, что, начиная с середины 1820-х годов, когда Тютчев жил в Мюнхене, а Пушкин уже стал фактически великим поэтом, так его признавали, Тютчев сделал решительный шаг в сторону от доминировавшей, главенствующей и общепризнанной школы в русской поэзии, которую принято называть школой гармонической точности. И вот это удивительное смысловое наполнение стиха, к которому стремились классики школы гармонической точности (и Пушкин, и Баратынский, и многие другие), вот от этого Тютчев уходит. Он, во-первых, ставит (сознательно или бессознательно, мы не знаем) на первое место двусмысленность или трехсмысленность употребляемого им стихотворного слова. Смыслы тютчевской поэзии начинают вибрировать, начинают колебаться. Мы никогда не можем с точностью определить не только словарное значение, но и объем того понятия, который был вложен в тютчевский стих.

Например, к вопросу о двусмысленности. Есть очень известное стихотворение Тютчева «14 декабря 1825 года», где он выразил, как принято считать, свое отношение к восстанию декабристов. И, в частности, там есть такие два стиха, две строки:

Народ, чуждаясь вероломства,

Поносит ваши имена.

Что мы здесь имеем? Прямую этическую оценку («чуждаясь вероломства»). И одновременно мы имеем предикат «поносит». То есть народ, выражающий свою этическую оценку, именно поносит. А предикат «поносит» транслирует негативную эмоцию по отношению к тому самому народу, который выражает справедливую или несправедливую, но вот эту оценку. И очень сильно сдвигается строй поэтического хода, строй поэтической мысли. И мы, анализируя это стихотворение, должны учитывать обе стороны – и этическую оценку, и ту оценку, которую вкладывает автор, описывая реакцию народа как «поносит». Конечно, это было сознательно.

Другой пример. В пейзажном стихотворении, которое Тютчев написал уже позднее, есть такой образ некоторого наблюдателя, которого призывают войти в лес и сесть под корнями деревьев. И через несколько строк появляется такой образ: «Над нами бредят их вершины». Это эффект параномазии, потому что «бредят» естественным образом ассоциируется у нас с «бродят». Но они не бродят, они бредят. А, может быть, и бродят. И вот этот эффект параномазии, который будет в поэзии конца XIX века и XX века чрезвычайно востребован и вообще будет считаться некоторым открытием этой поэзии, это сделал Тютчев.

Николай Александров: Александр Львович, а если обращаться уже к восприятию и к некоторым хрестоматийным вещам, потому что до сих пор, кстати, в школьном сознании Тютчев считается представителем «философской лирики» (как бы мы ни понимали это слово), и одним из примет этой философской лирики считается некий параллелизм. Описание, оно может быть пейзажное, оно может быть простое и бытовое («Она сидела на полу и груду писем разбирала»), которое ведет к кому-то обобщающему выводу, похожему на моралите, но на самом деле иногда это не моралите, а это просто переход восприятия в совершенно иную плоскость. Насколько это было ново для поэзии XIX века? Опять-таки, учитывая, что у нас существуют примеры и философской поэзии XVIII века, как западной, так и российской.

Как это воспринималось современниками и почему это вдруг стало таким хрестоматийным признанием, одной из основополагающих черт тютчевской поэтики?

Александр Осповат: Это хороший и сложный вопрос. И тоже коротко его коснемся. Во-первых, для истории восприятия Тютчева чрезвычайно важен тот процесс, который шел совершенно вне его контроля. А именно. Течение русской литературы подчиняется цикличности: эпоха прозы, эпоха поэзии, эпоха прозы, эпоха поэзии, и так далее. Это с целым рядом исключений более-менее можно считать законом. Тютчев начинал в эпоху поэзии. 1830-1840-ые года – это эпоха прозы, когда после смерти Лермонтова Белинский пишет, что любая средняя проза гораздо лучше любой хорошей поэзии. И поэзия не пользуется общественным кредитом. Тютчев в этот момент делает очень важный биографический жест, почти незамеченный. С ним беседует один из русских, оказавшихся в Мюнхене. И в журнале «Ойропа», публикуя свой материал, этот русский пишет: «В частности, с Шеллингом общался русский поэт Тютчев». Высказывание «русский поэт» — это Тютчева привело в какую-то такую немереную ажитацию. И он устроил скандал. Он не считал себя русским поэтом. Не в том дело, что русским, а вообще поэтом. Он считал себя дилетантом. Он вышел из игры в литературную номенклатуру. И вышел из того потока литературы, который сколько-нибудь волнует читателя. Читателя не волновала поэзия, а Тютчев и не называл себя поэтом никогда.

Николай Александров: Но здесь нужно еще все-таки учитывать, что само представление о профессиональном литераторе и профессиональном поэте, в общем, относительно недавнее.

Александр Осповат: Оно недавнее. Но поэтом называл себя и Ломоносов, и Сумароков, да? Понимаете, вообще «я не поэт». У Тынянова есть замечательная работа, где он пытается, не зная об этих словах, определить позицию Тютчева как дилетанта. Это очень удобная позиция. Тютчев вообще был действительно дилетант. И он был дилетант в области дипломатии, не прославился ничем, он был дилетант и когда он строил свои исторические геополитические фантазмы, которые не имели никакого отношения ни к действительности текущей, ни к будущей. И он считал себя дилетантом в поэзии. То есть как бы чуточку отстраняясь или не чуточку отстраняясь от общего движения. Ведь неслучайно стихотворения Тютчева в 1830-1840-е годы появлялись под заголовком «Стихотворения, присланные из Германии», с чужой страны. Речь шла о том, кто находится вне России, пишет по-русски. И это ниша, которую он сам себе нашел. Хотя заглавие, может быть, придумал Вяземский (да и Пушкин подхватил), но позиция его была именно такова.

Теперь к вопросу о философской лирике. Это определение сейчас уже потеряло всякий смысл. Потому что все можно назвать философской поэзией, понимаете? Но в 1850-х годах, когда Некрасов открыл Тютчева, а Некрасов не только был великий поэт, но и великий читатель, и открытие Тютчева для него имело и личный характер. Он взял…

Николай Александров: Хотя ранг второстепенный – это некрасовская вещь.

Александр Осповат: Хотя статья кончается тем, что на самом деле Тютчев принадлежит к первостепенным русским поэтам. Назвал так, а в конце сказал «да нет, я не прав». Он нашел у Тютчева очень много вещей, которые возьмет к себе. Тютчев ведь был реформатором русского поэтического языка, допуская чрезвычайно ответственные и сомнительные, на взгляд современников, эксперименты с ритмикой и метрикой. Отказываясь от школы гармонической точности, если угодно, чуть-чуть я переброшу мостик к этому, он разрушал обычное строение стиха.

Николай Александров: То есть чем занимался Катенин?

Александр Осповат: Катенин этим занимался, но Катенин занимался в рамках своей школы. Это отдельный и очень интересный пример. Но Тютчев просто рассекал анапесты амфибрахием, вводил паузы, нарушал законы строения ямба. В основном ямбом он писал. И Некрасов почувствовал в этом тот прием, который для него будет чрезвычайно существенен.

Кроме того, возвращаясь, опять-таки, к началу 1850-х годов, да, в 1854 году выходит сборник Тютчева, и это открытие нового поэта. Но это начинается поэтическая эпоха. То есть Тютчев попал в струю. Каковы бы не были его стихотворения, их начали читать, оценивать, восторгаться или не восторгаться так же, как начали читать и других поэтов. Этот период продолжался недолго. Где-то в 1860-х годах он кончился. И до смерти Тютчева уже русская проза снова взяла верх над стихом. И Тютчев как поэт отодвигается в сторону. Второй сборник его стихотворений был не то, что наполовину распродан. Почти все экземпляры остались неизданными.

Николай Александров: На самом деле «Вечерние огни» Фета тоже пролежали в магазинах до начала XX века.

Александр Осповат: Да, тоже пролежали. Так вот, с вашей подсказки вернемся к философской поэзии. Фет был одним из тех немногих оценщиков Тютчева, который сказал, что философской поэзии как таковой у Тютчева нет. Тютчев берет слово, и это слово играет такими богатыми смысловыми оттенками, что мы готовы воспринимать это как некоторую философскую мысль. Но преимущество поэзии в том, что великий поэт, каковым был Федор Иванович, отнюдь не обязан… и, более того, когда он пытается считать себя обязанным излагать какую-то философскую мысль, у него ничего не получается. У Тютчева это в политических стихах. Вот там он… «И не пора ль, перекрестясь, ударить в колокол в Царьграде». Сейчас это выглядит пародией. Но это написал великий поэт, поддавшись некоторым своим собственным даже не иллюзиям, а каким-то навязанным ему самим же собой представлениям.

Для тютчевских философских стихов, которые относят к этому рангу, мы всегда можем найти источник. Для большинства тютчевских стихов мы знаем источник. Да, естественно, войны переделываются, иногда превосходят подлинник. А если мы не знаем этого источника, то значит мы просто его еще не нашли. И споры о шеллингианстве Тютчева, насколько он поддавался философии Шеллинга… они были хорошо знакомы. И Шеллинг о нем отзывался с теплотой до какого-то времени. Но речь ведь идет о том, что в одном стихотворении Тютчев будет варьировать мысли Шеллинга на свой лад, в других – опровергать. Он может брать свое богатство из любого источника. Он был человек очень образованный. И клавиатура, которой он пользовался, была очень широка.

Для философской лирики принято искать костяк, стержень. Вот стержень философской лирики Тютчева. Ее нет.

Николай Александров: Александр Львович, здесь хочется сделать одну небольшую ремарку, для того чтобы расставить акценты в этой достаточно серьезной и важной теме. Если говорить вообще о соотношении поэзии и философии и так далее. Не будем обращаться в далекие от Тютчева времена, хотя и не очень далекие. Посмотрим на его младших современников, тем более ему изначально знакомых. С которыми он пересекался или не пересекался – это уже другое дело. Но если мы упомянули в самом начале кружок Раича, следовательно, московский любомудрый Владимир Федорович Одоевский, московские шеллингианцы так или иначе находились в русле некоторых идей, которые, разумеется, были знакомы Тютчеву. Но я вот что хочу сказать. Дмитрий Владимирович Веневитинов отстаивал поэзию мысли. Пушкин писал о Баратынском. И, кстати, поздний Баратынский тоже вроде бы приближается. Что «Баратынский хороший, ибо мыслит». Вот в эту парадигму, в это обозначение вписывается Тютчев или нет? И можно ее обозначить или нет?

Александр Осповат: Вы знаете, вообще когда поэты говорят друг о друге, это нельзя брать на веру безусловно, а надо подвергать анализу.

Николай Александров: Александр Львович, огромное вам спасибо за беседу.

Александр Осповат: Спасибо.

Кем была последняя любовь Тютчева, которая сделала известного поэта своим пленником

«Любила ты, и так, как ты, любить — // Нет, никому еще не удавалось!» — эти строки из стихотворения, который Федор Тютчев посвятил своей возлюбленной Елене Денисьевой. За 14 лет отношений Елена Александровна родила поэту 3 детей, а он, хоть и написал про нее немало строф, даже не захотел печатать стихи в ее честь, боясь огорчить законную жену. Об этом решении поэт позже горько пожалел.

Мы в AdMe.ru не смогли пройти мимо истории Елены Денисьевой — женщины, от которой все отвернулись, но она не сильно переживала из-за этого, потому что «ей нужен был только сам Тютчев и решительно ничего, кроме него самого».

Детство и воспитание институтки

Елена Денисьева, которую дома ласково называли Лелей, была из старинного обедневшего дворянского рода. Девочка рано лишилась матери, а с мачехой отношения не сложились. Лелю под свое крыло взяла тетка Анна Дмитриевна, инспектриса Смольного института благородных девиц, где главное внимание уделяли нравственному воспитанию институток.

Денисьева училась в Смольном, но жила не вместе с остальными воспитанницами, а на казенной квартире Анны Дмитриевны. Тетка, отличавшаяся суровым и властным нравом, всем сердцем любила Лелю и проявляла к ней большую снисходительность. Обычно матери или опекунши строго следили за светской жизнью девушек. Но Анна Дмитриевна рано начала вывозить племянницу на балы, оставляла ее один на один с обществом, а сама уходила играть в карты.

Елена сполна пользовалась дарованной свободой: пропускала занятия и иногда подолгу гостила в разных богатых петербургских домах, где царила светская богема. Остроумная, веселая и энергичная Денисьева пользовалась успехом и купалась в лучах внимания множества блестящих поклонников.

Знакомство с дважды женатым поэтом

В институте Леля подружилась с Дашей и Катей — дочерями Федора Ивановича от первого брака. Через них она и познакомилась с отцом: Тютчев регулярно навещал девочек в Смольном, а Даша и Катя часто ездили домой и брали с собой Денисьеву.

Обычно Тютчев влюблялся с первого взгляда, но с Еленой все было по-другому. Увлечение поэта нарастало в течение 5 лет, пока не вызвало со стороны Денисьевой «такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную и энергическую любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником…».

В августе 1850 года 47-летний Тютчев, его старшая дочь Анна и 24-летняя Денисьева отправились в небольшую поездку в Валаамский монастырь. К тому времени между поэтом и девушкой уже вспыхнула искра, но никто ничего не подозревал, даже жена Тютчева Эрнестина Федоровна.

А в марте 1851 года весь Петербург всколыхнул скандал: оказывается, институтка Денисьева тайно встречалась с отцом своих подруг и вот-вот от него родит! Тут же полетели головы, но последствия не затронули Тютчева, а обрушились только на Елену: перед ней закрылись двери всех домов, где она до этого была желанной гостьей. Ее тетку Анну Дмитриевну уволили из института благородных девиц, а отец Лели в гневе отрекся от дочери и запретил родственникам общаться с ней.

Беременная Елена поселилась вместе с любящей и преданной Анной Дмитриевной на съемной квартире. Через несколько месяцев у нее родилась девочка, которую она назвала в свою честь.

Жизнь с Тютчевым

Денисьева подарила поэту 3 детей: дочь и 2 сыновей. Всех их она записала под фамилией отца, но это не отменяло их незаконного происхождения и не давало никаких привилегий.

Сама Елена Александровна тоже представлялась Тютчевой и считала именно себя его настоящей женой. Тот факт, что за 14 лет поэт так и не повел ее под венец, Денисьева объясняла очень просто: «Я обречена всю жизнь оставаться в этом жалком и фальшивом положении, от которого и самая смерть Эрнестины Федоровны не могла бы меня избавить, ибо четвертый брак Церковью не благословляется».

Запрет на четвертый брак — это вымысел Денисьевой. К тому же Тютчев был женат всего 2 раза. Известно, что он любил Эрнестину и не хотел разводиться с ней. Но, видимо, только так могла себя утешить Елена Александровна.

Законная жена Тютчева все 14 лет была эталоном редчайшего самообладания. Эрнестина Федоровна делала вид, что не знает о второй семье супруга, хотя их отношения практически целиком свелись к переписке, потому что Тютчев большую часть времени проводил с Лелей. Сам же поэт страдал от острого чувства вины перед обеими женщинами. Но не потому, что изменял и той, и другой. Федора Ивановича терзала мысль, что он не отдает себя каждой из них всецело, до конца.

Несмотря на то что друзья и семья отвернулись от Елены Александровны, женщина не стала затворницей. Она сопровождала любимого в поездках в Москву, а с годами вошла в круг близких друзей Тютчева. Денисьева даже участвовала во встречах Федора Ивановича с государственными и политическими деятелями. А незадолго до кончины Денисьевой пара не раз путешествовала по Европе. Леля особенно дорожила этим совместным отдыхом, потому что только тогда Тютчев был «в полном и нераздельном ее обладании».

Трагический финал

Елена Ручкина в образе Денисьевой и Василий Лановой в роли Тютчева.

Отношения 2 влюбленных не были безоблачными. По признанию самого Федора Ивановича, Леля ни во что не ставила его стихотворения, кроме тех, в которых говорилось о его чувствах к ней. Однажды, когда пара была в Бадене, Елена Александровна попросила Тютчева заняться повторным изданием стихов и поставить во главе этого сборника ее имя.

Поэту показалось, что Денисьева слишком многого хочет: «Зная, до какой степени я весь ее, ей незачем было желать и еще других, печатных заявлений, которыми могли бы огорчиться или оскорбиться другие личности». Разумеется, Тютчев боялся огорчить этим жену Эрнестину. Влюбленные поссорились, и Елена сказала, что Федор Иванович еще пожалеет о своем решении, но будет уже поздно. Так оно и вышло.

22 мая 1864 года Елена Александровна родила второго сына — Николая. Сразу после родов у нее начал быстро развиваться туберкулез. Опечаленный и подавленный Тютчев посвятил все свое время уходу за Денисьевой, а 4 августа она скончалась на его руках. Через год из-за скоротечной чахотки ушли из жизни старшая дочь Лена и новорожденный Коленька.

Тютчев был вне себя от горя. Его близкий друг Георгиевский вспоминал, как поэт «жестко укорял себя в том, что он все-таки сгубил ее и никак не мог сделать счастливой в том фальшивом положении, в какое он ее поставил».

А что вы думаете о такой жертвенной любви, какую испытывала Денисьева к Тютчеву?

Не пара? Тютчев и Некрасов

Иван Толстой: Мы с Борисом Михайловичем Парамоновым рассуждаем о книгах и авторах. В этом году мы сосредоточились на XIX веке. Мой собеседник предложил взять в этот раз литературную пару: Тютчев и Некрасов. Признаться, гораздо привычнее было бы впрячь в одну телегу Некрасова и Фета: их традиционно противопоставляли, гражданская поэзия и чистая лирика, тяжелая крестьянская доля и шепот – робкое дыханье – трели соловья. Некрасова выдвигали и прославляли именно в пику Фету, это была показательная, извините за выражение, дихотомическая пара.

Борис Парамонов: Ну, во-первых, Тютчев отнюдь не «чистая лирика» в уничижительном понимании поклонников гражданственной поэзии. Тютчев, может быть, не менее чужд гражданственно озабоченным читателям, чем Фет, но кто же будет утверждать, что его поэзия полна очень серьезного интеллектуального содержания, у него эти самые соловьи не водятся.

Иван Толстой: Ну, если не соловьи, то пейзажи во всяком случае присутствуют, пейзажная лирика, что называется, на романсы пошедшая: «Еще в полях не стаял снег…» хотя бы. Или хрестоматийное «Люблю грозу в начале мая…». А его шедевр «Есть в прелести осенних вечеров…»? В академическом издании Тютчева есть список романсов на его слова. Я сейчас листал: двадцать с лишним страниц мелкого шрифта.

Борис Парамонов: Пейзажи у него редки, обычно природная картина выступает некоей метафорой глубоко философического содержания. Тютчев – поэт-мыслитель, нравится нам или не нравится его мысль. Тютчев – поэт-тяжеловес, его не страшно выпустить на ринг против соперника любой весовой категории. А Фету, согласен, на ринге делать нечего, хотя «по жизни», как сейчас говорят, он был человек вполне серьезный и даже хозяйственный. Я бы сказал, не менее хозяйственный, чем Некрасов, которого злопыхатели сравнивали с Чичиковым, утверждая, что своего миллиона он не упустит.

Некрасов своего миллиона он не упустит

Иван Толстой: Надеюсь, Борис Михайлович, мы об этом Некрасове – расторопном журнальном издателе и вообще деловом человеке – сегодня поговорим. Он ведь был не менее интересен за пределами своей поэзии, явил собой некий новый русский тип.

Борис Парамонов: Да, непременно. Но сейчас компаративистика Некрасов – Тютчев. Тут еще одна немаловажная деталь: это ведь именно Некрасов запустил Тютчева на видимую орбиту русской поэзии, напечатав в 1850 году в своем «Современнике» статью «Второстепенные русские поэты», подчеркнув при этом, что второстепенными он их называет по их безвестности, отнюдь не по достоинству. И к этой статье он приложил ту подборку тютчевских стихов, которые в своем еще «Современнике» опубликовал Пушкин в 1836 году. Но тогда, как мы знаем, эти стихи не обратили на себя внимания, а некрасовская статья пятнадцать лет спустя свою роль сыграла. Сам же Тютчев, этой статьей сдвинутый с места, преодолел свой публикаторский блок и в 1854 году выпустил-таки книгу стихов.

Ну и наконец, еще одно соображение, заставившее меня выставить именно эту пару – Некрасов и Тютчев. Это известная статья Мережковского «Две тайны русской поэзии», 1915, кажется, года. Статья важная именно в плане принципиального сопоставления и противопоставления Некрасова и Тютчева.

Поговорим об этой статье. Мережковский, как всегда, усматривает в этом сопоставлении излюбленную свою дихотомию: земное и небесное, действие и созерцание, вера и безверие. И опять-таки заговаривает о бессознательной религиозности русской интеллигенции и русского освободительного движения, вполне понятно причисляя Некрасова к идейным вдохновителям оного. А Тютчев у него оказывается, страшно сказать, атеистом: глубоким, философичным, даже метафизическим, но атеистом. Ну, или так скажем: Тютчев если и не атеист, то во всяком случае не христианин, а язычник на античный лад. И как всегда, Мережковский видит русскую культурную задачу в том, чтобы объединить два этих потока, эксплицировать эту бессознательную религиозность, ввести ее в план сознания. Дадим Мережковского текстуально:

Тютчев если и не атеист, то во всяком случае не христианин, а язычник на античный лад

Диктор: Некрасов весь в бессознательном действии; Тютчев – в созерцании бездейственном. У Некрасова религиозное народничество революционное, во имя России будущей; у Тютчева – консервативное, во имя России прошлой (…).

О самом Некрасове можно бы сказать то же, что он сказал о Чернышевском:

Его послал Бог гнева и печали

Рабам земли напомнить о Христе.

О Христе – о свободе. А Тютчеву и Христос напоминает о рабстве:

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

Борис Парамонов: То есть, по Мережковскому, подчеркнем, русская либеральная и даже революционная интеллигенция религиозна, несет в себе дух Христов, хотя на словах исповедует всяческий нигилизм. Но настоящий нигилист у Мережковского – Тютчев, по сравнению с которым интеллигентские святцы с Боклем, Бюхнером и Молешоттом предстают поистине детским лепетом.

Мережковский далее:

Диктор: Есть два рода людей. Одни верят или знают (тут знание и вера одно и то же), что, несмотря на всю неправду и зло мира, он все-таки в корне добр: «Все добро зело». А из веры в добро – и воля к добру:

Сейте разумное, доброе, вечное!

Это – христиане, не в историческом временном, а в метафизическом, вечном смысле, хотя бы они во Христа не верили.

Другие верят или знают, что мир в корне зол: «Всё зло зело», всё к худу. Сколько ни сей доброе, вырастет злое. Это – не христиане, опять-таки в смысле вечном, хотя бы они во Христа и верили.

К первому роду людей принадлежит Некрасов, ко второму – Тютчев. Некрасов извне атеист, внутри верующий; Тютчев извне верующий, внутри атеист.

Но как ни противоположны они, а в какой-то одной точке, именно здесь, в вере сходятся. Если бы Некрасов хотел, а Тютчев мог верить, это была бы одна вера.

они именно здесь, в вере сходятся. Если бы Некрасов хотел, а Тютчев мог верить, это была бы одна вера

Борис Парамонов: И еще один мотив выделим в трактовке Тютчева Мережковским: он находит у него некий культ вечной женственности, матери Земли, если угодно, то есть обожествление плоти мира – любимейшая тема Мережковского. И тут новая параллель с Некрасовым, якобы уловившим это у Тютчева:

Диктор: Да, Некрасов понял тайну Тютчева: вечную влюбленность, Вечную Женственность:

Нет, моего к тебе пристрастья

Я скрыть не в силах, мать-земля! –

говорит Тютчев, и мог бы сказать и Некрасов.

Ты, ты, мое земное Провиденье! –

кому и кем это сказано, возлюбленной – Тютчевым или матери – Некрасовым? Земле-Возлюбленной или Земле-Матери?

Оба верят в землю, оба любят землю. Но земля Некрасова – родная, дневная, здешняя:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа, –

та самая, которую так хотел и не мог полюбить Тютчев. А земля Тютчева – чужая, ночная, нездешняя:

Край иной – родимый край.

Некрасов любит землю, как тело матери, Тютчев – как тело возлюбленной. Вечная Матерь – Вечная Возлюбленная. Одна – Земная, другая – Небесная. Сейчас их две, но будет одна: Небесная будет Земной.

Кто это? Что это? Оба не поняли.

Если бы Некрасов понял, что свобода есть Бог; если бы Тютчев понял, что любовь есть Бог, то соединились бы две тайны русской поэзии.

Оба не поняли. Отцы не поняли, дети не понимают, – может быть, внуки поймут?

Борис Парамонов: Ну, вот мы с вами, Иван Никитич, те самые внуки, даже правнуки, скорее, – давайте понимать.

Я бы так сказал: все эти антитезы Мережковского говорят больше о нем и его любимых мыслях, чем о Некрасове и Тютчеве. На любую тему он стремится наложить свои излюбленные схемы, кругом у него Христос и антихрист, любовь земная и любовь небесная, дух и плоть. После Мережковского, о чем бы он ни писал, хочется на любую из взятых им тем пролить некий холодный душ. Вот давайте сейчас посмотрим, что говорили о Некрасове и Тютчеве трезвые ученые-литературоведы, наши излюбленные эксперты, формалисты Тынянов и Эйхенбаум. Начнем с Некрасова, то есть с Эйхенбаума, написавшего о нем работу в 1922 году. В Некрасове усматривали некий вызов формальному методу: мол, слабо формалистам истолковать Некрасова в их методологии, потому что у него все в содержании, а не в форме. Форма у Некрасова заведомо слабая, соглашались его поклонники, – он берет содержанием, мыслью своей, идеей. С этим сюжетом столкнулись еще поэты Серебряного века, как известно, испытавшие влияние Некрасова, причем, едва ли не главные из этих поэтов – Блок и Андрей Белый. Тогда же Гумилев сказал, опровергая известный предрассудок: ничего подобного, содержание у Некрасова неинтересно и второстепенно, всё это архаическое народничество, а интересна у него именно форма, приемы стихосложения, оглушительно новые для его времени.

в стихах Некрасова поэзия и не ночевала, его стихи – это жеваное папье-маше, политое раствором едкой водки

Вот в этом ключе работает и Эйхенбаум, увидевший у Некрасова очень смелое формотворчество. Он приводит известные слова Тургенева, говорившего, что в стихах Некрасова поэзия и не ночевала, что его стихи – это жеваное папье-маше, политое раствором едкой водки. Словом, было у эстетов общее мнение, что стихи Некрасова – вообще не стихи, а рифмованная проза. Эйхенбаум берется это общее мнение опровергнуть, но, прежде чем приступить к собственному анализу, он ссылается на работу о Некрасове известного адвоката и литературоведа-любителя С. А. Андреевского, находя ее поучительной. Давайте и мы заглянем в Андреевского.

Диктор: Кто-то, в похвалу Некрасову, высказал, что достоинство его произведений состоит именно в том, что будучи переложены в прозу, они, ввиду своей содержательности, ничего бы не потеряли. Предательская похвала! Ведь в таком случае возникает неизбежный вопрос: зачем же они были написаны стихами? Стихотворная форма есть законченный вид искусства, имеющий свою особенную область. Вне этой формы предметы поэзии делаются неузнаваемыми. Одна лишь музыкальная речь способна передать и запечатлеть некоторые неуловимые настроения; с разрушением мелодии все исчезает. А у Некрасова действительно добрых две трети его произведений могут быть превращены в прозу и не только ничуть от этого не пострадают, но даже выиграют в ясности и полноте. Есть целые страницы, которые стоит только напечатать без абзацев, с самой незначительной перестановкой слов, с прибавлением двух-трех союзов, и никто не узнает, что это были стихи.

Борис Парамонов: И Андреевский приводит выразительный пример – отрывок из поэмы Некрасова «Русские женщины» – этого едва ли не священного текста русских интеллигентов старого времени.

Иван Толстой: Я помню, у Горького в «Жизни Клима Самгина» есть такая сцена: Клим, еще подросток, видит, что у его брата Дмитрия заплаканные глаза. Оказывается, отец ему прочел только что «Русских женщин» Некрасова.

Борис Парамонов: Но не все даже тогдашние интеллигенты были столь чувствительны. Вот Андреевский препарирует эту поэму:

Диктор: Старик говорит: Ты о нас-то подумай! Ведь мы тебе не чужие люди: и отца, и мать, и дитя, наконец, ты всех нас безрассудно бросаешь. За что же?

– Отец! Я исполняю долг.

– Но за что же ты обрекаешь себя на муку?

– Я там не буду мучиться. Здесь ждет меня более страшная мука. Да ведь если я, послушная вам, останусь, меня разлука истерзает. Не зная покоя ни днем, ни ночью, рыдая над бедным сироткой, я все буду думать о моем муже, да слышать его кроткий упрек…

Борис Парамонов: И тут Андреевский раскрывает карты, он пишет: «Как видите, здесь нет ни малейшего следа мелодии, а между тем это почти буквальное перепечатывание нижеследующих сомнительно-музыкальных строк:

Старик говорил: «Ты подумай о нас,

Мы люди тебе не чужие:

И мать, и отца, и дитя, наконец,

Ты всех безрассудно бросаешь,

За что же?» – Я долг исполняю, отец!

– «За что ты себя обрекаешь

На муку?» – Не буду я мучиться там!

Здесь ждет меня страшная мука.

Да если останусь, послушная вам,

Меня истерзает разлука.

Не зная покоя ни ночью, ни днем,

Рыдая над бедным сироткой,

Все буду я думать о муже моем,

Да слышать упрек его кроткий…

Вот Эйхенбаум и отталкивается от этого анализа, исходит из него: действительно, как оценить поэта, если его стихи без вреда и зазора перекладываются прозой? Андреевский недоброжелателен к Некрасову, говорит Эйхенбаум, но это и полезно: враги всегда видят яснее то или иное чуждое им явление, чем друзья и апологеты. Так Андреевский, желая принизить Некрасова, сказал, что он возвел в крупное литературное явление жанр стихотворного фельетона. Но это не минус, а плюс Некрасову! – возражает Эйхенбаум. Он обновил стих, сделал его вновь ощущаемым, вывел из той гладкописи, к которой свели его эпигоны Пушкина. Это обычный ход литературной эволюции, как мы теперь знаем из работ тех же формалистов: чтобы привлечь внимание к чему-либо – в данном случае к стихам, – надо их «остранить», сделать необычными, вывести из канона, снять с них патину штампов и клише. Вот это и проделал Некрасов, говорит Эйхенбаум.

Некоторые подробности:

Диктор: Некрасов не просто «приспособился» (…), а создал именно тот тип поэзии, который был необходим для создания ново­го восприятия. Необходимо было создать это новое воспри­ятие, чтобы поэзия имела слушателей, потому что слушате­лей поэзия должна иметь. «Толпа» часто значит гораздо больше в жизни искусства, чем «избранный круг» профес­сионалов и любителей.

«Толпа» часто значит гораздо больше в жизни искусства, чем «избранный круг» профес­сионалов и любителей

Борис Парамонов: И Эйхенбаум находит параллель Некрасову в европейской поэзии – это Беранже, о котором тоже с ухмылкой говорили французские эстеты.

Диктор: Некрасов, как и Беранже, понимал, что в этот момент голос толпы, а не «избранных», был голосом истории. Некрасов спасал поэзию тем, что как бы врывался в нее с улицы, не считаясь с традициями. На самом деле он при­шел не с улицы, а из самой литературы. Важно не забывать, что начал он с самой традиционной, «высокой» поэзии и старательно повторял ее штампы (сборник «Мечты и зву­ки», 1840) (…), Некрасов, как и Беранже, быстро увидел, что на этом пути спасения нет – что история требует другого. Надо было искать новых приемов, новых методов и в области стиха, и в области жанра. Надо было создавать новый поэ­тический язык и новые поэтические формы, потому что искусство живо восприятием, а Тебальды и Вероники (баллада «Ворон») уже не ощущались. В такие моменты является пародия – «Текла» должна превратиться в «Феклу».

Борис Парамонов: Вот тут и начинается реабилитация пародии, взятой как средство обновления стиха.

Диктор: Стихотворные фельетоны, водевили и пародии явились результатом прикосновения Некрасова к традиционной поэзии. Он должен был (как Беранже) пройти через период поэтических штампов, чтобы оттолкнуться от них и тем сильнее прыгнуть в сторону или даже назад – к Держави­ну и Крылову в том смысле, в каком оба они отходят от высокого стиля и освежают поэтический язык простонародной, а иногда и грубой речью (…)

Борис Парамонов: Как известно, Некрасов в молодости, нарушив волю сурового отца – не пойдя в военную службу, – и лишенный тем самым материальной поддержки, чрезвычайно бедствовал, буквально голодал – и зарабатывал на жизнь литературной поденщиной самого низкого пошиба – халтурил, как бы мы сказали сейчас. Но это было в то же время прекрасной литературной школой, настаивает Эйхенбаум:

Диктор: Делая оду сатириче­ской, Державин осуществлял тот же закон, который руко­водил Некрасовым при превращении баллады в сатиру или поэмы в фельетон. Разница только в силе пародирования, в подчеркивании сдвига. Некрасов перекладывает старые формы, пользуясь ими как основой для смещения. Он, как настоящий пародист, в совершенстве владеет стилистиче­скими и стиховыми (ритмико-синтаксическими) формами Жуковского, Пушкина и Лермонтова, изредка даже отда­ваясь им во власть. Фельетоном сменяется период подражания высоким образцам – «народные» стихотворения явля­ются позже. И это совсем не из-за вынужденности: будь Некрасов в молодости обеспеченнее – он все равно писал бы в этот период стихотворные фельетоны и водевили, только, может быть, в меньшем количестве. Фельетон – одна из органических форм его поэзии, снижающей высо­кие жанры и поднимающей жанры бульварной прессы.

Борис Парамонов: Поэту, получается, все идет впрок, даже житейские неурядицы – все работает на поэзию, даже вынужденная, казалось бы, халтура. И мы опять тут сталкиваемся с одним из законов литературной эволюции: канонизацией низких форм и жанров, претворением их в высокие. Это закон, открытый Шкловским. Хрестоматийные примеры: Достоевский канонизировал жанр детективного романа, введя в него философию. Или другой пример: поэтика Пушкина – это канонизация альбомного жанра, мадригала.

Иван Толстой: А Александр Блок канонизировал цыганский романс, как писал об этом Шкловский. А до него это делал Аполлон Григорьев, вот почему его так любил Блок.

Борис Парамонов: Совершенно верно. Ну, и вот основное у Эйхенбаума в анализе Некрасова, когда мы неожиданно встречаемся с тем парным явлением, о котором пытаемся говорить сегодня, – Некрасов и Тютчев.

Эйхенбаум пишет:

Диктор: Необходимо было произвести сдвиг – и так, чтобы он ощущался как ликвидация высокой, «священной» поэзии. Уже в 1850 году в статье «Русские второстепенные поэты» Некрасов утверждает: «Теперь почти не говорят о слоге: все пишут более или менее хорошо. Пушкин и Лермонтов усвоили нашему языку стихотворную форму: написать теперь гладенькое стихотворение сумеет всякий, владею­щий механизмом языка». Недаром решил он в это время заговорить именно о «второстепенных» поэтах – среди этих оставленных в тени он, по-видимому, хотел найти опору для своих поэтических тенденций и таким способом обойти пушкинский канон. Недаром он так увлекся Тютче­вым, стиль и стих которого казались затрудненными и архаичными на фоне Пушкина. Поэзию надо было за­труднить введением нового пафоса, новой риторики, новых тем, нового языка. Ораторский пафос Тютчева («Не то, что мните вы, природа…») и должен был понравиться Некрасову, который сам часто становился в позу трибуна и превра­щал фельетон в проповедь. Своеобразные ораторские прозаизмы Тютчева («И этот-то души высокий строй», «Вот отчего нам ночь страшна» и т. д.) должны были восприни­маться Некрасовым как указание. Необходимо было «при­низить» поэзию, приблизить ее к прозе, создать ощущение диссонанса – именно для того, чтобы этим способом дать заново почувствовать самый стих. Гармония стиха и языка была доведена Пушкиным до равновесия – надо было дать ощущение несовпадения, дисгармонии. (…)

Борис Парамонов: И вывод:

Диктор: Некрасов был не одинок. В его творчестве, в сущности говоря, продолжается традиция одической, «витийственной» поэзии, которая от Державина, через архаистов, переходит к Тютчеву, Шевыреву, Хомякову и др. Традиция эта осложнена борьбой с пушкинским каноном.

Борис Парамонов: Как видим, Мережковский не был так уж неправ, сопоставляя Некрасова и Тютчева. Но эта параллель в руках ученого-аналитика, исследователя литературных форм приобрела совсем иной – трезвый – смысл. Тютчев и Некрасов оказались близки в чисто литературном плане, а не в мистическом, где их сближал Мережковский.

Действительно, читая Тютчева после Пушкина, нельзя не увидеть некоей его архаичности, он именно Державина напоминает. Даже некоторая спотыкливая неловкость, негладкость его слога в глаза бросается. Он, так сказать, «допушкинский».

читая Тютчева после Пушкина, нельзя не увидеть некоей его архаичности, он именно Державина напоминает. Даже некоторая спотыкливая неловкость, негладкость его слога в глаза бросается

Иван Толстой: Отчасти даже и враждебный Пушкину. Это сюжет известный, его Юрий Тынянов поднял. Надо сказать об этом, Борис Михайлович.

Борис Парамонов: Непременно, что и делаю. Тынянов поставил себе целью разоблачить легенду о высокой оценке Пушкиным стихов Тютчева. Легенда зиждилась на одном основном факте: в 1836 году он поместил в своем «Современнике» большую подборку стихов Тютчева под шапкой «Стихи, присланные из Германии». Это была первая большая публикация Тютчева. Но Тынянов не склонен верить этому эффектному рассказу: Пушкин, мол, передал, лиру Тютчеву. Нет, он показывает на многих примерах прохладное отношение Пушкина к распубликованному им поэту; да и вообще, замечает Тынянов, поэтический раздел «Современника» был мало интересен, Пушкин уже и сам отходил от стихов, и печатал у себя поэтов малозначительных. Так что, по логике Тынянова, таким малозначительным автором мог предстать у Пушкина и Тютчев. При этом, говоря о новой русской поэтической школе, выросшей под влиянием немецкой философии, Пушкин называл Шевырева и Хомякова – а Тютчева как раз и не упомянул.

Иван Толстой: Но эта трактовка Тынянова далеко не всеми поддержана. Напоминают, в частности, как он вел борьбу с цензурой, сделавшей купюру в знаменитых позднее тютчевских стихах.

Борис Парамонов: А вот давайте их прочтем, – говорим о поэтах, а о стихах и забыли.

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик –

В ней есть душа, в ней ест свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык.

Вы зрите лист и цвет на древе:

Иль их садовник приклеил?

Иль зреет плод в родимом чреве

Игрою внешних, чуждых сил?

Они не видят и не слышат,

Живут в сем мире, как впотьмах,

Для них и солнцы, знать, не дышат

И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,

Весна в груди их не цвела,

При них леса не говорили

И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,

Волнуя реки и леса,

В ночи не совещалась с ними

В беседе дружеской гроза!

Не их вина: пойми, коль может,

Органа жизнь глухонемой!

Увы, души в нем не встревожит

И голос матери самой!

Борис Парамонов: Странно, конечно, что эти могучие стихи могли оставить Пушкина равнодушным.

Иван Толстой: Так ведь не оставили. Он настоял на том, чтобы выброшенные строфы (таких было две) в тексте были отмечены строчками отточий – чтоб видели люди, что тут цензура вмешалась.

Кстати, вот что уж непонятно, так эта цензурная придирка: что там могло идти против видов правительства, как сказал бы Манилов, – в этих предельно далеких от какой-либо политики стихах?

Борис Парамонов: Мы не должны забывать, что была еще духовная цензура. Попам не могла нравиться такая натурфилософия. Эти стихи отзывают пантеизмом, а пантеизм считался ересью. Согласно христианской догме Бог не есть природа, а Он создает мир из ничто.

Иван Толстой: Ну, а с Тыняновым все-таки что? Почему он разводит Пушкина с Тютчевым?

Борис Парамонов: Это было ясно уже у Эйхенбаума, которого мы цитировали: он указал на тяготение Тютчева к Державину, что для Пушкина было уже пройденным этапом. Ораторская, от оды идущая интонация характерна для Тютчева, – здесь именно державинская школа. Ну ладно, давайте приведем вот такие слова Тынянова:

Диктор: Каковы причины того, что Пушкин обошел Тютчева, признав Хомякова и Шевырева? Причины эти столь сложны, что укажу только на некоторые.

Это прежде всего -– жанр Тютчева. Тютчев создает новый жанр -– жанр почти внелитературного отрывка, фрагмента, стихотворения по поводу. Это поэт нарочито малой формы. Он сам сознает себя дилетантом. В ответном письме на приведенное письмо к Гагарину он отчетливо и намеренно ставит себя в ряд дилетантов: «Поразительная вещь -– этот поток лиризма, который наводняет всю Европу; и главная причина этого явления – в чрезвычайно простом обстоятельстве, – в усовершенствованном механизме языков и стихосложения. Каждый человек в известном возрасте жизни – лирический поэт; все дело только за тем, чтобы развязать ему язык.

Каждый человек в известном возрасте жизни – лирический поэт; все дело только за тем, чтобы развязать ему язык

Здесь, на Западе, Тютчев забывает «звание певца» (выражение Аксакова) и в атмосфере западного и русского дилетантства находит новый жанр – фрагмент.

Борис Парамонов: Вот специфика Тютчева, чуждая Пушкину: фрагмент с одической интонацией. Нечто из разряда ни то ни се. Какое-то отступление от уже достигнутого уровня и школы русского стиха. Это новая литературная мутация, результат которой далеко еще не ясен.

Вот Тютчев это и прояснил, но сделал это уже целостным своим поэтическим опытом, результат которого не мог быть ясен во время Пушкина.

Иван Толстой: Борис Михайлович, мы говорили о поэтике Некрасова и Тютчева, о том, как трактовали их представители разных исследовательских школ, – а как увязать их творчество с их эпохой? Напоминаю годы жизни наших сегодняшних героев: Тютчев: 1803–1873, Некрасов:1821–1877. Что это за период русской истории?

Борис Парамонов: Да, пора от Эвтерпы перейти к Клио, музе истории. Тут мы и найдем причины необыкновенной популярности Некрасова и, наоборот, сторонности, маргинальности своему времени Тютчева. Начнем с Некрасова. На протяжение его жизни русское общество стало меняться почти катастрофическим темпом. Вспомним хронологию: расцвет деятельности Некрасова пришелся на эпоху великих реформ Александра Второго – и почти сразу же начавшегося подъема так называемого освободительного движения в России: в 1861 году отменяют крепостное право, затем вводят земскую и судебную реформы, реформу печати, резко ослабившую цензурный гнет, – а как бы в ответ на все эти благодеяния в 1866 году Каракозов стреляет в царя. После чего начинается самая настоящая на царя охота. Некрасов умер в 1877 году, а через четыре года царя все-таки достали террористы. Эпоха бурная, что и говорить, характеризуемая не в последнюю очередь массовым выходом на историческую арену широких демократических слоев, пресловутых разночинцев, которым и стал служить Некрасов обновленным журналом «Современник», из которого ушли Лев Толстой и Тургенев и в котором окопалась некрасовская консистория, как он называл своих семинаристов, выходцев из духовенства Чернышевского и Добролюбова. И совершенно жуткий Антонович, самый настоящий хам, попросту говоря.

Иван Толстой: Еще Петра Елисеева можно вспомнить, Николая Шелгунова или Варфоломея Зайцева, работавшего, правда, в другом радикальном журнале – «Русское слово», где первую роль играл анфан террибль Дмитрий Писарев.

Борис Парамонов: Некрасов в журнале повел себя как умелый хозяйственник, делец, капиталист, если на то пошло. Он начал ориентироваться на этого нового разночинного читателя, причем, сразу в двух отношениях: и как поэт, резко упростивший, демократизировавший поэтический язык, о чем мы уже говорили, и как издатель, построивший журнал на обслуживание этой новой демократической массы. Эстеты Тургенев, Дружинин и Боткин этим читателям были неинтересны, а некрасовская консистория писала именно то, что разночинцам надо.

Знаете, Иван Никитич, существует застарелый предрассудок, пошедший как раз из того времени и прижившийся, натурально, в совке: что мол «Современник» был лучшим русским журналом того времени. И все в этом предрассудке неизменно пребывали, потому что читать журнал как таковой, погодно, полистно любителей не находилось. А мне еще в ранней молодости случилось в некрасовский «Современник» заглянуть. Я взялся в университете писать курсовую работу «Роман »Отцы и дети” в современной критике». Страхова прочел, Каткова в его «Русском вестнике», Писарева, натурально, а в «Современнике» гнусную статью Антоновича. Ну и полистал журнал довольно внимательно. Ужас. Это был очень плохой журнал, весь на уровне той статьи Антоновича, которая называлась, напомню, «Асмодей нашего времени». Это Базаров то есть, сатанинское отродье. На литературном уровне были только «Губернские рассказы» Щедрины, печатавшиеся в те годы, когда эстеты еще из журнала не ушли. А прочий худлит был представлен известным сочинением «Что делать?», который пришелся по вкусу только вот этой самой демократической молодежи.

Иван Толстой: А ведь как читалось! Недаром говорят, что русский читатель гениальнее самой русской литературы.

Борис Парамонов: А судьи кто? А читатели кто? Особенно того, некрасовского времени?

Я вот, Иван Никитич, готовясь к этой передаче, нашел интересный документ – записки Екатерины Жуковской, очень стильный документ той эпохи. Она Жуковская по второму мужу (по первому Ценина, в девичестве Ильина), он одно время был сотрудником некрасовского «Современника», писал по экономическим вопросам. Однажды написал статью, раскритиковавшую тогдашнюю новинку – «Капитал» Маркса. Тогда же столп позднего народничества Николай Михайловский написал против него статью «Карл Маркс перед судом господина Жуковского». Жуковский как человек солидный недолго с этой консисторией сотрудничал, ушел на практическую работу – между прочим, кончил жизнь в чине директора Российского Государственного банка. Записки Жуковской – чрезвычайно интересный документ, дающий, в частности, яркие картины из жизни так называемой Знаменской коммуны, организованной хорошим писателем Василием Слепцовым. Это было что-то вроде фурьеристского фаланстера. Разговоры вокруг ходили самые кромешные – объявили коммуну личным гаремом Слепцова, между прочим, очень красивого мужчины. Все это, конечно, было не так – просто передовая молодежь искала новые формы жизни. Бог в помощь, что называется; но вот литературные вкусы у этой молодежи были, что и говорить, не вовсе тонкие.

литературные вкусы у этой молодежи были, что и говорить, не вовсе тонкие

Приведу пример: Жуковская рассказывает о встрече и разговоре двух передовых девушек:

Диктор: Из соседней комнаты вышла хорошенькая стриженая блондинка, лет двадцати, с карими глазами.

– Ну, садитесь, – сказала она протяжным голосом, несколько в нос, распечатывая письмо, которое ей подала Коптева.

Коптева села против новой знакомой, а я, опасаясь рассмеяться, забилась в угол комнаты за трельяж с плющом.

– Так это вы Коптева? – сказала молодая З. нараспев самым бесстрастным равнодушным тоном, как бы показывая, что она привыкла к таким знакомствам.

– Да, я самая. А вот это моя приятельница Ценина, – кивнула она на меня головой (…)

И затем, уже вовсе не обращая на меня никакого внимания, она обратилась к Коптевой и сказала:

– Ну а вы что скажете?

В то время интервьюирование не было вовсе в ходу, но Коптева, как бы опережая на сорок лет этот обычай, очень бодро стала задавать вопросы на манер теперешних репортеров. Прищурив глаза по своей обыкновенной привычке, вызванной крайней близорукостью, Коптева, рассматривая свою собеседницу, спросила:

– Вы нигилистка?

– Смотря по тому, что вы подразумеваете под именем нигилистки.

– Ну там искусство, что ли, отвергаете, поэзию, – с небрежной миной пояснила Коптева.

– Искусства и поэзии я отвергать не могу, потому что это факт. Против фактов я не иду. Но не придаю искусству и поэзии того значения, которое принято придавать им другими.

– То есть? – допрашивала Коптева.

– Не могу признавать их целью – лишь средствами.

– Средствами чего? – продолжала Коптева.

– Средствами будить мысли массы и направлять их в определенную сторону: как, например, некрасовские стихи.

– Ну, а Пушкин, воспевающий эпикуреизм?

– Пушкина я ценю или, скорее, просто признаю его поэзию таким баловством, как вот вашу брошку и браслет. Для сытых он может быть приятным развлечением, но чужд всякого гуманизирующего влияния.

В этом тоне допрос Коптевой длился довольно долго. Она, видимо, привыкла к ним, и у нее выработалась целая система вопросов, с помощью которых она выясняла себе новую личность. Не привыкши ни к чему подобному, я только удивлялась находчивости Коптевой и серьезности, обстоятельности и докторальности, с которой отвечала ей З. все тем же невозмутимым протяжным голосом.

З. была сестра одного из известных сотрудников журнала «Русское Слово», отличавшегося своим крайним либерализмом, с ясно и категорично поставленными догматами; поэтому ей было нетрудно отвечать на вопросы, целиком цитируя эти догматы, поражая меня необыкновенной определенностью своих взглядов, до чего мне было далеко.

Борис Парамонов: Инициал З. этом тексте означает того самого Варфоломея Зайцева, переплюнувшего самого Писарева. Однажды я, к великому моему изумлению, обнаружил среди его сочинений статью о Шопенгауэре, в которой этот нигилист великого философа – хвалил! Я своим глазам не поверил; потом вчитался: Зайцев принял Шопенгауэра за эмпирика из школы Юма и растолковал его в духе тогдашней ученой новинки – рефлексологии Сеченова.

Не трудно понять, что этим прямодушным молодым людям могло нравиться в стихах Некрасова самое прямолинейное содержание: Орина, мать солдатская, «Выдь на Волгу, чей стон раздается…» и кнутом иссеченная Муза. И пошли они солнцем палимы… или сатира нехитрая, разоблачающая тогдашних беззастенчивых дельцов. Тогда это были железнодорожники – еще не нефтяники.

Иван Толстой: Железная дорога, а по бокам-то все косточки русские. Впрочем, допускалась буколика – крестьянские дети, рассматривавшие в сарае залегшего на отдых охотника. Или Дед Мазай, спасший зайцев от наводнения. Зато потом, когда пошли про Ильича правду говорить, вспомнили, как он на подобной охоте в Шушенском не спасал зайчишек, а бил десятками.

Борис Парамонов: Но, конечно, были в ходу и приветствовались передовой молодежью и либералами попроще, все эти покаянные у Некрасова ноты, «Рыцарь на час» и прочее в этом роде.

Иван Толстой: Борис Михайлович, Некрасов, как мы видим, резко сменил адресата своих стихов, привел в поэзию, к поэзии новую публику. Значит ли, что его стихи стали хуже – в точном соответствии с немудрящим вкусом этой разночинной массы?

Борис Парамонов: Нет, конечно, Некрасов – мастер стиха, и нельзя этого отрицать. Ведь он не только современников приучил к своей лире, но и оказал дальнодействующее влияние на последующую русскую поэзию – самого разнообразного духовно-культурного строя. Он создал собственную школу поэзии – не похожую ни на пушкинскую, ни на лермонтовскую, ни на тютчевскую, – какие бы частные сходства в этом отношении ни наблюдались. Уникальность его случая в том, однако, что он был высокоталантливый человек, сумевший эстетически обыграть, использовать, возвести в перл создания новый демократический язык. Так и бывает: канонизацией низших жанров, переведением их в новый образец движется литературная эволюция.

идеал народного счастья и довольства у Некрасова, если говорить советским языком, – кулацкий

Что же касается идеалов, то они у Некрасова тоже были – но совсем не те, что ему приписывались. Его идеал народного счастья и довольства, если говорить советским языком, – кулацкий. Он написал три умилительные поэмы о декабристах, и в последней из них, «Дедушка», продемонстрировал свою программу-максимум для народа: деревню Тарбагатай. Старый декабрист, вот этот самый дедушка, говорит внуку Саше:

Мельницу выстроят скоро,

Уж занялись мужики

Зверем из темного бора,

Рыбой из вольной реки.
Дома одни лишь ребята
Да здоровенные псы, –
Гуси кричат, поросята
Тычут в корыта носы…
Все принялось, раздобрело!
Сколько там, Саша, свиней!
Перед селением бело
На полверсты от гусей.

Борис Парамонов: Корней Чуковский, написавший среди многого о Некрасове, статью о подлинном его мировоззрении под таким именно названием – “Тарбагатай”, приводил слова Гумилева, сказавшего, что это лучшая строчка Некрасова: “Сколько там, Саша, свиней!” Если и не лучшая, то характерная, соглашается Чуковский. И он пишет дальше:

Диктор: «Стихи замечательные, единственные в русской поэзии. Упоение материальным довольством, богатой хозяйственностью выразилось в них, как нигде (кроме, пожалуй, стихов Державина). Когда русская критика научится разбираться в произведениях искусства, она должна будет признать, что эти тарбагатайские строки ценнее, поэтичнее многих прославленных стихотворений».

Борис Парамонов: Рефрен поэмы “Дедушка”: “Вырастешь, Саша, – узнаешь!” Но когда Саша вырос и сам стал дедом, то его внуки вместо Тарбагатая построили Колыму, а Тарбагатай раскулачили.

Иван Толстой: Да, в двадцатые годы рапповские критики отнюдь не церемонились с Некрасовым – и готовы были приписывать ему вот эти кулацкие идеалы. Некрасов далеко не сразу был канонизирован в советской идеологии.

Борис Парамонов: И его прегрешения супротив бедняцких добродетелей отнюдь не замалчивались. Даже его канонизатор Корней Чуковский писал об этом прямым текстом. Помните, Иван Никитич, эту историю с гвоздями, которые стали прибивать к запяткам барских карет, чтобы мальчишки на них не залезали. Некрасов написал негодующее стихотворение об этой практике, а на следующий день был замечен выехавшим в точно такой же карете.

Тот же Чуковский пытается, так сказать, реабилитировать Некрасова, пишет о том, что он был человек двух эпох, время на нем сломалось и переменилось (таким же и себя Корней Иванович старается видеть – тонкий, мол, эстет, на службе у большевиков). Да, конечно, время вывихнуло сустав, горе тому, кто живет сейчас. Но вот опять же у Эйхенбаума я нашел одно высказывание, которое если не все, то многое объясняет:

Диктор: «Любители биографии недоумевают перед «противоречиями» между жизнью Некрасова и его стихам. Загладить это противоречие не удается, но оно – не только законное, а и совершенно необходимое, именно потому что «душа» и «темперамент» одно, а творчество – нечто совсем другое. Роль, выбранная Некрасовым, была подсказана ему историей и принята как исторический поступок. Он играл свою роль в пьесе, которую сочинила история, – в той же мере и в том же смысле «искренне», в каком можно говорить об «искренности» актера. Нужно было верно выбрать лирическую позу, создать новую театральную эмоцию и увлечь ею… толпу. Это и удалось Некрасову».

Борис Парамонов: Вот момент истины! Не отождествляйте автора стихов с их героем. Стихи, художественное творчество вообще не есть слепок с души художника. Если характер поэта и присутствует в его стихах, то это, как сказал бы Кант, не эмпирический, а умопостигаемый его характер.

Тут более серьезный вопрос возникает: каковы роль и место Некрасова в истории русского стиха? Не в содержательно-тематическом плане – или не только в таковом, – но как стихотворная традиция, как школа стиха. И вот выясняется, что влияние Некрасова было колоссальным, намного превосшедшим пушкинскую школу.

Иван Толстой: Есть мнение, что пушкинская школа в русской поэзии не прижилась: на уровень основоположника никто подняться не мог. Он вроде как дал образцы для подражания и воспроизведения, создал канон, но никто после Пушкина в этот ряд встать не мог.

Реформа русского стиха, проведенная Некрасовым, была чрезвычайно плодотворна

Борис Парамонов: А вот с Некрасовым совсем другая история. Реформа русского стиха, проведенная Некрасовым, была чрезвычайно плодотворна. Пошла на пользу, всем пригодилась – буквально всем. Я недавно обнаружил одну впечатляющую работу о Некрасове, написанную О. А. Седаковой, это очень серьезный автор. Она начинает с того, что Некрасов изменил самую интонацию русского стиха, произведя как будто и не очень заметную реформу: он широко ввел в русскую просодию трехсложный стих – анапест, дактиль, амфибрахий на место сглаженных автоматизованных пушкинских ямбов и хореев – двухсложных стихов. Трехсложный стих гораздо богаче эмоционально, чем двухсложный, он напевнее и в то же время как бы и прозаичнее, естественнее, теплее. Русский стих тем самым перестал быть декламационным, он запел, обрел обаятельную мелодию. Сколько угодно примеров можно привести. Люблю тебя, Петра творенье! – ямб четырехстопный. Что ты жадно глядишь на дорогу / В стороне от веселых подруг, – чувствуете, как запел этот анапест? А Некрасов не только мелодику и интонацию стиха изменил, но и словарь обновил за счет всяческого просторечия, стихотворный язык стал у него естественно-разговорным, что тоже было своего рода достижением, имевшим большую будущность. И главное, все это пошло вглубь, в иные времена, в другие совсем эпохи – и всюду пригодилось.

Можно страницами цитировать работу Седаковой, но место не позволяет, – дадим ее резюме в последнем авторском абзаце:

Диктор: Продолжения Некрасова в русской поэзии невозможно свести воедино, невозможно даже выстроить в хронологической последовательности (советская рецепция не наследует символистской или постсимволистской). Тем не менее несколько генеалогических линий можно наметить. Линия ученичества: Некрасов – народники. Крестьянские поэты, сатирики – советская поэзия. Линия творческого продолжения Некрасова – Маяковский – Бродский. Романтическое наследование, Некрасов – Ап. Григорьев, Апухтин – Блок – Пастернак. Линия сложных трансформаций: Некрасов – Тютчев, Белый, Сологуб, Анненский, Ходасевич, Ахматова, Мандельштам. И – линейно неупорядочиваемая – вся посленекрасовская эпоха русской поэзии.

Борис Парамонов: Видите, и она Тютчева вспоминает (ссылаясь ранее на Гуковского, эту связь указавшего; но мы видели то же у Тынянова и Эйхенбаума).

Иван Толстой: Вас Бродский в этом, некрасовском, ряду не смущает?

Борис Парамонов: Весьма смущает. Бродский у нас должен идти по линии Тютчева. Он философичен, смертельно серьезен, берет самые высокие ноты. Он о самом важном – о жизни и смерти. Такую мелочь, как советская власть, он не замечает.

Иван Толстой: За что и невзлюбило его начальство.

Борис Парамонов: Тема Бродского основная – небытие, поглощающее культуру, хрупкость культуры, историческая ее обреченность. Нет сомнения, что эта тема у современного поэта могла появиться только в Петербурге – зримый образ этой поглощаемой советским небытием культуры. Бродский – римлянин в уже завоеванном варварами Риме. И сходный масштаб мы находим именно у Тютчева. О чем писал Тютчев? О космосе, которому угрожает хаос.

О чем ты воешь, ветр ночной?

О чем так сетуешь безумно?

Что значит странный голос твой,

То глухо жалобный, то шумно?

Понятным сердцу языком

Твердишь о непонятной муке

И роешь, и взрываешь в нем

Порой неистовые муки.

О! Страшных песен сих не пой

Про древний хаос, про родимый!

Как жадно мир души ночной

Внимает повести любимой!

Из смертной рвется он груди,

Он с беспредельным жаждет слиться!

О! бурь уснувших не буди –

Под ними хаос шевелится!

Борис Парамонов: Лучшее истолкование поэзии Тютчева дал В. С. Соловьев в статье 1896 года. Его не могли обойти даже советские издания Тютчева, предпосылавшие его сборникам какой-либо комментарий. Но вот давайте и мы процитируем кое-что из этой замечательной статьи:

Диктор: Хаос, т. е. отрицательная беспредельность, зияющая бездна всякого безумия и безобразия, демонические порывы, восстающие против всего положительного и должного – глубочайшая сущность мировой души и основа всего мироздания. Космический процесс вводит эту хаотическую стихию в пределы всеобщего строя, подчиняет ее разумным законам, постепенно воплощая в ней идеальное содержание бытия, давая этой дикой жизни смысл и красоту. Но и введенный в пределы всемирного строя, хаос дает о себе знать мятежными движениями и порывами. Это присутствие хаотического, иррационального начала в глубине бытия сообщает различным явлениям природы ту свободу и силу, без которых не было бы и самой жизни и красоты. Жизнь и красота в природе – это борьба и торжество света над тьмою, но этим необходимо предполагается, что тьма есть действительная сила. И для красоты вовсе не нужно, чтобы темная сила была уничтожена в торжестве мировой гармонии: достаточно, чтобы светлое начало овладело ею, подчинило ее себе, до известной степени воплотилось в ней, ограничивая, но не упраздняя ее свободу и противоборство.

Частные явления суть знаки общей сущности. Поэт умеет читать эти знаки и понимать их смысл. «Таинственное дело», заговор «глухонемых демонов» – вот начало и основа всей мировой истории. Положительное, светлое начало космоса сдерживает эту темную бездну и постепенно преодолевает ее. В последнем, высшем произведении мирового процесса – человеке – внешний свет природы становится внутренним светом сознания и разума, – идеальное начало вступает здесь в новое, более глубокое и тесное сочетание с земною душою; но соответственно этому глубже раскрывается в душе человека и противоположное демоническое начало хаоса. Ту темную основу мироздания, которую он чувствует и видит во внешней природе под «златотканым покровом» космоса, он находит и в своем собственном сознании.

Борис Парамонов: Вот главное – это понимание одноприродности строя бытия и человеческого сознания. В самой человеческой душе идет эта космическая схватка. Сама человеческая душа стихийна, обречена этому противоборству космических стихий. И Тютчев светлейшему из состояний человека – любви усвояет ту же стихийную, злую силу. Это делает его любовную лирику демонически глубокой.

Любовь, любовь – гласит преданье –

Союз души с душой родной –

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И поединок роковой…

И чем одно из них нежнее –

В борьбе неравной двух сердец,

Тем неизбежней и вернее,

Любя, страдая, грустно млея,

Оно изноет наконец…

Нужно сказать, однако, что Владимир Соловьев слишком оптимистично истолковал сущность тютчевской поэзии – увидел в ней ход к некоему всеобъемлющему примирению – в соответствии со своей собственной историософией. Но никакого умиротворяющего синтеза в поэзии Тютчева нет. Она не оптимистична, но и не житейски пессимистична. Она – трагедийна: вот слово, поднимающее Тютчева выше обычных и привычных разделений. Тютчев – поэт-ницшеанец, можно было бы сказать, если б в этом слове не было априорного занесения его в некую стороннюю рубрику. Но Тютчев совершенно самобытен, он сам по себе, ничьих влияний на нем не было.

Иван Толстой: А как же, Борис Михайлович, – ведь известно отнесение поэзии Тютчева к философскому романтизму в варианте Шеллинга. Поэт-шеллингианец – очень ходовая характеристика Тютчева.

Борис Парамонов: Ну да, Шеллинг периода философии тождества, учивший о всеобщей одухотворенности бытия в разных его потенциях, степенях развития. Но Шеллинг поздний с его учением о премирной свободе, укорененной в темных безднах бытия, – вот скорее что относится к Тютчеву, иррациональность, негарантированность бытия, человека, человеческой истории.

Иван Толстой: А как же тогда относиться к политической реакционности Тютчева, к его панславизму, апологетике государства в его политических стихах и в его публицистике?

Борис Парамонов: Да, Тютчев в разгар революционных событий в Европе после февраля 1848 года выступил с политической публицистикой: издал на французском языке брошюру «Россия и революция», вызвавшую заметный резонанс на Западе. Есть две силы в современном мире, писал Тютчев, – революция и Россия, и о российский утес разобьются волны революции. Об этом у него и стихотворение есть – «Утес и море».

Как к этому отнестись? Так же, как к публицистике Достоевского в его «Дневнике писателя»: это не трезвый анализ ситуации, а некое заклинание, заклятие стихий, заговор

Как к этому отнестись? Так же, как к публицистике Достоевского в его «Дневнике писателя»: это не трезвый анализ ситуации, а некое заклинание, заклятие стихий, заговор. Надежда: да минует Россию чаша сия, – выдаваемая за уверенность.

Вспомним Мережковского, сказавшего, что Тютчев – нигилист, в сравнении с которым интеллигентские идолы – малые ребята. Настоящий, метафизический – а не естественнонаучный нигилист базаровского типа, – это человек, не верящий в конечное торжество добра, он видит в человеке и в истории скорее торжествующее зло, чем предопределенное добро. Потому и хватается за существующие, еще не рухнувшие общественно-государственные формы: все лучше, чем бушевание высвобожденных стихий. Такими в России были Победоносцев, Катков, Константин Леонтьев. Таким же был Тютчев. Да и Достоевский в «Дневнике писателя».

Но, как и Достоевский, Тютчев в публицистике мельче своего творчества. Оба они – люди испуганные, испугавшиеся и хватающиеся за некий мистический оберёг.

И нельзя не отметить, не заметить некоей рифмы Тютчева к Некрасову в их одновременном хвалебном обращении к усмирителю польского восстания 1863 года Муравьеву. Некрасов этим унижением ничего не добился, «Современник» был закрыт. А Тютчев свое отношение к этому делу выразил в обращении к либеральному петербургскому губернатору Суворову, внуку полководца: «Простите нас, великодушный князь, / Что русского мы славим людоеда, / Мы, русские, Европы не спросясь». Герцен напечатал это стихотворение в «Колоколе» – устыдил Тютчева как бы. Но мы ценим Тютчева не за это, не за шинельные эти стихи, что называется.

Иван Толстой: А нельзя ли в параллель поставить стихотворение Бродского «На смерть Жукова»?

Борис Парамонов: Притом, что именно Бродский резко отвергал политические стихи Тютчева. Параллель разве та, что Бродский, как и Тютчев, искренен: Бродский – имперец, это у него от Петербурга, длящаяся петровская аура.

Поэт и дипломат. По материалам Президентской библиотеки изображен Федор Тютчев

.

5 декабря 2020 года исполняется 217 лет со дня рождения Федора Тютчева (1803–1873) — поэта, дипломата, публициста, члена-корреспондента Петербургской Академии наук, тайного советника. Его стихи до сих пор считаются многими непревзойденными в русской поэзии. На портале и в фондах Президентской библиотеки представлены различные материалы о его жизни и творчестве — биографические документы, диссертации: Поэтическая метафора Федора Тютчева в сравнительном аспекте , Державинская традиция в стихах Федора Тютчева и другие.

Федор Тютчев родился в родовой усадьбе в селе Овстуг Орловской области Брянского уезда. Семья Тютчевых имеет давнюю семейную историю: «Никоновская летопись упоминает« хитрого мужа »Захара Тутчева, которого Дмитрий Донской перед началом Куликовской резни отправил Мамаю с большим количеством золота и двумя переводчиками для сбора необходимой информации — о том, что «хитрый муж» проявил себя очень хорошо ».

Возможно, дипломатические способности Тютчева восходят именно к этому «Тутчеву»… Талантливый выпускник Московского университета верой и правдой служил России на этом поприще 22 года, отстаивая ее интересы в Германии и Италии.

После окончания университета Тютчев был направлен на службу в Государственную коллегию иностранных дел. Вскоре он оказывается в Германии. По словам Аксакова, «… его родственник, знаменитый герой Кульмской битвы, потерявший руку на поле боя, граф А.И. Остерман-Толстой, посадил его в карету с собой и увез за границу, где прикомандировал его в качестве сверхштатного сотрудника. чиновник российского представительства в Мюнхене.«Судьба была довольна вооружиться последней рукой Толстого (вспоминает Федор Иванович в одном из писем своему брату, 45 лет спустя), чтобы переселить меня в чужую страну».

Это был самый решающий шаг в жизни Тютчева, определивший всю его дальнейшую жизнь.

Поэзия, которой Тютчев увлекался с детства, временно отошла на второй план, но осталась его отдушиной. Стихи сочинял исключительно для себя, не претендуя на публикацию. Философская лирика по глубине, психологизм, метафорическое мышление соответствовали великому поэту, но Тютчев совсем не считал себя таким!

Федор Иванович, несший столько чувств в душе, продолжал последовательно строить свою дипломатическую карьеру.

В 1837 году Тютчев был назначен старшим секретарем посольства в Турине. Однако Европа ему не стала близка — российский дипломат искал и не нашел там даже крупицы духовности.

В 1844 году Тютчев вернулся на родину. Был назначен на должность главного цензора Министерства иностранных дел Российской империи и получил чин статского советника.

Обремененный государственной службой, он появлялся в прессе только с публицистическими статьями.Только когда автору было за шестьдесят, в 1854 году, по инициативе редакции литературного и общественно-политического журнала «Современник» (в то время его издавали Иван Панаев и Николай Некрасов), был составлен полный сборник стихотворений Тютчева. опубликовано с предисловием, написанным Тургеневым.

Стихи Тютчева были высоко оценены Львом Толстым. По словам Афанасия Фета, около «Современник», после встречи с ними великий писатель воскликнул: «Однажды Тургенев, Некрасов и компания с трудом уговаривали меня читать Тютчева.Но когда я ее прочитал, я просто вымер от величины его творческого таланта! .. «

Тютчев прославился по-настоящему. Но как гражданина и бывшего дипломата его больше волновали события внешней политики. Предвидя раньше многих войну с турками, он писал: «Вставай, Россия! Время идет! »

В статье, которой предшествовало первое полное собрание сочинений поэта, Иван Тургенев отмечал, что любое стихотворение Тютчева «начиналось с мысли, но с мысли, которая, как огненная точка, вспыхивала под воздействием глубокого ощущение или сильное впечатление; как результат …. он всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, пронизывается им, и само проникает в него неразрывно ». По Тургеневу,« там печать той великой эпохи, к которой принадлежит Тютчев ».

Федор Тютчев от Джона Дьюи

Джон Дьюи рассказал о жизни и творчестве Федора Тютчева (1803–1873), который, хотя и является одним из величайших лирических поэтов России, остается незаслуженно забытым за пределами его родины. Книга Дьюи Зеркало души: жизнь поэта Федора Тютчева с новыми переводами стиха была написана с целью привлечь внимание англоязычного мира к этой важной фигуре.Вскоре он будет опубликован Brimstone Press (www.brimstonepress.co.uk).

Родившийся в семье зажиточных помещиков, Тютчев провел детство и юность в Москве. После окончания Московского университета в возрасте 18 лет он поступил на дипломатическую службу и следующие 22 года жил за границей, большую часть этого времени работая дипломатом в посольстве России в Мюнхене. Здесь он погрузился в западную культуру, лично познакомившись с такими фигурами, как Генрих Гейне и Фридрих Шеллинг, и в целом впитал влияние немецкой романтической литературы и философии.Одно из его самых известных «философских» стихотворений «Silentium!» Было написано в конце 1820-х годов. Толстой, большой поклонник стихов Тютчева, назвал это «образцом стихотворения, в котором каждое слово находится на своем месте».

Молчи: береги язык и храни
Все сокровенные мысли и чувства глубоко
В твоем сердце сокрыты. Там пусть
Их восходят и заходят на своем пути,
Как звезды в драгоценной ночи, неслышные:
Восхищайтесь ими и не говорите ни слова.

Как может душу передать его пламя?
Как другой может познать ваше сердце,
Истины, по которым вы живете и умираете?
Однажды произнесенная мысль — ложь,
Прозрачный источник осквернен, однажды взбудоражен:
Пей из нее и не говори ни слова.

Сделайте своей целью внутреннюю жизнь —
Найдите этот мир в своей душе;
Загадочные, волшебные мысли присутствуют
Которые, если внешний шум и блики
вторгнутся, исчезнут и не будут услышаны:
Пейте их песню — и ни слова!

Как и многие поэты-романтики (включая Кольриджа), Тютчев был воодушевлен своим чтением философии Шеллинга, чтобы увидеть вселенную как органическое целое, одушевленное единой нераздельной жизненной силой.Один критик прокомментировал следующий пример расширенной метафоры (написанной на острове Искья во время визита в Италию в 1829 году): «Возможно, нет другого стихотворения в мировой литературе, в котором неодушевленная и одушевленная природа воспринималась и изображалась как единство в такой полной мере »(добавляя, что только« Я блуждал одиноким, как облако »Вордсворта… и« Ода западному ветру »и« Облако »Шелли могут приблизиться к этому в этом отношении).

Морской жеребец

Горячий морской жеребец
С ярко-зеленой гривой
Теперь дикий, капризный, бегущий на свободе,
Теперь безмятежно безмятежный!
Поднятый ураганом далеко отсюда
Среди бескрайних морей
Ты научился стесняться,
Галопить, как тебе заблагорассудится!
Я люблю видеть, как вы заряжаетесь, непоколебимо
В своей властной силе,
Когда — пар, взлохмаченный и покрытый пятнами
С пеной — вы устанавливаете свой курс
На сушу, стремительно мчась вверх
Рассол с радостным ржанием,
Бросить копытами о звучащий берег
И — раствориться в брызгах!

Часто бурная любовная жизнь Тютчева нашла отражение в его стихах.Еще молодым человеком в Мюнхене он влюбился в красивую шестнадцатилетнюю Амели, внебрачную дочь принцессы фон Турн унд Таксис. Незабываемым инцидентом из времени их первой любви, который вспоминается в стихотворении, написанном много лет спустя, был их визит весной 1824 года к руинам замка Донаустауф недалеко от Регенсбурга. Тютчев был безутешен, когда мать Амели позже настояла на том, чтобы она вышла замуж не за него, а за более «подходящего» его старшего коллегу в российском посольстве.В стихотворении воспоминания об идиллии затмеваются знанием рассказчиком последующих событий.

Золотое время все еще преследует мои чувства,
Земля обетованная из давних времен:
Мы двое, одни, как тени удлинялись;
Дунай, журчание внизу.

И на том холме, где бледно поблескивает,
Замок охраняет все,
Ты стояла, сказочная принцесса, прислонившись
К заросшей мхом гранитной стене —

С девичьей ступней, так легко касающейся
Те руины былых времен — смотреть
Долгое, вечное прощание солнца
От холма и замка, от вас.

Легкий ветерок пролетел взъерошил
Одежду твою и волосы ласкал,
И с веток дикой яблони посыпал
Белые цветы на твоих прекрасных плечах.

Беззаботный, ты глядел вдаль…
Последние лучи промелькнули сквозь пылающий красный цвет;
Река пела с дополнительным блеском.
С окутанных берегов, когда уходил дневной свет.

И все же ты смотрел с радостью без облаков.

В 1826 году, более или менее отскочив от Амели, он женился на Элеоноре Петерсон, вдове на четыре года старше его, с четырьмя маленькими сыновьями от первого брака. Восемь лет спустя у него завязался роман с другой молодой вдовой, Эрнестиной фон Дёрнберг. Элеонора была доведена до попытки самоубийства; в 1838 году ее здоровье уже ослабло, она скончалась от смертельной вирусной инфекции. Через год Тютчев и Эрнестина поженились. Независимо от того, была ли смерть Элеоноры ускорена его неверностью, он продолжал мучиться чувством вины, как видно из стихотворения, написанного много лет спустя.Очевидно, это напоминает болезненный инцидент из их брака: Элеонора готовится уничтожить письма от него личного и интимного характера, в то время как он стоит в стороне, молчаливый и беспомощный, чтобы вмешаться, подавленный чувством вины, чтобы упасть ему на колени. Как и в предыдущем стихотворении, воспоминания Тютчева об этой сцене еще больше омрачены его знанием того, что произошло с тех пор: образы «уходящей души» и «дорогой тени» безошибочно указывают на смерть Элеоноры.

Чтобы отсортировать пачку писем, на
На полу она сидела, не обращая внимания,
Как пепел, от которого ушел весь жар.
Теперь обрабатываю их, а теперь выбрасываю.

На каждом знакомом листе она брала
Ее взгляд, такой странный и далекий, остановился:
Как должна смотреть уходящая душа
На только что обнаженную ракушку…

О, сколько жизни было похоронено там,
Жизни прожито и теперь уже невозможно восстановить —
Сколько моментов отчаяния,
Любви и радости превратились в скорбь! ..

Я стоял молча и врозь,
И преклонил колени — импульс наполнил меня —
И более чем тяжело было мое сердце,
Как будто присутствие дорогой тени меня охладило.

В 1844 году Тютчев и Эрнестина вернулись в Россию. Он начал новую карьеру в качестве государственного цензора, пост, на котором его приверженность принципу свободы слова приводила его к постоянным конфликтам с начальством. Хотя современникам он казался олицетворением полностью прозападного русского (до конца своих дней он, как говорят, говорил по-русски более свободно, чем по-русски), он стал ярым панславистом, активно выступающим за объединение всех славянских народов. под русской гегемонией.Большинство критиков Толстого сходятся во мнении, что большое количество политических стихов, скрученных им в деле панславизма, значительно уступает его чисто лирическим стихам.

Через шесть лет после возвращения в Россию Тютчев был вовлечен в еще один внебрачный роман, на этот раз с молодой женщиной на 23 года моложе его. Елена Денисьева оставалась его любовницей четырнадцать лет и родила ему троих детей, всегда убежденную, что она, а не Эрнестина, была его «настоящей» женой. Двойные стандарты того времени привели к тому, что она подверглась социальному остракизму, в то время как его продолжали чествовать суд и общество, при этом его карьера на службе не пострадала.Их страстные и часто бурные отношения, неприятие Елены обществом и вина Тютчева за то, что разрушил ее жизнь, нашли отражение в замечательном «Денисьевском цикле» стихов. Следующее стихотворение из цикла не только передает что-то от изменчивого темперамента Елены (на нем есть эпитафия « Mobile Com l’onde » — «Меркурий как волна»), но и напоминает «роковой момент» их первой близости, и Изображение кольца направлено на сожаление Елены о том, что она никогда не может быть официально признана его законной женой.

Ты, моя волна над океаном,
Существо прихоти и прихоти,
Отдыхай или в движении,
Какой чудесной жизнью ты наполняешься!

Смеясь на солнце, сверкая
Зеркальное здание Небес,
Или в безумном метании, бьющемся
В бурной бездне —

Как ты очаровываешь меня своей нежностью
Шепот твоих наполненных любовью вздохов —
Подвигай меня своим элементалем
Бешенство, твои пророческие крики!

Будь вас потрясенным приливом,
Темным или ярким видом

За вашу нежную волнистость
Вотивное подношение, которое я сделал:
Моим подношением не было кольца,
Ни изумруда, ни нефрита —

В тот роковой момент унес
Вперед чарами редко,
Я похоронил в твоих глубинах, а не этих,
Но мое сердце, которое еще бьется там.

Летом 1864 года Елена умерла от туберкулеза. Тютчев так и не оправился от удара: смерть Елены, по его словам, просто «сломала весну [моей] жизни».Некоторое утешение нашло в поэтическом творчестве: «Денисьевский цикл» не утихал. Накануне первой годовщины ее смерти Тютчев ехал на автобусе из Москвы в родовое имение Овстуг примерно в 200 милях к югу. В тот вечер в постоялом дворе он решил прогуляться по шоссе, чтобы размять ноги после долгих часов в трясущейся карете; несомненно, он тоже хотел побыть наедине со своими мыслями. Пока он шел, ему в голову приходили строки:

.

Сумерки наступают, когда я иду по пустынному шоссе ,
Все вокруг неподвижно, когда приближается ночь…
Тяжело мое сердце, мои конечности устали…
О, моя дорогая, ты видишь меня здесь?

Надо мной я смотрю, как сгущается тьма,
Наблюдаю, как исчезают последние бледные отблески дня…
В этом мире мы когда-то жили вместе:
Дорогой ангел, ты видишь меня здесь?

Теперь день ужасающей памяти,
Преданный молитве и печали, приближается …
Откуда бы духи ни жили,
Дорогой ангел, ты видишь меня здесь?

Овстуг и его окрестности послужили источником вдохновения для некоторых из лучших поздних стихотворений Тютчева о природе, в том числе следующих:

Приходит с первым появлением осени
Кратковременное заклинание, полное чудес и восторга:
Целые дни кристальной прозрачности
И светлые вечера…

Где когда-то серп шагал по кувыркающимся колосьям пшеницы
Теперь царит воздух пространства и пустоты;
Лишь клочок паутины, трепещущий,
Блестящий на лбу праздной борозды.

Пустые небеса все еще падают, когда птицы покидают нас,
Еще далека первая неуправляемая зимняя буря,
И, просачиваясь сверху, чистая и теплая голубизна
Добавляется к дремлющим акрам…

Это был еще один любимец Льва Толстого. Он особенно восхищался строками 7–8, где нескольких ловких штрихов (Толстой выделяет вызывающее воспоминания слово «праздность») достаточно, чтобы создать целостную картину деревенского спокойствия и отдыха после беспокойной работы с урожаем.«Искусство написания стихов заключается в умении находить такие образы, и Тютчев был в этом великим мастером», — прокомментировал Толстой.

При всей своей националистической риторике отношение Тютчева к родной земле оставалось глубоко двойственным. До последних лет жизни ему нравилось возвращаться к своим старым прибежищам на Западе. Например, в 1859 году он провел за границей около шести месяцев. Ближе к концу своего пребывания он написал Эрнестине из Веве на Женевском озере о своем ужасе при мысли о том, что покинул «это волшебное место», «эту благословенную землю» и что ему пришлось «пройти ледяную губку петербургской зимы». над этим великолепием ». Вскоре, путешествуя по прибалтийским провинциям России по пути домой, он составил следующие строки:

Снова знакомые зрелища… этот дымчато-серый навес
Где вырисовываются массивные свинцовые снежные облака,
И в тускло-синей даль, как в трауре,
Темные леса, окутанные осенним мраком…
Тусклый и тихий мир слишком обширен счесть:
Все пусто, засушливо, непроходимо…
То тут, то там, полупрозрачно сквозь кусты и папоротники,
Блеск льда на воде, первый зимой.

Здесь нет ни звука, ни цвета: все арестовано,
Вся жизнь угасла, исчезла; человек здесь, кажется —

Смирившийся с судьбой, его ум оцепенел и измучен —
Должен увидеть себя, как в своих собственных снах,
И глаза потускнели в тусклых сумерках,
Не могу поверить, что вчера он знал
Страна, где горы, радуга- радужный,
Взгляните на себя в самых глубоких синих озерах…

Короче, Тютчева привлекала не реальность родной страны, а идеал.Для него Россия оставалась метафизической концепцией совершенства, требующей слепой, бездумной веры вопреки всем свидетельствам обратного. Это послание короткой эпиграммы, написанной к концу его жизни, которая как в России, так и за ее пределами приобрела известность, став его наиболее часто цитируемым (и часто пародируемым) высказыванием:

Кто бы умом ухватился за Россию?
Для нее не создано мерки:
Душа особенная,
Только верой ценится.

Нравится:

Нравится Загрузка …

Связанные

«Истинный защитник России — история» — день рождения Федора Тютчева

Первые 22 года своей взрослой жизни он почти непрерывно находился за границей. Обе его жены были немками — так что в доме по-русски не все сказано. Но Тютчев был избран председателем Комитета внешней цензуры и на его плечи лег высочайший приказ по созданию положительного имиджа России на Западе.Поэзию он считал второстепенным занятием и никогда не заботился о звуке, а особенно о публикации своих черновиков. Но в русской истории он появился прежде всего как поэт, а дипломатические способности были лишь незначительным дополнением к его портрету.

• Михаил Васильевич Ломоносов: «Но принимает меня, Творец…»
• Десять чудес Лермонтов
• Кто-то явно наказывает… Пушкин и Николай I
• Свертка Пушкин, Тютчев… (проба)

Однажды, гуляя по Невскому проспекту, Федор встретил князя Ивана Сергеевича Гагарина.

— Какие новости? — спрашивает Тютчев.

— Военный суд только что приговорил Хеккера, — отвечает Гагарин.

— Почему он осужден?

— Его отправят за границу в сопровождении курьера.

— Вы в этом уверены?

«Совершенно верно».

— Иди, Жуковский, убей.

Вот кем он был. Резкий, решительный и одновременно внешне пассивный Тютчев сумел жить в разительной двойственности.

«Этот почти — инопланетный, еле-еле говоря, когда иначе, как по-французски« поэзия »как будто дышала, а в русском языке дышать не могла.Аксаков недоумевал: «Как непонятное откровение пребывающего в нем духа было дано ему той чистой, русской, сладкозвучной, размеренной речью, которой мы наслаждаемся в его стихах? Как там, в чужой среде, могло быть создано в этом русском поэте одно из лучших украшений русской литературы? .. Это было так необходимо самобытности духовной природы, которой невозможно не восхищаться ».

Лично знакомый и даже дружный с Генрихом Гейне, Тютчев в качестве старшего цензора в МИДе безжалостно «резал» его стихи.Вся его жизнь была политикой и светскими развлечениями. Дипломатия, цензура, публичные выступления, звания и награды, свидетельствующие о высочайшем признании его вклада и бесконечных светских салонах, вечеринках, приемах … только этот невзрачный, небрежно одетый, неуклюжий и рассеянный человек заговорил, он сразу стал центр любой компании. Даже достигнув преклонного возраста, он вызывал трепет и восхищение у противоположного пола.

Посольство замка

В 1821 году Федор Тютчев, представитель старинного дворянского рода и выпускник словесного факультета Московского университета, поступил на службу в Государственную коллегию иностранных дел.Вскоре восемнадцатилетний мальчик уехал за границу, в Баварию, в качестве сотрудника российской дипломатической миссии.

Сервис

, честно говоря, не понравился. Дисциплина — тем более. Серые однообразные будни наводят на мысль о его селезенке. Оказавшись в Турине, он так тосковал по дому, что, взяв с собой дипломатические шифры, без предупреждения, покинул свое место и отправился в Швейцарию.

Эту анекдотическую ситуацию И.С. Аксакова описывает: «Исправив, в отсутствие посыльного, положение поверенного в делах и убедившись, что в делах фактически не было никого, наш поэт однажды срочно нуждался в Пробыв короткое время в Швейцарии, запер дверь посольства и уехал из Турина, не попросив официального разрешения.Но самоволка не зря прошла мимо него. Узнали об этом в Петербурге, и ему велели оставить службу, и лишили титула камергера … Тютчев, однако, не поехал в Россию, а снова переехал в знакомую, почти родную ему, в Мюнхен. в ожидании в Петербурге прояснил недоразумение и примирился с оригинальной выходкой дипломата-поэта ».

За эти годы, проведенные за пределами Родины, уместилась вся жизнь — брак с Элеонорой Петерсон, рождение трех прекрасных дочерей, смерть жены, второй брак с Эрнестиной, Дернберг, рождение дочери и сына по любовным делам и переживания… И как бы случайно, как уход в мир иной — стихи, стихи, стихи… За 27 лет Тютчев написал строки, раскрывающие его как глубокого философа, способного отойти от будничной суеты и проницательно взглянуть на мир. мир:

СИЛЕНТИУМ!

Заткнись, прячься и тайский

А чувства и мечты —

Пусть психические глубины

Встань и иди Онет

Безмолвно, как звезды в ночи —

Полюбуйтесь ими — и молчите.

Как сердце может выразить себя?

Еще как вас понять?

Понимаешь, чем живешь?

Выраженная мысль — ложь.

Взрыв, взбудоражил ключи —

Съешь их — и молчи.

Просто жить в себе учись —

В твоей душе целый мир

Загадочно-магические мысли;

Они заглушат внешний шум

Флуоресцентные рассеивающие лучи,

Слушайте их пение и молчите !..

«На пороге двойного существования»

В 1843 году в жизни Тютчева произошел важный поворот: он встретился с могущественным главой третьего отдела Канцелярии Его Императорского Величества А. Бенкендорфом. Результатом их доверительных бесед стала поддержка Императором Николаем I всех начинаний Федора Ивановича в рамках широкой кампании по созданию положительного имиджа России на Западе. Дипломату было разрешено отдельное заявление в прессе по политическим вопросам отношений между Европой и Россией, что явилось свидетельством широкого доверия к импульсивному дипломату в целом.

В те годы на Западе вызвала большой интерес книга французского маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году». Гостеприимно проходивший в Санкт-Петербурге маркиз в своем творчестве безжалостно осуждал Россию — с ненавистью и презрением. Он объявил и о секретных планах Запада против России. «Этот коварный план, — писал маркиз, — восходит к эпохе Наполеона. Проницательный корсиканец увидел опасность для Европы, исходящую от растущей мощи русского колосса, и, желая ослабить врага, обратился к силе идей…

Его отправили в Петербург под предлогом помощи в реализации планов молодого монарха (то есть Александра — прим.автора) , целая плеяда политработников — этакая замаскированная армия, тайно расчистившая путь нашим солдатам. Эти хитрые интриганы получили задание прокрасться в администрацию, захватить, прежде всего, народное образование и посеять в умах молодых людей идеи, противоречащие политическим убеждениям страны или ее правительства… ».

Тютчев возмутился: Россия освободила Европу от господства Наполеона, «в благодарность» подвергалась постоянным враждебным нападкам европейской прессы.Маркизу де Кюстину он не ответил, но написал Густаву Кольбу, редактору влиятельного немецкого журнала:

«Истинный защитник истории России, она в течение последних трех столетий постоянно решала в пользу России все испытания, которые она разоблачала своей загадочной судьбой».

Тютчев заметил, что политика раздора и вражды, проводимая против России, способна принести только горькие плоды. «А потом, сэр, — писал он немецкому редактору, — вы тоже дорого заплатите за то, что когда-то было по отношению к нам несправедливо.”

По прибытии в Санкт-Петербург Тютчев вернулся в Министерство иностранных дел и с 1848 г. занимал должность старшего цензора, а еще 10 лет — 17 апреля 1858 г. был назначен председателем Комитета иностранной цензуры. На этом посту Федор продержится 15 лет, до самой смерти. Больше, чем успешная карьера, успехи в общественной жизни (высшее общество восхищается остроумием поэта и его красноречием, тронутыми его простотой) не кажутся Тютчеву приносящими душе покой и умиротворение.

И.С. Аксаков утверждал: «… он томился внутренним расколом и душевной болью. Ум сильный и твердый — с малодушием, при бессилии воли доходит до слабости, ум бдительный и трезвый — с чувствительностью нервов самого нежного, почти женского, — раздражительности, воспламенения, словом, во время творческий процесс души поэта со всеми его мгновенно вспыхивающими призраками и заблуждениями; ум активен, не знает ни покоя, ни вялости — с полной неспособностью действовать, приобретенными в детстве привычками к лени, если непреодолимое отвращение к иностранному труду, к любому принуждению; ум постоянно голоден, любознателен, серьезен, сосредоточен, проникает во все вопросы истории, философии, познания; душа, ненасытно жаждущая наслаждения, азарта, разлета, страстно дает впечатления о текущем дне… ».

Поэзию он рассматривал не как профессию, а как ремесло, а как отдушину, оторванную от всего земного и попытку побыть наедине с собой. Источника поэтического творчества нет в его душе до последних дней, но разум всегда и целиком занят политикой. Эта двойственность проникнута Федором в его стихи.

О, моя пророческая душа!

О сердце, полное беспокойства,

Ой, ты на грани

Как двойная жизнь! ..

Не случайно Тютчев с удивительной чуткостью изображает шаткое, преходящее, неуловимое состояние природы.

Как внезапно и ярко

Мочить небо синее

Пневматическая арка

В его мгновенном триумфе.

Погрузился один конец леса,

Для других облака ушли —

Она захватила половину неба

И в высоте надоело.

О, радужное видение

Какое счастье для глаз!

Было отдано нам на данный момент

Лови — лови быстро!

Смотри — действительно бледно

Еще минуту или две и хорошо?

Осталось, так как полностью уйдет,

Чем вы живете и чем дышите

Радуга, времена года, лунная дымка — все под пером Тютчева становится метафорой тех переживаний, которые роятся в душе человека, само по себе метафорой изменчивой жизни.

Как светлеет дымный столб! —

Как тень скользит по неуловимым! ..

«Это наша жизнь», — сказали вы мне,

.

Не легкий дым, сияющий под луной,

И эта тень, бегущая от дыма… »

Проницательность поэта

Он был уверен, что российская самодержавная монархия основана на божественном законе и что у нее есть величайшая и самая благородная миссия — защитить Европу от разрушения ее революционной заразы.

В статье «Россия и революция», написанной, кстати, на французском языке, Федор формулирует свои основные политические взгляды: «давно в Европе существуют только две реальные силы: Россия и Революция. Эти две силы сегодня противостоят друг другу, а завтра, возможно, сольются вместе. Между ними не может быть соглашений и договоров. Жизнь одного из них означает смерть другого. Исход борьбы между ними, величайшей битвы, которую когда-либо видел мир, зависит от века, всего политического и религиозного будущего человечества (…)

Прежде всего Россия — христианская страна, а русский народ христианин не только своим православием, но и чем-то более сокровенным.Причина в способности к самоотречению и самопожертвованию, которая как бы является основой его нравственной природы ».

Мог ли он представить, что Европа сравнительно мало справится с революционной заразой, произведя с ней стойкий иммунитет. Но «христианской силе» суждено излечиться от этой заразы, чтобы не осталось камня хотя бы внешних форм ее духовной исключительности. Почему его проницательный ум не мог заметить главного: от этой катастрофы нельзя застраховаться, нельзя применить ко всей нации ярлык «избранный народ» и принять этот статус (правда, предоставленный самим людям) как пожизненный иммунитет. от падения в бездну восстания.

Односторонний взгляд в статье чередуется с удивительными прозрениями: «Человеческое« Я »- желающее полагаться только на себя, не признавая и не принимая другой закон, а свою собственную волю, одним словом, человеческое« Я », Замена себя Богом, конечно, не является чем-то новым для людей, но это стало самодержавием человеческого «я», заложенным в политическом и публичном праве, и стремящимся, в силу этого права, управлять обществом. Это новое явление было названо в 1789 году французской революцией.”

Об этом чуть позже напишет в стихах:

Посмотрите, как на речном просторе,

Склон возрожденных вод

Комплексное море

Для льдин после купания.

На солнышке да розовое сияние,

Или поздно ночью в темноте,

Но все неизбейно Ты

Они плывут к одной мете.

Все вместе — малые, большие,

Заблудившись,

Все равнодушные, как природа, —

Слияние с пропастью роковой !..

О, наша мысль обольщение

Ты человек I

Эх не твое значение

Разве это не твоя судьба?

Протоиерей Георгий Флоровский случайно написал «Историческое прозрение Тютчева».

Федор еще в 1873 году сказал: «Что меня больше всего поражает в нынешнем состоянии ума в Европе, так это отсутствие разумной оценки некоторых из наиболее важных явлений современной эпохи. Это дальнейшее выполнение того же самого дела, обожествление человека человеком — это все та же человеческая воля, встроенная в нечто абсолютное и суверенное, закон является высшим и безусловным.Это проявляется в политических партиях, для которых их личный интерес и успех их идей намного превыше всех других соображений. Она следует, начинает проявляться в политике правительств, которые для достижения своих целей не стесняются никаких препятствий, ничего не щадят и не пренебрегают никакими средствами, которые могли бы привести ее к желаемому результату. (…)

Один раз правильно определить наличие этого элемента и увидеть повод обратить более пристальное внимание на возможные последствия разгоревшейся сейчас драки в Германии — последствия, важность которых способна для всего мира достигнуть масштабов. неисследованный ».Поэт пророчески предсказывает, что Европа может оказаться в состоянии варварства, в котором еще не наблюдали мировую историю. Однако, опять же, мы должны заметить, что от этого варварства не ускользнула и православная монархия, которая вроде бы борется с заразой революции и ее флага с огромной буквой «Я».

Тютчев вполне патриархально считал, что идеология индивидуализма (доведшая Европу до ее логического предела) — это основная причина несчастий и страданий как личности, так и человечества в целом.И рецепт лечения он видел один:

.

плоть, но дух развратился в наши дни,

А народ отчаянно жаждет…

Он устремляется к свету из ночных теней

И, свет abretti, ворчит и бунтует.

Непочтительное жжение и иссушение,

Этот день делает невыносимым…

И осознавая свою смерть, он

И жаждет веры, но просит…

Я не скажу никогда, с молитвой и слезами,

Хочешь скорбит перед закрытой дверью:

«Впусти меня! — Я верю, Господи!

Помогите моему неверию !.. » (1851)

Действие веры, на которое был способен, например, отец одержимого мальчика в евангельской истории, недоступное, полное и спокойное, уверенное в себе человечество.

Тютчев искренне верил в концепцию «Москва — третий Рим», выбрав для нее игру с символическими числами. Согласно его прогнозу, в 1853 году — ровно через 400 лет после падения Константинополя — Византийская империя возродится по образу новой православной сверхдержавы, но расположенной севернее прежней.Поэт убежден, что решение Провидения.

Начало Восточного (Крымского) похода приветствовали поэта, ожидая скорого освобождения славян и долгожданной литургии в Софии

Приходят дни борьбы и триумфа,

Достигните завещанных Россией границ.

И старая Москва

Самая новая из трех столиц

(«Спиритистское предсказание», 1853)

Однако вскоре реальность внесла свои коррективы в столь оптимистичные ожидания.А в стихотворении «В новом 1855 году» поэт не может скрыть своих сомнений в русской, славянской победе. Драматичный для России финал становится слишком очевидным.

Причины поражения Федора видели в основном в экономической отсталости России и ее внутриполитической слабости. После падения Севастополя поэт разразился гневной тирадой против верховного правителя — «этот бедняк, который за тридцатилетнее правление, находясь постоянно в самых выгодных условиях, растратил и провалил, сумел связать борьбу. при самых невозможных обстоятельствах.”

Поэт, еще недавно сочинявший гимны Императору, теперь видит в нем только предателя национальных интересов:

Не тому Богу, которому ты служишь, и не России,

Обслуживать только тщеславие своего

И все дела твои, добрые и злые —

Это все было в тебе ложью, все призраки пусты,

Вы были не королем, а актером — отреагирует ли он на смерть Николая I.

Но воцарение Александра II возродило в нем надежду на светлое будущее России.Однако демонстрация верности в его стихах почти всегда выглядит вялой и неуклюжей:

Доброжелательный царь, царь евангельской души

С любовью к ближнему Святой,

Акцепт, государь, благодать

Гимн простой благодарности!

Ты обнимаешь его любовь?

Не сотни, тысячи человек

Ты сегодня бескрылая ее

Избранный укупорщик и бедный я

Сам ничего не говорю

И не привлек внимания царя

Остальные права как страдающие !..

Это отрывок из длинной оды, адресованной императору Александру II.

К концу своей жизни он достиг положения, особенно близкого к тайному советнику Его Императорского Величества, председателю Комитета иностранной цензуры, кавалеру многих орденов и отличий. Ни один значительный поэт в России после Державина не был удостоен таких званий и наград.

Что касается власти, он мог позволить себе все, даже посмеяться над ней. Однажды, узнав о плачевном состоянии Тютчева, он собирался посетить самого императора.На что Федор тут же ответил: «Было бы крайне неприлично, если бы я умер на следующий день после царского визита». О резкости, конечно, доносили. Самый высокий визит был отменен.

«Грязь обещающая сладкая Родина»

Его отношение к родной земле никогда не было оправданным. Возможно, такая точка зрения типична для любого, кто имел опыт длительного пребывания за границей: преимущества «их» жизни становятся очевидными — даже несмотря на ностальгию по «дому и очагу».Пятьдесят лет поэта, желающего побыстрее вернуться в Россию из очередной заграничной поездки, принесли замечательную формулу: «Я не без печали раскалываю этот гнилой Запад, такой чистый и комфортный, чтобы вернуться в эту многообещающую будущую грязную сладкую Родину».

В его стихах, письмах, воспоминаниях общая тема возвращения домой — и эта тема окутана болезненным ощущением необходимости порвать с ясным и рациональным миром. В 1839 году он пишет своим родителям из Мюнхена: «Я устал от этого существования за пределами родины, и пора подумать о приюте в грядущей старости», а пять лет спустя из Санкт-Петербурга.В Петербурге он им жалуется, что отвыкли от русской зимы, которую не пережили девятнадцать.

А ну если бы погода не ставилась — вся структура жизни была другой.

Летом 1825 года, когда начинающий дипломат впервые вернулся домой после двух лет за границей, Погодина записала в дневнике: «Острый сравнил Тютчев наших ученых с дикими, ловят кои вещи, брошенные им при кораблекрушении».

Многим в России это показалось Тютчева неправым, если не глупым.И право было бы невинно глупо, но часто преступно глупо, приводя к смерти. Его возмутило широко распространенное и, казалось бы, самоочевидное подавление духовной свободы. «Все подверглись пресечению, весь кретинизм», — посетовал он. Привыкший к ясности мышления поэт возмутился, что управление делами «принадлежит разуму, который сам не понимает». «Ощущение такое, будто ты в вагоне, катишься по все более крутому склону и вдруг замечаешь, что на ящике стоит кучер», — написала жена Тютчева.

Однако он публично Россию все чаще хвалит и предпочитает говорить о ее великом будущем. И самая загадочная, даже таинственная, приведенная в стихах. Как всякий настоящий поэт, Тютчев тонко и резко разделил временное и вечное. И поэтому даже самые печальные события во «внешнем мире» не могли охладить его веру в свою страну и его высокое призвание:

Эти бедные деревни,

Эта скудная природа —

Родина многострадальной,

Край ты русский народ!

Не поймет и не заметит

Гордый взгляд странно,

Что проходит и тайно светит

Нагота смиренного твоего.

Подавленная ноша креста,

Все вы, родная земля,

Раб как Царь небес

Пришел, благо.

Портрет поэта

Портрет Тютчева выглядит худым стариком в очках, с мягкими взлохмаченными седыми волосами и задумчивым лицом … Он больше похож на старого немца, учителя музыки или профессора точных наук. Собранный, рациональный и решительный. Но, по словам Мережковского, «по внешнему виду трудно судить, так как осколки могильных урн хранили его в ладане и слезы пролились на нее».

По проницательному замечанию Ходасевича, «он стремился наладить дела Европы, но в Хаосе понимают больше».

Кажущаяся простота и «стертость» его стихов (без шуток: эти строки увлечены нами с детства) часто мешают по-настоящему вникнуть в их смысл. Но надо схватывать и суету мегаполиса, отягощенную мелкими хлопотами и заботой о нерешенных вопросах, отходящих на второй план.

Волшебник зимы

Заколдованные, насаждения —

И под снежной опушкой,

Стационарный немой,

Он светит чудесной жизнью.

И он стоит околдованный, —

Не мертв и не жив

Очарованная мечта

Все запутано, все переплетено

Легкая цепь вниз…

Солнце зимой встречает ли

Ему его лучевая коса —

Ничего страшного,

Он весь прошивается и заблещет

Ослепительная красота.

*** *** ***

«Мы не можем предсказать…» задумчиво привел Тютчева в то же перо, которым он писал свои политические статьи, и был, конечно, прав.

Может быть, когда он писал о будущем России и Европы, об опасностях революций и необходимых перемен, он был уверен, что это главное дело его жизни, то, что будут помнить благодарные потомки.

Но время обладает замечательным свойством: все поверхностное, второстепенное и незначительное стирает его и делает почти не существующим, оставляя только главное. Итак, о журналистике Тютчев хорошо помнит, знатоки. А стихи, которые он писал как бы на полях своей биографии, знают все.Фактически они и стали его настоящей биографией. Более того, они — вопреки надеждам на силу прокламаций и манифестов — действительно могут изменить человека.

Тютчев Федор Иванович

Федор Иванович Тютчев (5 декабря [ст.в. 23 ноября] 1803 г. — 27 июля [15 июля] 1873 г.) обычно считается последним из трех великих русских поэтов-романтиков после Александра Пушкина и Михаила Лермонтова. Тютчев Федор Иванович (5 декабря [О.С. 23 ноября] 1803 г. — 27 июля [О.С. 15 июля] 1873 г.) обычно считается последним из трех великих русских поэтов-романтиков после Александра Пушкина и Михаила Лермонтова. Тютчев родился в старинной дворянской семье в селе Овстуг под Брянском. Его детские годы прошли в Москве, где он поступил в классическую академию профессора Мерзлякова в возрасте 15 лет. Его первой печатной работой стал перевод послания Горация Меценату. С тех пор его поэтический язык отличался от языка Пушкина и других современников широким использованием величественных, торжественных славянских архаизмов. Тютчев родился в старинной дворянской семье в селе Овстуг под Брянском. Его детские годы прошли в Москве, где он поступил в классическую академию профессора Мерзлякова в возрасте 15 лет. Его первой печатной работой стал перевод послания Горация Меценату. С тех пор его поэтический язык отличался от языка Пушкина и других современников широким использованием величественных, торжественных славянских архаизмов. Его семейным учителем был Семен Райх, один из первых русских знатоков немецкой философии; именно он привил Тютчеву вкус к метафизическим размышлениям.В 1819–1821 Тютчев учился в Московском университете, где специализировался на филологии. В 1822 году он поступил на работу в министерство иностранных дел и сопровождал своего родственника, графа Остерманна-Толстого, в Мюнхен. Он влюбился в город и оставался за границей 22 года. Его семейным учителем был Семен Райх, один из первых русских знатоков немецкой философии; именно он привил Тютчеву вкус к метафизическим размышлениям. В 1819–1821 Тютчев учился в Московском университете, где специализировался на филологии.В 1822 году он поступил на работу в министерство иностранных дел и сопровождал своего родственника, графа Остерманна-Толстого, в Мюнхен. Он влюбился в город и оставался за границей 22 года. В Мюнхене он влюбился в баварскую графиню Амали Лерхенфельд. Поэма Тютчева « Слезы » или «Слёзы » совпадает с одной из их дат и, скорее всего, посвящена Амалии. Среди других стихотворений, вдохновленных Амалией, — K N. и Ia pomniu vremia zolotoe… Опубликованные письма и дневники графа Максимилиана Йозефа фон Лерхенфельда освещают первые годы работы Тютчева в качестве дипломата в Мюнхене (1822–1826 гг.). подробности его неудавшейся любви к Амалии, чуть не повлекшей за собой дуэль с его коллегой, бароном Александром фон Крюденером.После того, как они оба поженились, они продолжали дружить и часто посещали одно дипломатическое общество в Мюнхене. В 1870 году Тютчев снова встретился с Амалией и ее новым мужем, генерал-губернатором Финляндии Николаем Адлербергом на курорте Карлсбад. В результате получилось стихотворение « Иа встретил вас — и всио билое » под названием « К.Б. . Позже поэт объяснил Якову Полонскому, что герои — это баронесса Крюденер. В Мюнхене он влюбился в баварскую графиню Амали Лерхенфельд.Поэма Тютчева « Слезы » или «Слёзы » совпадает с одной из их дат и, скорее всего, посвящена Амалии. Среди других стихотворений, вдохновленных Амалией, — K N. и Ia pomniu vremia zolotoe… Опубликованные письма и дневники графа Максимилиана Йозефа фон Лерхенфельда освещают первые годы работы Тютчева в качестве дипломата в Мюнхене (1822–1826 гг.). подробности его неудавшейся любви к Амалии, чуть не повлекшей за собой дуэль с его коллегой, бароном Александром фон Крюденером.После того, как они оба поженились, они продолжали дружить и часто посещали одно дипломатическое общество в Мюнхене. В 1870 году Тютчев снова встретился с Амалией и ее новым мужем, генерал-губернатором Финляндии Николаем Адлербергом на курорте Карлсбад. В результате получилось стихотворение « Иа встретил вас — и всио билое » под названием « К.Б. . Позже поэт объяснил Якову Полонскому, что герои — это баронесса Крюденер. Их последняя встреча произошла 31 марта 1873 года, когда Амалия Адлерберг посетила Тютчева на его смертном одре.На следующий день Тютчев написал своей дочери Дарье: Последняя встреча состоялась 31 марта 1873 года, когда Амалия Адлерберг навещала Тютчева на его смертном одре. На следующий день Тютчев написал дочери Дарье: Также в Мюнхене Тютчев познакомился со своей первой женой, баварской графиней и вдовой русского дипломата Эмилии-Элеоноры Петерсон, которая содержала фешенебельный салон, часто посещаемый такими людьми, как Гейне и Шеллинг. Также в Мюнхене Тютчев встретил свою первую жену, баварскую графиню и вдову российского дипломата Эмилию-Элеонору Петерсон, которая содержала модный салон, часто посещаемый такими людьми, как Гейне и Шеллинг. После ее смерти Тютчев женился на Эрнестине Дёрнберг, которая была его любовницей 6 лет и родила от него ребенка. После ее смерти Тютчев женился на Эрнестине Дёрнберг, которая была его любовницей 6 лет и родила от него ребенка. Обе его жены не понимали ни слова по-русски. В этом нет ничего удивительного, учитывая, что Тютчев говорил по-французски лучше, чем по-русски, а вся его личная переписка была франкоязычной. В 1836 году князь-иезуит Гагарин получил от Тютчева разрешение на публикацию избранных им стихов в «Современник », литературном журнале под редакцией Пушкина. Хотя великий русский поэт ценил эти великолепные тексты, они не вызвали интереса у публики. Следующие 14 лет Тютчев не опубликовал ни одной стихотворной строки. Тем не менее, он написал несколько политических статей, которые были опубликованы в Revue des Deux Mondes .Эти статьи привели его к контакту с дипломатом князем Горчаковым, который останется близким другом Тютчева на всю оставшуюся жизнь. В 1836 году князь-иезуит Гагарин получил от Тютчева разрешение на публикацию избранных стихов в «Современник », литературном журнале под редакцией Пушкина. Хотя великий русский поэт ценил эти великолепные тексты, они не вызвали интереса у публики. Следующие 14 лет Тютчев не опубликовал ни одной стихотворной строки.Тем не менее, он написал несколько политических статей, которые были опубликованы в Revue des Deux Mondes . Эти статьи привели его к контакту с дипломатом князем Горчаковым, который останется близким другом Тютчева на всю оставшуюся жизнь. В 1837 году Тютчев был переведен из Мюнхена в русское посольство в Турине. Он обнаружил, что новое место жительства не соответствует его характеру, и ушел со службы, чтобы обосноваться в Мюнхене. После отъезда из Турина выяснилось, что Тютчев не получил разрешения покинуть свой пост, и в результате был официально уволен с дипломатической должности.Он продолжал жить в Германии еще пять лет без должности, прежде чем вернуться в Россию. После своего окончательного возвращения в Санкт-Петербург в 1844 году поэт был очень почитаем в высшем обществе. Его дочь Кити произвела фурор, и писатель Лев Толстой ухаживал за ней, «почти готовый жениться на ней бесстрастно, без любви, но она приняла меня с нарочитой холодностью», как он заметил в дневнике. Позже Китти стала влиятельной в окружении Победоносцева при российском дворе. В 1837 году Тютчев был переведен из Мюнхена в русское посольство в Турине.Он обнаружил, что новое место жительства не соответствует его характеру, и ушел со службы, чтобы обосноваться в Мюнхене. После отъезда из Турина выяснилось, что Тютчев не получил разрешения покинуть свой пост, и в результате был официально уволен с дипломатической должности. Он продолжал жить в Германии еще пять лет без должности, прежде чем вернуться в Россию. После своего окончательного возвращения в Санкт-Петербург в 1844 году поэт был очень почитаем в высшем обществе. Его дочь Кити произвела фурор, и писатель Лев Толстой ухаживал за ней, «почти готовый жениться на ней бесстрастно, без любви, но она приняла меня с нарочитой холодностью», как он заметил в дневнике.Позже Китти стала влиятельной в окружении Победоносцева при российском дворе. Как поэт, Тютчев при жизни был малоизвестен. Его 300 коротких стихотворений — единственные произведения, которые он когда-либо написал на русском языке, причем каждое пятое из них — перевод. Тютчев считал свои стихи вещами , не достойными изучения, редактирования или публикации. Обычно он не заботился о том, чтобы их записывать, и, если бы он это делал, он часто терял бумаги, на которых они были нацарапаны.Николай Некрасов, перечисляя русских поэтов в 1850 году, хвалил Тютчева как одного из самых талантливых среди «малых поэтов». Только в 1854 году был напечатан его первый сборник стихов, подготовленный Тургеневым без всякой помощи автора. Как поэт, Тютчев при жизни был малоизвестен. Его 300 коротких стихотворений — единственные произведения, которые он когда-либо написал на русском языке, причем каждое пятое из них — перевод. Тютчев считал свои стихи вещами , не достойными изучения, редактирования или публикации.Обычно он не заботился о том, чтобы их записывать, и, если бы он это делал, он часто терял бумаги, на которых они были нацарапаны. Николай Некрасов, перечисляя русских поэтов в 1850 году, хвалил Тютчева как одного из самых талантливых среди «малых поэтов». Только в 1854 году был напечатан его первый сборник стихов, подготовленный Тургеневым без всякой помощи автора. В 1846 году Тютчев познакомился с Еленой Денисьевой, более чем на двадцать лет младше его, и завязал с ней незаконный роман.Родив поэту троих детей, она заболела туберкулезом, но небольшой отрывок лирики, посвященный Денисьевой, по праву считается одним из лучших любовных стихов на языке. В 1846 году Тютчев познакомился с Еленой Денисьевой, более чем на двадцать лет младше его, и завязал с ней незаконный роман. Родив поэту троих детей, она заболела туберкулезом, но небольшой сборник стихов, посвященных Денисьевой, по праву считается одним из лучших любовных стихов на языке. Написанные в форме драматических диалогов и искусно использующие причудливые ритмы и рифмы, они пронизаны возвышенным чувством подавленного отчаяния. Одно из этих стихотворений, Последняя любовь , часто называют шедевром Тютчева. Написанные в форме драматических диалогов и ловко использующие необычные ритмы и рифмы, они пронизаны возвышенным чувством подавленного отчаяния. Одно из этих стихотворений, Последняя любовь , часто называют шедевром Тютчева. В начале 1870-х годов смерть брата, сына и дочери оставила Тютчева частично парализованным. Он умер в Царском Селе в 1873 году и был похоронен в Новодевичьем монастыре в Санкт-Петербурге. В начале 1870-х годов смерть брата, сына и дочери оставила Тютчева частично парализованным. Он умер в Царском Селе в 1873 году и был похоронен в Новодевичьем монастыре в Санкт-Петербурге. ВЫЙТИ Когда и где он родился? Кто он был? В каких странах он работал? Сколько у него было детей? Как зовут его первую любовь? Кто была его первой женой? Как она умерла? Кто была его второй женой? Что вы можете рассказать о Елене Денисьевой и ее роли в жизни Тютчева? Когда и где он умер? 10.Вы любите стихи Тютчева? Какие они? ХОРОШО! Dostları ilə paylaş:

Федор Тютчев Поэт, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1857) :: люди :: Россия-Инфоцентр

Духовно насыщенная философская поэзия Федора Ивановича Тютчева передает трагическое ощущение противоречивого существования.Символический параллелизм и космические мотивы проявляются в его стихах о живой природе. Известны его любовные лирики (в том числе стихи из «Денисьевского цикла», посвященные его возлюбленной Елене Алексаднровне Денисевой. В своих очерках тяготел к панславизму.

Федор Иванович Тютчев (1803-1873) родился 5 декабря 1803 года в старинной дворянской семье в усадьбе Овстюг Брянского уезда Орловской губернии.

Юные годы Федор Тютчев провел в Москве. Основное образование мальчик получил дома, у поэта и переводчика С.Э. Райх. В 1821 году окончил филологический факультет Московского университета. Вскоре он начал работать в Министерстве иностранных дел, а в 1822 году уехал за границу, получив скромный пост в российском посольстве в Мюнхене — столице тогдашнего Баварского королевства. Он также служил в Турине (Сардиния).

Федор Тютчев начал писать стихи еще подростком, но редко появлялся в прессе и не был замечен ни критиками, ни читателями. Настоящий дебют поэта состоялся в 1836 году: его тетрадь со стихами, присланная из Германии, оказалась в руках Александра Пушкина, который пришел в восторг от стихов Тютчева и опубликовал их в своем журнале «Современник».Однако широкое признание и популярность Тютчев получил гораздо позже, после своего возвращения в Россию в 1850-х годах, когда поэты Некрасов, Тургенев, Фет и Николай Чернышевский восторженно отзывались о нем, и в 1854 году был опубликован самостоятельный сборник его стихов.

Тем не менее, Федор Тютчев так и не стал профессиональным писателем — до конца жизни оставался на государственной службе. В 1858 году он был назначен председателем комиссии по иностранной цензуре и занимал этот пост до самой смерти.Поэт умер 15 июля 1873 года в Царском Селе и похоронен на кладбище в Петербурге.

Благословен тот, кто посетил этот мир …. Благословен тот, кто посетил этот мир в его роковые минуты

Роковые минуты. Мирская сила. Когда состоялся великий триумф. И Божество кончилось мучениями на Кресте, Тогда на сторонах животворящего дерева Мария грешница и Пресвятая Дева стояли Две жены, Неизмеримые в печали. Но у подножия Креста Честнаго сейчас, Как

автор Вейдле Владимир Васильевич

Еще раз зашел… Мир меняется все быстрее и быстрее, но каким скучным был бы мир, если бы, глядя на него, мы могли различать только изменения! В Италии многое изменилось; это одна из европейских стран, которая сильно изменилась за последние годы. Однако и без изменений в

Из книги Сексуальные катастрофы и как их избежать автора Протов Виталий.

Я узнала, что мой муж посетил проститутку. Это достаточное основание для развода? Вполне достаточно. Также вполне достаточными основаниями для развода могут быть: неприятный запах изо рта, неприятная привычка не менять носки более трех дней, обжорство, нежелание

ОРИГИНАЛ

Благословен тот, кто побывал в этом мире
В свои судьбоносные минуты!
Вседержителем назывался
Как собеседник на застолье.

Он их самый зрелищный зритель,
Его приняли в их совет
И живой, как небесный
Бессмертие пил из чаши!
… ..

ПЕРЕДАЧА

Блажен, перемотавший срок
В дни беззакония на кичманов!
Осужденные звали его
В уютной воровской избе.

Согрели фрайеругу,
Впустили к своим трапам —
И бродяга по кругу
Проехали чифирбак!

Комментарии
ВЫНОСЛИВОСТЬ — крайняя несправедливость, нарушение всех прав.Следует отметить, что это слово фактически входит в русский литературный язык, используется в официальных документах.

КИЧМАН — здесь: тюрьма. А в самой тюрьме так называется карцер.

КАТОРЖАНИН — определение бывалых узников, уважаемых людей. Обычные заключенные — это заключенные или пассажиры.

ВОР КУТОК — он же воровской уголок: козырная карта в камере или избе, дальний угол у окна. Смотритель не видит его в глазок. А дышать у окна легче, да и вообще легче.В воровской куче бродяги, бродяги, то есть негативы, «идеологические» преступники.

FRAYERUGA — в этом контексте есть разум в местах заключения. В ГУЛАГе это был фраер, фраеруга, которую называли простаком, лопухом. Теперь фраер — обычный преступник, основная масса бродяг, не достигших вершины. Да и не дотянуться, недаром говорится: «Фраер никогда не будет вором». Потому что с пятнышками в биографии: служил в армии, то ли в комсомоле, то ли еще.Однако «trump fraer» — очень авторитетный преступник, вторая «масть» после вора.

ПОДОБНЫЙ — он же сборище: собрание преступников. Воровской трап — собрание, на котором могут присутствовать только воры.

ЧИФИРБАК — кружка, жестяная банка, кастрюля, в нем заваривают чифир (крепкий сваренный чай) и пьют, делая глоток и передавая соседу.

Иллюстрация Даны Салаватовой

Обзоры

И несколько лет назад у меня была такая радость со слезами на глазах.Благодаря сайту «Мемориал» мы узнали о судьбе моего деда по отцовской линии. Он считался пропавшим без вести. Оказалось, что в 1941 году попал в плен, отправлен в концлагерь в Германию, где и скончался в конце 1944 года …

Ежедневная аудитория портала Poetry.ru составляет около 200 тысяч посетителей, которые в сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. Каждый столбец содержит два числа: количество просмотров и количество посетителей.

О Тютчеве написано немало ученых и умных книг, но, скорее всего, младший современник поэта Иван Тургенев разгадал секрет этого гения: «О Тютчеве не спорят; тот, кто его не чувствует, доказывает, что не чувствует поэзии. «Сборник избранных стихов Федора Тютчева — подарок истинным ценителям русской поэзии.

• Блажен, посетивший этот мир

* * *

Данный вступительный фрагмент книги Ой ты, последняя любовь… (коллекция) (Ф. И. Тютчев) предоставлено нашим книжным партнером — компанией «Литс».

Блажен, посетивший этот мир

F.I. Тютчев.

Картина маслом неизвестного художника. Начало 1820-х гг.

Федор Тютчев никогда не считал себя профессиональным писателем, писал стихи о том, что нужно было сделать, иногда на листке газеты или на листах государственной газеты, чтобы сразу потерять.Однажды, перебирая архив, он рассеянно рассыпал почти все свои юношеские рукописи … Да и семья, в которой он родился, была далека от литературных интересов. Старший зять Федора Ивановича, знаменитый славянофил Иван Аксаков описывает этот домашний круг, характерный для московского необслуживающего дворянства первой четверти XIX века :

«… Федор Иванович был вторым или меньшим сыном Ивана Николаевича и Екатерины Львовны Тютчевых и родился 23 ноября 1803 года в родовом имении Тютчевых села Овстуг Орловской губернии Брянского уезда.Тютчевы принадлежали к древнерусской знати. В «Никон Хрониках» упоминается «хитрый муж» Захар Тутчев, которого Дмитрий Донской перед началом Куликовской резни отправил Мамаю с большим количеством золота и двумя переводчиками для сбора необходимой информации о том, что «хитрый муж» очень хорошо проявил себя. Среди губернатора Иоанна III, усмирившего Псков, также называют «воеводу Бориса Тютчева Слепого». С тех пор никто из Тютчевых не занимал заметного места в истории России ни в одной сфере деятельности.Напротив, в середине XVIII века брянские помещики Тютчевых славились только разгулом и произволом, доходившим до безумия. Однако отец Федора Ивановича, Иван Николаевич, не только не унаследовал этих семейных свойств, но, напротив, отличался необычайной самоуспокоенностью, кротостью, редкой чистотой нравов и пользовался всеобщим уважением. После окончания учебы в Санкт-Петербурге, в греческом корпусе, основанном Екатериной в ознаменование дня рождения великого князя Константина Павловича, Иван Николаевич дослужился до гвардейского лейтенанта и женился на 22-летней Екатерине Львовне Толстой, которую воспитывали как дочь ее тети, графини Остерман.«

И. и Э. Тютчев, родители поэта.

Федор Иванович Тютчев как внешне (он был очень худой и невысокий), так и по своему внутреннему духовному укладу был полной противоположностью отца; У них было только одно общее самоуспокоение. Но он был очень похож на свою мать, Екатерину Львовну, женщину замечательного ума, худощавого, нервного сложения, со склонностью к ипохондрии, с развитой до боли фантазией. Отчасти по принятому тогда в светском кругу обычаю, отчасти, может быть, благодаря воспитанию Екатерины Львовны в доме графини Остерман, в этой полностью русской семье Тютчевых французский язык преобладал и почти исключительно доминировал, так что не только все разговоры, но и вся переписка родителей с детьми и детей между собой, как в то время, так и на протяжении всей жизни, велась только на французском языке.Это засилье французского языка не исключало, однако, приверженности Екатерины Львовны русским обычаям и удивительным образом сосуществовало наряду с церковнославянским чтением псалтырей, часовых книжек, молитвенников в ее спальне и вообще со всеми чертами русского православия и русского языка. благородная жизнь.

Овстуг — родовое имение Тютчевых. Вид из окна.

Рисунок выполнен с натуры другом Тютчева, поэтом Яковом Полонским.

В этой семье родился Федор Иванович.С первых же лет он оказался в нем своего рода особняком, с признаками высших талантов, а потому сразу стал любимцем и спойлером бабушки Остерман, матери и всех окружающих. Это баловство, несомненно, впоследствии повлияло на формирование его характера: он с детства стал врагом всякого принуждения, всякого напряжения воли и упорного труда. К счастью, ребенок был чрезвычайно добрым, кротким, нежным, чуждым всем грубым наклонностям; все свойства и проявления его детской натуры скрашивались какой-то особенно тонкой, изящной духовностью.Благодаря своим удивительным способностям он учился необычайно успешно. Но и тогда нельзя было не заметить, что учение было для него не трудом, а удовлетворением естественной потребности в знаниях. В этом плане брак Тутчева был самим его талантом. Скажем, кстати, что вообще ничего не портит и не убивает людей в России, вот только как именно этот талант избавляет от необходимости прилагать усилия и не дает укорениться привычке к упорному, последовательному труду. Конечно, этот талант требует высшего, соответствующего волевого образования, но внешние условия нашей семейной жизни и общественной среды не всегда благоприятствуют такому образованию; им особенно мало удавалось материальное обеспечение, которое было уделом образованного класса в России во время крепостного права.Однако в данном случае мы имеем дело не только с талантливым человеком, но и с исключительной природой — природой поэта. ”

Братья Тютчевы: Николай (вверху) и Федор.

Парные портреты работы неизвестного художника.

… Ему было почти девять лет, когда пришла буря 1812 года. Родители Тютчева провели все это тревожное время в тихом убежище, а именно в городе Ярославле; но раскаты грома были настолько сильны, всплеск был настолько повсеместным, что даже вдали от театра войны не только взрослые, но и дети, в их меру, конечно, жили общей, взволнованной жизнью.Нам так и не довелось услышать от Тютчева какие-либо воспоминания об этом году, но она не могла не оказать сильного прямого воздействия на восприимчивую душу девятилетнего мальчика. Напротив, вероятно, именно она способствовала, по крайней мере, в значительной степени, его преждевременному развитию, что, впрочем, можно наблюдать почти у всего детского поколения той эпохи. Разве эти детские впечатления и у Тютчева, и у всех его сверстников-поэтов не зажгли ту упорную, пламенную любовь к России, которая дышит их поэзией и которую потом не могли угасить никакие жизненные обстоятельства?

Аксаков Иван Сергеевич.

Из книги «Биография Федора Ивановича Тютчева»

Удачливый будущий поэт с первыми наставниками. Вернувшись «вслед за французом» в Москву, собственный дом, к счастью, уцелел, Иван Тюпгчев по совету хороших друзей пригласил к своему младшему сыну Семена Райха, лучшего учителя литературы города. Талантливый педагог, помимо поэта, Райх не только благотворно повлиял на «душевное и нравственное состояние» своего талантливого ученика, но и одобрил литературное направление в нем.Он привил своему питомцу особую любовь к античной классике и вкус к переводам. По инициативе учителя четырнадцатилетний Тютчев перевел, а затем прочитал на собрании Общества любителей русской литературы известное стихотворение Горация «Послание к Покровителю». Перевод был одобрен и вскоре напечатан. В том же 1818 году Тютчев поступил в Московский университет.

М.П. Погодин.

Рисунок неизвестного художника. Москва, 1820-е гг.

Живой и общительный, Тютчев легко заводил знакомства, но серьезно, на всю оставшуюся жизнь дружил только с Михаилом Погодиным, будущим известным историком.Воспоминания По часам сохранили для нас образ юного беззаботного Тютчева:

«… Представила, как впервые приехала к нему, университетскому другу, на свидание во время вакцинации, пешком из подмосковного поселка Знаменский, по Серпуховской дороге, в Троицкое, на Калуге, где он жил в своей семье … молодой мальчик, с румянцем по всей щеке, в зеленом сюртуке, он лежит локтями на диване и читает книгу. Что с тобой? Виландов Агафодемон.Или вот он, на лекции в университете, сидит позади меня на второй скамейке и, не слушая Каченовского, набрасывает ему эпиграммы (у меня они целы). ”

М.П. Погодин.

Из «Воспоминаний о Ф. И. Тютчеве»

Федору Тютчеву не было еще восемнадцати лет, когда он успешно сдал последний университетский экзамен и получил докторскую степень. Диплом с отличием и родственными связями давал возможность рассчитывать на блестящую карьеру, так, в любом случае, думали родители, но сам кандидат не думал о будущем, он жил настоящим.Первый его биограф, уже известный нам, Иван Сергеевич Аксаков, пишет:

«… Он все сдался своему настоящему. Ярый поклонник женской красоты, он охотно посещал светское общество и пользовался там успехом. Но ничего похожего на насилие и разгул не осталось в его памяти среди людей, знавших его в это первое время юности. Да, буйство и разгул не были свойственны его натуре: для него стоили только те удовольствия, где было место искреннему чувству или страстной поэтической страсти.Не было и следов его поэтической деятельности в это время: его семья знала, что его иногда забавляло сочинение остроумных стихов на разные мелкие случаи, и все. ”

Из книги «Биография Федора Ивановича Тютчева».

Аксаков не совсем прав: в ранней юности Тютчев писал по делу не только остроумные стишки. В университетские годы, например, было создано стихотворение «Пушкинская ода Свободе». При всем уважении к удивительному гению семнадцатилетний любитель решительно с ним не согласен, по его мнению, цель поэта — смягчить, а не ожесточить сердца.

ОДЕ ПУШКИНА НА ВОЛОНТЕ

Пламя огня свободы

И заглушающий звук цепей

Дух Алчеи проснулся в лире —

И пыль рабства полетела с ней.

От лиры побежали искры

И всеобъемлющий поток,

Как пламя Божие упало

На лбу бледные короли.

Счастливый, твердый, смелый,

Забывая свое достоинство, забывая свой престол,

Передача для закоренелых тиранов

Рождение святых истин!

А вам наследство великое

О муз питомец, награжден!

Пой и сила сладких глаз

Резка, прикосновение, поворот

Друзья холодного самодержавия

В друзья добра и красоты!

Но не беспокойте граждан миром

И светит не мрак короны

Певец! Под королевской парчой

Волшебной нитью

Смягчай, не тревожь сердце!

Ноябрь (?) 1820 г. Москва

Неизвестно, кто из родителей поэта принял такое решение, но на семейном совете Федору было объявлено, что у него есть приличное место в Петербурге.-Петербург в Государственной коллегии иностранных дел. Тютчев не возражал: Петербург да Петербург. Однако два месяца не прошло, как дорога его жизни сделала новый и, как вскоре выяснилось, снова роковой поворот.

В 1822 году Тютчева направили в Петербург для службы в Государственной коллегии иностранных дел. Но в июне того же года его родственник, знаменитый герой Кульмской битвы, потерявший руку на поле боя, граф А.И. Остерман-Толстой посадил его в карету и увез за границу, где он добавил в русскую миссию в Мюнхене сверхштатного чиновника.

«Судьба хотела вооружиться последней рукой Толстого (вспоминает Федор Иванович в одном из писем брату примерно 45 лет спустя) , чтобы переселить меня в чужую страну …»

В 1822 году переезд из России за границу не означал того, что есть сейчас. Это был временный разрыв с отечеством. В то время не было железных дорог и электрического телеграфа; Электронные сообщения были медленными. Русские путешественники были редкостью. Отвергнутый из России в ранней нежной юности, когда ему было 18 лет, брошенный в далекий Мюнхен, предоставленный самим себе, Тютчев один, без лидера, переживает весь процесс внутреннего развития в чужой стране, с самого начала. молодеет, набирается мужества и возвращается в Россию для трудоустройства, когда ему уже исполнилось пятое десятилетие.Двадцать два года лучшей жизни Тютчев провел за границей …

Аксаков Иван Сергеевич.

Из «Биографии Федора Ивановича Тютчева»

ОТ ДРУГОЙ СТОРОНЫ (От Heine)

На мрачном севере, на дикой скале

Одинокий кедр белеет на снегу

И он сладко заснул в первой тьме,

И мечта о своей вьюге лелеет.

О молодой пальме, он мечтает обо всем,

Что далеко на Востоке,

Под огненным небом на знойном холме

Стоит и цветет в одиночестве…

Не ранее апреля 1823–1824 годов Мюнхен

В Мюнхене Тютчев познакомился и вскоре подружился с Генрихом Гейне. Гейне в то время еще учился в Боннском университете, но вся молодая Германия пела песни и романсы, написанные на его стихи.

Тютчев не только дружит с Гейне, но и увлеченно переводит его стихи. Он вообще много переводит. Из Шекспира. От Гете. От Байрона. И вот что интересно: через полтора десятилетия Лермонтов выберет те же тексты для перевода на русский язык! И от Гете, и от Байрона!

В ДРУЗЬЯХ АЛЬБОМА (от Байрона)

Как путник задерживает внимание

На холодных камнях могилы,

Так привлекайте моих друзей

Руки знакомой марки! ..

Не позднее середины 1826 г.

ПЕСНЯ (Из Шекспира)

Голодный лев рык

И месяц волк выл;

Трудный рабочий день

Бедный пахарь спал.

Угли уходят на костер

Кричала сова

И больной на койке

Завещанный неизбежный саван.

Все кладбища, на этот раз

Зияющих гробов

В сумерках месяца сырой

Они посылают мертвых! ..

Конец 20-х, начало 30-х гг.

Мюнхен. Мэрия.

Гравюра К. Герстнера по рисунку Л. Хофмайстера

Из обычного человека, разлученного со своей родиной, тянувшегося на двадцать два года, она могла сделать либо убежденного космополита, либо пылкого патриота. Тютчев не стал ни тем, ни другим. Как сверхштатный чиновник, он был достаточно свободен, чтобы не ограничиваться дипломатическим кругом Мюнхена.

Тютчев не сделал ни политической, ни дипломатической карьеры, хотя современники утверждают, что

«Политика и история были любимым развлечением его ума и жизни; основанный на истории, он был убедительным, логичным и часто очень строгим судьей времени, его событиями и личностями; Вдохновленный заботами настоящего, любовью к человечеству и к своему народу в частности, он ввел в обсуждение событий ту свободу мысли, тот пыл и пыл души, которые придавали его логике столько красноречия и в то же время , столько очарования.Он любил споры и спорил, как мало людей умеют спорить: со смирением к своему мнению и с уважением к чужому, хотя узкий взгляд, предвзятое мнение и деспотическая своенравность мысли всегда заставляли его страдать. ”

В.П. Мещерский.

Из «Мои воспоминания»

О , что этот проницательный ум, и эта удивительная жизнь была не чем иным, как историей и политикой, вдохновленной азартом страсти, знали только самые близкие.Тютчев был не просто влюбчив, он был верен женскому очарованию и красоте. Для частых совершенно бескорыстных.

Любовь к женщине была для него не просто занятием, а тем таинственным источником поэтической энергии, с угасанием которой жизнь стала подобна «подстреленной птице» …

Страсть и редкий дар в человеке интеллектуального характера — безрассудная влюбленность и любовь со всем напряжением своих духовных сил — по-видимому, привлекли к нему заинтригованное внимание даже светских «львиц»; как ни странно, его обожали женщины.И прощали всем, даже своей невзрачной внешности (невысокий рост, худобу, некрасивость). Вторая жена поэта, умница и красавица, за глаза называла его не более чем «заклинателем».

Твой сладкий взор, полный невинной страсти,

Золотая заря твоих небесных чувств

Не удалось — увы! — умилостивить их —

Он служит им упреком для молчаливых.

Эти сердца, в которых нет истины

Они, о друг, бегут, как приговоры

Взгляд младенца твоей любви

Он им страшен, как воспоминание детства.

Но для меня этот взгляд — благо;

Как жизнь — ключ, в глубине души

Ваш взор живет и будет жить во мне:

Он нужен ей, как небо и дыхание.

Такова скорбь благословенных духов света,

Только на небесах он сияет, небесный;

В ночь греха, на дне ужасной бездны,

Этот чистый огонь горит, как адское пламя.

23 ноября 1824 г.

ИСКРА

Слышали ли вы в глубоких сумерках

Звон световой арфы

Когда наступила полночь, случайно,

Спящие струны встревожены сном? ..

Это потрясающие звуки

Затем они внезапно останавливаются …

Как последний ропот муки,

Откликнулись, погасли!

Зефир на каждом дыхании

Печаль взрывается в нитях …

Вы говорите: ангел лира

Грустно в пыли в небе!

Ой как тогда из круга земного

Душа бессмертной мухе!

Прошлое как призрак друга

Мы хотим прижать его к груди.

Как мы верим верою живыми,

Как сердце радостное, светлое!

Как эфирный поток

Небо текло по моим венам!

Но ах, они не осудили его;

Скоро в небе устанем —

И не дается незначительная пыль

Вдохните божественный огонь.

Не прошло и минуты

Прервите волшебный сон на час,

И с дрожащим и неопределенным взглядом,

Поднявшись, скользим за горизонт, —

А взвешивающая головка

Ослепленный одним лучом

Опять падаем не отдыхать,

Но в утомительных мечтах.

Не позднее осени 1825 года

Осенью 1825 года Тютчев наконец получил отпуск. Роковой декабрь застал его в Москве. В городском родительском доме. В июле 1826 г. повешены зачинщики «беспредела», а в августе Федор Иванович написал свою знаменитую политическую брошюру «14 декабря 1825 г.».

Взгляд Тютчева и на декабрьское восстание, и на декабристов резко отличается от типично либерального взгляда, но не совпадает с консервативной точкой зрения: он не осуждает декабристов за то, что они осмелились поднять меч на помазанника Божьего. , то есть царь, но они, «жертвы безрассудной и незрелой мысли», не осознавали: ни кровь, пролитая за святое дело, ни жар их любви к несчастной родине не могли растопить «вековую масса льда »- российский« вечный полюс »общественного холода.

Самодержавие развратило вас

И его меч поразил тебя, —

И неподкупная беспристрастность

Закон закрепил этот приговор.

Народ, уклоняющийся от предательства,

Носит ваши имена —

А память твоя из потомства,

Как труп в земле, закопанный.

О жертва безрассудных мыслей

Вы надеялись, что может быть

Чем станет твоя скудная кровь

Растопить вечный полюс!

Еле курила, прошила

На вековой толще льда

Зимнее железо умерло —

И никаких следов не осталось.

Не ранее августа 1826 г.

Н.И. Тютчев.

F.I. Тютчев.

Портрет неизвестного художника.

Парные портреты братьев Тютчевых заказали родители неизвестного, по всей видимости крепостного, художника осенью 1825 года, когда младший сын наконец приехал в отпуск после трех лет разлуки и оба брата снова были вместе, под крышей. дома их отца.

Братья Тютчевы, несмотря на то, что трудно найти двух столь разительно непохожих людей, с раннего детства были невероятно дружны, так как разница в возрасте была незначительной.Николай Иванович, который подошел и по характеру, и по внешнему виду к отцу — практичный, добрый, легкомысленный, относился к семье Федора как к своей семье. Существенный, крайне ответственный, он иногда выходил из себя, называя брата пустым человеком в душе, но быстро успокаивался и снова рвался за семейный ремень. К нему, а не к его мужу, обратилась в случае особо острой хозяйственной нужды и жена Федора Ивановича. Николай Иванович никогда не отказывал в помощи невесткам.

Электронная почта Тютчева Ф.

Портрет неизвестного художника.

Мюнхен, середина 1820-х гг.

Вернувшись из России в Мюнхен (в самом начале 1826 г.), Тютчев спешно сблизился (жил в одном доме) с молодой вдовой Элеонор Ботмер: у нее было трое маленьких сыновей от первого брака, и она была намного старше. чем ее «тайный муж». Злые языки сплетничали: г-н Тютчев с досадой ладил с вдовой.Дело в том, что почти сразу после приезда в Мюнхен в 1822 году Федор Иванович влюбился в прекрасную Амалию, внебрачную дочь немецкого аристократа графа Лерхенфельда, на тот момент четырнадцатилетнюю девушку. В период отсутствия поэта жительница Амалия устроила удачный вечер — вышла замуж за дипломата русской службы барона Круденера.

Дочери Тютчева от первого брака. Слева направо: Анна, Дарья, Екатерина.

Рисунок A.Саломея. Мюнхен, 1843

Брак Федора Тютчева (влюбленные в итоге после трех лет совместной жизни поженились, как только Элеонора забеременела) оказался практически удачным. Элеонора обожала своего мужа; чувство было настолько всепоглощающим, что она отправила своих сыновей — на пожизненное образование — к родственникам умершего супруга; не слишком, кажется, ее душа и дочери, рожденные от «Феодора», казалось, занимали ее — русское имя ее мужа Элеонора не могла произнести. Однако долгое время Тютчев был равнодушен к очаровательной троице, пока девушки не повзрослели одна за другой.

КЭШ-КЭШ

Вот ее арфа в обычном углу,

Гвоздики и розы у окна

На полу задремал полуденный луч:

Условное время! Но где она?

Ой, кто может мне помочь найти шалунью

Где, где укрылась моя сильфида?

Волшебная близость, словно благодать,

Я чувствую, пролился в воздухе.

Гвоздики недаром лукавят смотрят,

Недаром, розы, на твоих простынях

Более горячие румяна, свежий аромат:

Я понял, кто прячется, утопает в цветах!

Разве твоя арфа не звенела?

Мечтаете спрятать золото в нитках?

Металл содрогнулся, ты оживлен

И сладкий кайф еще не утих.

Как пылинки танцуют в полуденных лучах

Как живые искры в родном огне!

Я видел это пламя в знакомых глазах

Его экстаз тоже известен мне.

Прилетела моль, и с одного цветка на другой,

Притворяясь беспечным, он начал трепетать.

Ой, кружись, дорогой мой гость!

Могу я, воздушный, не узнать тебя?

Не позднее 1828 г.

ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР

Солнце — горячий шар

Земля скатилась с головы,

И мирный вечерний костер

Поглотила морская волна.

Ой, взошли яркие звезды

И тяготеет к нам

Поднял небесный свод

С мокрыми головами.

Воздушная полная река

Потоки между небом и землей

Грудь дышит легче и свободнее

Освобожденный от жары.

И сладкий кайф, как ручей,

Он бежал по жилам природы

Как бы ее горячие ножки

Ключевые воды коснулись.

Не позднее 1828 г.

Час в ночи, всеобщая тишина,

И в тот час явлений и чудес

Живая колесница Вселенной

Открыто перекатывается в святилище небесное.

Затем ночь сгущается, как хаос в водах

Бессознательность, как Атлас, сокрушает землю;

Только Муза — девственная душа

Пророков беспокоят боги снов!

1828 — не позднее первой половины 1829 года

БЕССОННИЦА

Часы монотонной битвы,

Сказка тоской ночи!

Язык для всех чужой

И всем доходчиво, как совесть!

Кто из нас слушал без меланхолии,

Среди мировой тишины

Время глухих стонов

Пророческий прощальный голос?

Мы представляем: осиротевший мир

Обогнал Irresistible Rock —

А мы, в борьбе, от природы

Брошенный нами самим;

И наша жизнь стоит перед нами

Как призрак на краю земли

И с нашим веком и друзьями

Бледнеет в сумрачной дали;

И новое, молодое племя

Между тем расцвело солнце

И мы, друзья, и наше время

Давно забыто забвением!

Только изредка грустный обряд

Совершено в полночь

Иногда она оплакивает нас!

Не позднее 1829 г.

В горах Швейцарии.

Акватинта цветная F.L. Ссылка, 1820-е гг.

УТРО В ГОРАХ

Небесная лазурь смеется

Ночь, омываемая грозой

И росистые повороты между горами

Долина яркой полосы.

Только самые высокие горы до половины

Туманы покрывают рампу

Как воздушные руины

Магия созданных покоев.

Не позднее 1829 г. Зальцбург (?)

СНЕЖНЫЕ ГОРЫ

Это полдня

Ожоги явными лучами, —

И гора задымилась

С его черными лесами.

Внизу, как стальное зеркало,

Форсунки становятся синими

И от камней, сияющих на жаре,

Потоки устремляются в свои родные глубины.

А пока полусонный

Наш мир кукол, лишенный силы,

Пронизанный сладким благовонием

Я отдыхал в полуденной тьме, —

Горе, как божества родные,

Над умирающей землей

Игровые высоты ледяной

С лазурным огненным небом.

Не позднее 1829 г. Зальцбург

Любишь, умеешь притворяться —

В толпе, украдкой от людей,

Моя нога касается твоей —

Вы мне ответите — и не краснеть!

Все такие же разрозненные, бездушные,

Персей движение, взгляд, улыбка то же …

Между тем, ваш муж, этот ненавистный охранник,

Восхищается вашей покорной красотой.

Спасибо и людям и судьбе,

Тайная цена радость,

Узнал свет: он вводит нас в измену

Всех радостей… Измена вам льстит.

Румяна безвозвратные застенчивость,

Он улетел от вашего юного ланита —

Так бежит лучик от молодых роз Авроры

С их чистой душистой душой.

Да будет так! в палящую летнюю жару

Лестница для чувств, более привлекательная для глаз

Посмотрите в тени, как в виноградной кисти

Переливается кровью сквозь густую зелень.

Не позднее 1829 г.

ПОСЛЕДНИЙ КАТАКЛИЗМ

Когда пробьет последний час природы

Состав частей разрушится землей:

Все видимое снова будет покрыто водой,

И в них будет изображено лицо Бога!

Не позднее 1829 г.

«Веселый день все еще шелестел… «

Веселый день еще шелестел

Улицы светились толпами

И облака вечерней тени

На ярких крышах полетел.

И иногда слышал

Все звуки блаженной жизни —

И все объединено в одну систему,

Звучно, шумно и невнятно.

Он устал от весны

Я впал в невольное забвение;

Не знаю, долго ли был сон

Но пробуждение было странным…

Шум и грохот везде тихие

И воцарилась тишина —

Ходили тени по стенам

И полусонное мерцание …

Красться из моего окна

Светильник бледный смотрел

А мне показалось, что это

Мой сон был под охраной.

А мне показалось, что я

Какой-то мирный гений

Из сочного золотого дня

Унесен невидимым в царство теней.

Не позднее 1829 г.

Самый легкий намек вызывал у него (Тютчев — А. М. ) сочувственный отклик. К нему можно было без всякой натяжки применить заезженное сравнение души поэта с натянутыми струнами эоловой арфы, не выпускающей ни малейшего движения в воздухе, откуда бы оно ни исходило. север или юг, запад или восток.

Ю. Ф. Самарин.

Из письма И.Аксаков С.

Как тихо дует над долиной

Дальний звонок

Как шелест стайки журавлей

И в шуме листвы он застыл.

Как море, больше весна в паводок

Ярче, день не порхает, —

И торопись, молчи

В долине лежит тень.

Не позднее 1829 г.

Ленивое дыхание, полдень туманный,

Река лениво катится

И на небосводе огненном и чистом

Облака лениво тают.

И вся природа, как туман

Горячий сон,

А теперь сам великий Пан

В пещере тихо дремлют нимфы.

Не позднее 1829 г.

ВЕСНА БУРЯ

Обожаю бурю в начале мая

Когда весна, гром первый,

Как будто резвится и играет,

Грохочет в голубом небе.

Грохот молодых

Здесь дождь сыплется, пыль летит

Подвешенные жемчужины дождя

И солнце из нити золотое.

Быстрый ручей бежит с горы

В лесу не молчит птичий азарт,

И грохот и лесной шум —

Все перекликается с весельем до грома.

Вы говорите: ветреная Хеба,

Кормление орла Зевеса,

Громовая чаша с неба

Смеется, пролился на землю.

Не позднее 1828 г.

Пусть орел за облаками

Встречает полёт молнии

И неподвижные глаза

Солнце поглощает свет в себя.

Но нет завидной судьбы

О, лебедь чист, твой —

И чистый, как ты сам, одетый

Вы — элемент божества.

Она, между двойной бездной,

Ваша всеобъемлющая мечта —

И полная слава звездного небосвода

Вы окружены повсюду.

1828–1829

«Ты созрел его в кругу великого света …»

Вы созрели его в круге великого света —

То своенравный-веселый, то мрачный,

Рассеянный, дикий иль полный тайных мыслей,

Таков поэт — а вы поэта презирали!

Возьмите месяц: весь день, например

лак скинни

Он был почти истощен на небесах, —

Настала ночь — и, сияющий бог,

Он сияет над убаюкиванной рощей!

Декабрь 1829 г. — начало 1830 г.

«В толпе людей, в нескромном шуме дня… «

В толпе людей, в нескромном шуме дня

Иногда мой взгляд, движения, чувства, речь

Ваши не смей радоваться встрече —

Моя душа! о, не вини меня! ..

Наблюдайте за туманным белым днем ​​

Луна немного светит в небе,

Наступит ночь — и в чистом стекле

Лить ароматное и янтарное масло!

1829 — начало 1830

«Как океан охватывает земной шар… «

Как океан охватывает земной шар,

Земная жизнь окружена мечтами;

Придет ночь — и волны звонкие

Стихия ударяется о берег.

Это ее голос: он нас раздражает и спрашивает …

Уже в марине ожил волшебный челнок;

Прилив нарастает и быстро уносит нас

Безмерность темных волн.

Арка небес, пылающая звездной славой

Загадочно смотрит из глубины —

И мы плывем, пылающая бездна

Окружен со всех сторон.

Не позднее первых месяцев 1830 года

МОРСКАЯ ЛОШАДЬ

О конь ревностный, о морской конек,

С бледно-зеленой гривой

Тихо, ласково руководство,

Это бешено игриво!

Вас накормил жестокий вихрь

На просторе Божьем;

Он научил вас вращать

Играй, скачи бесплатно!

Я люблю тебя, когда сломя голову

В его высокомерной силе

Измельченная грива

И все в пару и мыло

К брегам, направляя быстрый бег,

Спешка с веселой рожью

Бросьте копыта в гулкий звук

И — лети в брызги! ..

1830 г., не ранее марта г.

Завтрак путешественников на почте.

Литография К. Кальмана. 1825

Тютчев, казалось бы, настолько акклиматизировался в Европе, что почти не вспоминает о России … Только настойчивые просьбы родителей, которым не терпится увидеть невестку и внучки, вынуждают его написать отпуск на дорога не на благословенный Юг, а на почти забытый Север …

Только кое-где березки светлые,

Кустарник мелкий, мох серый,

Как лихорадочные мечты

Запутанный смертный мир.

Конец мая 1830 г., По дороге из Мюнхена в Россию

Эмайл Тютчева, первая жена поэта.

Миниатюра И. Шелер, 1830-е гг.

Старые Тутчевы очень понравились выбору сына; Невестка-немка была трогательна в своей преданности мужу, светский Петербург также благосклонно отметил романтичный, в духе времени и моды, внешний вид госпожи Тютчевой.

Успокоение

Гроза прошла — еще дым, лежал

Дуб высокий, побитый перунами,

И серый дым от ветвей его убежал

У зелени, освежающая гроза.

И долго, громче и полнее,

Песнь пернатых зазвенела через рощу,

И радуга — конец своей дуги

Уперся в зеленые пики.

июль — август 1830 г.

Где сгорела земля

Слились, как дым, небесный свод —

Там в беззаботном веселье

Жалкое безумие.

Под жаркими лучами

Копаясь в огненных песках

Это стеклянные глаза

Ищет что-то в облаках.

Это внезапно выскакивает и чувствительные уши

Присев на потрескавшейся земле

Жадный слух слышит что-то

С секретом довольства на лбу.

И воображает, что слышит бурлящие струи,

Что слышит поток грунтовых вод

И их колыбельная

И развязка шумная от земли! ..

1830

Клотильда Ботмер, младшая сестра Элеоноры.

Портрет неизвестного художника.Начало 1830-х гг.

ДВЕ СЕСТРЫ

Я видел вас обоих вместе —

И я узнал в ней вас всех …

Ну глаза тишины, нежности голоса

Ну очарование утра,

Какой вздох из твоей головы!

И все, как в волшебном зеркале,

Все снова обозначили:

Дни печали и радости минувшие

Ваша потерянная молодость

Моя потерянная любовь!

июнь — сентябрь 1830 г.

Трудно сказать наверняка, однако не исключено, что бледность и туманный вид очаровательной жены поэта можно объяснить тайной, невысказанной, скрытой от нее самой ревностью к младшей сестре Клотильде, юным обаянием которой Тюпгчев был явно не безразличен.

Так, по словам А. Полонского, автора книги «Гуляя с Тютчевым по Мюнхену», стихотворение «Я видел вас обоих вместе …» (вольная вариация на тему стихотворения Гейне «Две сестры» ) наполнен личным опытом. Он убежден, что адресатами являются жена Федора Ивановича Элеонора и ее младшая сестра, юная красавица Клотильда Ботмер, и что Тютчев «находится во власти сложных чувств к обоим». Клотильда двенадцать лет, вплоть до смерти своей старшей сестры, жила в доме Тютчевых как крестная мать их дочерей.Многие были в нее влюблены. В том числе Генрих Гейне. В женихах недостатка не было. Но Клотильда решительно отказала всем претендентам. Только после того, как Федор Иванович, овдовев, женился (второй брак) на Эрнестине фон Дернбер, тридцатилетняя девушка Ботмер наконец приняла предложение влюбленного в нее давнишнего барона фон Мальтица. А. Полонский также считает, что именно Клотильда посвятила знаменитое стихотворение Тютчева 1870 года «Я встретила тебя — и все прошлое …». Об этом косвенно свидетельствуют воспоминания старшей племянницы Клотильды — Анны.Рассказывая дочери о молодости матери, о поездках, в которые они ходили, Федор Иванович все время видит свою невестку рядом с женой.

СТРАННИК

Зевс — бедный странник,

Над ним его святое покрывало! ..

Очаги ссылки,

Он стал гостем добрых богов! ..

Этот чудесный мир, творение их рук

С моим разнообразием

Ложь, развитая до него

Для радости, пользы, назидания…

Сквозь весы, град и поля

Ярче, дорога разрастается, —

Ему открыта вся земля,

Он все видит и славит Бога!

1830

Сквозь лазурные сумерки ночи

Снежный взгляд Альп;

Мертвые глаза

Разбитый ледяной ужас.

Сила некоего обаяния,

Перед рассветом

Дремлющий, грозный и туманный,

Как падшие короли! ..

Но Восток будет только зарастать нефтью

Заклинание гибельного конца —

Первое в небе светлеет

Корона старшего брата.

А с головой старшего брата

На меньшем пробеге реактивный,

И золотыми коронами блестит

Вся воскресшая семья! ..

1830

«Этот день, я помню, для меня …»

Этот день запомнился мне

Это было утро жизненно важного дня:

Тихо стояла передо мной

Ее грудь вздымалась волной

Алелес щеки как рассвет

Жарче рдеи и печали!

И вдруг, как молодое солнышко,

Золотое признание в любви

Из груди…

И я увидел новый мир! ..

1830

Говорил римский оратор

Среди гражданских бурь и тревог:

«Я встал поздно — и в дороге

Пойманный ночью Рим был! «

Итак!., Но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийских высот

Во всем величии вы видели

Закат ее кровавой звезды! ..

Блажен, посетивший этот мир

В его судьбоносные минуты!

Его называли Вседержителем

Как собеседник на застолье.

Он их самый зрелищный зритель,

Он был принят в их совет —

И живые, как небожители

Бессмертие из чаши напоено!

Август — сентябрь 1830 г.

«Я проезжал Ливонские поля …»

Через поля Ливонии проехал

Все вокруг было так грустно …

Небесная бесцветная земля, песчаная земля — ​​

Все мысли вдохновляли душу.

Я вспомнил печальное прошлое этой земли —

Кровавое и мрачное время

Когда ее сыновья растянулись в прахе,

Рыцарская шпора Лобзали.

И глядя на тебя, пустынная река

А на вас, Дубров прибрежный,

«Вы, — подумал я, — пришли издалека,

Вы ровесники прошлого! ”

Итак! у вас получилось только

Чтобы добраться до нас с берегов другого мира.

Уж если про него хоть на один вопрос

Я мог бы допросить ответ! ..

Но твоя, природа, мир молчит о прошедших днях

С улыбкой неоднозначно и загадочно

Итак, парень, заклинание ночного свидетеля было

случайный,

О них и тишина днем.

Начало октября 1830 г.

«Колени рыхлые песочные …»

Рыхлый песок на коленях …

Едем — поздно — день замирает

И сосны по дороге тени

Тень уже слилась в одну.

Черный и часто глубокий бор —

Какое печальное место!

Мрачная ночь, как каменный зверь,

Смотрит с каждого куста!

Начало октября 1830 г. По дороге из Петербурга в Мюнхен

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

В безмятежности осенних вечеров

Трогательное, загадочное очарование:

Зловещий блеск и пестрота деревьев,

Малиновые листья томные, легкий шелест,

Туманная и тихая лазурь

Над грустной сиротской землей

И, как предчувствие надвигающейся бури,

Порывистые, временами холодные ветры,

Повреждения, истощение — и все такое

Эта кроткая улыбка увядания,

То, что в рациональном существе мы называем

Божественная застенчивость страдания.

сентябрь — октябрь 1830 г.

МАЛЯРИЯ

Мне нравится этот гнев Бога! Я люблю это незримо

Во всем разлитом таинственном зле —

Цветные, в источнике прозрачном, как стекло,

И в лучах радуги, и в самом небе Рима.

Весь этот высокий безоблачный небосвод,

Тем не менее, твоя грудь дышит легко и сладко,

Все-таки теплый ветер качается на верхушках деревьев,

Все тот же запах роз, а там все

Как узнать, может быть, есть в природе

Предвестники для нас последний час

И вы подсластите нашу последнюю муку.

И это с ними судьба вестника судьбы

Когда сыны земли пробуждают от жизни,

Как легкая ткань укрывает ваш образ,

Да прячься от них ужасное!

1830

Пусть сосны и есть

Торчу всю зиму

В снегу и вьюге

Закутанный, спящий.

Их тощая зелень

Как иголки ёжика

Хотя никогда не желтеет

Но вечно не свежий.

Мы легкое племя

Цветение и сияние

И короткое время

На сучьях гости.

Все красное лето

Мы были красивы

Играли лучами

Купались в росе! ..

Но птиц закопали

Цветы увядшие

Лучи бледные

Зефира больше нет.

Так что мы зря

Зависнуть и пожелтеть?

Не лучше после них

И мы улетаем!

О, сочные ветры

Спешите, поспешите!

Разорви нас скорее

С надоедливыми ветками!

Оторвать, спешить

Мы не хотим ждать

Лети, лети!

Летим с вами! ..

сентябрь — октябрь 1830 г.

РОДНИКОВАЯ ВОДА

Снег еще белеет на полях

А вода уже весной шумная —

Сонный брег, беги и просыпайся

Беги, сияй и говори …

Всюду читают:

«Весна, весна!

Мы молодые весенние вестники

Она послала нас вперед! ”

Скоро весна, скоро весна!

И тихие, теплые майские дни

Рыжий, яркий танец

Весело идет за ней толпа.

Не позднее 18:30

СИЛЕНТИУМ!

Будь тихим, прячься и тайский

А мои чувства и мечты —

Пусть в глубине души

Вставай и продолжай

Тихо, как звезды в ночи

Полюбуйтесь ими — и молчите.

Как выражается сердце?

А как еще тебя понять?

Он поймет, чем вы живете?

Высказанная мысль — ложь.

Взрывающиеся, возмущенные ключи, —

Съешь их — и молчи.

Уметь жить только в себе —

В твоей душе целый мир

Загадочные магические мысли;

Их оглушит посторонний шум,

Днем разгонят лучи, —

Слушайте их пнем — и молчите! ..

Не позднее 18:30

«Словно над раскаленным пеплом …»

Как над раскаленным пеплом

Свиток дымится и горит,

И огонь скрытый и глухой

слов и строк пожирает

Так грустно моя жизнь тлеет

И каждый день уходит дым;

Так я постепенно угасаю

В невыносимом однообразии! ..

О боже, хоть раз

Это пламя развилось волей,

И не томясь, не страдая

Я бы светил — и гасну!

Не позднее 18:30

«Мы идем за нашим веком …»

Мы следуем нашему веку

Как Креуса последовал за Энеем:

Поехали немного — ослабим

Давай уступим — отстанем.

Не позднее 12 декабря 1830 г.

УДОВЛЕТВОРЕНИЕ ПРУЖИНЫ (из Уланда)

О, не опускай меня

К влажной земле

Спрячь меня, нора

В траве густо!

Позвольте дыханию ветра

Перемещает траву

Труба поет издалека

Легкие и тихие облака

Плыви надо мной! ..

Не позднее первых месяцев 1832 года

«На древе человечества высоком …»

На древе человечества высокое

Ты был его лучшим листом

Выращенный чистейшим соком,

Разработано чистейшим солнечным лучом!

С его большой душой

Согласный со всеми вами, он дрожал!

Пророческий разговор с грозой

Иль весело играл с зефиром!

Не поздний вихрь, не летний шторм

Ты оторвал свою любимую суку:

Было много прекраснее, много длиннее

И сам упал, как из венка!

После 22 марта 1832 г.

Рассказывая дочери Анне о матери и первой жене, Тютчев называет проведенные с ней годы прекрасными:

«Первые годы твоей жизни, моя дочь, которую ты почти не помнишь, были для меня самыми прекрасными, самыми полными годами страстей… Мы были так счастливы! Нам казалось, что они никогда не закончатся, — такими богатыми, такими насыщенными были эти дни. ”

На самом деле положение в его первой семье отнюдь не было безоблачным. Прекрасная госпожа Тютчева отчаянно ревновала своего некрасивого мужа, потому что тот постоянно кем-то увлекался, а к тому же хронической нехватки денег даже на самое скромное существование, а главное, Федор все больше впадал в меланхолию. .. И тем не менее, жизнь действительно была почти сносной.До января 1833 г. 15 января этого года Федор Тютчев написал странные стихи и назвал их «Проблемой»

PROBLÈME

Скатившись с горы, камень лежал в долине.

Как он упал? сейчас никто не знает —

Срывался ли он с вершины сам сам

Иле было низведено по воле еще ?

Столетие после века захвата:

Еще никто не решил проблему.

15 января 1833

Эрн. Ф. Тютчева, вторая жена поэта.

Портрет работы Ф. Дюрка. Мюнхен, 1840

В январе 1833 года в жизнь Тютчева, как камень, брошенный с горы — кем брошен — всемогущим Роком или слепым Кейсом? — новая большая любовь ворвалась в молодую и прекрасную вдову Эрнестину фон Дернберг, а за ней — череда проблем …

В те январские дни барон и баронесса фон Дернберг приехали в Мюнхен на традиционный зимний карнавал.На балу в посольстве барону внезапно стало плохо. Заметив, что его Эрнестина оживленно разговаривает с каким-то крайне некрасивым русским, подошел Карл Дернберг, попросил баронессу не волноваться, он уйдет в покое, а ее собеседник сказал: «Вверяю вам свою жену». Заболевание оказалось брюшным тифом. Падчерица Эрнестины Дарья Тютчева сказала от мачехи:

«Мама … вернувшись домой, застала мужа совсем больным … Когда он умер, она долго не могла прийти в себя от ужаса и недоумения.Вместе с братом она уехала из Мюнхена в Ратисбонну. Ее брат заболел там той же болезнью. ”

Брат Эрнестины Карл Пфеффель выздоровел, уже в марте вернулся в Мюнхен и написал своей горячо любимой сестре, что г-н Тютчев «очень ею заинтересован». Сама Эрнестина знала, что произвела сильное впечатление на русского поэта. Год спустя они пересеклись в Мюнхене и поняли, что созданы друг для друга.

«Что ты едешь по водам… «

Что ты едешь по воде

Ива, твоя корона?

И дрожащие листы

Как жадные губы

Быстрый стрим? ..

Хотя томится, даже дрожит

Каждый твой листок над ручьем …

Но ручей бежит и плещется

И, греясь на солнышке, светит,

И смеется над тобой …

Не позднее 1835 г.

«В душном воздухе тишина… «

В душном воздухе тишина

Как мрачный шторм

update_2012_ Блажен, побывавший в этом мире в его роковые минуты !?

Напомню: эти две строки, известные почти каждому, написал Федор Иванович Тютчев. Что будет дальше, я уверен, большинство не помнит — до недавнего времени я тоже не помнил. Для ясности цитирую весь короткий стих:

Римский оратор говорил

Среди гражданских бурь и тревог:

«Я встал поздно — и в дороге

Застрял в ночи Рима!»

Итак! .. Но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийских высот

Во всем величии, которое вы видели

Закат ее звезды кровавый! ..

Блажен, побывавший в этом мире

В свои судьбоносные минуты!

Вседержителем назывался

Как собеседник на застолье.

Он их самый зрелищный зритель,

Его приняли в их совет —

И живой, как небожитель

Бессмертие напилось из чаши!

, начало 1830-х годов

Теперь с заявлением Федора Ивановича все ясно.Он привел убедительный аргумент в пользу «блаженства». Однако есть один скрытый момент: в русском языке слово «благословенный» имеет другое значение. Сумасшедший, юродивый и т. Д. Это неявное противоречие из области диалектики живого языка останется на потом.

Тютчев, как поэт, известен многим, в его словах много завораживающих романсов. Но он также является одним из выдающихся русских мыслителей пушкинской эпохи. Об этом говорят многие его стихи: необычайная глубина философского осмысления сущности явлений.Правда, в этом качестве, насколько мне известно, он не признан славянским научным сообществом. Я молчу о Западе.

Но что же тогда делать с прямо противоположным выражением, которое стало афоризмом, который многие тоже знают: древнекитайское проклятие «чтобы вы могли жить в эпоху перемен»?

Очевидно, что они, по сути, противоречат друг другу. И ни одно из них нельзя отнести к расходам — ​​оба подтверждены сложной человеческой историей. Давайте разберемся …

Вернемся к началу: зачем вообще эта статья? Не только для установления истины в чисто философских дебатах о том, кто прав — это может быть полезно для науки познания, эпистемологии.Но, думаю, не менее важно — с чисто «психотерапевтическими» целями. (Хотя, судя по откликам читателей на мои работы, некоторые говорят, что они не уполномочивали меня оказывать им, как я это называю, консультативную и информационную помощь. Ну да ладно, я не собираюсь насильно ласкать, и я не набираю себе сторонников — он примет предложенную помощь. Или: вам предложат …).

Ведь выжить в сегодняшней Украине очень сложно. И не только из-за нищеты или откровенной нищеты подавляющего числа простых рабочих и тех, кто уже или все еще не может зарабатывать себе на жизнь.Теперь об этом знают все, кроме горстки разношерстных фанатиков, которые наконец-то загнали народ. Многие люди, долгое время находящиеся в экстремальном стрессе, за эти пять лихих лет оказались на грани психического спазма, депрессии, безумия и самоубийства. Было бы справедливо с их стороны помочь им — резким, но исцеляющим словом.

Человеческая жизнь коротка, мы это знаем. В нем, как правило, мало радостей, больше печалей. Так устроен человеческий мир, и спорить с этим бесполезно.Можно задавать вопросы «для чего» — только умнее оставить их детям. И взрослые должны спросить «почему». И попробуй разобраться, каковы законы природы. И, может быть, увидеть хотя бы эту каплю позитива в невзгодах наших дней …

Действительно, сегодняшний мир, уже целый, вступил в эпоху перемен — больших перемен. Не только изменение его лица видно всем. Сама его сущность стала меняться — а это случалось редко. А от того, насколько успешно люди смогут воспользоваться этими изменениями, зависит его судьба.И это без апокалиптических предсказаний, которых издревле было в изобилии. Так что поэзия и история искусства тут ни при чем — разговор, как обычно в моих произведениях, идет о проблеме глобального выживания. Ответственные руководители государств сегодня справедливо заявляют, что это общий шанс улучшить жизнь на планете. И импульс для укрепления национальных государств, и для всех активных людей, стимулирующий развитие общества. Не будем с этим спорить — справедливо. Подчеркнем только: главное, в чьих интересах эта разработка будет осуществляться.Если это в интересах большинства человечества — то большинство землян будет за. И тогда есть шансы. Если в ситуации удастся, как обычно, воспользоваться теми силами, которые контролируют мир из-за кулис, то дело плохо кончится. Для всех, и для них тоже — всего пять миллиардов от этого легче не будет.

Но здесь мы говорим только о том, как воспринимать тот факт, что все мы попали в эту эпоху. Как блаженство, то есть счастье — по крайней мере, удача.Или как горести, несчастья.

Конечно, подавляющее большинство людей воспринимает это как несчастье — и они правы. Это не приносит им ничего, кроме трудностей и неприятностей. Так что китайцы тоже были правы! Причем любая мудрость, даже древняя, относится, как правило, ко всему человечеству.

Исключение составляет лишь небольшая часть такого же рода. Это активные люди с очень динамичной психикой, способные использовать большие перемены как импульс для реализации своих идей и жизненных планов.В любом обществе их, по разным оценкам, около 10%. Примерно столько же, в силу своей психофизиологии, вообще не могут адаптироваться к этим радикальным изменениям — и, в самом общем смысле, переходят в широкую категорию маргиналов. Люди, вытесненные процессом перемен на периферию общества. Или даже дальше. Остальные, примерно 80%, адаптируются более-менее успешно. При этом большое значение имеет возраст — по понятным причинам молодым людям легче воспринимать изменения и адаптироваться к ним.Более пластичная психика.

Вот и вся раскладка. В этом смысле Тютчев относил именно самых активных к сонму «всемогущих», то есть участвующих в определении судьбы мира. И как раз здесь скрытая диалектика русских слов. От такого блаженства без привычки можно сойти с ума. Станьте кем-то вроде юродивого.

Вот широкий спектр адаптивных реакций человеческого рода — и все это связано с объективными законами человеческой природы. Без разделения по социальному статусу, уровню образования, профессии.

Есть несколько категорий «благословенных». Среди них особенно много людей из бизнеса, искусства, политики. Понятно, что большие и кардинальные изменения открывают перед ними исключительные возможности. И многим из них удается их реализовать. Каждый может найти множество примеров в новейшей истории — особенно на наших славянских землях за последнюю четверть века. Это даже опирается на статистику больших чисел, то есть на надежность.

Особую группу составляют люди науки.Это исключение относится и к ним. Конечно, не для всех. В основном для тех, кто работает в новой, приграничной и стыковой отраслях. И особенно тем, кто занят проблемами природы человека и общества. Для многих такие времена — подарок судьбы.

Действительно, это возможность приблизиться к пониманию сути вещей, как сказал Шекспир. Спрятанный в спокойной обстановке, он требует труда, чтобы его знали многие годы. И это проявляется именно в такие периоды времени.Ведь дело не только в таланте, энтузиазме и упорном труде ученого — «неутомимого 20-летнего мышления», как выразился Павлов. Благоприятные моменты по-прежнему важны — время больших перемен. Этакое «окно глубоких знаний».

С их позиции попасть в такую ​​эпоху — это, конечно, редкий и большой успех. Можно даже сказать с радостью. Только тяжелый. Вспомните, как в песне: «… Это радость со слезами на глазах …». Что-то подобное.

Плата за такую ​​«удачу» высока.Но «Париж стоит мессы», как говорили с древних времен. Тютчев, как человек глубокого философского ума, несомненно, знал об этом, но промолчал. Я убежден, что это произошло не из зла или лукавства. Чтобы вас нечаянно не напугать без надобности самого чуткого.

Я убежденный материалист и, конечно, не чувствую, что попал «к небожителям на пир». Но я ощущаю исключительность этого периода, в том числе и в своей жизни, надолго — занимаясь проблемой глобального выживания.Тем более, что с середины 2008 года, когда разразился финансово-экономический кризис. Наконец, для всей цивилизации настал момент истины. В котором спрятаться, как и раньше, головой в песок не получится. История не позволит — а она очень виртуозная дама

(если сухой язык науки, объективный). Ходить по ее железной логике слишком дорого для нее.

В этом весь смысл предлагаемого разрешения этого противоречия между русской и древнекитайской мудростью.Он явно диалектичен — и существует согласно одному из трех законов диалектики: о единстве и борьбе противоположностей. И косвенно еще об одном: об универсальном присоединении. И это верно для природы любых вещей и явлений в природе. Мы только сейчас наблюдаем это не только в нашей личной жизни, но и на всей планете. В крайне обостренной форме.

И еще раз о своем: ну, если говорить о нас, то можно только с ужасом вспомнить пять пропавших без вести лет жизни целой страны.Это, конечно, только для тех, кто не знал, что делает, пахло блаженством. Но теперь, когда у Украины новый президент, есть шансы на выживание. И имело смысл попробовать, как может каждый. А может, какая-то приятность (шучу) появится.

Одесса, Украина, планета Земля «под лучами звезды по имени Солнце» …

В канун Рождества 1971 года я впервые в жизни оказался в Лондоне, и впервые в Успенском соборе в садах Эннисмор.Полгода назад он окончательно и, как тогда казалось, безвозвратно покинул СССР.

Переход на утреню в другой, не патриарший, храм не происходил. Я родился и провел молодость в Париже, а затем двадцать пять лет, невольно, в стране Советов, где я «сложился» как сознательный и, в меру слабости, активный антикоммунист. За эти же годы он стал безмерно любящим прихожанином русской церкви. Я обязан Церкви духовным выживанием, как в последние годы жизни товарища Сталина, так и позже, когда я находился в исправительно-трудовых лагерях, а потом и в бескислородном застое.

Моя любовь и благодарность к Русской Церкви не были слепыми: в шестидесятые годы было так устроено, что я много знал о внутренней жизни и настроениях тогдашнего церковного руководства и приходов. Так что, если бы рассказ был о удручающем, даже ужасном в истории советской РПЦ, боюсь, мне бы пришлось увеличить память компьютера …

Владыку Антония (Блум) лично я практически не знал, видел его несколько раз в Москве, но издалека.

Церковь в садах Эннисмор была полна русских «первых» иммигрантов в двух поколениях и «второй волны», тоже двух поколений.Понятия «новый русский» тогда не существовало и могло вызвать тогда только недоумение, потому что границы заблокированы! И переход в английское православие только начинался, присутствие «анонсированного» вообще не ощущалось. Для меня это было первое Рождество после отъезда из Москвы в будничном беспорядке, вдали от родителей — увижу ли я вас снова? — а о чем молиться было не надо … А церковь и сама служба — я как будто стою в приходе на Якиманке, возле Иоанна Воина!

Ближе к концу службы епископ Антоний начал оглашать Рождественское послание Патриарха Пимена.Авторы Послания быстро сошлись со смыслом праздника, и когда третий абзац со всеми подробностями перешел к «ядерному разоружению и ситуации на Ближнем Востоке», меня охватило недоброе отчаяние. Оказался ли я в Британии — прямо скажем, через риски и опасности второго лагерного семестра — чтобы во время радостных праздников в Храме Бога снова подвергнуться нападкам пропаганды ненависти? И даже сейчас мне неловко вспоминать, как накалялись тогда мои негативные чувства.Так вот, подумал я, вот «они» меня настигли, и везде «они», а в Британии транслируют слова такого священнослужителя … Прочитав официальное поздравление из Москвы, владыка Антоний сказал: «Я буду добавлю несколько слов от себя «.

О яркости его проповеди, о блеске его ораторского дара — уже много написано и сказано. Но в тот момент выяснилось, что митрополит Антоний почувствовал, что один человек стоит среди прихожан, и рассердился на услышанное, что он ждал другого.

Он построил свое слово на «трагедии» рождественской ночи, объяснил, в чем была «трагедия» Рождества, и продолжил: «И в этом году мы переживаем трагическую ночь: в России, пока мы молимся и празднуем, очень многие в дух и плоть страдают в советских политических лагерях, они подвергаются фармакологическим пыткам в советских специальных психиатрических больницах … в частности, я думаю о Владимире Буковском … Многие люди лишены возможности сегодня вечером пойти в храм. ”

Оцепенения от таких слов на устах «Московского епископа» недостаточно, чтобы сказать о моем состоянии.Объяснять почему — не надо.

Такие подвижники, как Владыка Антоний, Владыка Василий Брюссельский и многие другие, верой, мужеством и вдохновением дошли даже до того, что среди эмигрантской братии прослыли «проданными Советам», и они тоже ушли в принудительное чтение по существу нецерковных текстов в церкви, как и было предсказано: своим личным присутствием в Русской Церкви, их свидетельством на Западе об истинной вере русского народа, поездками в деревню, они являются прообразом будущей свободной церкви и, возможно, ускорить момент его возрождения.Так и случилось.

Этим рождественским словом покойный владыка Антоний стал мне навсегда близок.

Затем у меня было несколько бесед с ним, и я почувствовал, что проницательность духов была в нем настолько глубокой, что я чувствовал себя почти смущенным за него. Однажды он сам крестил новорожденного русского лондонца, а я был приемником. В то время у меня были серьезные внутренние потрясения, и я позволил себе рассказать об этом епископу. Ответ, который он дал, был похож на рецепт, и я применил его и благодарен за постепенный выход из тьмы.

В церкви Трех Святителей в Париже зимой 2006 года была организована содержательная конференция, посвященная жизни и духовному наследию владыки Антония. С пользой для себя выслушал интереснейший рассказ иеромонаха Нестора (Сиротенко) о парижской юности владыки, мадам Кирилловой обо всем, что владыка сделал в Лондоне, и Его Преосвященства Василия (Осборна) о современном церковном строительстве. Затем владыка Василий рассказал о том, как уже тяжело больной митрополит Антоний воскликнул: «Наконец-то!» Услышав Послание, он зачитал ему Святейшего Патриарха Алексия II от 1 апреля 2003 года с предложением о создании единой Митрополии в Западной Европе.

А незадолго до кончины митрополит Антоний, рекомендуя епископа Василия Святейшему Патриарху Алексию, писал: «Он беспрестанно верен своей пастве и будет служить верой и истиной нашей родной Церкви» (март 2003 г.). А чуть позже, в июне, тоже о Владыке Василии: «Он делает очень большую и сложную работу по восстановлению единства Сурожской епархии и ее верности Московскому Патриархату …» Чуть выше я рассказала о подарке «Различения духов» от приснопамятного митрополита Антония.В таком случае как он выглядел? Поистине, только Господь всеведущ!

После недавнего Великого воскресенья пасхальные дела, слова, письма, высказывания епископа Василия (Осборна) погрузили парижских (и не только парижских!) Русских православных в состояние изумленного уныния. Чтобы затмить неожиданную радость, подаренную провиденциальным и долгожданным сближением двух ветвей Русской церкви Вл. Василий, конечно, не умеет …

Слова, документы и заявления, которые в изобилии поступают из Лондона, сбивают с толку и противоречивы: сначала заверения в верности Русской Церкви, две недели спустя — стремление к константинопольскому омофору и, наконец, — немного уважительный хаотический «анкетный опрос». отправлено по сценарию в Святое Святых….

Нелегко вникать в мотивы и логику явно не спокойного сознания владыки Василия, когда читаешь его слова: «Хочу пояснить, что полностью поддерживаю единство Русской Церкви в Западной Европе и считаю, что текущий шаг — лучший способ достичь этой долгосрочной цели ».

Уважение к священному чину у меня есть! Сострадание к человеку, раздираемому чужими силами, наверное, и к самому себе.

Но, изучая противоречивые утверждения, невольно вспоминаю свои любимые слова Кавторанга Цезарю Моисеевичу из «Один день Ивана Денисовича» Солженицинского: «Удивляюсь и проклинаю!»

Что получается? Жил ли железный занавес спокойнее? В составе делегаций безопасно ли ехать в Москву и Загорск? Но ответное делегирование не такое уж и большое и не требует хлопот? А на службе в Елоховском держат православных женщин на расстоянии, а то пахнут ритуализмом и суевериями… А с Чистого переулка присылают скромный малотиражный церковный календарь! Сплошная тишина и плавность, да и сам Потемкин таких церковных деревень не видел!

И как только Берлинская стена с кабинетом Куроедова исчезла, вдруг в Лондон приехали старушки, обнаженные женщины и юноши с тяжелыми золотыми крестами на груди, в распахнутом пиджаке … Здесь нельзя спокойно петь псалом из Англия ни Флоренский, ни Бердяев не поймут.

Оказывается освобождение Руси, мощи св.Серафима, открытие монастырей, расцвет народной веры, православное книгоиздание, свободный приезд россиян и не только — разве все только навредило Церкви и нарушило комфортную теплую жизнь лондонцев и парижан? Не лучше ли вам, господа почтенные отцы, вспомнить своих предков, погибших на Кубани, на Перекопе и в подвалах чекиста …

А если говорить о миссии, то как ее должны были выполнить десятки тысяч русских эмигрантов, шахтеры в Лотарингии, тысячи русских офицеров, загнанных в тропический Парагвай, Тунис и Шанхай?

Поколения не пройдут как «новые русские», шокирующие нынешние «интеллигентские» приходы в странах Евросоюза приведут своих одноклассников и соседей в Оксфорде к русскому православию.

Епископ Василий (Осборн)

Владыка Василий, по словам Ленина, предлагает «разъединиться, чтобы лучше объединиться»: «Вы, россияне со своими обычаями, а мы (как белая кость) едем в Стамбул … (интервью BBC 17 мая:« Нет. они / то есть русские / просто должны оставаться под юрисдикцией Московского Патриархата, у которого есть все необходимое для пропитания этой паствы — финансовые ресурсы, священники из России »).

Но Владыка Василий — это Московский Патриархат! Мне всегда казалось, что миссия пастыря не в том, чтобы переманить овец «со стороны», а в том, чтобы держать «их» вместе!

Мне довелось сидеть в одном политическом лагере с будущим митрополитом Таллиннским и Эстонским Корнилием (тогда еще молодым вологодским священником).Не так давно в Таллинне он рассказал мне о том испытании, которое пережила Русская Православная Церковь в Эстонии: с Божьей помощью все закончилось объединяюще.

«Блажен, побывавший в этом мире …» — Будем молиться, чтобы закончились совершенные сегодня Владыкой Василием (Осборном) «лихие повороты» и чтобы его маршрут вернулся на шоссе Москва — Сергиев Посад и Русское Православие, а испытания Сурожского и Команской завершились исполнением пожелания, высказанного Святейшим Патриархом 1 апреля 2003 года, Общеевропейской митрополией православных церквей русской традиции.Да сбудется!

Семья Набоковых, Интернет № 053

Жак Ферран ( Les Nabokov , 1982) есть эта сноска о происхождении семьи де Петерсонов: « Иван Карлович de Peterson et sa famille reprsentaient un cas specific frappant par ses multiples liens entre la Russie et l’Europe Occidentale, et cela sur deux gnrations seulement. C’est son pre, Karl von Peterson , avec sa sur (плюс поздняя мари au граф де Монжела , Bavarois malgr son nom franais), vint en Russie la suite de son beau-pre le clbre pote russe Фодор Иванович Тутчев , вторая mari de sa mre, veuve d ‘ Александр фон Петерсон , баварский дипломат, графиня фон Ботмер.Маис Тутчев amena sa nouvelle petite famille, non pas dans la cosmopolite, Санкт-Петербург, sige de ses chefs (il tait galement uniplomate de carrire), mais Moscou la trs russe. L, Karl, qui embrassa la mme carrire (il fut ministre de Russie la Cour grand ducale de Hesse-Darmstadt avant de devenir le chef канцелярии министерства дел в Санкт-Петербурге), pousa Мария Ивановна Озерова , fille du ministre de Russie Lisbonne, puis Munich, et de son pouse ne comtesse von Schlippenbach , qui tait la sur de Петр Озеров , ministre la Cour de Hesse-Darmstadt, tandis que sa sur tait la femme du ministre d’Allemagne Lisbonne, von Радовиц .Le pote Tutchev, veuf en 1838 d ‘ Eleonore von Bothmer , se remaria avec Ernestine baronne von Drnberg ne baronne von Pfeiffel , veuve d’uniplomate bavarois. Tous ces liens hors frontires, germaniques et al. дипломатические, n’empcha les Peterson, трансплантаты Moscou, de s’apparenter des Moscovites du cru — Des Galitzine, Boutourline, Apraxine, Pachkov et les Ozerov dj nomms. Дарья Тутчева (fille du pote, de son premier mariage avec lonore von Ботмер), почетная красавица д’Импратрис Александра (pouse de Nicolas Ier) et auteur de forts intressants mmoires de sa vie dans l’ombre de ces souverains, a final pous le clbre slavophile Иван Сергеевич Аксаков , fils du non moins clbre romancier.Et nous voyons plus tard Иван Карлович pouser une Nabokov apparente aux Aksakov par les Chichkov et les Korff , et son frre pouser une Lopoukhine «(стр.73). Русский поэт Федор Иванович Тютчев (1803-1873) поступил на дипломатическую службу в 1822 году и был отправлен в качестве атташе при Посольстве Российской Империи в Мюнхене (Бавария), где он пробыл с небольшими перерывами 22 года. Там он встретил свою первую жену, Элеонора («Нелли») (фон) Петерсон не Грфин фон Ботмер (род. 19 октября 1800 г. в Касселе, умер 27 августа 1838 г. в Турине), вдова Александр (Вольдемар-Александр Карлович) Петерсон (5 сен. 1876-6 октября 1825 г.), который женился на ней 15 декабря 1817 г., русский дипломат в Баварии из от которого у нее было трое сыновей, получивших образование в Св.Петербург: Карл (1819-1875), Отон (1820-1883) и Альфред (1825-1860). Тютчев тайно женился Элеонора 5 марта 1826 г .; брак был обнародован православной церемонией только 27 января 1829 г. три дочери, Анна (1829-1889), которая позже вышла замуж за русского писателя Иван Аксаков, Дарья (1834-1903) и Катерина (1835-1882). Элеонора Тютчева «содержал модный салон, который часто посещали такие люди, как Гейне и Шеллинга »(Википедия), с которым Тютчев сдружился.После нее рано смерть в 1838 году он женился на другой немке, Эрнестине фон Дрнберг н. Графиня фон Пфеффель (1810-1894), с которой у него был роман раньше и которая после его смерти собрал и опубликовал его стихи, спасая их от забвение. Он вернулся в Россию только в 1844 г., а в 1857 г. был назначен Председатель Комитета по цензуре иностранной литературы. Первый сборник его стихов появился в 1854 году, но в значительной степени игнорировался. Его поэзия была заново открыта более поздними поэтами, такими как Александр Блок и Андрей. Белый.Набоков перевел десять своих стихотворений на английский язык ( Три русских Poets , 1944) и сказал о нем: «Политически он был довольно самодовольным. консервативен со славянофильскими наклонностями и сентиментальной любовью к постоянно помазанный Царство. Серия стихов, вдохновленных его политическими мотивами. просмотров делает довольно болезненное чтение. С другой стороны, его короткие тексты принадлежат к величайшему из когда-либо написанных на русском языке »(с.38). Есть хороший сайт, на немецком, у Тютчева. Добавить комментарий Отменить ответ Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены * Комментарий * Имя * Email * Сайт