Лесков н: Биография Николая Лескова — РИА Новости, 02.03.2020

Лесков, Н. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 2: [Соборяне: хроника; Запечатленный ангел: повесть] / Н.С. Лесков. – М.: Правда, 1973. – 404 с.: ил. – (Библиотека «Огонек») (Библиотека отечественной классики). – 0, 90.

Лесков, Н. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 3: [Очарованный странник: повесть; Павлин: рассказ; На краю света; Однодум; Шерамур; Чертогон; Несмертельный Голован] / Н. С. Лесков. – М.: Правда, 1973. – 448 с.: ил. – (Библиотека «Огонек») (Библиотека отечественной классики). – 0, 90.

Лесков, Н. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 4: [Рассказы; Совместители; Старинные психопаты: повести] / Н.С. Лесков. – М.: Правда, 1973. – 454 с.: ил. – (Библиотека «Огонек») (Библиотека отечественной классики). – 0, 90.

Лесков, Н. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 5: [Пугало; Интересные мужчины; Грабеж; Человек на часах; Гора: египетская повесть; Чертовы куклы: главы из неоконченного романа] / Н.С. Лесков. – М.: Правда, 1973. – 420 с.: ил. – (Библиотека «Огонек») (Библиотека отечественной классики). – 0, 90.

Лесков, Н. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6: [Полунощники; Юдоль: рапсодия; Продукт природы; Загон и другие произведения] / Н.С. Лесков. – М.: Правда, 1973. – 480 с.: ил. – (Библиотека «Огонек») (Библиотека отечественной классики). – 0, 90.

Лесков, Н.

Лесков, Н. С. Железная воля: повесть / Н.С. Лесков. – М.; Л.: ОГИЗ: Гослитиздат, 1946. – 200 с.: ил. – 0, 50.

Лесков, Н. С. Захудалый род: [роман-хроника]; Детские годы: [повесть]; Павлин: [рассказ] / Н.С. Лесков. – М.: Советская Россия, 1985. – 448 с.: ил. – 2, 30.

Лесков, Н. С. Заячий ремиз: [сборник антицерковной прозы] / Н.С. Лесков. – М.: Советская Россия, 1987. – 576 с. – (Художественная и публицистическая библиотека атеиста). – 1, 80.

Лесков, Н. С. Левша: повести и рассказы / Н.С. Лесков. – М.: Художественная литература, 1981. – 414 с. – (Классики и современники. Русская классическая литература). – 1, 80.

Лесков, Н. С. Леди Макбет Мценского уезда: очерк / Н.С. Лесков. – М.: Гослитиздат, 1954. – 48 с. – 0, 05.

Лесков, Н. С. Очарованный странник: повести и рассказы / Н.С. Лесков. – М.: Художественная литература, 1983. – 236 с. – 1, 70.

Лесков, Н. С. Повести и рассказы / Н.С. Лесков. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. – 286 с.: ил. – Содерж.: Запечатленный ангел; Очарованный странник; Однодум; Несмертельный Голован; Левша; Тупейный художник. – 1, 50.

Лесков, Н. С. Рассказы / Н.С. Лесков. – М.: Советская Россия, 1981. – 480 с.: ил. – 2, 50.

Лесков, Н. С. Тупейный художник: повести и рассказы / Н.С. Лесков. – Киев: Радянська школа, 1988. – 512 с.: ил. – 1, 70.

Лесков, Н. С. Честное слово: [сборник публицистики] / Н. С. Лесков. – М.: Советская Россия, 1988. – 352 с. – (Библиотека русской художественной публицистики). – 1, 80.

Лесков, Н. С. Штопальщик: [повесть] / Н.С. Лесков; худ. Б.М. Кустодиев. – факс. изд. – М.: Книга, 1989. – 56 с.: ил. + прил. «Книгоиздательство «Аквилон» и художник Б.М. Кустодиев«. – Факс. изд., Петербург: Аквилон, 1922.-48 с. – 17, 00.

Серебряная пряжа: сказы о русских мастерах / сост. А. Шавкута. – М.: Современник, 1988. – 400 с.: ил. – Содерж.: Левша / Н. Лесков. Рождение корабля / Б. Шеогин. Медной горы Хозяйка / П. Бажов. Долговекий мастер / Е. Пермяк. Серебряная пряжа / М. Кочнев. Сказ про мастера Касьяна / С. Афоньшин, и др. – 4, 00.

Лесков Николай Семенович

Большой мастер художественной прозы, занимательный рассказчик, превосходный знаток русского языка, Н.С. Лесков создал разнообразные произведения: рассказы и повести, романы и хроники, статьи и очерки, а также одну пьесу » Расточитель», выступал как литературный и театральный критик, известен как переводчик. Разнообразные картины русской жизни, быт и психология различных сословий России, национально-исторические проблемы, — все это отражено в таких произведениях Н.С. Лескова, как «Житие одной бабы», «Леди Макбет Мценского уезда», «Воительница», «Очарованный странник», «Тупейный художник», «Сказ о Тульском косом Левше», «Соборяне», «Захудалый род», «На ножах», «Смех и горе», «Чертовы куклы», а также во многих публицистических статьях. Оригинальное мастерство самобытнейшего русского писателя сделало его произведения интересными, высокохудожественными и подлинно народными.

Скончался писатель 21 февраля (5 марта) 1895 г. в Петербурге.

Уроженец Орловской губернии, Н.С. Лесков бывал и в Тульском крае. Познакомившись в 1887 г. в Москве с Л.Н. Толстым, он в 1890 г. приезжал в Ясную Поляну, но больше писатели не виделись и общались только в письмах. Лесков вошел в жизнь Толстого как человек, щедрый на слова любви, благодарный и откровенный его почитатель. Он пишет часто, много, взволнованно, рассказывая о себе, раскрывая свою душу. Толстой — реже короче, сдержанней. Известны 10 писем Толстого и 51 письмо Лескова. В отношении Толе того к Лескову — высокое уважение, интерес к его духовной и творческой личности. Лескову были близки нравственно-философские искания Толстого, но толстовцем он не был, он шел своим путем, подчас сложным и противоречивым, активно вмешиваясь в жизнь и борясь ее злом, стремясь к постоянному нравственному совершенствованию. Толстой внимательно читал произведения Лескова, о чем свидетельствуют многие записи в его дневнике. Не все ему нравилось, но он был убежден, что перед ним мыслящий, ищущий, талантливый художник.

С Тульским краем, конкретно с Тулой, связано одно из лучших произведений Н. С. Лескова — «Сказ о Тульском косом Левше и о стальной блохе» (1881г.). Сюжет рассказа очень близок к событиям жизни тульских оружейников А. Сурнина и А. Леонтьева.

Память о русском писателе сохраняется в музее Н.С. Лескова в г. Орле, где ему также установлен памятник, и в его книгах.

В.Е. Артемова

ЛИТЕРАТУРА:

ЛЕСКОВ Н.С. Левша: Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе // Тулы золотые мастера: Сказы, повести, новеллы, очерки. — Тула, 1991.- С. 12-44.

ЛЕСКОВ Н.С. На ножах: Роман в 6 ч. — Тула: Приок. кн. изд-во, 1991 — (Отчий край).

МИЛОНОВ Н. Русские писатели и Тульский край: Очерки по литературному краеведению. — Тупа: Приок. кн. изд-во, 1971.- 574 с. — Из содерж.: По литературной карте Тульского края:… Н.С. Лесков… — С.240-247.- Библиогр.: 6 назв.

НАЗАРЕНКО Н. Он вырос в народе // Коммунар. — 1971.- 17 февр.

РУДНЕВ В.М. 160 лет со дня рождения (1831) Н.С. Лескова // Тульский край. Памятные даты на 1991 год: Указ, лит. — Тула, 1990. — С.23-24.- Библиогр.: 11 назв.

классик в неклассическом освещении — Пушкинский Дом

Содержание

А. Измайлов. Лесков и его время

I.	Детство, отрочество, юность (1831—1859)	157
II.	Шестидесятые годы	190
III.	Первые шаги (1860—1864)	208
VI.	Книга мести и вызова («Некуда» — 1864)	222
V.	Савл-гонитель	263
VI.	«Соборяне» (1872)	308
VII.	Последние счеты («На ножах») (1870—1872)	338
VIII.	Перелом («Смех и горе») (1871)	350
IX.	За новой верой	358
X.	На пути к граду Китежу («Праведники»)	390
XI.	Сказы	416
Приложение		436
Варианты и наброски		436
Комментарии		441
А. Волынский. Н.С.Лесков		443
А. Измайлов. Лесков и его время		457
Список сокращений		545
Указатель имен		546
Указатель периодических изданий		577
Указатель произведений Н. С. Лескова		582

А. Волынский. Н. С. Лесков

«Самый русский из наших писателей»

8 февраля 2016

«Самый русский из наших писателей» — книжная выставка к юбилею Николая Семеновича Лескова

«Самый русский из наших писателей», — так назвал Николая Семеновича Лескова мэтр русской литературы Л. Н. Толстой. Горький же считал, что как художник слова Лесков стоит в одном ряду с такими великими творцами русской литературы, как Толстой, Тургенев, Гоголь, Чехов, Гончаров, причем широтой охвата жизненных явлений, глубиной знания русского быта, превосходным знанием русского языка он превышает даже этих гениальных писателей. Этому гению русской литературы сотрудники читального зала редкой книги посвятили информационную выставку «С думой о России: к 185-летию со дня рождения Н.С. Лескова».

Н.С. Лесков родился 16 февраля 1831 г. в селе Горохово Орловской губернии. Отец его, ради получения дворянского титула, порвал с духовным сословием, к которому принадлежал, и стал чиновником Орловской уголовной палаты. В 1863 г. были напечатаны первые литературные произведения Н.С. Лескова – повести «Житие одной бабы», «Овцебык» и роман «Некуда».

На выставке представлены уникальные издания его знаменитых произведений, хранящиеся в фонде редкой и ценной книги Научной библиотеки, названия которых давно стали для россиян нарицательными, а тексты превратились в пословицы и поговорки. Написанная в веселом балагурном стиле «Сказка о тульском косом Левше и о стальной блохе» (М.: Советская Россия, 1981) представлена редким миниатюрным изданием, красиво оформленным художником А. Тюриным. Герой сказки, талантливый русский мастер, совершил невозможное – подковал сделанную англичанами блоху, которую даже под микроскопом-то еле-еле разглядишь. На выставке можно познакомиться с повестью «Леди Макбет Мценского уезда», ставшей символом «шекспировских страстей» на русской почве (Избранные сочинения. М.: Художественная литература, 1945). В этом же издании можно прочитать повесть «Очарованный странник», главный герой которой отражает лучшие черты русского народа, сродни былинному Илье Муромцу. Посетителей выставки несомненно привлечет уникальное, факсимильное издание выпущенного в 1922 г. в издательстве «Аквилон» сатирического рассказа Н.С. Лескова «Штопальщик», к которому великий русский художник Б. Кустодиев сделал яркие, талантливые рисунки (М.: Книга, 1989).

С особенностями творчества великого русского писателя Н. С. Лескова и его биографией более подробно можно познакомиться в таких изданиях нашей выставки:

• Лернер, Н. О. Николай Семенович Лесков / Н. О. Лернер // История русской литературы XIX в. Т. 4 / под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского. – М. : Издание Т-ва «Мир», 1910. – С. 207–247.
• Гроссман, Л. Н. С. Лесков: жизнь, творчество, поэтика / Л. Гроссман ; ред. В. Гебель. – М. : Художественная литература, 1945. – 320 с.
• Гебель, В. Н. С. Лесков: в творческой лаборатории / В. Гебель. – М. : Советский писатель, 1945. – 223 с.
• Лесков, А. Жизнь Николая Лескова / А. Лесков // Н. С. Лесков. Избранные сочинения. – М. : Художественная литература, 1945. – 464 с.

Автор этой интересной статьи – сын писателя А.Н. Лесков.

Все, кто интересуется историей русской литературы и историей России XIX века, смогут найти на нашей выставке как произведения Н.С. Лескова, так и книги, в основу которых легли факты его биографии и творческого пути.

Е. А. Лойченко, ведущий библиотекарь

Кто виноват?.. или Н.С. Лесков и остзейский суд

Tatjana Shor. Who is Guilty?… or Nikolay Leskov and Court of Baltic Provinces

Татьяна Шор (архивариус Эстонского нацио­нального архива, Тарту, PhD) [email protected].

УДК: 882(092)

Аннотация:

В статье рассматриваются неизвестные тексты Н.С. Лескова, обнаруженные в Эстонском национальном архиве в фондах Эстляндского губерн­ского правления и местных судебных учреж­дений 1870—1880-х годов. Поводом для судебного разбирательства послужил конфликт Лескова и его спутника в июле 1870 года с тремя ревельскими немцами и квартальным надзирателем в Ревеле. Первоначальный объяснительный текст Лескова вместе с последующими авто­графами и реакци­ей на них в Ревеле и в Петер­бурге дают основание верифицировать его гипотезу «подмен виновных» как код, по­лучивший литературную трансформацию как в творчестве самого Лескова, так и в биографическом труде его сына А. Н. Лескова.

Ключевые слова: Н.С. Лесков, Ревель, Эстлянд­ское губернское правление, оберландгерихт, комиссариус-фисци, Правительствующий сенат

Tatjana Shor (archivist of the Estonian National Archives, Tartu; PhD) [email protected].

UDC: 882(092)­

Abstract:

Tatjana Shor examines the previously unknown texts of the Russian writer N.S. Leskov, discovered in the Estonian National Archives in the funds of Provincial Board of Estland and local judicial institutions 1870—1880. The conflict between Nikolay Leskov and his companion on the one side and three citizens of Revel and a local quarter supervisor on the other arose in salon Ekaterinental in July 1870 and gave cause to judicial proceedings. The initial explanatory text of Leskov together with the subsequent autographs and reaction to them in Revel and in St. Petersburg give grounds for verifying of Leskov’s major hypothesis — “the substitution of the guilty” — as a code which later on was to find its literary transformations both in Leskov’s writings, and biographic work of his son — A. N. Leskov.

Key words: Nikolai Leskov, Reval, Provincial Board of Estland, the Supreme District Court of Estland (Estländische Oberlandgericht), Commissarius fisci, Ruling Senate of the Russian Empire

На тихеньких Бог нанесет, а резвенький сам набежит.

Пословица

Лесков Н.С. Эпиграф к роману «Некуда»

В феврале этого года исполнилось 185 лет со дня рождения Н.С. Лескова, прожившего непростую жизнь в эпоху глобальных реформ в Российской империи второй половины XIX века. Были годы, когда в СССР им не интересовались, а вот в русском зарубежье, и в частности в Эстонии, о нем никогда не забывали[1]. Сюжет «Лесков и Эстония/Эстляндия» из-за частых посещений писателем различных мест этого края — Ревеля (Таллинна), Везенберга (Раквере), Гапсаля (Хаапсалу), Меррекюля, острова Эзель (Сааремаа) — не раз становился объектом исследования, как в произведениях самого Лескова, публицистичес­ки или художественно обыгрывавшего исторические, национальные и социальные особенности этого уголка Прибалтики, так и в литературоведческих и биографических работах, посвященных самому писателю[2].

Особый интерес в рамках этого сюжета представляет судебный процесс над Лесковым в Эстляндии. Причиной его послужил незначительный на первый взгляд инцидент в Ревеле в салоне Екатериненталя (ныне — Кадриорг) — конфликт 23 июля 1870 года между Н.С. Лесковым и чиновником Эст­лянд­ского губернского правления кандидатом прав А.И. Добровым[3], с одной сто­рон­ы, и студентом Дерптского университета К. Винклером[4], чиновником местно­й казенной палаты А. Мейером[5], учеником последнего класса Ревельской гимназии В. Геппенером[6] и квартальным надзирателем А. Градецким[7] — с другой.

Сам Лесков в газетном очерке «Законные вреды» так излагал эту историю: «Некто кандидат права Добров, рекомендованный губернатору Галкину ректором московского университета [С.И.] Баршевым, прибил при мне исключенного за демонстрацию студента Винклера, канцелярского писаря Мейера и гимназиста Гепнера, которые, пивши вино в ревельском купальном курзале, вели задорные оскорбительные для чести русских речи. Именно, говоря по поводу романа “Дым”, они сказали, что “в России все должно разлететься, как дым”, а потом, заспорив с Добровым, что “у русских нет чести”» [Лесков 1872]. Его сын А.Н. Лесков намного более красочно описал этот эпизод: «В древней русской Колывани, в немецком парке Екатериненталь, была нанята прекрасная дача, и “святое семейство” зажило со всеми удобствами. <…> Как-то вечерком Лесков заходит в курортный “Салон” пробежать последние газеты. Признав в нем русского, трое хорошо подогретых пивом барончиков и бюргерят с места начинают травить неугодного им посетителя, заключая свои выкли­ки “тотальными” выводами, что вся Россия скоро разлетится, как дым, “wie Rauch”. На просьбу прекратить провокацию забияки, учтя превосходство сил, предпринимают заведомо обреченное на успех наступление. Писатель был горяч во всем и, упредив “агрессоров”, впечатляюще остужает их пыл тяжелым курзальным стулом.

Утром к нам жалуют два почтенных барона в наглухо застегнутых сюртуках, цилиндрах и корпоративных ленточках. Лескова не было дома: он отправился к ревельскому губернатору М.Н. Галкину-Враскому, с которым был лично знаком, рассказать об отражении им произведенного на него нападения и дальнейшем развитии события.

Парламентеры, крайне неохотно, почти брезгливо, перейдя с нашей Пашей на русский язык, долго и невразумительно изъясняли ей, что им край­не необ­ходимо говорить “zu sprechen с господин Лескофф, mit Herrn Les­koff, по ошень важний дель…” <…> Дуэли не вышло, но вместо нее оскорб-
ленное в собственной Остзее ревельское баронство вчинило в эстляндском рыцар­ском средневековом суде “уголовное дело”. Это судилище угрожало потом в своих вызовах причинить русскому обвиняемому многовидные “закон­ные вреды”[8].

Шаг за шагом докатилось это “дело” до самого Правительственного сената. <…> На третьем году своей давности дело закончилось какими-то пустяками, вроде небольшого штрафа, но свою долю нервной трепки стоило» [Лесков А. 1984: 324—326]. Эта версия событий, в которой в качестве виновников дра­ки выставлялись эстляндские немцы, воспроизведена в упомянутых статьях С. Г. Исакова и А. Меймре.

Дело слушалось в Сенате, поскольку, узнав о постановлении Эстляндского оберландгерихта о предании его суду, Лесков принес в Сенат жалобу на обер­ландгерихт, предъявивший ему — российскому подданному — документы на негосударственном немецком языке.

Изучавшая в Российском государственном историческом архиве сенатское судебное дело Н.Ю. Данилова отмечает, что в нем имеется не только жалоба Лескова, но и объяснения, представленные Сенату Эстляндским оберландгерихтом[9]. Из них явствует, что эстляндский суд считал виновным во всем случившемся Лескова и его спутника. Исследовательница приводит формулировки оберландгерихта, что именно они «напали на гг. Мейера, Геппенера и Винклера» и «оскорбили их словом и действием при отсутствии всякого данного с их стороны повода», кроме того, частный надзиратель Храдецкий подал рапорт в Эстляндское губернское правление о том, что в ту же ночь Лесков «оскорбил его самым грубым образом словами и действием при исполнении им обязанностей службы». Лескову также ставили в вину «мнимый донос» — жалобу в Эстляндское губернское правление о том, что три немца «с неуважением оскорбительными словами отзывались о государе императоре». Данилова констатирует: «Очевидно, обвинения против Лескова не были совершенно беспочвенными» [Данилова 2010: 75—76].

Недавно были опубликованы документы заседания 2-го отделения 5-го департамента Сената 1 декабря 1872 года по жалобе Лескова (в том числе выступления самого Лескова и его присяжного поверенного К.Ф. Хартулари), которое завершилось указом Сената, предписывающим оберландгерихту все докумен­ты дела переводить для Лескова на русский язык [Лесков 2012: 587—589][10]. Это было сделано, и на 21 февраля 1873 года назначено новое судебное заседание в Ревеле. На нем Лескова представлял присяжный поверенный Н.И. Измайлов, но дело завершено не было[11]. Вновь была составлена жалоба на обер­ландгерихт с обвинением его в процессуальном нарушении, заключающемся в объединении нескольких разных по содержанию дел в одно.

В результате первое решение оберландгерихта в Ревеле по этому делу было вынесено (в присутствии Лескова) только 21 февраля 1874 года. Он был признан виновным по трем пунктам: ударил А. Мейера палкой, оскорбил А. Мей­ера, К. Винклера и В. Геппенера словами и действиями, оскорбил квартального надзирателя А. Градецкого при исполнении им служебных обязанностей, а так­же не выполнил распоряжение губернского правления явиться в срок, согласно его подписке. За все эти действия суд приговорил Лескова к шести неде­лям тюремного заключения [EAA.858.1.6559. Л. 152—167 об., 172—185]. Это решение было оспорено в Сенате; Лесков в своей апелляции писал: «[Приговор] я нахожу неправильным в полном его составе и постановленным с нарушением существующих обрядов и форм судоустройства» [EAA.858.1.6559. Л. 193—198]. Начался очередной этап расследования. Только после долгих разбирательств в Ревеле и Петербурге 15 января 1880 года последовал указ Сената об утверждении решения оберландгерихта от 21 февраля 1874 года, но с уменьшением срока ареста на военной гауптвахте с 6 до 3 недель и возвращении Лескову залоговых денег за пересмотр дела [EAA. 858.1.6559. Л. 298]. Эстляндский оберландгерихт отчитался перед Сенатом об окончании процесса только в декабре 1880 года. Однако из сохранившихся в Национальном архиве Эсто­нии в Тарту судебных дел неясно, отсидел ли Лесков три недели на гауптвахте. 17 марта 1880 года из канцелярии петербургского градоначальника поступил запрос в Эстляндский оберландгерихт о возможности перенести выполнение наказания на более теплое время из-за ревматизма Лескова. Из Ревеля последовал ответ, что в таком случае оберландгерихт отказывается нести ответственность за выполнение решения Сената. Из воспоминаний А.Н. Лескова следует, что отец на это лето отправил его из Петербурга, возможно, тогда наконец дело было завершено, но для документального подтверждения этого предположения нужно обратиться к петербургским архивам.

В настоящей статье мы ставим целью ввести в научный оборот материалы из Национального архива Эстонии, освещающие начальную стадию судебной тяжбы, в которую оказались втянуты несколько административных учреждений Ревеля и Петербурга. В этом плане наибольший интерес представляет дело Эстляндского губернского правления [EAA.30.10.4852. Л. 1—155][12]. В целом же комплекс документов всех трех ревельских судебных инстанций, где храни­лись дела по Лескову, дает богатый материал для понимания взаимодействия и противостояния разноуровневых государственных и местных институ­ций (губернская администрация национальной окраины и столичная администрация), правовых норм (российское законодательство и остзейское право) и языковых культур (русский и немецкий языки) в Российской империи.

Сословная система судебных учреждений Эстляндии, сформировавшаяся в общих чертах во времена шведского владычества (1561—1710), руководст­вовалась особыми гражданскими и уголовными законами, базирующимися на сложном конгломерате различных источников (классического римского права, дополненного шведскими, германскими и собственно российскими законодательными актами). Их легитимность как привилегия эстляндского и лифляндского дворянства была утверждена «жалованными грамотами» Пет­ра I и в дальнейшем подтверждалась всеми его преемниками [Нольде Б. 1911: 331—411]. Кодифицированный текст гражданского права Прибалтийского края на немецком и русском языках вступил в силу 1 июля 1865 года, и вплоть до судебной реформы 1889 года при издании общероссийских законов делалась оговорка о неприменимости их к Прибалтийским губерниям [Нольде А. 1914: 107—110]. В своих апелляциях Лесков и его поверенные постоянно ссылались на постановление 1864 года об общей кодификации российских законов, а Эстляндский оберландгерихт в своих ответах опирался именно на эту оговорку.

Расследование началось со «словесного представления начальника гу­бернии» М.Н. Галкина-Враского, получившего от служившего в Ревеле жандармского полковника Н.И. Александрова копию письма Лескова с собственноручным описанием произошедшего столкновения в Екатеринентальском салоне:

Сообщаю при сем, на усмотрение губернского правления, копию с переданного мне начальником здешнего жандармского управления полк<овником> Александровым письма к нему г. Лескова, от 26 с<его> м<есяца>, предлагаю правлению истребовать от здешнего полицейского управления представление, в возможной скорости, протокола произведенного им дознания по столкновению в здешнем салоне гг. Лескова и Доброва с бывшим студентом Дерптского университета Винк­лером, чиновником Мейером и гимназистом Геппенером; при сличении же сего акта с означенным письмом, в случае неполноты дознания, противоречий и неуяснения их произведенным дознанием, — предлагаю правлению, по подробном расследовании настоящего дела, распорядиться производством дополнительного исследования, с поручением оного советнику г. Траустелю, при участии советника Ольхина и, согласно 590 ст<атье> II т. Св<ода> Зак<онов>, здешнего комиссариуса-фисци[13] и полк<овника> Александрова, если он изъявит свое согласие.

При этом, по имеющимся у меня в виду сведениям, не могу не обратить внимание правления на след<ующие> обстоятельства:

1) что действия частного пристава, покинувшего г. Лескова, невзирая на его просьбу, — одного с тремя чуждыми и неприязненными ему лицами, при бывшем между ними раздражении, к тому же поздно ночью, заслуживает тем большего неодобрения, что приведенные мне г. Градецким объяснения, что он оставил г. Лескова для того, чтобы поехать за полицейскими — вряд ли может быть признано основательным, т.к. г. Градецкий мог бы при этом взять с собой г. Лескова, чем самым отклонил бы дальнейшее столкновение и

2) что полк<овник> Александров заявил мне, что он видел г. Лескова в 9 час. утра, т.е. 4 или 5 часов спустя после происшедшего скандала, и что при всем его внимании он не заметил в г. Лескове ни малейшего следа того нетрезвого состояния, в котором он находился будто бы ночью.

28 июля 1870 года [EAA.30.10.4852. Л. 42—43 об.]

Далее приводим (по копии) полный текст объяснительной записки Лескова[14], написанной по совету полковника Н.А. Александрова по свежим следам.

Милостивый государь Николай Иванович.

Вы изволили выразить желание, чтобы я изложил письменно сущность сделанных мне Вами сообщений об оскорблениях, нанесенных мне и кандидату права Московского университета г. Доброву исключенным из Дерптского университета за демонстрации студентов Винклером, — спешу исполнить это Ваше желание.

Дело началось с того, что 23 числа сего июля я был в гостях у здешнего русского кладбищенского священника о. Иконникова[15], где встретился с кандидатом права Добровым, с которым до сих пор виделся только дважды в чужих домах. Когда я беспокоился о средствах возвратиться домой с отдаленного кладбищенского погоста в Катериненталь, где живу на даче, то г. Добров вызвался проводить меня. Немного за полночь мы с ним вышли и шли версты, я думаю, три по незнакомым мне песчаным улицам и закоулкам и устали безмерно. Проходя мимо открытых дверей катеринентальского салона, мы зашли туда выпить бутылку холодного пива. В четырех шагах от нас сидели и пили вино три человека, говорившие между собой по-немецки о русском романе г. Тургенева «Дым»[16] и о литературном мнении немцев об этом романе. Как известно, он недавно еще был встречен в России с чувством глубочайшего негодования; личное же мнение нашего соседа, рассказывавшего двум другим свой взгляд на русское общество с точки зрения немецких критиков «Дыма», было еще щекотливее и притом оно несомненно было кидаемо нам в глаза не без цели задевать нас, говоривших по-русски.

В словах рассказчика беспрестанно встречались задорные фразы вроде следующих: «Diese Russen wirklich sind schweine Nation», «Diese Stadt muß wie Rauch flegen»[17], «schwernoten»[18] и т.п. Добров указал мне, что нас, кажется, задирают нарочно, и сказал, что он за это «побьет этих немцев». Чтобы не допустить этого раздражения далее, я встал и, подойдя к этим господам, мягко и вежливо сказал им от слова до слова следующее:

«Господа, нам очень неприятно то, что вы говорите о русских, и мы вас честью просим прекратить этот разговор на время: мы сейчас уйдем».

Но слово «честью» вызвало со стороны рассказчика азартный ответ: «У вас нет чести».

Я потребовал, чтобы это обидное и незаслуженное слово было взято назад, но в ответ на это послышался хохот. Тогда я попросил у этих господ их карточ­ки, предлагая им и свой адрес с тем, чтобы завтра объясниться через посредников. Нам ответили, что мы за адресами их можем отнестись к лакеям. Услыхав это, г. Добров совсем вспылил и, подходя, сказал: «Их за это надо бить». Я его не допустил, поставив палку между одним и другим, прося их бросить ссору [и] или помириться, или разделаться завтра гораздо честнее, чем можно в трактире. Тог­д­а тот, который оказался впоследствии исключенным за демонстра­цию студентом Винклером, крикнул: «Какая у русских честь!» Со стороны Доброва это опять вызвало порыв, который я, едва сам владея собою, сдержал и сказал: «Госпо­да! Мы не полицейские чиновники и не политические агенты: нам нет дела до личных ваших мнений, хотя, конечно, я нахожу, что с вашей стороны нехоро­шо злобст­вовать», — и тут по роковой случайности опять употребил сло­во «честь». Я, дословно приводя, сказал следующее: «Представьте себе, как бы поступили французы, если бы немец из Эльзаса заговорил о французском общест­ве в вашем тоне, и посравните тогда, насколько мы русские мягче и честнее?»

Это прорвало плотину: с той стороны потекли обидные слова, а Добров ринулся вперед и был воздержан от драки единственно благодаря моему, им самим утверждаемому и сознаваемому, вмешательству. Немцы послали за полицией и сами пошли вон, и Добров пошел с ними, а я остался расчесться и затем, когда вышел, то заметил на противуположном тротуаре, через дорогу, Доброва и всех трех немцев вместе. Добров кричал: «Вы должны взять свое слово о русских назад или дайте ваши адреса!» — и потом вдруг все пошло копром, быстро и хаотически: студент Винклер еще раз обругал русских «бесчестными», на что я, торопливо переходя дорогу, ответил, что «так могут говорить только мерзавцы. К нашей нации принадлежит наш и ваш Государь».

В сию секунду послышалось нескладное слово (unehrlicher Mensch[19]), — это было слово Винклера, не ручаюсь, к кому относившееся, Добров в ту же минуту крикнул: «Шапку долой!» — и сбил с которого-то из трех фуражку, а сам бросился бежать, а те за ним. Вся эта развязка была делом одной минуты. Я остался один, но, беспокоясь, что станется с Добровым, за которым погнались трое, пошел по тому же направлению, куда пустился он, но, не зная его квартиры, остановился на распутье тропинок и тут вдруг был окружен теми же тремя немцами, которые, не догнав Доброва, кинулись на меня, причем из них студент Винклер вырвал у меня из рук палку и бросил на землю. Я стал на месте и потребовал, чтобы мне подняли мою палку, но в эту самую минуту явился на дрожках квартальный надзиратель, к которому я обратился со словами: «Очень рад, что вы наконец здесь, и прошу вас прежде всего велеть этим господам поднять мою палку», но квартальный надзиратель закричал на меня, что я не смею заставлять его поднимать свою палку, и затем тотчас же отнесся в дружественном тоне с вопросом к немцам: «В чем дело?» Ответ был краток: «Пьяные русские пристали к нам из-за ничего». Живое воспоминание вейсенштейнской истории с майором, вступившимся за оскорбление русских во время молебствия за спасение жизни Государя Императора[20], подтолкнуло меня немедленно энергически отпарировать возможность такой злостной уловки, и я обратился к квартальному с требованием немедленно отвезти меня на его извозчике в полицию, но он грозно крикнул мне в ответ на это: «Ступайте домой!» Я понимал, что таким образом у меня хотят выиграть время, чтобы лишить меня после возможности не допускать банального обвинения в нетрезвости, и отвечал, что я домой не пойду и что если он не хочет свезти меня к полицмейстеру, то я прошу его позволить мне доехать на его лошади самому, — в этом мне тоже [было] отказано. Отказ мне был ответом на все мои просьбы немедленно предъявить меня кому-нибудь из начальства. Тогда я просил хоть взять меня от трех окружающих меня недругов или проводить меня до дома, но и в этом отказ был круглый и неуклонный, и квартальный, покидая меня, стал усаживаться в извощичьи дрожки. Тогда, находясь в истинном отчаянии быть всячески оскорбленным, я, взявшись за левую руку квартального, сказал: «Нет, воля ваша, возьмите меня!»

С этим я прыгнул в дрожки, но тотчас же был спихнут с них квартальным, которому помогла вся компания Винклера, который, изловив сзади мою правую руку, круто повернул ее до страшной боли в плече и начал мять и вертеть. Квартального простыл и след, а меня двое из этой компании еще водили и терзали, мучительно вертя мою руку до опухоли, которую я Вам показывал.

Не желая употреблять силы, я даже не оборонялся и ждал, не покажется ли на мое счастье кто-нибудь из русских дачников, но надежды были напрасны. В это время канцелярский чиновник Мейер сходил для чего-то в парк и, возвратясь оттуда, сделал Винклеру знак, по которому Винклер и другой его товарищ бросили меня и скоро побежали. Я остался один на свободе и пошел домой. Г-на губернатора я находил неуместным теперь беспокоить; где живет полицмейстер[21], — не знал; о Вашей квартире имел только приблизительное понятие, но в город идти ночью пешком после таких передряг не смог и по крайней усталости, и по опасению опять встретить добрых компаньонов г. Винклера, извозчика же не было нигд­е, и я не мог ожидать его встретить. Мне не оставалось ничего иного, как ждать утра, и я, просидев до семи часов дома, потом пошел к Вам и отыскал Вашу квартиру в начале девятого часа, просил Вас потревожить и, будучи Вами принят, изложил Вам события с точностью, кажется нимало не отступающею от теперешнего ее повторения. Я просил Вашего совета: искать ли мне немедленно оглашения этой истории и вызвался следовать Вашему мнению, в этом заключалась вся суть моей просьбы.

Таковы обстоятельства дела, представляемые по сущей правде, справедли­вости и уважению к лицам, которым доводится разбирать этот скандалезный случа­й. Теперь наступает изложение того же дела, но составленное по иным
нотам.

Меня потребовали в полицию по жалобе чиновника Мейера, студента Винклера и гимназиста Гепнера за оскорбление их, за побои Мейера, за оскорбление квартального надзирателя. Все эти люди ни в чем не повинны: я пришел с Добровым, а они говорили о Шиллере и Гёте, а мы к ним привязались ровно ни к чему, — так, по желанию скандалить, — я избил Мейера, Добров бил Гепнера, а потом, оставшись один после побега Доброва, я уже стал драться со всеми тремя и, наконец, даже с четвертым — с квартальным.

Лакеи катеринентальского курзала, состоящего в участке этого же квартального, разумеется, все это видели и все слышали с такою при том участливостью, что один даже поручился полицмейстеру, что немецкие господа говорили не о романе, а о «висеншафт»[22]. Это так и принято, и принято с <со>чувствием конечно не нам. Нужды нет, что Добров ручался и ручается, что я до его побега не тро­нул никого пальцем; что стремление бить чувствовал он, а я его удерживал, — вышло, что я бил Мейера, хотя, впрочем, один чухонец проговорился, что не бил, а, «маха­я палкой, ударил невзначай». Логика в том отношении, что если я не дрался, когда мы были вдвоем с Добровым (принимающего удар палкою на свою вину), то не мог же я драться один с тремя — но логика здесь не помешала нимало? Всё, кроме показаний моих и Доброва, стало авторитетно: слушая по­казания чухонца о том, что «немецкие господа говорили о висеншафт», мне указывали на это как доказательство, что неправда, будто бы говорили о романе; нам обоим с Добровым поставили на вид, что г. Мейер русский чиновник, как будто это за что-нибудь ручается в данном случае? Как будто нет всяких чиновников — и ссылаемых, и даже вешаемых или повешенных? Или как будто я сам не русский дворянин, не русский чиновник, не член русских ученых обществ, не русский литератор? Мне кажется, что если брать это в соображение, то я могу насчитать кое-что многое: мне, например, принадлежит ряд первых известных стате­й против Герцена[23], мне принадлежит единственная горячая статья на другой день апраксинского пожара, — статья, за которую мне передано сочувствие двух тогдашних русских министров[24] и которая удостоилась внимания Государя Императора[25].

Я был проклинаем партиею беспорядка и угрожаем насильственною смертью за антинигилистический роман «Некуда»; я имел лестнейшие знаки доверия двух министров, приглашавших меня на службу и доверявших мне работы, по которым составлена мною монография[26]: я полагаю, что если по этому судить, то мои слова стоят больше слов и канцелярского чиновника, и демонстрировавшего против правительственных людей студента и гимназиста, и четырех чухонских лакеев, для которых квартальный их участка в своем роде великий маг и волшебник.

Но все вышло иначе: мне и г. Доброву дознаватели в полиции прямо объявили, что вот-де кроткие молодые люди сидели и ничем вас не трогали, а вы на них Бог весть чего наговорили. В этом сразу же сказалась вся эстляндская правда перед русскою кривдою, как и надо было ожидать и как, к сожалению, все на Руси верят и ожидают. Русский литератор, доказывающий бескорыстными трудами свою преданность Государю и Его правительству, лжет, эстляндский студент, демонстрировавший против профессора[27], законченного образа мыслей, заслуживает доверия! Какая злая, оскорбительная и непереносная почти насмешка!

Чего теперь еще мне ожидать впереди? Теперь стесняют мою свободу подпискою о невыезде из Ревеля, что для меня, человека, живущего работою при столичных журналах, равно разорению, а впереди суды, уставов которых я не знаю и перед которыми, залитый целым морем лжи, я предпочту одно неразмыкаемое молчание.

Вот что я могу и, может быть, должен сказать, господин полковник, прося Вас защитить меня в положении поистине возмутительном. Всепокорнейше прошу Вас

1) не дозволить стушеваться крайне важному для моего оправдания свидетельству кандидата права Доброва, что моя роль до момента его побега заключалась единственно в удержании от ручной расправы;

2) спросить, по иерейской совести, благочинного отца Знаменского[28] и священника Иконникова: не утверждал ли Добров многократно перед ними, что порывания к расправе рукою были только с его стороны, а с моей во все время одни попытки к установлению спокойствия?

Когда это будет поставлено ясно, тогда все мое поведение, во второй период события, будет возможно уяснить логикою:

1) Если я не только не дрался, но унимал Доброва, который сам честно не даст падать на меня его вины, то что за превращение во мне могло произойти, когда я остался один перед усугубленной силой, когда меня одного могли избить?

2) Благоволите предстательствовать за меня, чтобы квартальный надзиратель Градецкий пунктуально объяснил, почему он не арестовал меня как дебошира. Мне известно, что он говорит, будто он отправился за солдатами для моего арес­та, но для чего он не довез меня до этих солдат и на что на меня были солдаты, когда я не только не отбивался от ареста, но сам не шел прочь от г. Градецкого, держался за его руку, садился в его дрожки? Но если ему с солдатами было приятнее брать меня, то почему же он не вошел с ними в мою квартиру и не взял меня тотчас, по совершении мною всех моих преступлений, когда голова моя еще была в дурманном угаре? Зачем при таких обстоятельствах, при которых, как надо судить по показаниям обвиняемых, силы мои удваивались и азарт возрастал, зачем я в такое время был оставлен на свободе? Очевидно, что если бы состояние, в котором я находился, благоприятствовало желаниям отрекомендовать меня за пьяного, то г. Градецкий не отказал бы мне в милости арестовать меня, или, если он был очень сострадателен, то почему он не довез меня в таком случае до моего дома? Все это очень важно для суда правого, до которого должно дойти дело.

Теперь еще остается сказать одно: если нелепо допустить, что мы заговорили с студентом Винклером без всякого повода, то конечно есть столько же оснований усумниться, что и они привязались ко мне после побега Доброва ни за что, ни про что и сочиняют на меня ряд обвинений, часть которых оспаривает на свою долю сам Добров, а другая разрешается вашим удостоверением, что я не был похож на человека, проведшего ночь в кутежах? Это конечно верно, и я сам терялся бы в недоумении, чтó за цель у них идти до того, что навязывать мне даже сознаваемые другим вины, но к этой загадке есть ключ: канцелярский чиновник Мейер показал в полиции, что они заподозрили во мне корреспондента «Голоса» или «Московских ведомостей». Этого может быть довольно, чтобы объяснить в известной степени остальное поведение студента, не отказывавшегося от демонстраций против своего же профессора, имевшего дерзость не разделять мнений гг. Ширрена и фон Бока[29]. Почему бы ему быть смирнее, заподозрив в человеке корреспондента той газеты, которая ему и его друзьям противнее и ненавистнее всего на свете? Я не вижу повода искать других объяснений воздвигнутой против меня безумной и бесчестной злобы и очень рад, что г. Мейер не счел нужным утаить этого при дознании. Прошу только Вас не отказать мне в наблюдении, записа­ны ли слова Мейера, что когда я сказал в самом начале истории: «Господа, я не полицейский чиновник и не политический агент», — «то мы (сказал Мейер) ответи­ли, что, может быть, вы корреспонденты «Голоса» или «Московских ведомос­тей».

За сим, поручая себя Вашему вниманию и защите, имею честь быть

Вашим, Милостивый Государь, покорнейшим слугою

Николай Лесков (Стебницкий).

 

Его Высокоблагородию,

Эстляндскому губернскому жандармскому штаб-офицеру, полковнику Николаю Ивановичу Александрову.

26 июля 1870 года г. Ревель [EAA.30.10.4852. Л. 44—51].

Губернское правление немедленно запросило у управы благочиния документы о фиксации и расследовании инцидента, но получило вежливый отказ. Были предоставлены лишь копии записи из полицейского журнала и доклада квартального А. И. Градецкого о происшествии у салона в 4 часа утра 23 июля. Туда он прибыл по вызову кельнера И. Карл(ь)сона, которого об этом попросили Мейер, Винклер и Гепенер [EAA.30.10.4852. Л. 72—73].

Видя, что дело не движется, а Добров спешно покинул Ревель, Лесков 10 августа взял письменное свидетельство священника Ревельской Александро-Невско­й кладбищенской церкви М. Иконникова и эстляндского благочинного Ф. Знаменского, которые писали следующее:

Милостивый государь Николай Семенович!

Вследствие выраженного Вами желания иметь от нас письменное заверение о том, что после происшествия, случившегося с Вами и г. Добровым 23 июля в Катеринентальском салоне, г. Добров многократно отрицал всякую Вашу виновность в этом деле, мы оба готовы удостоверить, что Добров действительно не один раз повторял при нас, что он не понимает смысла касательств к Вам, так как до того времени, пока Вы были с ним вместе, все Ваше участие заключалось, по словам его, исключительно в недопущении драки и в примирении, с каковою целью обращались Вы к гг. немцам, прося их взять назад свои обидные слова, а сами ни на кого руки не поднимали [EAA.30.10.4852. Л. 74][30].

Это письмо было приложено к объяснительной записке Лескова, которую он оставил в губернском правлении для советника И.С. Траустеля, не без сарказма еще раз, но несколько по-иному осветив события в салоне и «продиктовав» направление расследования:

Докладная записка

Ввиду предстоящего Вам дознания о том, я ли моею бестрепетною рукою перебил ночью 23 июля нескольких ревельских чухон или немцев и их полицию или, напротив, меня обидели, оскорбили действием и подвергали явной ночной опаснос­ти, я счи­таю нужным просить Вас, господин советник, обратить внимание Ваше на следующее:

1) Пока мы были с г. Добровым, т.е. до самых тех пор, пока он убежал, сбив шапку с одного из ревельских чухон или немцев, отказывавшихся взять назад свои оскорбительные для русской чести слова, вся роль моя заключалась в воспрепятствовании перейти ссоре в драку. Прилагаю Вам к этой записке письмо благочинного Знаменского и священника Иконникова, в котором эти почтенные люди свидетельствуют в пользу настоящих слов моих, со слов самого же кандидата права г. Доброва. Прошу Вас это письмо вместе с настоящею моею докладною запискою приобщить к делу.

2) Прошу Вас обратить внимание на то, что при первом дознании, результаты которого мне по ревельским полицейским порядкам не объявлены, упущены, кажется, следующие важные для раскрытия истины обстоятельства.

а) Кем кому нанесена первая обида? Г-н полицмейстер обязательно вразумлял меня, что неприятный для русских разговор по поводу романа «Дым» не обида. Про­шу Вас теперь уяснить: обида ли моя вежливая просьба прекратить этот разговор, пока мы сейчас же выйдем? Это, наверно, не обида. Затем как они нам отвечали, что «вы не можете просить честью, потому что у русских нет чести, а только дым». Теперь это отрицают и повторяют, что шло дело не о всех русских, а только о нас, но кто же смеет нас назвать бесчестными и кто это сказал на одну вежливую просьбу, не есть ли этот прямой обидчик и начинатель ссоры? По здравому пониманию это так.

Во всяком случае, если не в лице всех своих соотечественников, то в нашей собственной чести я и Добров были обижены первые: нам на вежливую и тихую просьбу отвечали бесчестием.

b) Все затем с нашей стороны даже при отменном подборе свидетелей, спаянных разнообразными союзами с оскорбителями, не может быть ничем иным, как взаимностью обид. Они заключались будто бы в том, что я ударил г. Мейера, причем, впрочем, один из лакеев при мне сказал в полиции, что я сделал это «махая палкою», т.е. сам этого не заметив, но я желаю знать, занесено ли это в протокол? Я положительно утверждаю, что я не имел никакого намерения ударить кого бы то ни было: я препятствовал ссоре и предупреждал возможность схватки, стоял, махая палкою между гг. немцами и г. Добровым, но не поручусь, что я при этом [не] мог кого-нибудь по неосторожности коснуться, как и говорил лакей, но это во всяком разе было не намеренное оскорбление, а неосторожность, в которой я, впрочем, охотно прошу г. Мейера извинить меня.

с) Лакеев я признаю свидетелями вполне неудобными, как потому, что во время начала ссоры на террасе их ни одного не было, так и потому, что они, конечно, не беспристрастны к своим постоянным гостям и своему квартальному, что и доказывается тою анекдотическою выходкою, что один лакей из чухон был представлен мне полициею для оспоривания, что Винклер говорил «не о романе Тургенева, а о висеншафт»!» Г[осподин] полицмейстер остался убежденным этою лакейскою литературною критикою, но едва ли она будет убедительною для всех несколько более осведомленных в деле грамотности, письменности и литературы, получившей себе такого истолкователя. Сколь это ни странно, но я вынужден просить Вас осведомиться и занести в дело: по чему лакей отличает роман от «висеншафта» и не погрешает ли его лакейская критика уже потому, что сам Винклер потом ему сказал, что говорил «о критике Тургенева по поводу “Фаус­та”». — Стало быть или то и другое есть «висеншафт», или наоборот, и лакей, и ревельская полиция вместе слабы в своих литературных познаниях, — что я и имею право утверждать после этого курьезного анекдота. Говорено было и лестно по поводу романа «Дым», что в России «все дым». Это говорил Винклер.

3) Вторая часть дела начинается на улице, куда я вышел после всех, расплачиваясь и за себя, и за г. Доброва. Здесь г. Добров сшиб с одного из стоявших вокруг его немцев шапку и убежал. Я пошел за ним, и тут все эти три немца вдруг догнали, окружили меня и вырвали у меня палку. Ни в чем, кроме усилий недопущения драки неповинный, я потребовал, чтобы мне была поднята и подана моя палка (которая так и пропала), но в эту минуту явился квартальный Городецкий на изво­щике, — чему я крайне обрадовался, ожидая от него защиты, но ошибся. На прось­бу мою дать мне поднять палку он отвечал азартным криком, что я не смею заставлять его поднимать палку, а гг. немцы тут же принесли ему по-немецки жалобу, что к ним ни с того, ни с сего придрались «пьяные русские»[31]. Слыша это более пош­лое оскорбление, я просил Городецкого тотчас же арестовать меня и отвезти или в полицию, или к губернатору. Он мне в этом отказал и оставил меня одного с тремя человеками, которые уже вырвали у меня палку и из которых их главновожатый, исключенный за демонстрацию против правительственных лиц[32] студент Винклер, стремился оскорбить меня, как корреспондента «Москов<ских> вед<о­мостей>» или «Голоса», сам сел в дрожки. Тогда я взял его за руки и сказал: «Нет, воля ваша возмутиться, я здесь без вас не останусь», — и с этим прыгнул в его извощичьи дрожки, но он меня из них вытолкнул, и три немца помогали ему тащить меня вон к низу, и втроем, конечно, вытащили. Городецкий уехал, а Винклер, схватив меня сзади за правую руку, начав ее выкручивать. Они держали меня более получаса, чего-то ожидая, пока Мейер, сходив в парк и возвратясь, подал им знак.

Прошу Вас, господин советник, уяснить: зачем мне крутили руку до невыносимой боли, когда я не оказывал никакого противудействия, а даже сам просил об аресте? Зачем меня держали и потом внезапно оставили? Зачем я был отдан в руки трех людей, на обиды которых жаловался Городецкому, ночью, среди совершенно пустых улиц?

Г. Городецкий, кажется, говорит, что я хотел с ним что-то сделать? Но мне, человеку известному своим уважением к правительственным учреждениям, это просто даже смешно. Если бы я пожелал с кем считаться, то, конечно, не с русскою кокардою на фуражке г. Городецкого, а с тем, кто, как он, будучи обязан защитить меня, сам подверг меня опасностям и оскорблениям, которых я и не избежал. Закон давал мне право самозащиты, в этом случае и я был прав, держась за руку квартального и настаивая, чтобы он арестовал и увез меня.

Усердно прошу Вас это также выяснить.

4) Я ведаю досужеством дознавателей, что я и г. Добров были будто бы нетрезвы. Мы шли от священника Иконникова, где шесть мужчин и несколько дам пили за столом одну бутылку хересу. Я был занят в обществе дам и совсем почти не ужинал, отчего мне и захотелось есть, когда мы после длинного пути с кладбища пришли в Катериненталь, но есть было нечего. Тогда я спросил одну бутыл­ку холодного пива на двух, а г. Добров две рюмки коньяку, из которых я не пил ни одной капли, потому что мое геморроидное состояние не дозволяет мне употребление этого напитка. Мы, взрослые люди, стало быть не распили даже бутылки пива и были от этого пьяны, между тем как перед кутившим гимназистом Гепнером и исключенным студентом Винклером стояли опорожненные винные бутылки… Кому бы, кажется, надо быть скорее пьяным? Впрочем, в Эстляндии уже был будто бы пьян и офицер, стоявший в строю и возмутившийся неуважением к молебну за здоровье Государя, — этот конь стар, но верно не изъездился[33]. Однако я буду очень рад, если и эта банальная выходка при Вашем опытном взгляде может получить разъяснение.

Записку мою прошу присоединить к письменным свидетельствам свящ<енников> Знаменского и Иконникова.

Николай Лесков.

11 августа 1870. Ревель [EAA.30.10.4852. Л. 75—76].

Если Траустель и смог разобрать не очень разборчивый лесковский почерк, то и в этом случае в дальнейшем он вряд ли руководствовался этой запиской, так как она вступала в некоторые противоречия с предыдущим текстом от 26 июля, давшим ход всему делу. Новое изложение событий только усложнило картину происшествия, в определенном смысле подтверждая версию полиции о том, что зачинщицей скандала все же была русская сторона. Но тем не менее документы из полицейского управления были запрошены и тщательно проверены.

Между тем, 13 августа Лесков пишет новую записку:

Я просил его превосходительство господина начальника губернии разрешить мне выезд из Ревеля, где меня удерживают подпискою за то, что я, не имея здесь знако­мых чухон, не могу предложить свидетелей, как оскорбляли меня ночью 23 июля и как квартальный выдал меня обидчикам. Господин губернатор изволил мне обещать разрешить мне выезд, в чем я теперь крайне нуждаюсь и более ожидать не могу, тем более, что пребывание мое здесь и не нужно, ибо я, кроме сказанного мною по этому делу и изложенного в записках полковнику Александрову и советнику Траустелю, ничего сказать не могу и не желаю, доколе дело перейдет в Правительствующий сенат, а чухон, годных для дачи показаний, и теперь не имею и потому прошу Ваше превосходительство разрешить мне выехать немедленно. Губернский секретарь Н. Лесков [EAA.30.10.4852. Л. 81].

18 августа 1870 года Лесков оставляет расписку в канцелярии губернского правления с обязательством вернуться в Ревель через 10 дней и надолго покидает город. В ответ на приглашение приехать 2 сентября на заседание правления он пишет губернатору:

[Я] решительно не в силах предпринять никаких поездок, тем более, что, и больной, я должен работать, дабы не уморить с голода живущее моими трудами семейство. А по сему этому, соблюдая требования порядка, которому меня сочли нужным подчинить в Ревеле, я имею честь представить при сем Вашему Превосходительству медицинское свое удостоверение, выданное мне пользующим меня доктором Терменом[34], и всепокорнейше прошу Вас оказать мне силою Вашей власти справедливую и законную защиту, приняв от меня на сей раз еще определенный и ясный отзыв, что, кроме того, что уже мною написано полковнику Александрову и советнику Траустелю, я ровно ни чего и ни того по этому делу не желаю и не могу сказать.

Я в этом случае, как и во всю жизнь мою, говорю только одну правду, все, что я объяснил, сказано мною со всею моею прямотою и правдивостью, смею надеяться, известною довольно широко во всей читающей России. Изменять себе и деятельности всей моей жизни ради страха за мелкий уличный беспорядок я не могу, — это не стоит труда. Ни от одного из слов моих я не отступлюсь, ибо все они истинны и неуклонно честны, и при том я в этом деле ничего не искал сам, кроме того, чтобы на меня не возводили клевет, и ничего не ищу теперь.

Объяснив все это Вашему Превосходительству, я имею честь всепокорнейше просить Вас освободить меня от совершенно напрасных поездок в Ревель, — поездок невозможных по моему нездоровью и влекущих за собою крайнее расстройство моих дел, и вместе с этим благоволите, Ваше Превосходительство, поставить Вашим распоряжением, чтобы мои поступки рассматривались, не стесняясь моим отсутствием, по сделанным мною сообщениям, имея в виду, что я от всяких новых показаний положительно отказываюсь, так как я сказал уже все и больше ничего не знаю и ничего разъяснять не могу. Пусть по всем винам и провинностям, какие могут быть на меня сложены, будет поставлено для меня заочное решение, которое и прошу объявить мне по месту моего постоянного жительства в Петербурге, подобно тому, как объявлялось решение г-ну Бугсгевдену[35] — пример которого, весьма крупный для настоящего мелкого случая, я не желаю упускать из вида, тем более, что я никого не затрудняю разысканием меня по России.

Я имею честь в конце этой просьбы моей Вашему Превосходительству доложить Вам, что я постоянно живу в Петербурге и, кроме самых кратковременных поездок в Москву по моим литературным делам, никуда отсюда не отлучаюсь. Прошу Вас, Ваше Превосходительство, принять от меня вполне ответственное обязательство в этом и готовность мою и не отказать мне в доверии, что я сохраню его с полным уважением к авторитету Вашей власти, призываемой мною к защите моих святых прав на свободу безостановочно работать на насущный хлеб мой.

27 августа 1870, Спб., Фурштатская 62 [EAA. 30.10.4852. Л. 93—94 об.].

В отсутствие Лескова 31 августа в собрании губернского правления произошел обмен мнениями по инциденту с прочтением имеющихся документов, в том числе из управы благочиния по допросу свидетелей — кельнеров и служителей салона Й. Карлсона, Ф.В. Иогги, А. Брюка, Ф. Бейля и Я. Бурмана.

Собрание констатировало разногласия в показаниях сторон:

1) Лесков утверждает, что он удерживал Доброва, а Добров говорил, что «во все время пребывания в салоне при объяснениях Лескова с Мейером, Винклером и Геппенером оставался довольно спокойным».

2) Мейер и Винклер показали, что их компания говорила о суждениях Тургенева о «Фаусте» Гёте, Гепнер же показал, что их разговор шел о различных литературных предметах, но какие это были предметы, не касался ли разговор сочинения «Дым», об этом Гепнер спрошен не был.

3) Мейер в своих показаниях говорил, что «Лесков ударил его палкой и затем повторил свое требование визитных карточек. Он, Мейер, отвечал ему, что его адрес известен и что он может найти его на другой день в его квартире. Но когда Лесков продолжал настаивать на своем требовании, то он позвал служителя Карлсона и тот назвал Лескову его квартиру». Из этого был сделан вывод, что Карлсон не мог видеть удара палкой Лескова. А из показаний Винклера следовало, что служи­теля позвали раньше, еще до того, как Лесков задел Мейера палкой. Кельнер Бурман видел, «как один из русских гостей, который выше ростом, вертел в возду­хе палкой и наконец ударил Мейера», но он не показал, что Мейер позвал Карлсона.

4) Мейер утверждал, что Лесков на предложение прибывшего Градецкого отправиться спокойно домой начал ругаться и схватил Градецкого за руку. Затем, ког­да Градецкий хотел ехать за стражей, то Лесков схватил лошадь под уздцы и не хотел пустить пристава ехать. Это событие все свидетели описывали по-разному, не сходясь в деталях: Градецкий не упомянул, что Лесков схватил его за руку, Винклер не сказал, что Лесков брал лошадь под уздцы, а утверждал, что вскочил в коляску к Градецкому и, «когда его оттуда удалили, просил пристава его арестовать и, толь­ко получив отказ в этой своей просьбе, схватил г. Градецкого за руку». То же показывал и Гепнер, не упоминая, впрочем, о том, что Лесков схватил частного пристава за руку. Лакеи также путались: Карлсон говорил, что Лесков схватил приста­ва за руку, а Бахман утверждал, что за грудки, «между тем из показаний самого Градецкого не видно, как выше упомянуто, чтобы он был оскорблен действием <…>.

Усмотрев за сим некоторые показания неполными и встречая противоречия как между показаниями г-на Лескова, изложенными в его письме к полковнику Александрову, так и между показаниями самих обвинителей и свидетелей — чрез что невозможно ясно определить сущность происшествия, и потому признавая необходимым дополнить произведенное управою благочиния предварительное следствие, но в то же время заключая из обстоятельств дела, обнаруженных следствием, что настоящее происшествие не может быть отнесено к разряду тех дел, для исследования коих по силе закона необходимо было бы назначение особой комиссии, губернское правление определило:

1) Поручить г. советнику Траустелю дополнить вышеупомянутое произведенное Ревельскою управою благочиния предварительное следствие для приведения в ясность существа происшествия.

2) Для исполнения передать копию с журнала в 7-й стол» [EAA.30.10.4852. Л. 105 об.—108 об.].

На заседании 3 сентября было зачитано письмо Лескова губернатору Галкину-Враскому, и последний объявил собравшимся следующее:

На другой день после бывшего в тот вечер скандала полицмейстер не сообщил мне утром о происшедшем и равным образом не было о том упомянуто в утреннем рапорте. Узнав же о сем частным образом, я послал за подполковником Вольфом и г. Градецким и, когда они прибыли, передал им все, до меня дошедшее, и так как Градецкий не был в начале возникшего спора в салоне, то, повторяя мне переданное, я упомянул, между прочим, и о том, что будто бы во время спора были употреблены (как именно — одним или несколькими — не было сказано) оскорбительные намеки или выражения, могущие быть отнесенными к Государю Императору. Полковник Александров, находившийся у меня, заявил при этом, со слов Лескова, что он, полковник Александров, предпочитает даже не повторять употребленного выражения, так как, хотя и не положительно, но оно могло по общему ходу столкновения быть отнесено к Государю Императору. Расспросив затем Градецкого о том, что ему было известно из дела, и сделав некоторые общие замечания, я на этот раз не уполномочил полицмейстера приступить к следствию и поручил лишь ему узнать под рукой[36] о действительно происшедшем. Поэтому начатое затем следствие и предстояло ему вести лишь с поданных в управу благочиния жалоб на нанесенные будто бы Лесковым побои и прочее[37].

Что касается вопроса об оскорблении императора, то на основе докладов полиц­мейстера и частного пристава губернатор сделал следующий вывод: «…г. Лесков, отступив от высказанного им мнения, показал, что надлежащее выражение, употребленное одним из господ, может быть отнесено к нему или к Доброву» [EAA.30.10. 4852. Л. 109 об. — 210].

Уже после того, как Галкин-Враской покинул свой пост и в конце сентября уехал из Ревеля, на заседании правления 4 октября 1870 года был заслушан доклад Траустеля, на основании которого было вынесено постановление предать Лескова суду по совокупности преступлений (нанесение телесных повреждений, лживый донос) и проступков (словесные оскорбление частных лиц и квартального надзирателя при исполнении служебных обязанностей)[38]. Полиц­мейстеру Градецкому было поставлено на вид за привлечение подозреваемого Винклера в помощь. 20 октября Траустель отказался вести расследование, вслед за этим вице-губернатор В.И. Поливанов и губернский прокурор санкционировали передачу дела для составления обвинительного заключения эстляндскому комиссариусу-фисци А. Фрезе[39]. Так завершился первый этап судебной «эпопеи», начавшейся с совершенно незначительного (с точки зрения Лескова) эпизода, но в итоге вылившегося в 10-летнюю судебную тяжбу, в кото­рую были втянуты эстляндские судебные институции — комиссариус-фисци и оберландгерихт, а также Правительствующий сенат и петербургская полиция.

В заключение отметим, что комплекс судебных архивных дел в Эстонском национальном архиве, о котором идет речь в статье, содержит текстовые отражения конфликта с участием известного русского литератора, освещаемого с разных точек зрения, в разное время и на разных языках — русском — немецком — эстонском (в показаниях лакеев). Он демонстрирует, как в едином имперском пространстве при характеристике одного и того же реального события меняются формулы его описания в зависимости от менталитета авторов документов и места их репродукции. Знакомство с оригиналами лесковских текстов, первыми переводами их на немецкий язык и непосредственной интерпретацией им событий предоставляет возможность понять, как в сознании писателя сформировался код «подмен виновных», получивший развитие как в литературном творчестве самого Лескова, так и в биографическом труде его сына А.Н. Лескова.

Библиография / Reference

[Вести дня 1940] — Впечатления Н.С. Леско­ва о Ревеле // Вести дня. 1940. № 140. 22 июня.

(Vesti dnja 1940 —  Vpechatlenija N.S. Leskova o Re­vele // Vesti dnja. 1940. № 140. 22 June.)

[Видуэцкая 1963] — Видуэцкая И.П. Лесков о Герцене // Проблемы изучения Герцена. М., 1963. С. 300—320.

(Vidujeckaja 1963 —  Vidujeckaja I.P. Leskov o Gercene // Problemy izuchenija Gercena. Moscow, 1963. P. 300—320.)

[Видуэцкая 1996] — Видуэцкая И.П. Передовые статьи по вопросам внутренней жизни России в «Северной пчеле» // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 1. М., 1996. С. 787—853.

(Vidujeckaja I.P. Peredovye stat’i po voprosam vnutrennej zhizni Rossii v «Severnoj pche­le» // Leskov N.S. Poln. sobr. soch.: In 30 vols. Vol. 1. Moscow, 1996. P. 787—853.)

[Данилова 2010] — Данилова (Заварзина) Н.Ю. Автобиографическое и метали­тературное в произведениях Лескова (на примере рассказа «Колыванский муж», 1885) // Н.С. Лесков в пространстве современной филологической мысли: (к 175-летию со дня рождения). М., 2010. С. 73—87.

(Danilova N.Ju. Avtobiograficheskoe i metaliteraturnoe v proizvedenijah Leskova (na primere rasskaza «Kolyvanskij muzh», 1885) // N.S. Leskov v prostranstve sovremennoj filologicheskoj mysli: (k 175-letiju so dnja rozhdenija). Moscow, 2010. P. 73—87.)

[Исаков 1981] — Исаков С.Г. Красота таланта: (Н.С. Лесков и Эстония) // Сов. Эстония. 1981. № 38. 13 февр.

(Isakov S.G. Krasota talanta: (N.S. Leskov i Jestonija) // Sov. Jestonija. 1981. № 38. 13 Feb.)

[Исаков 2001] — Исаков С.Г. Н.С. Лесков // Эстония в произведениях русских писателей XVIII — начала ХХ века: Антология. Таллинн, 2001. С. 398—399.

(Isakov S.G. N.S. Leskov // Jestonija v proizvedenijah russkih pisatelej XVIII — nachala XX ve­ka: Antologija. Tallinn, 2001. P. 398—399.)

[Лесков 1872] — Лесков Н.С. Законные вре­ды // Русский мир. 1872. № 313. 30 нояб.

(Leskov N.S. Zakonnye vredy // Russkij mir. 1872. № 313. 30 Nov.

[Лесков 1885] — Лесков Н.С. Подмен виновных: Случай из остзейской юрисдикции // Исто­рический вестник. 1885. № 2. С. 327—340.

(Leskov N.S. Podmen vinovnyh: Sluchaj iz ostzejskoj jurisdikcii // Istoricheskij vestnik. 1885. № 2. P. 327—340.)

[Лесков 1936] — Лесков Н. Час воли Божией. Петсери, 1936.

(Leskov N. Chas voli Bozhiej. Petseri, 1936.)

[Лесков 1938] — Лесков Н. Зверь. Петсери, 1938.

(Leskov N. Zver’. Petseri, 1938.)

[Лесков А. 1984] — Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2 т. Т. 1. М., 1984.

(Leskov A.N. Zhizn’ Nikolaja Leskova po ego lichnym, semejnym i nesemejnym zapisjam i pa­mjatjam: In 2 vols.  Vol. 1. Moscow, 1984.)

[Лесков 1998] — Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 2. М., 1998.

(Leskov N.S. Poln. sobr. soch.: In 30 vols. Vol. 2. Moscow, 1998. )

[Лесков 2010] — Лесков Н.С. Иродова работа: русские картины, наблюдения, опыты и заметки: историко-публицистические очерки по прибалтийскому вопросу / Сост., вступ. ст., коммент. А.П. Дмитриева. СПб., 2010.

(Leskov N.S. Irodova rabota: russkie kartiny, nabljudenija, opyty i zametki: istoriko-publicisticheskie ocherki po Pribaltijskomu voprosu / Ed. by A.P. Dmitriev. Saint Petersburg, 2010.)

[Лесков 2012] — Лесков Н.С. Полное собр. соч.: В 30 т. Т. 11. М., 2012.

(Leskov N.S. Poln. sobr. soch.: In 30 vols. Vol. 11. Moscow, 2012.)

[Меймре 2012] — Меймре А. Лесков на «чухонской» земле // Балтийский архив: русская культура в Прибалтике.  Т. 12. Таллин, 2012. С. 86—95.

(Mejmre A. Leskov na «chuhonskoj» zemle // Baltijskij arhiv: russkaja kul’tura v Pribaltike. Vol. 12. Tallin, 2012. P. 86—95.

[Никифоров-Волгин 1934] — Н.В. [В.А. Никифоров-Волгин]. Н.С. Лесков о Мерекю­ле // Вести дня. 1934. № 166. 19 июля.

(N.V. [V.A. Nikiforov-Volgin]. N.S. Leskov o Mere­kju­le // Vesti dnja. 1934. № 166. 19 July.)

[Николаев 2015] — Николаев Д. От Толсто­го до Лескова: памятные «писательские» даты в русском зарубежье в 1-й полови­не 1920-х годов // Культура русской ди­аспоры: знаки и символы эмиграции. М., 2015. C. 8—29.

(Nikolaev D. Ot Tolstogo do Leskova: pamjatnye «pisatel’skie» daty v russkom zarubezh’e v I-j polovine 1920-h godov // Kul’tura russkoj diaspory: znaki i simvoly jemigracii.  Moscow, 2015. P. 8—29.)

[Нольде А. 1914] — Нольде А.Э. Очерки по исто­рии кодификации местного гражданско­го законодательства при графе Сперан­ском. Вып. 2. Кодификационное пра­во прибалтийских губерний. СПб., 1914.

(Nol’de A.Je. Ocherki po istorii kodifikacii mestnogo grazhdanskogo zakonodatel’stva pri grafe Speranskom. Issue. 2. Kodifikacionnoe pravo pribaltijskih gubernij. Saint Petersburg, 1914.)

[Нольде Б. 1911] — Нольде Б.Э. Очерки русско­го государственного права. СПб., 1911.

(Nol’de B.Je. Ocherki russkogo gosudarstvennogo prava. Saint Petersburg, 1911.)

[Album Academicum 1889] — Album Academicum der Kaiserlichen Universität Dorpat / Hrsg. von A. Hasselblatt, G. Otto. Dorpat, 1889.

[DBL 1970] — Deutschbaltisches biographisches Lexikon 1710—1960. Küln; Wien, 1970.

[Meimre 2011] — Meimre A. Nikolai Leskov Eesti kuurortides ja kuurortidest // Haapsalu kuurort 185 — Haapsalu resort 185. Haapsalu, 2011. Lk. 57—70.

[Turgenev 1868] — Turgenev I. Rauch: Roman. Mi­tau, 1868.

Архивные источники / Archives

Эстонский национальный архив, Тарту / Nacional Archives of Estonia, Tartu.

Фонд EAA.30. «Эстляндское губернское правление» / «Provincial Board of Estland».

EAA.30.7.2770. Дело о назначении пенсии бывш. приставу Ревельской городской полиции А. И. Градецкому и его вдове.

EAA.30.9.3162. Дело о помещении в дом умали­шенных подполковника А. Верцинско­го.

 EAA.30.10.4852. Дело Эстляндского губерн­ского правления о производстве расследования обстоятельств столкновения в Екатеринентальском салоне г. Реве­ля между писателем Н.С. Лесковым и студентом Дерптского университета К. Винк-
лером, гимназистом В. Геппенером и чиновником А. Мейером (28.07.1870—21.02.1874).

EAA.30.13.192. Градецкий, Август Иванович, участковый пристав Ревельской городской полиции. 1886.

EAA.30.13.226. Добров, Алексей Иванович, помощник делопроизводителя губернского правления.

EAA.30.13.808. Фрезе, Александр Фомич, делопроизводитель Эстляндского губернского правления.

Фонд EAA.178. «Эстляндская казенная пала­та» / «State Chamber of Estland».

EAA.178.1.2759. Мейер Александр, сверхштатный чиновник.

Фонд EAA.138. «Комиссариус-фисци» / «Commissarius fisci».

EAA.138.1.455. Akten in der offiziellen Sache wider den Gouvernementssekretär Nicolai Leskow wegen Beleidigung des Stadtteil­saufsehers Hradetzky bei Erfüllung seiner Arbeitspflicht und Ungehorsams gegen eines Verfügung der Gouvernementsregierung (20. 11.1870—21.02.1874).

Фонд EAA.402. «Императорский Тартуский / Дерптский университет» / «Imperial Uni­versity of Tartu/ Dorpat».

EAA.402.2.6233. Frese Alexander.

EAA.402.2.16535. Meyer, Alexander Leopold.

EAA.402.2.10211. Höppener Woldemar Alexander.

EAA.402.2.10212. Höppener Woldemar Alexander.

EAA.402.2.27458. Winkler Konstantin Alexander.

EAA.402.2.27459. Winkler Konstantin Alexander.

EAA.402.3.325. Winkler Konstantin.

EAA.402.7.89. Verzeichnis der immatrikulierten Studenten. Matrikeln Nr. 5289—10512.

Фонд EAA.858. «Эстляндский оберландгерихт» / «Supreme District Court of Estland».

EAA.858.1.6558. Akte in offiziellen Sachen des Commissarius Fisci wider den dimittierten Gouvernementssekretär Nikolai Lescow wegen tätlichen verbaler Injurirung des Statteilsaufsehers Band I (25.11.1870—21.02.1874).

EAA.858.1.6559. Akte in offiziellen Sachen des Commissarius Fisci wider den dimittierten Gouvernementssekretär Nikolai Lescow wegen tätlichen verbaler Injurirung des Statteilsaufsehers. Band II (25.11.1870—21.02.1874).

Фонд EAA.4015. «Семья Змигродских» / «Fa­mily of Zmigrodsky».

EAA. 4015.1.7. Бесчинство студентов Юрьевско­го университета перед квартирою приват-доцента доктора Валькера 16-го сентября 1869 года.

Отдел рукописей Российской национальной библиотеки / Department of manuscripts of National Library of Russia.

Фонд 208. Архив Головнина А.В. / Golovnin A.V.

ОР РНБ. Ф. 208. Оп. 1. Д. 100.

[1] В Эстонии в 1930-е годы вышли отдельными изданиями рассказы «Час воли бо­жь­ей» и «Зверь» с иллюстрациями художницы Н.М. Шишаевой. В памятные годы (столетие со дня рождения и годовщины со дня смерти) повсеместно проводились собрания в культурно-просветительских обществах в Тарту, Нарве, в Печорском крае в деревнях с русским населением, посвященные творчеству и жизни писателя, «литературные суды» над героями рассказов «На краю света», «Владычный суд», «Час воли божьей», ставилась пьеса «Расточитель» [Лесков 1936; 1938; Николаев 2015: 8—29].

[2] Не претендуя на полноту обзора, укажем на наиболее близкие к нашей теме работы В.А. Никифорова-Волгина, С.Г. Исакова, Аурики Меймре и А.П. Дмитриева [см.: Никифоров-Волгин 1934; Вести дня 1940; Исаков 1981: 3; 2001: 398—399; Лесков 2010: 5—50; Meimre 2011: 57—70; Меймре 2012: 86—95]).

[3] Добров Алексей Иванович (1843 — ?) — сын священника. Выпускник Московского университета, с января 1870 года помощник делопроизводителя Ревельского губернского правления [EAA.30.13.226]. Здесь и далее шифры Национального архива Эстонии (Тарту) приводятся с аббревиатурой ЕАА и через точки — номера фонда, описи и дела). В августе 1870 года покинул Эстляндию, по-видимому, из-за рассматриваемого в настоящей статье инцидента.

[4] Винклер Константин Юлиусович (Winkler Constantin Georg, 1848—1900) — сын доктора медицины. Учился в Дерптском университете на медицинском факультете с 1867 года. За участие 16 сентября 1869 года в студенческом «кошачьем концерте» возле дома приват-доцента К. Валкера университетский суд 27 сентября включил его в число виновных «в шуме и совершении насилия» и приговорил к исключению из университета [EAA.4015.1.7. Л. 30—33]. Винклер восстановился в августе 1870 го­да и продолжил учебу, причем перешел на ботаническое отделение естественного факультета. Окончил университет в 1874 году со степенью кандидата. Стал известным ботаником, работал помощником директора Ботанического сада в Дерпте, старшим консерватором. Недолго служил ботаником в Императорском ботаническом саду в Петербурге (1897—1899) [EAA.402.7.89, № 8226; EAA.402.2.27458; EAA.402.2.27459; EAA.402.3.325; DBL 1970. Л. 870].

[5] Мейер Александр Леопольд (Meyer Alexander Leopold, 1843 — ?) — сын чиновника. В 1861 году окончил Ревельскую городскую гимназию, изучал в Дерпте медицину и камеральные науки. С 1869 по 1872 год был секретарем Эстляндской казенной палаты. В декабре 1870 года должен был получить 1-й классный чин, но в Петербурге нашли повод не дать его, по-видимому, из-за инцидента в салоне Катериненталя. Этот чин он получил лишь в начале 1872 года, после перехода в Эстляндскую контрольную палату, где до 1877 года служил помощником ревизора, затем стал секретарем Эстляндской контрольной палаты [Album Academicum 1889: 543; EAA.402.2.16535; EAA.178.1.2759].

[6] Геппенер Вольдемар (Гёппенер, Гепнер, Höppener Woldemar Alexander (1851 — ?) — из старинного бюргерского рода. Окончил Ревельскую гимназию, изучал право в Дерптском университете в 1871—1880 годы, позднее — адвокат в Ревеле [EAA.402.2.10211; EAA.402.2.10212].

[7] Градецкий Август Иванович (1833—1912) — с 1863 года квартальный надзиратель, затем участковый пристав Ревельской городской полиции [EAA.30.7.2770. Л. 17, 17 об., 19—26, 31; EAA.30.13.192. Л. 1—4]. Его фамилию в архивных делах писали по-разному: Храдецкий, Городецкий, Hradezki, Hradetzky; в цитатах из дел в написании его фамилии сохраняется вариант оригинала.

[8] Здесь А.Н. Лесков иронизирует над переводом секретаря оберландгерихта. В тексте повестки от 5 марта 1871 года, присланной из Ревеля, говорилось, «что обвиняемый обязан обеспечить свои права как в этом, так и во всех будущих сроках или лично, или через как следует уполномоченного и наставленного поверенного в Ревеле, но всегда при помощи присяжного поверенного оберландгерихта, во избежание законных вредов (курсив мой. — Т.Ш.)», т. е. без ущерба законам [EAA.858.1.6558. Л. 14].

[9] Эстляндский оберландгерихт являлся судом первой инстанции для рассмотрения гражданских и уголовных дел дворян, духовенства и чиновников, а также апелляционным судом для уездных судов и городских магистратов (за исключением Реве­ля) и последней инстанцией для местных крестьянских судов. В Национальном архиве Эстонии в Тарту два тома «лесковского дела» хранятся в отделе уголовных дел первой инстанции [EAA.858.1.6558. Л. 1—151; EAA.858.1.6559. Л. 152—312].

[10] Вероятно, в архиве Сената есть и более поздние документы, но сведений о них у нас нет. Поэтому дальнейшие этапы этого процесса восстанавливаются нами на основе архива оберландгерихта.

[11] В деле оберландгерихта сохранились доверенность Лескова Измайлову и выписка из протокола заседания. В фонде комиссариуса-фисци имеются ответы Лескова на обвинительные пункты оберландгерихта, составленные им совместно с Измайловым 22 марта 1873 года и затем переведенные на немецкий язык [EAA. 858.1.6558. Л. 88—88 об.; EAA.138.1.455. Л. 18—25 об.; 26—33].

[12] Дело Эстляндского губернского правления о производстве расследования обсто­ятельств столкновения в катеринентальском салоне г. Ревеля между писателем Н.С. Лес­ковым и студентом Дерптского университета К. Винклером, гимназистом В. Геппенером и чиновником А. Мейером (28.07.1870—21.02.1874) состоит из трех частей: 1) копии документов (на немецком языке) о расследовании инцидента в катеринентальском салоне 22—23 июля 1870 года и решение оберландгерихта 21 февраля 1874 года; 2) собственное дело канцелярии губернского правления по письму Лескова от 26 июля 1870 года; 3) следственное дело комиссариуса-фисци с ноября 1870 года.

[13] Должность эстляндского комиссариуса-фисци была учреждена в 1630 году шведским королем Густавом-Адольфом для надзора за казенным имуществом. В дальнейшем его функции менялись. С 1797 по 1886 год он подчинялся непосредственно губернскому прокурору, исполняя обязанности следователя прокуратуры. В его функции входило составление обвинительного заключения по гражданским и криминальным делам. Дело Лескова он принял в ноябре 1870 года на основании по­становления губернского прокурора, согласованного с губернатором. Оно попало в число уголовных расследований, так как имели место побои, оскорбление полицейского чина при исполнении служебных обязанностей и «ослушание распоряжению губернского правления» [ЕАА.138.1.445. Л. 1—69].

[14] Поводом послужило объявление 25 июля Градецким Лескову о начале против него с Добровым административного дела в Ревельской управе благочиния, при этом с писателя была взята подписка о невыезде из города, для слушания разбирательст­ва он должен был явиться в управу 26 июля. Добров на это разбирательство пришел, а Лесков не явился и с помощью жандармского полковника перенаправил дело губернатору [EAA.30.10.4852. Л. 69—71].

[15] Михаил Тимофеевич Иконников (1833—1899) окончил Петербургскую духовную семи­нарию в 1855 году. С 1862 года служил священником в Вейсенштейне (ныне Пайда) под Ревелем, затем был перемещен в Ревельский Преображенский храм, с 1885-го до смерти — священник Николаевской церкви в Ревеле; протоиерей (1893). Автор книги «Православная церковь святителя и чудотворца Николая Мирликийского в Ревеле» (Ревель, 1889).

[16] Перевод романа «Дым» на немецкий язык вышел в Митаве (ныне латвийский город Елгава) за два года до инцидента и, вероятно, был широко известен в немецких интеллигентских кругах [Turgenev 1868].

[17] «Эти русские действительно свинская нация», «этот город должен как дым улетучиться» (нем.). Во втором предложении ошибся писарь или сам Лесков, поскольку тут вместо «Diese Stadt» (город) должно быть «Dieser Staat» (государство), иначе фраза не имеет смысла. В последствии выясняется, что в немецком языке Лесков не был силен и смысла документов на немецком языке, которые ему присылали позже, не понимал.

[18] сумасшедший (нем.)

[19] бесчестный человек (нем.)

[20] Лесков вспоминает здесь о событиях в Вейсенштейне 4 апреля 1867 года во время молебна за царя и парада батальона Островского пехотного полка во главе с майором А. Верцинским. Верцинский, будучи недоволен тем, что один из местных жителей, стоявший в стороне и наблюдавший за молебном, не снял головной убор, дал указание арестовать его. Лесков посвятил этому событию и расследованию, произведенному местными органами, очерк, в котором резко критиковал «остзейское судопроизводство» за то, что оно осуществило «подмен виновных», пытаясь представить виновным не нарушителя, а восстановителя порядка [Лесков 1885: 327—340]. Сведения для очерка предоставил упоминавшийся выше священник М.Т. Иконников. В 1881 году Верцинский, уже будучи в отставке, был помещен в лечебницу для умалишенных [EAA.30.9.3162].

[21] В то время обязанности ревельского полицмейстера исполнял подполковник В. Вольф (Wilhelm von Wolff, 1812—1894).

[22] о науке (нем.).

[23] Возможно, имеются в виду передовая статья «Северной пчелы» (1862. № 143. 30 мая), в которой есть раздел «Мнения об А.И. Герцене (Искандере) и о речи, сказан­ной им в Вятке», и заметки <«Колокол» и «Русский вестник»> (Там же. № 212. 7 авг.) и <О заметке «Русского вестника» и о характере действий г. Герцена> (Там же. № 213. 8 авг) [Лесков 1998: 597—599, 667—673]. Атрибуция этих непод­писанных статей принадлежит И.П. Видуэцкой [Видуэцкая 1963: 300—320; 1996: 787—853].

[24] Речь идет о передовой статье в «Северной пчеле» (1862. № 143. 30 мая). Сведениями о реакции министров на статью мы не располагаем, но имеются в виду, скорее всего, министр внутренних дел П.А. Валуев и министр народного просвещения А.В. Головнин. По крайней мере, по поводу другой неподписанной статьи Лескова Головнин докладывал Александру II: «На вопрос Вашего Императорского Величества имею долг всеподданнейше донести, что передовая статья в № 168 Северной Пчелы (за 24 июня 1862 года. — Т.Ш.), отличающаяся благонамеренностью, написана отставным чиновником Лесковым <…>» [ОР РНБ. Ф. 208. Оп. 1. Д. 100. Л. 118].

[25] Александр II ознакомился с этой статьей и напротив пожеланий Лескова, чтобы полицейские команды «являлись на пожары для действительной помощи, а не для стояния», написал: «Не следовало пропускать, тем более что это ложь» (цит. по комментариям к републикации статьи [Лесков 1998: 822]).

[26] По-видимому, здесь Лесков напоминает о брошюре «О раскольниках города Риги, преимущественно в отношении к школам» (СПб., 1863), напечатанной для служебного пользования в количестве 60 экземпляров; поездка Лескова в Псков и Ригу состоялась по поручению министра народного просвещения А.В. Головнина.

[27] На самом деле, приват-доцента.

[28] Федор Иванович Знаменский (1825—1875) — выпускник Петербургской духовной семинарии, настоятель Ревельского Преображенского собора и благочинный с 1868 го­да до смерти.

[29] Карл Христиан Ширрен (Karl Christian Gerhard Schirren, 1826—1910) — профессор географии и статистики Дерптского университета (1863—1869), один из инициаторов полемики об особом статусе Прибалтики в русской и прибалтийской печати, ректор университета в Киле [DBL 1970: 680]. Вольдемар Бок (Woldemar Bernhard Georg Heinrich Bock, 1816—1903) — юрист, политик, публицист. В 1864 году представ­лял интересы лифляндского дворянства в центральной юстиц-комиссии в Петербурге [DBL 1970. Л. 80].

[30] Понятно, что в правовом отношении оба эти священника не могли быть признаны свидетелями происшествия, равно как и Добров, не видевший финала всей сцены. Двумя днями ранее Лесков взял у о. Иконникова расписку следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, свящ<енник> Ревельской Александро-Невской кладбищенской церкви Михайла Иконников, даю эту расписку в том, что если бы кому из ревельских властей и учреждений нужно было присутствие здесь литератора губернского секретаря Николая Семеновича Лескова, то я обязываюсь указать адрес г. Лескова и ручаюсь, что он, по касающейся его надобности, явится» [EAA.30.10.4852. Л. 79]. Лесков, дважды не явившись по вызовам губернского правления, подвел своего поручителя.

[31] Можно предположить, что Лесков писал эту записку спонтанно, поэтому не всегда выражается ясно и в соответствии с первоначальным текстом. В частности, этот эпизод с поднятием палки: в первом случае он писал, что просил своих обидчиков подать ему палку, а здесь он якобы сам пытался ее поднять. Эти нестыковки, не только в показаниях других участников ссоры, но и в текстах самого Лескова, в дальнейшем породили множество вопросов у Траустеля и у других участников расследования, дав повод сомневаться в правдивости его показаний.

[32] Здесь студенческий «кошачий концерт» представлен как «демонстрация против правительственных лиц». Это заявление Лескова, как и его намеки, что оскорблен и импе­ратор, повредили Лескову, дав основание для встречного иска с обвинением «в лживом доносе и клевете». В заседании губернского правления от 10 сентября, где обсуждался иск Мейера, Винклера и Геппенера от 18 августа, он по предложению губернатора Галкина-Враского был отклонен. Однако 17 октября Винклер и Мейер подали новый иск против Лескова, отказавшись давать показания Траустелю. В даль­нейшем их дело в оберландгерихте вел опытный адвокат А. Плошкус, который не упустил противоречий и неточностей в записках Лескова [EAA.30.10.4852. Л. 111—111 об., 121].

[33] Здесь опять отсылка к вейсенштейнскому делу, см. примеч. 20.

[34] В справке доктора Э.Ф. Термена от 25 августа 1870 года говорилось, что Лесков страдает «кровяным поносом, от геморроя происходящего <…> пользуется мною и в настоящее время не может выехать из города» [EAA.30.10.4852. Л. 95].

[35] О каком деле идет речь, нам установить не удалось.

[36] Калька с немецкого выражения «unter der Hand» — тайно, втайне; в устной русской традиции — «под рукой».

[37] По-видимому, здесь имеются в виду словесные оскорбления и шум среди ночи.

[38] В особом мнении советника Н.А. Ольхина от 4 ноября 1870 года говорилось, что он на­ходит «отдачу г. Лескова под суд за оскорбление чиновника при исполнении служебных обязанности словом и делом в настоящее время преждевременным». Полагая, что должного дознания по оскорблению Градецкого не проведено, Ольхин указывал, что показания последнего в правлении и его записка от 24 июля друг с другом не сходятся, а Лесков как обвиняемый допрошен не был. Показания всех действующих лиц «крайне сбивчивы и разноречивы». Но, поскольку Лесков без разрешения губернского правления выехал в Киев, то следует его разыскать, «произвести дознание и, ежели окажется основание, предать суду» [EAA.30.10.4852. Л. 124—125].

[39] Александр Фрезе (1804 — после 1889) окончил юридический факультет Дерптского университета в 1834 году и служил на разных должностях в Эстляндском губернском правлении. С 1866 года — комиссариус-фисци [EAA.402.2.6233; EAA.30.13.808; Album Academicum 1889. Л. 126].

«Самый русский из наших писателей» (к 185-летию Н.С.Лескова)

В честь юбилейной даты со дня рождения известного русского писателя Н.С.Лескова сотрудников библиотеки №37 им.В.А.Добркова посетили шестиклассники школы №73.

Вначале, как водится, поговорили о том, какие произведения писателя ребята знают и читали. Потом вспоминали вместе, что еще написал Лесков. Кроме «Левши», это: «Тупейный художник», «Человек на часах», «Леди Макбет Мценского уезда», романы «Соборяне», «На ножах»… 

Затем с помощью презентации познакомились с биографией писателя. С юности у Лескова пробудился горячий интерес к Герцену, к великому поэту Украины Тарасу Шевченко, к украинской культуре; он увлекся старинной живописью и архитектурой         Киева, став в дальнейшем знатоком древнего русского искусства. При этом, по делам фирмы, в которой он служил, отправлялся в «странствования по России», что также способствовало его знакомству с языком и бытом разных областей страны. «…Это самые лучшие годы моей жизни, когда я много видел и писал легко», — позже вспоминал Н.С.Лесков.  

Писательская карьера Н.С.Лескова началась в 1863 году, когда появились его первые повести; тогда же в журнале «Библиотека для чтения» начал публиковаться  роман «Некуда». В этом же журнале в 1863 году печатаются его повести: «Житие одной бабы», «Леди Макбет Мценского уезда». В 1870 году вышел в публикацию роман «На ножах». 

Как отмечал Горький «… после публикации злого романа «На ножах» литературное творчество Лескова сразу становится яркой живописью или, скорее, иконописью, —  он начинает создавать для России иконостас ее святых и праведников». Основными героями произведений Лескова стали представители русского духовенства, отчасти – поместного дворянства. В 1872 году  в «Русском вестнике» печатается его роман «Соборяне». Одним из самых ярких  образов в галерее лесковских «праведников» стал Левша (Сказ о тульском косом  Левше и о стальной блохе», а также «Тупейный художник» и «Человек на часах». Повесть «Заячий ремиз» была последним крупным произведением писателя.

«Я… думаю, что я знаю русского человека в самую его глубь, и не ставлю себе этого ни в какую заслугу. Я не изучал народа по разговорам с петербургскими извозчиками, а  я вырос в народе, на гостомельском выгоне, с казанком в руке, я спал с ними на росистой траве ночного, под теплым овчинным тулупом, да на замашной панинской толчее за кругами пыльных замашек…  

Николай Семенович Лесков был истинно русским писателем; в каждом из его произведений мы это, несомненно, видим.

классик в неклассическом освещении — Пушкинский Дом

Содержание

А. Измайлов. Лесков и его время

I.	Детство, отрочество, юность (1831—1859)	157
II.	Шестидесятые годы	190
III.	Первые шаги (1860—1864)	208
VI.	Книга мести и вызова («Некуда» — 1864)	222
В.	Савл-гонитель	263
VI.	«Соборяне» (1872)	308
VII.	Последние счеты («На ножах») (1870—1872)	338
VIII.	Перелом («Смех и горе») (1871)	350
IX.	За новой верой	358
х	На пути к граду Китежу («Праведники»)	390
XI.	Сказы	416
Приложение		436
Варианты и наброски		436
Комментарии		441
А. Волынский. Н.С.Лесков		443
А. Измайлов. Лесков и его время		457
Список сокращений		545
Указатель имен		546
Указатель периодических изданий		577
Указатель произведений Н.С. Лескова		582

А. Волынский. Н. С. Лесков

Соборяне

Основное действие «Соборян» происходит в середине 1860-х, но из дневника («демикотоновой книги») протопопа Савелия мы узнаём о его жизни — и, соответственно, о и заботах русского духовенства жизни — предыдущих тридцати пяти лет: Туберозов был рукоположён в священники в 1831 году. За это время из молодого священника, мечтающего о духовном обновлении своей паствы, он превращается в умудрённого жизнью настоятеля. В 1837-м он произносит искреннюю проповедь. консисторскому взысканию Орган управления Русской православной церкви. Учреждался в каждой епархии и подчинялся епархиальным архиереям. Духовная консистория рассматривает дела о богохульстве, незаконных браках, разводах, похищении церковного имущества и др. В случае апелляционных жалоб дела передавались в Синод.⁠ , и после этого решает больше не проповедовать. У духовного начальства свои интересы: священник — инструмент церковной политики, и конкретно Туберозову предписано бороться с раскольниками (то есть бороться со старообрядцами). При этом, когда он просит дозволения «иметь на Пасхе словопрение с раскольниками», ему в этом отказывают, — очевидно, опасаясь, «как бы чего не вышло». Церковная бюрократия требовала от священников отчитываться за «обращенных» и «возвращенных» в лоно Церкви, но средства для этих священников должны были быть изобретать сами. Иногда вмешивалось государство: в 1836 году Туберозов пишет о разрушении по приказу городаничего староверческой часовни («Зрелище было страшное, непристойное и поистине возмутительное») и о том, как староверы собрались на её развалинах для молитвы.

Церковная бюрократия регулярно и попросту вымогала у священников деньги — в своём дневнике Туберозов гневно пишет о коррупции, к которой его склоняют: «… Всего что противнее, это сей презренный, наглый и бесстыжий тон консисторский, с указанным:« А не хочешь. ли, поп, в консисторию съездить подоиться? » Нет, друже, не хочу, не хочу; поищите себе кормилицу подебелее ».Доносить на проступки священника церковному начальству даже его собственные причетники Причетник — церковнослужитель. Общее название для всех клириков (дьячков, чтецов, псаломщиков, пономарей) за исключением священника и диакона. ⁠ , а начальство светское, в свою очередь, относится к священникам без должного почтения.

А ты не грусти: чужие земли похвалой стоят, а наша и хайкой крепка будет

Николай Лесков

Из описания семинарского прошлого дьякона Ахиллы — выгнанного за « великовозрастие Для поступления в первый класс семинарии был установлен возраст от 14 до 18 лет. Учащиеся первых трёх классов, показавшие слабые результаты, показали в том же классе на второй год, поэтому разница в возрасте между одноклассниками иногда быть довольно внушительной. ⁠ и малоуспешие »- можно узнать кое-какие подробности о духовных училищах в России, где были распространены пьянство, кулачные бои и воровство из бедности. Несмотря на всё умиление духовенством, Лесков не питал иллюзий о том, как обучали священников. В «Соборянах» сочувственно упоминается книга священника Иоанна Белюстина Иоанн Стефанович Белюстин (1819–1890) — священник, писатель.Большую часть жизни служил священником Николаевского собора в городе Калязине Тверской губернии. Писал статьи для журналов и газет: «Вестника Европы», «Русского вестника», «Московских ведомостей», «Церковно-общественного вестника». В 1850-е Белюстин сблизился с историком Михаилом Погодиным, публиковался в его «Москвитянине». В 1858 году одним из Погодина в Европе была издана книга Белюстина «Описание сельского духовенства», без согласия автора и без его подписи. Книга, где рассказывалось об униженном положении сельского духовенства, стала скандально известной в России.В 1879 году из-за статьи о раскольниках Белюстина чуть не лишили сана священника. В годы жизни он почти прекратил последние выступления в печати. ⁠ «Описание сельского духовенства», где духовные училища изображены «в весьма неприглядных. Читал Лесков и «Очерки бурсы» Николая Помяловского Николай Герасимович Помяловский (1835–1863) — писатель. Учился в Александро-Невском духовном училище, опыт пребывания в нём позднее отразился в книге «Очерки бурсы». После окончания учёбы написал ряд статей и очерков по теме воспитания, работал в воскресной школе.В 1861 году опубликовал в «Современнике» несколько художественных произведений, в 1862–1863 годах в «Современнике» и журнале «Время» печатались «Очерки бурсы». Писатель злоупотреблял алкоголем, скончался от нарыва на ноге, возник после припадка белой горячки. ⁠ — наделавшее шуму обличение безнравственного и жестокого воспитания, которое предлагалось священническим детям под видом духовного образования. Туберозов, описывая свою неловкость при знакомстве с будущей покровительницей — помещицей Плодомасовой, пишет в дневнике: «В чём эта сила её заключается? Полагаю, в образовании светском, небрегут наши воспитатели духовные ».

Много в «Соборянах» сказано и о бедности, в которой жили провинциальные священники, церковнослужители и семинаристы. Савелию Туберозову не на что купить себе новую рясу. В дневнике он пересказывает анекдот о студенте духовной академии, который имеет известное проповедником:

Сей будто бы ещё в мирском звании вопрос владыки, ли он какое состояние, ответствовал:

— Имею, преосвященство.

— А движимое или недвижимое? — вопросил сей, на что оный ответствовал:

— И движимое и недвижимое.

— Что же такое у тебя есть движимое? — вновь вопросил его владыка, видя заметную мизерность его костюма.

— А движимое у меня дом в селе, — ответствовал вопрошаемый.

— Как так, дом движимое? Рассуди, сколь глуп ответ твой.

А тот, нимало симало не смущаясь, провещал, что ответ его правил, что он его свойства, что он весь и движется.

Владыке ответ сей показался столь своеобразным, что он этого студиозуса за дурня уже не хотел почитать, а напротив, интересуяся им, ещё вопросил:

— Что же ты своею недвижимостью нарицаешь?

— А недвижимость моя, — отвечал студент, — матушка моя дьячиха да наша коровка бурая, кои обе ног не двигали, когда отбывал из дому, одна от старости, другая же от бескормицы.

Польский филолог Марта Лукашевич называет ситуацию, показанную в «Соборянах», несоответствием церковной действительности церковному идеалу (который, конечно, радеет отец. жизни »и« На краю света », где критика церковных порядков ещё явственней, чем в« Соборянах ».

Лесков Н.С. (Список изданий)

Лесков Н.С. Основные даты жизни и творчества

1831 , 4 (16) февраля — родился в селе Горохово Орловского уезда в семье Семена Дмитриевича Лескова и жены его Марии Петровны (урожденной Алферьевой).

1839 — выходит в отставку его отец С.Д.Лесков, дворянский заседатель Орловской палаты уголовного суда. Семья Лесковых переезжает из Орла в свое имение — с. Панино Кромского уезда Орловской губернии.

1841–1846 — обучение в Орловской губернской гимназии. Получает свидетельство из Орловской гимназии о пройденных им «науках» в двух классах.

1847 — принята на службу в Орловскую палату уголовного суда «с причислением кооператива 2-му разряду канцелярских служителей». Сюжет повести «Леди Макбет Мценского уезда» навеян службой того времени.

1849 — «перемещен в штат Киевской казенной палаты». Переезжает в Киев, где живет у своего дяди С. П. Алферьева.

1857 — перевозит орловских крестьян графа Перовского в Понизовье (неудачи этого поручения проявить) изображены в рассказе «Продукт природы»).

1857–1859 — коммерческая служба в английской компании «Шкотт и Вилькенс» и «странствования» по России ».- «Это самое лучшее время моей жизни, когда я много видел».

1860 , май — возвращение с семьей в Киев.
21 июня — появление первой корреспонденции Лескова в «С.-Петербургских ведомостях», 1860, N 135 (за его полной подписью) — «О продаже евангелия на русском языке по возвышенным ценам».

1861 , январь — Лесков приезжает в Петербург во второй раз. Он навещает Т. Г. Шевченко, который дарит ему свой «Букварь южно-русский».
28 февраля — присутствует на отпевании и похоронах Т. Г. Шевченко.
Отныне жизнь Лескова будет связана с Петербургом. Писатель сменил множество адресов, всего он прожил на Фурштатской улице.

1862 — начало сотрудничества в газете «Северная пчела» — передовая статья «С новым годом, с новым счастьем!» (без подписи) в № 1.

1863 — начало публикации повести «Житие одной бабы» — «Библиотека для чтения», 1863, № 7.

1864 — начало публикации романа «Некуда» под псевдонимом М.Стебницкий — «Библиотека для чтения» (в рамках полемики с романом Н.Г.Чернышевского «Что делать?»).

1865 –1866 — работа над повестью «Островитяне».

1871 , 4 марта — Лесков был на организационной собрании Литературно-художественного кружка в гостинице Демута. Присутствовало 160 представителей литературы и искусства; среди них: И. С. Тургенев, П. В. Анненков, М. О. Микешин, П. Д. Боборыкин, А. Г. Рубинштейн, М. А. Балакирев, В. В. Самойлов, М. А. Зичи, М. П. Клодт.
Июнь — выход в Петербург отдельного издания очерка «Загадочный человек».
Ноябрь — выход в Москве отдельного издания «На ножах».

1873 — публикация рассказа «Запечатленный ангел» — «Русский вестник», 1873, № 1.
Посылает в Москву в «Русский вестник» первую редакцию повести «Очарованный странник» (под названием «Черноземный Телемак»).
Август-сентябрь — публикация серии путевых заметок «Монашеские острова на Ладожском озере» — «Русский мир», 1873, №№ 206–208, 219, 220, 224, 226, 227, 232, 233, 236.

1881 , апрель — начало мая — работа над произведениями «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» и «Леон, дворецкий сын».
Октябрь. Начало публикации «Сказа о тульском косом левше и о стальной блохе» — «Русь», 1881 г., № 49.

1889–1890 — издание собрания сочинений.

1895 , 21 февраля (5 марта) — умер в Петербурге, похоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища.

Кто виноват? .. или Н.С. Лесков и остзейский суд

Татьяна Шор. Кто виноват? … или Николай Лесков и суд Прибалтики

Татьяна Шор (архивариус Эстонского национального архива, Тарту, доктор философии) [email protected].

УДК: 882 (092)

Аннотация:

В статье рассматриваются неизвестные тексты Н.С. Лескова, обнаруженные в Эстонском национальном архиве в фонде Эстляндского губернского правления и местных судебных учреждений 1870–1880-х годов.Поводом для судебного разбирательства послужил конфликт Лескова и его спутника в июле 1870 года с тремя ревельскими немцами и надзирателем в Ревеле. Первоначальный объяснительный текст Лескова вместе с последующими автографами и реакцией на них в Ревеле и в Петербурге дают основание верифицировать его гипотезу «подмен виновных» как код, получивший литературную трансформацию как в творчестве самого Лескова, так и в биографическом труде его сына А. Н. Лескова.

Ключевые слова: Н.С. Лесков, Ревель, Эстляндское губернское правление, оберландгерихт, комиссариус-фисци, Правительствующий сенат

Татьяна Шор (архивист Эстонского национального архива, Тарту; доктор философии) [email protected].

УДК: 882 (092)

Аннотация:

Татьяна Шор исследует ранее неизвестные тексты русского писателя Н.С. Лескова, обнаруженный в Эстонском национальном архиве в фондах Губернского управления Эстонии и местных судебных учреждений 1870—1880 гг.Конфликт между Николаем Лесковым и его товарищем, с одной стороны, и тремя жителями Ревеля, и местным квартальным надзирателем, с другой, возник в салоне «Екатериненталь» в июле 1870 года и послужил поводом для судебного разбирательства. Первоначальный пояснительный текст Лескова вместе с последующими автографами и реакцией на них в Ревеле и Санкт-Петербурге дает основание для проверки главной гипотезы Лескова — «подмены виновных» — как кода, который впоследствии должен был найти свое литературное воплощение. трансформации как в творчестве Лескова, так и в биографическом творчестве его сына — А.Н. Лесков.

Ключевые слова: Николай Лесков, Ревель, Губернский совет Эстляндии, Верховный окружной суд Эстляндии (Estländische Oberlandgericht), Commissarius fisci, Правящий Сенат Российской Империи

На тихеньких Бог нанесет, а резвенький сам набежит.

Пословица

Лесков Н.С. Эпиграф к роману «Некуда»

В феврале этого года исполнилось 185 лет со дня рождения Н.С. Лескова, прожившего непростую жизнь в эпоху глобальных реформ в Российской империи второй половины XIX века. Были, когда в СССР им интересовались, а вот в России зарубежье, и в частности в Эстонии, о нем никогда не забывали [1]. Сюжет «Лесков и Эстония / Эстляндия» из-за частых посещений писателем различных мест этого края — Ревеля (Таллинна), Везенберга (Раквере), Гапсаля (Хаапсалу), Меррекюля, Эзель (Сааремаа) — не раз становился объектом исследования, как в в произведения самого Лескова, публицистически или художественно обыгавшего исторические, национальные и социальные особенности этого уголка Прибалтики, так и в литературоведческих и биографических работах, посвященных самому писателю [2].

Особый интерес в этом сюжета представляет судебный процесс над Лесковым в Эстляндии. Причиной его послужил незначительный на первый взгляд инцидент в Ревеле в салоне Екатериненталя (ныне — Кадриорг) — 23 конфликт июля 1870 года между Н.С. Лесковым и чиновником Эстляндского губернского правления кандидатом прав А.И. Добровым [3], с одной стороны, и студентом Дерптского университета К. Винклером [4], чиновником местной казенной палаты А. Мейером [5], учеником последнего класса Ревельской гимназии В.Геппенером [6] и квартальным надзирателем А. Градецким [7] — с другой.

Сам Лесков в газетном очерке «Законные вреды» так излагал историю: «Некто кандидат права Добров, рекомендованный губернатору Галкину ректором московского университета [С.И.] Баршевым, прибил при мне исключенного за демонстрацию студента Винклера, канцелярского писаря Мейера и гимназиста Гепнера , которые, пивши вино в ревельском купальном курзале, великие задорные оскорбительные для чести русских речи. Именно говоря по поводу романа «Дым», они сказали, что «в России все должно разлететься, как дым», а потом, заспорив с Добровым, что «у русских нет чести» »[Лесков 1872]. Его сын А.Н. Лесков намного более красочно описал этот эпизод: «Древней русской Колывани, в немецком парке Екатериненталь, была нанята прекрасная дача, и« святое семейство »зажило со всеми удобствами. <...> Как-то вечерком Лесков заходит в курортный «Салон» пробегать последние газеты. Признав в нем русского, трое хорошо подогретых пивом барончиков и бюргерят начинают травить неугодного им посетителя, заключая свои выклики «тотальными» выводами, что вся Россия скоро разлетится, как дым, «wie Rauch».На просьбу прекратить провокацию забияки, учтя превосходство сил, предпринимают заведомо обреченное на успех наступление. Писатель был горяч во всем и, упредив «агрессоров», впечатляюще остужает их пылым курзальным стулом.

Утром к нам жалуют два почтенных барона в наглухо застегнутых сюртуках, цилиндрах и корпоративных ленточках. Лескова не было дома: он отправился к ревельскому губернатору М.Н. Галкину-Враскому, с которым был лично знаком, рассказать об отражении им произведенного на него нападения и дальнейшего развития событий.

Парламентеры, крайне неохотно, почти брезгливо, невразумительно изъясняли ей, что им крайне необходимо говорить «zu sprechen с господин Лескофф, с господином Лескофф, по ошеньний дель…» <...> Дуэли не вышло, но вместо нее оскорб-
ленное в собственной Остзее ревельское баронство вчинило в эстляндском рыцарском средневековом суде «уголовное дело». Это судилище угрожало потом в своих вызовах причинить русскому обвиняемому многовидные «законные вреды» [8].

Шаг за шагом докатилось это «дело» до самого Правительственного сената. <...> На третьем году своей давности дело закончилось какими-то пустяками, вроде небольшого штрафа, но свою долю трепки стоило нервов »[Лесков А. 1984: 324-326]. Эта версия событий, в которой в качестве виновников драки выставлялись эстляндские немцы, воспроизведена в упомянутых статьях С.Г. Исакова и А. Меймре.

Дело слушалось в Сенате, поскольку, узнав о постановлении Эстляндского оберландгерихта о предании его суду, Лесков принес в Сенат жалобу на оберландгерихт, предъявивший ему — российскому подданному — документы на негосударственном немецком языке.

Изучавшая в Российском государственном историческом архиве сенатское судебное дело Н.Ю. Данилова отмечает, что в нем имеется не только жалоба Лескова, но и объяснения, представленные Сенату Эстляндским оберландгерихтом [9]. Из них явствует, что эстляндский судал виновным во всем случившемся Лескова и его спутника. Исследовательница приводит формулировки оберландгерихта, что именно они «напали на гг. Мейера, Геппенера и Винклера »и« оскорбили их словом и действовали при отсутствии всякого данного с их стороны повода », кроме того, частный надзиратель Храдецкий подал рапорт в Эстляндское губернское правление о том, что в ту же ночь Лесков« оскорбил его грубым образом. словами и при исполнении им обязанностей службы ».Лескову также ставили в вину «мнимый донос» — жалобу в Эстляндское губернское правление о том, что три немца «с неуважением оскорбительными словами отзывались о государе императоре». Данилова констатирует: «Очевидно, обвинения против Лескова не были совершенно беспочвенными» [Данилова 2010: 75–76].

Недавно были опубликованы документы заседания 2-го отделения 5-го департамента Сената 1 декабря 1872 года по жалобе Лескова (в том числе выступления самого Лескова и его присяжного поверенного К.)Ф. Хартулари), которое завершилось указом Сената, предписывающим оберландгерихту все документы дела переводить для Лескова на русский язык [Лесков 2012: 587—589] [10]. Это было сделано, и на 21 февраля 1873 года назначено новое судебное заседание в Ревеле. На нем Лескова представлял присяжный поверенный Н.И. Измайлов, но дело завершено не было [11]. Вновь составлена ​​жалоба на оберландгерихт обвинением его в процессуальном нарушении, заключающемся в объединении нескольких разных по содержанию дел в одно.

В результате первого решения оберландгерихта в Ревеле по этому делу было внесено (в присутствии Лескова) только 21 февраля 1874 года. Он был признан виновным по трем пунктам: ударил А. Мейера палкой, оскорбил А. Мейера, К. Винклера и В. Геппенера словами и действиями, оскорбил квартального надзирателя А. Градецкого при исполнении им служебных обязанностей, а также не выполнил распоряжение губернского правления явиться в срок его подписке. За все эти действия приговорил Лескова к шести неделям тюремного заключения [EAA.858.1.6559. Л. 152—167 об., 172—185]. Это решение было оспорено в Сенате; Лесков в своей апелляции писал: «[Приговор] я нахожу неправильным в полном его составе и постановленным с нарушением обрядов и форм судоустройства» [EAA.858.1.6559. Л. 193–198]. Начался очередной этап расследования. Только после долгих разбирательств в Ревеле и Петербурге 15 января 1880 года последовательные действия Сената об утверждении решений оберландгерихта от 21 февраля 1874 года, но с уменьшением срока ареста на военной гауптвахте с 6 до 3 недель и возвращении Лескову залоговых денег за пересмотр дела [EAA.858.1.6559. Л. 298]. Эстляндский оберландгерихт отчитался перед Сенатом об окончании процесса только в декабре 1880 года. Однако из сохранившихся в Национальном архиве Эстонии в Тарту судебных дел неясно, отсидел ли Лесков три недели на гауптвахте. 17 марта 1880 года из канцелярии петербургского градоначальника поступил запрос в Эстляндский оберландгерихт о возможности перенести наказания на более теплое время из-за ревматизма Лескова. Из Ревеля последовал ответ, что в таком случае оберландгерихт отказывается нести ответственность за выполнение решения Сената.Из воспоминаний А.Н. Лескова следует, что отец на это лето отправил его из Петербурга, возможно, тогда наконец дело было завершено, но для документального подтверждения этого предположения нужно обратиться к петербургским архивам.

В настоящей статье мы ставим целью достижения в научном обороте из национального архива Эстонии, освещающие начальную стадию судебной тяжбы, в которых оказались втянуты несколько административных учреждений Ревеля и Петербурга. В этом плане наибольший интерес представляет дело Эстляндского губернского правления [EAA.30.10.4852. Л. 1–155] [12]. В целом же комплекс документов всех трех ревельских судебных инстанций, где хранились дела по Лескову, дает богатый материал для понимания взаимодействия и противостояния разноуровневых государственных и местных институтов (российское законодательство и остзейское право) и языковых культурных (русский и немецкий языки) в Российской империи.

Сословная система судебных учреждений Эстляндии, сформировавшаяся в общих чертах во шведского владычества (1561–1710), руководствовалась особыми гражданскими и уголовными законами, базирующимися на сложном конгломерате различных источников (классического римского права, дополненного шведского, германского и собственно российского законодательства актами).Утверждена «жалованными грамотами» их легитимность как привилегия эстляндского и лифляндского дворянства утверждена Петра I и подтверждалась всеми его преемниками [Нольде Б. 1911: 331—411]. Положения о неприменимости их к Прибалтийским губерниям [Нольде А. 1914: 107–110]. В своих апелляциях Лесков и его поверенные утвержденные положения 1864 года об общей кодификации российских, американских оберландгерихт в своих ответах опираются именно на эти положения.

Расследование началось со «словесного представления начальника губернии» М.Н. Галкина-Враского, получившего от служившего в Ревеле жандармского полковника Н.И. Александрова копия письма Лескова с собственноручным описанием произошедшего столкновения в Екатеринентальском салоне:

Сообщаю при сем, на усмотрение губернского правления, копия переданного мне начальником здешнего жандармского управления полк <овником> Александровым письмом к нему г. Лескова, от 26 с <его> м <есяца>, предлагаю правлению истребовать здешнего полицейского управления представлением, в возможной скорости, протокол произведен им дознания по столкновению в здешнем салоне гг.Лескова и Доброва с бывшим студентом Дерптского университета Винклером, чиновником Мейером и гимназистом Геппенером; при сличении же сего акта с означенным письмом, в случае неполноты дознания, противоречий и неуяснения их произведенным дознанием, — предлагаю правлению, по подробным расследованиям настоящего дела, распорядиться производством дополнительного исследования, с поручением оного советнику г. Траустелю, при участии советника Ольхина и, согласно 590 ст <атье> II т. Св <ода> Зак <онов>, здешнего комиссариуса-фисци [13] и полк <овника> Александрова, если он изъявит свое наличие .

При этом, по имеющемуся у меня в виду сведениям, не могу не обратить внимание правления на след <ующие> обстоятельства:

1) что действия частного пристава, покинувшего г. Лескова, невзирая на его просьбу, одним с тремя другими и неприязненными ему лицами, при бывшем между ними раздражении, к тому же поздно ночью, заслуживает тем большего неодобрения, что приведенные мне г. Градецким объяснения, что он оставил г. Лескова для того, чтобы поехать за полицейскими — вряд ли может быть признано основательным, т.к. г. Градецкий мог бы при этом взять с собой г. Лескова, чем самым отклонил бы дальнейшее столкновение и

2) что полк <овник> Александров заявил мне, что он видел г. Лескова в 9 час. утра, т.е. 4 или 5 часов спустя после происшедшего скандала, и что при всем его внимании он не заметил в г. Лескове ни малейшего следа того нетрезвого состояния, в котором он находился будто бы ночью.

28 июля 1870 года [EAA.30.10.4852. Л. 42—43 об.]

Далее приводим (по копии) полный текст объяснительной записки Лескова [14], написанной по совету полковника Н.А. Александрова по свежим следам.

Милостивый государь Николай Иванович.

Вы изволили выразить желание, чтобы я выразил выразительную сущность сделанных мне сообщений об оскорблениях, нанесенных мне и кандидату права Московского университета г. Доброву исключенным из Дерптского университета за демонстрации студентов Винклером, — спешу исполнить это Ваше желание.

Дело началось с того, что 23 числа сего июля я был в гостях у здешнего русского кладбищенского священника о.Иконникова [15], где встретился с кандидатом права Добровым, с кем до сих пор виделся только дважды в чужих домах. Когда я беспокоился о средствах возвратиться домой с отдаленного кладбищенского погоста в Катериненталь, где живу на даче, то г. г. Добровался проводить меня. Немного за полночь мы с ним вышли и шли версты, я думаю, три по незнакомым мне песчаным улицам и закоулкам и устали безмерно. Проходя мимо открытых дверей катеринентальского салона, мы зашли туда выпить бутылку холодного пива.В четырех шагах от нас сидели и пили вино три человека, говорившие между собой по-немецки о романе г. Тургенева «Дым» [16] и о литературном мнении немцев об этом романе. Как известно, он недавно еще был встречен в России с чувством глубочайшего негодования; личное же мнение нашего соседа, рассказывавшего двум другим своим взглядам на русское общество с точки зрения немецких критиков «Дыма», было еще щекотливее и притом оно было кидаемо нам в глаза не без цели задевать нас, говоривших по-русски.

В словах рассказчика беспрестанно встречались заданные фразы вроде следующих: «Diese Russen wirklich sind schweine Nation», «Diese Stadt muß wie Rauch flegen» [17], «schwernoten» [18] и т.п. Добров мне указал, что нас, кажется, задирают нарочно, и сказал, что он за это «побьет этих немцев». Чтобы не допустить этого раздражения далее, я встал и подойдя к этому господам, мягко и вежливо сказал им от слова до следующего слова:

«Господа, нам очень неприятно то, что вы говорите о русских, и мы вас , просим прекратить этот разговор на время: мы сейчас уйдем».

Но слово «честью» вызвало со стороны рассказчика азартный ответ: «У вас нет чести».

Я потребовал, чтобы это обидное и незаслуженное слово было взято назад, но в ответ на это послышался хохот. Тогда я попросил у этих господ их карточки, предлагая им и свой адрес с тем, чтобы завтра объясниться через посредников. Нам ответили, что мы за адресами их можем отнестись к лакеям. Услыхав это, г. Добров совсем вспылил и, подходя, сказал: «Их за это надо бить».Я его не допустил, поставив палку между одним и другим, прося их бросить ссору [и] или помириться, или разделаться завтра честнее , чем можно в трактире. Тогда тот, который оказался исключенным за демонстрацию студентом Винклером, крикнул: «Какая у русских честь!» Со стороны Доброва это опять вызвало порыв, который я, невероятно самя собою, сдержал и сказал: «Господа! Мы не полицейские чиновники и не политические агенты: нам нет дела до личных ваших мнений, хотя, конечно, я нахожу, что с вашей стороны нехорошо злобствовать », — и тут по роковой случайности опять употребил слово« честь ».Я, дословно приводя, сказал следующее: «Представьте себе, как бы поступили французы, если бы немец из Эльзаса заговорил о французском обществе в вашем тоне, и посравните тогда, насколько мы русские мягче и честнее ?»

Это прорвало плотину: с той стороны потекли обидные слова, а Добров ринулся вперед и был воздержан от драки единственно моему, им самим утверждаемому и сознаваемому, вмешательству. Немцы послали за полицией и сами пошли вон, и Добров пошел с ними, а я остался расчесться и затем, когда то заметил на противуположном тротуаре, через дорогу, Доброва и всех трех немцев вместе.Добров кричал: «Вы должны взять свое слово о русских назад или дайте ваши адреса!» — и потом вдруг все пошло копром, быстро и хаотически: студент Винклер еще раз обругал русскими «бесчестными», на что я, торопливо переходя дорогу, ответил, что «так могут говорить только мерзавцы. К нашей нации принадлежит наш и ваш Государь ».

В сию секунду послышалось нескладное слово (unehrlicher Mensch [19]), — это было слово Винклера, не ручаюсь, к кому относившееся, Добров в ту же минуту крикнул: «Шапку долой!» — и сбил с которого-то из трех фуражку, а сам бросился бежать, а те за ним.Вся эта развязка была делом одной минуты. Я остался один, но, беспокоясь, что станется с Добровым, за которым погнались трое, пошел по тому же направлению, куда пустился, но, не зная его квартиры, остановился на распутье тропинок и тут вдруг был окружен теми же немцами, которые , не догнав Доброва, кинулись на меня, причем из них студент Винклер вырвал у меня из рук палку и бросил на землю. Я стал на место и потребовал, чтобы мне подняли эту самую последнюю минуту на дрожках квартальный надзиратель, к которому я обратился со словами: «Очень рад, что вы наконец здесь, и прошу вас всего велеть этим господам поднять мою радость. палку », но квартальный надзиратель закричал на меня, что я не смею заставлять его ать свою палку, и тотчас же отнесся в дружественное тоне с вопросом к немцам:« В чем дело? » Ответ был краток: «Пьяные русские пристали к нам из-за ничего».[20] он грозно крикнул мне в ответ на это: «Ступайте домой!» Я прошу его, что я хочу получить запретить банального обвинения в нетрезвости. на его лошади самому, — в этом мне тоже [было] отказано.Отказ мне был ответом на все мои просьбы немедленно предъявить меня кому-нибудь из начальства. Он стал усаживаться в извощичьи дрожки. «Нет, воля, возьмите меня!», Находясь в истинном отчаянии, находящемся всячески оскорбленным, я, взявшись за левую руку квартального, сказал: «Нет, воля, возьмите меня!»

С этим я прыгнул в дрожки, но тотчас же был спихнут с них, которым была моя правую руку, которая, изловив сзади мою правую руку, повернул ее до страшной боли в плече и начал мять и вертеть. Квартального простыл и след, а мне показывать мою руку до опухоли.

Не желая употреблять силу, я даже не оборонялся и ждал, не покажется ли на мое счастье кто-нибудь из русских дачников, но надежды были напрасны. В это время канцелярский чиновник Мейер сходил для чего-то в парк и возвратясь оттуда, сделал его Винклеру знак, по которому Винклер и другой товарищ бросили меня и скоро побежали. Я остался один на свободе и пошел домой.Г-на губернатора я находил неуместным теперь беспокоить; где живет полицмейстер [21], — не знал; в условиях крайней обстановки, но в городе идти ночью пешком после таких передряг не смог и по крайней мере, и по опасению. Винклера, извозчика же не было нигде, и я не мог ожидать его встретить. Мне не оставалось ничего иного, как ждать утра, и я, просидев до семи часов дома, потом пошел к Вам и отыскал Вашу квартиру в начале девятого часа, просил Вас потревожить и, оказавшись Вами, предоставил Вам события с точностью, кажется нимало не отступающею от теперешнего ее повторения. Я просил Вашего совета: искать ли мне немедленно оглашения этой истории и вызвался Вашему мнению, в этом заключалась вся суть моей просьбы.

обстоятельства дела, представляемые по сущей правде, справедливости и уважению к лицам, которым доводится разбирать этот скандалезный случай. Теперь наступает изложение того же дела, но составленное по иным
нотам.

Меня потребовали в полицию по жалобе чиновника Мейера, студента Винклера и гимназиста Гепнера за оскорбление их, за побои Мейера, за оскорбление квартального надзирателя.Все эти люди ни в чем не повинны: я избил Мейера, Добров бил Гепнера, а потом. , оказавшись одним после побега Доброва, я уже стал драться со всеми тремя оставшимися, наконец, даже с четвертым — с четвертым.

Лакеи катеринентальского курзала, состоящегоего в участке этого же квартального, очевидно, все это было сделано и все слышали с такою с участливостью, что один даже поручился полицмейстеру, что немецкие господа говорили не о романе, а о «висеншафт» [22]. Это так и принято, и принято с <со> чувствием конечно не нам. Нужды нет, что Добров ручался и ручается, что я до его побега не тронул никого пальцем; что стремление бить чувствовал он, а я его удерживал, — вышло, что я бил Мейера, хотя, впрочем, один чухонец проговорился, что не бил, а, «махая палкой, ударил невзначай». Логика в том отношении, что если я не дрался, когда мы были вдвоем с Добровым (принимающим удар палкою на свою вину), то не мог же я драться один с тремя — но логика здесь не помешала нимало? Все, кроме показаний моих и Доброва, стало авторитетно: «немецкие господа говорили о висеншафт», мне указывали на это как доказательство, что неправда, будто бы о романе; нам обоим с Добровым поставили на вид, что г.Мейер русский чиновник, как будто это за что-нибудь ручается в данном случае? Как будто нет всяких чиновников — и даже вешаемых или повешенных? Или как будто я сам не русский дворянин, не русский чиновник, не член русских ученых обществ, не русский литератор? Мне кажется, что я могу брать это в соображение, то я могу использовать эту статью, например, мне принадлежит ряд первых статей против Герцена [23], мне принадлежит единственная статья на другой день апраксинского пожара, — статья, за которую мне передано сочувствие двух тогдашних русских мини [24] и которая удостоилась внимания Государя Императора [25].

Я был проклинаем партиею беспорядка и угрожаем насильственною смертью за антинигилистический роман «Некуда»; я имел лестнейшие знаки доверия двух министров, приглашавших меня на службу и доверявших мне работы, по которому составлена ​​мною монография [26]: я полагаю, что если по этому судить, то мои слова стоят больше слов и канцелярского чиновника, и демонстрировавшего против правительственных людей студента и гимназиста, и четырех чухонских лакеев, для которых квартальный их участка в своем роде великий маг и волшебник.

Но все вышло иначе: мне и г. Доброву дознаватели в полиции прямо объявили, что вот-де кроткие люди сидели и ничем вас не трогали, а вы на них Бог весть чего наговорили. В этом же сразу сказалась вся эстляндская правда перед русскою кривдою, как и надо было ожидать и как, к сожалению, все на Руси верят и ожидают. Русский литератор, доказавший бескорыстными трудами свою преданность Государю и его правительству, лжет, эстонский студент, демонстрировавший против профессора [27], законченного образа мыслей, заслуживает доверия! Какая злая, оскорбительная и непереносная почти насмешка!

Чего теперь еще мне ожидать впереди? Теперь стесняют мою свободу подпискою о невыезде из Ревеля, что для меня, человека, живущего работою при столичных журналах, равно разорению, а впереди суды, уставов которых я не знаю и перед этим, залитый целым морем лжи, я предпочту одномыкаемое молчание.

Вот что я могу и, может быть, должен сказать, господин полковник, прося Вас меня защитить положение поистине возмутительном. Всепокорнейше прошу Вас

1) не дозволить стушеваться крайне важному для моего оправдания свидетельству кандидата права Доброва, что моя роль до момента его побега заключалась единственно в удержании от ручной расправы;

2) спросить, по иерейской совести, благочинного отца Знаменского [28] и священника Иконникова: не утверждал ли Добровольно перед ними, что порвать к расправе рукою были только с его стороны, а с моей все время установлению одни попытки к установлению спокойствия?

Когда это будет поставлено ясно, тогда все мое поведение, во второй период события, будет возможно уяснить логикою:

1) Если я не только не дрался, но унимал Доброва, который сам честно не даст падать на меня вины, то что за превращение во мне могло произойти, когда я остался один перед усугубленной силой, когда меня одного могли избить?

2) Благоволите предстательствовать за меня, чтобы квартальный надзиратель Градецкий пунктуально объяснил, почему он не арестовал меня как дебошира. Мне известно, что он говорит, будто он отправился за солдатами для моего ареста, но для чего он не довез меня до этих солдат, когда я не только не отбивался от ареста, но сам не прочь от г. Градецкого, держался за его руку, садился в его дрожки? Но если ему с солдатами было приятнее меня, то почему он не вошел с ними в мою квартиру и не взял меня тотчас, по совершении мною всех моих преступлений, когда голова моя еще была в дурманном угаре? Зачем при таких обстоятельствах, при которых, как надо судить по показаниям обвиняемых, силы мои удваивались и азарт возрастал, зачем я в такое время был оставлен на свободе? Очевидно, что если бы состояние, в котором я находился, благоприятало желаниям отрекомендовать меня за пьяного, то г.Градецкий не отказал мне в милости арестовать меня, или, если он был очень сострадателен, то почему он не довез меня в таком случае до моего дома? Все это очень важно для суда правого, до которого дойти дело.

Теперь еще остается сказать одно: если нелепо допустить, что мы заговорили со студентом Винклером без всякого повода, то конечно есть столько же оснований усумн, что и они привязались ко мне после побега обвинений, часть которых оспаривает на свою долю сам Добров, а другая разрешается вашим удостоверением, что я не был похож на человека, проведшего ночь в кутежах? Это конечно, и я сам терялся бы в недоумении, что навязывать мне даже сознаваемые другие вины, но к этой загадке есть ключ: канцелярский чиновник Мейер показал в полиции, что они заподозрили мне корреспондента « Голоса »или« Московских ведомостей ». Этого может быть довольно, чтобы объяснить в известной степени остальное поведение студента, не отказывавшегося от демонстраций против своего же профессора, имевшего дерзость не разделять мнений гг. Ширрена и фон Бока [29]. Почему бы ему быть смирнее, заподозрив в человеке корреспондента той газеты, которая ему и его друзьям противнее и ненавистнее всего на свете? Я не вижу повода искать других объясневвигнутой против меня безумной и бесчестной злобы и очень рад, что г. Мейер не счел нужным утаить этого при дознании.«Господа, я не полицейский чиновник и не политический агент», — «то мы (сказал Мейер) ответили, что, может быть , вы корреспонденты «Голоса» или «Московских ведомостей».

За сим, поручая себя Вашему вниманию и защите, имею честь быть

Вашим, Милостивый Государь, покорнейшим слугою

Николай Лесков (Стебницкий).

Его Высокоблагородию,

Эстляндскому губернскому жандармскому штаб-офицеру, полковнику Николаю Ивановичу Александрову.

26 июля 1870 года г. Ревель [EAA.30.10.4852. Л. 44–51].

Губернское правление немедленно запросило у управы благочиния документы о расследовании инцидента, но получило вежливый отказ. Были предоставлены лишь копии копии записи из полицейского журнала и доклада квартального А.И. Градецкого о происшествии у салона в 4 часа утра 23 июля. Туда он прибыл по вызову кельнера И. Карл (ь) сона, которого об этом попросили Мейер, Винклер и Гепенер [EAA.30.10.4852. Л. 72–73].

Видя, что дело не движется, а Добров спешно покинул Ревель, Лесков 10 августа взял письменное свидетельство священника Ревельской Александро-Невской кладбищенской церкви М. Иконникова и эстляндского благочинного Ф. Знаменского, писали следующее:

Милостивый государь Николай Семенович!

Вследствие выраженного Вами желания иметь от нас письменное заверение о том, что после происшествия, случившегося с Вами и г.Добровым 23 июля в Катеринентальском салоне, г. Добров многократно отрицал всякую Вашу виновность в этом деле, мы оба готовы удостоверить, что Добров действительно не один раз повторял при нас, что он не понимает смысла касательств к Вам, так как до того времени. заключалось, по словам его, исключительно в недопущении драки и в примирении, с каковою целью обращались Вы к гг. немцам, прося их взять назад свои обидные слова, а сами ни на кого руки не поднимали [EAA.30.10.4852. Л. 74] [30].

Это письмо было приложено к объяснительной записке Лескова, которое он оставил в губернском правлении для советника И.С. Траустеля, не без сарказма еще раз, но несколько по-иному осветив события в салоне и расследования «продиктовав» направление:

Докладная записка

Ввиду предстоящего Вам дознания о том, я ли моею бестрепетною рукою перебил ночью нескольких ревельских чухон или немцев и их полицию, напротив, меня обидели, оскорбили действие и подверглись явной ночной опасности, я считаю нужным просить Вас, господин советник, обратить внимание Ваше на следующее:

1) Пока мы были с г. Добровым, т.е. до самых тех пор, пока он убежал, сбив шапку одного из ревельских чухон или немцев, отказывавшихся взять назад свои оскорбительные для русских чести слова, вся роль моя заключалась в воспрепятствовании перейти ссоре в драку. Прилагаю Вам к записке письмо благочинного Знаменского и священника Иконникова, в котором эти почтенные люди свидетельствуют в пользу настоящих моих слов, со слов самого же кандидата права г. Доброва. Прошу Вас это письмо вместе с настоящею моею докладною запискою приобщить к делу.

2) Прошу Вас обратить внимание на то, что при первом дознании, результаты которого мне по ревельским полицейским порядкам не объявлены, упущены, кажется, следующие важные для раскрытия истины обстоятельства.

а) Кем кому нанесена первая обида? Г-н полицмейстер обязательно вразумлял меня, что неприятный для русских разговор по поводу романа «Дым» не обида. Прошу Вас теперь уяснить: обида ли мою вежливая просьба прекратить этот разговор, пока мы сейчас же выйдем? Это, наверно, не обида. Затем как они нам отвечали, что «вы не просили честью , что у русских нет чести , а только дым». Теперь это отрицают и повторяют, что шло дело не о всех русских, а только о нас, но кто же смеет нас назвать бесчестными и кто это сказал на одну вежливую просьбу, не есть ли этот прямой обидчик и начинатель ссоры? По здравому пониманию это так.

Во всяком случае, если не в лице всех своих соотечественников, мы были обижены первые : нам на вежливую и тихую просьбу отвечали бесчестием.

b) Все с нашей стороны даже при отмене подборе свидетелей, спаянных разнообразных объединений с оскорбителями, не может быть ничем иным, как взаимностью обид. Они заключались будто бы в том, что я ударил г. Мейера, причем, впрочем, один из лакеев при мне сказал в полиции, что я сделал это «махая палкою», т.е. сам этого не заметив, но я желаю знать, занесено ли это в протокол? Я положительно утверждаю, что я не имел никакого намерения ударить кого бы то ни было: я препятствовал ссоре и предупреждал возможность схватки, разжигал, махая палкою между гг. немцами и г. Добровым, но не поручусь, что я при этом [не] мог кого-нибудь по неосторожности коснуться, как и говорил лакей, но это во всяком разе было не намеренное оскорбление, неосторожность, в которой я, впрочем, охотно прошу г. Мейера извинить меня.

с) Лакеев я признаю свидетелями вполне неудобными, как потому, что во время начала ссоры на террасе ни одного не было , так и потому, что они, конечно, не беспристрастны своим постоянным гостем и своим квартальным, что и доказывается тою анекдотическою выходкою, что один лакей из чухон был представлен мне полициею для оспоривания, что Винклер говорил «не о романе Тургенева, а о висеншафт »! » Г [осподин] полицмейстер остался убедительным этою лакейскою литературною критикою, но она будет доказательно для всех более осведомленных в деле грамотности, письменности и литературы, получившей себе такого истолкователя.Сколь это ни странно, но я вынужден просить Вас осведомиться и занести в дело: по чему лакей отличает роман от « висеншафта » и не погрешает ли его лакейская критика уже потому, что сам Винклер потом ему сказал, что говорил «о критике Тургенева» по поводу «Фауста» ». — Стало быть или то и другое есть « висеншафт », или наоборот, и лакей, и ревельская полиция вместе слабы в своих литературных познаниях, — что я и имею право утверждать после этого курьезного анекдота. Говорено было и лестно по поводу романа «Дым», что в России «все дым».Это говорил Винклер.

3) Вторая часть дела начинается на улице, куда я вышел после всех, расплачиваясь и за себя, и за г. Доброва. Здесь г. Добров сшиб с одного из стоявших вокруг его немцев шапку и убежал. Я пошел за ним, и тут все эти три немца вдруг догнали, окружили меня и вырвали у меня палку. Ни в чем, кроме усилий недопущения драки неповинный, я потребовал, чтобы мне была поднята и подана моя палка (которая так и пропала), но в эту минуту явился квартальный Городецкий на извощике, — что я крайне обрадовался, ожидая от него защиты, но в эту минуту ошибся.На просьбу мою мне дать поднять палку он отвечал азартным криком, что я не смею заставлять его ать палку, а гг. немцы тут же принесли ему по-немецки жалобу, что к ним ни с того, ни сего придрались «пьяные русские» [31]. Слыша это более пошлое оскорбление, я просил Городецкого тотчас же арестовать меня и отвезти или в полицию, или к губернатору. Он мне в этом отказе и оставил меня одного с тремя людьми, которые уже вырвали меня палку и из которых их главновожатый, исключенный за демонстрацию против правительственных лиц [32] студент Винклер, стремился оскорбить меня, как корреспондента «Московский <ских> вед < омостей> »или« Голоса », сам сел в дрожки.Тогда я взял его за руки и сказал: «Нет, воля ваша возмутиться, я здесь без вас не останусь», — и с этим прыгнул в его извощичьи дрожки, но он меня из них вытолкнул, и три немца помогали ему тащить меня вон к низу, и втроем, конечно, вытащили. Городецкий уехал, а Винклер, схватив меня сзади за правую руку, начав ее выкручивать. Они держали меня более получаса, чего-то ожидая, пока Мейер, сходив в парк и возвратясь, подал им знак.

Прошу Вас, господин советник, уяснить: зачем мне крутили до невыносимой боли, когда я не оказывал никакого противудействия, а даже сам просил об аресте? Зачем меня держали и потом внезапно превратить? Зачем я был отдан в руки трех людей, на обиды которых жаловался Городецкому, ночью, среди совершенно пустых улиц?

Г. Городецкий, кажется, говорит, что я хотел с ним что-то сделать? Мне, известному своим уважением к правительственному учреждению, это просто даже смешно. Если бы я пожелал с кематься, то, конечно, не с русскою кокардою на фуражке г. Городецкого, а с тем, кто, как он, обязан защитить меня, подвергнуть меня опасностям и оскорблениям, которые я и не защищал. Закон давал мне право самозащиты, в этом случае и я был прав, держась за руку квартального и настаивая, чтобы он арестовал и увез меня.

Усердно прошу Вас это также выяснил.

4) Я ведаю досужеством дознавателей, что я и г. Добров были будто бы нетрезвы. Мы шли от священника Иконникова, где шесть мужчин и несколько дам пили за столом одну бутылку хересу. Я был занят в обществе дам и совсем не ужинал, отчего мне и захотелось есть, когда мы после длинного пути с кладб пришли в Катериненталь, но есть было нечего. Тогда я предложил одну бутылку холодного пива на двух, а г.Моё геморроидное состояние не дозволяет мне употребление этого напитка, потому что мое геморроидное состояние не дозволяет мне употребление этого напитка. Винклером стояли опорожненные винные бутылки … Кому бы, кажется, надо быть скорее пьяным? Впрочем, в Эстляндии уже был будто бы пьян и офицер, стоявший в строю и возмутившийся неуважением к молебну за здоровье Государя, — этот конь стар, но верно не изъездился [33].Однако я буду очень рад, если и эта банальная выходка при вашем опытном взгляде может получить разъяснение.

Записку мою прошу присоединить к письменным свидетельствам священного <енников> Знаменского и Иконникова.

Николай Лесков.

11 августа 1870 г. Ревель [EAA.30.10.4852. Л. 75–76].

.Новое изложение событий только усложнило картину происшествия, в определенном смысле подтвержденную версию полиции о том, что зачинщицей была скандала все же русская сторона. Но тем не менее документы из полицейского управления были запрошены и тщательно проверены.

Между тем, 13 августа Лесков пишет новую записку:

Я просил его превосходительство господина начальника губернии разрешить мне выезд из Ревеля, где меня удерживают подпискою за то, что я, не имея здесь знакомых чухон, не могу предложить свидетелей, как оскорбляли меня ночью 23 июля и как квартальный выдал меня обидчикам. Господин губернатор изволил мне обещать разрешить мне выезд. , ничего сказать не могу и не желаю, доколе дело перейдет в Правительствующий сенат, а теперь не имею и потому прошу Ваше превосходительство разрешить мне выехать немедленно. Губернский секретарь Н.Лесков [EAA.30.10.4852. Л. 81].

18 августа 1870 года Лесков оставляет расписку в канцелярии губернского правления с обязательством в Ревель через 10 дней и надолго покидает город. В ответ на приглашение приехать 2 сентября на заседании он пишет губернатору:

[Я] решительно не в силах предпринять никаких поездок, тем более, что, и больной, я должен работать, дабы не уморить с голода живущее моими трудами семейство. Выделенное мне пользующимся доктором Терменом [34], выданное мне пользующим меня доктором Терменом [34]. законную защиту, приняв от меня на сей раз еще один ясный отзыв, кроме того, что уже мною написано полковнику Александрову и советнику Трауст, я ровно ни чего и ни по этому делу не желаю и не могу сказать.

Я в этом случае говорю только одну правду, все, что я объяснил, сказано мною со всею моею прямотою и правдивостью, смею надеяться, известно широко во всей читающей России. Изменять себе и деятельности всей моей жизни ради страха за мелкий уличный беспорядок, — это не стоит труда. Ни от одного из моих слов я не отступлюсь, потому что все они истинны и неуклонно честны, и при том я в этом деле ничего не искал сам, кроме того, чтобы на меня не возводили клевет, и ничего не ищу теперь.

Объяснив все это Вашему Превосходительству. чтобы мои поступки рассматривались, не стесняясь моим отсутствием, по сделанным мною сообщениям, имея в виду, что я от всяких показаний положительно отказываюсь.Как объявлялось решение г-ну Бугсгевдену [35] — пример, весьма крупный для настоящего мелкого случая, я не желаю упускать из вида, тем более, что я никого не затрудняю разысканием меня по России.

Я имею честь в конце этой просьбы моей Вашему Превосходительству доложить Вам, что я постоянно живу в Петербурге, кроме самых кратковременных поездок в Москву по моим литературным делам, никуда отсюда не отлучаюсь. Прошу Вас, Ваше Превосходительство, принять от меня вполне ответственное обязательство в этом и готовность к отказу от меня в этой доверии, что я сохраню его с полным уважением к авторитету Вашей власти. мой.

27 августа 1870 г., Спб., Фурштатская 62 [EAA.30.10.4852. Л. 93—94 об.].

В отсутствие Лескова 31 августа произошел обмен мнениями по инциденту с прочтением документов, в том числе из управы благочиния по допросу свидетелей — кельнеров и служителей салона Й.Карлсона, Ф.В. Иогги, А. Брюка, Ф. Бейля и Я. Бурмана.

Собрание констатировало разногласия в показаниях сторон:

1) Лесков утверждает, что он удерживает Доброва, а Добров говорил, что «во все время пребывания в салоне при объяснениях Лескова с Мейером, Винклером и Геппенером оставался довольно спокойным».

2) Мейер и Винклер показали, что их компания говорила о суждениях Тургенева о «Фаусте» Гёте, Гепнер показал, что их разговор шел о различных литературных предметах, но какие это были предметы, не касался ли разговор сочинения «Дым», об этом Гепнер спрошен не был.

3) Мейер в своих показаниях говорил, что «Лесков ударил его палкой и повторил свое требование визитных карточек. Он, Мейер, отвечал ему, что его адрес известен и что он может найти его на другой день в его квартире. Но когда Лесков продолжал настаивать на своем требовании, то он позвал служителя Карлсона и тот назвал Лескову его квартиру ». Из этого был сделан вывод, что Карлсон не мог видеть удара палкой Лескова. А из показаний Винклера следователя следователя, еще до того, как Лесков задел Мейера палкой.Кельнер Бурман видел, «как один из русских гостей, который выше, вертел в воздухе палкой и наконец ударил Мейера», но он не показал, что Мейер позвал Карлсона.

4) Мейер утверждал, что Лесков на предложение прибывшего Градецкого отправиться спокойно домой начал ругаться и схватил Градецкого за руку. Затем, когда Градецкий хотел ехать за стражей, то Лесков схватил лошадь под уздцы и не хотел пустить пристава ехать. Это событие все свидетели описывали по-разному, не сходясь в деталях. оттуда удалили, просил пристава его арестовать и только получив отказ в этой просьбе, схватил г.Градецкого за руку ». То жеывал и Гепнер, не упоминая, впрочем, о том, что Лесков схватил частное пристава за руку. Лакеи также путались: Карлсон говорил, что Лесков схватил пристава за руку, а Бахман утверждал, что за грудки, «между тем из показаний самого Градецкого не видно, как выше показано, чтобы он был оскорблен <…>.

Усмотрев для некоторых показаний неполных и встреченных противоречий в его письме к полковнику Александрову, так и между показательными обвинителями и свидетелями Предварительное следствие, предварительное следствие из обстоятельств дела, обнаруженных следствием, что настоящее происшествие не может быть отнесено к разряду тех дел, для коих по силе закона необходимо было назначение особой комиссии, губернское правление определило:

1) Поручить г.советнику Траустелю дополнить вышеупомянутое произведенное Ревельскою управою благочиния предварительное следствие для приведения в ясность существа происшествия.

2) Для исполнения передать копию с журнала в 7-й стол »[EAA.30.10.4852. Л. 105 об. — 108 об.].

На сообщении 3 сентября было зачитано письмо Лескова губернатору Галкину-Враскому, и последний объявил собравшимся следующее:

На другой день после бывшего в тот вечер скандала полицмейстер не сообщил мне утром о происшедшем и равным образом, что не было о том, что было сказано в утреннем рапорте.Узнав же о сем частным образом, я послал за подполковником Вольфом и г. Градецким и, когда они прибыли, передал им все, до меня дошедшее, и так как Градецкий не был в начале возникшего спора в салоне, то, повторяя мне переданное, я укрепил, между прочим, и о том, что будто бы во время спора были употреблены оскорбительные намеки или выражения, могущие быть отнесенными к Государю Императору. Полковник Александров, находившийся у меня, указ при этом, со слов Лескова, что он, полковник Александров, предпочитает не повторять употребленного выражения, так как, хотя и не положительно, но оно могло даже по общему ходу столкновения быть отнесено к Государю Императору. Расспросив Градецкого о том, что ему было известно из дела, и сделав некоторые общие замечания, я на этот раз не уполномочил Полицмейстера приступить к следствию и поручил ему лишь узнать под рукой [36] о действительно происшедшем. Поэтому начатое следствие и предстояло вести лишь с поданных в управу благочиния на нанесенные бы Лесковымои и прочее [37].

Что касается вопроса об оскорблении императора, на основе докладов о полицмейстера и частном пристава губернатор сделал следующий вывод: «…г. Лесков, отступив от высказанного им мнения, показано, что надлежащее выражение, употребленное одним из господ, может быть отнесено к нему или к Доброву »[EAA.30.10.4852. Л. 109 об. — 210].

Уже после того, как Галкин-Враской покинул свой пост и в конце сентября уехал из Ревеля, на заседании правления 4 октября 1870 года был заслушан доклад Траустеля, на основании которого было вынесено постановление предать Лескова суду по совокупности преступлений (нанесение телесных повреждений, лживый донос) и проступков (словесные оскорбление частных лиц и квартального надзирателя при исполнении служебных обязанностей) [38]. Полицмейстеру Градецкому было поставлено на вид за привлечение подозреваемого Винклера в помощь. 20 октября Траустель отказался вести расследование, вслед за этим вице-губернатор В.И. Поливанов и губернский прокурор санкционировали передачу дела для составления заключения эстляндскому комиссариусу-фисци А. Фрезе [39]. Так завершился первый этап судебной «эпопеи», начавшейся с совершенно незначительного (с точки зрения Лескова) эпизода, но в итоге вылившегося в 10-летнюю судебную тяжбу, в которые были заключены эстляндские судебные институты, — комиссариус-фисци и оберландгерихт, а также Правитель сенствующий и петербургская полиция.

В заключение отметим, что комплекс судебных архивных дел в Эстонском национальном архиве, о котором идет речь в статье, содержит текстовые отражения конфликта с участием известного русского литератора, освещаемого с разных точек зрения, в разное время и на разных языках — немецком — эстонском (в показаниях лакеев). Он демонстрирует, как в единственном экземпляре его изображения при показателе одного и того же реального события меняются его описания в зависимости от менталитета авторов документов и места репродукции. Знакомство с оригиналами лесковских текстов, первыми переводами их на немецкий язык и самого непосредственной интерпретации им событий позволяет понять, как в сознании писателя сформировался код «подмен виновных», получивший развитие как в литературном творчестве Лескова, так и в биографическом труде его сына А. Н. Лескова.

Библиография / Ссылка

[Вести дня 1940] — Впечатления Н.С. Лескова о Ревеле // Вести дня. 1940 г.№ 140. 22 июня.

(Вести дня 1940 — Впечатления Н.С. Лескова о Ревеле // Вести дня. 1940. № 140. 22 июня.)

[Видуэцкая 1963] — Видуэцкая И.П. Лесков о Герцене // Проблемы изучения Герцена. М., 1963. С. 300—320.

(Vidujeckaja 1963 — Vidujeckaja I.P. Лесков о Герцене // Проблемы изучения Герцена. Москва, 1963. С. 300—320.)

[Видуэцкая 1996] — Видуэцкая И.П. Передовые статьи по вопросам внутренней жизни России в «Северном пчеле» // Лесков Н.С. Полн. собр. соч .: В 30 т. Т. 1. М., 1996. С. 787–853.

( Видуецкая ИП Передовые статьи по вопросам внутренней жизни России в «Северной пчеле» // Лесков Н.С. Полн. Собр. Соч .: В 30 т. Т. 1. Москва, 1996. С. 787—853.)

[Данилова 2010] — Данилова ( Заварзина ) Н.Ю. Автобиографическое и металитературное в произведениях Лескова (на примере рассказа «Колыванский муж», 1885 г.) // Н.С. Лесков в современной филологической мысли: (к 175-летию со дня рождения).М., 2010. С. 73–87.

( Данилова Н.Ю. Автобиографическое и металитературное в производствах Лескова (на примере рассказа «Колыванский мужчина», 1885) // Н.С. С. 73—87.)

[Исаков 1981] — Исаков С.Г. Красота таланта: (Н.С. Лесков и Эстония) // Сов. Эстония. 1981. № 38. 13 февр.

( Исаков С.Г. Красота таланта: (Н.С.Лесков и Jestonija) // Сов. Jestonija. 1981. № 38. 13 фев.)

[Исаков 2001] — Исаков С.Г. Н.С. Лесков // Эстония в произведениях русских писателей XVIII — начала ХХ века: Антология. Таллинн, 2001. С. 398–399.

( Исаков С.Г. Н.С. Лесков // История в производстве русских писателей XVIII — начала XX века: Антология. Таллин, 2001. С. 398—399.)

[Лесков 1872] — Лесков Н.С. Законные вреды // Русский мир. 1872. № 313.30 нояб.

( Лесков Н.С. Законные вреды // Русский мир. 1872. № 313. 30 ноя.

[Лесков 1885] — Лесков Н.С. Подмен виновных: Случай из остзейской юрисдикции // Исторический вестник. 1885. № 2. С. 327—340.

( Лесков Н.С. Подмен виновных: Случай из остзейской юрисдикции // Исторический вестник. 1885. № 2. С. 327—340.)

[Лесков 1936] — Лесков Н. Час воли Божией. Петсери, 1936.

( Лесков Н. Час воли Божией. Пецери, 1936.)

[Лесков 1938] — Лесков Н. Зверь. Петсери, 1938.

( Лесков Н. Зверь. Пецери, 1938.)

[Лесков А. 1984] — Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным качеством и памятям: В 2 т. Т. 1. М., 1984.

( Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным запискам и памяти: В 2-х т. Т. 1. Москва, 1984.)

[Лесков 1998] — Лесков Н.С. Полн. собр. соч .: В 30 т. Т. 2. М., 1998.

(Лесков Н.С. Полн. Собр. Соч .: В 30 т. Т. 2. Москва, 1998.)

[Лесков 2010] — Лесков Н.С. Иродова работа: русские картины, наблюдения, опыты и заметки: историко-публицистические очерки по прибалтийскому вопросу / Сост., Вступ. ст., коммент. А.П. Дмитриева. СПб., 2010.

( Лесков Н.С. Иродова работа: русские картины, наблюдения, опыты и заметки: историко-публицистические очки по Прибалтийскому вопросу / Под ред.Дмитриева А.П. Санкт-Петербург, 2010.)

[Лесков 2012] — Лесков Н.С. Полное собр. соч .: В 30 т. Т. 11. М., 2012.

( Лесков Н.С. Полн. Соб. Соч .: В 30 тт. Т. 11. Москва, 2012.)

[Меймре 2012] — Меймре А. Лесков на «чухонской» земле // Балтийский архив: русская культура в Прибалтике. Т. 12. Таллин, 2012. С. 86–95.

( Меймре А. Лесков на «чухонской» земле // Балтийский архив: русская культура в Прибалтике.Vol. 12. Таллин, 2012. С. 86–95.

[Никифоров-Волгин 1934] — Н.В. [ В.А. Никифоров-Волгин ]. Н.С. Лесков о Мерекюле // Вести дня. 1934. № 166. 19 июля.

( Н.В. [ В.А. Никифоров-Волгин ]. Н.С. Лесков о Мерекюле // Вести дня. 1934. № 166. 19 июля.)

[Николаев 2015] — Николаев Д. От Толстого до Лескова: памятные «писательские» даты в российском зарубежье в 1-й половине 1920-х годов // Культура русской диаспоры: знаки и символы эмиграции.М., 2015. С. 8–29.

( Николаев Д. От Толстого до Лескова: памятные «писательские» данные в русском зарубежье в Ий половине 1920-х годов // Культура русской диаспоры: знаки и символы жемиграции. Москва, 2015. P. 8–29.)

[Нольде А. 1914] — Нольде А.Э. Очерки по истории кодификации местного законодательства при графе Сперанском. Вып. 2. Кодификационное право прибалтийских губерний. СПб., 1914.

( Нольде А.Je. Очки по истории кодирования местного гражданского законодательства при графе Сперанском. Проблема. 2. Кодовое право прибалтийских губ. Санкт-Петербург, 1914.)

[Нольде Б. 1911] — Нольде Б.Э. Очерки русского государственного права. СПб., 1911.

( Нольде Б.Е. Очки русского государственного права. Санкт-Петербург, 1911.)

[Album Academicum 1889] — Альбом Academicum der Kaiserlichen Universität Dorpat / Hrsg.фон А. Хассельблатт, Г. Отто. Дерпт, 1889.

[DBL 1970] — Deutschbaltisches biographisches Lexikon 1710–1960. Кюльн; Wien, 1970.

[Meimre 2011] — Meimre A. Николай Лесков Eesti kuurortides ja kuurortidest // Haapsalu kuurort 185 — Haapsalu resort 185. Haapsalu, 2011. Lk. 57—70.

[Тургенев 1868] — Тургенев И. Раух: Роман. Митау, 1868.

Архивные источники / Архив

Эстонский национальный архив, Тарту / Национальный архив Эстонии, Тарту.

Фонд EAA.30. «Эстляндское губернское правление» / «Губернское правление Эстляндии».

EAA.30.7.2770. Дело о назначении пенсии бывш. приставу Ревельской городской полиции А. И. Градецкому и его вдове.

EAA.30.9.3162. Дело о помещении в дом умалишенных подполковника А. Верцинского.

EAA.30.10.4852. Дело Эстляндского губернского правления о производстве расследования обстоятельства столкновения в Екатеринентальском салоне г. Ревеля между писателем Н.С. Лесковым и студентом Дерптского университета К. Винк-
лером, гимназистом В. Геппенером и чиновником А. Мейером (28.07.1870—21.02.1874).

EAA.30.13.192. Градецкий, Август Иванович, участковый пристав Ревельской городской полиции. 1886.

EAA.30.13.226. Добров, Алексей Иванович, помощник делопроизводителя губернского правления.

EAA.30.13.808. Фрезе, Александр Фомич, делопроизводитель Эстляндского губернского правления.

Фонд EAA.178. «Эстляндская казенная палата» / «Государственная палата Эстонии».

EAA.178.1.2759. Мейер Александр, сверхштатный чиновник.

Фонд EAA.138. «Комиссариус-фисци» / «Commissarius fisci».

EAA.138.1.455. Akten in der offiziellen Sache wide den Gouvernementssekretär Nicolai Leskow wegen Beleidigung des Stadtteilsaufsehers Hradetzky bei Erfüllung seiner Arbeitspflicht und Ungehorsams gegen eines Verfügung der Gouvernementsregierung870– (21.11.02.1874).

Фонд EAA.402. «Императорский Тартуский / Дерптский университет» / «Императорский Тартуский университет / Дерпт».

EAA.402.2.6233. Фрезе Александр.

EAA.402.2.16535. Мейер, Александр Леопольд.

EAA.402.2.10211. Хеппенер Вольдемар Александр.

EAA.402.2.10212. Хеппенер Вольдемар Александр.

EAA.402.2.27458. Винклер Константин Александр.

EAA.402.2.27459. Винклер Константин Александр.

EAA.402.3.325. Винклер Константин.

EAA.402.7.89. Verzeichnis der immatrikulierten Studenten. Matrikeln Nr. 5289—10512.

Фонд EAA.858. «Эстляндский оберландгерихт» / «Верховный окружной суд Эстляндии».

EAA.858.1.6558. Действует в официальном офисе Sachen des Commissarius Fisci, в более широком смысле, в правительстве Николая Лескова wegen tätlichen verbaler Injurirung des Statteilsaufsehers Band I (25.11.1870–21.02.1874).

EAA.858.1.6559.Akte in offiziellen Sachen des Commissarius Fisci wide den dimittierten Gouvernementssekretär Nikolai Lescow wegen tätlichen verbaler Injurirung des Statteilsaufsehers. Группа II (25.11.1870—21.02.1874).

Фонд EAA.4015. «Семья Змигродских» / «Семья Змигродских».

EAA. 4015.1.7. Бесчинство студентов Юрьевского университета перед квартирою приват-доцента доктора Валькера 16-го сентября 1869 года.

Отдел рукописей Российской национальной библиотеки Отдел рукописей Российской национальной библиотеки.

Фонд 208. Архив Головнина А.В. / Головнин А.В.

ОР РНБ. Ф. 208. Оп. 1. Д. 100.

[1] В Эстонии в 1930-е годы вышли изданными рассказами «Час воли божьей» и «Зверь» с иллюстрациями художницы Н.М. Шишаевой. В памятные годы (столетие со дня рождения и годовщины со дня смерти) повсеместно проводились собрания в культурно-просветительских обществах в Тарту, Нарве, в Печорском крае в деревнях с русским населением, посвященными творчеству и писателя, «литературные суды» над героями рассказов « На краю света »,« Владычный суд »,« Час воли божьей », ставилась пьеса« Расточитель »[Лесков 1936; 1938; Николаев 2015: 8—29].

[2] Не претендуя на полноту обзора, укажем на наиболее близкие к теме нашей работы В.А. Никифорова-Волгина, С.Г. Исакова, Аурики Меймре и А.П. Дмитриева [см .: Никифоров-Волгин 1934; Вести дня 1940; Исаков 1981: 3; 2001: 398–399; Лесков 2010: 5–50; Меймре 2011: 57–70; Меймре 2012: 86—95]).

[3] Добров Алексей Иванович (1843 -?) — сын священника. Выпускник Московского университета, с января 1870 года помощник делопроизводителя Ревельского губернского правления [EAA. 30.13.226]. Здесь и далее шифры национального архива Эстонии (Тарту) приводятся с аббревиатурой ЕАА и через точки — номера фонда, описи и дела). В августе 1870 года покинул Эстляндию, по-видимому, из-за рассматриваемого в настоящей статье инцидента.

[4] Винклер Константин Юлиусович (Винклер Константин Георг, 1848—1900) — сын доктора медицины. Учился в Дерптском университете на медицинском факультете с 1867 года. За участие 16 сентября 1869 года в студенческом «кошачьем концерте» возле дома приват-доцента К.Валкера университетский суд 27 сентября включил его в число виновных «в шуме и совершении насилия» и приговорил к исключению из университета [EAA.4015.1.7. Л. 30–33]. Винклер восстановился в августе 1870 года и продолжил учебу, причем перешел на ботаническое отделение естественного факультета. Окончил университет в 1874 году со степенью кандидата. Стал известным ботаником, работал помощником директора Ботанического сада в Дерпте, старшим консерватором. Недолго служил ботаником в Императорском ботаническом саду в Петербурге (1897—1899) [EAA. 402.7.89, № 8226; EAA.402.2.27458; EAA.402.2.27459; EAA.402.3.325; DBL 1970. Л. 870].

[5] Мейер Александр Леопольд (Мейер Александр Леопольд, 1843 -?) — сын чиновника. В 1861 году окончил Ревельскую городскую гимназию, изучал в Дерпте медицину и камеральные науки. С 1869 по 1872 год был секретарем Эстляндской казенной палаты. В декабре 1870 года был получен 1-й классный чин, но в Петербурге повод не дать его, по-предположительно, из-за инцидента в салоне Катериненталя. Этот чин получил лишь в начале 1872 года после перехода в Эстляндскую контрольную палату, где до 1877 года служил помощником ревизора, стал секретарем Эстляндской контрольной палаты [Album Academicum 1889: 543; EAA.402.2.16535; EAA.178.1.2759].

[6] Геппенер Вольдемар (Гёппенер, Гепнер, Хёппенер Вольдемар Александр (1851 -?) — из старинного бюргерского рода. Ревельскую гимназию, изучал право в Дерптском университете в 1871—1880, годы — позднее — адвокат в Ревеле [EAA.402.2. 10211; EAA.402.2.10212].

[7] Градецкий Август Иванович (1833–1912) — с 1863 года квартальный надзиратель, затем участковый пристав Ревельской городской полиции [EAA.30.7.2770. Л. 17, 17 об., 19—26, 31; EAA.30.13.192. Л. 1–4]. Его фамилию в архивных делах писали по-разному: Храдецкий, Городецкий, Hradezki, Hradetzky; в цитатах из дел в написании его фамилии сохраняется вариант оригинала.

[8] Здесь А.Н. Лесков иронизирует над переводом секретаря оберландгерихта. В тексте задачи от 5 марта 1871 года, присланной из Ревеля, говорилось, «что обвиняемое обязанность обеспечивать свои права в этом будущем, так и во всех будущих сроках или лично,» присяжного поверенного оберландгерихта, во избежание законных вредов (курсив мой.- Т.Ш. ) », т. е. без ущерба законам [EAA.858.1.6558. Л. 14].

[9] Эстляндский оберландгерихт являлся судом первой инстанции для рассмотрения гражданских и уголовных дел дворян, духовенства и чиновников, а также апелляционным судом для уездных судов и городских магистратов (за исключением Ревеля) и последней инстанцией для местных крестьянских судов. В Национальном архиве Эстонии в Тарту два тома «лесковского дела» хранятся в отделе уголовных дел первой инстанции [EAA.858.1.6558. Л. 1—151; EAA.858.1.6559. Л. 152–312].

[10] Вероятно, в архиве Сената есть и более поздние документы, но сведений о них у нас нет. Поэтому дальнейшие этапы этого процесса восстанавливаются на основе архива оберландгерихта.

[11] В деле оберландгерихта сохранились доверенность Лескова Измайлову и выписка из протокола заседания. В фонде комиссариуса-фисци имеются ответы Лескова на обвинительные области оберландгерихта, составленные им совместно с Измайловым 22 марта 1873 года и переведенные на немецкий язык [EAA.858.1.6558. Л. 88—88 об .; EAA.138.1.455. Л. 18—25 об .; 26–33].

[12] Дело Эстляндского губернского правления о производстве расследования обстоятельства столкновения в катеринентальском салоне г. Ревеля между писателем Н.С. Лесковым и студентом Дерптского университета К. Винклером, гимназистом В. Геппенером и чиновником А. Мейером (28.07.1870—21.02.1874) из трех частей: 1) копии документов (на немецком языке) о расследовании инцидента в катеринентальском салоне 22—23 июля 1870 года и решение оберландгерихта 21 февраля 1874 года; 2) собственное дело канцелярии губернского правления по письму Лескова от 26 июля 1870 года; 3) следственное дело комиссариуса-фисци с ноября 1870 года.

[13] Должность эстляндского комиссариуса-фисци была учреждена в 1630 году шведским королем Густавом-Адольфом для надзора за казенным имуществом. В дальнейшие его функции менялись. С 1797 по 1886 год он подчинялся непосредственно губернскому прокурору, исполняя обязанности следователя прокуратуры. В его функции входило составление обвинительного заключения по гражданским и криминальным делам. Дело Лескова он принял в ноябре 1870 года на основании постановления губернского прокурора согласованного с губернатором.Оно попало в число уголовных расследований, как имели место побои, оскорбление полицейского чина при исполнении служебных обязанностей и «ослушание распоряжению губернского правления» [ЕАА. 138.1.445. Л. 1–69].

[14] Поводомило объявление 25 июля Градецким Лескову о начале против него с Добровым административным делом в Ревельской управе благочиния, при этом с писателя была взята подписка о невыезде из города, для слушания судебного заседания он должен был явиться в управу 26 июля.Добров на это разбирательство пришел, а Лесков не явился и с помощью жандармского полковника перенаправил дело губернатору [EAA.30.10.4852. Л. 69–71].

[15] Михаил Тимофеевич Иконников (1833—1899) окончил Петербургскую духовную семинарию в 1855 году. С 1862 года служил священником в Вейсенштейне (ныне Пайда) под Ревелем, затем был перемещен в Ревельский Преображенский храм, с 1885-го до смерти — священник Николаевской церкви в Ревеле; протоиерей (1893 г.). Автор книги «Православная церковь святителя и чудотворца Николая Мирликийского в Ревеле» (Ревель, 1889).

[16] Перевод романа «Дым» на немецкий язык вышел в Митаве (ныне латвийский город Елгава) за два года до инцидента и, вероятно, был широко известен в немецких интеллигентских кругах [Тургенев 1868].

[17] «Эти русские действительно свинская нация», «этот город должен как дым улетучиться» ( нем. ). Во втором предложении ошибся писарь или сам Лесков, поскольку тут вместо «Diese Stadt» (город) должно быть «Dieser Staat» (государство), иначе фраза не имеет смысла.В последующем случаеется, что на немецком языке Лесков не был силен и смысла документов на немецком языке, которые ему присылали позже, не понимал.

[18] сумасшедший ( нем. )

[19] бесчестный человек ( нем. )

[20] Лесков вспоминает здесь о событиях в Вейсенштейне 4 апреля 1867 года во время молебна за царя и парада батальона Островского пехотного полка во главе с майором А. Верцинским. Верцинский, будучи недоволен тем, что один из местных жителей, стоявший в наблюдателе за молебном, не снял головной убор его.Лесков посвятил это событие и расследование, произведенное местными, очерк, в котором резко критиковал «остзейское судопроизводство» за то, что оно осуществило «подмен виновных», пытаясь вызвать виновным не нарушителя, а восстановителя порядка [Лесков 1885: 327—340]. Сведения для очерка предоставил упоминавшийся выше священник М.Т. Иконников. В 1881 году Верцинский, уже помещен в лечебницу для умалишенных [EAA.30.9.3162].

[21] В то время обязанности ревельского полицмейстера исполнял подполковник В.Вольф (Вильгельм фон Вольф, 1812–1894).

[22] о науке ( нем. ).

[23] Возможно, имеются в виду передовая статья «Северной пчелы» (1862. № 143. 30 мая), в которой есть раздел «Мнения об А.И. Герцене (Искандере) и о речи, сказанной им в Вятке », и заметки <« Колокол »и« Русский вестник »> (Там же. № 212. 7 авг.) И <О заметке« Русского вестника »и о характере действий г . Герцена> (Там же. № 213. 8 авг) [Лесков 1998: 597—599, 667—673]. Атрибуция этих неподписанных статей принадлежит И.П. Видуэцкой [Видуэцкая 1963: 300—320; 1996: 787-853].

[24] Речь идет о передовой статье в «Северной пчеле» (1862. № 143. 30 мая). Сведения о внутренних делах. Валуев и министр народного просвещения А.В. Головнин. По крайней мере, по поводу другой неподписанной статьи Лескова Головнин докладывал Александру II: «На вопрос Вашего Императорского Величества долг всеподданнейше донести, что передовая статья в № 168 Северной Пчелы (за 24 июня 1862 года. — Т.Ш. ), отличающаяся благонамеренностью, написана отставным чиновником Лесковым <...> »[ОР РНБ. Ф. 208. Оп. 1. Д. 100. Л. 118].

[25] Александр II ознакомился с этой статьей и напротив пожеланий Лескова, чтобы полицейские команды «являлись на пожары для действующей помощи, а не для стояния», написал: «Не следовало пропускать, тем более что это ложь» (цит. По комментариям) к републикации статьи [Лесков 1998: 822]).

[26] По-видимому, здесь Лесков напоминает о брошюре «О раскольниках города Риги, преимущественно в к школам» (СПб., 1863 г.), напечатанной для служебного пользования в количестве 60 экземпляров; поездка Лескова в Псков и Ригу состоялась по поручению министра народного просвещения А.В. Головнина.

[27] На самом деле, приват-доцента.

[28] Федор Иванович Знаменский (1825–1875) — выпускник Петербургской духовной семинарии, настоятель Ревельского Преображенского собора и благочинный с 1868 года до смерти.

[29] Карл Христиан Ширрен (Карл Кристиан Герхард Ширрен, 1826–1910) — профессор географии и статистики Дерптского университета (1863—1869), один из инициаторов полемики об особом статусе Прибалтики в русской и прибалтийской, ректор университета в К [DBL 1970: 680]. Вольдемар Бок (Вольдемар Бернхард Георг Генрих Бок, 1816–1903) — юрист, политик, публицист. В 1864 году представлял интересы лифляндского дворянства в центральной юстиц-комиссии Петербурга [DBL 1970. Л. 80].

[30] Понятно, что в правовом отношении оба эти священника не могли быть признаны свидетелями происшествия, равно как и Добров, не видевший финала всей сцены. Двумя днями ранее Лесков взял у о. Икона расписку следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, священный <енник> Ревельской Александро-Невской кладбищенской церкви Михайла Иконников, даю эту расписку в том, что если бы кому из ревельских властей и учреждений нужно было присутствие здесь литератора губернского секретаря Николая Семеновича Лескова, то я обязываюсь указать адрес г.Лескова и ручаюсь, что он, по касающейся его надобности, явится »[EAA.30.10.4852. Л. 79]. Лесков, дважды не явившись по вызовам губернского правления, подвел своего поручителя.

[31] Можно предположить, что Лесков писал эту записку спонтанно, поэтому всегда выражается ясно и в соответствии с исходным текстом. В частности, этот эпизод с поднятием палки: в первом случае он писал, что просил своих обидчиков подать ему палку, а здесь он якобы сам пытался ее поднять. Эти нестыковки, не только в показаниях других участников ссоры, но и в текстах самого Лескова, создают множество вопросов у Траустеля и других участников расследования, дав повод сомневаться в правдивости.

[32] студенческий «кошачий концерт» представлен как «демонстрация против правительственных лиц». Это заявление Лескова, как и его намеки, что оскорблен и император, повредили Лескову, дав основание для встречного иска с обвинением «в лживом доносе и клевете». В совместном губернском правлении от 10 сентября, где обсуждался иск Мейера, Винклера и Геппенера от 18 августа, он по предложению губернатора Галкина-Враского отклонен. Однако 17 октября Винклер и Мейер подали новый иск против Лескова, отказавшись давать показания Траустелю.В дальнейшем их дело в оберландгерихте вел опытный адвокат А. Плошкус, который не упустил противоречий и неточностей в записках Лескова [EAA. 30.10.4852. Л. 111—111 об., 121].

[33] Здесь опять отсылка к вейсенштейнскому делу, см. примеч. 20.

[34] В справке доктора Э.Ф. Термена от 25 августа 1870 года говорилось, что Лесков страдает «кровяным поносом, от геморроя происходящего <...> пользуется мною и в настоящее время не может выехать из города» [EAA.30.10.4852. Л. 95].

[35] О каком деле идет речь, нам установить не удалось.

[36] Калька с немецкого выражения «unter der Hand» — тайно, втайне; в устной русской традиции — «под рукой».

[37] По-видимому, здесь имеются в виду словесные оскорбления и шум среди ночи.

[38] В особом мнении советника Н.А. Ольхина от 4 ноября 1870 года говорилось, что он находит «отдачу г. Лескова под суд за оскорбление чиновника при исполнении служебных обязанностей словом и делом в время преждевременным ».Полагая, что должного дознания по оскорблению Градецкого не проведено, Ольхин указывал, что показания последнего в правлении и его записка от 24 июля друг с другом не сходятся, а Лесков как обвиняемый допрошен не был. Показания всех действующих лиц «крайне сбивчивы и разноречивы». Но, поскольку Лесков без разрешения губернского правления выехал в Киев, то следует его разыскать, «произвести дознание и ежели основание, предать суду» [EAA.30.10.4852. Л. 124–125].

[39] Александр Фрезе (1804 — после 1889) окончил юридический факультет Дерптского университета в 1834 году и служил на разных должностях в Эстляндском губернском правлении.С 1866 года — комиссариус-фисци [EAA.402.2.6233; EAA.30.13.808; Альбом Academicum 1889. Л. 126].

«Самый русский из наших писателей» (к 185-летию Н.С.Лескова)

В честь юбилейной даты со дня рождения известного русского писателя Н.С.Лескова сотрудников библиотеки №37 им.В.А.Добркова посетили шестиклассники школы №73.

Вначале, как водится, поговорили о том, какие произведения писателя ребята знают и читали.Потом вспоминали вместе, что еще написал Лесков. Кроме «Левши», это: «Тупейный художник», «Человек на часах», «Леди Макбет Мценского уезда», романы «Соборяне», «На ножах»…

Затем с помощью презентации познакомились с биографией писателя. С юности у Лескова пробудился горячий интерес к Герцену, к великому поэту Украины Тарасу Шевченко, к украинской культуре; он увлекся старинной живописью и архитектурой Киева, став в дальнейшем знатоком древнего русского искусства. При этом, по делам фирмы, в которой он служил, отправлялся в «странствования по России», что также способствовало его знакомству с языком и бытом разных областей страны.«… Это самые лучшие годы моей жизни, когда я много видел и писал легко», — позже вспоминал Н.С.Лесков.

Писательская карьера Н.С.Лескова началась в 1863 году, когда появились его первые повести; тогда же в журнале «Библиотека для чтения» начал публиковаться роман «Некуда». В этом же журнале в 1863 году печатаются его повести: «Житие одной бабы», «Леди Макбет Мценского уезда». В 1870 году вышел в публикацию роман «На ножах».

Какал Горький «… после публикации злого романа« На ножах »литературное творчество Лескова сразу становится яркой живописью или, скорее, иконописью, — он начинает создавать для России иконостас ее святых и праведников». Основными героями произведений Лескова представителей русского духовенства, отчасти — поместного дворянства. В 1872 году в «Русском вестнике» печатается его роман «Соборяне».

«Я… думаю, я знаю русского человека в самую его глубь, и не ставлю себе ни в какую заслугу.

Николай Семенович Лесков был истинно русским писателем; в каждом из его произведений мы это, несомненно, видим.

«Черты народной красоты …» Образы Н.С. Лескова в воплощении Ильи Глазунова

Представленная вниманию зрителя выставка в иллюстрации Ильи Глазунова удивительный мир народной Руси, созданный самобытным русским писателем Николаем Семеновичем Лесковым (1831-1895).Яркая образность, виртуозное владение живым разговорным языком и поэзия народного фольклора возвели творчество Лескова в золотой фонд классической литературы. Своими повестями и рассказами писатель утверждал подлинную народность в русской литературе. Жизнь простых людей на страницах произведений Лескова отражает само бытие народного духа. Вера как главная опора, терпимость, желание служить полезным пользе, доходящее до самопожертвования, мечта о справедливости и красоте — вот незыблемые нравственные ценности его героев.

В 1973 году Илья Глазунов создал графический цикл к рассказам и повестям Лескова для собрания сочинений в шести томах, вышедшего в «Библиотеке« Огонька ». Будучи большим знатоком и ценителем русской классической литературы, художник всегда принимался иллюстрировать произведения лишь наиболее близких ему по духу и мировоззрению писателей. Осмысление Лесковым национальным исторического пути, большой к жизненному укладу простого крестьянина и глубокий патриотизм его героев, безусловно, соглас взглядам Ильи Глазунова.Результат работы над книжным оформлением в очередной раз превзошел привычное понятие изображения. Глубина психологических характеристик и мастерство исполнения сделали графические листы самоценными художественными произведениями. Пейзажи русского простора, воссоздающие атмосферу прозы писателя, сюжетные сцены и прежде всего, портретные образы персонажей совершенное искусство исторического костюма и интерьера, ярко обрисовывают характеры, типичные для народа, сословия, времени.Авторские оригиналы этих иллюстраций разошлись по частным и музейным собраниям.

В экспозицию данной выставки вошла 21 иллюстрация из фондов Картинной галереи Ильи Глазунова, Пензенской картинной галереи им. К.А.Савицкого и Российской национальной библиотеки Санкт-Петербурга. Это лишь часть графических работ художника к произведениям Лескова, но и они дают исчерпывающее представление о своем писобразии прочувствования и воплощения Ильей Глазуновым образователя.

В своих иллюстрациях художник не просто максимально приблизился к литературному первоисточнику, глубоко прочувствовал духовный мир героев Николая Лескова.По точности и богатству передачи характеров и поэтики, эмоциональной насыщенности данный цикл без сомнения относится к лучшим образцам отечественной иллюстрации.

Одна из самых мрачных повестей Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» (1865), раскрывает тему умопомрачительной страсти, толкающей на преступление, и неизбежного возмездия. Невинной жертвой становится мальчик Федя, чистый и печальный облик которого появляется в одной из представленных на выставке работ. Художник вновь обращается к теме страдания детей как меры жестокости мира, глубоко разработанная им в х произведениях Ф.М. Достоевского. Портрет Феди — символ полного социально-философского смысла, напоминающий о явлениях действительности, которому нет оправдания. Илья Глазунов, раскрывая драму произведения, акцентирует внимание не на сюжетном действии, а на внутреннем содержании героев, особенно привлекают его натуры-стихии, сильные и горящие. Острую психологическую трактовку получает в иллюстрациих главная героиня этого произведения, купеческая жена Катерина Измайлова — женщина решительная и страстная, идущая до предела в своих чувствах, которую не пугает никакое противодействие, даже каторга.

Напротив, особенно светлым и радостным настроением выделяется среди прочих иллюстраций «В пути» к рассказу «Запечатленный ангел» (1872 г.), повествующему о чуде, приведенном раскольничью общину к единению с православием. Обращаясь к произведению созвучному древнерусским сказаниям о чудотворных иконах, художник опускает все бытовые подробности приключений героев, оставляя зрителю главное — ощущение силы и непобедимости людей, объединенных верой и устремленных к светлому идеалу.

Образ мастерового, главного героя повести «Левша» (или «Сказа о тульском косом левше и о стальной блохе») в интерпретации Глазунова предстает в атмосфере глубокого драматического состояния.Художник в портрете народного умельца передает и мысль о драгоценности творческого дара, и предчувствие его трагической судьбы. Национально-патриотическая тема, поднятая Лесковым в этом произведении, достигает апогея в финальном эпизоде ​​последних минут жизни Левши, который и, умирая, идет только об одном: как довести до царя, что ружья нельзя чистить кирпичом, «а то храни бог войны, они. стрелять не годятся ».

Воспевая народный творческий гений, Лесков никогда не идеализировал мир простых людей, отмечая их заблуждения и пустословие.Показательным в этом смысле является рассказ «Пугало» (1885), показывающий слухи которого и крестьянская молва главного колдуном и разбойником. Все предубеждения о леснике Селиване рассеялись, когда раскрыл людям честность натуры этого добрейшего «пугала». В иллюстрации Ильи Глазунова Селиван — лесной дух, диковатый и нелюдимый, но несомненно притягательный, где о скрытом величии души персонажа скажет зрителю взгляд чистых голубых глаз.

Колоритное и могучее воплощение национальный характер получил в образе Ивана Северьяныча Флягина, героя произведения «Очарованный странник» (1873).Лесков дал красочную характеристику своего персонажу: «… он был в полном смысле слова богатырь, и притом типичный, простодушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца». Жизненный путь Ивана Флягина без преувеличения можно назвать символом физической и нравственной стойкости русского народа среди выпадающих на его долю испытаний судьбы.