Тихий дон 5 часть: М.А.Шолохов. Тихий Дон. Книга 2, часть 5, главы 1-8

М.А.Шолохов. Тихий Дон. Книга 2, часть 5, главы 1-8

КНИГА ВТОРАЯ.[2]
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I

Глубокой осенью 1917 года стали возвращаться с фронта казаки. Пришел постаревший Христоня с тремя казаками, служившими с ним в 52-м полку. Вернулись уволенные по чистой, по-прежнему голощекий Аникушка, батарейцы Томилин Иван и Яков Подкова, за ними — Мартин Шамиль, Иван Алексеевич, Захар Королев, нескладно длинный Борщев; в декабре неожиданно заявился Митька Коршунов, спустя неделю — целая партия казаков, бывших в 12-м полку: Мишка Кошевой, Прохор Зыков, сын старика Кашулина — Андрей Кашулин, Епифан Максаев, Синилин Егор.

На красивейшем буланом коне, взятом у австрийского офицера, приехал прямо из Воронежа отбившийся от своего полка калмыковатый Федот Бодовсков и после долго рассказывал, как пробирался он через взбаламученные революцией деревни Воронежской губернии и уходил из-под носа красногвардейских отрядов, полагаясь на резвость своего коня.

Следом за ним явились уже из Каменской бежавшие из обольшевиченного 27-го полка Меркулов, Петро Мелехов и Николай Кошевой.

Они-то и принесли в хутор известие, что Григорий Мелехов, служивший в последнее время во 2-м запасном полку, подался на сторону большевиков, остался в Каменской. Там же, в 27-м полку, прижился бесшабашный в прошлом — конокрад Максимка Грязнов, привлеченный к большевикам новизною наступивших смутных времен и возможностями привольно пожить. Говорили про Максимку, что обзавелся он конем невиданной уродливости и столь же невиданной лютой резвости; говорили, что у Максимкина коня через всю спину протянулся природный серебряной шерсти ремень, а сам конь невысок, но длинен и масти прямо-таки бычино-красной. Про Григория мало говорили, — не хотели говорить, зная, что разбились у него с хуторными пути, а сойдутся ли вновь — не видно.

Курени[3], куда вернулись казаки хозяевами или жданными гостями, полнились радостью. Радость-то эта резче, безжалостней подчеркивала глухую прижившуюся тоску тех, кто навсегда потерял родных и близких. Многих недосчитывались казаков, — растеряли их на полях Галиции, Буковины, Восточной Пруссии, Прикарпатья, Румынии, трупами легли они и истлели под орудийную панихиду, и теперь позаросли бурьяном высокие холмы братских могил, придавило их дождями, позамело сыпучим снегом.

И сколько ни будут простоволосые казачки выбегать на проулки и глядеть из-под ладоней, — не дождаться милых сердцу! Сколько ни будет из опухших и выцветших глаз ручьиться слез, — не замыть тоски! Сколько ни голосить в дни годовщины и поминок, — не донесет восточный ветер криков их до Галиции и Восточной Пруссии, до осевших холмиков братских могил!..

Травой зарастают могилы, — давностью зарастает боль. Ветер зализал следы ушедших, — время залижет и кровяную боль и память тех, кто не дождался родимых и не дождется, потому что коротка человеческая жизнь и не много всем нам суждено истоптать травы…

Билась головой о жесткую землю жена Прохора Шамиля, грызла земляной пол зубами, наглядевшись, как ласкает вернувшийся брат покойного мужа, Мартин Шамиль, свою беременную жену, нянчит детей и раздает им подарки. Билась баба и ползала в корчах по земле, а около в овечью кучу гуртились детишки, выли, глядя на мать захлебнувшимися в страхе глазами.

Рви, родимая, на себе ворот последней рубахи! Рви жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусай свои в кровь искусанные губы, ломай изуродованные работой руки и бейся на земле у порога пустого куреня! Нет у твоего куреня хозяина, нет у тебя мужа, у детишек твоих — отца, и помни, что никто не приласкает ни тебя, ни твоих сирот, никто не избавит тебя от непосильной работы и нищеты, никто не прижмет к груди твою голову ночью, когда упадешь ты, раздавленная усталью, и никто не скажет тебе, как когда-то говорил он: «Не горюй, Аниська! Проживем!» Не будет у тебя мужа, потому что высушили и издурнили тебя работа, нужда, дети; не будет у твоих полуголых, сопливых детей отца; сама будешь пахать, боронить, задыхаясь от непосильного напряжения, скидывать с косилки, метать на воз, поднимать на тройчатках тяжелые вороха пшеницы и чувствовать, как рвется что-то внизу живота, а потом будешь корчиться, накрывшись лохунами, и исходить кровью.

Перебирая старое бельишко Алексея Бешняка, плакала мать, точила горькие скупые слезы, принюхивалась, но лишь последняя рубаха, привезенная Мишкой Кошевым, таила в складках запах сыновьего пота, и, припадая к ней головой, качалась старуха, жалостно причитала, узорила клейменую бязевую грязную рубаху слезами.

Осиротели семьи Маныцкова, Афоньки Озерова, Евлантия Калинина, Лиховидова, Ермакова и других казаков.

Лишь по одному Степану Астахову никто не плакал — некому было. Пустовал его забитый дом, полуразрушенный и мрачный даже в летнюю пору. Аксинья жила в Ягодном, попрежнему в хуторе о ней слышали мало, а она в хутор не заглядывала, — не тянуло, знать.

Казаки верховых станиц Донецкого округа шли домой земляческими валками. В хутора Вешенской станицы в декабре почти полностью вернулись фронтовики.

Через хутор Татарский день и ночь тянулись конные, человек по десять — сорок, направляясь на левую сторону Дона.

— Откуда, служивые? — выходя, спрашивали старики.

— С Черной речки.

— С Зимовной.

— С Дубровки.

— С Решетовского.

— Дударевские.

— Гороховские.

— Алимовские, — звучали ответы.

— Навоевались, что ль? — ехидно пытали старики.

Иные фронтовики, совестливые и смирные, улыбались:

— Хватит, отцы! Навоевались.

— Нуждишки приняли, гребемся домой.

А те, которые поотчаянней, позлей, матерно ругались, советовали:

— Пойди-ка ты, старый, потрепи хвост!

— Чего допытываешься? Какого тебе надо?

— Вас тут много, шептунов!

В конце зимы под Новочеркасском уже завязывались зачатки гражданской войны, а в верховьях Дона, в хуторах и станицах, кладбищенская покоилась тишина. В куренях лишь шла скрытая, иногда прорывавшаяся наружу семейная междоусобица: старики не ладили с фронтовиками.

О войне, закипавшей под стольным градом Области Войска Донского, знали лишь понаслышке; смутно разбираясь в возникавших политических течениях, выжидали событий, прислушивались.

До января и на хуторе Татарском жили тихо. Вернувшиеся с фронта казаки отдыхали возле жен, отъедались, не чуяли, что у порогов куреней караулят их горшие беды и тяготы, чем те, которые приходилось переносить на пережитой войне.

II

Мелехов Григорий в январе 1917 года был произведен за боевые отличия в хорунжии, назначен во 2-й запасный полк взводным офицером.

В сентябре он, после того как перенес воспаление легких, получил отпуск; прожил дома полтора месяца, оправился после болезни, прошел окружную врачебную комиссию и вновь был послан в полк. После Октябрьского переворота получил назначение на должность командира сотни. К этому времени можно приурочить и тот перелом в его настроениях, который произошел с ним вследствие происходивших вокруг событий и отчасти под влиянием знакомства с одним из офицеров полка — сотником Ефимом Извариным.

С Извариным Григорий познакомился в первый день приезда из отпуска, после постоянно сталкивался с ним на службе и вне службы и незаметно для самого себя подпадал под его влияние.

Ефим Изварин был сыном зажиточного казака Гундоровской станицы, образование получил в Новочеркасском юнкерском училище, по окончании его отправился на фронт в 10-й Донской казачий полк, прослужил в нем около года, получил, как он говаривал, «офицерский георгий на грудь и четырнадцать осколков ручной гранаты во все подобающие и неподобающие места» и попал для завершения недолгой своей служебной карьеры во 2-й запасный.

Человек недюжинных способностей, несомненно одаренный, образованный значительно выше той нормы, которой обычно не перерастало казачье офицерство, Изварин был заядлым казаком-автономистом.[4] Февральская революция встряхнула его, дала возможность развернуться, и он, связавшись с казачьими кругами самостийного толка, умело повел агитацию за полную автономию Области Войска Донского, за установление того порядка правления, который существовал на Дону еще до порабощения казачества самодержавием. Он превосходно знал историю, носил горячую голову, умом был ясен и трезв; покоряюще красиво рисовал будущую привольную жизнь на родимом Дону — когда править будет державный Круг, когда не будет в пределах области ни одного русака и казачество, имея на своих правительственных границах пограничные посты, будет как с равными, не ломая шапок, говорить с Украиной и Великороссией и вести с ними торговлю и мену.

Кружил Изварин головы простодушным казакам и малообразованному офицерству. Под его влияние подпал и Григорий. Вначале происходили у них горячие споры, но полуграмотный Григорий был безоружен по сравнению со своим противником, и Изварин легко разбивал его в словесных боях. Спорили обычно где-либо в углу казармы, причем сочувствие слушателей клонилось всегда на сторону Изварина. Он импонировал казакам своими рассуждениями, вычерчивая картины будущей независимой жизни, — трогал наиболее сокровенное, лелеемое большей частью зажиточного низового казачества.

— Как же мы без России будем жить, ежели у нас, окромя пшеницы, ничего нету? — спрашивал Григорий.

Изварин терпеливо разъяснял:

— Я не мыслю самостоятельного и обособленного существования одной Донской области. На основах федерации, то есть объединения, мы будем жить совместно с Кубанью, Тереком и горцами Кавказа. Кавказ богат минералами, там мы найдем все.

— А каменный уголь?

— У нас под рукой Донецкий бассейн.

— Но ить он принадлежит России!

— Кому он принадлежит и на чьей территории находится — это еще вопрос спорный. Но даже в том случае, если Донецкий бассейн отойдет России, мы очень мало теряем. Наш федеративный союз будет базироваться не на промышленности. По характеру мы — край аграрный, а раз так, то для того, чтобы насытить нашу небольшую промышленность углем, мы будем закупать его в России. И не только уголь, но и многое другое нам придется покупать у России: лес, изделия металлической промышленности и прочее, а взамен будем снабжать их высокосортной пшеницей, нефтью.

— А какая нам выгода отделяться?

— Прямая. Прежде всего избавимся от политической опеки, восстановим свои уничтоженные русскими царями порядки, выселим всех пришлых иногородних. В течение десяти лет, путем ввоза из-за границы машин, так поднимем свое хозяйство, что обогатимся в десять раз. Земля эта — наша, кровью наших предков полита, костями их удобрена, а мы, покоренные Россией, защищали четыреста лет ее интересы и не думали о себе. У нас есть выходы к морю. У нас будет сильнейшая и боеспособнейшая армия, и не только Украина, но Россия не осмелится посягнуть на нашу независимость!

Среднего роста, статный, широкоплечий, Изварин был типичным казаком: желтоватые, цвета недозрелого овса, вьющиеся волосы, лицо смуглое, лоб покатый, белый, загар тронул только щеки и гранью лег на уровень белесых бровей. Говорил он высоким послушным тенором, в разговоре имел привычку остро ломать левую бровь и как-то по-своему поводить небольшим горбатым носом; от этого казалось, что он всегда к чему-то принюхивается. Энергическая походка, самоуверенность в осанке и в открытом взгляде карих глаз отличали его от остальных офицеров полка. Казаки относились к нему с явным уважением, пожалуй даже с бо́льшим, чем к командиру полка.

Изварин подолгу беседовал с Григорием, и тот, чувствуя, как вновь зыбится под его ногами недавно устойчивая почва, переживал, примерно, то же, что когда-то переживал в Москве, сойдясь в глазной лечебнице Снегирева с Гаранжой.

Вскоре после Октябрьского переворота у них с Извариным происходил следующий разговор.

Обуреваемый противоречиями, Григорий осторожно расспрашивал о большевиках:

— А вот скажи, Ефим Иваныч, большевики, по-твоему, как они — правильно али нет рассуждают?

Углом избочив бровь, смешливо морща нос, Изварин кхакал:

— Рассуждают? Кха-кха… Ты, милый мой, будто новорожденный… У большевиков своя программа, свои перспективы и чаяния. Большевики правы со своей точки зрения, а мы со своей. Партия большевиков, знаешь, как именуется? Нет? Ну, как же ты не знаешь? Российская социал-демократическая рабочая партия? Понял? Рабо-чая! Сейчас они заигрывают и с крестьянами и с казаками, но основное у них — рабочий класс. Ему они несут освобождение, крестьянству, — новое, быть может, худшее порабощение. В жизни не бывает так, чтобы всем равно жилось. Большевики возьмут верх — рабочим будет хорошо, остальным плохо. Монархия вернется, — помещикам и прочим будет хорошо, остальным плохо. Нам не нужно ни тех, ни других. Нам необходимо свое, и прежде всего избавление ото всех опекунов — будь то Корнилов, или Керенский, или Ленин. Обойдемся на своем поле и без этих фигур. Избавь, боже, от друзей, а с врагами мы сами управимся.

— Но большинство казаков за большевиков тянут… знаешь?

— Гриша, ты, дружок, пойми вот что — это основное: сейчас казаку и крестьянину с большевиками по пути. Знаешь почему?

— Ну?

— Потому… — Изварин крутил носом, округляя его, смеялся: — Потому, что большевики стоят за мир, за немедленный мир, а казакам война вот где сейчас сидит!

Он звонко шлепал себя по тугой смуглой шее и, выравнивая изумленно вздыбленную бровь, кричал:

— Потому казаки пахнут большевизмом и шагают с большевиками в ногу. Но-о-о, как толь-ко кон-чит-ся вой-на и большевики протянут к казачьим владениям руки, пути казачества и большевиков разойдутся! Это обосновано и исторически неизбежно. Между сегодняшним укладом казачьей жизни и социализмом — конечным завершением большевистской революции — непереходимая пропасть. ..

— Я говорю… — глухо бурчал Григорий, — что ничего я не понимаю… Мне трудно в этом разобраться… Блукаю я, как в метель в степи…

— Ты этим не отделаешься! Жизнь заставит разобраться, и не только заставит, но и силком толкнет тебя на какую-нибудь сторону.

Разговор этот происходил в последних числах октября. А в ноябре Григорий случайно столкнулся с другим казаком, сыгравшим в истории революции на Дону немалую роль, — столкнулся Григорий с Федором Подтелковым,[5] и после недолгих колебаний вновь перевесила в его душе прежняя правда.

В этот день изморосный дождь сеялся с полудня. Перед вечером прояснело, и Григорий решил пойти на квартиру к станичнику, подхорунжему 28-го полка Дроздову. Четверть часа спустя он уже вытирал о подстилку сапоги, стучался в дверь квартиры Дроздова. В комнате, заставленной тщедушными фикусами и потертой мебелью, кроме хозяина, сидел на складной офицерской койке, спиной к окну, здоровый, плотный казак с погонами вахмистра гвардейской батареи. Ссутулив спину, он широко расставил ноги в черных суконных шароварах, разложил на круглых широких коленях такие же широкие рыжеволосые руки. Гимнастерка туго облегала его бока, морщинилась подмышками, чуть не лопалась на широченной выпуклой груди. На скрип двери он повернул короткую полнокровную шею, холодно оглядел Григория и захоронил под припухлыми веками, в узких глазницах, прохладный свет зрачков.

— Обзнакомьтеся. Это, Гриша, почти сосед наш, усть-хоперский, Подтелков.

Григорий и Подтелков молча пожали друг другу руки. Садясь, Григорий улыбнулся хозяину:

— Я наследил тебе — не будешь ругать?

— Не, не бойсь. Хозяйка затрет… Чай будешь пить?

Хозяин мелкорослый, подвижной, как вьюн, щелкнул самовар обкуренным, охровым ногтем, посожалел:

— Холодный придется пить.

— Я не хочу. Не беспокойся.

Григорий предложил Подтелкову папиросу. Тот долго пытался ухватить белую, плотно вжатую в ряд трубочку своими крупными красными пальцами; багровея от смущения, досадливо сказал:

— Не ухвачу никак. .. Ишь ты, проклятая!

Он наконец-то выкатил на крышку портсигара папиросу, поднял на Григория прижмуренные в улыбке, от этого еще более узкие, глаза. Григорию понравилась его непринужденность, спросил:

— С каких хуторов?

— Я сам рожак с Крутовского, — охотно заговорил Подтелков. — Там произрастал, а жил последнее время в Усть-Калиновском. Крутовский-то вы знаете — слыхал, небось? Он тут почти рядом с Еланской гранью. Плешаковский хутор знаешь? Ну, а за ним выходит Матвеев, а рядом уж нашей станицы Тюковновский хутор, а дальше и наши хутора, с каких я родом: Верхний и Нижний Крутовский.

Все время в разговоре он называл Григория то на «ты», то на «вы», говорил свободно и раз даже, освоившись, тронул тяжелой рукой плечо Григория. На большом, чуть рябоватом выбритом лице его светлели заботливо закрученные усы, смоченные волосы были приглажены расческой, возле мелких ушей взбиты, с левой стороны чуть курчавились начесом. Он производил бы приятное впечатление, если бы не крупный приподнятый нос да глаза. На первый взгляд не было в них ничего необычного, но, присмотревшись, Григорий почти ощутил их свинцовую тяжесть. Меленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым упорством.

Григорий с любопытством присматривался к нему, отметил одну характерную черту: Подтелков почти не мигал, — разговаривая, он упирал в собеседника свой невеселый взгляд, говорил, переводя глаза с предмета на предмет, причем куценькие обожженные солнцем ресницы его все время были приспущены и недвижны. Изредка лишь он опускал пухлые веки и снова рывком поднимал их, нацеливаясь картечинами глаз, обегая ими все окружающее.

— Вот любопытно, братцы! — заговорил Григорий, обращаясь к хозяину и Подтелкову. — Кончится война — и по-новому заживем. На Украине Рада правит, у нас — Войсковой круг.

— Атаман Каледин, — вполголоса поправил Подтелков.

— Все равно. Какая разница?

— Разницы-то нету, — согласился Подтелков.

— России-матушке мы теперя низко кланялись, — продолжал Григорий пересказ речей Изварина, желая выведать, как отнесутся к этому Дроздов и этот здоровила из гвардейской батареи. — Своя власть, свои порядки. Хохлов с казачьей земли долой, протянем границы — и не подходи! Будем жить, как в старину наши прадеды жили. Я думаю, революция нам на руку. Ты как, Дроздов?

Хозяин заюлил улыбкой, резвыми телодвижениями.

— Конешно, лучше будет! Мужики нашу силу переняли, житья за ними нету. Чтой-то за черт — наказные атаманья все какие-то немцы: фон Таубе, да фон Граббе, да разные подобные! Земли все этим штаб-офицерам резали… Теперь хучь воздохнем.

— А Россия с этим помирится? — ни к кому не обращаясь, тихо спросил Подтелков.

— Небось, помирится, — уверил Григорий.

— И будет одно и то же… Тех же щей, да пожиже влей.

— Как это так?

— А точно так. — Подтелков проворней заворочал картечинами глаз, кинул лобовой грузный взгляд на Григория. — Так же над народом, какой трудящийся, будут атаманья измываться. Тянись перед всяким их благородием, а он тебя будет ссланивать по сусалам. Тоже… Прекрасная живуха… камень на шею — да с яру!

Григорий встал. Отмеряя по тесной горенке шаги, несколько раз касался расставленных колен Подтелкова; остановившись против него, спросил:

— А как же?

— До конца.

— До какого?

— Чтоб раз начали — значит борозди до последнего. Раз долой царя и контрреволюцию — надо стараться, чтоб власть к народу перешла. А это — басни, детишкам утеха. В старину прижали нас цари, и теперь не цари, так другие-прочие придавют, аж запишшим!..

— Как же, Подтелков, по-твоему?

И опять забегали, разыскивая простор в тесной горенке, тяжелые на подъем глаза-картечины.

— Народную власть… выборную. Под генеральскую лапу ляжешь — опять война, а нам это лишнее. Кабы такая власть кругом, по всему свету, установилась: чтоб народ не притесняли, не травили на войне! А то что ж?! Худые шаровары хучь наизнанку выверни — все одно те же дыры. — Гулко похлопав ладонями по коленям, Подтелков зло улыбнулся, раздел мелкие несчетно-плотные зубы. — Нам от старины подальше, а то в такую упряжку запрягут, что хуже царской обозначится.

— А править нами кто будет?

— Сами! — оживился Подтелков. — Заберем свою власть — вот и прави́ло. Лишь бы подпруги нам зараз чудок отпустили, а скинуть Калединых сумеемся!

Остановившись у запотевшего окна, Григорий долго глядел на улицу, на детишек, игравших в какую-то замысловатую игру, на мокрые крыши противоположных домов, на бледносерые ветви нагого осокоря[6] в палисаднике и не слышал, о чем спорили Дроздов с Подтелковым; мучительно старался разобраться в сумятице мыслей, продумать что-то, решить.

Минут десять стоял он, молча вычерчивая на стекле вензеля. За окном, над крышей низенького дома, предзимнее, увядшее тлело на закате солнце: словно ребром поставленное на ржавый гребень крыши, оно мокро багровело, казалось, что оно вот-вот сорвется, покатится по ту или эту сторону крыши. От городского сада, прибитые дождем, шершавые катились листья, и, налетая с Украины, с Луганска, гайдамачил над станицей час от часу крепчавший ветер.

III

Новочеркасск стал центром притяжения для всех бежавших от большевистской революции. Стекались в низовья Дона большие генералы, бывшие вершители судеб развалившейся русской армии, надеясь на опору реакционных донцов, мысля с этого плацдарма развернуть и повести наступление на Советскую Россию.

2 ноября в Новочеркасск прибыл в сопровождении ротмистра Шапрона генерал Алексеев. Переговорив с Калединым, он принялся за организацию добровольческих отрядов. Бежавшие с севера офицеры, юнкера, ударники, учащиеся, деклассированные элементы из солдатских частей, наиболее активные контрреволюционеры из казаков и просто люди, искавшие острых приключений и повышенных окладов, хотя бы и «керенками», — составили костяк будущей Добровольческой армии.

В последних числах ноября прибыли генералы Деникин, Лукомский, Марков, Эрдели. К этому времени отряды Алексеева уже насчитывали более тысячи штыков.

6 декабря в Новочеркасске появился Корнилов, покинувший в дороге свой конвой текинцев и переодетым добравшийся до донских границ. [7]

Каледин, успевший к этому времени стянуть на Дон почти все казачьи полки, бывшие на Румынском и Австро-германском фронтах, расположил их по железнодорожной магистрали Новочеркасск — Чертково — Ростов — Тихорецкая. Но казаки, уставшие от трехлетней войны, вернувшиеся с фронта революционно настроенные, не изъявляли особой охоты драться с большевиками. В составах полков оставалась чуть ли не треть нормального числа всадников. Наиболее сохранившиеся полки — 27-й, 44-й и 2-й запасный — находились в станице Каменской. Туда же в свое время были отправлены из Петрограда Лейб-гвардии Атаманский и Лейб-гвардии Казачий полки. Пришедшие с фронта полки 58-й, 52-й, 43-й, 28-й, 12-й, 29-й, 35-й, 10-й, 39-й, 23-й, 8-й и 14-й и батареи 6-я, 32-я, 28-я, 12-я и 13-я были расквартированы в Черткове, Миллерове, Лихой, Глубокой, Звереве, а также в районе рудников. Полки из казаков Хоперского и Усть-Медведицкого округов прибывали на станции Филоново, Урюпинская, Себряково, некоторое время стояли там, потом рассасывались.

Властно тянули к себе родные курени, и не было такой силы, что могла бы удержать казаков от стихийного влечения домой. Из донских полков лишь 1-й, 4-й, и 14-й были в Петрограде, да и те задержались там ненадолго.

Некоторые, особенно ненадежные части Каледин пытался расформировать или изолировать путем окружения наиболее устойчивыми частями.

В конце ноября, когда он в первый раз попытался двинуть на революционный Ростов фронтовые части, казаки, подойдя к Аксайской, отказались идти в наступление, вернулись обратно.

Широко развернувшаяся организация по сколачиванию «лоскутных» отрядов дала свои результаты: 27 ноября Каледин уже был в состоянии оперировать стойкими добровольческими отрядами, заимствуя силы и у Алексеева, собравшего к тому времени несколько батальонов.

2 декабря Ростов был с бою занят добровольческими частями. С приездом Корнилова туда перенесен был центр организации Добровольческой армии. Каледин остался один. Казачьи части раскидал он по границам области, двинул к Царицыну и на грань Саратовской губернии, но для актуальных, требовавших скорейшего разрешения задач употреблял лишь офицерско-партизанские отряды; на них только могла опереться изо дня в день ветшавшая, немощная войсковая власть.

Для усмирения донецких шахтеров были кинуты свеженавербованные отряды. В Макеевском районе подвизался есаул Чернецов, там же находились и части регулярного 58-го казачьего полка. В Новочеркасске наскоро формировались отряды Семилетова, Грекова, различные дружины; на севере, в Хоперском округе, сколачивался из офицеров и партизан так называемый «отряд Стеньки Разина».[8] Но с трех сторон уже подходили к области колонны красногвардейцев. В Харькове, Воронеже накапливались силы для удара. Висели над Доном тучи, сгущались, чернели. Орудийный гром первых боев уже несли ветры с Украины.

IV

Изжелта-белые, грудастые, как струги, тихо проплывали над Новочеркасском облака. В вышней заоблачной синеве, прямо над сияющим куполом собора, недвижно висел седой курчавый каракуль перистой тучи, длинный хвост ее волнами снижался и розово серебрился где-то над станицей Кривянской.

Неяркое вставало солнце, но окна атаманского дворца, отражая его, жгуче светились. На домах блестели покаты железных крыш, сырость вчерашнего дождя хранил на себе бронзовый Ермак, протянувший на север сибирскую корону.

По Крещенскому спуску поднимался взвод пеших казаков. На штыках их винтовок играло солнце. Граненой тишины утра, нарушаемой редкими пешеходами да дребезжаньем извозчичьей пролетки, почти не колебал четкий, чуть слышный шаг казаков.

В это утро с московским поездом приехал в Новочеркасск Илья Бунчук. Он последним вышел из вагона, одергивая на себе полы демисезонного старенького пальто, чувствуя себя в штатском неуверенно и непривычно.

На платформе прохаживались жандарм и две молоденькие, чему-то смеявшиеся девушки. Бунчук пошел в город; дешевый, изрядно потертый чемодан нес подмышкой. За всю дорогу, до самой окраины улицы, почти не попадались люди. Спустя полчаса Бунчук, наискось пересекший город, остановился у небольшого полуразрушенного домика. Давным-давно не ремонтированный домик этот выглядел жалко. Время наложило на него свою лапу, и под тяжестью ее ввалилась крыша, покривились стены, расхлябанно обвисли ставни, паралично перекосились окна. Бунчук, открывая калитку, взволнованно обежал глазами дом и тесный дворик, спеша, зашагал к крыльцу.

В тесном коридорчике половину места занимал заваленный разной рухлядью сундук. В темноте Бунчук стукнулся коленом об угол его, — не чувствуя боли, рванул дверь. В передней низкой комнатке никого не было. Он прошел во вторую и, не найдя и там никого, стал на пороге. От страшно знакомого запаха, присущего только этому дому, у него закружилась голова. Взглядом охватил всю обстановку: тяжелый застав икон в переднем углу горницы, кровать, столик, пятнистое от старости зеркальце над ним, фотографии, несколько дряхлых венских стульев, швейную машину, тусклый, от давнишнего употребления самовар на лежанке. С внезапно и остро застучавшим сердцем, — через рот, как при удушье, вдыхая воздух, Бунчук повернулся и, кинув чемодан, оглядел кухню; так же приветливо зеленела окрашенная фуксином лобастая печь, из-за голубенькой ситцевой занавески выглядывал старый пегий кот; в глазах его светилось осмысленное, почти человеческое любопытство, — видно, редки были посетители. На столе беспорядочно стояла немытая посуда, около, на табуретке, лежал клубок пряденой шерсти, поблескивали вязальные спицы, пронизавшие с четырех углов недоконченный паголенок чулка.

Ничто не изменилось здесь за восемь лет. Словно вчера отсюда ушел Бунчук. Он выбежал на крыльцо. Из дверей сарая, стоявшего в конце двора, вышла сгорбленная, согнутая прожитым и пережитым старуха. «Мама!.. Да неужели?.. Она ли?..» Дрожа губами, Бунчук рванулся ей навстречу. Он сорвал с головы шапку, смял в кулаке.

— Вам кого надо? Кого вам? — встревоженно спрашивала старушка, прикладывая ладонь к выцветшим бровям, не двигаясь.

— Мама!.. — глухо прорвалось у Бунчука. — Что же ты, — не узнаешь?..

Спотыкаясь, он шел к ней, видел, как мать качнулась от его крика, словно от удара, — хотела, видно, бежать, но силы изменили, и она пошла толчками, будто преодолевая сопротивление ветра. Бунчук подхватил ее уже падающую, целуя маленькое сморщенное лицо, потускневшие от испуга и безумной радости глаза, моргал беспомощно и часто.

— Илюша!.. Илюшенька!.. Сыночек! Не угадала… Господи, откуда ты взялся?.. — шептала старушка, пытаясь выпрямиться и стать на ослабевшие ноги.

Они вошли в дом. И тут только, после пережитых минут глубокого волнения, Бунчука вновь стало тяготить пальто с чужого плеча, — оно стесняло, давило подмышками, путало каждое движение. Он с облегчением сбросил его, присел к столу.

— Не думала живого повидать!.. Сколько годков не видались. Родименький мой! Как же мне тебя угадать, коли ты вон как вырос, постарел!

— Ну, ты как живешь, мама? — улыбаясь, расспрашивал Бунчук.

Путано рассказывая, она суетилась: собирала на стол, сыпала в самовар уголья и, размазывая по заплаканному лицу слезы и угольную черноту, не раз подбегала к сыну, гладила его руки, тряслась, прижимаясь к его плечу. Она нагрела воды, сама вымыла ему голову, достала откуда-то со дна сундука пожелтевшее от старости чистое белье, накормила родного гостя — и до полуночи сидела, глаз не сводила с сына, расспрашивала, горестно кивала головой.

На соседней колокольне пробило два часа, когда Бунчук улегся спать. Он уснул сразу и, засыпая, забыл настоящее: представлялось ему, что он, маленький разбойный ученик ремесленного училища, набегавшись, улегся, окунается в сон, а из кухни вот-вот откроет мать дверь, спросит строго: «Илюша, уроки-то выучил к завтрему?» — так и уснул с застывшей напряженно-радостной улыбкой.

До зари несколько раз подходила к нему мать, поправляла одеяло, подушку, целовала его большой лоб с приспущенной наискось русой прядью, неслышно уходила.

Через день Бунчук уехал. Утром пришел к нему товарищ в солдатской шинели и новехонькой защитной фуражке, что-то вполголоса сказал ему, и Бунчук засуетился, быстро собрал чемодан, кинул сверху пару выстиранного матерью белья, — болезненно морщась, натянул пальто. Попрощался с матерью комкано, наспех, обещал через месяц быть.

— Куда едешь-то, Илюша?

— В Ростов, мама, в Ростов. Скоро приеду… Ты… ты, мама, не горюй! — бодрил он старуху.

Она, торопясь, сняла с себя нательный маленький крест, — целуя сына, крестя его, надела на шею. Заправляла гайтан за воротник, а пальцы прыгали, кололи холодком.

— Носи, Илюша. Это — святого Николая Мирликийского. Защити и спаси, святой угодник-милостивец, укрой и оборони… Один он у меня… — шептала, прижимаясь к кресту горячечными глазами.

Порывисто обнимая сына, не сдержалась, углы губ дрогнули, горько поползли вниз. На волосатую руку Бунчука, как в весенний дождь, упала одна теплая капелька, другая. Бунчук рознял на своей шее руки матери, — хмурясь, вырвался на крыльцо.

***

Народу на вокзале в Ростове — рог с рогом. Пол по щиколки засыпан окурками, подсолнечной лузгой. На вокзальной площади солдаты гарнизона торгуют казенным обмундированием, табаком, крадеными вещами. Разноплеменная толпа, обычная для большинства южных приморских городов, медленно движется, гудит.

— Ас-с-смоловские, ас-с-смоловские рассыпные! — голосит мальчишка-папиросник.

— Дешево продам, господин-гражданин. .. — заговорщицки зашептал в самое ухо Бунчука какой-то подозрительного вида восточной человек и подмигнул на распухшую полу своей шинели.

— Семечки каленые, жареные! А вот семечки! — разноголосо верещат девицы и бабы, торгующие у входа.

Пробиваясь сквозь толпу, громко разговаривая, хохоча, прошло человек шесть матросов-черноморцев. На них праздничная форма, ленты, золото пуговиц, широкий клеш, захлюстанный в грязи. Перед ними почтительно расступались.

Бунчук шел, медленно буравя толпу.

— Золотая?! Черта с два! Самоварное твое золото… что, я не вижу, что ли? — насмешливо говорил щуплый солдат искровой команды[9].

В ответ ему негодующе гудел продавец, размахивая сомнительно-массивной золотой цепкой.

— Что ты видишь?.. Золото! Червонное, коли хочешь знать, у мирового судьи добыто… А ну, иди к черту, рвань! Тебе пробу подавай… а этого не хочешь?

— Флот не пойдет… что там глупости пороть! — слышалось рядом.

— А чего не пойдет?

— В газетах в этих. ..

— Пацан, неси сюда!

— Мы за пятый номер[10] голосили. Иначе нельзя, не с руки…

— Мамалыга! Вкусная мамалыга! Прикажите!

— Эшелонный обещал; мол, завтра тронемся.

Бунчук разыскал здание комитета партии, по лестнице поднялся на второй этаж. Вооруженный японской винтовкой с привинченным ножевым штыком, ему преградил путь рабочий-красногвардеец.

— Вам кого, товарищ?

— Мне товарища Абрамсона. Он здесь?

— Третья комната налево.

Невысокий, носатый, жуково-черный человек, заложив пальцы левой руки за борт сюртука, правой методически взмахивая, напирал на собеседника — пожилого железнодорожника:

— Так нельзя! И это не есть организация! При подобных приемах агитации вы будете иметь обратные результаты!

Железнодорожник что-то хотел говорить, оправдываться, судя по смущенно-виноватому выражению его лица, но человек с жуково-черной головой не давал ему рта раскрыть; находясь, видимо, в степени крайнего раздражения, он выкрикивал, не желая слушать собеседника и избегая его взгляда:

— Сейчас же отстраните от работы Митченко! Мы не можем безучастно смотреть на происходящее у вас. Верхоцкий будет отвечать перед революционным судом! Он арестован? Да?.. Я буду настаивать, чтобы его расстреляли! — жестко докончил он и повернулся к Бунчуку разгоряченным лицом; еще не окончательно овладев собой, резко спросил: — Вам что?

— Вы Абрамсон?

— Да.

Бунчук подал ему документы и письмо от одного из ответственнейших петроградских товарищей, присел около, на подоконнике.

Абрамсон внимательно перечитал письмо, хмуро улыбнувшись (ему неловко было за свой резкий окрик), попросил:

— Обождите несколько, сейчас мы с вами поговорим.

Он отпустил взопревшего железнодорожника, вышел, через минуту привел с собой рослого бритого военного, с голубым проследком рубленой раны вдоль нижней челюсти, с выправкой кадрового офицера.

— Это член нашего военно-революционного комитета. Познакомьтесь. Вы, товарищ… простите, я забыл вашу фамилию.

— Бунчук.

— …товарищ Бунчук… вы, кажется, по специальности пулеметчик?

— Да.

— Это нам и требуется! — улыбнулся военный.

Шрам его на всем протяжении, от кончика уха до подбородка, порозовел от улыбки.

— Вы сможете в возможно короткий срок организовать нам пулеметную команду из рабочих-красногвардейцев? — спросил Абрамсон.

— Постараюсь. Дело во времени.

— Ну, а сколько вам необходимо времени? Неделю, две, три? — наклоняясь к Бунчуку, спрашивал военный и просто, выжидающе улыбался.

— Несколько дней.

— Отлично.

Абрамсон тер лоб, сказал с заметной ноткой раздражения:

— Части гарнизона крайне деморализован, они не имеют реальной ценности. У нас, товарищ Бунчук, как и везде, полагаю, надежда на рабочих. Моряки — да, а солдаты… Поэтому, понимаете, и хотелось бы иметь своих пулеметчиков. — Он подергал синие кольца бороды, спросил озабоченно. — Вы как в смысле материального обеспечения? Ну, мы это устроим. Обедали вы сегодня? Ну, конечно, нет!

«Сколько же тебе пришлось голодать, браток, что ты с одного взгляда отличаешь сытого от голодного, и сколько пережил ты горя либо ужаса, прежде чем у тебя появился вот этот седой клок?» — с растроганной ласковостью подумал Бунчук, глядя на жуковую голову Абрамсона, белевшую справа ослепительно ярким пятном седины. И уже шагая с провожатым на квартиру Абрамсона, Бунчук все думал о нем: «Вот это парень, вот это большевик! Есть злой упор, и в то же время сохранилось хорошее, человеческое. Он не задумается подмахнуть смертный приговор какому-нибудь саботажнику Верхоцкому и в то же время умеет беречь товарища и заботиться о нем».

Весь под теплым впечатлением встречи с Абрамсоном он дошел до его квартиры, где-то в конце Таганрогского, отдохнул в маленькой, заваленной книгами комнатке, пообедал, предъявил записку Абрамсона квартирной хозяйке, — прилег на кровать. Уснул, и не помнил как.

V

В течение четырех дней с утра до вечера Бунчук занимался с рабочими, присланными в его распоряжение комитетом партии. Их было шестнадцать. Люди самых разнообразных профессий, возрастов и даже национальностей. Двое грузчиков, полтавский украинец Хвылычко и обрусевший грек Михалиди, наборщик Степанов, восемь металлистов, забойщик с Парамоновского рудника Зеленков, тщедушный пекарь армянин Геворкянц, квалифицированный слесарь из русских немцев Иоганн Ребиндер, двое рабочих депо, и семнадцатую путевку принесла женщина в ватной солдатской теплушке, в больших, не по ноге, сапогах.

Принимая от нее закрытый пакет, не догадываясь о цели ее прихода, Бунчук спросил:

— Вы на обратном пути можете зайти в штаб?

Она улыбнулась, — растерянным движением поправляя широкую прядь волос, выбившуюся из-под платка, несмело сказала:

— Я направлена к вам… — и, преодолевая минутное смущение, запнулась, — в пулеметчики.

Бунчук густо покраснел.

— Что они там — с ума спятили? Женский батальон у меня, что ли?.. Вы простите, но для вас это неподходящее дело: работа тяжелая, необходимо наличие мужской силы… Ведь это что же?.. Нет, я не могу вас принять!

Он, нахмурясь, вскрыл пакет, бегло пробежал путевку, где суховато было сказано, что в его распоряжение направляется член партии товарищ Анна Погудко, и несколько раз перечитал приложенную к путевке записку Абрамсона.

«Дорогой тов. Бунчук!
Посылаем к Вам хорошего товарища Анну Погудко. Мы уступили ее горячим настояниям и, посылая ее, надеемся, что Вы сделаете из нее боевого пулеметчика. Я знаю эту девушку. Горячо рекомендуя ее Вам, прошу об одном: она — ценный работник, но горяча, немного экзальтирована (еще не перебродила молодость), удерживайте ее от безрассудных поступков, берегите.
Цементирующим составом, ядром у Вас, несомненно, эти восемь человек металлистов; из них обращаю внимание на т. Богового. Очень дельный и преданный революции товарищ. Ваш пулеметный отряд по составу — интернационален, — это хорошо: будет боеспособней.
Ускорьте обучение. Есть сведения, будто бы Каледин собирается в поход на нас.
С тов. приветом С. Абрамсон».

Бунчук глянул на стоявшую перед ним девушку (дело происходило в подвальном помещении, в одном из домов на Московской улице, где призводилось обучение). Скупой свет тушевал ее лицо, делал черты его невнятными.

— Ну, что же? — неласково сказал он. — Если это ваше собственное пожелание… и Абрамсон вот просит… Оставайтесь.

***

Зевлоротого «максима» густо облепляли со всех сторон, гроздьями висели над ним, опираясь на спины передних, следили жадно-любопытствующими глазами, как под умелыми руками Бунчука споро распадался он на части. Бунчук вновь собирал его четкими, рассчитанно-медленными движениями, объяснял устройство и назначение отдельных частей, учил способам обращения, показывал правила наводки, прицела, объяснял меры деривации1 по траектории, предельную досягаемость в полете пули. Учил, как располагаться во время боя, чтобы не подвергаться поражению под обстрелом противника; сам ложился под щит с обтрескавшейся защитной краской, говорил о преимущественном выборе места, о расположении ящиков с лентами.

Все усваивали легко, за исключением пекаря Геворкянца. У того все не клеилось: сколько ни показывал ему Бунчук правила разборки, — никак не мог запомнить, путал, терялся, шептал смущенно:

— Зачем не получается? Ах, что я… виноватый… надо вот этого сюда. Опять не виходит!.. — вскрикивал он отчаянно. — Зачем?

— Вот тебе и «зачем»! — передразнивал его смуглолицый, с синими крапинками пороха на лбу и щеках, Боговой. — Потому не получается, что бестолковый ты. Вот как надо! — показывал он, уверенно вкладывая часть в принадлежащее ей место. — Я вон с детства интерес имел к военному делу, — под общий хохот тыкал пальцем в свои синие конопины по лицу: — пушку делал, ее разорвало, — пришлось пострадать. Зато вот теперь способности проявляю.

Он и действительно легче и быстрее всех усвоил пулеметное дело. Отставал один Геворкянц. Чаще всего слышался его плачущий, раздосадованный голос:

— Опять не так! Зачем? — не знаю!

— Какой ишек, ка-а-акой ишек! На вся Нахичевань один такой! — возмущался злой грек Михалиди.

— На редкость бестолков! — соглашался сдержанный Ребиндер.

— Оце тоби нэ бублыки месить! — фыркал Хвылычко, и все беззлобно посмеивались.

Один Степанов, румянея, раздраженно кричал:

— Надо товарищу показывать, а не зубы скалить!

Его поддерживал Круторогов, большой, рукастый, глаза навыкат, пожилой рабочий депо.

— Смеетесь, колотушники, а дело стоит! Товарищ Бунчук, уйми свою кунсткамеру или гони их к чертям! Революция в опасности, а им — смешки! — басил он, размахивая кувалдистым кулаком.

С острой любознательностью вникала во все Анна Погудко. Она назойливо приставала к Бунчуку, хватала его за рукава неуклюжего демисезона, неотступно торчала около пулемета.

— А если вода замерзнет в кожухе — тогда что? А при большом ветре какое отклонение? А это как, товарищ Бунчук? — осаждала она вопросами и выжидающе поднимала на Бунчука большие с неверным и теплым блеском черные глаза.

В ее присутствии чувствовал он себя как-то неловко; словно отплачивая за эту неловкость, относился к ней с повышенной требовательностью, был подчеркнуто холоден, но что-то волнующее, необычное испытывал, когда по утрам, исправно, ровно в семь, входила она в подвал, зябко засунув руки в рукава зеленой теплушки, шаркая подошвами больших солдатских сапог. Она была немного ниже его ростом, полна той тугой полнотой, которая присуща всем здоровым, физического труда девушкам, — может быть, немного сутула и, пожалуй, даже некрасива, если б не большие сильные глаза, диковинно красившие всю ее.

За четыре дня он даже не разглядел ее толком. В подвале было полутемно, да и неудобно и некогда было рассматривать ее лицо. На пятый день вечером они вышли вместе. Она шла впереди; поднявшись на последнюю ступеньку, повернулась к нему с каким-то вопросом, и Бунчук внутренне ахнул, глянув на нее при вечернем свете. Она, привычным жестом оправляя волосы, ждала ответа, чуть откинув голову, скосив в его сторону глаза. Но Бунчук прослушал; медленно всходил он по ступенькам, стиснутый сладостно-болезненным чувством. У нее от напряжения (неловко было управляться с волосами, не скинув платка) чуть шевелились просвеченные низким солнцем розовые ноздри. Линии рта были мужественны и в то же время — детски нежны. На приподнятой верхней губе темнел крохотный пушок, четче оттеняя неяркую белизну кожи.

Бунчук нагнул голову, будто под ударом, — сказал с пафосной шутливостью:

— Анна Погудко… пулеметчик номер второй, ты хороша, как чье-то счастье!

— Глупости! — сказала она уверенно и улыбнулась. — Глупости, товарищ Бунчук!.. Я спрашиваю: во сколько мы пойдем на стрельбище?

От улыбки стала как-то проще, доступней, земней. Бунчук остановился с ней рядом; ошалело глядя в конец улицы, где застряло солнце, затопляя все багровым половодьем, ответил тихо:

— На стрельбище? Завтра. Куда тебе идти? Где ты живешь?

Она назвала какой-то окраинный переулок. Пошли вместе. На перекрестке догнал их Боговой.

— Бунчук, слушай! Как же завтра соберемся?

Дорогой пояснил Бунчук, что собираться за Тихой рощей, туда Крутогоров и Хвылычко привезут на извозчике пулемет; сбор в восемь утра. Боговой прошел с ними два квартала, распрощался. Бунчук и Анна Погудко шли несколько минут молча. Она спросила, скользнув боковым взглядом:

— Вы — казак?

— Да.

— Офицер в прошлом?

— Ну, какой я офицер!

— Откуда вы родом?

— Новочеркасский.

— Давно в Ростове?

— Несколько дней.

— А до этого?

— В Петрограде был.

— С какого года в партии?

— С тысяча девятьсот тринадцатого.

— А семья у вас где?

— В Новочеркасске, — скороговоркой буркнул он и просяще протянул руку: — Подожди, дай мне спросить: ты — уроженка Ростова?

— Нет, я родилась в Екатеринославщине, но последнее время жила здесь.

— Теперь я буду спрашивать… Украинка?

Она секунду колебалась, ответила твердо:

— Нет.

— Еврейка?

— Да. А что? Разве меня выдает язык?

— Нет.

— А почему догадался, что я — еврейка?

Он, стараясь попасть в ногу, уменьшая шаг, ответил:

— Ухо, форма уха и глаза. А так в тебе мало от твоей нации… — Подумав, добавил: — Это хорошо, что ты у нас.

— Почему? — заинтересовалась она.

— Видишь ли: за евреями упрочилась слава, и я знаю, что многие рабочие так думают — я ведь сам рабочий, — вскользь заметил он, — что евреи только направляют, а сами под огонь не идут. Это ошибочно, и ты вот блестящим образом опровергаешь это ошибочное мнение. Ты училась?

— Да, я окончила в прошлом году гимназию. А у вас какое образование? Я потому это спрашиваю, что разговор изобличает ваше нерабочее происхождение.

— Я много читал.

Шли медленно. Она нарочно кружила по переулкам и, коротко рассказав о себе, продолжала расспрашивать его о корниловском выступлении, о настроении питерских рабочих, об Октябрьском перевороте.

Где-то на набережной мокро хлопнули винтовочные выстрелы, отрывисто просек тишину пулемет. Анна не преминула спросить:

— Какой системы?

— Льюис.

— Какая часть ленты израсходована?

Бунчук не ответил, любуясь на оранжевый, посыпанный изумрудной изморозью щупалец прожектора, рукасто тянувшийся от стоявшего на якоре тральщика к вершине вечернего, погоревшего в закате неба.

Проходив часа три по безлюдному городу, они расстались у ворот дома, где жила Анна.

Бунчук возвращался домой, согретый неосознанной внутренней удовлетворенностью. «Хороший товарищ, умная девушка! Хорошо так поговорили с ней — и вот тепло на душе. Огрубел за это время, а дружеское общение с людьми необходимо, иначе зачерствеешь, как солдатский сухарь…» — думал он, обманывая самого себя и сам сознавая, что обманывает.

Абрамсон, только что пришедший с заседания военно-революционного комитета, стал расспрашивать о подготовке пулеметчиков; между прочим спросил и об Анне Погудко:

— Как она? Если неподходящая, — мы ее можем направить на другую работу, заменить.

— Нет, что ты! — испугался Бунчук. — Очень способная девушка!

Он испытывал почти непреодолимое желание говорить о ней и сдержался лишь благодаря большому усилию воли.

VI

25 ноября в полдень к Ростову были стянуты из Новочеркасска войска Каледина. Началось наступление. Вдоль линии железной дороги, по обе стороны насыпи, шли жидкие цепи офицерского алексеевского отряда. На правом фланге погуще двигались серые фигуры юнкеров. Добровольцы отряда генерала Попова обтекали красноглинистый ярок на левом фланге. Некоторые, издали казавшиеся крохотными серыми комочками, прыгали в яр; перебираясь на эту сторону, подтягивались, останавливались, вновь текли.

В красногвардейской цепи, рассыпавшейся на окраинах Нахичевани, сказывалось суетливое беспокойство. Рабочие, многие в первый раз взявшие винтовки, испытывали боязнь, переползали, пачкая свои черные пальто осенней грязью; иные поднимали головы; рассматривали далекие, уменьшенные пространством фигуры белых.

Около пулемета в цепи Бунчук, привстав на колени, глядел в бинокль. Накануне он променял свой несуразный демисезон на шинель, чувствовал себя в ней привычно, спокойно.

Огонь открыли без команды. Не выдержали напряженной тишины. Едва лишь жиганул первый выстрел, Бунчук выругался, крикнул, вставая во весь рост:

— Пре-кра-тить!..

Крик его захлестнула дробная стукотуха выстрелов, и Бунчук махнул рукой; стараясь перекричать стрельбу, скомандовал Боговому: «Огонь!» Тот припал к замку улыбающимся, но землистым лицом, положил пальцы на ручки затыльника. Знакомая строчка пулемета пронизала слух Бунчука. Минуту вглядывался в направлении залегшей цепи противника, стараясь определить попадание, потом, вскочив, побежал вдоль цепи к остальным пулеметам.

— Огонь!

— Даем!. . Го-го-го-го! — гремел Хвылычко, поворачивая к нему напуганное и счастливое лицо.

Около третьего от центра пулемета были ребята не совсем надежные. Бунчук бежал к ним. На полпути он, пригнувшись, поглядел в бинокль: в запотевших окружьях стекол виднелись шевелившиеся серые комочки. Оттуда ударили четким, сколоченным залпом. Бунчук упал и уже лежа определил, что прицел третьего пулемета не верен.

— Ниже! Черти!.. — кричал он, извиваясь, переползая вдоль цепи.

Пули тянули над ним близкий смертный высвист. Правильно, как на ученье, стреляли алексеевцы.

У пулемета, нелепо высоко задравшего нос, пластами лежали номера: наводчик грек Михалиди, взяв несуразно высокий прицел, жарил без передышки, растрачивая запас лент; около него квохтал перепуганный, позеленевший Степанов; позади, воткнув голову в землю, сгорбясь, как черепаха, чуть приподнявшись на вытянутых ногах, корячился железнодорожник, друг Крутогорова.

Оттолкнув Михалиди, Бунчук долго щурился, примеривая прицел, а когда рубанул и, содрогаясь, размеренно зататакал под его руками пулемет, — сказались и результаты: перебиравшаяся перебежкой кучка юнкеров сыпанула с пригорка назад, потеряла одного на суглинистой плешине.

Бунчук вернулся к своему пулемету. Бледный Боговой (ярче синели пороховые пятна на его щеках) лежал на боку, выхаркивая ругательства, перевязывал раненную в мякоть ногу.

— Стреляй, в закон-мать!.. — становясь на четвереньки, орал лежавший рядом огнисто-рыжий красногвардеец. — Стреляй! Не видишь, что наступают?!

Цепи офицерского отряда парадной перебежкой текли вдоль насыпи.

Богового заменил Ребиндер. Умело, экономно, не горячась, повел стрельбу.

А с левого фланга заячьими скачками вскидывался Геворкянц, падал от каждой пролетавшей над ним пули, — охая, прыгал к Бунчуку:

— Не виходит!.. Не стреляет!..

Бунчук, почти не прикрываясь, бегом скользил вдоль изломисто легшей цепи.

Еще издали увидел: Анна на коленях стоит возле пулемета, из-под ладони, отводя нависающую прядь волос, смотрит на вражескую цепь.

— Ложись!.. — чернея от страха за нее, наливаясь кровью, крикнул Бунчук, — Ложись, тебе говорят!..

Она глянула в его сторону — и осталась так же стоять. С губ Бунчука просилось тяжелое, как камень, ругательство. Он добежал до нее, с силой пригнул к земле.

За щитом сопел Крутогоров.

— Заело! Не идет! — дрожа, прошептал он Бунчуку и, ища глазами Геворкянца, поперхнулся криком: — Сбежал, проклятый! Ихтизавр твой допотопный сбежал… Он мне душу разодрал своими стонами!.. Работать не дает!..

Геворкянц подполз, извиваясь по-змеиному. На черной щетине его небритой бороды засохла грязь. Крутогоров секунду смотрел на него, повернув бычью потную шею, — завопил, покрывая гром стрельбы:

— Ленты куда задевал?.. Ископаемый!.. Бунчук! Бунчук! Убери его — я его уничтожу!..

Бунчук копался над пулеметом. Пуля с силой цокнула в щит — и он отдернул руки, как от горячего.

Наладив, сам повел стрельбу. Заставил лечь перебегавших бесстрашно алексеевцев и отполз, разыскивая глазами прикрытие.

Цепи противника подвигались ближе. В бинокль видно было, как добровольцы шли — винтовки на ремнях, редко ложась. Огонь их стал жестче. В красногвардейской цепи у трех уже, подползая, взяли товарищи винтовки и патроны, — мертвым оружие не надобно… На глазах Анны и Бунчука, лежавшего рядом с пулеметом Крутогорова, в цепи сразила пуля молоденького парнишку-красногвардейца. Он долго бился и хрипел, колотил землю ногами в обмотках и под конец, опираясь на разбросанные руки, привстал, покряхтел, ткнулся лицом, в последний раз выдохнув воздух. Бунчук смотрел сбоку на Анну. Из огромных, расширенных глаз девушки сочился текучий ужас. Она, не мигая, глядела на ноги убитого парня в солдатских, измочаленных временем обмотках, не слышала, как Крутогоров в упор кричал ей:

— Ленту!.. Ленту!.. Давай!.. Девка, давай ленту!

Глубоким фланговым охватом калединцы оттеснили красногвардейскую цепь. По улицам предместья Нахичевани мелькали черные пальто и шинели отступавших красногвардейцев. Крайний с правого фланга пулемет попал в руки белых. Грека Михалиди в упор застрелил какой-то портупей-юнкер, второго номерного искололи штыками, как учебное чучело; из номерных уцелел один лишь наборщик Степанов.

Отступление приостановилось, когда с тральщиков полетели первые снаряды.

— В цепь!.. За мной!.. — крикнул, выбегая вперед, знакомый Бунчуку член ревкома.

Качнулась и, ломаясь, пошла в наступление красногвардейская цепь. Мимо Бунчука и жавшихся к нему Крутогорова, Анны и Геворкянца прошли трое — почти рядом. Один курил, другой на ходу стукал по колену затвором винтовки, третий сосредоточенно разглядывал измазанные полы своего пальто. На лице его, в кончиках усов, путалась виноватая усмешка — словно не на смерть шел он, а возвращался с товарищеской пирушки домой и, глядя на измазанное пальто, определял степень наказания, которому подвергнет его сварливая жинка.

— Вот они! — крикнул Крутогоров, указывая на дальнюю изгородь и копошившихся за ней серых человечков.

— Устанавливай! — Бунчук по-медвежьи крутнул пулемет.

Бодрый говор пулемета заставил Анну заткнуть уши. Она присела, увидела, как за изгородью стихло движение, а через минуту оттуда размеренно забились залпы, и, высверливая невидимые дыры в хмарной парусине неба, потекли над головами пули.

Колотилась барабанная дробь пачечной стрельбы, сухо выгорали змеившиеся у пулеметов ленты. Одиночные выстрелы лопались полнозвучно и зрело. Давил скрежещущий, перемешанный с визгом вой пролетавших через головы снарядов, посылаемых черноморцами с тральщиков. Анна видела: один из красногвардейцев, рослый, в мерлушковой шапке, с усами, подстриженными по-английски, встречая и невольным поклоном провожая каждый пролетавший снаряд, кричал:

— Сыпь, Семен, подсыпай, Семен! Сыпь им гуще!

Снаряды и в самом деле ложились гуще. Моряки, пристрелявшись, вели комбинированный огонь. Отдельные кучки медленно отходивших калединцев покрывались частыми очередями шрапнели. Один из снарядов орудия, бившего на поражение, разорвался среди отступавшей неприятельской цепи. Бурый столб разрыва разметал людей, над воронкой, опадая, рассасывался дым. Анна бросила бинокль, ахнула, грязными ладонями закрыла опаленные ужасом глаза, — она видела в близком окружье стекол смерчевый вихрь разрыва и чужую гибель. Горло ее перехватила прогорклая спазма.

— Что? — крикнул Бунчук, наклоняясь к ней.

Она стиснула зубы, расширенные зрачки ее помутились.

— Не могу…

— Мужайся! Ты… Анна, слышишь? Слышишь?.. Нель-зя так!.. Нель-зя!.. — стучался ей в ухо властным окриком.

На правом фланге, на подступах небольшой возвышенности, в балке накапливалась пехота противника. Бунчук заметил это: перебежав с пулеметом на более удобное место, взял возвышенность и балку под обстрел.

Та-та-та-та-та-та!.. Та-та-та-та-та-так! — неровно, обрывисто работал пулемет Ребиндера.

Шагах в двадцати кто-то, охриплый, сердитый, кричал:

— Носилки!.. Нет носилок?.. Носилки!..

— Прице-е-ел… — тягуче пел голос взводного из фронтовых солдат, — восемнадцать… Взвод, пли!

К вечеру над суровой землей, снижаясь, завертелись первые снежинки. Через час мокрый, липкий снег притрусил поле и суглинисто-черные комочки убитых, никло полегших везде, где, наступая и отходя, топтались цепи сражавшихся.

К вечеру отошли калединцы.

В эту мутно белевшую молодым снегом ночь Бунчук был в пулеметной заставе. Крутогоров, накинув на голову где-то добытую богатую попону, ел мокрое волокнистое мясо, плевал, ругался вполголоса. Геворкянц, здесь же, в воротах окраинного двора, грел над цыгаркой синие, сведенные холодом пальцы, а Бунчук сидел на цинковом патронном ящике, кутая в полу шинели зябко дрожавшую Анну, — отрывал от глаз ее плотно прижатые влажные ладони, изредка целовал их. Непривычные туго сходили с губ слова нежности. — Ну, как же это так?.. Ты ведь твердая была… Аня, послушай, возьми себя в руки!.. Аня!.. Милая… дружище!.. К этому привыкнешь… Если гордость не позволяет тебе уйти, то будь иной. А на убитых нельзя так смотреть… Проходи мимо, и все! Не давай мыслям воли, взнуздывай их. Вот видишь: хотя ты и говорила, а женское одолевает тебя.

Анна молчала. Пахли ладони ее осенней землей и теплом женщины.

Перепадающий снежок крыл небо тусклой, ласковой поволокой. Хмельная дрема стыла над двором, над близким полем, над притаившимся городом.

VII

Шесть дней под Ростовом и в самом Ростове шли бои.

Дрались на улицах и перекрестках. Два раза красногвардейцы сдавали ростовский вокзал и оба раза выбивали оттуда противника. За шесть дней не было пленных ни с той, ни с другой стороны.

Перед вечером 26 ноября Бунчук, проходя с Анной мимо товарной станции, увидел, как двое красногвардейцев пристреливают офицера, взятого в плен; отвернувшейся Анне сказал чуть вызывающе:

— Вот это мудро! Убивать их надо, истреблять без пощады! Они нам пощады не дадут, да мы в ней и не нуждаемся, и их нечего миловать. К черту! Сгребать с земли эту нечисть! И вообще — без сантиментов, раз дело идет об участи революции. Правы они, эти рабочие!

На третий день он заболел. Сутки держался на ногах, ощущая постоянную нарастающую тошноту, слабость во всем теле, — чугунным звоном и непреодолимой тяжестью наливалась голова.

Растрепанные красногвардейские отрядики уходили из города на рассвете 2 декабря. Бунчук шел за повозкой с пулеметом и ранеными, поддерживаемый Анной и Крутогоровым. Он с величайшим трудом нес свое обмякшее, бессильное тело, как во сне переставлял железно-неподатливые ноги, встречал далекий призывно-встревоженный взгляд Анны, и словно издалека слух его воспринимал ее слова.

— Сядь на повозку, Илья. Слышишь? Ты понимаешь меня, Илюша? Прошу тебя, присядь, ведь ты болен!

Но Бунчук не понимал ее слов, не понимал и того, что, надломив, борет и уже одолел его тиф. Где-то снаружи бились, не проникая в сознание, чужие и странно знакомые голоса, где-то, удаленные расстоянием, горели исступленным, тревожным огнем черные глаза Анны, — чудовищно раскачиваясь, клубилась борода Крутогорова.

Бунчук хватался за голову, прижимал к пылающему, багровому лицу свои широкие ладони. Ему казалось, что из глаз его сочится кровь, а весь мир, безбрежный, неустойчивый, отгороженный от него какой-то невидимой занавесью, дыбится, рвется из-под ног. Бредовое воображение его лепило невероятные образы. Он часто останавливался, сопротивлялся Крутогорову, хотевшему усадить его на повозку.

— Не надо! Подожди! Ты кто такой?.. А где Анна?.. Дай мне земли комочек… А этих уничтожай — под пулемет по моей команде! Наводка прямая!.. Постой! Горячо!.. — хрипел он, выдергивая из рук Анны свою руку.

Его силой уложили на повозку. Минуту он еще ощущал резкую смесь каких-то разнородных запахов, со страхом пытался вернуть сознание, переламывал себя — и не переломил. Замкнулась над ним черная, набухшая беззвучием пустота. Лишь где-то в вышине углисто горел какой-то опаловый, окрашенный голубизною клочок да скрещивались зигзаги и петли червонных молний.

VIII

С крыш падали пожелтевшие от соломы сосульки, разбивались со стеклянным звоном. В хуторе лужинами и проталинами цвела оттепель; по улицам, принюхиваясь, бродили невылинявшие коровы. По-весеннему чулюкали воробьи, копошась в кучах сваленного на базах хвороста. На площади Мартин Шамиль гонялся за сбежавшим с база сытым рыжим конем.

Конь, круто поднимая мочалистый донской хвост, трепля по ветру нерасчесанную гриву, взбрыкивал, далеко кидал с копыт комья талого снега, делал круги по площади, останавливался у церковной ограды, нюхал кирпич; подпускал хозяина, косил фиолетовый глаз на уздечку в его руках и вновь вытягивал спину в бешеном намете.[11]

Пасмурными теплыми днями баловал землю январь. Казаки, глядя на Дон, ждали преждевременного разлива. Мирон Григорьевич в этот день долго стоял на заднем базу, глядел на взбухший снегом луг, на ледяную сизо-зелень Дона, думал: «Гляди, накупает и в нынешнем году, как в прошлом. Снегов-то, снегов навалило! Небось, тяжело под ними землице, — не воздохнет!»

Митька в одной защитной гимнастерке чистил коровий баз. Белая папаха чудом держалась на его затылке. Мокрые от пота, прямые волосы падали на лоб. Митька отводил их тылом грязной, провонявшей навозом ладони. У ворот базка лежали сбитые в кучу мерзлые слитки скотиньего помета, по ним топтался пушистый козел. Овцы жались к плетню. Ярка, переросшая мать, пыталась сосать ее, мать гнала ее ударами головы. В стороне кольцерогий черный чесался о соху валух.

У амбара с желтой, окрашенной глиной дверью валялся на сугреве брудастый желтобровый кобель. Снаружи под навесом, на стенах амбара висели вентери; на них глядел дед Гришака, опираясь на костыль, — видно, думал о близкой весне и починке рыболовных снастей.

Мирон Григорьевич прошел на гумно, хозяйским глазом обмерял прикладки сена, начал было подгребать граблями раздерганную козами просяную солому, но до слуха его дошли чужие голоса. Он кинул на скирд грабли, пошел на баз.

Митька, отставив ногу, вертел папироску, богато расшитый любушкой кисет держал меж двух пальцев. Около него стояли Христоня и Иван Алексеевич. Со дна голубой атаманской фуражки Христоня доставал замусоленную курительную бумажку. Иван Алексеевич, прислонясь к плетеным воротцам база, распахнув шинель, шарил по карманам ватных солдатских штанов. На глянцево-выбритом лице, с глубокой, черневшей на подбородке дыркой, тенилась досада: видимо, забыл что-то.

— Здорово ночевал, Мирон Григорич! — поздоровался Христоня.

— Слава богу, служивые!

— Иди под общий кур.

— Спаси Христос. Недавно покурил.

Поручкавшись с казаками, Мирон Григорьевич снял красноверхий треух, погладил торчмя стоявшие белесые волосы и улыбнулся.

— Из чего доброго пожаловали, братцы-атаманцы?

Христоня сверху вниз поглядел на него, ответил не сразу: сначала долго слюнил бумажку, елозил по ней большим, шершавым, как у быка, языком и, уже скрутив, пробасил:

— К Митрию, стал-быть, дельце есть.

Мимо прошаркал дед Гришака. Ободья вентерей нес, держа наотлет. Иван Алексеевич и Христоня, здороваясь с ним, сняли шапки. Дед Гришака отнес к крыльцу вентери, вернулся.

— Вы чего же это, вояки, дома сидите? Пригрелись возля баб? — обратился он к казакам.

— А что? — спросил Христоня.

— Ты, Христошка, замолчь! Кубыть и не знаешь?

— Ей-богу, не знаю! — забожился Христоня. — Вот те крест, деданя, не знаю!

— Человек надысь ехал с Воронежа, купец, знакомец Сергея Платоныча Мохова, али сродствие ему какое доводится, — не знаю. Ну, так вот, ехал и гутарит, что на Чертковой стоит чужая войска — болшаки эти самые. Русь на нас войной идет, а вы — по домам? И ты, поганец… слышишь, Митька? Ты-то чего молчишь? Чего вы думаете?

— А ничего мы не думаем, — улыбнулся Иван Алексеевич.

— То-то и беда, что ничего не думаете! — горячился дед Гришака. — Вас, как куропатей, в осилки возьмут! Вот заполонят вас мужики, набьют вам сопелки…

Мирон Григорьевич сдержанно улыбался; Христоня, проводя по щекам рукой, шуршал щетиной давно не бритой бороды; Иван Алексеевич, покуривая, глядел на Митьку, а у того в торчевых кошачьих зрачках толпились огоньки, и нельзя было понять — смеются зеленые его глаза или дымятся несытой злобой.

Поговорив немного, Иван Алексеевич и Христоня попрощались, отозвали к калитке Митьку.

— Ты почему вчера не пришел на собрание? — строго спросил Иван Алексеевич.

— Время не указало.

— А к Мелеховым было время ходить?

Митька кивком головы кинул на лоб папаху, сказал, скрытно злобясь:

— Не пришел — и всё тут. Об чем будем гутарить?

— Были все хуторные фронтовики, Петро Мелехов не был. Ты знаешь… решили делегатов посылать от хутора в Каменскую. Там десятого января съезд фронтовиков. Жребий трясли, досталось нам троим ехать: мне, Христану вот и тебе.

— Я не поеду, — решительно заявил Митька.

— Ты что? — Христоня нахмурился и взял его за пуговицу гимнастерки. — Отбиваешься от своих? Не с руки?

— Он с Мелеховым Петькой… — Иван Алексеевич тронул рукав Христониной шинели, сказал, заметно бледнея: — Ну, пойдем. Тут, видно, делать нам нечего… Не поедешь, Митрий?

— Нет… Сказал «нет», значит — нет.

— Прощевай! — Христоня скособочил голову.

— Час добрый!

Митька, отводя взгляд, протянул ему горячую руку, пошел к куреню.

— Гад! — вполголоса сказал Иван Алексеевич и коротко подрожал ноздрями. — Гад! — звонче повторил он, глядя в широкую спину уходившего Митьки.

Дорогой, заходя попутно, уведомили кое-кого из фронтовиков, что Коршунов отказался ехать и что завтра они вдвоем выезжают на съезд.

8 января с рассветом Христоня и Иван Алексеевич выехали из хутора. Вез их по собственной охоте Яков Подкова. Пара добрых коней в дышловой запряжке быстренько миновала хутор, выбралась на бугор. Оттепель оголила дорогу. Местами, где слез снег, полозья липли к земле, сани двигались толчками, лошади налегали, натягивая постромки.

Казаки шли позади саней. Подкова, красный от легкого утренника, шагал, с хрустом дробя сапогами звонистый ледок. На лице его полыхал румянец, лишь овальный шрам трупно синел.

Сбоку от дороги, по зернистому осевшему снегу, поднимался в гору Христоня, хватая легкими воздух, задыхаясь, потому что пришлось в 1916 году понюхать под Дубно немецких удушливых газов.

На бугре широко гуляли ветры. Было холодней. Казаки молчали. Иван Алексеевич кутал лицо воротником тулупа. Дальний приближался лесок. Дорога, прокалывая его, выходила на курганистый гребень. В лесу ручьисто журчился ветер. На стволах сохатых дубов золотою прозеленью узорились чешуйчатые плиты ржавчины. Где-то далеко стрекотала сорока. Она пролетела над дорогой, косо избочив хвост. Ветер сносил ее, и в стремительном полете летела она, накренившись, мелькая рябым опереньем.

Подкова, молчавший от самого хутора, повернулся к Ивану Алексеевичу, сказал раздельно (наверное, давно заготовив в уме эту фразу):

— На съезде постарайтесь, чтоб было без войны дело. Охотников не найдется.

— Понятно, — согласился Христоня, завистливо глядя на вольный полет сороки, и в мыслях сравнил бездумно-счастливую птичью жизнь с людской.

В Каменскую они приехали к вечеру 10 января. По улицам большой станицы шли к центру толпы казаков. Чувствовалось заметное оживление. Разыскав квартиру Мелехова Григория, Иван Алексеевич и Христоня узнали, что его дома нет. Хозяйка, дородная белобрысая женщина, сказала, что квартирант ушел на съезд.

— Где он, этот самый, стал-быть, съезд? — спросил Христоня.

— Наверное, в окружном управлении или на почте, — ответила хозяйка, равнодушно захлопывая дверь перед носом Христони.

Съезд был в полном разгаре. Большая, многооконная комната едва вместила делегатов. Казаки толпились на лестнице, в коридорах, в соседних комнатах.

— Держи за мной, — закряхтел Христоня, работая локтями.

В узкую щель, образовавшуюся за ним, устремился Иван Алексеевич. Почти у самого входа в комнату, где происходил съезд, Христоню остановил один из казаков, — судя по выговору, низовской.

— Ты бы потише толкался, чебак! — язвительно сказал он.

— Пусти, что ль!

— Постоишь и тут! Видишь — некуда!

— Пусти, комарь, а то — к ногтю. Раздавлю, стал-быть! — пообещал Христоня и, легко приподняв, передвинул мелкорослого казака, шагнул вперед.

— Ай да ведмедишше!

— Здоров, атаманец!

— Трясило добрый! На нем бы четырехдюймовые возить!

— Как он его посунул-то!

Казаки, стоявшие тесным гуртом, заулыбались, с невольным почтением разглядывая Христоню, бывшего на голову выше всех.

Григория нашли у задней стены. Сидя на корточках, он курил, беседовал с каким-то казаком — делегатом 35-го полка. Он увидел хуторян — и вислые воронено-черные усы его дрогнули в улыбке.

— Тю… каким вас ветром занесло? Здорово, Иван Алексеевич! Здорово живешь, дядя Христан!

— Здорова, да, стал-быть, не дюже семенна, — посмеивался Христоня, забирая в свою полуаршинную ладонь всю руку Григория.

— Как там наши?

— Слава богу. Поклон прислали. Отец наказывал, чтоб приехал проведать.

— Петро как?

— Петро… — Иван Алексеевич неловко улыбнулся, — Петро с нашим братом не якшается.

— Знаю. Ну, а Наталья? Детишки? Припадало видать?

— Все здоровые, кланялись. Батюшка-то обиду держит…

Христоня, поводя головой, разглядывал сидевший за столом президиум. Ему и сзади было видней всех. Григорий продолжал расспрашивать, пользуясь небольшим перерывом в заседании. Рассказывая про хутор, хуторские новости, Иван Алексеевич кратко передал о собрании фронтовиков, пославших его с Христоней сюда. Он начал было разузнавать, что и как происходит в Каменской, но в это время кто-то из сидевших за столом объявил:

— Зараз, станишники, скажет делегат от рабочих шахтеров. Просьба — слухать со вниманием, а также порядок блюсть.

Среднего роста человек поправил зачесанные вверх русые волосы, заговорил. Сразу, как обрубленный, смолк пчелиный гул голосов.

С первых же слов его горячей, прожженной страстью речи Григорий и остальные почувствовали силу чужого убеждения. Он говорил о предательской политике Каледина, толкающего казачество на борьбу с рабочим классом и крестьянством России, об общности интересов казаков и рабочих, о целях, которые преследуют большевики, ведя борьбу с казачьей контрреволюцией.

— Мы протягиваем братскую руку трудовому казачеству и надеемся, что в борьбе с белогвардейской бандой мы найдем верных союзников в лице фронтового казачества. На фронтах царской войны рабочие и казаки вместе лили кровь, и в войне со слетками буржуазии, пригретыми Калединым, мы должны быть вместе — и будем вместе! Рука с рукой мы пойдем в бой против тех, кто порабощал трудящихся в течение целых столетий! — гремел его трубный голос.

— С-с-сукин сын! язви его в почки!. . — восторженно шептал Христоня и так стискивал локоть Григория, что Григорий морщился.

Иван Алексеевич слушал, чуть приоткрыв рот, от напряжения часто мигал, бормотал:

— Верно! Вот это верно!

После делегата говорил, раскачиваясь, как ясень под ветром, какой-то высокий шахтер. Встал он, выпрямился, будто складной, — оглядел многоглазую толпу и долго выжидал, пока утихнет гомон. Был шахтер этот вроде баржевого каната: узловат, надежно крепок, сух, отсвечивал зеленым — будто прокупорошенный. В порах лица его крохотными, несмываемыми точками чернела угольная пыль, и таким же угольным блеском томились соловые, обесцвеченные вечными потемками и черными пластами земляной утробы глаза. Он встряхнул короткими волосами, взмахом стиснутых в кулачья рук, как кайло всадил.

— Кто на фронте ввел смертную казнь для солдат? Корнилов! Кто с Калединым душит нас? Он! — и зачастил, захлестнулся криком: — Казаки! Братцы! Братцы! Братцы! К кому же вы пристанете? Каледину охота есть, чтоб мы кровью братской опились! Нет! Нет! Не будет ихнего дела! Задавим, в бога, в потемки мать! Гидров этих в море спрудим!

— С-с-сукин сын!. . — Христоня, раздирая рот улыбкой, всплеснул руками и не выдержал, загоготал: — Вер-на-а!.. Дай им взвару!

— Заткнись! Христан, что ты? Выкинут тебя! — испугался Иван Алексеевич.

Лагутин — букановский казак и первый председатель казачьего отдела при ВЦИКе второго созыва[12] — жег казаков кровяными, нескладными, но бравшими за живое словами. Говорил председательствовавший Подтелков, его сменил красивый, с усами, подстриженными по-английски, Щаденко.

— Кто это? — вытягивая граблястую руку, допытывался у Григория Христоня.

— Щаденко. Командир у большевиков.

— А это?

— Мандельштам.

— Откель?

— С Москвы.

— А эти кто такие? — указывал Христоня на группу делегатов воронежского съезда.

— Помолчи хучь трошки, Христан.

— Господи божа, да ить, стал-быть, любопытственно!.. Ты мне скажи: вон энтот, что рядом с Подтелковым сидит, длинный такой, он — кто?

— Кривошлыков, еланский, с хутора Горбатова. За ним наши — Кудинов, Донецков.

— Ишо разок спытаю… А вон энтот… да нет!.. вон крайний, с чубом?

— Елисеев… не знаю, какой станицы.

Христоня, удовлетворенный, замолкал, слушал нового оратора с прежним неослабным вниманием и первый покрывал сотни голосов своим густым октавистым «верна-а-а!..»

После Стехина, одного из казаков-большевиков, выступил делегат 44-го полка. Он долго давился вымученными, шершавыми фразами; скажет слово, как тавро поставит в воздухе, — и молчит, шмурыгает носом; но казаки слушали его с большим сочувствием, изредка лишь прерывали криками одобрения. То, что говорил он, видимо, находило среди них живой отклик.

— Братцы! Надо нашему съезду так подойти к этому сурьезному делу, чтоб не было народу обидно и чтоб покончилось оно все тихо-благо! — тянул он, как заика. — Я к тому говорю, чтоб обойтиться нам без кровавой войны. И так три года с половиной мурели в окопах, а ежели, к тому сказать, ишо доведется воевать, то казаки уморились…

— Правильна-а-а!..

— Совершенно верно!

— Не хотим войны!..

— Надо договориться и с большевиками и с Войсковым кругом!

— Миром надо, а не абы как… Нечего шаровариться!

Подтелков громил кулаками стол — и рев смолкал. Вновь, потрагивая сибирьковую бородку, тянул делегат 44-го полка:

— Надо нам послать своих от съезда депутатов в Новочеркасск и добром попросить, чтобы добровольцы и разные партизаны уходили отсель. А большевикам у нас то же самое делать нечего. Мы со врагами рабочего народа сами сладим. Чужой помочи нам покеда что не требуется, а как потребуется, — мы их тады попросим оказать нам помочь.

— Не к делу этакая речь!

— Верна-а-а!

— Погоди, погоди! Чего «верна»? А ну, как они нас прижмут на склизком, а тогда — проси помочи. Нет, пока поспеют каныши, так у бабушки не будет и души.

— Свою власть надо исделать.

— Курочка в гнезде, а яичко ишо… прости бог! То-то народ глупой!

После делегата 44-го полка сыпал призывно-горячие слова Лагутин. Его прерывали криками. Поступило предложение устроить перерыв на десять минут, но сейчас же, как только восстановилась тишина, Подтелков кинул в жарко согретую толпу:

— Братья казаки! Покуда мы тут совещаемся, а враги трудового народа не дремают. Мы всё хотим, чтоб и волки были сытые и овцы целые, а Каледин — он не так думает. Нами перехвачен его приказ об аресте всех участников вот этого съезда. Сейчас этот приказ будет прочитан вслух.

По толпам делегатов зыбью прошлось волнение, после того как был оглашен приказ Каледина об аресте членов съезда. Вздыбился шум, в стократ больший, чем на любом станичном майдане.

— Дело делать, а не разговорами займаться!

— Тиш-ш-ше!.. Чш-ш-ш!..

— Чего там «тише»! Круши!..

— Лобов! Лобов!.. Скажи им словцо!..

— Погодим трошки!..

— Каледин — он не дурак!

Григорий молча вслушивался, глядел на заходившие враскачку головы и руки делегатов и не утерпел, — приподнимаясь на цыпочки, загорланил:

— Да замолчите же, черти!. . Базар вам тут? Дайте вон Подтелкову слово сказать!..

Иван Алексеевич сцепился спорить с одним из делегатов 8-го полка.

Христоня рычал, отбиваясь от нападавшего на него полчанина:

— Тут на карауле надо, стал-быть, находиться! Ты мне… да чего ты брешешь?.. Маланья![13] Эх, ты, друг-дружок! Курюк у нас тонок — самим управиться!

Громыханье голосов улеглось (так выбившийся из сил ветер ложится на волну пшеницы и клонит ее долу), в недозревшую тишину всверлился девичье-тонкий голос Кривошлыкова:

— Долой Каледина! Да здравствует казачий Военно-революционный комитет!

Толпа застонала. В тяжелый, хлещущий по ушам жгут скрутились слитные раскатистые крики одобрения. Кривошлыков остался стоять с поднятой рукой. Пальцы на ней, как листья на черенках, меленько дрожали. Едва лишь, немея, простерся оглушительный рев, — так же тонко, заливисто и голосисто, как на травле волка, Кривошлыков крикнул:

— Предлагаю избрать из своей среды казачий Военно-революционный комитет! Ему поручить вести борьбу с Калединым и органи. ..

— Га-а-а-а-а!.. — снарядным взрывом лопнул крик. Осколками посыпались с потолка куски отвалившейся штукатурки.

Начались выборы членов ревкома. Незначительная часть казаков, руководимая выступавшим делегатом 44-го полка и другими, продолжала настаивать на мирном улаживании конфликта с войсковым правительством, но большинство присутствовавших на съезде уже не поддерживало их; казаки взбугрились, выслушав приказ Каледина об их аресте, — настаивали на активном противодействии Новочеркасску.

Григорий не дождался конца выборов — его срочно вытребовали в штаб полка. Уходя, попросил Христоню и Ивана Алексеевича:

— Как кончится, — идите домой ко мне. Любопытно — кто пройдет в члены.

Иван Алексеевич вернулся ночью.

— Подтелков — председателем, Кривошлыков — секретарем! — с порога заявил он.

— Члены?

— Там и Лагутин Иван и Головачев, Минаев, Кудинов, ишо какие-то.

— А Христан где же? — спросил Григорий.

— Он с казаками направился каменские власти арестовывать. Распалился казак, плюнь на него — зашипит. Беда!

Христоня вернулся на рассвете. Долго сопел, разуваясь, бурчал что-то вполголоса. Григорий зажег лампу, — увидел на побуревшем лице его кровь и огнестрельную царапину выше лба.

— Кто это тебя?.. Перевязать? Я зараз… погоди, вот бинт найду, — вскочил с кровати, разыскал марлю и бинт.

— Заго́ится, как на собаке, — урчал Христоня. — Это меня, стал-быть, воинский начальник скобленул с нагана. Пришли к нему, как гости, с парадного, а он зачал обороняться. Ишо одного казака ранил. Хотел душу с него, стал-быть, вынуть: поглядеть, какая она из себя офицерская душа, — казаки не свелели, а то бы я его пошшупал… Уж пошшупал бы до болятки!

Глава IX>>>

Краткое содержание романа М. А. Шолохова «Тихий Дон» (Книга 2, часть пятая) | сочинение, анализ, биография, характеристика, тест, отзыв, статья, реферат, ГДЗ, книга, пересказ, сообщение, доклад, литература | Читать онлайн

Книга вторая

Часть пятая

I

Многих унесла война, но все же на Татарский хутор вернулись иные казаки, включая и Петро Мелехова. От него-то и узнали, что Григорий подался к большевикам. К зиме сюда, в здешнюю глухую тишину, стали доползать тревожные слухи о гражданской войне, вспыхнувшей под Новочеркасском.

II

Прежде чем окончательно перейти на сторону больше­виков, Григорий еще немало колебался. В октябре он позна­комился с казаком Извариным, который проповедовал ав­тономию казаков, т. е. выступал за создание независимого Донского государства, которым бы управлял казачий Круг. Все изменилось, когда Мелехов встретился с Федором Под- телковым. Тот уверил Григория, что в автономии власть будет принадлежать атаманам, а казакам нужна народная власть.

III

Все бежавшие от большевистской революции стягива­лись к Новочеркасску, рассчитывая на помощь казачества. Здесь же оказался и Каледин, которому приходилось кон­тролировать ситуацию самому, поскольку Корнилов закре­пился в Ростове. На Украине и в Воронеже собирались силы красногвардейцев, намеревавшихся нанести удар по засев­шим на юге генералам.

IV

Бунчук держит путь в Ростов. По дороге он ненадолго останавливается в Новочеркасске, где навещает старушку мать. Переночевав у нее, он с тоской покидает родной дом. В Ростове Бунчук находит здание парткома, где партийное руководство обсуждает с ним создание красногвардейской пулеметной бригады. У Бунчука остались приятные впе­чатления от беседы с большевиком Абрамсоном, который каким-то чудом совмещал в себе и революционную злость, и трогательное участие к людям.

V

Первоначально в ученики к Бунчуку определили 15 че­ловек, но затем приписали шестнадцатого. Рабочий был очень удивлен, увидев, что этим учеником оказалась мо­лодая женщина Анна Павленко. Пулеметчик занимался с каждым из учеников старательно, но с Анной — особен­но старательно. Он видел, что влюбляется в нее, но не смел себе в этом признаться.

VI

В конце ноября началось наступление белых (преиму­щественно калединцев и алексеевцев) на Ростов. Пулемет­чикам предстояло первым встретить белогвардейцев на под­ступах к городу. Перед Бунчуком стояла сложнейшая зада­ча — обегать огневые позиции и проверять, как справля­ются с первой боевой задачей его ученики. Трудности были у всех, каждый допускал те или иные ошибки. Пулеметчи­кам удалось обеспечить прикрытие для контратаки, но ис­ход сражения вплоть до ночи был неизвестен.

VII

Бои вот уже шесть дней велись с переменным успехом. Бунчук много работал со своими учениками, важным он считал воспитать революционную стойкость и ненависть к врагам. Анне было неприятно убивать людей. Бунчук вну­шал ей, что она должна быть безжалостной к белым. Вско­ре выяснилось, что рабочий тяжело болен тифом. Состояние его стремительно ухудшалось.

VIII

Большевики планировали провести в станице Камен­ской казачий съезд, чтобы лишить наступавшего из Но­вочеркасска Каледина поддержки со стороны казачества. Иван Алексеевич и Христоня обходили своих хуторян-фронтовиков, приглашая на съезд. Согласились немногие, например отказом ответили Петро Мелехов и Митька Кор­шунов. Казаки верили, что на Дон идет войной «Русь», что­бы завладеть богатыми землями казаков. На съезде больше­вики внушали пришедшим необходимость совместной борь­бы против Каледина и других белых генералов.

IX

Решением съезда в станице власть была передана в руки Военно-революционного комитета (ВРК). Прибывшие для ареста участников съезда части 10-го полка попали на ми­тинг, который организовали сторонники большевиков. По­слушав ораторов, казаки Каледина отказались выполнять приказы своих командиров. Военно-революционный коми­тет принял решение направить делегацию в Новочеркасск.

X

Члены делегации были весьма враждебно встречены каза­чьими офицерами по прибытии в Новочеркасск. На перроне бе­лые собрали толпу, которую разжигали оскорблениями в адрес большевиков. Под конвоем делегатов доставили в зал област­ного правления, куда следом явился Каледин и его помощни­ки. Обсуждение передачи власти Военно-революционному ко­митету длилось долго. Сторонники Каледина настаивали на том, что за большевиками могут пойти только предатели.

XI

Окончательным решением донского белого правитель­ства был отказ выполнить требования ВРК. Правительство утверждало, что будет следовать народной воле, т. е. реше­нию казачьего круга, который соберется 4 февраля. Между тем белогвардейцы-чернецовцы (из войск под командовани­ем Чернецова) вынудили отступить Красную гвардию и за­хватили станицу Каменскую.

XII

Еще в станице Каменской Григорий Мелехов узнал, что совсем рядом его давний обидчик — Евгений Листницкий. Оказалось, что боль в сердце еще не прошла: Григорий лю­бит Аксинью и поэтому не может простить офицера. Однако Каменскую пришлось покинуть под натиском белогвардей­цев и отступать в Глубокую. Здесь Григорий, слушая разго­воры казаков, понял, как далеки они от реальной борьбы за народное дело: большинство боялось, как бы не стали рав­ны с ними в правах «мужики» (рабочие и крестьяне). Ран­ним утром белые вошли в Глубокую, вызвав беспорядочное бегство казаков. Сопротивление оказывали не многие, в их числе были Григорий и пулеметчица Анна. Решительные действия тех, кто рискнул выступить против чернецовцев, принесли победу красногвардейцам. Красные в обход при­казов командования устроили кровавую расправу над чернецовцами. Увиденное вызвало сильнейший протест Григо­рия.

XIII

Григорий вновь на родном хуторе, жаждет повидать родню и Аксинью. Отец внушает сыну, какой вред несут большевики казакам. Григорий спорит вяло — главным об­разом потому, что ему внушила отвращение расправа крас­ных над чернецовцами.

XIV

Общаясь с семьей, Григорий вновь испытывает гор­дость за свое казачье происхождение. На следующий день Пантелей отправился к куму и узнал от него весть о само­убийстве Каледина. С горя оба старика крепко выпили, так что потом, возвращаясь поздно вечером домой, пьяный Ме­лехов заблудился и в темноте въехал на лед Дона. Лед трес­нул, и кобыла вместе с санями утонула. Сам Пантелей едва уцелел.

XV

После восстания рабочих в Таганроге наступление Крас­ной гвардии стало более успешным. Корнилов известил Ка­ледина, что Добровольческая армия покидает Ростов и от­ступает на Кубань. В создавшейся обстановке Каледин сло­жил с себя полномочия и передал власть городской думе, после чего застрелился.

XVI

Три недели пробыв в беспамятстве, Бунчук оправился. Как оказалось, его перевезли в Царицын. Анна все это вре­мя ухаживала за ним. Болезнь сделала его капризным, так что женщине часто приходилось на него обижаться. Когда Бунчуку стало немного лучше, Анна перевезла его в Воро­неж.

XVII

После прибытия в Воронеж Бунчуку и Анне пришлось расстаться. Партия отправила девушку на агитационную работу в Луганск. Самому же Бунчуку предстояло вернуть­ся на Южный фронт, чтобы участвовать в наступлении.

XVIII

После смерти Каледина власть на юге захватил генерал Назаров, объявивший о мобилизации. Казаки неохотно от­кликнулись на призыв. Некоторые казачьи полки, побыв немного в бою, переходили на сторону большевиков, под­давшись агитации. Южный фронт вплотную приблизил­ся к Ростову, так что Корнилову пришлось бежать из горо­да. В одной из рот Корниловского полка шел Евгений Лист­ницкий, веривший в победу своего генерала. Сам Корни­лов в это время в штабе разрабатывал план отхода до Екатеринодара с целью соединиться с действующими там до­бровольческими отрядами. Несмотря на продуманные воз­ражения со стороны некоторых генералов, Корнилов насто­ял на своем. Генералы, выступавшие против похода на Ку­бань, остались на Дону, отколовшись от войска.

XIX

Красная гвардия вошла в станицу Кривянскую. Здесь большевики, включая Бунчука, арестовали главу казачьего Круга — Назарова. В дальнейшем, работая в штабе Сиверса в Ростове, Бунчук в редакции большевистской газеты вновь повстречал Анну. Анна предложила ему обосноваться у нее: здесь проживала ее родня.

XX

В марте Бунчука перевели на работу в Революционный трибунал, и это резко отрицательно сказалось на нем. Каж­дую ночь Бунчуку приходилось возить за город «врагов ре­волюции» и командовать их расстрелом. Заниматься этим Бунчуку не хотелось. Анна предложила ему перевестись на другую работу или идти на фронт. На это Бунчук возражал, что достаточно крепок, хотя и признал, что на фронте ему будет лучше. Вскоре его по собственной просьбе перевели на другую должность.

XXI

Волнения среди казаков начались на хуторе Сетраковом. Здесь остановился отряд красногвардейцев, которые, напившись, принялись грабить местных и вытворять раз­ные бесчинства. Казаки наспех собрали несколько отрядов из фронтовиков и наголову разбили отряд. Затем волнения прокатились по всем северным станицам Донецкого округа, которые отделились в самостоятельный Верхнедонецкий округ с генералом Алферовым во главе. Здесь повсеместно громились Советы и преследовались большевики.

XXII

На хутор Татарский вести о начавшейся «клочке» при­нес Валет, свидевшийся здесь с Мишкой Кошевым. Неко­торые большевики — в первую очередь Валет и Кошевой — приняли решение покинуть хутор. Валет сильно злился, что многие казаки не пошли с ними. Кошевой отнесся к это­му спокойнее.

XXIII

Григорий, Иван Алексеевич и Христоня отказались следовать за Валетом, отчего сейчас чувствовали себя не­ловко друг перед другом. Иван догадывался, что у каждого есть свои причины, однако для себя решил при случае пере­браться к большевикам. Все трое пошли на майдан (рыноч­ную площадь), чтобы послушать речи казаков. Здесь один из белых офицеров рассказывает о случае на хуторе Сетракове. Григорий хотел покинуть собрание, но его заметили и велели ему остаться. Хуторяне без долгих обсуждений выбрали атаманом Мирона Коршунова. Командиром реше­но было избрать Григория Мелехова, хотя многие выступа­ли против, из-за чего произошла небольшая свалка. Каза­ки стали записываться в войско, к ним примкнул и Христо­ня — но не воевать, а «поглядеть».

XXIV

Петро Мелехов отправился на встречу с Федором Лихо­видовым, новым атаманом станицы Сетраково, человеком редкого ума и силы, имевшим в прошлом большие связи с первыми лицами империи и выполнявшим секретные по­ручения правительства. Петро предложил Лиховидову во­енную помощь своего хутора, но тот отказался, сказав, что помощь понадобится позднее, а также велел собрать больше людей. Ближе к Пасхе на хутор пришли дурные вести: над­вигалась война с красногвардейцами. Григорий и Христоня в смятении.

XXV

Красногвардейцы отступали из Ростова. Бунчук физи­чески уже оправился и был в строю, хотя внутри него что-то необратимо изменилось. Единственный человек, к которо­му он не стал равнодушен, — Анна. Но она во время одной из атак погибла.

XXVI

После смерти Анны Бунчук какое-то время жил как во сне. Товарищи поддерживали его, по сути дела направляли все его действия: говорили «Ешь» — он ел, говорили «Спи», он ложился спать. Красногвардейцам приходилось на юге все хуже: под натиском немецких оккупантов они уходили с Украины через Подонье под обстрелом казачьих отрядов и немецких аэропланов. Многие эшелоны гибли в результа­те диверсий.

XXVII Материал с сайта //iEssay.ru

Чем ближе к донским станицам приближались крас­ногвардейцы, тем более настороженно и даже враждебно солдат встречали местные. Некоторые люди наивно спра­шивали, правда ли, что красные пришли выбивать здешнее население? Солдаты узнали, что все советы на Дону разо­гнаны и власть передана атаманам. Вскоре красные замети­ли казачий разъезд и стали ждать нападения.

XXVIII

Окруженные красногвардейцы получили от казаков из­вестие о готовности вести переговоры. Поскольку среди бой­цов насчитывалось много казаков, большевистское коман­дование, намеревавшееся вступить в бой с контрреволю­ционерами, никто не поддержал. Казачий подъесаул велел большевикам сдавать оружие. Большинство послушалось приказа, небольшую группу солдат во главе с упорствовав­шим Бунчуком обезоружили силой. После этого дружелюб­ное отношение к красным сразу же сменилось враждебным: людей как скот согнали в какую-то лавочку и заперли там. Не давая им объяснений, казаки принялись решать судьбу красногвардейцев. Вынесено было решение — убить всех.

XXIX

Красногвардейцы узнали об уготованной им участи. Все страшно злились на собственную доверчивость. Позд­но ночью страсти немного улеглись, многие принялись вспоминать о своей прежней казачьей жизни на хуторе. Бунчук вспоминал о матери и Анне, но молча. Сквозь сте­ну сарая пленники услышали, как пришли хуторяне рыть им могилы.

XXX

Поутру на хутор прибыл отряд Петро Мелехова. Петро узнал о пленении красногвардейцев и готовящейся казни. Кое-кто из отряда Бунчука вызвался в палачи на предстоя­щей расправе. Григорию Мелехову поначалу было страшно смотреть на казнь, но слова одного из командиров — Под­телкова, обращенные к нему, задели за живое. Григорий с чувством своей правоты обличил красных в измене наро­ду и в бездумной жестокости. Подтелков перед повешени­ем обратился к казакам с речью, доказывая, как обманули их офицеры. У него из-под ног спешно выбили скамеечку, но он доставал ногами до земли: пришлось вешать больше­вика во второй раз.

XXXI

Неподалеку от станицы Каргинской Мишку Кошево­го и Валета поймали казаки. Валета убили на месте, а Ко­шевого взяли в плен. Его затем публично высекли розгами, чтобы «исправить», т. е. выбить из его головы большевист­ские идеи и вновь включить в казачество. Валета похорони­ли с какой-то своеобразной жалостью к «мужику».

На этой странице материал по темам:

• тихий дон книга 2 часть 5 глава 30 анализ
• тихий дон 2 том 4 часть краткое содержание по главам
• отряд красной гвардии в сетракове шолохов
• тихий дон сокращение 2 книга
• казнь чернецовцев в романе тихий дон

Тихий Дон. Книга 2 (Шолохов Михаил)

Описание

Часть четвертая
 
1916 год.  Полесье. В офицерской землянке военные, среди который патриотичный есаул Евгений Листницкий и хорунжий Бунчук, обсуждают войну и туманное будущее, после чего Евгений пишет донос на своего сослуживца. Однако Бунчук (большевик) дезертировал, а в армии стали находить антивоенные листовки. Шолохов описывает следы газовой атаки, предпринятой немцами в октябре 1916 года. Мелехов геройствует и становится георгиевским кавалером, спасая в Восточной Пруссии от смерти своего недруга Степана Астахова. Но тот получил ранение на Западной Двине, отстал от своих и попал в немецкий плен. Жена Григория Наталья тем временем родила двойню, а Николай Второй отрекся от престола, усилив ощущение неопределенности. Есаул Листницкий переводится в Петроград для охраны порядка и становится верным корниловцем. Вновь объявляется хорунжий Бунчук, но теперь уже в образе революционного агитатора. Свершается Октябрьская революция и донские казаки возвращаются на Дон.

Часть пятая
 
В революции Григорий Мелехов не мог найти себя. То ему казались близки «самостийники», то большевики (Подтёлков). Тем временем на Дону зарождалась Гражданская война. Центром притяжения белых стал Каледин. В ноябре 1917 года началось сражение за Ростов, где в рядах красногвардейцев принимал участие пулеметчик Бунчук. В Новочеркасск на поезде прибывает Подтелков (как представитель ревкома) и ставит ультиматум Каледину. Григорий Мелехов сражается в рядах красногвардейцев, однако его удручает расправа Подтелкова над пленным Чернецовым. Донской ревком обосновался в Миллерово, а покинутый Добровольческой армией Каледин застрелился. Бунчук в Ростове занимается массовыми расстрелами, которые нравственно подтачивают его. Однако восставшие казаки захватили в плен Подтелкова и Бунчука и приговорили их к смерти через повешение за разбои на Донской земле.

Поделиться аудиокнигой

Тихий Дон, часть 5-я | Wikids

Фильмы художественные Исторические

На Дон пришла ласковая весна. Григорий Мелехов поправлялся от приступа на родном хуторе. Наталье, его жене, рассказали, что он на войне гулял с другими казачками. Из-за этого они крупно поссорились, и Наталья решила прервать беременность и обратилась к бабке-знахарке. А та, нечаянно, убила не только нерождённое дитя, но и роженицу. Тем временем военная удача отвернулась от белых. Мелехов с Аксиньей и другие станичники поехали к морю, чтобы спастись на кораблях.

Из истории вы узнаете про: Конь (боевой) Семейство Лошадиные Река Дон Степь Золото Гражданская война (красные против белых) Станица Вёшенская Крестьяне Русская печь Амбар Шашка Англия (главная часть Великобритании) Великобритания Дореволюционные банкноты Дореволюционные банкноты и монеты Саратов Саратовская область Балашов Сокол балобан Семейство Соколиные Прудовая лягушка Семейство Настоящие Лягушки Волк (бирюк – волк-одиночка) Семейство Псовые Новороссийск Франция Калина красная, или обыкновенная Семейство Адоксовые Турция Тбилиси Русская кавалерия (конница) разных эпох + 26

Тихий Дон (1957) — смотреть все серии фильма бесплатно онлайн в хорошем качестве 720 HD на портале Культура РФ

История создания

Картина «Тихий Дон» — это экранизация романа Михаила Шолохова, который выходил с 1928 по 1940 год и стал самым популярным произведением классика, отмеченным многочисленными наградами, в том числе Нобелевской премией.

Идея экранизации романа родилась у режиссера Сергея Герасимова еще в 1939 году, но ей помешал внезапный разлад между Сталиным и Шолоховым, и только в 1955 году, после смерти Сталина, Герасимов вновь предпринимает попытку экранизации. Он взялся за сценарий и прежде, чем представлять его худсовету, отправился за рецензией и отзывом к самому Шолохову. Писателю сценарий понравился, следом за ним сценарий утвердил худсовет — и Герасимов приступил к съемкам.

Актерский состав

Понимая, какая ответственность лежит на его плечах, режиссер с особенным тщанием подошел не только к отбору актеров на главные роли, но и с подбором исполнителей ролей второго плана. Он составил подробную картотеку кандидатур на все роли — от Николая II до кучера в доме Листницких. В результате собралось более 200 актеров, и решено было проводить коллективный кастинг. Из этих нескольких сотен человек в конце концов отобрали лучших. Так фильм нашел Людмилу Хитяеву, Зинаиду Кириенко, Бориса Новикова, Михаила Глузского, Игоря Дмитриева, Николая Смирнова, Петра Чернова, Вадима Захарченко, Михаила Васильева, Александра Шатова и других.

Элина Быстрицкая, исполнившая роль Аксиньи, нашлась сама. На тот момент она была широко известна советскому зрителю по фильму «Неоконченная повесть», но роль Аксиньи была ее сценической мечтой. В юности в Кировском театре она даже репетировала эту роль для студенческой постановки. Поэтому, узнав о съемках фильма, Быстрицкая сама позвонила Герасимову и буквально напросилась на пробы, которые с успехом прошла и была утверждена на роль.

Гораздо сложнее было определиться с выбором главного героя — Григория Мелихова. Было отсмотрено более сотни кандидатур — от маститых актеров до студентов театральных училищ. Артиста Петра Глебова приглашали на съемки крайне редко и в основном в массовки. Вот и в тот день Глебов пришел на съемочную площадку Тихого Дона с целью сняться в массовке, именно там и заметил Герасимов его пронзительный взгляд, а потом и голос. Сделали пробные съемки, показали Шолохову, и после первых же кадров тот воскликнул: «Это он!». Так был утвержден актер Петр Глебов на роль Григория Мелихова.

Петр Глебов в роли Григория Мелехова и Зинаида Кириенко в роли Натальи Мелеховой в художественном фильме Сергея Герасимова «Тихий Дон» (1957–1958)

Петр Глебов в роли Григория Мелехова и Зинаида Кириенко в роли Натальи Мелеховой в художественном фильме Сергея Герасимова «Тихий Дон» (1957–1958)

Кадр из художественного фильма Сергея Герасимова «Тихий Дон» (1957–1958)

Интересные факты

Съемки начались в августе 1956 года. Киноштаб по совету Михаила Шолохова расположился в городе Каменск-Шахтинский на берегу реки Донец. Там возвели хутор Татарский и господский дом Листницких и даже вокзал Новочеркасска. Петр Глебов учился конному искусству, а Быстрицкая до изнеможения стирала разные тряпки в холодной воде, чтобы превратить свои тонкие и очень изящные руки в огрубевшие от работы ладони казачки. Кроме того, актрисе пришлось серьезно поправиться, что оказалось для нее сложной задачей.

В массовых сценах были задействованы местные казаки, а актеры все свободное от съемок время жили среди местных станичников, перенимая их речь, жесты и повадки.

Премьера первой серии фильма «Тихий Дон» состоялась 26 октября 1957 года: как и было задумано режиссером Сергеем Герасимовым, картина была представлена широкой зрительской аудитории в канун 40-летия Октябрьской революции. Вторая серия вышла на экраны 1 ноября 1957 года, а третья — 30 апреля 1958 года. В год выхода на экраны картина «Тихий Дон» собрала почти 47 миллионов зрителей. В 1958 году фильм «Тихий Дон» был удостоен премии «Хрустальный глобус» на Международном кинофестивале в Карловых Варах (Чехословакия).

Информация для учителя.

Лекция о фильме «Тихий Дон»

Лекторы: журналист Иван Кудрявцев, актриса Ингрид Олеринская, режиссер Роман Каменский.

Тихий Дон (2 части) в Санкт-Петербурге, афиша и билеты

Уважаемые зрители! У вас есть возможность приобрести электронные билеты без ограничений.
Предварительное бронирование не осуществляется (бронь действует 20 минут)!

Зрители старше 18 лет могут пройти на спектакль только при наличии QR-кода о вакцинации или перенесённом в течение последнего полугода COVID-19. При наличии медотвода нужно предъявить справку, подтверждающую это, а также отрицательный ПЦР-тест не старше 72 часов. Ограничения вводятся на основании Постановления Правительства Санкт-Петербурга №121.

«Тихий Дон»

Житие хутора Татарского в двух частях и четырёх действиях по одноимённому роману Михаила Шолохова

Режиссёр – Григорий Козлов

Постановочная бригада:

Сценография и костюмы – Михаил Бархин
Видео – Александр Малышев, Фёдор Соколов
Свет – Александр Рязанцев
Звук – Марина Васенина, Екатерина Николаева
Музыкальное оформление – Вячеслав Шулин
Помощники режиссёра – Валерия Василькова, Екатерина Затолокина, Александра Гаевая

«Тихий Дон» — сценический роман-эпопея, история одного казацкого рода на фоне истории огромной страны. Становление, жизнь, распад и гибель большой семьи тесно сплетены с событиями мира вокруг – от войны до войны, через бесконечное счастье и безнадежную боль, проживают жизни простые казаки. Каждый из них – обычный человек, и каждый из них – отражение эпохи.

Неистовая любовь Гришки Мелехова и Аксиньи Астаховой, страстная, преступная, искренняя, протягивается сквозь долгие годы. Рушатся семьи, а вокруг рушится мир. Первая мировая, революция, гражданская война переворачивают прежние устои, становятся врагами близкие друзья, рвутся вековые связи, будущее неясно, а настоящее страшно. Никто не знает, где справедливость, никто не понимает, в чем правда, никому не ведомо, как жить дальше.

И только любовью могут дышать люди, только любовью спасаются души. Любовью мужчины и женщины, родителей и детей, братьев и сестер, дедов и внуков.

В финале за спиной осиротевшего, овдовевшего, постаревшего, обессиленного Григория Мелехова поднимается черное солнце. Но рядом с Григорием стоит его сын. Род продолжается. Продолжается жизнь.

«Тихий Дон» начинался как дипломный спектакль в мастерской Санкт-Петербургской Академии театрального искусства на курсе Григория Козлова. 18 мая 2013 года студенты Академии сыграли «Тихий Дон» на сцене театра «Мастерская» — и спектакль вошел в репертуар театра. «Тихий Дон» – первая часть сценической дилогии об эпохе Гражданской войне, времени больших перемен.

Действующие лица и исполнители:
Прокофий Мелехов, казак — Дмитрий Житков
Пантелей Прокофьич Мелехов, его сын, старший урядник — Дмитрий Белякин
Василиса Ильинишна Мелехова, жена Пантелея — Ольга Афанасьева
Григорий Мелехов, сын Пантелея и Василисы, казак — Антон Момот
Петро Мелехов, старший брат Григория — Фёдор Климов
Дарья Мелехова, жена Петра — Мария Русских
Евдокия Мелехова, младшая сестра Петро и Григория — Наталья Шулина
Степан Астахов, сосед Мелеховых — Андрей Аладьин
Аксинья Астахова, жена Степана — Софья Карабулина, Есения Раевская
Мирон Григорьевич Коршунов, богатый казак — Дмитрий Житков
Марья Лукинична Коршунова, жена Мирона — Мария Срогович
Митрий Коршунов, сын Мирона и Марьи — Гавриил Федотов
Наталья Коршунова, младшая сестра Дмитрия, законная жена Григория — Вера Латышева
Сергей Платонович Мохов, иногородний, богатый купец — Георгий Воронин
Елизавета Мохова, его дочь — Мария Мясникова
Боярышкин, студент — Андрей Емельянов
Евгений Листницкий, казак, дворянин, сотник Атаманского полка — Кирилл Кузнецов
Дед Сашка, конюх Листницкого — Гавриил Федотов
Прохор Зыков, друг Григория Мелехова — Андрей Дидик
Михаил Кошевой, бедный казак, друг и ровесник Григория,
позже муж Дуняши Мелеховой — Андрей Горбатый
Маша Кошевая, его сестра — Алина Марфина, Евгения Гревцова
Осип Давидович Штокман, слесарь, приезжий — Георгий Воронин
Василиса, сваха — Алина Марфина
Дед Гришака, отец Мирона, дед Митрия и Натальи — Иван Григорьев
Турчанка, жена Прокофия — Наталья Шулина
Христоня, друг Степана — Игорь Клычков
Бабы на мостках — Софья Карабулина, Мария Русских,Мария Мясникова, Вера Латышева, Есения Раевская, Наталья Шулина, Евгения Аладьина (Гревцова)
Старики — Ольга Афанасьева, Мария Срогович, Андрей Аладьин
Тётка Аксиньи — Ольга Афанасьева
Поп Виссарион — Андрей Аладьин
Гармонист- Андрей Аладьин
Жена гармониста — Есения Раевская, Софья Карабулина
Климовна — Софья Карабулина, Есения Раевская
Малашка Фролова, соседка — Мария Срогович
Александр, красноармеец — Георгий Воронин
Красноармейцы — Игорь Клычков, Гавриил Федотов
Прохожие — артисты театра

«Тихий Дон» – участник фестивалей «Золотая маска» (Москва), «Прорыв» (Санкт-Петербург), «Балтийский дом» (Санкт-Петербург), «Рождественский фестиваль искусств» (Новосибирск), лауреат специальных призов Высшей театральной премии Петербурга «Золотой софит», премии для молодых «Прорыв», Славянского форума искусств «Золотой витязь», Молодёжной премии Санкт-Петербурга, I фестиваля губернских театров (Москва).

Премьера состоялась 18 мая 2013 года
Возобновление состоялось 4 ноября 2021 года

Часть Первая
«Тихий Дон. Истоки. Берега»
Начало в 14:00
Продолжительность – 4 часа с одним антрактом
Окончание – 18:00

Часть Вторая
«Тихий Дон. Пучина. Исход»
Начало в 19:00
Продолжительность – 3,5 часа с одним антрактом
Окончание – 22:30

Для зрителей от 16 лет.
Обращаем ваше внимание, что в этом спектакле артисты курят на сцене.

Тихий Дон (1957) — отзывы и рецензии — Кинопоиск

сортировать: по рейтингу по дате по имени пользователя показывать: 1025 11—20 из 23 djulian13 Казаком нужно быть (казачья заповедь) В истории каждой страны есть достаточно трагических страниц. У России одной из таковых является Гражданская война. Борьба ещё молодой советской власти – «красных», и сторонников то ли прежнего имперского режима, то ли контрреволюционной, то ли новореволюционной диктатуры – «белых». В роли третьей силы, которой и предстояло решить судьбу России, совершенно неожиданно для себя, оказалось казачество. Сословие это, именующее себя «воины Христовы», удивительным образом сочетающее в себе сильные религиозные традиции и огромный воинский потенциал (Ещё Бонапарт утверждал: «Дайте мне 20.000 казаков – и я покорю весь мир»), зародилось в 15-16 веках, и с тех пор казаки верно служили Отечеству. Покоритель Сибири Ермак Тимофеевич, донской атаман Платов и многие, многие другие. Но к моменту действия экранизируемой повести казачество оказалось на перепутье. Главный герой фильма, Григорий Пантелеевич Мелехов, олицетворяет собой всё сословие. На протяжении фильма он не может твёрдо определиться, чьи идеалы ему более подходят. Именно «подходят»: в обстановке Гражданской войны казачество, чьей главной задачей всегда была защита Отечества от внешнего врага, вдруг оказалось лишним, чужеродным элементом (враг-то внутренний теперь!). «Белые» не принимают его, поскольку их интеллигентная сущность не дозволяет допускать в свой круг полупривилегированное сословие: это на своей шкуре Григорий почувствовал, будучи командиром дивизии во время восстания. «Красные» же не могут позволить казачеству оставаться мощной вольной военной силой с ценностями, отличными от «землю – крестьянам, заводы – рабочим!». Это мы видим в конфликте с Михаилом Кошевым. Но и разбойниками, с которыми боролись на протяжении всей своей истории, они быть не могут. Вот и Мелехов в годы малой Гражданской примкнул было к банде, но в итоге всё равно ушёл от них, вернувшись домой. Казачество продолжило свою жизнь и ведёт её до сих пор. Даже будучи уничтоженным (политика «расказачивания»), оно возродилось в новой России, и вновь делает то, что умеет лучше всего: защищает свою Родину. Но путь Григория – это не только судьба казачества, это ещё и судьба человека. Судьба, в которой было много противоречивых поступков и множество ошибок. Но Мелехов не утратил гуманистические ценности, даже пробыв на войне около шести лет. Он убийца, но ему надоела его война, он хочет лишь спокойствия. Он в некотором роде жалеет своих жертв: вспомним первого убитого им австрийца или матросов–коммунистов. Упрёк Кошевого, который за убийства на войне не испытывал никаких мук совести, о том, что Григорий такой же, как и он, и даже хуже, несправедлив. Мелехов остался самим собой, несмотря ни на что. Так и казачество осталось казачеством, несмотря на все препоны. Отдельной красной линией через весь фильм проходит любовь Мелехова и Аксиньи Астаховой. Эти персонажи прошли вместе много, порознь шли ещё дольше, ибо большое количество времени женщина жила с помещиком Листницким или со своим мужем Степаном. Я, как не хотел, не мог её в этом упрекнуть. В её жизни было всё – и скрытая ото всех любовь, и измена нелюбимому мужу, и потеря ребёнка. Но её чувство к Григорию трудно назвать порочным, и Аксинья доказывает это. Она вынуждена любить не своего мужа, равно как и Мелехова выдали за Наталью не по любви. В их совместной жизни было всё: война и мир, преступление и наказание. Не раз они бегали («Опять убегаем, как тогда, в Ягодное») из Татарского хутора, не раз возвращались, но всегда хранили верность друг другу: пускай не телом, но душой – уж точно. Всё вышесказанное относится в равной степени как к фильму, так и к книге. Но сейчас хочется поговорить о процессе экранизации, ведь экранизировать шолоховский эпос – задача очень тяжёлая. Удалось ли это Сергею Бондарчуку? Да, удалось. Была проделана огромная работа. Подбор актёров однозначно хорош, Григорий, Аксинья и Наталья – вообще в яблочко. Игра хороша, персонажам либо сопереживаешь, либо действительно ненавидишь (Кошевой – вылитый Теон Грейджой). Атмосфера воссоздана идеально. Казачьи хутора, землянки-ночёвки, а про батальные сцены и говорить нечего – широкомасштабно, мощно, эпично (практически нет крови, но какой год на дворе, не напомните?). Всё это поддерживает прекрасный саундтрек, состоящий как из классического инструментала, так и из народных песен. Есть, правда, и к чему, придраться: «мелеховоцентричность» просто зашкаливает. Побочные сюжетные линии книги, раскрывавшие ужасы войны, например, Бунчук и Анна, либо вычеркнуты, либо практически отсутствуют. Неснятого материала хватило бы на ещё одну серию. Отсутствуют и многие моменты жизни Григория – практически вырезаны пребывание у «белых» и малая Гражданская. Но здесь нужно сделать скидку на год выпуска и на идеологию тогдашнего режима. Подводя итог, хочется сказать, что это хорошее кино, смотреть его можно и даже нужно. Более того, это прекрасная иллюстрация книги Шолохова. 10 из 10 прямая ссылка 14 июля 2014 | 15:02 Сказать, что фильм хорош – не сказать, ровным счетом, ничего! Выразить свое мнение, вложив в него свои чувства и эмоции, просто невозможно! Для меня «Тихий Дон» — любовь на всю жизнь, любовь с первого слова и с первого взгляда… Влюбилась я в далекие школьные годы, проглотив за выходные одноименный роман Шолохова. Об экранизации я узнала немного позднее и, честно говоря, смотреть побаивалась, дабы не испортить впечатления от книги, поскольку, как правило, экранизация всегда уступает источнику, хотя, может быть, просто мне так не везет. Но мои опасения оказались совершенно напрасны. И если с другими работами в кино Быстрицкой и Кириенко я была знакома и эти прекрасно сыгранные роли ими лишь в очередной раз подчеркнули их талант и безусловный дар свыше, то Глебов стал для меня настоящим открытием! Я увидела того самого Григория, абсолютно точно воссозданный образ того, о ком читала…Ильиченко бесподобен, Хитяева чудо как хороша, здесь просто не ни одного Артиста, которым не восхищаешься! Удивительно тонкая и отчасти ювелирная работа режиссера – вместить столь масштабный эпос, охватывающий достаточно большой временной отрезок, в рамки фильма (не сериала). Очаровывает все – быт донского казачества, одежда, речь актеров. Все так, будто они и жили там и именно в то время. Пересматривая в очередной раз этот шедевр, ловишь себя на мысли, что снято то все «по-настоящему», без компьютерных технологий и от того те же военные сцены воспринимаются еще острее. Об этом фильме можно говорить бесконечно, но я, как человек влюбленный в него навсегда, возможно необъективна, поэтому просто посмотрите, может это будет и Ваша любовь? 10 из 10 прямая ссылка 07 января 2014 | 12:58 Складывается ощущение, что съемочная группа, перво-наперво, поставила себе цель потерять минимум шолоховского текста. И оттого был выбран характерный для литературного жанра баллады вершинный тип композиции – когда долгое развитие действия остается за кадром, а показывается только его итог, кульминация, апогей. В результате все шесть часов картины сложены из коротеньких, емких и лаконичных сцен, которые очень весело смотрятся. Все красочно, колоритно, самобытно – как лубочные картинки в книге «Русские народные сказки» или как документальная передача про жизнь аборигенов на канале Discovery. Вы не подумайте, это комплимент – нудности и затянутости здесь действительно не встретить, чему во многом способствует отсутствие закадрового голоса, без которого современные экранизации классики ну никак не могут обойтись. С ним-то, разумеется, легче – так что режиссеру Сергею Герасимову респект. Правда, лихая скорость в «среднем течении» «Тихого Дона» – это здорово. А вот начало и финал, на мой взгляд, не очень удались. В концовке, хотя оркестр и ревет, как полагается, шолоховский уровень эпичности не достигнут – я не увидел ни знаменитое «черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца», ни акцента на том, что сын – последнее, что роднило Григория «с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром». Что касается начала, то уже на 15-й минуте Аксинья восклицает: «За всю жизнь горькую отлюблю!» В книге к этому моменту позади добрая сотня страниц, и, в общем, можно понять, какая у нее жизнь – не позавидуешь. Но за 15 минут сложно вчувствоваться, и такой надрыв выглядит немного ненатуральным. По большому счету, это ощущение не покидает весь фильм (просто потом к нему привыкаешь) – в целях большей емкости и лаконичности, актеры демонстрируют сгущенные эмоции, как бывает сгущенное молоко, в романтическом духе (неслучайно баллада – жанр эпохи романтизма). Вот и получается, что Шолохов вроде бы писал реалистический роман, а у Герасимова образы Григория и Аксиньи ничуть не реалистические в своей титанической страстности. Увы, моя критика несправедлива – в 50-х фильм (тем более такой мощный) априори воспринимался как чудо, сейчас же этого добра навалом, потому и требования выше. Вообще «Тихий Дон» — хороший пример того, что старые фильмы хороши как искусство – но искусство т.н. «вторичного стиля», создающее особый мир по своим эстетическим законам, уводящее от реальности. Достоверное воспроизведение действительности им, увы, не под силу. И все же, как ни подмечай недостатки, а «Тихий Дон» увлекает – общая эпичность содержание берет свое. Гражданская война, конфликт чувства и долга – эти темы никогда не устареют. К слову, удивило: для своего года выпуска картина совсем не ангажирована идеологически. Что очень приятно, ведь суть романа – не торжество какой-либо из двух правд, «белой» или «красной», а судьба, переживания людей, попавших в жернова политической борьбы. Они бы и рады соблюдать нейтралитет, да кто их спросит… Напоследок не могу не впечатлиться тем, какой труд проделали актеры, образы которых хоть и романтические, но выдержанные и без перегибов. Вообще, свыкнувшись с налетом театральности, можешь оценить ее по достоинству – например, в пронзительной сцене смерти Натальи. К слову, эта героиня вызывает больше всего сопереживания по книге, и здесь это сохранено. Да и всем остальным можно посочувствовать: не дай Бог жить в такие годы – сплошная полоса несчастий (я бы даже сравнил роман Шолохова с античной трагедией, где в жизнь семьи вторгается злой рок и разрушает ее до основания). Оглядываясь назад, можно сказать, что самым счастливым моментом для семьи Мелеховых стал приезд Григория из армии с подарками, когда старики красовались перед зеркалом, примеривая их и подтрунивая друг над другом. Стоит ли ради такого момента прожить полную испытаний и тягот жизнь? Да, пожалуй. 8 из 10 прямая ссылка 22 марта 2013 | 13:18 Я не думаю, что когда-нибудь и где-нибудь в какой-либо точке Вселенной можно поставить экранизацию ‘Тихого Дона’ лучше, чем это сделал Сергей Герасимов. А все почему? Потому что на экране мы видим не просто игру актеров, а по-настоящему проживаемую драму героев. Это полная самоотдача работе, полное ‘вшивание’ персонажа в самого себя — и так практически у каждого исполнителя своей роли. Не зря их Сергей Апполинариевич так гонял на съемках! А то, что сделал Сергей Федорович Бондарчук (Царство ему небесное) с романом — это, извините, издевательство. Он, конечно, великий режиссер, но не стоило браться за ‘Дон’ — еще и с привлечением иностранщины. Впрочем, не мне судить. Но ни Шолохов, ни герои бессмертного романа такого не заслужили… Возвращаясь к ленте Герасимова, хочется сказать вот еще что: эта работа выполнена с душой и на совесть, а значит, обречена на долгую и добрую славу. Несмотря на свой возраст и некую специфичность, экранизация смотрится очень живо и сейчас. Очень благодарна создателям и исполнителям за это творение, не менее великое, чем сам роман Михаила Александровича. Ныне так не могут работать, увы… Оценок ставить не буду, так как эта работа неоценима. прямая ссылка 11 марта 2013 | 10:07 Шолохов написал прекрасную вещь. Роман, который отражает целую эпоху нашей истории, истории страны. Наверное, можно долго и много спорить о чем же это произведение. В нем раскрываются многие проблемы, задается много вопросов и дается ответов. Но, наверное, главным в этом рассказе, все-таки, является сама революция, которая поссорила народ, отправила братьев по разные стороны баррикад, принесла смерть и горе в семьи и затуманила головы людей. Кино, конечно же, очень масштабное. И надо отдать должное Герасимову, который подошел к работе очень ответственно. Фильм качественный, с отличными актерами, которые показывают потрясающую игру. Фильм нужно обязательно посмотреть! Очень хорошая экранизация замечательного произведения. прямая ссылка 30 июля 2012 | 21:43 MALIGUS КОЛОСС имперского кинематографа Роман Михаила Шолохова ‘Тихий Дон’ — один из основных столпов русской литературы. Экранизация такой (не побоюсь этого слова) махины, требовала соответствующего подхода. И с этой сверхзадачей Сергей Герасимов справился блестяще! Гений режиссера создал полотно ‘на все времена’, которое подобно мощному локомотиву, отправившись из ‘оттепельных’ пятидесятых, промчалось сквозь советскую эпоху, проложило путь через лихое безвременье девяностых и наконец прибыло к перрону нынешнего ‘антигероического’ периода. Картина с тех пор не только не утратила своей мощи, но и пожалуй приобрела новые смыслы. Сегодня, мечущийся между гигантскими жерновами истории Григорий Мелехов, нам близок и понятен. Герасимов мастерски прописал линии шолоховских героев в своем киноромане. Немалый вклад внес и сам автор романа. Впечатляет достоверность киногероев — однозначно, такого сходства со своими литературными прототипами, встретишь нечасто. Образ Пантелея Прокофьевича, созданный Даниилом Ильченко, Григория Мелехова сыгранного Петром Глебовым, Аксиньи исполненной Элиной Быстрицкой — врезаются в память, заставляя сопереживать и размышлять. Стоит отметить, что Герасимов сместив в некоторых местах акценты в своей кинотрилогии, не обескровил роман, а даже в какой то степени дополнил его, визуально выделил некоторые сюжеты. Вспомнить хотя бы эпизод, когда Григорию сидящему у могилы любимой женщины, проходящий казак предлагает пойти искать ‘легкую жизнь’. — Легкую жизнь? — спрашивает Григорий и лицо его сминается морщинами, а глаза наполняются бесконечным отчаянием и болью. Гениально подана концовка фильма, где состояние души Мелехова передано через окружающую природу и предметы: скованная льдом река, покосившийся плетень, осевшие без хозяйской руки хаты. И надежда, без которой финал выглядел бы беспросветно — встреча с сыном… 10 из 10 прямая ссылка 12 декабря 2011 | 19:48 falanx Усы, кони и лампасы Перед режиссером фильма стояла примерно же такая задача, как и перед режиссером ‘Властелина колец’: уместить эпическую, насыщенную событиями повесть в три серии. И если Питеру Джексону это вполне удалось, то Сергею Герасимову не вполне: показать все основные события он успел, но красиво их связать не получилось. В результате фильм получился клиповым, состоящим из отдельных красиво снятых кусочков. Да и те как-то не зацепились в памяти, разве что эпизоды с героем Глузского, бескомпромиссного белогвардейца. Даже Шолохову картина не очень понравилась. В общем, ‘Тихий дон’ рекомендуется разве что фанатам советской киноклассики, исследователям казачества и школьникам как видеоиллюстрацию к прочитанной книге. Остальным лучше подумать, прежде чем тратить 6 часов своего драгоценного времени. 5 из 10 прямая ссылка 15 августа 2011 | 09:41 Mr J Трагедия Григория Мелехова Предупреждение: данная рецензия содержит спойлеры (частичное раскрытие сюжета). Если Вы не смотрели фильм и не читали книгу, подумайте, прежде чем прочитать статью. ‘Тихий Дон’ Сергея Герасимова остается на сегодняшний день лучшей экранизацией романа-эпопеи Михаила Шолохова. Трехсерийный фильм наиболее точно передает атмосферу книги, рассказывает о переломном времени истории России, когда рушился многовековой уклад жизни, когда ломались судьбы и обесценивалась человеческая жизнь. Перед зрителем предстает картина казачьей жизни, ее традиции, быт. Не смотря на огромное количество персонажей, центральным является образ Григория Мелехова, на роль которого был приглашен не самый известный, но талантливый актер Петр Глебов. Даже не смотря на то, что Глебов отчасти был уже стар для этой роли, он смог передать характер Мелехова, показать его трагическую судьбу скитальца и ‘правдоискателя’. Григорий в самом начале истории оказывается на перепутье — он влюбляется в замужнюю женщину, Аксинью Астахову, ради которой готов бросить дом, родителей, молодую жену Наталью. Образ Аксиньи воплотила Элина Быстрицкая. Во время кастинга, она признавалась режиссеру, что давно хотела играть эту роль красивой, сильной, волевой казачки, готовой на все ради любимого мужчины. Наталью сыграла актриса Зинаида Кириенко, наиболее полно передавшая второй главный женский образ верной, любящей, но страдающей жены Григория. Прочие актеры сыграли на должном уровне. Стоит отметить игру Даниила Ильченко, сыгравшего Пантелея Прокофьича — отца Григория. Столь малочисленный юмор, уже не столь актуальный сегодня, присутствует в фильме благодаря ему. Герасимов весьма точно передал атмосферу фильма, о чем говорил сам М. А. Шолохов. Но проблема всех экранизаций — урезанный сюжет — не обошла и эту картину. Большую часть развитий сюжета второго тома вырезали. Стоит отметить, что главным действующим лицом во второй книге был не столько Григорий Мелехов, сколько Илья Бунчук. Его роль в фильме менее значительна. Также не нашла своего развития любовная линия между Бунчуком и Анной, она показана лишь вкратце. Но много ли потеряла современная аудитория от вырезанных эпизодов второй книги? Скорее всего нет, ибо в ней большое внимание уделяется революциям, чьи причины и следствия не являются интересными зрителю, тормозящие сюжет. Зато очень четко и правдоподобно разыграны события мировой и Гражданской войн. Все батальные сцены являются эталоном качественной постановки, они до сих пор производят впечатление даже на искушенного зрителя. Детально показан первый бой, в котором участвовал Григорий, длительная окопная жизнь солдат, волнующая сцена казни отряда Подтелкова. Однако убийство Петра не вызывает тех переживаний за героя, которое смог передать Бондарчук в своей поздней, менее удачной телеверсии. Не до конца раскрыта сцена переговоров красных и делегацией предводителей донского казачества во главе с Калединым. Но все эти недостатки не сильно портят общее впечатление от картины. Но в чем же трагедия Григория Мелехова — главного персонажа фильма. Это не только трагедия личности, оказавшейся под давлением хода истории и событий. Это трагедия целого поколения! Мелехов оказался одним из многих, чья судьба была искалечена жестокостью происходивших событий, чей путь истины вел во тьму, в утрату веры в народ и в себя. Фильм, как и книга заканчивается возвращением Григория к своему полуразрушенному войной дому, к родному сыну, почти единственному, кто остался у него из близких. Однако восстановиться ли покой в душе Мелехова, измученной войнами, революциями и страданием? Станет ли его новая жизнь подобно размеренному течению тихого Дона, мы уже никогда не узнаем. прямая ссылка 20 апреля 2011 | 21:21 К сожалению, до сих пор не было ни возможности, ни времени прочитать роман, поэтому не могу судить, насколько фильм близок идее книги. Но одно я могу сказать точно: это один из сильнейших советских фильмов, которые я видела. Я была поражена:так глубоко он меня тронул. По-моему,Сергей Герасимов мастерски сумел передать как русский дух, так и противоречивость души главного героя, его метания, страдания. Этому поспособствовали и прекрасные актеры, которые своей замечательной игрой помогли нам перенестись в те нелегкие времена. С нетерпением жду начала чтения книги, потому что если экранизация заставила меня и плакать, и волноваться, и смеяться-переживать все события вместе с героями, то, что можно говорить о самом произведении, уверена: Шолохов не зря получил за него Нобелевскую премию! 10 из 10 прямая ссылка 04 ноября 2010 | 12:38 Krimbley Просто ХОРОШИЙ фильм Роман Михаила Александровича Шолохова «Тихий Дон» — один из немногих случаев заслуженного вручения Нобелевской премии по литературе. Великая эпопея о трагедии рубежа веков – трагедии войны империалистической, трагедии революций, трагедии Гражданской войны. Как это передать на экране? Задача более чем непростая. Так получается, что чтобы перенести эпопею на киноэкран, приходится делать нелёгкий выбор: на что делать упор, а на что нет? Так, при более поздней экранизации «Войны и мира» С. Бондарчук решил сделать упор на военной части повествования, а мирные перипетии урезать до минимума. Иначе распорядился Сергей Герасимов. Ощутимая часть романа Шолохова посвящена войне – сначала Первой мировой, потом Гражданской. Шолохов создаёт жуткие, предельно натуралистичные картины гибели людей. Проявляется он здесь и в качестве историка – например, при восстановлении в романе исторической правды о Вешенском мятеже. У Герасимова оставлены только самые ключевые сцены военных столкновений (первый бой Гришки Мелехова, сражения, где гибнут Анна и Петро). Основное внимание уделено Мелеховскому двору. Быт казачьего сословия реконструирован в фильме 1957 года с потрясающим вниманием к каждой детали. Это первый действительно интересный момент. Второе – личный контроль над созданием картины самого Шолохова. Такое, согласитесь, бывает редко. Тем не менее, есть в фильме определённые шероховатости (куда ж, в конце концов, без них?), пусть их и немного. 1. Гришка Мелехов, точнее, его возраст. Если П.Глебов смотрится вполне хорошо в последней серии, где за плечами его героя уже немалый жизненный путь, то в первой части немолодость бросается в глаза. Хотя типаж, конечно, редкий. Несоответствие возраста (которое на экране, увы, не скрыть) есть ещё у нескольких персонажей. 2. Общие условности фильмов 1950-х годов. Это и местами чрезмерная экспрессия актёрской игры (хотя именно в этом фильме для 1950-х нестандартно много житейских интонаций), и нарочито гремящий за кадром оркестр (скажем, в сцене, где Степан Астахов возвращается домой и не находит там Аксинью, громких симфонических завываний могло и не быть). 3. Из литературной тетралогии получалась кинематографическая трилогия. Многое пошло под нож, и этого многого безумно жаль. Есть здесь и тот же минус, что и в «Войне и мире» — пояснения по ходу действия минимальные, и некоторые места и персонажи просто ставят в тупик своим появлением. К счастью, таких моментов очень мало, и кино смотрится хорошо. Да. «Тихий Дон» — это просто хороший фильм – хороший и сам по себе, и как экранизация Шолохова. Никакого сравнения нет ни с совершенно блёклой киноверсией «Поднятой целины» (1959), ни с чудовищным «Тихим Доном» С. Бондарчука (1993). прямая ссылка 10 ноября 2009 | 08:59 показывать: 1025 11—20 из 23

Почему? Серьезно, ПОЧЕМУ? Расследование в тихом месте, части I и II

По разным причинам за последние несколько лет я пропустил много поп-культуры. Я отстаю… во всем, правда. Даже после нескольких месяцев самоизоляции, со всеми моими тщательными карантинами, марафонами телевидения и глубоким погружением во все творчество режиссеров, у меня есть огромные пробелы в моих текущих знаниях. Вот почему в эти выходные я провел несколько часов за просмотром первых двух фильмов саги, известной как: Тихое место .

И мой вопрос драматично прошептал: ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ ЭТИ ФИЛЬМЫ?

Nota Bene: ( глубокий вдох ) Мне не понравились эти фильмы. Этот обзор будет довольно подлым, подпитываемым разочарованием и кофе, и таким же наполненным спойлерами, как эти фильмы наполнены неправильным выбором и наглой глупостью.

В качестве очень краткого резюме для всех, кто остался: Тихое место погружает нас в мир, который был захвачен ужасающими инопланетянами, которые нападают, когда слышат звук.Единственный способ выжить — жить молча. Мы следуем за семьей Эбботт, которые пытаются создать достойную жизнь на своей ферме, цель, которая осложняется горем из-за потери ребенка и стрессом из-за беременности мамы Эвелин и надвигающихся родов. В A Quiet Place Part II оставшиеся члены семьи отправляются в бункер соседа, все становится еще мрачнее и намного абсурднее. Один из членов семьи отправляется в экспедицию, чтобы попытаться найти лучший образ жизни для всех, и все идет наперекосяк.

Давайте начнем с предыстории. Я из тех людей, которым нравятся Signs . (Я понимаю, если это заставит вас не доверять мне.) Но, как известно любому, кто читает мои материалы, меня бесконечно интересует то, как религия всплывает в СМИ, и использование инопланетян в качестве аллегории, хотя даже отдаленно не тонкий, был мой вид забавы. Мне также понравилось, как Шьямалан сосредоточился на наземном опыте инопланетного вторжения. Вместо того, чтобы смотреть, как корабли разносят Белый дом вдребезги, мы видим маленькую, убитую горем фермерскую семью, пытающуюся пережить апокалиптическое событие, имея мало информации и никакой подготовки.(Так же, как это было бы на самом деле, если бы инопланетяне вторглись сегодня, и мы все отчаянно писали друг другу советы в Твиттере. )

Это то, о чем я постоянно думал во время просмотра обоих этих фильмов, так как инопланетяне немного похожи — они как бы читаются как нечто среднее между Знаками, инопланетянами и Очень странными делами, Демогоргоном — и теперь, в Во второй части Тихое место мы узнали, что, поскольку они не умеют плавать, вода является одной из их немногих слабостей.Но, честно говоря, я думаю, что Signs имели больше смысла? Например, каков эндшпиль пришельцев в «Тихое место »? Они просто нападают на людей и убивают их! Вроде не едят? И они нападают на них мгновенно , так что они не получают особого удовольствия от охоты на добычу. Почему они пришли на нашу планету? Или они просто разбились здесь и начали убивать? Если это так, хорошо, уважение, но это все равно не объясняет, почему они не едят то, что убивают, или то, что они едят, , если не мы.

Также: ЧТО НАсчет ПЧЕЛ?  И животные в целом, если уж на то пошло — все ли млекопитающие и птицы были убиты за шум в первые пару дней? Если да, то как оставшиеся люди выжили из-за невыносимого запаха, гнили, личинок и т. д.? Как что-либо все еще живо, если существа, которые издают шум — например, громкое жужжание! — мертвы? Разве что инопланетяне едят то, что убивают, и мы просто никогда не видим этого на протяжении двух фильмов? Но опять же, если это так, то откуда два енота в первом фильме, которые, по-видимому, пережили более полутора лет хищничества инопланетных монстров? Еноты ныряют в металлические мусорные баки ради развлечения .Как, черт возьми, эти два милых маленьких ублюдка продержались так долго.

Ладно, дальше: ЧТО С НОГАМИ. Шутки в сторону. Я чувствую, что у меня похмелье от какого-то проклятого ликера, полученного из пота Квентина Тарантино. Почему они не носят носки? Носки… не шумят? Мягкие на самом деле! Почему бы хотя бы не надеть их, чтобы иметь некоторую степень защиты, когда вы идете по пышному постчеловеческому ландшафту? Кого волнует, избегаете ли вы инопланетных монстров, если вы все умрете от столбняка!

Если глушители проточной воды звучат очень хорошо, то почему, черт возьми, они не живут у гребаного водопада?

Ненавижу поднимать эту тему, но, эммм, что за туалет в этих фильмах? Как это работает.

Как, черт возьми, ты позволяешь себе забеременеть в такой ситуации? С одной стороны, я понимаю, я не тотальное чудовище — особенно во время отчаяния и невообразимого стресса, люди прижались бы друг к другу за теплом и утешением, люди хотели бы утвердить возможность жизни в самых первобытный способ они могут. Но носите презерватив FFS! Как, черт возьми, ты собираешься жить в этом кошмарном мире Хидео Кодзимы с младенцем??? ДАВАЙ. И почему малыш такой огромный и чистый сразу после рождения? И как Эвелин вообще может ходить, не говоря уже о том, чтобы бегать столько, сколько она делает.И да, да, тело чудо и может совершать великие подвиги под давлением, я знаю, но она буквально либо бежит, либо стреляет в монстров, думаю, три дня подряд сразу после родов. Также мы никогда не увидим, как она кормит этого ребенка. Также этот малыш — живой святой, который плачет только тогда, когда это удобно сюжету.

Никто из этих людей никогда не смотрел Замедленное развитие ? ПОЧЕМУ НИКТО НЕ МОЖЕТ ОСТАВИТЬ ЗАПИСКУ. Я пишу весь день.Буквально весь день . Если я пишу ручкой на бумаге, это не создает значительного шума? Думаю, я мог бы писать прямо перед одним из инопланетных монстров, и все было бы в порядке? Так почему, черт возьми, эти люди продолжают удирать в кишащую монстрами пустыню, не оставив гребаного стикера? Риган делает это дважды, Эвелин пытается оставить своего травмированного, взволнованного сына с новорожденным ребенком, не объясняя, что она вернется, Эммет оставляет Риган одну и забирает с собой ее слуховой аппарат, но не удосуживается оставить ни клочка. бумаги, говорящей, что он пошел искать лодку. Инопланетные монстры тоже съели все ручки????? Если нет, то вам, черт возьми, нужно объясниться.

А затем мы подходим к моей актуальной проблеме, а именно к странному ретроградному миру, созданному в этом фильме. Послушайте, у меня есть определенный набор политических взглядов, но я более чем готов запереть их в ящике, чтобы заниматься искусством людей, которые со мной не согласны. (Я имею в виду не тех, кто отрицает элементарную человечность других людей или хочет убить меня электрическим током или убить меня. Но почти все, кроме этого? Я буду участвовать.) Но почему этот сериал так зациклен на традиционных ролях? В первом фильме Ли берет Маркуса на рыбалку, несмотря на то, что ребенок откровенно, открыто напуган и, таким образом, является обузой. Он настаивает на том, чтобы Риган осталась дома с Эвелин, даже после того, как Риган сказала, что хочет, чтобы ушел.

Да, в обычное время ребенка, который чего-то боится, нужно мягко подтолкнуть к выполнению задания, чтобы он мог учиться и расти. Но это все еще первые дни постапокалипсиса, Эвелин вот-вот родит еще одного ребенка, и семья должна использовать любую возможность, чтобы оптимизировать свое положение.Возьмите старшего, более сильного ребенка, который действительно хочет отправиться в путешествие! Это не сложно! Конечно, это пренебрежительное отношение заставляет Риган ненадолго сбежать, наверное, из-за того, что «Девушки эмоциональны»? За исключением того, что вы должны быть очень, очень глупы, чтобы отправиться бродить по лесу, полному монстров, оставив свою очень беременную мать одну, особенно учитывая, что Риган глухая, и поэтому, по-видимому, не всегда может определить, производит ли она достаточно шума, чтобы привлечь монстра. (Что, врезка: мне очень понравилось, как фильмы дали нам персонажа, который использует то, что наше нынешнее общество считает инвалидностью, и делает это силой.Кредит, где это должно быть.) И затем, конечно, младший брат должен спасти старшую сестру пару раз (потому что Парк Юрского периода правил, я думаю?), и в Часть II ее должен спасти Эмметт дважды, потому что даже после всего она продолжает натыкаться на такие неприятности, которых, как вы думаете, вы научитесь избегать, когда живете с инопланетными монстрами почти два года.

И про Эммета — они врываются в бункер этого бедняги и тут же требуют, чтобы он фактически заполнил пустоту, оставленную Ли? Он расставил ловушки, чтобы не пускать людей, он сделал свои границы очень четкими, но они просто войдут (или, вы знаете, прихрамывая, крича и в крови) и будут типа: «Ты наш новый папа сейчас, извините»??? КТО ТАК ДЕЛАЕТ.И самое ужасное, момент когда я чуть не ярость Часть II , это то конечно когда юная девушка и седой депрессивный мужик уходят в глушь, девушке грозит сексуальное рабство. Я видел 28 дней спустя , хорошо? Я видел Дорога ярости , я читал и видел (и видел!) Стенд . Я понимаю. Я думаю, мы все поняли. Есть и другие способы создать напряжение в вашем чертовом постапокалиптическом фильме ужасов, чем «О, на девушку-подростка может напасть насмешливый пират через секунду, давайте посмотрим, что произойдет.

Вот почему я так ору об этом: я люблю ужасы. Поистине, я люблю это. Вещи, которые я читал и смотрел в этом жанре, стали огромным пробным камнем в моей жизни, они привели меня в невероятно темные места и позволили мне справиться с травмой языком. Вот почему меня бесит, когда это не сделано хорошо. И эти фильмы могут быть отличными. Даже в несколько неуклюжей вселенной Знаков есть удивительные, ужасающие моменты — сцена, где Меррилл Хесс видит кадры с инопланетянином по телевизору и реагирует ровно так, как поступил бы человек; бывший священник Грэм Хесс обижается на Бога, потому что у его сына приступ астмы, в то время как семья прячется в подвале от инопланетянина — я не смотрел фильм в десятилетии , но я нутром помню, как эти моменты заставляли меня чувствовать связь, которую я чувствовал с персонажами, и то, как инопланетяне освещали их безнадежность и горе. Очевидно, поэтому, несмотря на то, что финал фильма немного глуповат, я позволил ему работать, потому что я был с семьей, и я хотел, чтобы они вышли из фильма живыми. Примерно через полчаса в Тихое место я понял, что болел за семью, отчасти потому, что они делали такой агрессивно плохой выбор, но также и потому, что сам фильм продолжал прыгать вверх и вниз, крича: « ЭТО МЕТАФОРА ГОРЕ! !! ”

Но поскольку я ненавижу ломать вещи, не предлагая хотя бы конструктивной критики, вот несколько способов исправить это:

• Убить музыку.Не давайте мне фильм о том, что нужно все время хранить абсолютное молчание, а затем поставить ему оценку. Мне нужно быть с персонажами, и просто использовать молчание как уловку, чтобы дать нам знать, что мы находимся в POV Риган, это своего рода отговорка. Давайте услышим то, что слышат персонажи, и только то, что слышат они. POV Риган будет на сильнее , если слышащие люди постепенно заметят, что все окружающие звуки исчезли.
• РАДИ БОГА ДАЙТЕ НОСКАМ.
• Пожалуйста, дайте нам более четкое представление о запасах лекарств, сроках годности и т. д., потому что опять же, прошло уже два года, а Эвелин все еще ходит в ту же перебранную аптеку.
• Никогда больше никаких угроз изнасилования, хорошо? Давайте найдем другие способы справиться с этим дерьмом, как общество.
• И пока мы здесь, давайте покончим с традиционными гендерными странностями и позволим персонажам делать то, что у них хорошо получается, так, как на самом деле приходится делать людям в апокалиптических ситуациях! Если это означает, что девушка, которая является искусным пекарем и отлично шьет, кормит людей и шьет одежду, отлично! Но если эта девочка бесстрашная и физически сильная, может быть, пусть она будет делать то, что требует физической силы, и позволит ребенку, который явно больше беспокоится, отстраниться и позаботиться о своей чрезвычайно беременной матери.
• Может быть, не стоит так сильно связывать повествование с идеей, что Риган терзается чувством вины за смерть младшего брата, и что Ли, возможно, как бы винит ее в этом, и что способ, которым они двое примиряются, заключается в том, что он наконец говорит ей, что любит ее, в то время как его разрезает пополам гигантский монстр? Это слишком много для обработки, особенно когда детям нужно немедленно сразиться с большим количеством монстров со своей матерью и ребенком, а затем первым делом утром отправиться к Эммету.
• Чтобы развить это: не делайте все таким огромным.

Инопланетные монстры вторглись на планету и убили почти всех. Действительно кажется, что 95% этого фермерского сообщества северной части штата Нью-Йорк мертвы, мертвы, мертвы. Этого достаточно для работы! Нам также не нужны беременность/роды/пожары/затопление подвалов/колотые раны/зернохранилища/ГРЯБАЯ Ловушка для медведя/множественные потери/труп жены Эммета/вероятное ранение бедренной артерии/больше огня/насилующие пираты/инопланетяне, обучающиеся управлять лодками /и т.д.! Выберите один или два кошмарных сценария, позвольте напряжению медленно нарастать вокруг них, а затем покажите нам последствия. Здесь я проиллюстрирую: как только камера навела Чехов Гвоздь, я ужаснулся. В тот момент я догадывался, что Ли или кто-то из детей собирался вбежать в подвал, наступить на него, закричать и привлечь инопланетян в особенно напряженный момент истории — возможно, во время родов Эвелин?

Но нет! Эвелин наступает на гвоздь всего через несколько минут после того, как у нее начались схватки, и ей нужно бежать от инопланетного монстра. Рана на ее ноге, для которой она, скорее всего, не может получить антибиотики, вскоре становится лишь примечанием ( хех ) к тому факту, что ей приходится рожать в одиночестве, и включается в ужасающую сцену позже, когда ей приходится плыть по грязной воде сразу после родов, с кто знает сколько слез на коже, и колотая рана на ноге. Нога, по которой она затем должна пройти и пробежать , в неизмененных, грязных бинтах, , в то время как несет новорожденного и дробовик и ведет свою семью в безопасное место, но она не морщится, не хромает и не кажется обеспокоенной столбняком. .Тем временем все трое других членов семьи бегают вверх и вниз по этой лестнице в разных точках, мы приближаем Злой Гвоздь, но никто из них не наступает на него. Отдача с каждым разом уменьшается.

Вы понимаете, к чему я клоню? В фильмах так много проблем нагромождается одна на другую, что к концу ответ полностью сглаживается. Я обнаружил, что отключился от фильма, потому что не мог поверить, что эти люди, двое из которых дети, и ни один из которых не является врачом скорой помощи, медсестрой, фельдшером, солдатом и т. д., мог пережить столько травм за такой короткий промежуток времени и все еще функционировать. Более эффективным сценарием было бы позволить Гвоздю притаиться на своем шагу, выжидая своего часа, пока кто-нибудь не наступит на него, не завоет, не придется прятаться от монстров, и тогда семья тратит значительное количество времени, пытаясь прочистить рану и найти антибиотики. Поскольку снова , вещь, которая на самом деле убьет вас в постапокалиптическом сценарии, — это отсутствие доступа к чистой воде и медикаментам. Подумайте, насколько эффективнее смотреть, как семья бежит, медленно, , через проклятый лес с привидениями, когда Ли благоволит к своей ноге и знает, что если она заразится, он ничего не сможет сделать ? И что его семье придется заботиться о нем, он будет истощать их ресурсы, а если он умрет — от такой глупости, как наступить на гвоздь! — им придется постоять за себя? Мало того, что ему грозит медленная и мучительная смерть, он еще и бросит свою семью, когда они больше всего в нем будут нуждаться?

Это ужас.

Дневник Сандэнс, часть 5: окончательный список фильмов, которые стоит пересмотреть

А.О. Скотт, наш второй главный кинокритик, ведет дневник, «посещая» виртуальный кинофестиваль «Сандэнс», который заканчивается в среду. Читать предыдущие записи здесь и здесь .

Вторник, 11:00: К лучшему, а иногда и к худшему, кинофестиваль «Сандэнс» десятилетиями был частью преемственности американского кино: полигоном для молодых карьер; рынок модного и действительно нового; зона, где коммерческие устремления пересекаются с художественными амбициями и социальными интересами.Обнадеживает — может быть, даже удивительно — то, что в 2021 году ему все еще удавалось быть всем этим.

Сохранение своего традиционного места в календаре в то время, когда все расписания пошли наперекосяк, было немалым достижением. В этом году фестиваль был немного короче, фильмов было меньше, но он все равно был переполнен и немного безумен. Было легче, чем когда-либо, пропускать вечеринки и сеансы вопросов и ответов, и было что-то очаровательное в представлениях режиссеров, которые предшествовали каждому просмотру.Программист перед книжным шкафом или комнатным растением приветствует кинорежиссера с немного другой версией того же фона.

Стал ли я больше ценить фильмы, потому что смотрел их дома? Может быть, в том смысле, что я был особенно благодарен им за то, что они перенесли меня за пределы скуки повседневной пандемической жизни. Некоторые из самых приятных путешествий были в прошлом. Я не знаю, потому ли это, что нынешняя эпоха каскадных кризисов заставляет меня искать стабильность и уверенность в историческом знании, или это больше связано с тем, что я вынужден искать ключи в прошлом.Или, может быть, это был просто хороший год для документальных фильмов, ориентированных на историю, часто связанного с условностями способа кинопроизводства, который, кажется, находится в разгаре творческого пробуждения.

В то же время драматические черты давали менее удовлетворительное ощущение прошлого. Слишком многие из них, казалось, ставили галочки в привычных рамках «Сандэнса» — были искренними, причудливыми или негодующими способами, которые не казались совсем свежими. Отчасти это связано с неизбежным отставанием между тем, когда фильмы задуманы и сняты, и тем, когда они появляются в мире.Для кинематографиста запечатлеть настоящее — особенно рискованное предприятие, когда настоящее продолжает меняться, и целые исторические эпохи кажутся пролетевшими за считанные недели.

Будет много времени, чтобы критиковать и спорить. Этим утром есть еще несколько фильмов, которые можно посмотреть, и достаточный повод отпраздновать скромный, с трудом завоеванный триумф фестиваля в целом. И в этом духе я закончу этот дневник личным топ-5 — на самом деле, пусть это будет топ-7. Далее следует алфавитный список фильмов, которые я больше всего жду, чтобы увидеть снова и написать о них дальше.

« Приведи свою собственную бригаду »: Документальный фильм Люси Уокер о некоторых из самых страшных недавних лесных пожаров в Калифорнии — обширный и интимный, тематический фильм, полный неожиданностей повествования и человеческих подробностей.

«Кусп» : Три девочки-подростка из Техаса борются с семьей, дружбой, сексуальностью и насилием в обманчиво мечтательном, непоколебимо жестком документальном фильме Паркера Хилла и Изабель Бетанкур.

«Бежать» : Жизнь беженца из Афганистана в Дании, рассказанная Йонасом Поэром Расмуссеном в запоминающихся и точных анимированных изображениях.

«Меня зовут Паули Мюррей» : Джули Коэн и Бетси Уэст («RBG») рассказывают о жизни и временах одной из самых замечательных и влиятельных фигур в американской истории 20-го века — юриста, учителя, активист и епископальный священник, чье мышление помогло написать сценарий современного закона о гражданских правах и гендерной политики.

«Прохождение» : Тесса Томпсон, Рут Негга, Андре Холланд и Билл Кэмп (среди прочих) проходят как фигуры в соблазнительном, страшном сне о Гарлеме 1920-х годов.

«Удовольствие» : Дебютная функция Ninja Thyberg в своей прямолинейной и незатейливой форме делает то, что казалось невозможным. Этот фильм о приключениях молодой шведки в американской порноиндустрии является откровенным, но не эксплуататорским, и этически строгим, не прибегая к легкому морализму. Тихое, нервное выступление Софии Каппель представляет собой ужасающе честное исследование силы, амбиций, труда и согласия.

« Summer of Soul »: Что вам нужно, чтобы пережить суровую зиму: госпел, фанк, соул, блюз, сальса и воинствующая политика, принесенные вам из 1969 года на удивительной машине времени Questlove.

20 Сюжетные дыры в фильме «Тихое место»

Позвольте мне очень четко сказать, что мне очень понравилось Тихое место . Джон Красински создал чрезвычайно напряженный фильм, в котором вся эта тишина использовалась не только как уловка. Я также взволнован тем, что не ел во время фильма и не раздражал весь кинотеатр. Это было похоже на победу.

Как и любой хороший фильм, Тихое место оставляет некоторые (ну, много ) вопросов без ответа. Они были инопланетянами? Остались ли живые люди в другом месте? Зрителям остается заполнить пробелы собственным воображением.

Тем не менее, у меня все еще есть много вопросов о том, как эта семья на самом деле функционировала в мире, где любой малейший звук убивает вас почти мгновенно:

1. Почему бы просто не жить в звуконепроницаемой комнате, которую они сделали для ребенка ?

2. Почему бы не найти для проживания звуконепроницаемую студию звукозаписи? Наверняка такие есть.

3. Почему бы не жить у водопада, который, как показано в фильме, маскирует звук, чтобы любой рядом с ним мог говорить так громко, как хочет?

4.Почему бы не жить у реки, которая к тому же маскирует звук?

5. По крайней мере, почему бы не пожить у водопада во время родов Эмили Блант?

Парамаунт Пикчерз

6. По этой логике, разве люди в больших городах не будут в относительной безопасности благодаря постоянному фоновому звуку, который маскирует определенные движения?

7. Это немного грубо, но иногда тело невольно издает громкие звуки с обоих концов.Ты хочешь сказать, что ни с кем в этой семье не случалось годами? Никто не пукнул? Извините, но разве это не те вопросы, над которыми мы бы мучились в этой ситуации?

8. Что делать, если вы разговариваете во сне?

9. Что делать, если вы храпите?

10. Что делать, если вы чихаете?

11. Что делать, если вам приснился кошмар, и вы проснулись с криком?

Парамаунт Пикчерз

12. Очевидно, у них был секс, но как именно у них был такой совершенно тихий секс?

13.Моя лодыжка довольно громко хрустит почти каждый раз, когда я делаю шаг. Я бы сразу умер?

14. Зачем играть в «Монополию» с кусками ткани, а стеклянные банки оставлять по всему дому на уступах?

15. Почему бы не поставить какую-нибудь аварийную сигнализацию подальше, готовую активироваться в любое время в случае шума? Конечно, у них был наготове фейерверк, но почему бы не подготовить более надежное решение?

Парамаунт Пикчерз

16.Если на то пошло, почему бы не постоянно издавать громкие звуки, чтобы сбить с толку и отвлечь монстров?

17. Действительно ли Джон Красински должен был умереть?

18. Неужели ученые целой планеты так и не поняли, что способ оглушить этих зверей со сверхзвуковым слухом — это издавать очень громкие звуки на высоких частотах?

19. Хватило ли патронов у Эмили Блант?

20. Возможно ли, что этот фильм существует в той же вселенной, что и «Офис », и этот безымянный персонаж — Джим, а персонаж Эмили Блант — его вторая жена после Пэм?

Мэтт Миллер Редактор культуры Мэтт Миллер — живущий в Бруклине автор статей о культуре и образе жизни и музыкальный критик, чьи работы публиковались в Esquire, Forbes, The Denver Post и в документальных фильмах.

Этот контент создается и поддерживается третьей стороной и импортируется на эту страницу, чтобы помочь пользователям указать свои адреса электронной почты. Вы можете найти дополнительную информацию об этом и подобном контенте на сайте piano.io.

Как «Тихое место» создало одно из самых страшных вступлений без слов

• Режиссер Джон Красински использовал визуальный язык, чтобы создать одну из самых ужасающих вступительных сцен, не используя ни единого слова в «Тихом месте».
• «Тихое место» достигает этого за счет минимальной визуальной экспозиции — пять начальных изображений фактически рассказывают вам все, что нужно знать о мире.
• «Тихое место, часть 2» сейчас идет в кинотеатрах.
• Посетите домашнюю страницу Insider, чтобы узнать больше.

Ниже приводится стенограмма видео.

Рассказчик: Как сделать фильм ужасов без звука? Давайте взглянем на начало «Тихого места», чтобы увидеть, как Джон Красински создает мир и проводит мастер-класс по созданию напряжения с помощью одной почти идеальной 10-минутной сцены.

Всего с одной титульной карточкой и четырьмя соответствующими кадрами Красински выполняет первую роль дебюта: создание мира. И как «Тихое место» достигает этого за счет минимальной визуальной экспозиции. Хотя они могут показаться довольно случайными, пять начальных изображений на самом деле рассказывают вам все, что нужно знать о мире. Титульный лист намекает на крупное событие, которое произошло до фильма, а следующие три последовательных кадра подтверждают и создают постапокалиптический мир.

На самом деле эти минимальные визуальные экспозиции есть везде, от детского рисунка, намекающего на внеземное происхождение существ, до газеты, в которой прямо говорится, в чем опасность.Выбор оставить больше, чем вставить, придает фильму ощущение таинственности, предлагая минимум информации для отслеживания сюжета.

Вторая роль дебюта — определение визуального языка. Каждый фильм имеет уникальный стиль и тон, в котором он рассказывает историю. В случае с «Тихим местом» речь идет о «показывай, а не рассказывай». Эта техника наиболее очевидна во вступительной последовательности, упомянутой ранее. Титульный лист устанавливает конкретные временные рамки, а следующие три последовательных кадра показывают, что закон и порядок рухнули.Люди покинули свои дома, и общество в руинах. Наконец, стена пропавших без вести людей означает, что опасность все еще таится в углах.

Вопреки распространенному мнению, «Тихое место» вдохновлено не классическими немыми, а современными визуальными фильмами. В то время как немые фильмы, в которых физически отсутствует звук, полагаются на преувеличенные визуальные эффекты, эмоции и движения, чтобы удерживать внимание аудитории, визуальные фильмы игнорируют существующий звук, полагаясь на простые, но точные кадры и монтаж для визуальной передачи информации.Красински ссылается на два основных источника вдохновения: «Старикам тут не место» братьев Коэнов и «Там будет кровь» Пола Томаса Андерсона. В последнем также есть 14-минутная вступительная последовательность без разговорного диалога, которую также можно полностью понять без звука.

Присмотритесь к их сценариям, и сходство станет еще более очевидным. Визуальные фильмы основаны на этих длинных и конкретных описаниях сцен, которые визуализируют почти все, от реквизита до движения персонажей, темпа монтажа и даже направления камеры.

Этот уникальный подход «показывай, а не рассказывай» можно найти повсюду. Вместо того, чтобы объяснять инвалидность дочери, нам нужен всего один крупный план. Хотите установить, что издавать звук может быть опасно? Это все, что вам нужно показать.

Это также причина, по которой фильм так сильно полагается на кадры реакции, точнее, на реакцию персонажей друг на друга. Хотя фраза, которая ясно выражает эмоции персонажа, может быть более удобной, иногда взгляда или изменения выражения лица может быть достаточно, чтобы выразить это более убедительно.На самом деле начало фильма наполнено кадрами реакции, которые устанавливают отношения между персонажами и передают ряд эмоций, таких как привязанность, печаль, страх и, наконец, страх.

Что подводит нас к последнему и самому важному правилу вступления: вовлечение публики. В фильмах ужасов, таких как «Тихое место», это обычно достигается путем запугивания зрителей. За исключением того, что у этого фильма есть важное ограничение в этом отношении. Звук. Возьмите любую сцену из фильма ужасов…и смотреть без звука. И, скорее всего, никогда не будет так страшно. Чтобы обойти это ограничение, Красински предпочитает напряжение откровенной панике. Иногда это так же просто, как показать, о ком нам нужно беспокоиться, с первого изображения.

Визуально связав звук с опасностью, Красински передает три ключевых момента, которые постепенно нарастают в напряжении, и все они достигаются самым блестящим образом: не показывая себя, то ли сестра прыгает из ниоткуда, чтобы поймать падающую игрушку в последнюю секунду или семья, охваченная страхом чем-то, что держит мальчик, чего мы не можем видеть.Красински ловко использует подход фильма «покажи, а не говори», чтобы создать уникальное напряжение. Из всех 10 минут почти полторы посвящены такому нарастанию напряжения до последнего момента.

Мальчик, который, как уже известно зрителям, будет источником неприятностей, снимается только издалека или частично скрывается, пока за кадром не начинается этот ужасный шум. Для еще более сильного воздействия раскрытие происходит дважды: один раз через уши родителей, а затем через точку зрения немой сестры, которая визуально подтверждает присутствующую опасность.И по мере того, как фильм убивает самых невинных и бессильных из группы, зрители еще раз напоминают о серьезности опасности и о том, что каждый может умереть в любой момент.

Причина, по которой начало «Тихого места» такое блестящее, заключается в том, что оно позволяет фильму двигаться куда угодно, создавая свой уникальный мир, правила, персонажей, их борьбу и травмы менее чем за 10 минут. Потому что роль открытия состоит не в том, чтобы открыть только фильм, а в том, чтобы открыть его историю для неограниченных возможностей, которыми зрители могут наслаждаться.

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА: это видео было первоначально опубликовано в апреле 2020 года.

Глава 3 — Спокойная тихая ночь | Эпизод 5: Нет пути назад — The Walking Dead: Season Two Game Guide

Глава 3 — Спокойная тихая ночь | Эпизод 5: «Нет пути назад» — руководство по игре «Ходячие мертвецы: второй сезон» | GamePressure.com Бесплатное приложение для iOS iPhone и iPad

Загрузить руководство по игре PDF, ePUB и iBooks

Гайд по The Walking Dead: Season Two от GamePressure.ком

Руководство по игре «Ходячие мертвецы: второй сезон»

Следующий Эпизод 5: Нет пути назад Глава 4 — Медленно и устойчиво Предыдущий Эпизод 5: Нет пути назад Глава 2 — В лесу

Остальная часть нашей группы

1.) Сколько дальше ?

2.) Припасы здесь?

3.) Арво, мы не пытаемся быть злыми..

4.) …

1.) Давай останемся здесь

2.) Хватит драться!

3.) Люку нужен отдых

4.) …

1.) Тсс.. все в порядке

2.) Не будь придурком

3.) [Высунуть язык]

4.) …

1.) Он милый

2.) Он раздражает

3.) Возьми

4.) …

1.) Сколько вам лет?

2.) С днем ​​рождения

3.) Как вы можете сказать?

4.) …

Тепло костра холодной ночью

1.) Что вы изучали?

2.) Мне нравилась школа

3.) надеюсь смогу когда-нибудь пройти

4.) …

1.) Где ты это взял?

2.) Это хорошая идея?

3.) Я бы глоток

4.) …

1.) Посидите подольше

2.) Выпить

3.) возьму первые часы

4.) …

1.) Может быть, она одинока

2.) Не уверен насчет нее

3.) Я рад, что она здесь

4.) …

1.) Ты не должен так говорить

2.) Я знаю о чем ты..

3.) Это брутто

4.) …

1.) Сомневаюсь

2.) Я вернусь за тобой..

3.) Может он ей нравится

4.) …

Джейн

Подойди к Джейн и предложи ей выпить (Джейн — Предложи ром )

1.) Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя желанными гостями

2.) Я просто хочу поговорить

3.) Будет ли работать?

4.) …

1.) Потому что ты сделал это с Люком? / Джейн вспомнит, что

2.) Только если сделать это странно

3.) Мы все взрослые

4.) …

1.) Нет, спасибо.

2.) Конечно

3.) Я ребенок

4.) ..

1.) Это действительно глупо

2.) Тебя когда-нибудь ловили?

3.) Какой бардак

4.) ..

1.) Стоит ли пить?

2.) Ты стекло?

3.) Черт возьми

4.) …

Вы убедили Джейн снова присоединиться к группе .

Кенни и Клементина

Подойдите к Кенни и поговорите с ним.

1.) Нечего извиняться за

2.) Ты действительно сделал мне больно

3.) Я мог бы сделать больше.

4.) …

1.) Я тоже скучаю по утке

2.) Может быть, ты когда-нибудь снова их увидишь

3.) Катя была добра ко мне

4.) …

1.) Ребенку может быть холодно

2.) Ты тоже должен прийти

3.) Я понимаю, если ты хочешь побыть один

4.) …

Вы убедили Кенни вернуться в группу

1.) Мне тоже не нравится, но..

2.) он нужен не меньше всех

3.) Не порти настроение

4.) …

Следующий Эпизод 5: Нет пути назад Глава 4 — Медленно и устойчиво Предыдущий Эпизод 5: Нет пути назад Глава 2 — В лесу

ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К ОБНОВЛЕНИЯМ

Присоединяйтесь к игровому сообществу

Фейсбук

Ютуб

Направляющие

Твиттер

СКАЧАТЬ РУКОВОДСТВО

Получить электронную версию этого руководства:

Вам не разрешено копировать изображения, текст или информацию с этой страницы.

Этот сайт не связан и/или не поддерживается Telltale Games или Telltale Games. Все логотипы и изображения защищены авторским правом их владельцев.

Copyright 2000 — 2022 GRY-Online S.A. для gamepressure.com, неофициальные руководства по играм, пошаговые руководства, секреты, советы по игре, карты и стратегии для лучших игр.

All Quiet — Глава 5

All Quiet — Глава 5

На Западном фронте без перемен

Глава 5

Убивать каждую отдельную вошь — утомительное дело, когда у человека их сотни.Зверьки твердые, и вечное щелканье ногтями очень скоро надоедает. Итак, Тьяден закрепил крышку банки из-под гуталина куском проволоки над зажженным огарком свечи. Вши просто брошены в эту маленькую кастрюлю. Трескаться! и они сделаны для.

Мы сидим в рубашках на коленях, наши тела обнажены на теплом воздухе, а руки заняты работой. У Хайэ есть особая марка вшей: у них на голове красный крест. Он предполагает, что привез их из больницы в Турхауте, где они лично лечили главного хирурга.Он говорит, что собирается использовать жир, который медленно накапливается в жестяной крышке, для полировки своих сапог, и полчаса хохочет над собственной шуткой.

Но сегодня он мало откликается; мы слишком заняты другим делом.

Слух подтвердился. Химмельштос пришел. Он появился вчера; мы уже слышали известный голос. Он, кажется, переборщил с парочкой молодых рекрутов на вспаханном поле дома и за неведомым ему наблюдением сына местного магистрата.Это приготовило его гуся.

Здесь его ждут сюрпризы. Тьяден часами размышлял, что ему сказать. Хайе задумчиво смотрит на свои огромные лапы и подмигивает мне. Избиение было высшей точкой его жизни. Он говорит мне, что ему это часто снится. Кропп и Мюллер развлекаются. Откуда-то, вероятно, из пионерской кухни, Кропп прихватил для себя котелок, полный бобов. Мюллер жадно вглядывается в него, но останавливается и говорит: «Альберт, что бы вы сделали, если бы вдруг снова наступило мирное время?»

«Мирного времени не будет», — прямо говорит Альберт.«Ну, а если… — настаивает Мюллер, — что бы вы сделали?» «Убирайся отсюда!» — рычит Кропп.

«Конечно. И что потом?»

«Напиться», говорит Альберт.

«Не говори чепухи, я серьезно…»

«Я тоже, — говорит Кропп, — что еще должен делать мужчина?»

Кэт заинтересовалась. Он взимает дань с банки Кроппа с фасолью, проглатывает немного, затем некоторое время раздумывает и говорит: «Ты, конечно, можешь сначала напиться, но потом следующим поездом едешь домой к маме.Мирное время, чувак, Альберт…

Он роется в своем клеенчатом бумажнике в поисках фотографии и вдруг показывает ее всем вокруг. «Моя старуха!» Потом кладет обратно и ругается: «Проклятая паршивая война…»

«Тебе хорошо поговорить», — говорю я ему. — У тебя есть жена и дети.

«Правда, — кивает он, — и я должен проследить, чтобы у них было что-нибудь поесть».

Мы смеемся. — В этом недостатка не будет, Кэт, ты бы его откуда-нибудь выудила.

Мюллер ненасытен и не дает себе покоя.Он пробуждает Хайе Вестхуса из его сна. «Хайе, что бы ты сделал, если бы сейчас было мирное время?»

«Пинок тебе под зад за то, как ты говоришь», — говорю я. «Как именно это происходит?»

«Как коровье дерьмо попадает на крышу?» лаконично возражает Мюллер и снова поворачивается к Хайе Вестхусу.

Это слишком много для Хайе. Он качает веснушчатой ​​головой: «Вы имеете в виду, когда кончится война?» «Точно. Вы сказали это.»

«Ну, женщины, конечно, будут, а?» – Хайе облизывает губы.

«Конечно.»

«Ей-богу, да, — говорит Хайе, его лицо тает, — тогда я хватал бы какую-нибудь хорошенькую пышногрудую дамочку, какую-нибудь настоящую кухонную девку, которой есть чем заняться, знаете ли, и прыгал бы прямо в постель. , мальчики, настоящую перину с пружинным матрацем, я бы неделю опять штанов не надел».

Все молчат. Картинка слишком хороша. Наша плоть ползет. Наконец Мюллер берет себя в руки и говорит: «А потом что?»

Пауза. Затем Хайе довольно неловко объясняет: «Если бы я был сержантом.Я бы остался с пруссаками и отсидел свой срок».

«Хайе, у тебя точно болт открутился!» Я говорю.

«Вы когда-нибудь копали торф?» — добродушно возражает он. «Вы попробуйте.»

Затем он вытаскивает ложку из голенища своего ботинка и лезет в котелок Кроппа. «Это не может быть хуже, чем рытье траншей», — осмеливаюсь я.

Хайе жует и усмехается: «Хотя это длится дольше. И от этого тоже никуда не деться.» «Но, чувак, конечно, дома лучше».

«Некоторыми способами», говорит он, и с открытым ртом погружается в сон наяву.

Вы можете видеть, о чем он думает. Там убогая хижина на болотах, тяжелая работа на пустоши с утра до ночи в жару, мизерная плата, грязная рабочая одежда.

— В армии в мирное время тебе не о чем заботиться, — продолжает он, — у тебя еда найдется каждый день, а то буянишь; у тебя есть постель, каждую неделю чистое белье, как прекрасный джентльмен, ты исполняешь свой унтер-офицерский долг, у тебя хороший костюм, вечером ты свободный человек и идешь в трактир.»

Хайе невероятно увлечен своей идеей. Он влюблен в это.

«А когда тебе исполнится двенадцать лет, ты получишь пенсию и станешь деревенским болваном, и сможешь гулять целый день.»

Он уже вспотел. «И ты только подумай, как с тобой будут обращаться. Здесь рюмка, там пинта. Все хотят быть в хороших отношениях с бобби».

«Ты никогда не станешь унтер-офицером, Хайе,» прерывает Кэт.

Хайе грустно смотрит на него и молчит.Его мысли все еще крутятся вокруг ясных осенних вечеров, воскресений в вереске, деревенских колоколов, послеполуденных и вечерних встреч со служанками, жареного сала и ячменя, беззаботных часов в пивной — он может. расстаться так резко со всеми этими мечтами; он только рычит: «Что за глупые вопросы ты задаешь».

Он натягивает рубашку через голову и застегивает тунику.

«Что бы ты сделал, Тьяден!» — спрашивает Кропп.

Тьяден думает только об одном.«Смотри, чтобы Химмельштос не прошел мимо меня».

Видимо, больше всего он хотел бы, чтобы его посадили в клетку и каждое утро врывались в него дубиной. Кроппу он тепло говорит: «Если бы я был на вашем месте, я бы позаботился о том, чтобы стать лейтенантом. Тогда вы могли бы перемалывать его, пока вода в его заднице не закипит».

«А ты, Детеринг!» — спрашивает Мюллер как инквизитор. Он прирожденный школьный учитель со всеми его вопросами.

Детеринг скуп на слова. Но на эту тему он говорит.Он смотрит на небо и говорит только одну фразу: «Я бы пошел прямо на сбор урожая».

Затем он встает и уходит.

Он волнуется. Жена должна присматривать за фермой. Они уже забрали еще двух его лошадей. Каждый день он читает приходящие газеты, чтобы узнать, идет ли дождь в его маленьком уголке Ольденбурга. Сено еще не привезли. В этот момент появляется Химмельштос. Он подходит прямо к нашей группе. Лицо Тьядена краснеет. Он вытягивается на траве и закрывает глаза от волнения.

Химмельштос немного колеблется, его походка замедляется. Затем он подходит к нам. Никто не делает никаких движений, чтобы встать. Кропп смотрит на него с интересом.

Он продолжает стоять перед нами и ждать. Поскольку никто ничего не говорит, он запускает «Ну!»

Проходит пара секунд. Очевидно, Химмельштос не совсем знает, что делать. Больше всего он хотел бы, чтобы мы снова оказались в бегах. Но он, кажется, уже понял, что линия фронта — не плац.Однако он примеряет его и, обращаясь к одному, а не ко всем нам, надеется получить какой-то ответ. Кропп ближе всего, поэтому он благоволит ему.

«Ну что, ты тоже здесь?»

Но Альберт ему не друг. «Немного дольше, чем вы, я думаю,» возражает он.

Рыжий ус дёргается: «Ты меня больше не узнаешь, что ли?»

Теперь Тьяден открывает глаза. «Я делаю, хотя».

Химмельштос поворачивается к нему: «Тьяден, не так ли?»

Тьяден поднимает голову.— А ты знаешь, кто ты?

Химмельштос в замешательстве. — С каких это пор мы стали такими знакомыми? Я не припомню, чтобы мы когда-нибудь спали вместе в канаве?

Он понятия не имеет, что делать с ситуацией. Он не ожидал такой открытой враждебности. Но он настороже: ему уже вдалбливали какую-то чушь насчет выстрела в спину.

Вопрос о водостоке так бесит Тьядена, что он становится почти остроумным: «Нет, ты спал там один.»

Химмельштос начинает кипеть. Но Тьяден опережает его. Он должен отвести свое оскорбление: «Не хочешь ли ты узнать, кто ты такой? Грязная собака, вот кто ты. Я давно хотел тебе это сказать».

Удовлетворение месяцев сияет в его тусклых свиных глазах, когда он выплевывает: «Грязная собака!»

Химмельштос тоже позволяет летать. — Что это, грабли, грязный торфокрад? Встань, пятки сдвинь, когда с тобой говорит начальник.»

Тьяден отмахивается от него. «Вы разбегаетесь и прыгаете на себя, Химмельштос».

Himmelstoss — бушующая книга армейских уставов. Кайзер не мог быть более оскорблен. «Тьяден, я приказываю тебе, как твой старший офицер: встать!»

«Есть что-нибудь еще?» — спрашивает Тьяден. — Ты будешь подчиняться моему приказу или нет?

Тьяден отвечает, сам того не зная, известной классической фразой. При этом он проветривает свой зад.

«Я отдам вас под военный трибунал», — бурчит Химмельштос.

Мы наблюдаем, как он исчезает в направлении дежурной. Хайе и Тьяден разразились обычным ревом торфяника. Хайе смеется так сильно, что вывихивает челюсть и внезапно стоит беспомощно с широко открытым ртом. Альберту приходится вернуть его обратно, ударив по нему кулаком.

Кэт обеспокоена: «Если он донесет на тебя, это будет очень серьезно».

«Как вы думаете, он будет?» — спрашивает Тьяден.

«Конечно», говорю я.

«Минимум, что вы получите, это пять дней строгого режима», — говорит Кэт.

Это не беспокоит Тьядена. «Пять дней звона — это пять дней отдыха».

«А если тебя отправят в Крепость?» настаивает настойчивый Мюллер.

«Ну, для меня пока война окончена.»

Тьяден — веселая душа. Для него нет никаких забот. Он уходит с Хайе и Леером, чтобы они не нашли его в первом приступе возбуждения.

Мюллер еще не закончил. Он снова нападает на Кроппа.

«Альберт, если бы ты сейчас действительно был дома, что бы ты сделал?»

Кропп теперь доволен и более сговорчив: «Сколько именно нас было в классе?»

Подсчитываем: из двадцати семь убитых, четверо раненых, один в сумасшедшем доме.Получается двенадцать.

«Трое из них лейтенанты, — говорит Мюллер. — Думаешь, они по-прежнему позволили бы Кантореку сесть на них?

Мы не думаем: мы не позволим, чтобы на нас садились.

«Что вы имеете в виду под тройной темой в «Вильгельме Телле»?» — вспоминает Кропп и заливается смехом.

«Какова была цель Поэтической лиги Геттингена?» — внезапно и серьезно спросил Мюллер.

«Сколько детей было у Карла Лысого?» — мягко прерываю я.

«Ты никогда ничего не добьешься в своей жизни, Боймер», — хрипит Мюллер.

«Когда была битва при Зане?» Кропп хочет знать.

«Тебе не хватает прилежного ума, Кропп, садись, три минус…» — говорю я.

«Какие должности Ликург считал наиболее важными для государства?» — спрашивает Мюллер, делая вид, что снимает пенсне.

«Что это такое: «Мы, немцы, боимся Бога и никого другого в целом свете» или «Мы, немцы, боимся Бога и…» Я подчиняюсь.

«Сколько жителей в Мельбурне?» — спрашивает Мюллер.

«Как ты собираешься преуспеть в жизни, если не знаешь этого?» — горячо спрашиваю я Альберта. Который он завершает словами: «Что подразумевается под сплоченностью?»

Мы мало что помним из всей этой чепухи. Во всяком случае, это никогда не было ни малейшей пользы для нас. В школе нас никто никогда не учил, как зажечь сигарету в ливень, как развести костер мокрыми дровами, как лучше всего втыкать штык в брюхо, потому что там его не заклинит, как это происходит в ребрах.

Мюллер задумчиво говорит: «Что толку? Придется вернуться и снова сесть за бланки».

Я считаю, что это исключено. «Мы могли бы сдать специальный экзамен».

«Тут нужна подготовка. А если справишься, что тогда? Студенческая жизнь ничуть не лучше. Если нет денег, приходится работать как черт».

«Немного лучше. Но все равно это чушь, все, чему тебя учат.»

Кропп поддерживает меня: «Как может человек серьезно относиться ко всему этому, если он уже однажды был здесь?»

«Ты все же должен иметь какое-то занятие», — настаивает Мюллер, как будто он сам Канторек.

Альберт чистит ногти ножом. Мы удивлены этим деликатесом. Но это всего лишь задумчивость. Он убирает нож и продолжает: «Вот именно. Кэт, Детеринг и Хайе вернутся на свои рабочие места, потому что они у них уже были. Химмельштос тоже. Но у нас их никогда не было. здесь?» – он делает жест в сторону фронта.

«Нам нужен частный доход, и тогда мы сможем жить сами в лесу», — говорю я, но тут же устыдился этой нелепой мысли.

«Но что на самом деле будет, когда мы вернемся?» — недоумевает Мюллер, и даже он встревожен.

Кропп пожимает плечами. — Не знаю. Давай сначала вернемся, а потом узнаем.

Мы все в полной растерянности. — Что мы могли сделать? Я спрашиваю.

«Я ничего не хочу делать», — устало отвечает Кропп. «Однажды ты умрешь, так какая разница? Я не думаю, что мы когда-нибудь вернемся».

— Когда я думаю об этом, Альберт, — говорю я через некоторое время, переворачиваясь на спину, — когда я слышу слово «мирное время», мне в голову приходит: а если оно действительно пришло, я думаю, сделает что-нибудь невообразимое — что-нибудь, знаете ли, ради чего стоит лежать здесь, в грязи.Но я даже представить ничего не могу. Все, что я знаю, это то, что все эти дела о профессиях, учебе, зарплатах и ​​прочем — меня тошнит, это есть и всегда было отвратительно. Я вообще ничего не вижу, Альберт.

Все сразу кажется мне запутанным и безнадежным.

Кропп тоже это чувствует. «Нам всем будет очень тяжело. Но дома, кажется, никто особо не беспокоится об этом. Два года снарядов и бомб – человек не снимет это так просто, как носок».

Мы согласны, что это одинаково для всех; не только у нас здесь, но и везде, у всех сверстников; одним больше, а другим меньше.Это общая судьба нашего поколения.

Альберт выражает это так: «Война погубила нас во всем».

Он прав. Мы уже не молодежь. Мы не хотим взять мир штурмом. Мы бежим. Мы летим от себя. Из нашей жизни. Нам было восемнадцать, и мы начали любить жизнь и мир; и нам пришлось расстрелять его на куски. Первая бомба, первый взрыв разорвались в наших сердцах. Мы отрезаны от деятельности, от стремления, от прогресса. Мы больше не верим в такие вещи, мы верим в войну.

Дежурная подает признаки жизни. Кажется, Химмельштос их расшевелил. Во главе колонны трусит толстый фельдфебель. Странно, что почти все штатные фельдфебели толстые.

Химмельштос следует за ним, жаждущий мести. Его сапоги блестят на солнце. Мы встаем.

«Где Тьяден?» сержант пыхтит.

Конечно, никто не знает. Химмельштос гневно смотрит на нас. — Ты прекрасно знаешь. Не скажешь, в том-то и дело.Долой это!»

Фатти вопросительно оглядывается; но Тьядена не видно. Он пробует по-другому.

«Тьяден явится в дежурную через десять минут.»

Затем он уходит вместе с Химмельштосом.

«У меня такое чувство, что в следующий раз, когда мы будем подниматься по проводам, я позволю пучку проводов упасть на ногу Химмельштоса», — намекает Кропп.

«У нас с ним будет много шуток», — смеется Мюллер. — Это наша единственная цель: выбить из почтальона самонадеянность.

Захожу в хижину и ставлю Тьядена мудрым. Он исчезает.

Затем мы меняем наш букет и снова ложимся играть в карты. Мы умеем это делать: и в карты играть, и ругаться, и драться. Немного за двадцать лет; – и все же слишком много для двадцати лет.

Через полчаса Химмельштос снова вернулся. Никто не обращает на него никакого внимания. Он просит Тьядена. Мы пожимаем плечами.

«Тогда вам лучше найти его», настаивает он. «Разве ты не был, чтобы искать его?» Кропп ложится на траву и говорит: «Вы когда-нибудь были здесь раньше?» «Это не ваше дело», — возражает Химмельштос.«Я жду ответа».

«Очень хорошо», говорит Кропп, вставая. «Взгляните туда, где те маленькие белые облака. Это зенитные. Мы были там вчера. Пять убитых и восемь раненых. И это пустяки. В следующий раз, когда вы пойдете с нами, прежде чем они умрут подойдут к вам, щелкнут каблуками и натянуто спросят: «Пожалуйста, можно я пойду? Пожалуйста, можно я попрыгаю? Мы долго ждали кого-то вроде вас».

Он снова садится, и Химмельштос исчезает, как комета.

«Три дня К. Б.», — предполагает Кэт.

«В следующий раз пущу», — говорю я Альберту.

Но это конец. Дело поступает в суд вечером. В дежурной сидит наш лейтенант Бертинк и вызывает нас одного за другим.

Я должен выступить в качестве свидетеля и объяснить причину неподчинения Тьядена.

История ночного недержания мочи производит впечатление. Химмельштос отозван, и я повторяю свое заявление.

«Правильно?» Бертинк спрашивает Химмельштоса.

Он пытается уйти от вопроса, но в конце концов вынужден признаться, потому что Кропп рассказывает ту же историю. — Почему тогда никто не сообщил об этом? — спрашивает Бертинк.

Мы молчим: он должен знать сам, как много пользы сообщать о таких вещах. В армии не принято жаловаться. Впрочем, он все прекрасно понимает и отчитывает Химмельштоса, разъясняя ему, что фронт — не плац. Затем наступает очередь Тьядена, он получает длинную проповедь и три дня открытого ареста.Бертинк подмигивает Кроппу и дает открытый арест на один день. — Ничего не поделаешь, — с сожалением говорит он ему. Он порядочный парень.

Открытый арест довольно приятен. Клинк когда-то был птичником; там мы можем посетить заключенных, мы знаем, как управлять этим. Непосредственный арест означал бы подвал.

Раньше нас привязывали к дереву, но теперь это запрещено. Во многом с нами обращаются как с мужчинами.

Через час после того, как Тьяден и Кропп устроились за своей проволочной сеткой, мы пробираемся к ним.Tjaden приветствует нас кукареканьем. Потом мы играем в скат до глубокой ночи. Конечно, побеждает Тьяден, счастливчик.

Когда мы расстаемся, Кэт говорит мне: «Что ты скажешь на жареного гуся?»

«Неплохо», согласен.

Забираемся на фургон с боеприпасами. Поездка обходится нам в две сигареты. Кэт точно отметила место. Сарай принадлежит штабу полка. Я согласен получить гуся и получить инструкции. Флигель находится за стеной, а дверь закрывается на колышек.

Кэт поднимает меня. Я упираюсь ногой в его руки и перелезаю через стену.

Кэт наблюдает внизу.

Я жду несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Потом я узнаю сарай. Я осторожно подкрадываюсь, поднимаю колышек, вытаскиваю его и открываю дверь.

Я различаю два белых пятна. Два гуся, это плохо: одного схвачу, другой захохотает. Ну, и то, и другое — если я потороплюсь, это можно сделать.

Я прыгаю. Я хватаюсь за одну и в следующее мгновение за вторую.Как сумасшедший, я бью их головой о стену, чтобы оглушить. Но мне не хватает веса. Звери кудахчут и бьют ногами и крыльями. Я борюсь отчаянно, но Господи! какой пинок у гуся! Они борются, а я шатаюсь. В темноте эти белые пятна ужасны. Мои руки выросли

крылья и я почти боюсь подниматься в небо, как будто держу в кулаках пару привязных шаров.

Затем начинается ряд; один из них перехватывает дыхание и срабатывает, как будильник.Прежде чем я успеваю что-то сделать, что-то входит снаружи; Я чувствую удар, лежу, растянувшись на полу, и слышу ужасное рычание. Собака. Я украдкой смотрю в сторону, он щелкает меня по горлу. Я лежу неподвижно и прячу подбородок в воротник.

Это бычья собака. Спустя вечность он отводит голову и садится рядом со мной. Но стоит мне сделать малейшее движение, как он рычит. Я полагаю. Единственное, что нужно сделать, это завладеть моим маленьким револьвером, и это тоже до того, как кто-нибудь приедет. Дюйм за дюймом я двигаю к нему руку.

Такое ощущение, что это длится час. Малейшее движение, а затем ужасное рычание; Я лежу неподвижно, затем пробую снова. Когда я наконец беру револьвер, моя рука начинает дрожать. Я прижимаю его к земле и говорю себе: дергай револьвер, стреляй, прежде чем он успеет схватиться, а затем подпрыгиваю.

Медленно делаю глубокий вдох и успокаиваюсь. Тогда я задерживаю дыхание, взмахиваю револьвером, он трещит, собака с воем отскакивает в сторону, я иду к двери сарая и кувырком падаю на одного из бегающих гусей.

На полном ходу я снова хватаю его, с размаху перебрасываю через стену и взбираюсь наверх. Как только я оказываюсь на вершине, собака снова вскакивает, такая же живая, как всегда, и бросается на меня. Я быстро позволил себе упасть. В десяти шагах стоит Кэт с гусем под мышкой. Как только он увидит меня, мы побежим.

Наконец-то мы можем перевести дух. Гусь мертв, Кэт позаботилась об этом через мгновение. Мы намерены зажарить его сразу, чтобы никто не был мудрее. Я приношу из хижины дикси и дрова, и мы заползаем в небольшой заброшенный навес, который используем для таких целей.Единственное оконное пространство сильно зашторено. Есть что-то вроде очага, железная плита на кирпичах. Разжигаем костер.

Кэт ощипывает и чистит гуся. Аккуратно откладываем перья в сторону. Мы намерены сделать из них две подушки с надписью: «Спокойной ночи под артиллерийским обстрелом». В наше убежище проникает звук выстрелов с фронта. Отблески огня освещают наши лица, тени танцуют на стене. Иногда сильный грохот и навес вздрагивает. Авиабомбы.Однажды мы слышим сдавленный крик. Должно быть, попала в хижину.

Беспилотные самолеты; грянет гал-так пулеметов. Но от нас не видно света, который можно было бы наблюдать.

Мы сидим друг напротив друга, Кэт и я, два солдата в потертых шинелях, жарим среди ночи гуся. Мы мало разговариваем, но я считаю, что у нас более полное общение друг с другом, чем даже у любовников.

Мы двое мужчин, две мельчайшие искры жизни; снаружи ночь и круг смерти.Мы сидим на краю его пригнувшись от опасности, жир капает с рук, в сердцах мы близки

друг другу, и час подобен комнате: испещренный огнями и тенями наших чувств, отбрасываемых тихим огнем. Что он знает обо мне или я о нем? раньше у нас не должно было быть ни одной общей мысли — теперь мы сидим с гусем между нами и чувствуем в унисон, настолько близки, что даже не разговариваем.

Долго жарить гуся, даже если он молодой и жирный.Так что по очереди. Один плюет, а другой ложится и спит. Шикарный запах постепенно наполняет хижину.

Звуки без увеличения громкости переходят в мой сон и все же остаются в моей памяти. В полусне я смотрю, как Кэт окунает и поднимает ковш. Я люблю его, его плечи, его угловатую, сутулую фигуру—и в то же время я вижу за ним лес и звезды, и ясный голос произносит слова, которые приносят мне покой, мне, солдату в больших сапогах, ремне, и ранец, идущий по дороге, которая лежит перед ним под высоким небом, быстро забывая и редко скорбя, вечно стремясь вперед под широким ночным небом.

Маленький солдатик и звонкий голос, и если бы его кто-нибудь приласкал, он бы вряд ли понял, этого солдата в больших сапогах и с закрытым сердцем, который марширует, потому что на нем большие сапоги, и забыл обо всем, кроме марша. За линией горизонта находится страна с цветами, лежащими так неподвижно, что хочется плакать. Там есть виды, которые он не забыл, потому что никогда ими не обладал, — недоумевающие, но потерянные для него. Разве не там его двадцать лет?

У меня мокрое лицо, и где я? Кэт стоит передо мной, его гигантская, сутулая тень падает на меня, как на дом.Он мягко говорит, улыбается и возвращается к огню.

Потом говорит: «Готово».

«Да, Кэт.»

Я помешиваю. Посреди комнаты сияет коричневый гусь. Мы достаем наши складные вилки и перочинные ножи, и каждый отрезает ногу. С ним у нас есть армейский хлеб, смоченный в соусе. Мы едим медленно и с удовольствием.

«Какой вкус, Кэт?»

«Хорошо! А твое?»

«Хорошо, Кэт.»

Мы братья и давим друг на друга самые лучшие кусочки.Потом я выкуриваю сигарету, а Кэт сигару. Осталось еще много.

«Что было бы, Кэт, если бы мы взяли немного Кроппа и Тьядена?»

«Конечно», говорит он.

Отрезаем кусок и аккуратно заворачиваем в газету. Остальное мы думали отнести в хижину. Кэт смеется и просто говорит: «Тьяден».

Согласен, придется брать все.

Так что мы идем в курятник, чтобы разбудить их. Но сначала убираем перья.

Кропп и Тьяден принимают нас за магов.Затем они возятся с зубами. Тьяден держит крыло во рту обеими руками, как губную гармошку, и грызет. Он пьет соус из кастрюли и причмокивает: «Пусть я никогда не забуду тебя!»

Идем в нашу хижину. Снова высокое небо со звездами и близящийся рассвет, и я прохожу под ним, солдат в больших сапогах и сытый живот, солдатик ранним утром, — но рядом со мной, сутулая и угловатая, идет Кэт, мой товарищ.

Очертания хижин предстают перед нами на рассвете, как темный, глубокий сон.

На западном фронте без перемен

Резюме и анализ Глава 4

Резюме

В девять часов вечера, под покровом темноты, рота Пола, напряженная от понимания опасности своей миссии, садится на грузовики, чтобы поехать по ухабистой дороге, чтобы проложить провод рядом с фронтом. Хотя они поддерживают непрерывный поток остроты с марширующей колонной боеприпасов, группа Пола сбита с толку изменением в обычном порядке британской артиллерии, которая начинает стрелять до десяти часов, на час раньше.Проходя мимо одного дома, Пол слышит гусей и многозначительно смотрит на Кэт, которая уже думает о гусях на ужин. Когда они приближаются к линии фронта, они видят замаскированные орудия и чувствуют запах едкого дыма в воздухе. Можно ощутить запах пороха, а пушки сотрясают землю.

Молодые новобранцы взволнованы, но ветераны, такие как Пол и Кэт, толстокожи и используют момент для обучения новичков. Кэт может распознавать тип и размер снарядов по звукам, и он учит новобранцев этим различиям.Тем временем Павел думает об осведомленности о фронте, известном всем солдатам; их чувства бдительны, и они переходят из расслабленного состояния в «напряженное ожидание, наблюдение, повышенную бдительность, странное обострение чувств». Пока он размышляет об этом, грузовики уезжают, чтобы снова забрать их на рассвете.

Пока ночь освещена обстрелом, отряд Пола выполняет свою задачу, через равные промежутки времени втыкая железные колья и натягивая колючую проволоку. Они заканчивают задолго до возвращения грузовиков.Несмотря на то, что ему холодно, Пол ненадолго засыпает, но резко просыпается. Кэт успокаивает его и зловеще предсказывает шквал. Когда начинается приближающаяся артиллерия, солдаты кричат ​​и бегут в укрытие. Пол пытается утешить молодого новобранца, держа его на руках, пока новобранец плачет и трясется. Это кошмар: между взрывами слышны крики раненых солдат и к ним присоединяется визг раненых лошадей. Детеринг возмущен бедственным положением лошадей, но Кэт объясняет, что другие солдаты должны сначала помочь мужчинам.Чтобы его не остановили, Детеринг направляет пистолет, чтобы выстрелить в далеких лошадей, но Кэт останавливает его, прежде чем он по ошибке стреляет в другого солдата. Затем они слышат, как расстреливают лошадей, и Детеринг расстраивается, что лошадей вообще используют на войне.

В три часа утра возвращаются грузовики, и Кэт продолжает нервничать из-за нападения. Неудивительно, что он прав, и атака идет быстро и сокрушительно. Спасения нет, и мужчины ищут убежища. Пол ловит занозу в руке и почти теряет сознание.Он заползает в нору и, поняв, что они на кладбище, прячется под гроб. Кэт, Кропп и молодой рекрут тоже там. Когда они в ужасе сжимаются от обстрела, Кэт также понимает, что используется газ, и предупреждает их, чтобы они надели противогазы. Газ парит и погружается в ямы, заставляя их снова подняться над землей. Однако начинается новый обстрел, и они подвергаются атаке, и им негде спрятаться.

Гроб попадает в четвертого мужчину, и Кропп не дает ему сорвать противогаз.Раненый — молодой новобранец, которого Пол утешил ранее, и они пытаются высвободить его руку из-под гроба. Пока продолжаются эти тревожные моменты, Полу кажется, что он задыхается, потому что он снова и снова дышит одним и тем же воздухом в противогазе. Кладбище представляет собой беспорядок из трупов и гробов. Шквал стихает, и они обнаруживают, что новобранец ранен в бедро; Кэт предполагает, что он больше никогда не будет ходить, и видит, что рука молодой жертвы тоже кровоточит. Как и в случае с лошадьми, Кэт предлагает застрелить молодого рекрута и избавить его от страданий, потому что Кэт знает, через что молодой человек пройдет в свои последние дни, если они этого не сделают.Пол соглашается, но прежде чем они смогут его застрелить, прибывают другие солдаты, поэтому они должны взять носилки и вызвать медика.

В бою пятеро убиты и восемь ранены. Двое погибших лежат в могилах, поэтому на них просто забрасывают грязью. Через час они добираются до грузовиков, и в отчаянные ранние утренние часы начинается дождь.

Анализ

В этой главе, одной из самых драматичных в книге, показано, как Пол реагирует на ожесточенные бои на западном фронте.В качестве наиболее точного объяснения Ремарка того, как война сводит комбатантов к простым навыкам выживания, этот раздел содержит напоминания о том, что гуманизм и сострадание быстро возвращаются, побуждая людей помогать раненым и умирающим и сочувствовать искалеченным лошадям. Подобно самим животным, мужчины цепляются за землю в воронках, окопах и блиндажах, предвещая собственные погребения, а также сцену кладбищенского боя. Как отмечает Павел, если судьба окажется неверной, земля примет их навсегда.

Осознание фронта и его ужасов проносится через эту главу в мыслях Пола. Он говорит, что «внезапно в наших венах, в наших руках, в наших глазах возникает напряженное ожидание, наблюдение, возрастающая настороженность, странное обострение чувств». Это новое сознание сравнивают с инстинктами животных в режиме борьбы или бегства. Все изменилось по сравнению с относительно беззаботными солдатами, которыми они были в главе 3, или даже с тишиной и миром езды в грузовиках, которые они испытали всего несколько минут назад.

Подобно машине, люди становятся лишь винтиками в колесе войны. Они — часть великой драмы, в которой они всего лишь тела. Даже когда они едут вперед, сам Пол чувствует себя затянутым в этот кошмар. Он ощущает фронт как «таинственный водоворот. Хотя я нахожусь в стоячей воде далеко от его центра, я чувствую, как водоворот вихря медленно, неудержимо, неотвратимо затягивает меня в себя».

В этом сюрреалистическом кошмаре подчеркивается бесчеловечность человека. Кричащие лошади подобны самой природе, вопящей о действиях человечества.Эвтаназия кажется подходящим концом как для лошадей, так и для молодого рекрута, чья жизнь сломана, как его бедро и рука. И лошадь, и человек — всего лишь числа в огромной битве, которая не знает ни личностей, ни имен. Когда Кэт отмечает, что молодой новобранец такой «невинный», Ремарк, кажется, комментирует все «потерянное поколение» этой войны.

Природа также играет ключевую роль в этой главе. Земля становится духовно связанной с человечеством, «прах к праху, прах к праху». Это убежище от обстрелов, место ужасающей смерти от газа и место последнего упокоения буквально тысяч безымянных тел, которые когда-то были мальчиками с именами.Описание Павла является призывом к убежищу земли от уничтожения человека: «Земля со складками твоими, и впадинами, и дырами, в которые человек может броситься и согнуться. В спазме ужаса, под градом уничтожения, в ревущую смерть взрывов, о Земля, ты даруешь нам великий сопротивляющийся всплеск вновь обретенной жизни». И как природа укрывает человека, так и убирает за ним. Когда битва окончена, дождь смывает кровь и слезы. Как говорит Павел: «Он падает на наши головы и на головы мертвых в строю, на тело маленького рекрута с раной, которая слишком велика для его бедра; он падает на могилу Кеммериха; он падает в наших сердцах.»

Глоссарий

усталость от проводов утомительная задача прокладки колючей проволоки, чтобы замедлить атаку противника.

грузовые автомобили [британские] грузовые автомобили.

колонны боеприпасов узкие шеренги солдат, сопровождающих артиллерию на фронт.

Праздник Кущей Суккот; еврейский праздник, посвященный осеннему урожаю и увековечивающий память о скитаниях израильтян по пустыне во время Исхода; соблюдается с 15 по 22 день тишри, первого месяца еврейского года.

второе зрение предполагаемая способность видеть вещи, не присутствующие физически, или предсказывать события; ясновидение.

Фландрия до Вогезов от региона на северо-западе Европы, на Северном море, включая часть северо-запада Франции и провинции Восточная Фландрия и Западная Фландрия в Бельгии до горного хребта на северо-востоке Франции, к западу от Рейна.

пионерская свалка источник снабжения пионеров; здесь источник снабжения пехотинцев, готовящих дорогу для марширующих колонн.

ящиков для угля малоскоростных немецких снарядов; по прозвищу «черная Мария», потому что они испускали темный дым.

праздник праздник, развлечение.

носовая часть металлический наконечник взрывного устройства.

боязливый легко пугается выстрела из ружья.

.