Михаил Салтыков-Щедрин. «История одного города». Фрагмент «Органчик»
Мы ответили на самые популярные вопросы — проверьте, может быть, ответили и на ваш?
- Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
- Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»
- Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
- Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
- Как предложить событие в «Афишу» портала?
- Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?
Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.
РФ»
Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.
Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.
Электронная почта проекта: [email protected]
Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.
culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
Как предложить событие в «Афишу» портала?
В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».
Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?
Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.
Если вопросы остались — напишите нам.
История одного города by Mikhail Saltykov-Shchedrin
Mikhail Saltykov was born on 27 January 1826 in the village of Spas-Ugol (modern-day Taldomsky District of the Moscow Oblast of Russia) as one of the eight children (five brothers and three sisters) in the large Russian noble family of Yevgraf Vasilievich Saltykov (1776—1851) and Olga Mikhaylovna Saltykova (née Zabelina) (1801—1874).
His father belonged to an ancient Saltykov noble house that originated as one of the branches of the Morozov boyar family. According to the Velvet Book, it was founded by Mikhail Ignatievich Morozov nicknamed Saltyk (from the Old Church Slavonic word «saltyk» meaning «one’s own way/taste»), the son of Ignaty Mikhailovich Morozov and a great-grandson of the founder of the dynasty Ivan Semyonovich Moroz who lived during the 14-15th centuries. The Saltykov family also shared the Polish Sołtyk coat of arms. It gave birth to many important political figures throughout history, including the Tsaritsa of Russia Praskovia Saltykova and her daughter, the Empress of Russia Anna Ioannovna.Saltykov’s mother was an heir to a rich Moscow merchant of the 1st level guild Mikhail Petrovich Zabelin whose ancestors belonged to the so-called trading peasants and who was granted hereditary nobility for his handsome donation to the army needs in 1812; his wife Marfa Ivanovna Zabelina also came from wealthy Moscow merchants.
At the time of Mikhail Saltykov’s birth, Yevgraf was fifty years old, while Olga was twenty five. Mikhail spent his early years on his parents’ large estate in Spasskoye on the border of the Tver and Yaroslavl governorates, in the Poshekhonye region.
«In my childhood and teenage years I witnessed serfdom at its worst. It saturated all strata of social life, not just the landlords and the enslaved masses, degrading all classes, privileged or otherwise, with its atmosphere of a total lack of rights, when fraud and trickery were the order of the day, and there was an all-pervading fear of being crushed and destroyed at any moment,» he remembered, speaking through one of the characters of his later work Old Years in Poshekhonye. Life in the Saltykov family was equally difficult. Dominating the weak, religious father was despotic mother whose intimidating persona horrified the servants and her own children. This atmosphere was later recreated in Shchedrin’s novel The Golovlyov Family, and the idea of «the devastating effect of legalized slavery upon the human psyche» would become one of the prominent motifs of his prose.
Olga Mikhaylovna, though, was a woman of many talents; having perceived some in Mikhail, she treated him as her favourite.
The Saltykovs often quarrelled; they gave their children neither love nor care and Mikhail, despite enjoying relative freedom in the house, remembered feeling lonely and neglected. Another thing Saltykov later regretted was his having been completely shut out from nature in his early years: the children lived in the main house and were rarely allowed to go out, knowing their «animals and birds only as boiled and fried.» Characteristically, there were few descriptions of nature in the author’s works.
| / Сочинения / Салтыков-Щедрин М. Многие считают М. Е. Салтыкова-Щедрина сложным писателем, читают его мало и неохотно. Однако на сегодняшний день он необыкновенно актуален, точен и нужен. Ибо писатель подвергал едкой сатире современную ему действительность (бюрократический механизм, деятельность государственной администрации, экономическую жизнь страны), а в сегодняшней жизни мало что изменилось. Но обо всем этом он не мог писать открыто, дабы избежать царской цензуры. Поэтому естественны трудности в прочтении Салтыкова-Щедрина. Но чем сложнее писатель, тем интереснее его открывать.  «Те же самые основы жизни, которые существовали в 18 веке, — существуют и теперь», — писал Салтыков-Щедрин. Лишь под покровом исторической формы, а также поэтики гротеска и эзопова языка автор смог высказать предельно смелые суждения о существующем в стране абсолютистском строе. Ни русская, ни мировая художественная литература не знают другого произведения, в котором российское самодержавие подвергалось бы столь же яростному обличению и беспощадному суду, как в «Истории…» Уже первые строки «Истории…» являются пародией на памятники древнерусской письменности («Слово о полку Игореве», «Повесть временных лет»). Высмеиваются здесь, естественно, не памятники, а установившееся мнение, согласно которому история творится не народными массами, а отдельными личностями. Салтыков-Щедрин указывает на воззрения глуповских архивариусов, видевших в истории лишь жизнеописания следовавших друг за другом градоначальников с описанием их «замечательных» деяний. Связь сатирических иносказаний глуповской летописи с историческими прототипами очевиднее всего в главе «Сказание о шести градоначальниках». В «Истории…» читатель встречается, прежде всего, с образами градоначальников (Фердыщенко, Двоекуров, Бородавкин, Негодяев, Прыщ, Угрюм-Бурчеев). Все они являются своего рода элементами одного собирательного образа — глуповской власти. И образ этот ужасает. Сюжеты и сатирические образы «Истории. Вереница градоначальников завершается Угрюм-Бурчеевым. Он превзошел всех своим идиотизмом. В лице Угрюм-Бурчеева все узнали зловещий облик Аракчеева и портретное сходство с Николаем I. Угрюм-Бурчеев задумал фантастический проект переустройства города Глупова, стремился прекратить течение реки. Река здесь символизирует жизнь, неистребимую силу народа. Сколько не измывался Угрюм-Бурчеев над народом, народ был жив. Постепенно страх перед градоначальниками начал исчезать. Однажды глуповцы поняли, что перед ними просто бездушный идиот. Прошло полное гнева Оно, символизирующее собой революцию, стихийный бунт, проявление народной вилы. Салтыкову-Щедрину были совершенно чужды народнические идеи. Он не верил в способность подняться всем народом на революцию. Темнота и бледность народной жизни могли, по его мнению, привести лишь к стихийной, страшной «революции брюха». Писатель страшился ее неимоверно. Таким образом, «История одного города» — это двусторонняя сатира: на самодержавие и на политическую пассивность народных масс. Если по отношению к самодержавию сатира носила характер беспощадного и полного отрицания, то по отношению к народу целью ее было исправление нравов, политическое просветление. Все это нашло свое воплощение в романе.
/ Сочинения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города / «История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина как сатира на самодержавие | Смотрите также по произведению «История одного города»: |
Е. / История одного города / «История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина как сатира на самодержавие
Картина «глуповского междоусобия» — пародия на знаменитые дворцовые перевороты после смерти Петра I. Салтыков-Щедрин создал гротескные фигуры российских императриц, их сподвижников и любовников. При всем этом, ни об одной из этих фигур нельзя определенно сказать, что это Екатерина I, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна или Екатерина II. Это обобщенный образ всех русских цариц.
Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.Сказ о том, как Салтыков и Щедрин «Историю одного города» писали (ч. I): tai_simulacr — LiveJournal
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин – в истории русской литературы фигура мифическая. Ни человека с таким именем, ни автора, пишущего под таким псевдонимом, никогда не существовало. Был Михаил Евграфович Салтыков (1826–1889), родившийся в дворянской семье, учившийся в Царскосельском лицее, как и А.С. Пушкин (но гораздо позже), имевший отношение к тому же кружку М.В. Буташевича-Петрашевского, что и Ф.М. Достоевский, но сосланный за год до знаменитого «дела петрашевцев» в Вятку «за вольнодумие», служивший в нескольких губерниях на разных чиновничьих должностях, а после ухода в отставку сделавшийся одним из самых авторитетных русских журналистов и издателей – и прочая, и прочая.
И был некий Н. Щедрин, он же Николай Щедрин, он же надворный советник (гражданский чин VII класса, соответствовавший армейскому подполковнику) Щедрин, чья подпись стояла под появлявшимися в «толстых» журналах второй половины XIX века сатирическими произведениями «Губернские очерки», «Помпадуры и помпадурши», «История одного города», «Письма о провинции»… Впрочем, настоящее имя их автора читательской аудитории было хорошо известно, а последующие их издания отдельными книгами уже при жизни писателя сопровождались пояснениями: «Издал М.Е. Салтыков (Н. Щедрин)» или «По подлинным документам издал М.Е. Салтыков (Щедрин)». В какой-то момент творческая ипостась писателя выбралась из полагавшихся ей скобок и присоединилась к фамилии на правах равнозначного с ней наименования, а в некотором смысле даже приобрела более весомое по сравнению с ней звучание: в один ряд с Пушкиным и Гоголем, Достоевским и Толстым в русской литературе встал Щедрин.
Михаил Евграфович Салтыков размышляет о том, как же он ухитрился стать Щедриным (офорт В.
В. Матэ по фотографии Е.А. Боткиной, середина 1880-х гг.)
По своей сути так же мифична и «История одного города» (1869–1870 гг.) – не то сатирический роман, не то цикл сатирических же текстов, посвящённых истории вымышленного города Глупова. Впервые это произведение было опубликовано на страницах журнала «Отечественные записки», затем вышло отдельным изданием и получило до обидного мало внимания со стороны читателей и возмутительно много – со стороны критиков. Первое с течением времени изменилось, и «История одного города» стала неиссякаемым источником запоминающихся образов и крылатых выражений: «К довершению бедствия, глуповцы взялись за ум»; «Оказался с фаршированной головой, в чём и уличён местным предводителем дворянства»; «Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли»; «История прекратила течение своё»… Из длинной череды градоначальников, терзавших Глупов, у кого-то в памяти остаётся человек-органчик Брудастый, у кого-то – автор «Устава о добропорядочном пирогов печении» Беневоленский, почти у всех – ужасающий своей прямолинейностью и ограниченностью Угрюм-Бурчеев.
Сборник метких сатирических картин, галерея гротескных образов и фантастических ситуаций, коллекция упражнений в грубоватом юморе, балансирующем между пародией и фарсом, – и во времена Салтыкова, и годы спустя читатели привычно воспринимают «Историю одного города» как ещё один набор щедринских сказок, разве что в этом случае – с «историческим» оттенком.
Сложности начинаются там, где мы пытаемся вычислить общий для этих текстов стиль, выстроить единую композицию и подобрать один какой-нибудь ключ к объяснению сатирических сюжетов. Все эти попытки оборачиваются провалом: «История одного города» благодарно откликается на любые, в том числе противоречащие друг другу толкования, но ни одному из них не позволяет себя исчерпать. Даже сам автор в его добропорядочной салтыковской ипостаси предлагает лишь один из возможных взглядов на собственное произведение – а оно, извернувшись, находит способ опровергнуть мнение своего создателя. Для филологической науки «История одного города» – примечательный образец того, как литературное произведение рождается из борьбы биографического автора с автором-творцом.
Набивший руку на оперативной хлёсткой сатире Щедрин выдаёт один за другим колоритные характеры и невероятные эпизоды, мало заботясь о возможности их гармоничного существования в рамках единого текста. Педантичный, трудолюбивый Салтыков – Салтыков-журналист, Салтыков-редактор, издатель «Отечественных записок», склонный к публицистической проповеди не меньше Толстого, – стремится собрать и упорядочить этот калейдоскоп, разъяснить его структуру и придать ему должный вид в сознании читателей, но катастрофически не поспевает за своим alter ego – фокусником, наглецом, пересмешником. Критики и исследователи, у которых откровенно двоится в глазах, оторопело гадают, к которой из двух половин Салтыкова-Щедрина им прислушиваться. И каждый раз не угадывают. Любое предположение об «Истории одного города» норовит перевернуться вверх тормашками и, пребывая в этой глумливой позе, высмеять незадачливого толкователя.
Кукрыниксы (М.В. Куприянов, П.Н. Крылов, Н.А. Соколов), иллюстрация к «Истории одного города».
Глава, в которой градоначальник со съёмной головой-органчиком неожиданно раздвоился, могла писаться Салтыковым-Щедриным и как очень личный сюжет
«История одного города» – историческая сатира?
Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города (или края) в данный период времени, но разные обстоятельства мешали этому предприятию. Преимущественно же препятствовал недостаток в материале, сколько-нибудь достоверном и правдоподобном. Ныне, роясь в глуповском городском архиве, я случайно напал на довольно объёмистую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца», и, рассмотрев их, нашел, что они могут служить немаловажным подспорьем в деле осуществления моего намерения (с) М.Е. Салтыков-Щедрин «История одного города»
Так начинается первая глава (раздел? часть?) «Истории одного города», имеющая название «От издателя». Салтыков-Щедрин, выставляющий себя лишь издателем найденных исторических рукописей, следует в этом за А.С. Пушкиным и его «Историей села Горюхина» – неоконченной повестью из наследия Ивана Петровича Белкина, вымышленного собирателя-сочинителя, написавшего её на основании личных воспоминаний, где-то слышанных анекдотов, летописи местного дьячка и других якобы подлинных документов.
Но основной стилистически-композиционный ориентир и одновременно объект жесточайшей пародии для Салтыкова-Щедрина – конечно, «История государства Российского» Н.М. Карамзина и вдохновлённые ею многочисленные исторические сочинения XIX века. Перекличек с масштабным (и тоже неоконченным) трудом Карамзина множество:
- «История одного города» – это пересказ обнаруженной автором-издателем летописи, включающий обширные цитаты из неё и его собственные подробные комментарии к прочитанному.
- Как и Карамзин, Щедрин начинает своё повествование с полулегендарных событий об основании города и собирании его населения из окрестных племён, враждовавших между собой. Цитируемый им летописец так же вынужден опираться на устные предания, искажённые временем и молвой.
- Как и история государства Российского, история города Глупова представлена через вереницу портретов правивших им градоначальников.
- Как и Карамзин, Щедрин позволяет себе оценивать описываемое летописцами с точки зрения исторической достоверности и указывать читателю на допущенные ими ошибки и несообразности.
- Понятия «просвещение», «цивилизация», принцип единовластия как организующие историческое повествование тоже заимствованы автором «Истории одного города» из «Истории государства Российского».
- Если Карамзин относится к историческим хроникам и документам как к драгоценному наследию русского народа, то для Щедрина «Глуповский Летописец», оксюморонный по самому своему названию, – объект постоянной саркастичной насмешки: над фактами, характерами, стилем, позицией летописцев.
- Историческая память, согласно Карамзину, сохраняет самое ценное и нужное для осознания национального своеобразия, а корректирование фактических неточностей нужно ему для приближения к исторической правде. Память глуповцев иррациональна, произвольна и бестолкова, как и они сами, а степень сохранности архивов и многочисленные анахронизмы (нарушения хронологической точности в изображении реалий времени) в повествовании летописцев намекают на постоянное переписывание прошлого вновь назначаемыми правителями и их канцеляриями.
- Карамзин старается отыскать своеобразие в каждом из описываемых им исторических деятелей. Но сам принцип единовластия для него – основа порядка и благоденствия, даже фигуры российских правителей, негативно оцениваемые историком, выступают в качестве редких исключений из общего правила. Градоначальники Глупова один другого гаже и, при всех своих различиях, одинаковы в угнетении своих подчинённых, а относительное благоденствие для последних наступает в те годы, когда ими правят лентяи и бездарности, не вмешивающиеся в дела города.
- В «Сказании о шести градоначальницах» видели фарсовый рассказ об эпохе дворцовых переворотов, когда Российской империей руководили преимущественно женщины, часто не имевшие прямых прав на престол.
- История о разгульной секте, в деятельности которой участвует градоначальник Грустилов, намекала на Александра I, во второй половине своего царствования тесно общавшегося с представителями так называемого мистического христианства.
- В страшном проекте города-казармы, осуществляемом в Глупове градоначальником Угрюм-Бурчеевым, нашли отражение концепции военных поселений генерала А.А. Аракчеева – и т.д.
История города, «прекратившая течение своё» в конце предыдущей главы, словно рассыпалась ворохом бессмысленных рукописей, написанных невыносимым канцелярским языком.
Фрагмент из м/ф С. Алимова и В. Караваева «История одного города. Органчик» (1991 г.) о торжестве и крахе бюрократии
В то же время последовательность и внятность соответствия образов прототипам, обязательные для исторической сатиры, в «Истории одного города» нарушаются на каждом шагу. Временной промежуток, охваченный в основном корпусе текстов романа/цикла, обозначен как период с 1731 по 1825 г. (от царствования Анны Иоанновны до царствования Александра I включительно, если смотреть по действительным датам истории российского государства). Однако эпоха дворцовых переворотов, якобы пародируемая в «Сказании о шести градоначальницах», началась шестью годами раньше – после смерти Петра I в 1725 году, а сам он, таким образом, должен был стать прототипом предшествовавшего градоначальницам Брудастого (Органчика).
Но тот, согласно «Описи градоначальникам», прибыл в Глупов только в 1762 году, после семи (!) правителей, властвовавших над городом с 1731-го. Распадалась вся система параллелей между образами градоначальников и их предполагаемыми прототипами: одни напоминали императоров, другие – фаворитов императриц, третьи – министров и военачальников, четвёртые – и вовсе заграничных послов. Черты Александра I искали и отыскивали в Двоекурове и Грустилове, Николая I (вообще выходящего за границы указанного периода) – в Бородавкине, Угрюм-Бурчееве и Перехват-Залихватском. В повествование о XVIII веке неожиданно внедрялись упоминания о железных дорогах, гласных судах, курортах на минеральных водах… Критики, упрекавшие Щедрина в исторических несоответствиях, не знали, на какую неточность им указать в первую очередь, и потому называли роман «до нелепости странным, балаганным и карикатурным произведением» (из рецензии С. Трубачёва в «Историческом вестнике»), форма и содержание которого беспрестанно вступают в конфликт.
Реакция сатирика была и вовсе неожиданной:
…издавая «Историю одного города», я совсем не имел в виду исторической сатиры <…> Не «историческую», а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают её не вполне удобною. <…> историческая форма рассказа представляла мне некоторые удобства, равно как и форма рассказа от лица архивариуса. Но, в сущности, я никогда не стеснялся формою и пользовался ею лишь настолько, насколько находил это нужным; в одном месте говорил от лица архивариуса, в другом – от своего собственного; в одном – придерживался указаний истории, в другом – говорил о таких фактах, которых в данную минуту совсем не было (с) письмо М.Е. Салтыкова в редакцию журнала «Вестник Европы»
Обращение с архивариусами действительно было бесцеремонным: в начале произведения значится, что «Глуповский Летописец» «преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын», причём все четверо якобы опасались, как бы «не попали <их> тетрадки к г.
Бартеневу» – издателю журнала «Русский архив» с 1863 года! Вопиющее количество анахронизмов, подобных этому, окончательно разрушало пародийную «достоверность» излагаемой истории, цель же такого саморазоблачения писателя оставалась неясной. В советском литературоведении общим местом стало объяснение, что такое псевдоисторическое повествование с нарочитыми отступлениями от культурно-бытового правдоподобия нужно было Щедрину, чтобы одновременно замаскировать злободневный характер произведения от царской цензуры и намекнуть на него же читателям. Однако объяснение это, пользуясь слогом советской же публицистики, не выдерживает никакой критики: во-первых, служащим цензуры хватило бы ума заподозрить современный характер «Истории одного города», очевидный даже при беглом прочтении; во-вторых, для особо несообразительных большая часть анахронизмов была заботливо отмечена самим же автором в специальных примечаниях «от издателя». К тому же некоторые сюжеты основывались на личных впечатлениях Салтыкова, служившего в своё время вице-губернатором в Рязани и Твери, а после управляющим Казённой палатой в Пензе и Туле.
Например, история градоначальника Прыща, чью фаршированную голову съел глуповский предводитель дворянства, напоминала реальный конфликт внутри губернской власти Пензы, свидетелем которого стал сатирик. Буквальное понимание метафоры «съесть кого-то» в значении «погубить, уничтожить, устранить» подсказало Щедрину фантастический сюжет о градоначальнике-колбасе.
Иван Пантелеич Прыщ – градоначальник с фаршированной головой (иллюстрация Андрея Симанчука к «Истории одного города»)
Вдобавок это намеренное совмещение исторического и современного в образах и сюжетах оттенено (и остранено) их предельной фантастичностью. Ведущим художественным приёмом в поэтике «Истории одного города» стал гротеск, превращающий собранные из отдельных источников характерные черты в портреты и ситуации вневременного характера. Происхождение и суть глуповских градоначальников одновременно невероятны и безобразны и, как и в щедринских сказках, сочетают одушевлённое и механистическое, человеческое и звериное, натуралистическое и потустороннее.
Портреты глуповских правителей и правительниц образуют параллели и оппозиции, то противопоставляющие их друг другу, то почти отождествляющие:
- чрезмерно высокому Баклану, переломленному пополам бурей, соответствует чрезмерно маленький Иванов, который умер, не уместив в голове пространный государственный указ;
- Фердыщенко, накликавшему на город бедствия своими непристойными любовными связями, – чудовищно любвеобильный Микаладзе, личными усилиями увеличивший население Глупова почти вдвое;
- суровому Брудастому, якобы летавшему нетопырем по ночам над обывательскими домами, – легкомысленный Санглот, летавший уже днём и публично в городском саду;
- спалившему тридцать три деревни Бородавкину, которого звали Василиском (мифическое существо, способное убивать взглядом) Семёновичем, – «сатана» Угрюм-Бурчеев, чей неподвижный стальной взгляд действительно убивал живую мысль – и опять же т.д.
Их рукописи, как и записи архивариусов, полны «пророческих» анахронизмов: Микаладзе в своём сочинении «О благовидной всех градоначальников наружности» предсказывает гибель Иванова, которая произойдёт через пять лет после его собственной смерти. Они мостят дороги, которые размостят их преемники, и отменяют требование употреблять в пищу горчицу и прованское масло, введённое их предшественниками. Одни наполняют несколько глав своими разнузданными выходками, другие удостаиваются только нескольких строк в «Описи градоначальникам», третьи значатся в «Описи…» под одним чином, а в посвящённой им главе оказываются уже чином выше. Они умирают от переедания и от истощения сил, их бьют кнутом (2 раза), терзают собаки (2 раза), заедают клопы (тоже 2 раза) – то ли Салтыков забыл, что уже использовал эту развязку, то ли Щедрин счёл, что это подчеркнёт сущностную неразличимость мучителей Глупова. Надо думать, и то, и другое. Перечень градоначальников и порядок глав корректируются автором на протяжении публикации «Истории одного города» и ещё немного после.
Уже перед самой печатью, в правках типографских гранок Брудастый передаёт фаршированную голову Прыщу, получая взамен знаменитый органчик. Вместо Перехват-Залихватского на смену Грустилову приезжает Угрюм-Бурчеев, который никак не фигурировал в «Описи градоначальникам», опубликованной ранее. Будучи не в состоянии обуздать полёт воображения Щедрина, Салтыков спешно строчит издательское примечание к новой главе:По «Краткой описи градоначальникам» местами встречается путаница, которая ввела в заблуждение и издателя «Летописи». Так, например, последний очерк наш («Отеч. зап.», № 4) был закончен появлением Перехват-Залихватского, между тем, по более точным исследованиям, оказывается, что за Грустиловым следовал не Перехват-Залихватский, а Угрюм-Бурчеев <…> Все эти ошибки ныне исправляются (с) авторское примечание к журнальной публикации главы «Подтверждение покаяния»
Даже название «История одного города» роман получает перед самым началом публикации взамен одноимённого с городской хроникой «Глуповского Летописца».
Салтыков-Щедрин пишет и переписывает текст, пытаясь устранить возникающие противоречия, но только больше их создаёт. Получившееся в результате произведение парадоксально оказывается гораздо шире своего замысла: время в нём, замкнутое в петлю, оборачивается дурной бесконечностью, а портреты градоначальников сливаются в многоликий образ власти, не имеющей никаких человеческих качеств ни с политической, ни с философской точки зрения. Сокрушительное и саморазрушающее течение истории в Глупове происходит одинаково независимо и от суматошных действий градоначальников, и от бездействия обывателей.
Иллюстрация С. Алимова к «Истории одного города». Упоминаемый в «Описи градоначальникам» Негодяев «размостил вымощенные предместниками его улицы и из добытого камня настроил монументов». На сообщение это часто опираются иллюстраторы романа, создавая образ пустыни забвения, которая поглощает памятники сгинувшим без пользы для Глупова градоначальникам
Продолжение здесь.
Михаил Салтыков-Щедрин: История одного города
Купить книгу — История одного городаВ известной серии издательства «Речь» «Классика Речи» вышел знаменитый сатирический роман Михаила Евграфовича Салтыкова Щедрина «История одного города» с иллюстрациями известного русского художника Александра Николаевича Самохвалова.
Конечно, в истории города Глупова и его губернаторов Салтыков-Щедрин пародийно изобразил Россию и её правителей. Главное, что интересует писателя — это взаимоотношения русского народа (глуповцев или головотяпов) и власти (губернаторов Глупова). «История одного города» весёлое и одновременно грустное произведение: но такой и должна быть злая беспощадная сатира. Сначала очень весело наблюдать за чудачествами глуповцев и их губернаторов, но чем дальше, тем роман становится мрачнее и страшнее. Глуповцев становится жалко, а губернаторы начинают вызывать ужас. Но кто виноват в несчастьях жителей города Глупова, кроме самих глуповцев? Как пишет автор, сравнивая город Глупов с Древним Римом (прозрачный намёк на фразу «Москва— Третий Рим»): «В Риме бушевала подлая чернь, а у нас – начальники». Именно эти начальники, губернаторы Глупова, правители глуповцев, и становятся предметом исследования сатирического пера писателя. Кто же эти «Нероны преславные, и Калигулы, доблестью сияющие», по выражению Салтыкова-Щедрина? Удивительно, но самые успешные губернаторы Глупова это жестокие, беспощадные к местным жителям люди.
Такого губернатора в Глупове еще не было. Этот человек соединял в себе самую безумную жестокость и идиотскую мечту. Угрюм-Бурчеев мечтал уничтожить Глупов и построить новый город, в котором будут прямые улицы, обширные парки, а жители будут маршировать по улицам военным шагом. Но этого мало. Угрюм-Бурчевв решил изменить и природу: привести её в соответствие со своими представлениями о красоте и порядке. Губернатор задумал снести горы и повернуть реки вспять. Этот страшный «дон-кихот» уничтожающий всё вокруг, напугал даже видавших все виды жестокостей глуповцев. Угрюм-Бурчеев уничтожил всё, что только мог, а затем пришло ОНО. ОНО страшное и грозное. Ход истории остановился. Так заканчивается роман Салтыкова-Щедрина. Что такое это ОНО: полная гибель Глупова или революция, после которой будет уничтожен старый Глупов и построен новый? Писатель не отвечает на этот вопрос. Но в конце, когда в город Глупов приходит это страшное ОНО читателю становится жутко.Роман Салтыкова-Щедрина «История одного города» — это не просто сатира.
Это роман-предупреждение, роман-предостережение. Писатель рисует страшный и печальный образ России и её правителей в виде города Глупова и его губернаторов. Но видно, что писатель любит глуповцев, сочувствует им, хочет спасти, если это можно сделать. Ведь он сам «глуповец» и чувствует ответственность за всё, что происходит вокруг. «История одного города» очень важное и современное произведение, каким и должна быть бессмертная классика.
Книга Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина «История одного города» вышла в издательстве «Речь» в серии «Классика Речи». Книга в традиционно качественном для серии издании: в твёрдой, обтянутой тканью обложке с текстильными и пластиковыми вставками и рисунком; напечатана на дорогой и плотной офсетной бумаге; со среднего размера четким шрифтом и закладкой-ляссе. В книге иллюстрации известного художника Александра Николаевича Самохвалова. В серии «Классике Речи» уже выходил роман Льва Толстого «Анна Каренина» с иллюстрациями Самохвалова. Рисунки к «Истории одного города» выполнены художником в гротескном и мрачном стиле.
Самохвалов писал о своей работе над романом Салтыкова-Щедрина: «Я сознавал необходимость вместе с автором этой великой сатиры острием своего карандаша срезать те болевые наросты на теле народном, которые как скальпель хирурга, срезает слово сатирика. Народ во власти тьмы. И вот сатира Салтыкова-Щедрина должна собрать, сконцентрировать эту тему. Сатира эта безжалостна к угнетателям, но она столь же безжалостна и к моральным уродствам, порожденным в народе, вызванным вековым угнетением.». Лучше вряд ли скажешь. Художник полностью проникся текстом писателя и создал к «Истории одного города» свои лучшие иллюстрации.
Книга рекомендована для детей старшего школьного возраста (маркировка на обложке 12+) и всем поклонникам русской классики в хорошем издании с великолепными иллюстрациями.
Дмитрий Мацюк
М. Е. Салтыков-Щедрин: История одного города. Художник: Александр Самохвалов. Издательство: Речь, 2017 г.
В Лабиринте
Михаил Салтыков-Щедрин — История одного города.
Господа Головлевы. Сказки читать онлайнМ. Салтыков-Щедрин
ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА
ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ
СКАЗКИ
Серия вторая
Библиотека всемирной литературы
Литература XIX века
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА» МОСКВА. 1975
Вступительная статья А. Бушмина
Иллюстрации художников Кукрыниксы
А. Бушмин М. Е. Салтыков-Щедрин (1826–1889)
1Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин является непревзойденным художником слова в области социально-политической сатиры. Этим определяется его особое место в русском классическом реализме, оригинальность и непреходящее значение его литературного наследия. Революционный демократ, социалист, просветитель по своим идейным убеждениям, он выступал горячим защитником угнетенного народа и бесстрашным обличителем привилегированных классов. Основной пафос его творчества заключается в бескомпромиссном отрицании всех форм угнетения человека человеком во имя победы идеалов демократии и социализма.
В течение 1850-1880-х годов голос гениального сатирика громко и гневно звучал на всю Россию, вдохновляя лучшие силы нации на борьбу с социально-политическим режимом самодержавия.
Идейно-эстетические воззрения Салтыкова формировались, с одной стороны, под воздействием усвоенных им в молодости идей Белинского, идей французских утопических социалистов и вообще под влиянием широких философских, литературных и социальных исканий эпохи 40-х годов, а с другой — в обстановке первого демократического подъема в России. Литературный сверстник Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского, Салтыков-Щедрин был, как и они, писателем высокой эстетической культуры, и в то же время он с исключительной чуткостью воспринял революционные веяния 60-х годов, могучую идейную проповедь Чернышевского и Добролюбова, дав в своем творчестве органический синтез качеств проникновенного художника, превосходно постигавшего социальную психологию всех слоев общества, и темпераментного политического мыслителя-публициста, всегда страстно отдававшегося борьбе, происходившей на общественной арене.
Салтыков, начинавший свой путь в литературе со стихов, рецензий и повестей, впервые заявил о себе как выдающийся сатирик книгой «Губернские очерки» (1856–1857), появившейся под псевдонимом Н. Щедрин, навсегда закрепившемся в творчестве писателя. Эти очерки принесли автору шумный успех и сразу сделали его имя известным всей читающей России. О нем заговорили как о писателе, который воспринял сатирические традиции Гоголя и стал на путь еще более смелого и беспощадного осуждения социального зла.
Салтыков-Щедрин оставил большое литературное наследство. Собрание его сочинений — очерки, рассказы, повести, романы, пьесы, сказки, литературно-критические и публицистические статьи, письма — составляет двадцать объемистых томов. Вот неполный перечень названий его произведений, перечень, в котором отдельное заглавие чаще всего обозначает целый цикл взаимно связанных сатирических рассказов: «Губернские очерки», «Невинные рассказы», «Сатиры в прозе», «Признаки времени», «Помпадуры и помпадурши», «История одного города», «Господа ташкентцы», «Дневник провинциала в Петербурге», «Благонамеренные речи», «Господа Головлевы», «Господа Молчалины», «Убежище Монрепо», «Круглый год», «Письма к тетеньке», «Современная идиллия», «Пошехонские рассказы», «Сказки», «Пестрые письма», «Мелочи жизни», «Пошехонская старина».
Эти произведения принесли Салтыкову-Щедрину заслуженную славу крупнейшего русского и мирового сатирика.
К числу самых выдающихся творений Салтыкова-Щедрина принадлежат сатирический политический роман «История одного города», социально-психологический роман «Господа Головлевы» и сатирические «Сказки». Они дают основное представление об идейно-художественных особенностях творчества писателя.
2«История одного города» (1869–1870) — самое резкое в щедринском творчестве и во всей русской литературе нападение на монархию. Если в предшествующих своих произведениях Салтыков-Щедрин бичевал провинциальную губернскую бюрократию, то теперь он добрался до правительственных верхов. Открыто выступать против них было не только опасно, но и невозможно. Поэтому сатирик прибег к сложной художественной маскировке.
Свое произведение он выдал за найденные в архиве тетради летописцев, а себе отвел лишь скромную роль «издателя» их записок; царей и царских министров представил в образах градоначальников, а установленный ими государственный режим — в образе города Глупова.
Все эти фантастические образы и остроумные выдумки потребовались сатирику, конечно, только для того, чтобы издевательски высмеять царское правительство своего времени.
Салтыков-Щедрин применил все средства обличения, чтобы вызвать чувство отвращения к деятелям самодержавия. Это достигнуто уже в «Описи градоначальникам», предваряющей краткими биографическими справками подробное описание «подвигов» правителей города Глупова. Постоянное упоминание о неприглядных причинах смерти резко обнажает весь их отвратительный внутренний облик, подготовляя необходимое эмоциональное настроение читателя. Все градоначальники умирают, как бы следуя народной поговорке: «Собаке собачья смерть», от причин ничтожных, неестественных или курьезных, достойным образом увенчивающих их позорный жизненный путь.
За краткой «Описью градоначальникам» следует развернутая сатирическая картина деятельности наиболее «отличившихся» правителей города Глупова. Их свирепость, бездушие и тупоумие с особой силой заклеймены сатириком в образах двух градоначальников — Брудастого-Органчика и Угрюм-Бурчеева, получивших громкую известность в читательской среде.
Салтыков-Щедрин был великим мастером художественного преувеличения, заострения образов, фантастики и, в частности, сатирического гротеска, то есть такого фантастического преувеличения, которое показывает явления реальной жизни в причудливой, невероятной форме, но позволяет ярче раскрыть их сущность. Брудастый-Органчик — образец такого гротеска. Поставив на место головы градоначальника примитивный инструмент, наигрывающий «разорю!» и «не потерплю!», сатирик обнажил и представил в убийственно смешном виде всю тупость и ретивость царского сановника.
Еще более жестоким представителем глуповских властей был Угрюм-Бурчеев, мечтавший весь мир превратить в военную казарму, во всем навести единообразие форм, подчинить этому требованию даже брачные союзы, допуская их только между молодыми людьми одинакового роста и телосложения. Гротескный образ деспота Угрюм-Бурчеева показывает, с каким презрением и негодованием относился Салтыков-Щедрин к царизму и с какой убийственной силой умел он пригвоздить к позорному столбу власть, враждебную народу.
М.Е.Салтыков-Щедрин. История одного города. Оправдательные документы
По подлинным документам издал М. Е. Салтыков (Щедрин)
ОПРАВДАТЕЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ[2]
I. Мысли о градоначальническом единомыслии,
а также о градоначальническом единовластии и о прочем
Сочинил глуповский градоначальник
Василиск Бородавкин[3]
Необходимо, дабы между градоначальниками царствовало единомыслие. Чтобы они, так сказать, по всему лицу земли едиными устами. О вреде градоначальнического многомыслия распространюсь кратко. Какие суть градоначальниковы права и обязанности? — Права сии суть: чтобы злодеи трепетали, а прочие чтобы повиновались. Обязанности суть: чтобы употреблять меры кротости, но не упускать из вида и мер строгости. Сверх того, поощрять науки. В сих кратких чертах заключается недолгая, но и не легкая градоначальническая наука. Размыслим кратко, что из сего произойти может?
«Чтобы злодеи трепетали» — прекрасно! Но кто же сии злодеи? Очевидно, что при многомыслии по сему предмету может быть вор, но это злодей, так сказать, третьестепенный; злодеем называется убийца, но и это злодей лишь второй степени, наконец, злодеем может быть вольнодумец — это уже злодей настоящий, и притом закоренелый и нераскаянный.
Из сих трех сортов злодеев, конечно, каждый должен трепетать, но в равной ли мере? Нет, не в равной. Вору следует предоставить трепетать менее, нежели убийце; убийце же менее, нежели безбожному вольнодумцу. Сей последний должен всегда видеть пред собой пронзительный градоначальнический взор, и оттого трепетать беспрерывно. Теперь, ежели мы допустим относительно сей материи в градоначальниках многомыслие, то, очевидно, многое выйдет наоборот, а именно: безбожники будут трепетать умеренно, воры же и убийцы всеминутно и прежестоко. И таким образом упразднится здравая административная экономия и нарушится величественная административная стройность!
Но последуем далее. Выше сказано: «прочие чтобы повиновались» — но кто же сии «прочие»? Очевидно, здесь разумеются обыватели вообще: однако же и в сем общем наименовании необходимо различать: во-первых, благородное дворянство, во-вторых, почтенное купечество и, в-третьих, земледельцев и прочий подлый народ. Хотя бесспорно, что каждый из сих трех сортов обывателей обязан повиноваться, но нельзя отрицать и того, что каждый из них может употребить при этом свой особенный, ему свойственный манер.
Например, дворянин повинуется благородно и вскользь предъявляет резоны; купец повинуется с готовностью и просит принять хлеб-соль; наконец, подлый народ повинуется просто и, чувствуя себя виноватым, раскаивается и просит прощения. Что будет, ежели градоначальник в сии оттенки не вникнет, а особливо ежели он подлому народу предоставит предъявлять резоны? Страшусь сказать, но опасаюсь, что в сем случае градоначальническое многомыслие может иметь последствия не только вредные, но и с трудом исправимые!
Рассказывают следующее. Один озабоченный градоначальник, вошед в кофейную, спросил себе рюмку водки и, получив желаемое вместе с медною монетою, в сдачу, монету проглотил, а водку вылил себе в карман. Вполне сему верю, ибо при градоначальнической озабоченности подобные пагубные смешения весьма возможны. Но при этом не могу не сказать: вот как градоначальники должны быть осторожны в рассмотрении своих собственных действий!
Последуем еще далее. Выше я упомянул, что у градоначальников, кроме прав, имеются еще и обязанности.
«Обязанности»! — о, сколь горькое это для многих градоначальников слово! Но не будем, однако ж, поспешны, господа мои любезные сотоварищи! размыслим зрело, и, может быть, мы увидим, что, при благоразумном употреблении, даже горькие вещества могут легко превращаться в сладкие! Обязанности градоначальнические, как уже сказано, заключаются в употреблении мер кротости, без пренебрежения, однако, мерами строгости. В чем выражаются меры кротости? Меры сии преимущественно выражаются в приветствиях и пожеланиях. Обыватели, а в особенности подлый народ, великие до сего охотники; но при этом необходимо, чтобы градоначальник был в мундире и имел открытую физиономию и благосклонный взгляд. Нелишнее также, чтобы на лице играла улыбка. Мне неоднократно случалось в сем триумфальном виде выходить к обывательским толпам, и когда я звучным и приятным голосом восклицал: «здорово, ребята!» — то, ручаюсь честью, немного нашлось бы таких, кои не согласились бы, по первому моему приветливому знаку, броситься в воду и утопиться, лишь бы снискать благосклонное мое одобрение.
Конечно, я никогда сего не требовал, но, признаюсь, такая на всех лицах видная готовность всегда меня радовала. Таковы суть меры кротости. Что же касается до мер строгости, то они всякому, даже не бывшему в кадетских корпусах, довольно известны. Стало быть, распространяться об них не стану, а прямо приступлю к описанию способов применения тех и других мероприятий.
Прежде всего замечу, что градоначальник никогда не должен действовать иначе, как чрез посредство мероприятий. Всякое его действие не есть действие, а есть мероприятие. Приветливый вид, благосклонный взгляд суть такие же меры внутренней политики, как экзекуция. Обыватель всегда в чем-нибудь виноват, и потому всегда же надлежит на прочную его волю воздействовать. В сем-то смысле первою мерою воздействия и должна быть мера кротости. Ибо, ежели градоначальник, выйдя из своей квартиры, прямо начнет палить, то он достигнет лишь того, что перепалит всех обывателей и, как древний Марий,[4] останется на развалинах один с письмоводителем.
Таким образом, употребив первоначальную меру кротости, градоначальник должен прилежно смотреть, оказала ли она надлежащий плод, и когда убедится, что оказала, то может уйти домой; когда же увидит, что плода нет, то обязан, нимало не медля, приступить к мерам последующим. Первым действием в сем смысле должен быть суровый вид, от коего обыватели мгновенно пали бы на колени. При сем: речь должна быть отрывистая, взор обещающий дальнейшие распоряжения, походка неровная, как бы судорожная. Но если и затем толпа будет продолжать упорствовать, то надлежит: набежав с размаху, вырвать из оной одного или двух человек, под наименованием зачинщиков, и, отступя от бунтовщиков на некоторое расстояние, немедля распорядиться. Если же и сего недостаточно, то надлежит: отделив из толпы десятых и признав их состоящими на правах зачинщиков, распорядиться подобно как с первыми. По большей части, сих мероприятий (особенно если они употреблены благовременно и быстро) бывает достаточно; однако может случиться и так, что толпа, как бы окоченев в своей грубости и закоренелости, коснеет в ожесточении.
Тогда надлежит палить.
Итак, вот какое существует разнообразие в мероприятиях, и какая потребна мудрость в уловлении всех оттенков их. Теперь представим себе, что может произойти, если относительно сей материи будет существовать пагубное градоначальническое многомыслие? А вот что: в одном городе градоначальник будет довольствоваться благоразумными распоряжениями, а в другом, соседнем, другой градоначальник, при тех же обстоятельствах, будет уже палить. А так как у нас все на слухý, то подобное отсутствие единомыслия может в самих обывателях поселить резонное недоумение и даже многомыслие. Конечно, обыватели должны быть всегда готовы к перенесению всякого рода мероприятий, но при сем они не лишены некоторого права на их постепенность. В крайнем случае, они могут даже требовать, чтобы с ними первоначально распорядились, и только потом уже палили. Ибо, как я однажды сказал, ежели градоначальник будет палить без расчета, то со временем ему даже не с кем будет распорядиться… И таким образом вновь упразднится административная экономия, и вновь нарушится величественная административная стройность.
И еще я сказал: градоначальник обязан насаждать науки. Это так. Но и в сем разе необходимо дать себе отчет: какие науки? Науки бывают разные; одни трактуют об удобрении полей, о построении жилищ человеческих и скотских, о воинской доблести и непреоборимой твердости — сии суть полезные; другие, напротив, трактуют о вредном франмасонском и якобинском вольномыслии, о некоторых, якобы природных человеку, понятиях и правах, причем касаются даже строения мира — сии суть вредные. Что будет, ежели один градоначальник примется насаждать первые науки, а другой — вторые? Во-первых, последний будет за сие предан суду и чрез то лишится права на пенсию; во-вторых, и для самих обывателей будет от того не польза, а вред. Ибо, встретившись где-либо на границе, обыватель одного города будет вопрошать об удобрении полей, а обыватель другого города, не вняв вопрошающего, будет отвечать ему о естественном строении миров. И таким образом, поговорив между собой, разойдутся.
Следственно, необходимость и польза градоначальнического единомыслия очевидны.
Развив сию материю в надлежащей полноте, приступим к рассуждению о средствах к ее осуществлению.
Для сего предлагаю кратко:
1) Учредить особливый воспитательный градоначальнический институт. Градоначальники, как особливо обреченные, должны и воспитание получать особливое. Следует градоначальников от сосцов материнских отлучать и воспитывать не обыкновенным материнским млеком, а млеком указов правительствующего сената и предписаний начальства. Сие есть истинное млеко градоначальниково, и напитавшийся им тверд будет в единомыслии и станет ревниво и строго содержать свое градоначальство. При сем: прочую пищу давать умеренную, от употребления вина воздерживать безусловно, в нравственном же отношении внушать ежечасно, что взыскание недоимок есть первейший градоначальника долг и обязанность. Для удовлетворения воображения допускать картинки. Из наук преподавать три: а) арифметику, как необходимое пособие при взыскании недоимок; б) науку о необходимости очищать улицы от навоза; и в) науку о постепенности меропрятий.
В реакционное время занимать чтением начальственных предписаний и анекдотов из жизни доблестных администраторов. При такой системе, можно сказать наперед: а) что градоначальники будут крепки и б) что они не дрогнут.
2) Издавать надлежащие руководства. Сие необходимо, в видах устранения некоторых гнусных слабостей. Хотя и вскормленный суровым градоначальническим млеком, градоначальник устроен, однако же, яко и человеки, и, следовательно, имеет некоторые естественные надобности. Одна из сих надобностей — и преимущественнейшая — есть привлекательный женский пол. Нельзя довольно изъяснить, сколь она настоятельна и сколь много от нее ущерба для казны происходит. Есть градоначальники, кои вожделеют ежемгновенно и, находясь в сем достойном жалости виде, оставляют резолюции городнического правления по целым месяцам без утверждения. Надлежит, чтобы упомянутые выше руководства от сей пагубной надобности градоначальников предостерегали и сохраняли супружеское их ложе в надлежащей опрятности.
Вторая весьма пагубная слабость есть приверженность градоначальников к утонченному столу и изрядным винам. Есть градоначальники, кои до того объедаются присылаемыми от купцов стерлядями, что в скором времени тучнеют и делаются к предписаниям начальства весьма равнодушными. Надлежит и в сем случае освежать градоначальников руководительными статьями, а в крайности — даже пригрозить градоначальническим суровым млеком. Наконец, третья и самая гнусная слаб… (Здесь рукопись на несколько строк прерывается, ибо автор, желая засыпать написанное песком, залил, по ошибке, чернилами. Сбоку приписано: «сие место залито чернилами, по ошибке».)
3) Устраивать от времени до времени секретные в губернских городах градоначальнические съезды. На съездах сих занимать их чтением градоначальнических руководств и освежением в их памяти градоначальнических наук. Увещевать быть твердыми и не взирать.
и 4) Ввести систему градоначальнического единонаграждения. Но материя сия столь обширна, что об ней надеюсь говорить особо.
Утвердившись таким образом в самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет за собой и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев, что градоначальники: а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, — будет единомысленно же и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от такого единомыслия некуда будет им деваться. Не будет, следственно, ни свары, ни розни, а будут распоряжения и пальба повсеместная.
В заключение скажу несколько слов о градоначальническом единовластии и о прочем. Сие также необходимо, ибо без градоначальнического единовластия невозможно и градоначальническое единомыслие. Но на сей счет мнения существуют различные. Одни, например, говорят, что градоначальническое единовластие состоит в покорении стихий. Один градоначальник мне лично сказывал: какие, брат, мы с тобой градоначальники! у меня солнце каждый день на востоке встает, и я не могу распорядиться, чтобы оно вставало на западе! Хотя слова сии принадлежат градоначальнику подлинно образцовому, но я все-таки похвалить их не могу.
Ибо желать следует только того, что к достижению возможно; ежели же будешь желать недостижимого, как, например, укрощения стихий, прекращения течения времени и подобного, то сим градоначальническую власть не токмо не возвысишь, а наипаче сконфузишь. Посему о градоначальническом единовластии следует трактовать совсем не с точки зрения солнечного восхода или иных враждебных стихий, а с точки зрения заседателей, советников и секретарей различных ведомств, правлений и судов. По моему мнению, все сии лица суть вредные, ибо они градоначальнику, в его, так сказать, непрерывном административном беге, лишь поставляют препоны…
Здесь прерывается это замечательное сочинение. Далее следуют лишь краткие заметки, вроде: «проба пера», «попка дурак», «рапорт», «рапорт», «рапорт» и т. п.
II. О благовидной всех градоначальников наружности
Сочинил градоначальник князь
Ксаверий Георгиевич Микаладзе[5]
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную.
Чтоб был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность во всех частях тела и лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего Боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие, и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.
Излишняя тучность точно так же, как и излишняя скаредность, равно могут иметь неприятные последствия. Я знал одного градоначальника, который хотя и отлично знал законы, но успеха не имел, потому что от туков, во множестве скопленных в его внутренностях, задыхался. Другого градоначальника я знал весьма тощего, который тоже не имел успеха, потому что едва появился в своем городе, как сразу же был прозван от обывателей одною из тощих фараоновых коров,[6] и затем уже ни одно из его распоряжений действительной силы иметь не могло. Haпротив того, градоначальник не тучный, но и не тощий, хотя бы и не был сведущ в законах, всегда имеет успех.
Ибо он бодр, свеж, быстр и всегда готов.
То, что сказано выше о тучности и скаредности, применяется и к градоначальническому росту. Истинный сей рост — между 6-ю и 8-ю вершками[7]. Поразительны примеры, представляемые неисполнением сего на первый взгляд ничтожного правила. Мне лично известно таковых три. В одной из приволжских губерний градоначальник был роста трех аршин с вершком, и что же? — прибыл в тот город малого роста ревизор, вознегодовал, повел подкопы и достиг того, что сего, впрочем, достойного человека предали суду. В другой губернии столь же рослый градоначальник страдал необыкновенной величины солитером. Наконец, третий градоначальник имел столь малый рост, что не мог вмещать пространных законов, и от натуги ýмре. Таким образом, все трое пострадали по причине непоказанного роста.
Сохранение пропорциональности частей тела также немаловажно, ибо гармония есть первейший закон природы. Многие градоначальники обладают длинными руками, и за это со временем отрешаются от должностей; многие отличаются особливым развитием иных конечностей, или же уродливою их малостью, и от того кажутся смешными или зазорными.
Сего всемерно избегать надлежит, ибо ничто так не подрывает власть, как некоторая выдающаяся или заметная для всех гнусность.
Чистое лицо украшает не только градоначальника, но и всякого человека. Сверх того, оно оказывает многочисленные услуги, из коих первая — доверие начальства. Кожа гладкая без изнеженности, вид смелый без дерзости, физиономия открытая без наглости — все сие пленяет начальство, особливо если градоначальник стоит, подавшись корпусом вперед и как бы устремляясь. Малейшая бородавка может здесь нарушить гармонию и сообщить градоначальнику вид предерзостный. Вторая услуга, оказываемая чистым лицом, есть любовь подчиненных. Когда лицо чисто и притом освежается омовениями, то кожа становится столь блестящею, что делается способною отражать солнечные лучи. Сей вид для подчиненных бывает весьма приятен.
Голос обязан иметь градоначальник ясный и далеко слышный; он должен помнить, что градоначальнические легкие созданы для отдания приказаний. Я знал одного градоначальника, который, приготовляясь к сей должности, нарочно поселился на берегу моря и там во всю мочь кричал.
[8] Впоследствии этот градоначальник усмирил одиннадцать больших бунтов, двадцать девять средних возмущений и более полусотни малых недоразумений. И все сие с помощью одного своего далеко слышного голоса.
Теперь о мундире. Вольнодумцы, конечно, могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью) полагать, что пред лицом законов естественных все равно, кованая ли кольчуга или кургузая кучерская поддевка облекают начальника, но в глазах людей опытных и серьезных материя сия всегда будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением. Почему так? а потому, господа вольнодумцы, что при отправлении казенных должностей мундир, так сказать, предшествует человеку, а не наоборот. Я, конечно, не хочу этим выразить, что мундир может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем человека, но, кажется, смело можно утверждать, что при блестящем мундире даже худосочные градоначальники — и те могут быть на службе терпимы. Посему, находя, что все ныне существующие мундиры лишь в слабой степени удовлетворяют этой важной цели, я полагал бы необходимым составить специальную на сей предмет комиссию, которой и препоручить начертать план градоначальнического мундира.
С своей стороны, я предвижу возможность подать следующую мысль: колéт из серебряного глазета,[9] сзади страусовые перья, спереди панцирь от кованого золота, штаны глазетовые же и на голове литого золота шишак, увенчанный перьями. Кажется, что, находясь в сем виде, каждый градоначальник в самом скором времени все дела приведет в порядок.
Все сказанное выше о благовидности градоначальников получит еще большее значение, если мы припомним, сколь часто они обязываются иметь секретное обращение с женским полом. Все знают пользу, от сего проистекающую, но и за всем тем сюжет этот далеко не исчерпан. Ежели я скажу, что через женский пол опытный администратор может во всякое время знать все сокровенные движения управляемых, то этого одного уже достаточно, чтобы доказать, сколь важен этот административный метод. Не один дипломат открывал сим способом планы и замыслы неприятелей и через то делал их непригодными; не один военачальник, с помощью этой же методы, выигрывал сражения или своевременно обращался в бегство.
Я же, с своей стороны, изведав это средство на практике, могу засвидетельствовать, что не дальше как на сих днях, благодаря оному, раскрыл слабые действия одного капитан-исправника,[10] который и был, вследствие того, представлен мною к увольнению от должности.
Затем нелишнее, кажется, будет еще сказать, что, пленяя нетвердый женский пол, градоначальник должен искать уединения, и отнюдь не отдавать сих действий своих в жертву гласности или устности. В сем приятном уединении он, под видом ласки или шутливых манер, может узнать много такого, что для самого расторопного сыщика не всегда бывает доступно. Так, например, если сказанная особа — жена ученого, можно узнать, какие понятия имеет ее муж о строении миров, о предержащих властях и т. д. Вообще же необходимым последствием такой любознательности бывает то, что градоначальник в скором времени приобретает репутацию сердцеведца…
Изобразив изложенное выше, я чувствую, что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно.
Поэтому и я не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют о градоначальнической строгости, другие — о градоначальническом единомыслии, третьи — о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю о градоначальнической благовидности, утешаю себя тем,
Что тут и моего хоть капля меду есть…[11]
III. Устав о свойственном градоправителю добросердечии
Сочинил градоначальник Беневоленский[12]
1. Всякий градоправитель да будет добросердечен.
2. Да памятует градоправитель, что одною строгостью, хотя бы оная была стократ сугуба, ни голода людского утолить, ни наготы человеческой одеть не можно.
3. Всякий градоправитель приходящего к нему из обывателей да выслушает; который же, не выслушав, зачнет кричать, а тем паче бить — и тот будет кричать и бить втуне.
4. Всякий градоправитель, видящий обывателя, занимающегося делом своим, да оставит его при сем занятии беспрепятственно.
5. Всякий да содержит в уме своем, что ежели обыватель временно прегрешает, то оный же еще того более полезных деяний соделывать может.
6. Посему: ежели кто из обывателей прегрешит, то не тотчас такового усекновению предавать, но прилежно рассматривать, не простирается ли и на него российских законов действие и покровительство.
7. Да памятует градоправитель, что не от кого иного слава Российской империи украшается, а прибытки казны умножаются, как от обывателя.
8. Посему: казнить, расточать или иным образом уничтожать обывателей надлежит с осмотрительностью, дабы не умалился от таковых расточений Российской империи авантаж[13] и не произошло для казны ущерба.
9. Буде который обыватель не приносит даров, то всемерно исследовать, какая тому непринесению причина, и если явится оскудение, то простить, а явится нерадение или упорство, напоминать и вразумлять, доколе не будет исправен.
10. Всякий обыватель да потрудится; потрудившись же, да вкусит отдохновение. Посему: человека гуляющего или мимоидущего за воротник не имать и в съезжий дом не сажать.
11. Законы издавать добрые, человеческому естеству приличные; противоестественных же законов, а тем паче невнятных и к исполнению неудобных не публиковать.
12. На гуляньях и сборищах народных — людей не давить; напротив того, сохранять на лице благосклонную усмешку, дабы веселящиеся не пришли в испуг.
13. В пище и питии никому препятствия не полагать.
14. Просвещение внедрять с умеренностью, по возможности избегая кровопролития.
15. В остальном поступать по произволению.
Сказок М. Салтыкова-Щедрина — Михаил Салтыков-Щедрин
Михаил Салтыков родился 27 января 1826 года в селе Спас-Уголь (современный Талдомский район Московской области России) одним из восьми детей (пятеро детей). братья и три сестры) в большом русском дворянском роду Евграфа Васильевича Салтыкова (1776–1851) и Ольги Михайловны Салтыковой (урожденной Забелиной) (1801–1874). Его отец принадлежал к старинному дворянскому дому Салтыковых, возникшему как одна из ветвей боярского рода Морозовых.Согласно Бархатной Книге, его основателем является Михаил Игнатьевич Морозов по прозвищу Салтык (от старославянского слова «салтык», означающий «свой путь / вкус»), сын Игнатия Михайловича Морозова и правнук основателя династия Ивана Семеновичей Морозов, живших в 14-15 веках. Семья Салтыковых также носила польский герб Солтык. Он дал жизнь многим важным политическим фигурам на протяжении всей истории, в том числе царице России Прасковье Салтыковой и ее дочери, императрице России Анне Иоанновне.Мать Салтыкова была наследницей богатого московского купца 1-го уровня гильдии Михаила Петровича Забелина, предки которого принадлежали к так называемым торговым крестьянам и которому в 1812 году было пожаловано потомственное дворянство за его щедрое пожертвование на нужды армии; его жена Марфа Ивановна Забелина тоже происходила из состоятельных московских купцов. На момент рождения Михаила Салтыкова Евграфу было пятьдесят, Ольге — двадцать пять. Ранние годы Михаил провел в большом имении родителей в Спасском на границе Тверской и Ярославской губерний, в Пошехонской области.
«В детстве и подростковом возрасте я был свидетелем самого худшего из крепостного права. Оно пропитало все слои общественной жизни, не только помещиков и порабощенные массы, унижая все классы, привилегированные или иные, своей атмосферой полного бесправия. «Когда мошенничество и уловки были в порядке вещей и существовал всепроникающий страх быть раздавленным и уничтоженным в любой момент», — вспоминал он, говоря через одного из персонажей своей более поздней работы «Старые годы в Пошехонье». Жизнь в семье Салтыковых была не менее сложной.Над слабым религиозным отцом преобладала деспотичная мать, чей устрашающий образ приводил в ужас слуг и ее собственных детей. Позже эта атмосфера была воссоздана в романе Щедрина «Семья Головлевых», а идея «разрушительного воздействия узаконенного рабства на человеческую психику» стала одним из ярких мотивов его прозы. А Ольга Михайловна была женщиной многих талантов; Увидев в Михаиле кое-что, она относилась к нему как к своему любимцу.
Салтыковы часто ссорились; они не питали к своим детям ни любви, ни заботы, и Михаил, несмотря на относительную свободу в доме, помнил, что чувствовал себя одиноким и заброшенным.Позже Салтыков сожалел о том, что его полностью отдалили от природы в ранние годы: дети жили в главном доме, и им редко позволяли выходить на улицу, зная, что их «животные и птицы только вареные и жареные». Характерно, что в авторских произведениях было немного описаний природы.
| Несколько лет назад в Петербурге жили два генерала. Теперь эти генералы состарились на службе у правительства, проведя всю свою жизнь в небольших гражданских должностях, и, следовательно, они не знали ничего, кроме обычного распорядка своих обязанностей.Весь их словарный запас состоял из таких слов, как «Я остаюсь, сэр, с большим уважением к вам». В свое время генералы ушли на пенсию, каждый нанял повара, и они поселились на Редтап-авеню до комфортной старости. | 1 |
| Однажды утром, проснувшись, они обнаружили, что лежат вместе на односпальной кровати. | 2 |
| «Прошлой ночью мне приснился ужасный сон, ваше превосходительство, — сказал один из генералов.«Я действительно думал, что живу на необитаемом острове». | 3 |
| Едва слова сорвались с его губ, как он вскочил с кровати, за ним последовал другой генерал. | 4 |
| «Боже мой! что это может значить? Где мы? »- воскликнули они в унисон. | 5 |
| Потом они начали щипать друг друга, убежденные, что они, должно быть, еще спят. Но они не могли, как ни старались, убедить себя, что это сон.За исключением небольшого участка земли позади них, они были окружены широким морем. Впервые с тех пор, как они покинули свои столы, генералы заплакали. Когда они посмотрели друг на друга, то обнаружили, что были одеты только в ночные рубашки. Однако на шее каждого висела медаль. | 6 |
| «Как мне чашку кофе!» — сказал один генерал. Но когда он вспомнил о своем печальном положении, он снова расплакался. | 7 |
| «Что делать?» — продолжал он, все еще рыдая.«Было бы бесполезно писать об этом отчет». | 8 |
| «Послушайте меня, — сказал другой генерал. «Иди на восток, а я пойду на запад, и с наступлением темноты мы вернемся на это место. Это может быть средством нашего открытия чего-либо ». | 9 |
| Но они не знали, в каком направлении лежат восток или запад. Они вспомнили, что один из высших чиновников однажды сказал им, что, чтобы найти восток, вы должны встать лицом к северу, а затем повернуть направо.Поэтому они начали искать север и при этом заняли все мыслимые позиции, но, поскольку горизонт их опыта был ограничен правительственным учреждением, они не пришли к выводу. | 10 |
| «Иди направо, а я пойду налево; это приведет к тому же », — сказал один из генералов, который одно время преподавал почерк в школе для мальчиков и, следовательно, обладал немного здравым смыслом. | 11 |
| Генерал, который пошел направо, увидел, как росли фруктовые деревья, но когда он попытался достать яблоко, он обнаружил, что плод висит вне его досягаемости.Когда он попытался взобраться на него, он разорвал свою одежду на куски, но больше ничего не добился. Вскоре генерал подошел к ручью, который был так же полон рыбы, как рыбный магазин на канале Фонтанки. «Если бы только эта рыба была приготовлена!» — сказал себе генерал, совсем потерявший сознание от голода. В лесу он увидел куропаток, вальдшнепов и зайцев, но поймать их на пропитание было невозможно, и ему пришлось вернуться к месту отъезда с пустыми руками. Другой генерал уже был там. | 12 |
| «Ну, ваше превосходительство, какая удача?» | 13 |
| «Я нашел старую копию Московского вестника, и ничего больше.» | 14 |
| Генералы снова легли и попытались заснуть, но голод не давал им уснуть, а также их беспокоила судьба своих пенсий. | 15 |
| «Кто бы мог подумать, ваше превосходительство, что пища на первой стадии плавает, летает и растет на деревьях?» — сказал один генерал, думая о рыбах, фруктах и птицах, которые у него были видимый. «Поэтому, когда кто-то хочет съесть фазана, он должен сначала поймать его, убить, ощипать и приготовить.Но как все это сделать? » | 16 |
| « Да, как это сделать? »- повторил другой генерал. «Мне почти кажется, что я могу съесть свои ботинки, я так голоден!» | 17 |
| «Перчатки тоже были бы не так уж плохи, — сказал другой генерал, — особенно когда они были изношены какое-то время ». | 18 |
| Внезапно генералы переглянулись; их глаза вспыхнули огнем, их зубы стиснулись, гортанные звуки срывались с их губ.Через секунду они яростно дрались. Воздух был наполнен стонами и развевающимися волосами. Генерал, который был мастером письма, вонзился зубами в медаль оппонента и случайно проглотил ее. Вид крови привел их в чувство. | 19 |
| «Святые небесные, защитите нас!» — единодушно воскликнули они. «Мы друг друга съедим!» | 20 |
| «Но как мы сюда попали? Что за злоба нас обманывает? » | 21 |
| « Мы должны придумать что-нибудь более приятное, ваше превосходительство, иначе будет совершено убийство », — сказал другой генерал.«Что вы скажете на это, например: почему солнце садится перед восходом, а не наоборот?» | 22 |
| «Какой глупый вопрос! Разве ты сам не встал первым, пошел в офис, написал и наконец ушел на пенсию? » | 23 |
| « А почему не наоборот? Сначала ложусь спать, мечтаю о разных вещах, а потом встаю ». | 24 |
| « Возможно; но когда я служил правительству, я всегда думал, что сначала утро, потом ужин, а потом постель. | 25 |
| Но упоминание об обеде прервало разговор, вспомнив их муки голода. | 26 |
| «Я однажды слышал, как врач сказал, что человек может прожить много дней на своих натуральных соках», — начал один из генералов. | 27 |
| «Правда?» | 28 |
| «Да. Кажется, что из одного сока образуется другой, который, в свою очередь, потребляется, пока, наконец, не остается ни одного сока. | 29 |
| «А потом?» | 30 |
| «Тогда надо что-нибудь съесть». | 31 |
| Собственно, что бы ни начали генералы Чтобы поговорить, обсуждение закончилось едой, и это только еще больше разжигало их аппетиты. Они решили замолчать и, вспомнив найденный ими экземпляр Московского вестника , повернулись к нему для развлечения. | 32 |
| «Вчера, — прочитал дрожащим голосом один генерал, — губернатор нашей исторической столицы устроил большой пир, на который было приглашено сто гостей. Казалось, что мировые эпопеи объединились, чтобы устроить этот чудесный праздник. Царские фазаны с Кавказа, икра свежая с берегов Каспия, и даже клубника, которая почти не встречается в нашем городе в феврале месяце… » | 33 |
| « Небеса милосердные! — в отчаянии воскликнул другой генерал; и, взяв газету из рук коллеги, прочитал: | 34 |
| «Корреспондент пишет из Тулы:« Вчера был устроен обед в честь отлова осетра из реки Упа.Эту рыбу принесли на огромном деревянном подносе, закопали в огурцы и увенчали веточкой зелени. Доктор Р., председательствовавший на мероприятии, приложил особые усилия, чтобы каждый из гостей получил свою долю. Соус был невероятно вкусным… » | 35 |
| « Мое дорогое превосходительство, кажется, вы тоже пристрастны в своем чтении! »- прервал первый генерал и, пересмотрев газету, прочитал : | 36 |
| «Корреспондент пишет нам из Вятки:« Старый рыбак изобрел следующий интересный рецепт рыбного бульона: возьмите живого палтуса и бейте его палкой, пока его печень не раздувается от ярости; тогда… » | 37 |
| Это было уже слишком для генералов.Даже собственные мысли сыграли их в предателях. Но вдруг генералу, обучавшему почерку, пришла в голову идея. | 38 |
| «Что вы скажете, ваше превосходительство, нашим ищущим крестьянина, простого крестьянина? Несомненно, он сможет дать нам свежие булочки и поймать для нас фазанов и рыбу ». | 39 |
| « Все хорошо, но где вы собираетесь найти этого крестьянина? » | |
| «О, это будет достаточно просто.Везде крестьяне. Он должен быть на этом острове, и все, что нам нужно сделать, это найти его. Вероятно, он где-то скрывается, потому что ему лень работать ». После долгих безуспешных поисков запах несвежей еды привлек их к дереву, под которым спал огромный крестьянин, очевидно крадущийся самым скандальным образом.Генералы побелели от гнева и поставили человека на ноги. | 42 |
| «Что, спать! И два генерала, которым уже два дня нечего есть! Немедленно приступайте к работе! » | 43 |
| Этот человек выглядел так, как будто хотел бы сбежать, но гнев двух генералов не мог ошибиться. | 44 |
| Для начала он залез на одно из деревьев и сорвал с десяток лучших яблок для генералов, оставив себе незрелый.Потом он поскреб землю и принес картошку. Затем он развел костер, потирая палки друг о друга. Затем он сделал ловушку из собственных волос и поймал куропатку. В конце концов, он так хорошо приготовил провизию, что генералам даже пришла в голову мысль, что, возможно, ленивому бродяге придется немного подарить ему самому. Они уже забыли, что накануне чуть не умерли от голода, и были полны гордости за то, что они генералы, которые всегда превосходили обстоятельства. | 45 |
| «Ну что, генералы?» — спросил ленивый крестьянин. | 46 |
| «Мы довольны вашими усилиями, дорогой друг», — ответили генералы. | 47 |
| «Тогда можно мне немного отдохнуть?» | 48 |
| «Конечно, мой хороший человек; но сначала сделай нам веревку ».Эта веревка послужила генералам столь благим целям, что они привязали крестьянина к дереву, чтобы он не убежал, после чего они легли спать. | 50 |
| День за днем. Крестьянин стал настолько искусным, что вскоре научился готовить суп прямо на ладони. Генералы стали веселыми, толстыми и здоровыми. Они начали понимать, что живут на тучу земли, в то время как их пенсии накапливаются в Санкт-Петербурге. | 51 |
| «Что вы думаете о Вавилонской башне, ваше превосходительство?» — сказал бы один генерал другому, пока они завтракали. «Как вы думаете, это правда, или это всего лишь легенда?» | 52 |
| «Это определенно должно быть правдой. Как иначе вы объясняете существование такого количества языков? » | 53 |
| « Значит, наводнение тоже должно было иметь место? » | 54 |
| « Конечно, было. .Разве мы не знаем о существовании многих допотопных животных? Да ведь я даже читал в «Московском вестнике » ». | 55 |
| « Давайте читать Московский вестник, тогда ». | 56 |
| И они получат старый экземпляр, сядьте в тени и прочтите его от начала до конца — прочтите, что люди ели в Москве, Туле и других местах, — и это их нисколько не затронуло; конечно, это не вызвало у них зависти. | 57 |
| Но, наконец, генералам надоело однообразие своей жизни. Они все больше и больше думали о поварах, которых оставили на Редтап-авеню, а иногда даже втайне плакали. | 58 |
| «Как вы думаете, что они делают сейчас на Редтап-авеню, ваше превосходительство?» — спросил один генерал у другого. | 59 |
| «Пожалуйста, не упоминайте об этом, ваше превосходительство!» — ответил другой.«Мое сердце тоскует по старине!» | 60 |
| «Здесь очень комфортно, очень комфортно. Мы не можем жаловаться. И все же быть одному довольно утомительно, не правда ли? А потом жалею о своей униформе ». | 61 |
| « Конечно же! Тем более, что это один из четвертого класса. Только шнурок на нем завораживает! » | 62 |
| И они стали умолять крестьянина отвести их на проспект Редтап.А потом они обнаружили, что довольно любопытно, что сам крестьянин был там. | 63 |
| «Да ведь мы же генералы с Редтап-авеню, знаете ли!» — воскликнули генералы радостным хором. | 64 |
| «А я, я человек, который красит снаружи дома, подвешенный на веревке, и ходит по крыше, как муха. Возможно, вы меня иногда замечали ». И он начал танцевать, чтобы развлечь генералов. Разве они не относились к нему, к этому ленивому бродяге, снисходительно и не снизошли до его низкопородного служения? Поэтому он построил лодку, на которой они могли плыть по морю до Редтап-авеню. | 65 |
| «Но смотри, не топи нас!» — закричали генералы, увидев хрупкое судно, покачивающееся на волнах. | 66 |
| «Полегче, генералы; Я знаю, о чем я, — ответил крестьянин и начал готовиться к отъезду. | 67 |
| Крестьянин собрал лебединые перья, накрыл ими дно лодки, поставил генералов в центре, сделал над ними крест и двинулся в путь.На их пути пересекались всевозможные штормы и сильные ветры, и ужас, который испытывали генералы, невозможно описать; но крестьянин никогда не переставал грести, кроме тех случаев, когда он ловил сельдь, чтобы накормить путешественников. | 68 |
| Но наконец они достигли Невы, и великого Екатерининского канала, и славного Красного проспекта. Повара в изумлении вскинули руки, увидев своих полководцев такими толстыми, белыми и веселыми! Генералы пили кофе, ели булочки с настоящим маслом и надевали форму.Затем они пошли в Императорское Казначейство, и перо не может написать, да и язык не может сказать, какую огромную сумму денег каждый из них получил там. | 69 |
| Но не они забыли бедного крестьянина — не они. Ему подарили рюмку коньяка и серебряную пятерку с приветствием: «Здоровья, великий, глупый мужичок!» | 70 |
Салтыков-Щедрин (1826-1889) ) | Книжный блог Шоши
Хорошо, поэтому я купил это издание, потому что это был единственный перевод, который я смог найти, но мне оно нравится, потому что люди на картинке выглядят так, будто они прямо из Горменгаста.Эта книга заняла 10 место в рейтинге лучших хитов до 1917 года бесценного книжного блога Лизока, где она описана как «одна из самых болезненных и мастерски страдающих клаустрофобией книг о семье, которые я когда-либо читал. Его было почти физически трудно читать ». Только что окунувшись в русскую готику Лескова, я был абсолютно готов к еще более гротескному семейному безумию.
Просто продолжу мои аргументы в пользу русской готики (если вы не читали пост Лескова, аргумент в основном состоит в том, что «русская готика» должна быть признанным жанром, как и «южная готика»).Хочу отметить, что в этом романе говорится о конце крепостного права, и эмоционально сильный персонаж сходит с ума с началом эмансипации. Кроме того, все это клаустрофобно происходит во все более ветхом и изолированном поместье одной семьи, и почти все в конечном итоге становятся сумасшедшими, пьяными и мертвыми. Фолкнер мог бы написать это, если бы он не родился на 17 лет позже и не на том континенте.
На самом деле, хотя по содержанию он напомнил мне Фолкера, стилистически он напоминал викторианские британские романы.Читая семейные беседы, я все время вспоминал семью Стэнхоуп из Троллопа в Барчестер Тауэрс, о которой говорится: «. Поразительно, как много каждая семья могла и сколько сделала, чтобы предотвратить благополучие». быть из остальных четырех . «Стэнхоупы — творения британских реалистов, и на самом деле они не преследуют друг друга до смерти. Головлёвы же озабочены борьбой не на жизнь, а на смерть за деньги друг друга, и их бездушие имеет очень реальные последствия.
До этого момента моим любимым злодеем в русской литературе был Достоевский Петр Степанович Верховенский. На самом деле, мой любимый фрагмент в «The Devils» — это его вступление «». Его артикуляция была удивительно ясной; его слова слетали с его губ, как большие гладкие крупинки, всегда тщательно подобранные и всегда к вашим услугам. Поначалу вам это не могло не понравиться, но позже вы возненавидели это, и именно из-за его слишком четкого произношения этой цепочки всегда готовых слов. Вы почему-то не могли избавиться от ощущения, что у него в голове должен быть своего рода язык необычной формы, вроде необычно длинный и тонкий, очень красный и с чрезвычайно острым, постоянно и бесконтрольно активным кончиком .«Петр подлый, но я думаю, что он как минимум равен Порфирию Головлеву,« маленькому Иуде »своим друзьям (не совсем — друзей у него нет, но так его называет рассказчик).
Чтобы поместить это в контекст. Порфирий выделяется отвратительным даже по сравнению с другими членами его семьи. Сюда входит и его мать, которая «из соображений экономии держала детей полуголодными ». Нам сказали, что ее старший сын поделится едой со своими братьями; когда она узнает, что обычно ее не сдерживают: « Тебя надо убить! Арина Петровна постоянно повторяла ему: «Я убью тебя и не буду за это отвечать! Даже царь не накажет меня за это! » «Ужасная установка, но трудно поддерживать симпатию к мальчику.Повзрослев, старший сын увлекается азартными играми и пьяницей, берет взаймы у бывших крепостных и выманивает их у бывших крепостных, главное увлечение которых — засунуть мух в рот спящим крестьянам.
Маленький Иуда, вероятно, самый ядовитый лицемер в литературе, и я говорю это как поклонник Пекснифа Диккенса. Лично я думаю, что его величайший момент эгоизма наступает, когда его домработница рожает его незаконнорожденного ребенка, и акушерка хочет, чтобы он заботился о нем. Сначала он притворяется, что молится, пока она пытается привлечь его внимание:
‘ Его лицо было таким спокойным, таким благочестивым, как если бы он лишь отбросил все свои земные заботы в созерцании божественного и даже не мог понять под каким предлогом его можно беспокоить.
«Даже если говорить оскорбления во время молитвы — это грех, я все же как человек не могу жаловаться. Сколько раз я просил, чтобы меня не прерывали, когда я молюсь, — сказал он голосом, подобающим его молитвенному настроению, но позволяя себе покачать головой в знак христианского упрека, — что теперь происходит там?
«Чего вы ожидаете? Евпраксеюшка мучает родовые боли, не может родить! Как будто впервые слышишь об этом … ах, ты! Ты должен хотя бы взглянуть! »
«А что тут смотреть! Я врач что ли? Могу я дать совет? И я ничего не знаю, я ничего не знаю о ваших делах! Я знаю, что в доме есть больной, но почему она больна и чем она болеет — я должен признаться, что мне было недостаточно любопытно, чтобы узнать! »
Это лишь один из многих моментов.Если вам нравятся елейные, лукавые и злобные злодеи, Маленький Иуда станет прекрасным дополнением к вашему литературному залу злодеев, по словам Салтыкова, « — гнилая язва, которая постоянно сочится гниением».
Как и у многих великих русских реалистических персонажей, Головлёвы живут богатой фантазией, но, как я втайне надеялся, их фантазии вскоре станут гротескными пародиями, если не беспокоящими их заблуждениями. В начале романа мечты сосредотачиваются вокруг членов семьи, которые жалеют мечтателя и поэтому не позволяют ему, например, умереть с голоду.Ближе к концу все начинает проникать на территорию Горменгаста, где персонажи полностью разглагольствуют о своих галлюцинациях и отчаянно пытаются изменить прошлое в свою пользу. Все это не является признаком здорового воображения, но я действительно громко смеялся, когда мы находим мелкого и одержимого Порфирия сидящим в своем кабинете, покрывающим листы бумаги с числовыми вычислениями. На этот раз он был поглощен вопросом: сколько денег было бы у него сейчас, если бы его мама, Арина Петровна, не взяла себе сотню бумажных рублей, подаренных ему дядей Петром Иваничем на крестины, а вложила их. в банке на имя несовершеннолетнего Порфирия .’
Я не хочу показаться бессердечным; Многое в этой книге я нашел очень забавным, но юмор абсолютно черный. Когда вы смеетесь, это люди, которые охотно смотрят, как умирает их семья, вместо того, чтобы отказываться от излишков богатства, а именно землевладельцы, которые с радостью открывают новые способы угнетения своих крестьян. Это великолепный роман, который показывает, насколько ограничен был мой предыдущий опыт общения с русской литературой. Настоятельно рекомендую его к прочтению в один ужасный зимний день — вы не разочаруетесь.
Нравится:
Нравится Загрузка …
Семья Головлевых, автор Михаил Салтыков-Щедрин — книжный тип
Семья ГоловлевыхВ конце резкой сатиры Михаила Салтыкова-Щедрина, Семья Головлевых , рассказчик размышляет о случайных судьбах семей. Некоторые обращают вспять свой упадок и восстанавливают состояние семьи. Другие находятся на вершине колеса фортуны, прежде чем стремительно падают вниз за несколько поколений.Личность имеет прямое отношение к взлетам и падению судьбы, но есть и элемент удачи. В начале г. Семья Головлевых , издававшаяся как сериал между 1875 и 1876 гг., Но выходившая за несколько лет до отмены крепостного права в 1861 г., одноименная семья контролирует растущее поместье в российской деревне. К концу три поколения разоряются, и поместье переходит к другой ветви семьи.
Арина Петровна, матриарх рода Головлевых в начале книги, неустанно трудится над добавлением в имение новых земель и «душ» (крепостных).Менее неустанно она работает над воспитанием своей семьи, состоящей из трех сыновей и дочери. Она возмущается любыми ресурсами, которые ей приходится отдавать на их содержание, часто называя свой выводок «ужасными существами». Начальные главы романа задают образец, которому рассказчик будет следовать до конца книги. Объявляется событие — дом продается, запрашиваются деньги у того, кто в данный момент управляет семейным состоянием, потомок семьи совершает самоубийство — и члены семьи реагируют иногда необъяснимым образом, прежде чем рассказчик отступает, чтобы объяснить, как произошло событие пройти.После нескольких таких прыжков и воспоминаний я начал рассматривать персонажей книги так, как астрономы рассматривали движение небесных тел до Галилея. Наблюдать за жизнью Головлевых в этом романе — все равно что пытаться проследить за планетами, движущимися по законам ретроградного движения. То есть Головлёвы — сборище, пока не узнаешь, что произошло между последним событием и новым.
Возможно, ускоряющим событием упадка семьи является то, что первый сын Арины Петровны, по имени Простой Симон, напился до смерти после того, как Арина отказалась дать ему еще одну жизнь.Она делит имение между оставшимися в живых сыновьями Порфирием и Павлом. Терпеть не может Порфирия, уезжает жить к Павлу с внучками (детьми умершей дочери). Павел, как и его брат до него, спивается до смерти. Много позже Арина Петровна, как более рассудительный Король Лир, размышляет о том, что:
Если бы она не ошиблась «в то время», не разделила свое имение сыновьям, не доверилась Юдушке [Порфирию], она до сих пор была бы суровой, требовательной женщиной со всеми. под ее большим пальцем.Но поскольку ошибка была фатальной, переход от вспыльчивой деспотичной любовницы к послушному и подобострастному паразиту был лишь вопросом времени. (Книга III, Глава 1 *)
Когда Арина Петровна осознает это, внучки ушли от нее, и она перебралась в одно из беднейших владений обширных имений Головлевых. Все остальное в руках ее лицемерного сына Порфирия, известного как Иуда (Юдушка).
По мере того, как роман перемещается во времени от правления Арины к правлению Порфирия, рассказчик показывает нам, как Порфирий перекрашивает семейную историю.Арина, по большей части, довольно откровенно относится к тому, как она относилась к членам своей семьи. Порфирий откровенно лжет, чтобы изобразить себя в лучшем свете. Он не выносит, чтобы его считали злодеем. Ему невыносимо даже знать, что он раздражает всех, с кем разговаривает, своими бесконечными проповедями и размышлениями о своих расчетах относительно производственных показателей и арендной платы в поместье. Его терпят из-за его силы, но и это исчезает, пока он не станет совершенно неуместным.
Чем меньше будет сказано о третьем поколении, тем лучше.При всех недостатках Арины и Порфирия в их личностях есть доля твердости. Все сыновья и племянницы Порфирия кончают с позором. Точно так же, как Арина пожалела о своих поступках, Порфирий в момент осознания умрет в метель, идя к могиле своей матери. На кого он работал и копил, как не на детей Головлева? Теперь, когда они ушли, для кого это все?
Усадьба Храповицких, Муромцево, РоссияБлиже к концу романа племянница Порфирия Аннинка боится вернуться в Головлево, родовое имение, после того, как ее актерская карьера подошла к концу, и она больше не может найти мужчину, чтобы держать ее в качестве любовницы.Она заявляет, что «Головлево было самой смертью, смертью в пустом чреве, постоянно подстерегающей новых жертв… Все смерти, все отравления, все моры исходили оттуда» (Книга VII, Глава III). Аннинка связывает несчастья семьи с самой землей, но все беды, которые она упоминает при описании Головлево, исходили от ее бабушки Арины Петровны и ее дяди. Старейшины убили семью из-за своего самодержавия, скупости и неспособности ни на что измениться.
Единственное, что заставляло меня читать о безжалостном удручающем закате Головлевых, был сатирический голос рассказчика. Рассказчик с явным облегчением раскрывает вероломство и лицемерие членов семьи. Рассказчик не объясняет персонажей, а просто показывает путь, по которому они пришли к алкоголизму и самоубийству. Иногда рассказчик заставлял меня смеяться, описывая, как слуги и крепостные живут в семье и пользуются ими, или обсуждая исполнение Порфирием его молитв, чтобы все выглядело как надо.При этом, однако, Семья Головлевых — это роман, который дает русской литературе репутацию трагической тьмы, сдобренной водкой.
* Цитаты взяты из издания этой книги Project Gutenberg, номера страниц отсутствуют.
Примечания для библиотерапевтического использования: Нет. Просто… нет.
Нравится:
Нравится Загрузка …
Связанныепараллелей и эхо в JSTOR
АбстрактныйJusqu’ici les Relations Entre Dostoevski et Saltykov-Chtchedrine ont été excinées Principalement si ce n’est Totalement à la lueur de l’amère polémique qui opposa les deux auteurs dans les années 1860.Même le jugement positif de Saltykov sur les romans de Dostoevski «Les Pauvres Gens» et «La Maison des Morts» — это негласная история литературной литературы. Jusqu’ici l’histoire de la littérature n’a pas considéré Com quelque выбрал значимые отношения между двумя авторами в parti du milieu des années 40 jusqu’en 1863-64 aient été teintées de уважение mutuel, ni qu’on создать кулон cette même période des parallèles dans leur évolution intellectuelle et dans leur concept du monde.Mais si l’on compare les premières oeuvres de Saltykov (surtout «Les Oppositions» et «Brousine») avec les textes de Dostoevski (avant tout «La Logeuse» et «Le Sous-Sol»), il en résulte un nombre surprenant de parallèles et d’échos partie importants des récits de Saltykov dans les textes de Dostoevski. Il apparaît que Saltykov a suscité une réaction chez Dostoievski et que de même — dans des пропорции бис плюс важные — Dostoevski en a suscité une chez Saltykov. D’une part Saltykov s’est détourné dès les années 40 de l’idéalisme sentimental et romantique de Dostoevski et d’autre части Достоевского собирают, чтобы избежать некоторых идей, связанных с концепцией 60-летнего сына Салтыкова. Ле Су-Соль.«
Информация о журналеКанадские славянские газеты / Revue canadienne des slavistes (CSP) были созданы в 1956 году. В 1967 году они стали выходить дважды в год, а в 1968 году стали выходить ежеквартально. Журнал является официальным изданием Канадской ассоциации славистов (CAS). CSP — это рецензируемый многопрофильный журнал, публикующий оригинальные исследования на английском и французском языках по Центральной и Восточной Европе. Он привлекает читателей со всего мира и ученых из различных дисциплин: язык и лингвистика, литература, история, политология, социология, экономика, антропология, география, фольклор и искусство.Журнал особенно силен в славянском языкознании; Русская литература и история; Украинская литература и история; Польская и балканская история и культура. В статьях хорошо сбалансированы темы модерна, раннего модерна и средневековья. Специальные тематические выпуски (или разделы) выходят регулярно и проходят сложную рецензию журнала.
Информация об издателеОсновываясь на двухвековом опыте, Taylor & Francis за последние два десятилетия быстро выросла и стала ведущим международным академическим издателем.Группа издает более 800 журналов и более 1800 новых книг каждый год, охватывающих широкий спектр предметных областей и включая журнальные оттиски Routledge, Carfax, Spon Press, Psychology Press, Martin Dunitz и Taylor & Francis. Тейлор и Фрэнсис полностью привержены делу. на публикацию и распространение научной информации высочайшего качества, и сегодня это остается первоочередной задачей.
Головлёвы М.Е. Салтыкова-Щедрина — Новые блестящие книги
Перевод И.П. Фут
Отзыв Карен Лэнгли
Еще в СНБ №13 я просмотрел «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина, одного из великих русских сатириков XIX века. Эта книга считается главным произведением эпохи; а теперь оттиск Аполлона Дома Зевса (издавшего «Историю…») последовал за выпуском прекрасным новым изданием самого известного произведения автора — «Головлёвы».
Опубликованное на десять лет позже «Истории…», «Головлёвы» — длинное произведение, опять же довольно узкое.В то время как в более ранней книге рассматривается фальшивая история провинциального города, в более поздних работах изучается семья деревенского дворянства и их постепенный, но неизбежный упадок. Речь идет, конечно, о семье Головлевых, и по мере написания книги их число действительно уменьшается. Семейное состояние сколотила матриарх Алина Петровна, которая, игнорируя своего мужа большую часть своей совместной жизни, постепенно собирала имения и души (крепостных), на которых зиждется семейный комфорт.Подлая, холодная женщина, ее дети вышли так же эмоционально уродливыми; в частности, ее сын Порфирий, также известный как Иуда и Кровопийца, который является связующей нитью, проходящей через историю.
Некоторые из детей Алины пытались сбежать из унылой сельской местности и жить в городах. Однако все попытки уйти кажутся проклятыми, и когда книга открывается, ее старший сын Степка с позором возвращается в имение Головлево, проиграв все деньги и имущество, предоставленные ему его матерью.Это совершенно не будет возвращением блудного сына, и Салтыков-Щедрин резко описывает ужас возвращения в семью.
«Он вспоминает свою старую жизнь в Головлево, и у него такое ощущение, что перед ним распахиваются двери сырого подвала и что как только он переступит порог, двери сразу захлопнутся — и все будет кончено. ”
Что и говорить, возвращение Степки складывается не очень хорошо. В каждой из следующих шести длинных глав отдельный член родственника борется с энтропией, связанной с семьей и ее загородным отступлением, — и терпит поражение.Дочь Алины уже умерла, а дочери-близнецы — подопечные бабушки. Третий сын Алины Павел — что-то вроде потустороннего затворника и не может сравниться со своим более хитрым братом.
Ах да, Порфирий Кровопийца … Иуда, как его так часто называют на протяжении всей книги, наверное, один из самых чудовищных, но жалких персонажей, созданных в художественной литературе. Холодный и отстраненный, он извивается, уловки и уловки, в конце концов отталкивая всех. Из-за этого жизни его сыновей — несчастье, их преследует и их разрушение, а поздняя связь приносит не больше счастья, чем в начале истории.Он подлый, трусливый, и его моральная безнравственность не знает границ (в какой-то момент его даже отвратительно тянет к своей молодой племяннице). Даже его собственная мать не доверяет ему, хотя они достигают определенного взаимопонимания к концу ее истории.
Если это звучит как мрачное и непрекращающееся чтение — что ж, в некотором смысле это так, но это не делает его менее убедительным или более легким для подавления. Язвительно-сатирический взгляд Салтыкова-Щедрина на провинциальную смерть, разложение и отчаяние сочетается с большим пафосом, и хотя большинство персонажей испорчены и ужасны, что ж, в том-то и дело! Мрачный юмор сосредоточен на пустоте жизни и разума Головлевых, примером чего может служить постоянный поток бессмысленной болтовни между Иудой и его матерью, в которой они ничего не говорят, а просто используют бесконечные разговоры, чтобы заполнить пустоту. их жизни.
«Порфирий Владимирич лежит в постели, но не может уснуть. Он чувствует, что приезд его сына предвещает нечто необычное, и даже сейчас в его голове формируются всевозможные пустые проповеди. Эти проповеди имеют то достоинство, что они могут служить для любого случая и не содержат связных мыслей. Они накапливаются в его голове в виде разрозненных афоризмов и доносятся до мира просто так, как только доходят до его уст. Несмотря на это, достаточно лишь возникновения какой-то необычной ситуации, чтобы его голова была приведена в смятение из-за потока афоризмов, которые даже уснуть не может.”
И есть * некоторые * персонажи, которых вы бы хотели нарисовать получше. Внучки-близнецы Алины, Анна и Любовь, пытаются сбежать из страны в поисках более гламурной жизни, но в конечном итоге оказываются второстепенными актрисами в провинциальных городках, которые считаются немногим лучше проституток. Перефразируя старую поговорку, вы можете забрать девушку из провинции, но вы не можете забрать у девушки провинцию; и это относится не только к внучкам, но и ко всем членам семьи, которые пытаются вырваться из цепких, назойливых семейных уз.
«Головлево — это была сама смерть, злая, бессердечная; это была смерть, вечно бдительная за какой-нибудь новой жертвой ».
«Головлёвы» — увлекательная, увлекательная и легко читаемая книга. Салтыков-Щедрин хорошо осознавал изменения, произошедшие в России после освобождения крепостных, и большая часть упадка титульной семьи могла быть связана с этим. Прекращение подобного рабства также повлияло на более раннюю книгу Салтыкова-Щедрина, но, возможно, в более фарсовой манере; здесь нет покоя от непрекращающегося уныния и ощущения, которое, как однажды сказал мой старый друг: «Жизнь — сука, а потом ты умрешь.”
«Короче, как ни глянь, все счеты с жизнью свелись. Жизнь была мучением и ненужностью; самая большая потребность была умереть; Беда в том, что смерть не наступит. Было что-то коварно подлое в этой бессмысленной задержке процесса умирания, когда вся душа взывает к смерти, и все, что она делает, это соблазняет и дразнит… »
Так стоит ли вам читать эту довольно мрачную книгу? Да; потому что, несмотря на мрачность, он никогда не бывает скучным, персонажи живы и сходят со страницы, обстановка чудесно заколдована, текст превосходен, а история Головлевых — убедительное исследование того, как человеческие существа могут быть искажены, обижены и испорчены встать и все еще продолжать стремиться к побегу или к чему-то новому.Это также яркое напоминание о том, как вы * не * * хотите жить своей жизнью …
(Несколько слов о переводе: эта версия принадлежит И. П. Футу, авторское право 1986 г., тем же переводчиком, который перевел «Историю…». Я не уверен, кто изначально опубликовал эту версию, но она отличается от выпущенной от NYRB, и когда я упомянул, что рецензирую книгу в социальных сетях, был небольшой переполох по поводу того, что это возможная новая версия. Это не так, но она читается на удивление хорошо для меня, поэтому, хотя я не могу комментировать точность и тому подобное, не знаю, действительно ли нужна новая версия…)
Карен Лэнгли ведет блог на kaggsysbookishramblings и предпочитает делиться между деревней и городом!
М.Е. Салтыков-Щедрин, Головлёвы (Аполлон, 2018). ISBN 97817866
КУПИТЬ в Blackwell’s через нашу партнерскую ссылку (бесплатно UK P&P)
Нравится:
Нравится Загрузка …