Краткое содержание Астафьев Людочка за 2 минуты пересказ сюжета
Данный рассказ поведает нам о трагической истории деревенской девушки.
Автор в рассказе описывает главную героиню рассказа, Людочку, как скромную, трудолюбивую, но замкнутую в себе девушку, и тем самым Людочке становиться трудно войти в обычное общество.
Закончив десять классов, Людочка уезжает жить в поселок, где знакомиться с Гавриловной, местным парикмахером. В тот же момент Гавриловна предлагает девушке снять у нее комнату и работать в местной парикмахерской. Доброта Гавриловны объясняется тем, что женщина, неизбалованная жизнью, разглядела в Людочке ту самую неиспорченную и наивную деревенскую девушку, которая будет беспрекословно справляться со всеми домашними делами, да и самой Гавриловне под старость лет не будет так одиноко.
Основные действия рассказа проходят в почти заброшенном Парке паровозного депо. Захламленность данного парка мусором, канализационными отходами, специфически едким запахом от них, сказываются пагубно на деревьях и всю другую растительность, в связи, с этим парк выглядел мрачно. Людочка часто проходила через этот парк, ничего совершенно не боясь и не думая об опасностях, которые могли бы с ней приключиться. Вечером парк ненадолго оживал, там проходили танцы, местные парни играли в карты, пили, развлекались с девушками. Людочке все это было не по нраву. Разруха, пьянство, деградация общества, все тоже от чего Людочка и уехала из своей деревни.
Но именно там, Людочка знакомиться с еще одним героем данного рассказа, предводителем местной компании ребят – Артёмом, который обещает девушке свою защиту.
Однажды когда в очередной раз Людочка идет домой через парк, случается беда.
Над Людочкой надругался, недавно освободившийся из мест лишения свободы следующий главный герой – Стрекач. Этот человек очень подло поступает с девушкой, изнасилование происходит больше из-за скуки бандита и желания показать превосходство над остальными ребятами. И, казалось бы, почему Артем, не мог заступиться за Людочку? Мог, но струсил, спасовал перед более влиятельным человеком.
Героиня тяжело переживает случившееся. И принимает решение рассказать обо всем Гавриловне, рассчитывая на ее поддержку, но, Гавриловна же понимая, чем это для нее может обойтись предлагает девушке съехать в общежитие и не втягивать ее в эту историю. Да и в принципе не оказывает Людочке ожидаемой поддержки, мол, ничего страшного не произошло, с кем не бывает, женщина для этого и рождается. Тогда Людочка собирается вернуться в деревню к маме. Но на крик о помощи Людочка получает только равнодушие близких людей.
В этот момент Людочка понимает и вспоминает парня, умершего в больнице, о том, что не помогла ему, предала его, совесть и чувство вины перед парнем не дают Людочке покоя.
Мысли о том, что вокруг полно предательства, о ненужности, о потере дальнейшего смысла жизни, толкают Людочку на страшный грех – самоубийство.
Данная трагедия затронула всех героев рассказа. Мать и Гавриловна ощутили необходимость и нуждаемость в Людочке, и винили себя за содеянное. Неприметным героем рассказа выступает отчим главной героини, он был тихим и спокойным человеком, но имел закаленный характер. К Людочке он не проявлял особо родственных чувств. Но именно отчим после похорон падчерицы наказывает обидчика и виновника в ее смерти – Стрекача.
Местные пресса и начальник УВД не придают огласке данную трагедию. Жизнь в поселке остается прежней.
Автор передает рассказ с такой горечью и эмоциональным фоном того времени, насыщенностью и вниманием к темным сторонам жизни. В рассказе рушатся моральные и нравственные устои, ощущается деградация народа, отчужденность государства в жизни определенного человека.
Именно такая атмосфера способна повлечь читателя в шок, заставить задуматься о настоящей действительности жизни. О том, что и в нынешнем мире данные социальные проблемы и жестокость по-прежнему актуальны, но остаются чаще всего без внимания. Не стоит относиться равнодушно к проблемам других людей, важно проявлять милосердие и сострадание.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Астафьев. Все произведения
Людочка. Картинка к рассказу
Сейчас читают
- Толстой Алексей Константинович
Первые рассказы писателя были написаны в 1842 году. Позже, начиная с 1855 года, в различных журналах выходят его лирические стихотворения. Толстой всегда воспринимал красоту в своих произведения
- Краткое содержание Горький Челкаш кратко и по главам
Рассказ повествует нам о случайной встрече двух героев в порту, разных по характеру, но волею судьбы им пришлось преодолеть немало трудностей вместе.
- Краткое содержание Дама с камелиями Дюма
- Краткое содержание Кант Критика чистого разума
«Критика чистого разума» является одним из ключевых произведений в мировой философии. Идеи, представленные Иммануилом Кантом в книге, связаны с теорией познания
- Краткое содержание Верный Трезор Салтыков-Щедрин
Трезор служил сторожем у купца Воротилова. Днями лаял он на цепи, охраняя хозяйское добро. Своих знал в лицо и шума не подымал, когда кучер шел воровать овес. Но стоило кому чужому пройти мимо – так поднимал такой лай, что купец выбегал искать воров
2minutki.ru
Читать книгу Людочка Виктора Астафьева : онлайн чтение
Виктор Астафьев
ЛЮДОЧКА
Ты камнем упала.
Я умер под ним.Вл. Соколов
Мимоходом рассказанная, мимоходом услышанная история, лет уже пятнадцать назад.
Я никогда не видел ее, ту девушку. И уже не увижу. Я даже имени ее не знаю, но почему-то втемяшилось в голову – звали ее Людочкой. «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный…» И зачем я помню это? За пятнадцать лет произошло столько событий, столько родилось и столько умерло своей смертью людей, столько погибло от злодейских рук, спилось, отравилось, сгорело, заблудилось, утонуло…
Зачем же история эта, тихо и отдельно ото всего, живет во мне и жжет мое сердце? Может, все дело в ее удручающей обыденности, в ее обезоруживающей простоте?
Людочка родилась в небольшой угасающей деревеньке под названием Вычуган. Мать ее была колхозницей, отец – колхозником. Отец от ранней угнетающей работы и давнего, закоренелого пьянства был хилогруд, тщедушен, суетлив и туповат. Мать боялась, чтоб дитя ее не родилось дураком, постаралась зачать его в редкий от мужних пьянок перерыв, но все же девочка была ушиблена нездоровой плотью отца и родилась слабенькой, болезной и плаксивой.
Она росла, как вялая, придорожная трава, мало играла, редко пела и улыбалась, в школе не выходила из троечниц, но была молчаливо-старательная и до сплошных двоек не опускалась.
Отец Людочки исчез из жизни давно и незаметно. Мать и дочь без него жили свободнее, лучше и бодрее. У матери бывали мужики, иногда пили, пели за столом, оставались ночевать, и один тракторист из соседнего леспромхоза, вспахав огород, крепко отобедав, задержался на всю весну, врос в хозяйство, начал его отлаживать, укреплять и умножать. На работу он ездил за семь верст на мотоцикле, сначала возил с собой ружье и часто выбрасывал из рюкзака на пол скомканных, роняющих перо птиц, иногда за желтые лапы вынимал зайца и, распялив его на гвоздях, ловко обдирал. Долго потом висела над печкой вывернугая наружу шкурка в белой оторочке и в красных, звездно рассыпавшихся на ней пятнах, так долго, что начинала ломаться, и тогда со шкурок состригали шерсть, пряли вместе с льняной ниткой, вязали мохнатые шалюшки.
Постоялец никак не относился к Людочке, ни хорошо, ни плохо, не ругал ее, не обижал, куском не корил, но она все равно побаивалась его. Жил он, жила она в одном доме – и только. Когда Людочка домаяла десять классов в школе и сделалась девушкой, мать сказала, чтоб она ехала в город – устраиваться, так как в деревне ей делать нечего, они с самим – мать упорно не называла постояльца хозяином и отцом – налаживаются переезжать в леспромхоз. На первых порах мать пообещала помогать Людочке деньгами, картошкой и чем Бог пошлет, – на старости лет, глядишь, и она им поможет.
Людочка приехала в город на электричке и первую ночь провела на вокзале. Утром она зашла в привокзальную парикмахерскую и, просидев долго в очереди, еще дольше приводила себя в городской вид: сделала завивку, маникюр. Она хотела еще и волосы покрасить, но старая парикмахерша, сама крашенная под медный самовар, отсоветовала: мол, волосенки у тебя «мя-а-ах-канькия, пушистенькия, головенка, будто одуванчик, – от химии же волосья ломаться, сыпаться станут». Людочка с облегчением согласилась – ей не столько уж и краситься хотелось, как хотелось побыть в парикмахерской, в этом теплом, одеколонными ароматами исходящем помещении.
Тихая, вроде бы по-деревенски скованная, но по-крестьянски сноровистая, она предложила подмести волосья на полу, кому-то мыло развела, кому-то салфетку подала и к вечеру вызнала все здешние порядки, подкараулила у выхода в парикмахерскую тетеньку под названием Гавриловна, которая отсоветовала ей краситься, и попросилась к ней в ученицы.
Старая женщина внимательно посмотрела на Людочку, потом изучила ее необременительные документы, порасспрашивала маленько, потом пошла с нею в горкоммунхоз, где и оформила Людочку на работу учеником парикмахера.
Гавриловна и жить ученицу взяла к себе, поставив нехитрые условия: помогать по дому, дольше одиннадцати не гулять, парней в дом не водить, вино не пить, табак не курить, слушаться во всем хозяйку и почитать ее как мать родную. Вместо платы за квартиру пусть с леспромхоза привезут машину дров.
– Покуль ты ученицей будешь – живи, но как мастером станешь, в общежитку ступай. Бог даст, и жизнь устроишь. – И, тяжело помолчав, Гавриловна добавила: – Если обрюхатеешь, с места сгоню. Я детей не имела, пискунов не люблю, кроме того, как и все старые мастера, ногами маюсь. В распогодицу ночами вою.
Надо заметить, что Гавриловна сделала исключение из правил. С некоторых пор она неохотно пускала квартирантов вообще, девицам же и вовсе отказывала.
Жили у нее, давно еще, при хрущевщине, две студентки из финансового техникума. В брючках, крашеные, курящие. Насчет курева и всего прочего Гавриловна напрямки, без обиняков строгое указание дала. Девицы покривили губы, но смирились с требованиями быта: курили на улице, домой приходили вовремя, музыку свою громко не играли, однако пол не мели и не мыли, посуду за собой не убирали, в уборной не чистили. Это бы ничего. Но они постоянно воспитывали Гавриловну, на примеры выдающихся людей ссылались, говорили, что она неправильно живет.
И это бы все ничего. Но девчонки не очень различали свое и чужое, то пирожки с тарелки подъедят, то сахар из сахарницы вычерпают, то мыло измылят, квартплату, пока десять раз не напомнишь, платить не торопятся. И это можно было бы стерпеть. Но стали они в огороде хозяйничать, не в смысле полоть и поливать, – стали срывать чего поспело, без спросу пользоваться дарами природы. Однажды съели с солью три первых огурца с крутой навозной гряды. Огурчики те, первые, Гавриловна, как всегда, пасла, холила, опустившись на колени перед грядой, навоз на которую зимой натаскала в рюкзаке с конного двора, поставив за него чекенчик давнему разбойнику, хромоногому Слюсаренко, разговаривала с ними, с огурчиками-то: «Ну, растите, растите, набирайтесь духу, детушки! Потом мы вас в окро-о-ошечку-у, в окро-ошечку-у-у» – а сама им водички, тепленькой, под солнцем в бочке нагретой.
– Вы зачем огурцы съели? – приступила к девкам Гавриловна.
– А что тут такого? Съели и съели. Жалко, что ли? Мы вам на базаре во-о-о какой купим!
– Не надо мне во-о-о какой! Это вам надо во-о-о какой!.. Для утехи. А я берегла огурчики…
– Для себя? Эгоистка вы!
– Хто-хто?
– Эгоистка!
– Ну, а вы б…! – оскорбленная незнакомым словом, сделала последнее заключение Гавриловна и с квартиры девиц помела.
С тех пор она пускала в дом на житье только парней, чаще всего студентов, и быстро приводила их в Божий вид, обучала управляться по хозяйству, мыть полы, варить, стирать. Двоих наиболее толковых парней из политехнического института даже стряпать и с русской печью управляться научила. Гавриловна Людочку пустила к себе оттого, что угадала в ней деревенскую родню, не испорченную еще городом, да и тяготиться стала одиночеством, свалится – воды подать некому, а что строгое упреждение дала, не отходя от кассы, так как же иначе? Их, нонешнюю молодежь, только распусти, дай им слабинку, сразу охомутают и поедут на тебе, куда им захочется.
Людочка была послушной девушкой, но учение у нее шло туговато, цирюльное дело, казавшееся таким простым, давалось ей с трудом, и, когда минул назначенный срок обучения, она не смогла сдать на мастера. В парикмахерской она прирабатывала уборщицей и осталась в штате, продолжала практику – стригла машинкой наголо допризывников, карнала электроножницами школьников, оставляя на оголившейся башке хвостик надо лбом. Фасонные же стрижки училась делать «на дому», подстригала под раскольников страшенных модников из поселка Вэпэвэрзэ, где стоял дом Гавриловны. Сооружала прически на головах вертлявых дискотечных девочек, как у заграничных хит-звезд, не беря за это никакой платы.
Гавриловна, почуяв слабинку в характере постоялицы, сбыла на девочку все домашние дела, весь хозяйственный обиход. Ноги у старой женщины болели все сильнее, выступали жилы па икрах, комковатые, черные. У Людочки щипало глаза, когда она втирала мазь в искореженные ноги хозяйки, дорабатывающей последний год до пенсии. Мази те Гавриловна именовала «бонбенгом», еще «мамзином». Запах от них был такой лютый, крики Гавриловны такие душераздирающие, что тараканы разбежались по соседям, мухи померли все до единой.
– Во-о-от она, наша работушка, а, во-от она, красотуля-то человечья, как достаетца! – поуспокоившись, высказывалась в темноте Гавриловна. – Гляди, радуйся, хоть и бестолкова, но все одно каким-никаким мастером сделаешься… Чё тебя из деревни-то погнало?
Людочка терпела все: и насмешки подружек, уже выбившихся в мастера, и городскую бесприютность, и одиночество свое, и нравность Гавриловны, которая, впрочем, зла не держала, с квартиры не прогоняла, хотя отчим и не привез обещанную машину дров. Более того, за терпение, старание, за помощь по дому, за пользование в болести Гавриловна обещала сделать Людочке постоянную прописку, записать на нее дом, коли она и дальше будет так же скромно себя вести, обихаживать избу, двор, гнуть спину в огороде и доглядит ее, старуху, когда она обезножеет совсем.
С работы от вокзала до конечной остановки Людочка ездила на трамвае, далее шла через погибающий парк Вэпэвэрзэ, по-человечески – парк вагонно-паровозного депо, насаженный в тридцатых годах и погубленный в пятидесятых. Кому-то вздумалось выкопать канаву и проложить по ней трубу через весь парк. И выкопали. И проложили, но, как у нас водится, закопать трубу забыли.
Черная, с кривыми коленами, будто растоптанный скотом уж, лежала труба в распаренной глине, шипела, парила, бурлила горячей бурдой. Со временем трубу затянуло мыльной слизью, тиной и по верху потекла горячая речка, кружа радужно-ядовитые кольца мазута и разные предметы бытового пользования. Деревья над канавой заболели, сникли, облупились. Лишь тополя, корявые, с лопнувшей корой, с рогатыми сухими сучьями на вершине, опершись лапами корней о земную твердь, росли, сорили пух и осенями роняли вокруг осыпанные древесной чесоткой ломкие листья. Через канаву был переброшен мостик из четырех плах. К нему каждый год деповские умельцы приделывали борта от старых платформ вместо перил, чтоб пьяный и хромой люд не валился в горячую воду. Дети и внуки деповских умельцев аккуратно каждый год те перила ломали.
Когда перестали ходить паровозы и здание депо заняли новые машины – тепловозы, труба совсем засорилась и перестала действовать, но по канаве все равно текло какое-то горячее месиво из грязи, мазута, мыльной воды. Перила к мостику больше не возводились. С годами к канаве приползло и разрослось, как ему хотелось, всякое дурнолесье и дурнотравье: бузина, малинник, тальник, волчатник, одичалый смородинник, не рожавший ягод, и всюду – развесистая полынь, жизнерадостные лопух и колючки. Кое-где дурнину эту непролазную пробивало кривоствольными черемухами, две-три вербы, одна почерневшая от плесени упрямая береза росла, и, отпрянув сажен на десять, вежливо пошумливая листьями, цвели в середине лета кособокие липы. Пробовали тут прижиться вновь посаженные елки и сосны, но дальше младенческого возраста дело у них не шло – елки срубались к Новому году догадливыми жителями поселка Вэпэвэрзэ, сосенки ощипывались козами и всяким разным блудливым скотом, просто так, от скуки, обламывались мимо гулявшими рукосуями до такой степени, что оставались у них одна-две лапы, до которых не дотянугься. Парк с упрямо стоявшей коробкой ворот и столбами баскетбольной площадки и просто столбами, вкопанными там и сям, сплошь захлестнутый всходами сорных тополей, выглядел словно бы после бомбежки или нашествия неустрашимой вражеской конницы. Всегда тут, в парке, стояла вонь, потому что в канаву бросали щенят, котят, дохлых поросят, все и всякое, что было лишнее, обременяло дом и жизнь человеческую. Потому в парке всегда, но в особенности зимою, было черно от ворон и галок, ор вороний оглашал окрестности, скоблил слух людей, будто паровозный острый шлак.
Но человеку без природы существовать невозможно, животные возле человека обретающиеся, тоже без природы не могут, и коли ближней природой был парк Вэпэвэрзэ, им и любовались, на нем и в нем отдыхали. Вдоль канавы, вламываясь в сорные заросли, стояли скамейки, отлитые из бетона, потому что деревянные скамейки, как и все деревянное, дети и внуки славных тружеников депо сокрушали, демонстрируя силу и готовность к делам более серьезным. Все заросли над канавой и по канаве были в собачьей, кошачьей, козьей и еще чьей-то шерсти. Из грязной канавы и пены торчали и гудели горлами бутылки разных мастей и форм: пузатые, плоские, длинные, короткие, зеленые, белые, черные; прели в канаве колесные шины, комья бумаги и оберток; горела на солнце и под луной фольга, трепыхалось рванье целлофана; иногда проносило аж до самой реки, в которую резво втекал зловонный поток канавы, какую-нибудь диковину: испустившего резиновый дух крокодила Гену; красный круг из больницы; жалко слипшийся презерватив; остатки древней деревянной кровати и много-много всякого добра.
Как водится в настоящем уважающем себя городе, и в парке Вэпэвэрзэ и вокруг него по праздникам вывешивались лозунги, транспаранты и портреты на специально для этой цели сваренные и изогнутые трубы. Прежде было хорошо и привычно: портреты одни и те же, лозунги одни и те же; потом преобразования начались. Было: «Дело Ленина – Сталина живет и побеждает!» – стало: «Ленинизм живет и побеждает!» Было: «Партия – наш рулевой!» – стало: «Слава советскому народу, народу-победителю!» Результат местной идейной мысли тоже был: «Трудящиеся Советского Союза! Ваше будущее в ваших руках» «И в ногах!» – дописал кто-то из местных остряков. Железнодорожное депо всегда отличала повышенная бдительность, классовое чутье и гражданская принципиальность. Больше ни одной дописки на эстакаде – так важно тут именовалась железная конструкция – не появлялось.
Но когда с эстакады, с самого центра ее, было вынуто сразу пять портретов и сзади них обнажился, явственней проступил лозунг: «Партия – ум, честь и совесть эпохи!» – примолкли даже железнодорожники.
В местной школе с давними, твердо стоящими на передовых позициях кадрами произошло шатание. Приехавшая по распределению из революционного города Ленинграда молоденькая учительница литературы кричала на собрании: «Какой очистительной морали можно ждать от города, когда в центре его, на воротах артиллерийского завода с сорок второго года горят трехметровые буквы: „Наша цель – коммунизм!“?»
Ну, такая учителка долго в поселке Вэпэвэрзэ не продержится, домой ее воротят или еще куда отвезут.
В таком поселке, в таком роскошном месте, как парк Вэпэвэрзэ, само собой, и «нечистые» велись, да все здешнего рода и производства, пили они тут, играли в карты, дрались они тут и резались, иногда насмерть, особенно с городской шпаной, которую не могло не тянуть в фартовое место. Имали они тут девок и однажды чуть было не поймали ту вольнодумную ленинградскую учительницу – убегла, физкультурница.
Среди вэпэвэрзэшников верховодом был Артемка-мыло, со вспененной белой головой, с узким рыльцем и кривыми, ходкими ногами. Людочка сколь ни пыталась усмирить лохмотья на буйной голове Артемки, названного отцом-паровозником в честь героического Артема из кинофильма «Мы из Кронштадта», ничего у нее не получалось. Артемкины кудри, издали напоминающие мыльную пену, изблизя оказались что липкие рожки из вокзальной столовой – сварили их, бросили скользким комком в пустую тарелку, так они, слипшиеся, неразъемно и лежали. Да и не затем приходил Артемка-мыло в дом Гавриловны, чтоб усмирить свою шевелюру. Он, как только Людочкины руки становились занятыми ножницами и расческой, начинал хватать ее за разные места. Людочка сначала дергалась, уклонялась от Артемкиных пальцев с огрызенными ногтями, потом стала бить по хватким рукам. Но клиент не унимался. И тогда Людочка стукнула вэпэвэрзэшного атамана стригущей машинкой, да так неловко, что из Артемкиной патлатой головы, будто из куриных перьев, выступила красная жидкость. Пришлось лить йод из флакона на удалую башку ухажористого человека, он заулюлюкал, словно в штанах припекло, со свистом половил воздух пухлыми губами и с тех пор домогания свои хулиганские прекратил. Более того, атаман-мыло всей вэпэвэрзэшной шпане повелел Людочку не лапать и никому лапать не давать.
Людочка ничего и никого с тех пор в поселке не боялась, ходила от трамвайной остановки до дома Гавриловны через парк Вэпэвэрзэ в любой час, в любое время года, свойской улыбкой отвечая на приветствия, шуточки и свист шпаны да слегка осуждающим, но и всепрощающим потряхиванием головы.
Один раз атаман-мыло зачалил Людочку в центральный городской парк. Там был загороженный крашеной решеткой загон, высокий, с крепкой рамой, с дверью из стального прута. В нише одной стены сделана полумесяцем выемка, вроде входа в пещеру, и в той нише двигались, дрыгались, подскакивали на скамейках, болтали давно не стриженными волосьями как попало одетые парни. Одна особа, отдаленно похожая на женщину, совсем почти раздетая, кричала в фигуристый микрофон, держа его в руке с каким-то срамным вывертом. Людочке сперва казалось, что кричит та несуразная особа что-то на иностранном языке, но, прислушавшись, разобрала: «Приходи. Любофь. А то…»
В загоне-зверинце и люди вели себя по-звериному. Какая-то чернявая и красная от косметики девка, схватившись вплотную с парнем в разрисованной майке, орала средь площадки: «Ой, нахал! Ой, живоглот! Чё делат! Темноты не дождется! Терпеж у тебя есть?!» «Нету у него терпежу! – прохрипел с круга мужик не мужик, парень не парень. – Спали ее, детушко! Принародно лиши невинности!»
Со всех сторон потешался и ржал клокочущий, воющий, пылящий, перегарную вонь изрыгающий загон. Бесилось, неистовствовало стадо, творя из танцев телесный срам и бред. Взмокшие, горячие от разнузданности, от распоясавшейся плоти, издевающиеся надо всем, что было человеческого вокруг них, что было до них, что будет после них, душили в паре себя и партнера, бросались на огорожу, как на амбразуру в военное время, человекоподобные пленные, которым некуда было бежать. Музыка, помогая стаду в бесовстве и дикости, билась в судорогах, трещала, гудела, грохотала барабанами, стонала, выла.
Людочка сперва затравленно озиралась, потом зажалась в уголок загона и искала глазами атамана-мыло – если нападут, чтоб заступился. Но Мыло измылился в этой бурлящей серой пене, да и молоденький милиционер в нарядном картузе, ходивший вокруг танцплощадки со связкой ключей, подействовал на Людочку успокаивающе. Ключами милиционер поигрывал, позванивал так, чтоб наглядно было: сила есть против всяких страстей и бурь. Время от времени эта сила вступала в действие. Милиционер приостанавливался, кивал картузом, и на его кивок туг же из кустов бузины являлось четверо парней с красными повязками дружинников. Милиционер повелительно тыкал пальцем в загон и бросал парням звенящие ключи. Парни врывались в загон, начинали гонять и ловить безластой курицей летающую, бьющуюся в решетки особь, может, девку, может, парня – ввечеру тут никого и ни от чего отличить уже было невозможно. Хватаясь за решетки, за встречно выкинутые солидарные руки, жалкая, заголенная жертва, кровя сорванной кожей, красно намазанным ртом вопила, материлась: «Х-х-ха-ады-ы! Фашисты-ы! Сиксо-о-оты-ы! Педера-асты-ы!..»
«Сейчас они в собачнике покажут тебе и фашистов и педерастов… Се-э-эча-ас…» – торжествуя или сострадая, со злорадной тоской бросало вослед жертве чуть присмиревшее стадо.
Людочка боялась выходить из угла решетчатого загона, все не теряла надежды, что атаман-мыло выскользнет из тьмы и она за ним и за его шайкой, хоть в отдалении, дотащится до дома. Но какой-то плюгавый парень в телесно налипших брючках, может, и в колготках, углядел ее и выхватил из угла. Малый поди еще и школу не закончил, но толк в сексе знал. Он жадно притиснул девушку к воробьиной груди, начал тыкать в лад с музыкой чем-то тверденьким. Людочка – не гимназистка, не мулечка-крохотулечка из накрахмаленной постельки, она все же деревенская по происхождению, видела жизнь животных, да и про людей кое-что знала. Она сильно толкнула хлыща-танцора, но он тренированный, видать, не отпускался, зуб кривой скалил. Один почему-то зуб у него и виделся. «Ну, чё ты? Чё ты? Давай дружить, кроха!»
Людочка все-таки вырвалась из объятий кавалера и наддала ходу из загона. Дома, едва отдышавшись и зажав лицо руками, она все повторяла:
– Ужас! Ужас!..
– Во-от, будешь знать, как шляться где попало! – запела Гавриловна, когда Людочка по давно укоренившейся уже привычке рассказала ей про все свои молодые развлечения.
Убирая связанную Людочкой кофту, юбку в складочку, Гавриловна назидала, говоря дитяте, что ежели постоялка сдаст на мастера, определится с профессией, она безо всяких танцев найдет ей подходящего рабочего парня – не одна же шпана живет на свете, или путного вдовца – есть у нее один на примете, пусть и старше ее, пусть и детный, зато человек надежный, а года – не кирпичи, чтоб их рядом складывать да стену городить. У солидного мужчины года-то к рассуждению, опыту и разумению, женская же молодость и ладность – к жизнеутешению и радости мужицкой. Раньше завсегда мужик старше невесты был, так и хозяином считался, содержал дом и худобу в полном порядке, жену доглядывал, заботником ей и детям был. Она, ежели мужчина самостоятельный сгодится, и поселит их у себя – на кого ей, бобылке, дом спокидать? А они, глядишь, на старости лет ее доглядят. Ноги-то, вон они, совсем ходить перестают.
– А танцы эти, золотко мое, только изгальство над душой, телу искушение; пошоркаются мушшына об женшыну, женшына об мушшыну, разгорячатся и об каком устройстве жизни может тут идти мысль? Я этих танцев отродясь не знала, вот и сраму лишнего не нахваталась, все мои танцы – в парикмахерской вокруг кресла с клиентом были…
Людочка, как всегда, была согласна с Гавриловной целиком и полностью, с человеком умным, опыт жизни имеющим, считала, что ей очень повезло, – иметь такого наставника и старшего друга не всем доводится, не всем выпадает такая удача. В общежитии-то, сказывают, вон чего делается – содом, разврат и условия плохие: воды часто не бывает, на газовую плиту и на стиральную машину очереди; захожие парни пробки вывертывают, свет вырубают, в потемках на девчонок охотничают…
Людочка варила, мыла, скребла, белила, красила, стирала, гладила и не в тягость ей было содержать в полной чистоте дом, а в удовольствие, – зато, если замуж, Бог даст, выйдет, все она умеет, во всем самостоятельной хозяйкой может быть, и муж ее за это любить и ценить станет.
Недосыпала, правда, Людочка, голову иногда кружило, и кровь носом шла, по она ваткой нос заткнет, полежит на спине – и все в порядке, не цаца какая, чтоб по больницам шляться, да и носик у нее маленький, аккуратненький, из него и крови-то вытекает всего ничего.
Той порой вернулся в железнодорожный поселок из мест совсем не отдаленных, с того же леспромхоза, где работал отчим Людочки, всем в местной округе знакомый человек по прозванию Стрекач. Более о нем сообщить нечего, Стрекач и Стрекач. Ликом он и в самом деле смахивал на черного узкоглазого жука, летающего по древесной рухляди и что-то там и кого-то там длинными и хрусткими усами терзающего. Все отличие от всамделишного стрекача в вэпэвэрзэшном поселке урожденного Стрекача заключалось в том, что вместо стригущих щупалец-усов у этого под носом была какая-то грязная нашлепка, при улыбке, точнее при оскале, обнажающая порченые зубы, словно бы из цементных крошек изготовленные.
Порочный, с раннего детства задроченный, он в раннем же детстве занялся разбоем: в школе отбирал у малышей серебрушки, пряники, конфетки, разный шанцевый инструмент вроде резинок, шариковых ручек, значков, особенно настойчиво добывал жвачку, любую, но в блескучей обертке ценил больше всего. В седьмом классе, до которого его дотащили сердобольные учителя железнодорожной школы. Стрекач уже таскался с ножом, и отбирать ему ни у кого ничего не надо было – малое население поселка приносило ему, как хану, дань, все, что он велел и хотел. В седьмом же классе Стрекач совершил и первое преступление: в драке на трамвайной остановке подколол кого-то из городской шпаны и был поставлен на учет в милиции как трудновоспитуемый подросток. В том же году он был судим за попытку изнасилования почтальонки и получил первый срок – три года с отсрочкой приговора. Но отважный боец плевать хотел на ту отсрочку и после суда продолжал жить, как душа просила. Стрекач приспособился безнаказанно пиратничать на пригородных дачах. Если владельцы дач не оставляли выпивку, закуску и запирали двери на замок, он ломом крушил окна, веранду, бил посуду, растаптывал скарб, рвал постели, мочился в банки с крупой и мукой, если была охота – оправлялся средь избы, рисовал череп и скрещенные кости на печке, вывешивал на двери унесенный из города плакат «Бойся пожара!» и прятался неподалеку, дожидаясь хозяев, которые быстренько выставляли выпивку, консервы, даже истоплю сухих дров, как в прежние годы в охотничьей избушке, излаживали и записочку ласковую: «Миленький гость! Пей, ешь, отдыхай – только, ради Бога, ничего не поджигай».
В благословенных, добычливых местах Стрекач прожировал почти всю зиму, но в конце концов его все же взяли – и три условных года обратились на сей раз в три года тюремных.
С тех пор и обретался герой поселка Вэпэвэрзэ в исправительно-трудовых лагерях, время от времени прибывая в родной поселок, будто в заслуженный отпуск.
Здешняя шпана гужом тогда ходила за Стрекачом, набиралась ума-разума, почтительно клоня голову перед паханом и вором в законе, который, несмотря на свой авторитет, по-мелкому ощипывал свою команду, то в картишки, то в петельку, то в наперсток с нею играя.
Тревожно жилось тогда и без того всегда в тревоге пребывающему населению поселка Вэпэвэрзэ.
В тот летний вечер Стрекач, свободный от дел, сидел в парке на бетонной скамейке, вольно раскинув руки по бетонной же спине-плахе. Рукава красной, со ржавчиной рубахи на нем были до локтей закатаны, на руках, загорелых до запястий, изборожденных наколками, поигрывали браслеты, кольца, печатки, модерновые электронные часы светились многими цифрами на обоих запястьях; в треугольнике вольно расстегнутого ворота рубахи на темном раскрылье орла поигрывал крестик, прицепленный к мелкозернистой цепочке, излаженной под золото; нежно-васильковый пиджак со сверкающими пуговицами, с бордовыми клиньями в талии – одеяние жокея, швейцара или таможенника не нашей страны, – где-то недавно «занятый», то и дело сваливался с плеч. Парни бросались за скамью, извлекали «фрак» из бурьяна и, ощипав с него комочки глины, репей, почтительно набрасывали на плечи дорогого гостя. Они, эти парни, во главе с атаманом-мыло ведали, что под цепочкой, ниже вольнокрылого орла, терзающего жертву с женскими грудями, есть могучее, внушающее трепет, изречение: «Верю в Иисуса Христа, Ленина и в опера Наливайко».
Стрекач лениво протягивал руку к стоящей на скамье бутылке с дорогим коньяком, отпивал глоток-другой и передавал ее услужливым корешкам.
– Ба-бу-бы-ы-ы-ы! Бабу хочу! – тоскливо баловался словами Стрекач и время от времени скорготал зубами так, будто не порченые зубы у него из-под усов торчали, а был полон рот камешника, и, сжигаемый неуемной страстью, он крошил каменья – «аж дым из рота!»
Парни таращились на такого редкостного человека и успокаивали его:
– Будет тебе баба, будет! Не психуй. Вот массы с танцев повалят, мы тебе цыпушек наимам. Сколько захочешь… Только вино все не выпивай…
– Ш-шыто вино-о? Ш-шыто гроши? Ш-шыто жизнь? – Стрекач отпил из горла, плюнул под ноги, зажмурившись, покатал голову по ребру плахи. Худо было человеку, совсем худо. Изнемогал он, и понимая, что такой кураж заслужен, выстрадан всей жизнью и невыносимыми лишениями в местах с жестокими правилами, с ограничением всяких свобод, парни стыдливо прятали глаза, вздыхали и мысленно торопили время.
– А-а, вот и хорошим девочкам идет, он чего-то нам несет, – встряхнулся Стрекач.
– Это Людка. Ее трогать не надо, – потупился Артемка-мыло.
– А шту, он балной или селка?
– Больной, больной…
– А нам су равна, а нам су равна… хоть балной, хоть какой, нам хоть ишачку… – Стрекач дернулся со скамьи, поймал за поясок плаща Людочку. – Куда спэшишь, дарагая? Подожди, нэ спэши, познакомиться разреши…
Стрекач собирал в горсть плащик, комкал вместе с платьем, подтягивал к себе девушку, пытался усадить на колени. Людочка дергалась все сильнее, все настойчивее.
– Харр-раш-шо-о-о, что сопротивляешься, дарагая! Это дядя любит… От этого дядя звереет. Не вертись! Сядь, фря!
Людочка не садилась.
– Какая я вам фря? Я Люда. Да отпустите вы меня!
– Это правда Люда. Здешняя. Мы ее знаем.
– Ах, Люда, Люда, Людочка, с каемкой сине блю-удечко, – будто не слыша корешей, пропел Стрекач и в хищной усмешке обнажил под усами серые зубы. – Ты понимаешь, дя-адя хочет? Дя-адя! Хочет! И чему тебя в школе учили?
– Ничего я… ничего…
– Ты скажи! – хохотнул Стрекач. – Она брезговат!.. Ты почему грубишь? Кто тебя, паскуда, спрашиват? Кто? – Стрекач кинул Людочку через скамейку и сам туда перекинулся, рыча, ловил в бурьяне на четвереньках уползающую девчонку. – Пах-хади! Пах-хади! Нэ спэши, дарагая!.. Н-нэ спэши!.. – Стрекач поймал Людочку за плащ, подтянул ее к себе, макнул лицом в землю. – Н-не кудахтай, курица! – С треском рванул на ней платье.
Людочка все время пыталась крикнугь, но изо рта ее вырывалось только: «Усу… усу… усу…». И вдруг прорвалось, она придавленно запищала, но ей казалось – взвизгнула на весь белый свет.
– Во, любовь! – качнул Артемка-мыло кудлатой головой за скамью. – С песнопением…
Кореша его, их было трое, ознобленно подхихикнули:
– Мы поглядим?
– Глядите. Мне что? – пожал плечами Артемка и с трудом переборол себя, чтоб тоже не поглядеть.
– Да не вертись ты, паскуда! – раздалось из бурьяна. – Ну, куда ты? Куда? Там же ж горячая вода… Ты уймешься? – Стрекач бил куда-то кулаком, рассек руку о стекла, которыми сплошь был забит бурьян.
Людочка все пыталась кричать. Из удушливой тьмы, из прошлогоднего бурьяна, смешавшегося с нынешним, в ее разверстый рот упала, или ей помстилось, что упала, грязная шерсть, захлестнуло дыхание, тошнота, давившая грудь, вдруг разрешилась судорогой. Горло, схваченное спазмом, дернулось.
iknigi.net
| / Полные произведения / Астафьев В.П. / Людочка Людочка. Виктор Астафьев. Добавил: AlSokolik / Полные произведения / Астафьев В.П. / Людочка | Смотрите также по произведению «Людочка»: |
www.litra.ru
Читать Людочка — Астафьев Виктор Петрович — Страница 1
Виктор Астафьев
Людочка
Ты камнем упала.
Я умер под ним.
Вл. Соколов
Мимоходом рассказанная, мимоходом услышанная история, лет уже пятнадцать назад.
Я никогда не видел ее, ту девушку. И уже не увижу. Я даже имени ее не знаю, но почему-то втемяшилось в голову — звали ее Людочкой. «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный…» И зачем я помню это? За пятнадцать лет произошло столько событий, столько родилось и столько умерло своей смертью людей, столько погибло от злодейских рук, спилось, отравилось, сгорело, заблудилось, утонуло…
Зачем же история эта, тихо и отдельно ото всего, живет во мне и жжет мое сердце? Может, все дело в ее удручающей обыденности, в ее обезоруживающей простоте?
Людочка родилась в небольшой угасающей деревеньке под названием Вычуган. Мать ее была колхозницей, отец — колхозником. Отец от ранней угнетающей работы и давнего, закоренелого пьянства был хилогруд, тщедушен, суетлив и туповат. Мать боялась, чтоб дитя ее не родилось дураком, постаралась зачать его в редкий от мужних пьянок перерыв, но все же девочка была ушиблена нездоровой плотью отца и родилась слабенькой, болезной и плаксивой.
Она росла, как вялая, придорожная трава, мало играла, редко пела и улыбалась, в школе не выходила из троечниц, но была молчаливо-старательная и до сплошных двоек не опускалась.
Отец Людочки исчез из жизни давно и незаметно. Мать и дочь без него жили свободнее, лучше и бодрее. У матери бывали мужики, иногда пили, пели за столом, оставались ночевать, и один тракторист из соседнего леспромхоза, вспахав огород, крепко отобедав, задержался на всю весну, врос в хозяйство, начал его отлаживать, укреплять и умножать. На работу он ездил за семь верст на мотоцикле, сначала возил с собой ружье и часто выбрасывал из рюкзака на пол скомканных, роняющих перо птиц, иногда за желтые лапы вынимал зайца и, распялив его на гвоздях, ловко обдирал. Долго потом висела над печкой вывернугая наружу шкурка в белой оторочке и в красных, звездно рассыпавшихся на ней пятнах, так долго, что начинала ломаться, и тогда со шкурок состригали шерсть, пряли вместе с льняной ниткой, вязали мохнатые шалюшки.
Постоялец никак не относился к Людочке, ни хорошо, ни плохо, не ругал ее, не обижал, куском не корил, но она все равно побаивалась его. Жил он, жила она в одном доме — и только. Когда Людочка домаяла десять классов в школе и сделалась девушкой, мать сказала, чтоб она ехала в город — устраиваться, так как в деревне ей делать нечего, они с самим — мать упорно не называла постояльца хозяином и отцом — налаживаются переезжать в леспромхоз. На первых порах мать пообещала помогать Людочке деньгами, картошкой и чем Бог пошлет, — на старости лет, глядишь, и она им поможет.
Людочка приехала в город на электричке и первую ночь провела на вокзале. Утром она зашла в привокзальную парикмахерскую и, просидев долго в очереди, еще дольше приводила себя в городской вид: сделала завивку, маникюр. Она хотела еще и волосы покрасить, но старая парикмахерша, сама крашенная под медный самовар, отсоветовала: мол, волосенки у тебя «мя-а-ах-канькия, пушистенькия, головенка, будто одуванчик, — от химии же волосья ломаться, сыпаться станут». Людочка с облегчением согласилась — ей не столько уж и краситься хотелось, как хотелось побыть в парикмахерской, в этом теплом, одеколонными ароматами исходящем помещении.
Тихая, вроде бы по-деревенски скованная, но по-крестьянски сноровистая, она предложила подмести волосья на полу, кому-то мыло развела, кому-то салфетку подала и к вечеру вызнала все здешние порядки, подкараулила у выхода в парикмахерскую тетеньку под названием Гавриловна, которая отсоветовала ей краситься, и попросилась к ней в ученицы.
Старая женщина внимательно посмотрела на Людочку, потом изучила ее необременительные документы, порасспрашивала маленько, потом пошла с нею в горкоммунхоз, где и оформила Людочку на работу учеником парикмахера.
Гавриловна и жить ученицу взяла к себе, поставив нехитрые условия: помогать по дому, дольше одиннадцати не гулять, парней в дом не водить, вино не пить, табак не курить, слушаться во всем хозяйку и почитать ее как мать родную. Вместо платы за квартиру пусть с леспромхоза привезут машину дров.
— Покуль ты ученицей будешь — живи, но как мастером станешь, в общежитку ступай. Бог даст, и жизнь устроишь. — И, тяжело помолчав, Гавриловна добавила: — Если обрюхатеешь, с места сгоню. Я детей не имела, пискунов не люблю, кроме того, как и все старые мастера, ногами маюсь. В распогодицу ночами вою.
Надо заметить, что Гавриловна сделала исключение из правил. С некоторых пор она неохотно пускала квартирантов вообще, девицам же и вовсе отказывала.
Жили у нее, давно еще, при хрущевщине, две студентки из финансового техникума. В брючках, крашеные, курящие. Насчет курева и всего прочего Гавриловна напрямки, без обиняков строгое указание дала. Девицы покривили губы, но смирились с требованиями быта: курили на улице, домой приходили вовремя, музыку свою громко не играли, однако пол не мели и не мыли, посуду за собой не убирали, в уборной не чистили. Это бы ничего. Но они постоянно воспитывали Гавриловну, на примеры выдающихся людей ссылались, говорили, что она неправильно живет.
И это бы все ничего. Но девчонки не очень различали свое и чужое, то пирожки с тарелки подъедят, то сахар из сахарницы вычерпают, то мыло измылят, квартплату, пока десять раз не напомнишь, платить не торопятся. И это можно было бы стерпеть. Но стали они в огороде хозяйничать, не в смысле полоть и поливать, — стали срывать чего поспело, без спросу пользоваться дарами природы. Однажды съели с солью три первых огурца с крутой навозной гряды. Огурчики те, первые, Гавриловна, как всегда, пасла, холила, опустившись на колени перед грядой, навоз на которую зимой натаскала в рюкзаке с конного двора, поставив за него чекенчик давнему разбойнику, хромоногому Слюсаренко, разговаривала с ними, с огурчиками-то: «Ну, растите, растите, набирайтесь духу, детушки! Потом мы вас в окро-о-ошечку-у, в окро-ошечку-у-у» — а сама им водички, тепленькой, под солнцем в бочке нагретой.
— Вы зачем огурцы съели? — приступила к девкам Гавриловна.
— А что тут такого? Съели и съели. Жалко, что ли? Мы вам на базаре во-о-о какой купим!
— Не надо мне во-о-о какой! Это вам надо во-о-о какой!.. Для утехи. А я берегла огурчики…
— Для себя? Эгоистка вы!
— Хто-хто?
— Эгоистка!
— Ну, а вы б…! — оскорбленная незнакомым словом, сделала последнее заключение Гавриловна и с квартиры девиц помела.
С тех пор она пускала в дом на житье только парней, чаще всего студентов, и быстро приводила их в Божий вид, обучала управляться по хозяйству, мыть полы, варить, стирать. Двоих наиболее толковых парней из политехнического института даже стряпать и с русской печью управляться научила. Гавриловна Людочку пустила к себе оттого, что угадала в ней деревенскую родню, не испорченную еще городом, да и тяготиться стала одиночеством, свалится — воды подать некому, а что строгое упреждение дала, не отходя от кассы, так как же иначе? Их, нонешнюю молодежь, только распусти, дай им слабинку, сразу охомутают и поедут на тебе, куда им захочется.
Людочка была послушной девушкой, но учение у нее шло туговато, цирюльное дело, казавшееся таким простым, давалось ей с трудом, и, когда минул назначенный срок обучения, она не смогла сдать на мастера. В парикмахерской она прирабатывала уборщицей и осталась в штате, продолжала практику — стригла машинкой наголо допризывников, карнала электроножницами школьников, оставляя на оголившейся башке хвостик надо лбом. Фасонные же стрижки училась делать «на дому», подстригала под раскольников страшенных модников из поселка Вэпэвэрзэ, где стоял дом Гавриловны. Сооружала прически на головах вертлявых дискотечных девочек, как у заграничных хит-звезд, не беря за это никакой платы.
online-knigi.com
Людочка — ТОП КНИГ
Автор: Виктор Астафьев
Год издания книги: 1989
Рассказ Астафьева «Людочка» впервые был опубликован в 1989 году в одном из московских периодических изданий. Идея произведения возникла у автора после того, как он услышал историю одной женщины, которая надолго врезалась в память писателю. Работа «Людочка» Астафьева быстро стала популярной среди читателей и отчасти и благодаря ей писатель по сей день занимает высокое место среди лучших российских писателей.
Рассказа «Людочка» краткое содержание
Около пятнадцати лет назад автор услышал историю, которая поразила его до глубины души. Он точно не помнил, как зовут женщину, с которой переключились все эти события, поэтому решать назвать главную героиню простым именем Людочка. Родилась она в маленькой деревне под названием Вычуган в семье колхозников. Её отец, не выдержав тяжёлой работы, очень быстро пристрастился к алкоголю и изрядно поглупел, а через несколько лет после рождения дочери решил уйти из семьи. Без него им с матерью зажилось намного легче и свободнее.Если читать рассказ «Людочка» Астафьева кратко, то узнаем, что через какое-то время некий тракторист, приехавший из леспромхоза, располагавшегося неподалеку от деревни, остался помочь по хозяйству. Он задержался на всю весну, да так после этого и остался жить с матерью Людочки. Пришло время, и Людочка закончила школу. Тогда мать сказала ей что для того, чтобы не угробить свою жизнь, девочка должна переехать в город. Женщина обещала помогать Людочке в первое время – до того, как девушка может найти себе нормальную работу.
Приехав в город, Людочка не знала, куда пойти, и поэтому вынуждена была ночевать на вокзале. Как только наступило утро, она отправилась в центр для того, чтобы зайти в парикмахерскую и сделать себе прическу. Однако парикмахерша, которая работала там уже несколько лет, отговорила девочку делать завивку, поскольку ее волосы и так выглядели достаточно слабыми. Несмотря на это, Людочка осталась в цирюльне и на протяжении всего дня помогала старой женщине, заметая помещение и принося все необходимые приборы. Вечером же Людочка обратилась к работнице и попросила сделать ее своей ученицей.
Парикмахершу звали Гавриловна, и Людочка чем-то пришлась ей по душе. Женщина попросила документы девушки и уже на следующий день оформила ее как свою ученицу. Поскольку жить главной героине было негде, старушка решила оставить ее у себя. Однако на долгое проживание женщина не была настроена – она сразу же предупредила свою ученицу, что как только она получит работу, то должна будет въехать в ближайшее общежитие.
На протяжении всего обучения Людочка внимательно слушала хозяйку парикмахерской, но делать прически у нее так и не получалось и по прошествии нескольких месяцев она не смогла сдать окончательный экзамен. Однако Людочка все же осталась в цирюльне в качестве уборщицы. Иногда она, правда, брала в руки машинку и стригла призывников и школьников. Кроме того, девушка постоянно тренировалась бесплатно делать модные и стильные причёски тем, кто собирался на местные дискотеки. За то, что девушка помогала Гавриловне по дому, делая все хозяйственные дела, женщина решила оформить ей прописку и переписать свой дом на ее имя.
Единственное, что доставляло большое неудобство для девушки, это дорога домой. Первую часть пути Людочка проезжала на местном трамвае. Однако потом она вынуждена была идти в дом через старый разрушенный парк Вэпэрзэ. Он был обустроен ещё в тридцатые годы, однако уже через двадцать лет его состояние полностью испортилось. Дело в том, что кому-то пришло в голову пустить через весь парк огромную трубу. Теперь она лежала не закопанной посреди парка, постоянно шипела источала пар. Спустя некоторое время труба изрядно подпортилась и из неё стала вытекать вода в виде горячие реки с большими ядовитыми кольцами мазута и большим количеством мусора. Однако, чтобы не лишать людей и данного кусочка природы, власти решили не уничтожать парк полностью, и даже соорудили там бетонные лавочки.
Именно на них в тёплое время года собиралась местная шпана. Там молодые люди играли в карты, употребляли алкоголь и развлекались с друг с другом. Самым главным среди них был юноша по имени Артём – молодой человек со светлыми кудрявыми волосами. Людочка знала его потому, что он часто захаживал к ней в парикмахерскую на стрижку. Однако не это было его главной целью – как-то раз в цирюльне произошла такая ситуация: молодой человек нагло полез к девушке, в результате чего она сильно ударила его машинкой для бритья. Из головы Артёма пошла кровь, и после этого он не только никогда не лез к Людочке, но и запретил всем своим друзьям издеваться над девушкой.
Как-то раз из тюрьмы вышел на свободу молодой человек, которого все местные называли Стрекач. С самого детства он занимался разбоем, отбирая у малышей сладости. Уже в средней школе стрекач стал нападать на людей, угрожая им ножом и забирая деньги. Как-то раз он изнасиловал почтальоншу, из-за чего впервые отправился за решетку на три года, о чем можем прочитать в рассказе Астафьева «Людочка». Анализ всех его предыдущих действий показал, что молодой человек уже никогда не сможет вести порядочный образ жизни. Поэтому, вернувшись из заключения, Стрекач всё также продолжал шантажировать местных людей. И вот, снова вернувшись из тюрьмы, Стрекач сидел в парке и кричал во весь голос о том, чтобы ему как можно быстрее привели какую-нибудь женщину. Тогда все молодые люди говорили, что сейчас должна закончится дискотека, и, когда девушки будут возвращаться домой, злоумышленник сможет выбрать себе жертву. В этот момент мимо скамейки проходила Людочка. Артём попытался остановить Стрекача, однако тот не стал его слушать. Он словил девушку и изнасиловал ее, а, чтобы не быть единственным виноватым, заставил всех остальных молодых людей тоже принять в этом участие. Как только девушка вырвалась, она мигом побежала домой, однако даже не смогла подняться наверх. Очнулась она в доме у Гавриловны, куда старая женщина сама затащила Людочку. Вместо того, чтобы пожалеть девушку, старушка предложила ей выпить, чтобы залечить душевные раны. Людочка ужасно себя чувствовала и не могла находиться больше в этом городе. Она приняла решение возвращаться обратно в деревню к своей маме.
Как только девушка приехала, она увидела, что ее мать беременна. Женщина сразу поняла, что именно произошло с его дочерью, однако и там ждало героиню рассказа Астафьева – Людочку, равнодушие от близких людей. Матери было сильно тяжело – вынашивать ребенка в таком возрасте достаточно сложно, да и дела по дому отнимают немало сил, поэтому ей было некогда жалеть дочь. Через несколько дней девушка решила, что пришла пора вернуться обратно в город. Мать помогла собрать вещи, и вместе с утренней электричкой главная героиня покинула свой дом.
Уже в городе Гавриловна рассказала Людочке о том, что Стрекач приказал девушке молчать, о том, что произошло тем вечером в парке. В противном случае он сказал, что убьет Людочку, а дом парикмахерши сожжет. Для того, чтобы обезопасить старую женщину, Людочка решает переехать в общежитие. Далее в произведении Астафьева «Людочка» краткое содержание рассказывает, что в тот момент Людочке вдруг вспомнился случай, который произошел с ней, пока она находилась в больнице несколько лет назад. Там она увидела молодого парня, который из-за местной медсестры находился при смерти. Теперь из-за халатности врачей он вынужден был медленно умирать на носилках в узком коридоре больницы. Как только Людочка заметила юношу, она тут же подошла к нему и положила свою руку ему на лицо. Просидев так несколько часов, Людочка решила отправиться к себе в палату. И тогда она увидела, что по щеке парня текут слезы. Он понимал, что все его предали и теперь ему придется умирать здесь в холодном коридоре в полном одиночестве. Девушка стояла возле Гавриловны и осознавала, насколько окружающие могут быть равнодушными и жестокими к другим людям.
Гавриловна решила оставить девушку у себя и научила ее, как возвращаться с работы домой, полностью избегая территории парка. Однако Людочку уже ничего не пугало, и она спокойно продолжала возвращаться темными вечерами домой через парк. Тем более она даже желала встретиться со Стрекачом. Ежедневно девушка носила с собой в сумке бритву, надеясь при встрече отрезать достоинство своему насильнику. Как-то раз ее заметила местная шпана, однако Стрекача с ними не было. Молодые люди стали угрожать девушке, желая изнасиловать ее. Людочка же спокойно ответила им, что должна переодеться после работы и, если парни немного подождут, то через несколько часов она снова вернется к ним в парк. Шпана поверила ей, пригрозив, что, если это была шутка, она еще об этом пожалеет. Вернувшись домой девушка переоделась, взяла с собой веревку и вышла на улицу. Людочка зашла в парк и нашла там огромный тополь. Она накинула на сук веревочку, сформировала петлю надела ее себе на шею. Мысленно простившись со своей матерью, отчимом и попросив прощения у Бога, она оттолкнулась ногами. Уже через несколько минут, как у главной героини пьесы Островского «Гроза», ее сердце перестало биться.
Далее в произведении Астафьева «Людочка» читать можем о том, что шпана, которая ждала Людочку, начала подозревать, что девушка их обманула. Они отправили одного из парней на разведку, и через несколько минут от прибежал к ним, сказав разбегаться в разные стороны. Немного позже он рассказал, что видел, как Людочка умирала в петле. Парни решают скрыться на время и хотят сообщить Стрекачу о случившемся.
После похорон девушки ее мать долго не могла прийти в себя. Отчим также не находил себе места. Как-то раз он решил отправиться в парк и застал там Стрекача. Недолго думая, он подошел к нему и швырнул негодяя в канаву. Увидев, что мужчина настроен достаточно решительно, остальная шпана в ужасе разбежалась. Сильные ожоги, которые получил Стрекач, свалившись в канаву, были совершенно несовместимы с жизнью. После этого отчим направился к тому дереву, на котором повесилась Людочка. Подойдя к суку, на котором еще висел кусок веревки, он немного дернул за него и тот обвалился. Мужчина подумал, что жаль, что сухой сук не сломался тогда, когда это было так необходимо. Тем временем УВД, которое задержало Артёма, за неимением улик вынуждено было отпустить его на свободу. Тот решил сразу же изменить свою жизнь – поступил в техникум, после которого нашел работу, женился и завел ребенка. Позже начальник УДВ, который вскоре должен был выйти на пенсию, составляя сводку по кварталам, не захотел портить статистику и не вставил дела по Людочке и Стрекачу, оформив их смерть как обычное самоубийство.
Рассказ «Людочка» на сайте Топ книг
Рассказ Астафьева «Людочка» читать настолько популярно, что это позволило ему занять высокое место среди лучших книг русской классики. Но интерес к нему носит сезонный характер, что объясняется наличием произведения в школьной программе. Поэтому в дальнейшем рассказ «Людочка» Астафьева будет появляться среди лучших книг лишь периодически.
Рассказ Астафьева «Людочка» читать онлайн на сайте Топ книг вы можете здесь.
top-knig.ru
Краткое содержание произведения Людочка Астафьев
Лет пятнадцать назад автор услышал эту историю, и сам не знает почему, она живёт в нем и жжёт сердце. «Может, все дело в её удручающей обыденности, в её обезоруживающей простоте?» Кажется автору, что героиню звали Людочкой. Родилась она в небольшой вымирающей деревеньке Вычуган. Родители — колхозники. Отец от угнетающей работы спился, был суетлив и туповат. Мать боялась за будущего ребёнка, поэтому постаралась зачать в редкий от мужниных пьянок перерыв. Но девочка, «ушибленная нездоровой плотью отца, родилась слабенькой, болезненной и плаксивой». Росла вялой, как придорожная трава, редко смеялась и пела, в школе не выходила из троечниц, хотя была молчаливо-старательной. Отец из жизни семьи исчез давно и незаметно. Мать и дочь без него жили свободнее, лучше, бодрее. В их доме время от времени появлялись мужики, «один тракторист из соседнего леспромхоза, вспахав огород, крепко отобедав, задержался на всю весну, врос в хозяйство, начал его отлаживать, укреплять и умножать. Ездил на работу на мотоцикле за семь вёрст, брал с собой ружье и часто привозил то битую птицу, то зайца. «Постоялец никак не относился к Людочке: ни хорошо, ни плохо». Он, казалось, не замечал её. А она его боялась.
Когда Людочка закончила школу, мать отправила её в город — налаживать свою жизнь, сама же собралась переезжать в леспромхоз. «На первых порах мать пообещала помогать Людочке деньгами, картошкой и чем Бог пошлёт — на старости лет, глядишь, и она им поможет».
Людочка приехала в город на электричке и первую ночь провела на вокзале. Утром пришла в привокзальную парикмахерскую сделать завивку, маникюр, хотела ещё покрасить волосы, но старая парикмахерша отсоветовала: у девушки и без того слабенькие волосы. Тихая, но по-деревенски сноровистая, Людочка предложила подмести парикмахерскую, кому-то развела мыло, кому-то салфетку подала и к вечеру вызнала все здешние порядки, подкараулила пожилую парикмахершу, отсоветовавшую ей краситься, и попросилась к ней в ученицы.
Гавриловна внимательно осмотрела Людочку и её документы, пошла с ней в горкоммунхоз, где оформила девушку на работу учеником парикмахера, и взяла к себе жить, поставив нехитрые условия: помогать по дому, дольше одиннадцати не гулять, парней в дом не водить, вино не пить, табак не курить, слушаться во всем хозяйку и почитать её как родную мать. Вместо платы за квартиру пусть с леспромхоза привезут машину дров. «Покуль ты ученицей будешь — живи, но как мастером станешь, в общежитку ступай, Бог даст, и жизнь устроишь… Если обрюхатеешь, с места сгоню. Я детей не имела, пискунов не люблю…» Она предупредила жилицу, что в распогодицу мается ногами и «воет» по ночам. Вообще, для Людочки Гавриловна сделала исключение: с некоторых пор она не брала квартирантов, а девиц тем более. Когда-то, ещё в хрущевские времена, жили у неё две студентки финансового техникума: крашеные, в брюках… пол не мели, посуду не мыли, не различали своё и чужое — ели хозяйские пирожки, сахар, что вырастало на огороде. На замечание Гавриловны девицы обозвали её «эгоисткой», а она, не поняв неизвестного слова, обругала их по матушке и выгнала. И с той поры пускала в дом только парней, быстро приучала их к хозяйству. Двоих, особо толковых, научила даже готовить и управляться с русской печью.
Людочку Гавриловна пустила оттого, что угадала в ней деревенскую родню, не испорченную ещё городом, да и стала тяготиться одиночеством на старости лет. «Свалишься — воды подать некому».
Людочка была послушной девушкой, но учение шло у неё туговато, цирюльное дело, казавшееся таким простым, давалось с трудом, и, когда минул назначенный срок обучения, она не смогла сдать на мастера. В парикмахерской Людочка прирабатывала ещё и уборщицей и осталась в штате, продолжая практику, — стригла под машинку призывников, корнала школьников, фасонные же стрижки училась делать «на дому», подстригая под раскольников страшенных модников из посёлка Вэпэвэрзэ, где стоял дом Гавриловны. Сооружала причёски на головах вертлявых дискотечных девочек, как у заграничных хит-звёзд, не беря за это никакой платы.
Гавриловна сбыла на Людочку все домашние дела, весь хозяйственный обиход. Ноги у старой женщины болели все сильнее, и у Людочки щипало глаза, когда она втирала мазь в искорёженные ноги хозяйки, дорабатывающей последний год до пенсии. Запах от мази был такой лютый, крики Гавриловны такие душераздирающие, что тараканы разбежались по соседям, мухи померли все до единой. Гавриловна жаловалась на свою работу, сделавшую её инвалидом, а потом утешала Людочку, что не останется та без куска хлеба, выучившись на мастера.
За помощь по дому и уход в старости Гавриловна обещала Людочке сделать постоянную прописку, записать на неё дом, коли девушка и дальше будет так же скромно себя вести, обихаживать избу, двор, гнуть спину в огороде и доглядит её, старуху, когда она совсем обезножеет.
С работы Людочка ездила на трамвае, а потом шла через погибающий парк Вэпэвэрзэ, по-человечески — парк вагоно-паровозного депо, посаженный в 30-е годы и погубленный в 50-е. Кому-то вздумалось проложить через парк трубу. Выкопали канаву, провели трубу, но закопать забыли. Чёрная с изгибами труба лежала в распаренной глине, шипела, парила, бурлила горячей бурдой. Со временем труба засорилась, и горячая речка текла поверху, кружа радужно ядовитые кольца мазута и разный мусор. Деревья высохли, листва облетела. Лишь тополя, корявые, с лопнувшей корой, с рогатыми сучьями на вершине, опёрлись лапами корней о земную твердь, росли, сорили пух и осенями роняли вокруг осыпанные древесной чесоткой листья.
Через канаву переброшен мосток с перилами, которые ежегодно ломали и по весне обновляли заново. Когда паровозы заменили тепловозами, труба совершенно засорилась, а по канаве все равно текло горячее месиво из грязи и мазута. Берега поросли всяким дурнолесьем, кое-где стояли чахлые берёзы, рябины и липы. Пробивались и ёлки, но дальше младенческого возраста дело у них не шло — их срубали к Новому году догадливые жители посёлка, а сосенки общипывали козы и всякий блудливый скот. Парк выглядел словно «после бомбёжки или нашествия неустрашимой вражеской конницы». Кругом стояла постоянная вонь, в канаву бросали щенят, котят, дохлых поросят и все, что обременяло жителей посёлка.
Но люди не могут существовать без природы, поэтому в парке стояли железобетонные скамейки — деревянные моментально ломали. В парке бегали ребятишки, водилась шпана, которая развлекалась игрой в карты, пьянкой, драками, «иногда насмерть». «Имали они тут и девок…» Верховодил шпаной Артемка-мыло, с вспененной белой головой. Людочка сколько ни пыталась усмирить лохмотья на буйной голове Артемки, ничего у неё не получалось. Его «кудри, издали напоминавшие мыльную пену, изблизя оказались что липкие рожки из вокзальной столовой — сварили их, бросили комком в пустую тарелку, так они, слипшиеся, неподъёмно и лежали. Да и не ради причёски приходил парень к Людочке. Как только её руки становились занятыми ножницами и расчёской, Артемка начинал хватать её за разные места. Людочка сначала увёртывалась от хватких рук Артемки, а когда не помогло, стукнула его машинкой по голове и пробила до крови, пришлось лить йод на голову «ухажористого человека». Артемка заулюлюкал и со свистом стал ловить воздух. С тех пор «домогания свои хулиганские прекратил», более того, шпане повелел Людочку не трогать.
Теперь Людочка никого и ничего не боялась, ходила от трамвая до дома через парк в любой час и любое время года, отвечая на приветствие шпаны «свойской улыбкой». Однажды атаман-мыло «зачалил» Людочку в центральный городской парк на танцы в загон, похожий на звериный.
«В загоне-зверинце и люди вели себя по-звериному… Бесилось, неистовствовало стадо, творя из танцев телесный срам и бред… Музыка, помогая стаду в бесовстве и дикости, билась в судорогах, трещала, гудела, грохотала барабанами, стонала, выла».
Людочка испугалась происходящего, забилась в угол, искала глазами Артемку, чтобы заступился, но «мыло измылился в этой бурлящей серой пене». Людочку выхватил в круг хлыщ, стал нахальничать, она едва отбилась от кавалера и убежала домой. Гавриловна назидала «постоялку», что ежели Людочка «сдаст на мастера, определится с профессией, она безо всяких танцев найдёт ей подходящего рабочего парня — не одна же шпана живёт на свете…». Гавриловна уверяла — от танцев одно безобразие. Людочка во всем с ней соглашалась, считала, ей очень повезло с наставницей, имеющей богатый жизненный опыт.
Девушка варила, мыла, скребла, белила, красила, стирала, гладила и не в тягость ей было содержать в полной чистоте дом. Зато если замуж выйдет — все она умеет, во всем самостоятельной хозяйкой может быть, и муж её за это любить и ценить станет. Недосыпала Людочка часто, чувствовала слабость, но ничего, это можно пережить.
Той порой вернулся из мест совсем не отдалённых всем в округе известный человек по прозванию Стрекач. С виду он тоже напоминал чёрного узкоглазого жука, правда, под носом вместо щупалец-усов у Стрекача была какая-то грязная нашлёпка, при улыбке, напоминающей оскал, обнажались испорченные зубы, словно из цементных крошек изготовленные. Порочный с детства, он ещё в школе занимался разбоем — отнимал у малышей «серебрушки, пряники», жвачку, особенно любил в «блескучей обёртке». В седьмом классе Стрекач уже таскался с ножом, но отбирать ему ни у кого ничего не надо было — «малое население посёлка приносило ему, как хану, дань, все, что он велел и хотел». Вскоре Стрекач кого-то порезал ножом, его поставили на учёт в милицию, а после попытки изнасилования почтальонки получил первый срок — три года с отсрочкой приговора. Но Стрекач не угомонился. Громил соседние дачи, грозил хозяевам пожаром, поэтому владельцы дач начали оставлять выпивку, закуску с пожеланием: «Миленький гость! Пей, ешь, отдыхай — только, ради Бога, ничего не поджигай!» Стрекач прожировал почти всю зиму, но потом его все же взяли, он сел на три года. С тех пор обретался «в исправительно-трудовых лагерях, время от времени прибывая в родной посёлок, будто в заслуженный отпуск. Здешняя шпана гужом тогда ходила за Стрекачом, набиралась ума-разума», почитая его вором в законе, а он не гнушался, по-мелкому пощипывал свою команду, играя то в картишки, то в напёрсток. «Тревожно жилось тогда и без того всегда в тревоге пребывающему населению посёлка Вэпэрвэзэ. В тот летний вечер Стрекач сидел на скамейке, попивая дорогой коньяк и маясь без дела. Шпана обещала: «Не психуй. Вот массы с танцев повалят, мы тебе цыпушек наймам. Сколько захочешь…»
Вдруг он увидел Людочку. Артемка-мыло попытался замолвить за неё слово, но Стрекач и не слушал, на него нашёл кураж. Он поймал девушку за поясок плаща, старался усадить на колени. Она попыталась отделаться от него, но он кинул её через скамейку и изнасиловал. Шпана находилась рядом. Стрекач заставил и шпану «испачкаться», чтобы не один он был виновником. Увидя растерзанную Людочку, Артемка-мыло оробел и попытался натянуть на неё плащ, а она, обезумев, побежала, крича: «Мыло! Мыло!» Добежав до дома Гавриловны, Людочка упала на ступеньках и потеряла сознание. Очнулась на стареньком диване, куда дотащила её сердобольная Гавриловна, сидящая рядом и утешавшая жиличку. Придя в себя, Людочка решила ехать к матери.
В деревне Вычуган «осталось двa целых дома. В одном упрямо доживала свой век старуха Вычуганиха, в другом — мать Людочки с отчимом». Вся деревня, задохнувшаяся в дикоросте, с едва натоптанной тропой, была в заколоченных окнах, пошатнувшихся скворечниках, дико разросшимися меж изб тополями, черёмухами, осинами. В то лето, когда Людочка закончила школу, старая яблоня дала небывалый урожай красных наливных яблок. Вычуганиха стращала: «Ребятишки, не ешьте эти яблоки. Не к добру это!» «И однажды ночью живая ветка яблони, не выдержав тяжести плодов, обломилась. Голый, плоский ствол остался за расступившимися домами, словно крест с обломанной поперечиной на погосте. Памятник умирающей русской деревеньке. Ещё одной. «Эдак вот, — пророчила Вычуганиха, — одинова середь России кол вобьют, и помянуть её, нечистой силой изведённую, некому будет…» Жутко было бабам слушать Вычуганиху, они неумело молились, считая себя недостойными милости Божьей.
Людочкина мать тоже стала молиться, только на Бога и оставалась надежда. Людочка хихикнула на мать и схлопотала затрещину.
Вскоре умерла Вычуганиха. Отчим Людочки кликнул мужиков из леспромхоза, они свезли на тракторных санях старуху на погост, а помянуть не на что и нечем. Людочкина мать собрала кое-что на стол. Вспоминали, что Вычуганиха была последней из рода вычуган, основателей села.
Мать стирала на кухне, увидев дочь, стала вытирать о передник руки, приложила их к большому животу, сказала, что кот с утра «намывал гостей», она ещё удивлялась: «Откуда у нас им быть? А тут эвон что!» Оглядывая Людочку, мать сразу поняла — с дочерью случилась беда. «Ума большого не надо, чтобы смекнуть, какая беда с нею случилась. Но через эту… неизбежность все бабы должны пройти… Сколько их ещё, бед-то, впереди…» Она узнала, дочь приехала на выходные. Обрадовалась, что подкопила к её приезду сметану, отчим меду накачал. Мать сообщила, что вскоре переезжает с мужем в леспромхоз, только «как рожу…». Смущаясь, что на исходе четвёртого десятка решилась рожать, объяснила: «Сам ребёнка хочет. Дом в посёлке строит… а этот продадим. Но сам не возражает, если на тебя его перепишем…» Людочка отказалась: «Зачем он мне». Мать обрадовалась, может, сотен пять дадут на шифер, на стекла.
Мать заплакала, глядя в окно: «Кому от этого разора польза?» Потом она пошла достирывать, а дочь послала доить корову и дров принести. «Сам» должен прийти с работы поздно, к его приходу успеют сварить похлёбку. Тогда и выпьют с отчимом, но дочь ответила: «Я не научилась ещё, мама, ни пить, ни стричь». Мать успокоила, что стричь научится «когда-нито». Не боги горшки обжигают.
Людочка задумалась об отчиме. Как он трудно, однако азартно врастал в хозяйство. С машинами, моторами, ружьём управлялся легко, зато на огороде долго не мог отличить один овощ от другого, сенокос воспринимал как баловство и праздник. Когда закончили метать стога, мать убежала готовить еду, а Людочка — на реку. Возвращаясь домой, она услышала за обмыском «звериный рокот». Людочка очень удивилась, увидев, как отчим — «мужик с бритой, седеющей со всех сторон головой, с глубокими бороздами на лице, весь в наколках, присадистый, длиннорукий, хлопая себя по животу, вдруг забегал вприпрыжку по отмели, и хриплый рёв радости исторгался из сгоревшего или перержавленного нутра мало ей знакомого человека», — Людочка начала догадываться, что у него не было детства. Дома она со смехом рассказывала матери, как отчим резвился в воде. «Да где ж ему было купанью-то обучиться? С малолетства в ссылках да в лагерях, под конвоем да охранским доглядом в казённой бане. У него жизнь-то ох-хо-хо… — Спохватившись, мать построжела и, словно кому-то доказывая, продолжала: — Но человек он порядочный, может, и добрый».
С этого времени Людочка перестала бояться отчима, но ближе не стала. Отчим близко к себе никого не допускал.
Сейчас вдруг подумалось: побежать бы в леспромхоз, за семь вёрст, найти отчима, прислониться к нему и выплакаться на его грубой груди. Может, он её и погладит по голове, пожалеет… Неожиданно для себя решила уехать с утренней электричкой. Мать не удивилась: «Ну что ж… коли надо, дак…» Гавриловна не ждала быстрого возвращения жилички. Людочка объяснила, что родители переезжают, не до неё. Она увидела две верёвочки, приделанные к мешку вместо лямок, и заплакала. Мать сказывала, что привязывала эти верёвочки к люльке, совала ногу в петлю и зыбала ногой… Гавриловна испугалась, что Людочка плачет? «Маму жалко». Старуха пригорюнилась, а её и пожалеть некому, потом предупредила: Артемку-мыло забрали, лицо ему Людочка все расцарапала… примета. Ему велено помалкивать, шаче смерть. От Стрекача и старуху предупредили, что если жиличка что лишнее пикнет, её гвоздями к столбу прибьют, а старухе избу спалят. Гавриловна жаловалась, что у неё всех благ — угол на старости лет, она не может его лишиться. Людочка пообещала перебраться в общежитие. Гавриловна успокоила: бандюга этот долго не нагуляет, скоро сядет опять, «а я тебя и созову обратно». Людочка вспомнила, как, живя в совхозе, простудилась, открылось воспаление лёгких, её положили в районную больницу. Бесконечной, длинной ночью она увидела умирающего парня, узнала от санитарки его нехитрую историю. Вербованный из каких-то дальних мест, одинокий паренёк простыл на лесосеке, на виске выскочил фурункул. Неопытная фельдшерица отругала его, что обращается по всяким пустякам, а через день она же сопровождала парня, впавшего в беспамятство, в районную больницу. В больнице вскрыли череп, но сделать ничего не смогли — гной начал делать своё разрушительное дело. Парень умирал, поэтому его вынесли в коридор. Людочка долго сидела и смотрела на мучающегося человека, потом приложила ладошку к его лицу. Парень постепенно успокоился, с усилием открыл глаза, попытался что-то сказать, но доносилось лишь «усу-усу… усу…». Женским чутьём она угадала, он пытается поблагодарить её. Людочка искренне пожалела парня, такого молодого, одинокого, наверное, и полюбить никого не успевшего, принесла табуретку, села рядом и взяла руку парня. Он с надеждой глядел на неё, что-то шептал. Людочка подумала, что он шепчет молитву, и стала помогать ему, потом устала и задремала. Она очнулась, увидела, что парень плачет, пожала его руку, но он не ответил на её пожатие. Он постиг цену сострадания — «совершилось ещё одно привычное предательство по отношению к умирающему». Предают, «предают его живые! И не его боль, не его жизнь, им своё страдание дорого, и они хотят, чтоб скорее кончились его муки, для того, чтоб самим не мучиться». Парень отнял у Людочки свою руку и отвернулся — «он ждал от неё не слабого утешения, он жертвы от неё ждал, согласия быть с ним до конца, может, и умереть вместе с ним. Вот тогда свершилось бы чудо: вдвоём они сделались бы сильнее смерти, восстали бы к жизни, в нем появился бы могучий порыв», открылся бы путь к воскресению. Но не было рядом человека, способного пожертвовать собой ради умирающего, а в одиночку он не одолел смерти. Людочка бочком, как бы уличённая в нехорошем поступке, крадучись ушла к своей кровати. С тех пор не умолкало в ней чувство глубокой вины перед покойным парнем-лесорубом. Теперь сама в горе и заброшенности, она особо остро, совсем осязаемо ощутила всю отверженность умирающего человека. Ей предстояло до конца испить чашу одиночества, лукавого человеческого сочувствия — пространство вокруг все сужалось, как возле той койки за больничной облупленной печью, где лежал умирающий парень. Людочка застыдилась: «зачем она притворялась тогда, зачем? Ведь если бы и вправду была в ней готовность до конца остаться с умирающим, принять за него муку, как в старину, может, и в самом деле выявились бы в нем неведомые силы. Ну даже и не свершись чудо, не воскресни умирающий, все равно сознание того, что она способна… отдать ему всю себя, до последнего вздоха, сделало бы её сильной, уверенной в себе, готовой на отпор злым силам». Теперь она поняла психологическое состояние узников-одиночек. Людочка опять вспомнила об отчиме: вот он небось из таких, из сильных? Да как, с какого места к нему подступиться-то? Людочка подумала, что в беде, в одиночестве все одинаковы, и нечего кого-то стыдить и презирать.
В общежитии мест пока не было, и девушка продолжала жить у Гавриловны. Хозяйка учила жиличку «возвращаться в потёмках» не через парк, чтобы «саранопалы» не знали, что она живёт в посёлке. Но Людочка продолжала ходить через парк, где её однажды подловили парни, стращали Стрекачом, незаметно подталкивая к скамейке. Людочка поняла, что они хотят. Она в кармане носила бритву, желая отрезать «достоинство Стрекача под самый корень». О страшной этой мести додумалась не сама, а услышала однажды о подобном поступке женщины в парикмахерской. Парням Людочка сказала, жаль, что нет Стрекача, «такой видный кавалер». Она развязно заявила: отвалите, мальчики, пойду переоденусь в поношенное, не богачка. Парни отпустили её с тем, чтобы поскорее вернулась, предупредили, чтобы не смела «шутить». Дома Людочка переоделась в старенькое платье, подпоясалась той самой верёвочкой от своей люльки, сняла туфли, взяла лист бумаги, но не нашла ни ручки, ни карандаша и выскочила на улицу. По пути в парк прочитала объявление о наборе юношей и девушек в лесную промышленность. Промелькнула спасительная мысль: «Может, уехать?» «Да тут же другая мысль перебила первую: там, в лесу-то, стрекач на стрекаче и все с усами». В парке она отыскала давно запримеченный тополь с корявым суком над тропинкой, захлестнула на него верёвочку, сноровисто увязала петельку, пусть и тихоня, но по-деревенски она умела многое. Людочка забралась на обломыш тополя, надела петлю на шею. Она мысленно простилась с родными и близкими, попросила прощения у Бога. Как все замкнутые люди, была довольно решительной. «И тут, с петлёй на шее, она тоже, как в детстве, зажала лицо ладонями и, оттолкнувшись ступнями, будто с высокого берега бросилась в омут. Безбрежный и бездонный».
Она успела почувствовать, как сердце в груди разбухает, кажется, разломает ребра и вырвется из груди. Сердце быстро устало, ослабело, и тут же всякая боль и муки оставили Людочку…
Парни, ожидающие её в парке, стали уже ругать девушку, обманувшую их. Одного послали в разведку. Он крикнул приятелям: «Когти рвём! Ко-огти! Она…» — Разведчик мчался прыжками от тополей, от света». Позже, сидя в привокзальном ресторане, он с нервным хохотком рассказывал, что видел дрожащее и дёргающееся тело Людочки. Парни решили предупредить Стрекача и куда-то уехать, пока их не «забарабали».
Хоронили Людочку не в родной брошенной деревне, а на городском кладбище. Мать временами забывалась и голосила. Дома Гавриловна разрыдалась: за дочку считала Людочку, а та что над собой сделала? Отчим выпил стакан водки и вышел на крыльцо покурить. Он пошёл в парк и застал на месте всю компанию во главе со Стрекачом. Бандит спросил подошедшего мужика, что ему надо. «Поглядеть вот на тебя пришёл», — ответил отчим. Он рванул с шеи Стрекача крест и бросил его в кусты. «Эт-то хоть не погань, обсосок! Бога-то хоть не лапайте, людям оставьте!» Стрекач пробовал пригрозить мужику ножом. Отчим усмехнулся и неуловимо-молниеносным движением перехватил руку Стрекача, вырвал её из кармана вместе с куском материи. Не дав бандиту опомниться, сгрёб ворот рубашки вместе с фраком, поволок Стрекача за шиворот через кусты, швырнул в канаву, в ответ раздался душераздирающий вопль. Вытирая руки о штаны, отчим вышел на дорожку, шпана заступила ему дорогу. Он упёрся в них взглядом. «Настоящего, непридуманного пахана почувствовали парни. Этот не пачкал штаны грязью, давно уже ни перед кем, даже перед самым грязным конвоем на колени не становился». Шпана разбежалась: кто из парка, кто тащил полусварившегося Стрекача из канавы, кто-то за «скорой» и сообщить полуспившейся матери Стрекача об участи, постигшей её сыночка, бурный путь которого от детской исправительно-трудовой колонии до лагеря строгого режима завершился. Дойдя до окраины парка, отчим Людочки споткнулся и вдруг увидел на сучке обрывок верёвки. «Какая-то прежняя, до конца им самим не познанная сила высоко его подбросила, он поймался за сук, тот скрипнул и отвалился». Подержав сук в руках, почему-то понюхав его, отчим тихо молвил: «Что же ты не обломился, когда надо?» Он искрошил его в куски, разбросав в стороны, поспешил к дому Гавриловны. Придя домой и выпив водки, засобирался в леспромхоз. На почтительном расстоянии за ним спешила и не поспевала жена. Он взял у неё пожитки Людочки, помог забраться по высоким ступенькам в вагон электрички и нашёл свободное место. Мать Людочки сначала шептала, а потом в голос просила Бога помочь родить и сохранить хотя бы это дитя полноценным. Просила за Людочку, которую не сберегла. Потом «несмело положила голову ему на плечо, слабо прислонилась к нему, и показалось ей, или на самом деле так было, он приспустил плечо, чтоб ловчее и покойней ей было, и даже вроде бы локтем её к боку прижал, пригрел».
У местного УВД так и недостало сил и возможностей расколоть Артемку-мыло. Со строгим предупреждением он был отпущен домой. С перепугу Артемка поступил в училище связи, в филиал, где учат лазить по столбам, ввинчивать стаканы и натягивать провода; с испугу же, не иначе, Артемка-мыло скоро женился, и у него по-стахановски, быстрее всех в посёлке, через четыре месяца после свадьбы народилось кучерявое дитё, улыбчивое и весёлое. Дед смеялся, что «этот малый с плоской головой, потому что на свет Божий его вынимали щипцами, уже и с папино мозговать не сумеет, с какого конца на столб влазить — не сообразит».
На четвёртой полосе местной газеты в конце квартала появилась заметка о состоянии морали в городе, но «Людочка и Стрекач в этот отчёт не угодили. Начальнику УВД оставалось два года до пенсии, и он не хотел портить положительный процент сомнительными данными. Людочка и Стрекач, не оставившие после себя никаких записок, имущества, ценностей и свидетелей, прошли в регистрационном журнале УВД по линии самоубийц… сдуру наложивших на себя руки».
www.allsoch.ru
Краткое содержание и литературный анализ «Людочки» Астафьева В. П. :: SYL.ru
Анализ «Людочки» Астафьева приведен в этой статье. Он поможет разобраться и лучше понять этот рассказ, написанный в 1987 году.
Краткое содержание
Анализ «Людочки» Астафьева будет полезен тем, кому предстоит разбираться с этим произведением в рамках университетского курса, а также всем вдумчивым и пытливым читателям.
Рассказ начинается с признания автора, что сам он услышал эту историю много лет назад, но никак не может ее забыть. Главная героиня появилась на свет в деревне Вычуган. Ее родители были колхозниками. Отец со временем спился. Людочка росла вялой, часто болела. Когда отец исчез из их жизни, они зажили свободнее и бодрее. Вскоре у матери появился ухажер, который остался у них жить.
Переезд в город
После школы мать отправила Людочку в город, чтобы та устроила свою жизнь. Первую ночь она провела на вокзале. Наутро пошла в парикмахерскую — сделала завивку, маникюр и уговорила парикмахершу взять ее себе в ученицы.
Гавриловна не только помогла оформить документы, но и взяла к себе пожить. Установив строгие порядки в своем доме. Людочка жила послушно, а вот учебы у нее не шла. Когда минул отведенный срок, она не смогла сдать экзамен на мастера. В парикмахерской она подрабатывала уборщицей, осталась на этой должности, время от времени стригла призывников и школьников под машинку.
На нее легли все дела по хозяйству в доме Гавриловны. У женщины часто болели ноги.
Дорога на работу
На работу Людочка каждый раз ехала на трамвае, а потом шла через увядающий парк Вэпэвэрзэ (вагонно-паровозного депо). Парк был грязным, большинство деревьев погибли, парк выглядел удручающе.
Но все же здесь стояли скамейки, бегали школьники, водилась местная шпана. Шпаной руководил Артемка по прозвищу Мыло. Он временами приходил к Людочке стричься, но ей никак не удавалось справиться с его вихрами. Артемка был наглый, как только девушка бралась за ножницы, он начинал ее лапать. Однажды она даже стукнула его по голове машинкой. Пришлось заливать йодом, зато ухажер стал осмотрительнее. К тому же велел ее никому не трогать. Ходить через парк она теперь могла без боязни.
Однажды Людочка отправилась с ним в центральный парк на танцы. Вокруг все вели себя вызывающе и агрессивно. Главная героиня забилась в угол, пытаясь высмотреть своего Артема. К ней стал приставать какой-то хлыщ. Ей пришлось отбиваться и убегать домой.
Дома девушка во всем помогала Гавриловне. Варила мыло, гладила и стирала, содержала дом в чистоте.
Стрекач
Из колонии возвращается еще один персонаж этого рассказа — уголовник Стрекач. Больше похожий на узкоглазого жука. Он еще в школе начал заниматься разбоем. С седьмого класса носил с собой нож. Вскоре кого-то порезал и встал на учет в милицию.
После попытки изнасилования он получил свой первый срок. Но даже после этого не угомонился, воровал на дачах. С тех пор большую часть жизни проводит в колониях. Местная шпана считала его авторитетом и своим учителем.
В один из вечеров он изнывал без дела, пока случайно не заметил Людочку. Артем попытался замолвить за нее слово, но Стрекач его не послушал. На него напал кураж. Он схватил девушку и стал усаживать себе на колени. В результате кинул на скамейку и изнасиловал. Вся шпана внимательно за этим наблюдала.
Чтобы не он один был виновником, он заставил и остальных надругаться над Людочкой. Увидев растерзанное тело девушки, Артем сначала хотел накрыть ее плащом, но она, будто обезумев, убежала от него. На крыльце дома Гавриловны она упала, потеряв сознание. В себя она пришла уже на старом диване, куда ее перетащила сердобольная хозяйка. Она как могла утешала свою жиличку.
Возвращение домой
Униженная и растоптанная Людочка решила возвращаться домой. К тому времени на всю деревню остается только два жилых дома. В одном из них живет ее мать с отчимом. Все остальные дома наглухо заколочены.
Вскоре умерла их единственная соседка — бабка Вычуганиха. Она была последней из рода основателей села.
Когда Людочка вернулась в деревню, мать сразу поняла, что с ней произошло горе. Но отнеслась к этому спокойно, мол, всем через это нужно пройти. При этом поделилась своей радостью — она ждет ребенка, уже на четвертом месяце. Вместе со своим ухажером они планируют продать дом и переехать в поселок. Понятное дело, что жить тут никто не собирается, дом хотят распродать на стройматериалы.
Ее отчим оказался суровым и хмурым, но добрым человеком. Она узнала, что детство он провел в лагерях и ссылках, поэтому теперь искренне радовался разным мелочам. Спонтанно она захотела его увидать, а потом быстро собралась и вернулась в город.
Смерть Людочки
Гавриловна ее предупредила, что Артем в милиции, а Стрекач велел передать жиличке, чтобы та помалкивала. Иначе ей смерть, а старухе — сожженная изба. Поэтому главная героиня решает переехать в общежитие. Но там мест не оказалось, и она временно осталась у своей хозяйки. Та стала учить ее не возвращаться в темноте через парк, но та не послушала. Однажды ее снова подловили парни, пугали Стрекачом, подталкивая к той самой скамейке.
Поняв, чего они хотят, она достала из кармана бритву, намереваясь отрезать достоинство Стрекача. О такой страшной мести она узнала от женщины в парикмахерской. Она повела себя развязно, пожалев, что среди них нет такого завидного кавалера, как Стрекач. Девушка попросилась домой переодеться, те ее отпустили, предупредив, чтобы она не думала шутить.
В своей комнате она облачилась в старое платье. Вернулась в парк, в котором давно еще приметила старый тополь. Перекинула через ветку веревочку, завязала петельку. После этого надела ее на шею, в душе простилась с родными и близкими, попросила прощения у Бога. Как и все замкнутые люди, она в действительности была довольно решительной.
Парни, оставшиеся в парке, вскоре обнаружили ее тело.
Прощание с главной героиней
Хоронили Людочку на городском кладбище. Мать и Гавриловна рыдали. Отчим, выпив стакан водки, отправился в парк, где встретил всю компанию.
Он сорвал крест с шеи Стрекача и выбросил в кусты. Стрекач вынул нож, но отчим только усмехнулся и резко перехватил его руку. Поволок в кусты и выбросил в канаву. Оставшаяся шпана разбежалась, сильно испугавшись его силы и храбрости.
Вернувшись к Гавриловне, он снова выпил водки и поехал в леспромхоз. Затем они сели в электричку и поехали. Мать Людочки просила сохранить еще не рожденного ребенка, понимая, что свою первую дочь не сберегла. В конце положила голову на плечо мужчине, приблизилась к нему, чтобы он ее приобнял и пригрел. В нем она чувствовала истинную мужскую силу.
Финал произведения
Тем временем в местной милиции так никто и не смог добиться от Артемки-Мыло ни признания в страшном преступлении, ни показаний на тех, кто его совершил. Вынеся строгое предупреждение, его отпустили восвояси. Испугавшись увиденного в следственном изоляторе, он решил завязать с прежней жизнью. Первым делом поступил в училище связи. Стал осваивать профессию электрика, подниматься на высоковольтные столбы и натягивать провода. Затем даже женился, а через четыре месяца уже баюкал ребенка.
В местной газете появилась небольшая заметка, посвященная состоянию морали в городе. Она вышла в конце квартала, на четвертой полосе. Но история Людочки и Стрекача в нее не попала. Дело в том, что начальнику местного управления внутренних дел оставалось всего два года до пенсии. Поэтому он не захотел портить статистику нелицеприятным происшествием, чтобы сохранить положительный процент раскрываемости и предупреждения преступлений.
И Людочка, и Стрекач, которые не оставили после своей смерти никаких записок, свидетелей или ценностей, попали в регистрационный журнал в числе прочих самоубийц, которые наложили на себя руки по никому не известной причине. Так удалось властям замять эту историю.
Основная идея произведения
Литературный анализ по рассказу В. Астафьева необходимо начать с главной идеи, которую заложил автор. В центре повествования оказываются простые и беззащитные люди. Это история о безысходности и несправедливости, о так шокирующем многих равнодушии. Анализ «Людочки» Астафьева построен на том, что ключевая идея состоит в существовании так называемой «скверной правды».
Героиня пытается вырваться из своей провинциальной обыденности, найти счастье в большом городе. Но она еще не ведает, что мегаполис способен уничтожить человека. Суть анализа повести Астафьева «Людочка» заключается в том, что ее идеализированный мир столкнулся с жестокой реальностью. Это привело к трагическим последствиям.
Большое внимание автор уделяет равнодушию окружающих людей. В анализе «Людочки» Виктора Астафьева этому нужно уделить особое внимание. Когда в деревне все знакомы и чье-то горе касается большинства, то в городе чье-то несчастье проходит просто незамеченным.
Тематика рассказа
В анализе «Людочки» В. П. Астафьева нужно заметить, что автор видит основную беду в самом устройстве жизни в большом городе. Он наглядно демонстрирует ее убожество и эгоизм. Городские, в представлении Астафьева, циничны и злы. Яркий пример — хозяйка, которая сдает квартиру главной героине.
Критики в рецензиях на рассказ В. П. Астафьева «Людочка» отмечали, что основная тема — это тлетворное влияние города на человека, ведущее к разложению его души, когда на первое место выходят материальные потребности.
Остро поднимается и тема деревенской нищеты, которая вынуждает местных жителей искать лучшей жизни. Анализ произведения «Людочка» Астафьева невозможен без оценки окружающей героев экономической ситуации. Колхозы практически полностью развалены, мужчины пьют, женщины грубеют с каждым днем. Власти намеренно закрывают глаза на эти проблемы. При этом на фоне нищеты повсюду бодрые лозунги, обещающие счастливую и сытую жизнь.
Проблематика рассказа
При анализе проблем «Людочки» Астафьева у современного читателя возникнет немало вопросов. В первую очередь критическая криминальная ситуация в городе, где злополучный парк обходит стороной даже милиция. Молодежь пущена на самотек, место учителей жизни занимают вчерашние зэки. Центральная проблема рассказа «Людочка» Астафьева, анализ произведения это подтверждает, криминализация и маргинализация молодежи.
Отсюда вытекает еще одна беда. Зачастую люди вынуждены оставаться один на один с криминалом. Общество из-за этого начинает ожесточаться. Поэтому отчим главной героини вынужден самостоятельно наказывать насильника, не надеясь на справедливое правосудие.
В анализе «Людочки» Астафьева можно также отметить, что увядание страны у автора сопровождается экологическим кризисом. Вопросы спасения окружающей среды становятся ключевыми. В захудалом парке гниют человеческие души. Астафьев уверен, что в городе с такой экологией человек не может быть здоров ни физически, ни нравственно.
Одна из главных бед героини — равнодушие. В анализе «Людочки» Астафьева это всегда отмечается. Она не получает поддержки от близких, ее горя никто не понимает. Знакомую не жалеют ни родные, ни знакомые. К тому же в произведении поднимаются не только социальные, но и философские вопросы. Больше всего писателя возмущает не сам факт изнасилования, а реакция на него окружающих.
www.syl.ru