Выдающиеся ученые и философы древности: The resource cannot be found.

«Душа Сократа, слог Гомера»: 8 женщин-философов античного мира

Гипатия Александрийская (V век н. э.)

Гипатия Александрийская получила образование под руководством отца Теона Александрийского, одного из крупнейших ученых Александрии, руководившего собственной философской школой при знаменитом Мусейоне. С рождения он возлагал большие надежды на дочь, имя которой переводится как «высшая». Гипатия оправдывала надежды отца: преподавала в его школе философию Платона и Аристотеля, а также математику и астрономию. А после смерти отца возглавила его школу. 

Среди наиболее значимых трудов Гипатии — комментарий к «Арифметике», в котором она изложила более 100 алгебраических задач, комментарий к работе о конических сечениях Аполлония Пергского, а также «Астрономический канон», который не сохранился до наших дней. Гипатия разделяла учение философа Плотина о том, что цель философии — в мистическом единении с божественным. Она была веротерпима и не акцентировала внимание на религиозных вопросах, что позволяло людям разных верований посещать ее школу.

 

Слава о ней привлекала учеников из других стран — Сирии, Палестины, Верхнего Египта. Выпускники школы становились епископами, чиновниками, крупными земельными собственниками. Один из самых известных учеников Гипатии — епископ Синезий Киренский, богослов и философ-неоплатоник. Благодаря хорошим отношениям с местным епископом Феофилом Гипатия приобрела влияние, была приближена к префекту Рима Оресту. Однако после смерти Феофила, при новом епископе Кирилле она столкнулась с обвинениями в колдовстве. 

Реклама на Forbes

В 415 году во время Великого поста толпа религиозных фанатиков убила ее на месте бывшего языческого храма, перестроенного в христианскую церковь. Причастность Кирилла к ее смерти остается предметом споров, однако гибель Гипатии надолго сделала ее мученической фигурой и символом сопротивления мракобесию.

«У меня всегда будут мои звезды»: как первая российская женщина-астроном встретила революцию

Гиппархия (IV век до н.

э.)

Гиппархия происходила из знатной семьи и получила соответствующее своему происхождению образование. На занятия философией ее вдохновила любовь, поначалу запретная. Влюбившись в философа-киника Кратета Фиванского, она пригрозила родителям самоубийством, если они не позволят ей выйти замуж за бродячего философа и поэта (тот тоже был из богатой семьи, но раздал состояние и «бросился в философию»). Родители рассчитывали на более выгодную партию и поэтому долгое время отказывали, но Гиппархия не обращала внимание на предложения знатных и богатых женихов и настаивала на своем. Вокруг этого брака ходило много слухов и шуток, влюбленных обвиняли в распущенности и чрезмерной демонстрации чувств. Гиппархия стала ученицей Кратета и, как и он, философом-киником.

Кинизм — одна из наиболее значимых сократических школ. Родоначальником ее был ученик Сократа Антисфен, а наиболее ярким представителем — Диоген Синопский (тот самый, что якобы жил в «бочке» и днем ходил по улицам с фонарем, «ища человека»). Киники изначально не принимали женщин и даже относились к ним враждебно, но с появлением Гиппархии признали, что женщины не хуже мужчин — по выражению Кратета, «как суки не слабее кобелей». 

Гиппархия жила с Кратетом буквально на улицах Афин (киники, чье название происходило от kúōn, «собака», призывали к простоте жизни и отказу от условностей), родила двоих детей, участвовала в публичных дискуссиях, писала трактаты. Сохранились рассказы о ее постоянных спорах с киренаиком Феодором Безбожником, которого она постоянно ставила в тупик своими рассуждениями. Как-то он пристыдил ее за то, что она не ведет жизнь порядочной женщины, не занимается хозяйством и рукоделием. «Но разве, по-твоему, плохо я рассудила, что стала тратить время не на [ткацкий] станок и челнок, а вместо этого — на воспитание?» — спросила Гиппархия. Под воспитанием здесь подразумевается способность различать благо и зло, которая, согласно учению Феодора, и делала человека счастливым и способным наслаждаться жизнью. Начни он спорить с Гиппархией, ему пришлось бы опровергнуть и собственную теорию.

Римская фреска с изображением Гиппархии Маронейской и Кратета Фиванского

Женщина, которая со всем не согласна: как лауреат Нобелевской премии Фрэнсис Арнольд переворачивает науку с ног на голову

Арета Киренская (IV век до н. э.)

Арета — современница Сократа, дочь Аристиппа, основателя Киренской школы философии. Киренская школа культивировала гедонизм (и стала предтечей Эпикурейской школы), но в то же время учила презирать излишества и ценить духовные, а не материальные блага. Сама Арета преподавала в этой школе на протяжении 35 лет, став, как считается, учителем более сотни философов и автором 40 книг. В числе учеников был и ее собственный сын, Аристипп Младший, которого называли «ученик матери». 

Об Арете сохранилось очень мало свидетельств, но известно наверняка, что она пользовалась уважением среди современников. Даже спустя тысячу лет после ее смерти философы и писатели обращались к ее наследию — например, о разнообразии и оригинальности ее трудов писал Джованни Боккаччо. В начале XX века священник Джон Захм в книге «Женщины в науке» писал об Арете: «на ее могиле была написана эпитафия, что она была величава, как Греция, обладала красотой Елены, добродетелью Пенелопы, пером Аристиппа, душой Сократа и языком Гомера».

Асклепигения (V век н. э.)

После смерти своего отца Плутарха Афинского Асклепигения возглавила восстановленную им Афинскую школу неоплатонизма. Она преподавала философию Платона и Аристотеля, а также учение своих отца и деда о теургии — магической практике, позволявшей добиваться желаемого от богов, ангелов и демонов. Асклепигения верила, что существует пять сфер реальности: Единое, Природа, Материя, Душа и Разум — и что союз Души с Единым в сочетании с магией и медитацией может привести к истинному счастью. Считается, что среди ее учеников был Прокл Диадох — философ, при котором неоплатонизм достиг расцвета.

Феано (VI век до н. э.)

Жена математика и философа Пифагора, став одной из его первых учениц, проложила дорогу в философию и другим женщинам. После смерти Пифагора Феано в течение шести лет возглавляла Пифагорейскую школу. Ее труды до нас почти не дошли, об их авторстве ведутся споры, однако известно, что Феано пользовалась авторитетом, а ее пример вдохновлял и других женщин заниматься наукой и философией.

«Математика — отличный способ борьбы с дискриминацией»: как Александра Скрипченко стала первой женщиной — деканом матфака ВШЭ

Птолемаида Киренская (III век до н. э.)

Мы почти ничего не знаем о Птолемаиде, кроме того, что ее перу  принадлежит работа «Пифагорейские основы музыки» — на нее ссылается Порфирий в комментариях к «Гармонике» Птолемея. В ней она проводит различия между музыкальной теорией Пифагора, основанной на строгом математическом подходе, и более древней теорией Аристоксена, который опирался на чувственное восприятие. Несмотря на приверженность пифагорейскому учению, Птолемаида цитирует Аристоксена без враждебности и критикует тех теоретиков, которые занимают слишком крайние позиции.

Вымышленные маркизы, ученые-самоучки и главные редакторы: как женщины отвоевали свое место в популяризации науки

Диотима из Мантинеи (I век до н. э.)

В диалоге Платона «Пир» Сократ рассказывает, что провидица и жрица Диотима в юности преподавала ему «философию любви». Она якобы рассказывала о генеалогии этого чувства и доказывала, что любовь — средство достижения блага и бессмертия. Практически все персонажи диалогов Платона имели своих прототипов в реальной жизни, но реальность Диотимы остается предметом споров.

Ядвига Лужевская, позирующая в роли Диотимы, в живописи Йозефа Зимлера, 1855

Аспазия (V век до н. э.)

Некоторые исследователи отождествляют Диотиму с Аспазией. Она тоже фигурирует в работах Платона — в диалоге «Менексен» она названа «та, что совсем неплохо разбиралась в риторике и вдобавок обучила многих хороших ораторов, среди них — выдающегося оратора эллинов Перикла, сына Ксантиппа». 

Реклама на Forbes

Аспазия, вторая жена Перикла, по словам Плутарха, «подчинила себе занимавших первое место государственных деятелей, и даже философы много говорили о ней как о женщине незаурядной». Вокруг нее сложился кружок выдающихся мыслителей, в который входили Софокл, Фукидид, Зенон, Сократ.

Последний отмечал, что многие в Афинах искали общества Аспазии ради ее ораторского таланта. Недоброжелатели же называли Аспазию развратной и выводили в комедиях гетерой. Многих раздражало ее влияние на Перикла, которому она помогала готовиться к публичным выступлениям и даже принимать политические решения. Влиянию Аспазии приписывали поход Перикла на Самос и даже Пелопонесскую войну. 

Первые учительницы: кто боролся за возможность получать образование для женщин

Философия

Признанные на мировом уровне выпускающие кафедры

На философском факультете работают 6 кафедр, тематически охватывающие все основные отрасли философского знания. Все кафедры возглавляют ученые-философы мирового уровня, активно занимающиеся исследовательской деятельностью.

Личностно-ориентированное обучение

Занятия в небольших группах приближены к формату «школа-студия», что позволяет развить творческий потенциал обучающихся. На факультете отсутствуют формализм и бесполезное конспектирование. Обучающиеся имеют возможность регулярно получать персональные консультации от выдающихся исследователей и практиков.

Авторские курсы ведущих ученых страны

90% профессорско-преподавательского состава, читающих авторские курсы, являются действующими научными сотрудниками Института философии РАН — центрального научно-исследовательского учреждения страны, ведущего исследования по основным философским дисциплинам. Нередко на занятиях рассказывается о результатах научных исследований, которые еще не опубликованы ни в одном учебнике.

Фундаментальная научная специализация

Обучающиеся факультета начинают специализироваться с первого курса, активно привлекаются к реализации серьезных исследовательских проектов, грантовых программ, имеют возможность выступать на крупных научных мероприятиях.

Углубленная языковая подготовка

Современная философия переживает «новый лингвистический поворот». Потому на факультете особое внимание уделяется языковой подготовке. Помимо западно-европейских языков, обучающиеся имеют возможность изучать японский, корейский, китайский, арабский и другие восточные языки. Ведется преподавание древних языков: латинского, древнегреческого и санскрита.

Насыщенная студенческая жизнь

Обучающиеся факультета имеют возможность попробовать себя в проектной деятельности, участвовать в общеуниверситетских мероприятиях и клубах. В Университете организуются экскурсии в крупнейшие медиа-холдинги страны, библиотеки и музеи. Каждый обучающийся входит Союз студентов и имеет возможность влиять на организацию внеучебной деятельности Университета.

У каждого поколения своя энциклопедия чувств и эмоций — Российская газета

Наши чувства не постоянны. Им свойственно разгораться или угасать, крепнуть или слабеть, стремиться к покою или заставлять нас искать приключений. «Я теперь скупее стал в желаньях», — это о том самом. Откуда берутся образцы для чувств и почему они обновляются? Насколько чувства индивидуальны и насколько зависят от внешних регуляторов? Рождаются ли они изнутри или заимствуются из эмоционального арсенала эпохи? В какую сторону трансформируется сегодня наша эмоциональная культура? Обсудим тему с кандидатом философских наук, заместителем декана философского факультета МГУ Алексеем Козыревым.

Душевная тряска приводит нас к апатии

— Вы ощущаете, как меняются ваши чувства?

— Да, конечно. Может быть, это связано с возрастом. Хотя понятие возраста несколько изменилось в нашу эпоху. Если для XIX века сорокалетний мужчина считался стариком, то теперь мы можем не назвать стариком даже семидесятилетнего человека. Видимо, возраст — понятие не биологическое, а психологическое. И с возрастом происходит ослабление чувств. Об этом писал еще Аристотель. У него в «Риторике» есть замечательный фрагмент, где он сравнивает молодого человека и старого и говорит, что старый ни о чем не рассуждает наверняка, обо всем говорит «как бы» и «может быть». То есть старый более недоверчив, чем молодой, потому что испытал немало разочарований, неудач, предательств.

Я спрашиваю студентов: «Вы знаете «Темную ночь», «Эх, дороги»?» До какого-то времени они говорили: «Знаем». Сейчас уже не знают

— Наверное, это связано не только с возрастом, но и с эпохой, в которую мы живем. Как вам кажется, наш эмоциональный мир сильно изменился за последние лет двадцать?

— Он, несомненно, изменился. Мы сегодня на все реагируем по-другому. Эмоции стали терять свою остроту. И это в том числе потому, что мы стали жить в социальных сетях, которые усилили быстроту и остроту наших эмоциональных реакций. Если в прежние времена мы какую-то новость узнавали из утренних газет или из письма, полученного по почте, то теперь узнаём практически в режиме онлайн.

И тотчас погружаемся в водоворот различных эмоций. Технический прогресс меняет былые представления человечества о многом — например, о том, что такое «быстро» и «медленно», «близко» или «далеко». Когда Екатерина II приехала в Крым, «верстовые столбы мелькали у нее перед глазами», хотя это были поставленные Потемкиным «екатерининские мили», которые ставились через десять верст. Сегодня «верстовые столбы» информации, получаемой нами, не только мелькают перед глазами — мы просто то и дело спотыкаемся о них. И эта душевная тряска приводит нас к апатии. Мы начинаем многие вещи воспринимать с большим безразличием, чем раньше. Наши эмоции притупляются. Но иногда нас все-таки прошибает, и мы испытываем эмоциональное потрясение.

Греховные страсти — всего лишь ошибка чувств

— Наблюдая, сколько злобы, агрессии, ненависти выплескивается в те же социальные сети, можно ли сказать, что мы теряем способность управлять нашими чувствами и что это знак времени?

— Выдающийся психолог Лев Семенович Выготский говорил о двуединстве интеллекта и эмоций.

Это такая противоречивая пара, которая развивается динамически. Чем выше интеллект, тем сложнее и многообразнее эмоции. Эмоции никогда не бывают рациональны, но они регулируются с помощью интеллекта. Сегодня эта регулировка все чаще утрачивается. И в этом смысле цивилизация, сколь бы высок ни был ее технологический уровень, сменяется варварством. Захлестывание эмоций, неконтролируемых интеллектом, — признак дикости. Сегодня мы эту дикость как никогда ощущаем.

— По вашим наблюдениям, в чем наши чувства сегодня скудеют, а в чем становятся богаче?

— Мне кажется, происходит стандартизация чувств. Задается определенный шаблон в переживаниях. Вспомните, какую эмоциональную реакцию со стороны фейсбучных блюстителей нравственности вызывали люди, окрашивающие свои аватарки в определенные цвета флагов после терактов, совершенных в некоторых странах или заведениях. Или далекие от однозначности оценки некоторых событий, например, передачи Исаакиевского собора. Человек думает не так, как я, имеет дерзость не совпасть с неким политическим или идеологическим мейнстримом — значит, надо его банить, расфренживать и прочее.

Или возьмем искусство. Чем отличается настоящее произведение музыки, живописи, театра, кино? Тем, что вызывает различные, подчас противоречивые, а иногда даже взаимоисключающие эмоции. А вот массовое, оно же кассовое, искусство предполагает однозначность прочтения и однозначность эмоциональной реакции на живописное полотно или спектакль. Фильмы Феллини могут иметь или не иметь достаточное число поклонников, а вот голливудский блокбастер должен нравиться всем. Плохо это? Может, и нет. Античная трагедия тоже предполагала некую эмоциональную программу, человек должен был испытать очищение от страстей посредством чередования аффектов страха и сострадания. На смену античной трагедии пришел современный блокбастер. Но тот комплекс чувств, который человек испытывает на выходе, не усложнился, а упростился по сравнению с пятым веком до нашей эры.

— Тогда, наверное, можно утверждать, что наши чувства зависят от того, на какие культурные образцы мы ориентируемся?

— Да, конечно. Русский философ Иван Ильин говорил, что человек должен стремиться просветлять свою чувственность. Есть у него такое понятие — просветленная чувственность.

— При этом есть вечные чувства — любовь, ненависть, ревность, зависть… Они никуда не исчезнут. Но они могут трансформироваться под влиянием времени, разве нет? Сегодня мы любим иначе, чем любили в XIX веке? Завидуем иначе? Ревнуем иначе?

— И да, и нет. Если мы посмотрим на историю Элоизы и Абеляра, то увидим, что никакой особой любви в романтическом смысле этого слова Абеляр к Элоизе не испытывал. Он не писал ей рыцарских стихов, не пел серенады под балконом, томно не страдал. Это были отношения монаха, учителя теологии, и ученицы, отношения, которые выросли из эротического соблазна. Так что модели чувств (в данном случае — любви), наверное, меняются. Меняется и наполнение этих моделей. Но не настолько, чтобы изменилось само понятие. Ведь, читая сегодня об Эросе у Платона, мы способны понять, что такое крылья, которые растут на спине, когда человек влюбляется, мы способны понять, как человек не находит себе покоя в стремлении увидеть любимого человека. Мы можем понять, что такое любовь, читая поэзию Древнего Египта. Эти чувства кажутся нам странными, непонятными, на самом же деле здесь идет речь, скорее, о ритуализации чувств, то есть о том, что их сопровождает (например, о способах ухаживания), нежели о самих чувствах. Вспомним «Моцарта и Сальери» Пушкина. Когда в первом монологе Сальери говорит, что завидует Моцарту, он ненавидит себя за свою зависть, но это чувство его захлестывает. Точно так же и ревность, тоже одно из самых сильных чувств. Сколько бы человек ни объяснял себе, что ревность низкое, подлое чувство, все равно он начинает ревновать и тайно помышлять о том, как отомстить сопернику. Я думаю, что меняется именно ритуализация чувств — то, что является атмосферой чувства, некой его оболочкой. Само же чувство остается тем же самым.

Конечно, есть культурная, политическая, социальная обусловленность эмоций, но есть и сами эмоции. Что ни говори, человек существо психофизическое. Ему свойственно то, что Декарт называл страстями души. Эти страсти бывают и греховными. Хотя «грех» в переводе с греческого — это ошибка. И греховные страсти — всего лишь ошибка чувств, ошибка человеческого поведения.

У каждого поколения своя энциклопедия чувств

— Мои студенты иногда озадачивают меня своими реакциями на что-то. Можно ли говорить об эмоциональном опыте поколения?

— Я думаю, что да. У каждого поколения свой эмоциональный опыт и своя энциклопедия чувств. Я недавно вернулся из Казани, смотрел там в Молодежном театре на Булаке замечательный спектакль «Зима» по пьесе Евгения Гришковца. Герои пьесы — два солдата, которые в конце нелепо погибают, выполняя отнюдь не боевое задание. Весь спектакль — это реминисценция в сторону детства, поток воспоминаний о новогодней елке, Деде Морозе, Снегурочке, о покупке велосипеда… Это очень сильная эмоциональная картина, встающая перед глазами человека моего поколения. Как-то раз после лекции ко мне подошла девушка, недовольная, и говорит: «Что вы нам здесь излагаете? Вы же пересказали все то, что Гришковец говорил в четверг на своей встрече со зрителями». Я не знаком с Гришковцом, никогда его не видел и не слышал, и не могу сказать, что это писатель, который фундаментальным образом изменил мою личность. Но в чем-то мы с ним совпадаем. И это «что-то» — общий эмоциональный опыт, общая тональность переживаний и чувств, общий, такой немножко отстраненный, иронический взгляд на какие-то вещи. Эмоциональный опыт моего поколения закладывался на первомайских демонстрациях, в комсомоле, в понимании истинности учения Маркса, Энгельса и Ленина. А поколение, родившееся спустя десять — пятнадцать лет после нас,— оно уже другое. Оно выросло на прививке других ценностей, оно приобрело другой эмоциональный опыт. Иногда в социальных сетях я нахожу картинки, где фигурируют какие-то вещи из нашего детства. Такие мемы — отличный способ эмоционально вернуться в самую счастливую пору жизни. У французского философа Гастона Башляра есть даже такое понятие — «воображение в сторону детства». Именно там, в детстве, закладываются и наши фантазии, и наш чувственный мир, и наше отношение к жизни. Наверное, по этому общему эмоциональному опыту мы можем опознавать «своих», отличая их от «не своих». Эту поколенческую общность я наблюдаю сейчас по лайкам в «Фейсбуке». Вот кто-то, например, выкладывает фотографию района Москвы, где он родился и вырос, и я могу предугадать, кому эта фотография понравится. Если бы в пору моей юности существовал «Фейсбук», в него, наверное, выкладывали бы храм Христа Спасителя, Сухареву башню, Красные ворота… Потому что это была ностальгия по утраченной старине, о которой мы узнавали на излете советской эпохи. И это тоже входило в эмоциональный опыт моего поколения. Я был однажды в Самаре и общался с игуменьей монастыря, которая мне сказала про молодежь: «Ладно они в храмы не ходят, но они ведь и песен не поют, которые мы пели в свое время». Действительно, песни — один из тестов на эмоциональную общность. Я спрашиваю студентов: «Вы знаете «Темную ночь»? Вы знаете «Эх, дороги»?» До какого-то времени, наверное, до начала 2000-х годов они говорили: «Знаем». Сейчас уже не знают.

Разнузданность до добра не доводит

— Мы сегодня переживаем модернизацию чувств?

— Безусловно.

— Она, на ваш взгляд, в сторону чего?

— Здесь хочу сослаться на одного из моих учителей, замечательного современного философа Нелю Васильевну Мотрошилову. Она написала книгу, где современную ситуацию рассматривает как борьбу цивилизаций и варварства. Мне кажется, в чувственной сфере сегодня происходит матч-реванш — варварство пытается снова взять верх над цивилизацией.

— Что вы имеете в виду?

— Не первый год в общественное сознание вбивается мысль, что человек существо чувственное, поэтому должен переживать полный спектр своей естественной эмоциональности и даже естественной страстности. Реклама, кинематограф, театр — все работает на раскрепощение страстей. Мол, давайте освободим человека от его природной человечности, от уз культуры, от внутренних тормозов. Все это, дескать, рождает закомплексованность, ведет к психическим расстройствам, непримиримым столкновениям между группами людей, по-разному что-то понимающих и оценивающих — например, произведения искусства. Вот это раскрепощение аффектов и привело нас к безудержным проявлениям варварства, дикости. А ведь инстинкты и аффекты — это нижняя ступень детерминант человеческого поведения. Эмоции, переживания, чувства в значительной степени зависят от социальных и культурных факторов, опосредованы социальной природой человека. Нас захлестывают эмоции, мы не справляемся с ними. Но, мне кажется, уже мало-помалу возникает понимание, что нужен обратный поворот, что требуется внутреннее сдерживание, что разнузданность до добра не доводит. Может быть, именно поэтому религия, которая брала на себя в традиционной культуре функцию контроля над человеческой чувственностью, снова активно возвращает себе утраченные в просвещенческой культуре позиции.

Визитная карточка

Алексей Козырев — кандидат философских наук, заместитель декана философского факультета МГУ.  Родился в Москве в 1968 году. Окончил философский факультет МГУ. Проходил стажировку в Женевском университете, Высшей школе гуманитарных наук и Свято-Сергиевском православном богословском институте в Париже. В 1997 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Гностические влияния в философии Владимира Соловьёва». Основные работы посвящены истории русской философии конца XIX — начала XX вв. (В. С. Соловьёв, С. Н. Булгаков, К. Н. Леонтьев, В. Н. Ильин). Автор книги «Соловьев и гностики». Вел авторские программы на радиостанциях «Русская служба новостей», «Радонеж», «София».

Алексей Козырев. Фото: Сергей Михеев/РГ

Самые выдающиеся евреи Германии | Культура и стиль жизни в Германии и Европе | DW

Ученые и писатели, политики и банкиры, художники и философы, — за 1700 лет Германия и немецкий язык стали родными для многих знаменитых евреев. Даже на 340 страницах книги «Мы — здесь!» о многих из них можно было рассказать лишь коротко. Мы решили представить всего двух из них, которые оказали огромное влияние не только на еврейскую и немецкую жизнь, но и на всю мировую историю.

Просвещенный еврей Мендельсон

Мозес (Моше, Моисей) Мендельсон (Moses Mendelssohn) родился в 1729 году в бедной семье, получил традиционное еврейское образование и 14-летним подростком, с одним узелком за плечами, отправился пешком в Берлин. Евреям жить в столице Пруссии дозволялось тогда только по особому разрешению. Его выхлопотал Мозесу владелец фабрики, изготовлявшей изделия из шелка. Мозес был сначала учителем его детей, потом конторщиком на фабрике, бухгалтером и со временем — совладельцем фабрики.

Мозес Мендельсон

Так он зарабатывал на жизнь (у него было десять детей, четверо из которых умерли в младенчестве), а его главным занятием были науки и языки. Он изучал философию и математику, немецкую литературу и латынь, тесно общался и дружил со многими видными учеными. Трижды его выдвигали в Прусскую академию наук, и дважды король вычеркивал из списков еврея Мендельсона, лишь в третий раз уступил. В 1763 году научный трактат Мозеса Мендельсона получил первый приз на конкурсе Прусской академии, победив «самого» Канта.

В 1770 году известный швейцарский богослов, протестантский пастор Иоганн Каспар Лафатер (Johann Caspar Lavater) публично потребовал от Мендельсона либо опровергнуть догматы христианства, либо, если тот не может этого сделать, самому креститься. Мозес Мендельсон оказался в очень трудном положении. Отрекаться от иудаизма он и не думал, но опровергать христианские догматы еврею, живущему, что называется, на птичьих правах в протестантской Пруссии, было очень опасно. Ответные открытые письма Мендельсона поражают и сегодня мудростью, тактом и убедительностью.

Суть аргументации Мендельсона заключалась совсем не в том, чтобы доказать, что какая-то религия «лучше» или «правильней» другой. Он говорил о значении веротерпимости, независимо от того, какой веры придерживается человек — как правило, веры своих родителей. Но это совсем не значит, что надо неуважительно относиться к вере других людей. Как раз поэтому, подчеркивал Мендельсон, иудаизму совершенно несвойственна миссионерская проповедь, подобная той, с которой к нему, еврею, обратился протестант Лафатер.

Эта совершенно новая для своего времени (шел XVIII век!) полемика в защиту веротерпимости — или толерантности, как сказали бы мы сегодня, — широко обсуждалась в протестантских кругах, и точка зрения Мендельсона многим показалась убедительной. В конце концов, Лафатер извинился перед ним за поставленный ультиматум.

Инициатор движения Хаскала

Выдающееся значение Мозеса Мендельсона заключается в том, что он стал инициатором движения Хаскала — еврейского просвещения. Это движение зародилось именно в Германии, впоследствии охватив весь еврейский мир. Суть Хаскалы, говоря несколько упрощенно, заключалась в том, чтобы ослабить культурно-религиозную обособленность евреев: они должны были учить языки стран, в которых жили, и светские науки, стремиться к гражданскому равноправию, носить европейскую одежду, выйти из мира гетто к общемировым ценностям.

Обложка книги «Мы — здесь!»

Зависело это, конечно, не только от евреев, но в очень значительной мере от тех стран, где они жили и где их подвергали дискриминации. Но Мендельсон подчеркивал: надо менять то, что сам можешь изменить, остальное придет.

При этом Мозес Мендельсон ни в коем случае не призывал к религиозной ассимиляции евреев. Он сам был верующим иудеем и стремился сохранить национально-религиозные особенности еврейского народа, не отказываясь от еврейских традиций, но приобщаясь к веяниям современного мира и достижениям цивилизации, интегрируясь в европейское общество.

Практически все последующие главенствующие направления и течения еврейской мысли берут начало в Хаскале, только одни (прежде всего, в Германии и Франции) доводили идеи просвещения до ассимиляторской крайности, другие (в России, Польше, Литве) противостояли ассимиляции, обратившись к антиреформаторской ортодоксии. Потомки Мозеса Мендельсона принадлежат к первой группе. Четверо из его шести детей крестились. Крестились и внуки — в частности, композитор Феликс Мендельсон-Бартольди (Felix Mendelsohn-Bartoldi), автор знаменитого «Свадебного марша».

Альберт Эйнштейн – несостоявшийся президент Израиля

В семье ассимилировавшихся немецких евреев родился в 1879 году и Альберт Эйнштейн (Albert Einstein). На сохранившемся еврейском кладбище маленького швабского городка Бухау можно найти несколько надгробий с его фамилией. А первым известным его предком в общине был Борух (Барух) Мозес Эйнштейн, принятый в нее в XVII веке. Но родители Альберта были людьми нерелигиозными и даже отдали сына в католическую школу.

Однажды, устав от назойливых фотографов, Энйштейн показал им язык. Этот снимок стал культовым

Принято считать, что он был плохим учеником. Это легенда. Оценки, особенно по математике и физике, у юного Эйнштейна были отличными. Отставал он разве что только во французском. Но вот школьную (казарменную, как он говорил) дисциплину он ненавидел. «Школа, — писал Эйнштейн позже, — душила святую любознательность, которая, прежде всего, нуждается в свободе».

Он и из Германии эмигрировал в 1932 году, еще до прихода к власти национал-социалистов, не потому, что опасался грядущих преследований евреев (тогда мало кто представлял себе будущие масштабы Холокоста), а потому, что ненавидел послушную «фюреру» толпу, которая шла к власти. «Я презираю тех, кто любит маршировать в строю… — говорил Эйнштейн. — Я ненавижу героизм по команде, бессмысленную жестокость и отвратительную бессмысленность того, что называют патриотизмом».

После эмиграции в США великий физик (к тому времени уже давно лауреат Нобелевской премии) впервые по-настоящему обратился к еврейским проблемам. Важную роль сыграли здесь первые антисемитские законы «третьего рейха», еврейские погромы «хрустальной ночи» и последующее массовое уничтожение евреев. Альберт Эйнштейн приложил огромные усилия, чтобы вызволить из Германии свою двоюродную сестру Лину, но ему это так и не удалось. В 1942 году ее депортировали в концлагерь. Она погибла в Треблинке.

Тем временем Эйнштейн начал активно поддерживать сионистов, выступающих за создание еврейского государства, собирал деньги для колонистов в Палестине и для Иерусалимского университета… Когда в 1952 году Израиль предложил Альберту Эйнштейну стать президентом еврейского государства, он был глубоко тронут. И все-таки отказался. «Всю мою жизнь, — ответил он, — я занимался естественными науками. У меня нет ни природных способностей, ни опыта работы на какой-либо официальной должности. Так что я не соответствовал бы этому высокому предназначению, даже если бы мой возраст был бы не столь преклонным».

И добавил: «Этот факт огорчает меня тем больше, что моя связь с еврейским народом стала самой тесной моей человеческой привязанностью — с тех пор, как мне стало ясно, в каком ужасном положении находится наш народ. ..»

Смотрите также:

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Немецкая легенда и еврейское кладбище

  Немецкий город Вормс на Рейне во всем мире известен как место действия средневековой легенды о Нибелунгах. Здесь же, всего в нескольких сотнях метров от знаменитого Вормсского собора, у входа в который поссорились Брюнхильда и Кримхильда, находится еще один уникальный памятник мирового значения — старейшее из дошедших до наших дней еврейских кладбищ Европы. Его история насчитывает почти 1000 лет.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Вечный покой

  Самые старые надгробия этого кладбища датированы 1058-1059 и 1076 годами. По всей видимости, заложили его одновременно с первой синагогой, возведенной в еврейском квартале Вормса в 1034 году. В 1911 году в городе было открыто новое еврейское кладбище, на старом же некоторое время еще продолжали хоронить, но редко и только на уже существовавших семейных участках, вплоть до начала 1930-х годов.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Романские надгробия

  Здесь можно увидеть надгробия разных эпох, начиная с вертикально стоящих плит романского периода, каких на немецких христианских кладбищах уже не найти (до наших дней дошли лишь те, которые были, например, перенесены в церкви). Многие из надгробий находятся сегодня в хорошем состоянии — благодаря мерам, которые, осознавая уникальность этого места, начали предпринимать еще в середине XIX века.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Надписи

  На средневековых надгробиях надписи делались на древнееврейском языке, а в более новой части кладбища с захоронениями XIX-начала XX веков встречаются плиты с эпитафиями на двух языках: древнееврейском и немецком, некоторые — только на немецком. Сами памятники становятся по форме больше похожими на те, которые в то время устанавливались на христианских кладбищах.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Вормс и ашкеназы

  Так кладбище выглядело в 1900 году. Его уникальность заключается не только в его возрасте и сохранности сотен древнейших надгробий с эпитафиями, представляющими огромный интерес для ученых. Наряду с рейнскими соседями — Шпайером и Майнцем, Вормс на протяжении столетий был одним из важнейших центров еврейской жизни и считается колыбелью ашкеназов — германоязычных европейских евреев.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Со всего мира

  На древнем кладбище Вормса похоронены многие особо почитаемые раввины, талмудисты, мученики за веру. Поклониться их могилам сюда приезжают со всего мира. По данным городских властей, число посетителей этого кладбища, а также Еврейского музея и других мест, связанных с историей вормсской общины, обычно составляет около 85 тысяч человек в год.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Меир бен Барух

  Самая известная могила находится около входа на кладбище. Здесь покоится прах раввина Меира бен Баруха из Ротенбурга — выдающегося ученого-талмудиста, родившегося в 1215 году в Вормсе и скончавшегося в 1293 году в эльзасском заточении. Уже много столетий она является местом паломничества евреев, по традиции оставляющих камни и записки с просьбами и желаниями на его надгробии.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Двойная могила

  Так могила Меира бен Баруха выглядит сейчас. Около него покоится франкфуртский торговец Александр бен Соломон Вимпфен, пожертвовавший на выкуп его тела почти все свое крупное состояние и выразивший единственное желание — быть похороненным рядом. Меира бен Баруха заключили в тюрьму по приказу германского короля Рудольфа I — родоначальника династии Габсбургов…

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Отказ от сделки

  Взойдя на престол в 1286 году, Рудольф I наложил на евреев, формально считавшихся «рабами казны», новый непосильный налог. В ответ они стали покидать Германию, а лидером массового исхода стал Меир из Ротенбурга, за что его арестовали. Члены еврейской общины были готовы заплатить императору огромный выкуп, но сам раввин отказался от сделки, предпочтя остаться в тюрьме, где через семь лет скончался.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  История одного выкупа

  Тело раввина было передано евреям для погребения лишь через 14 лет, в 1307 году после передачи выкупа. Александр бен Соломон Вимпфен, исполнивший последнюю волю раввина Меира быть погребенным в Вормсе, сам уже вскоре скончался. Его собственное пожелание было тоже выполнено. Много всего могут поведать нам древние надгробия на этом кладбище…

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Восстановление памяти

  Эпитафии представляют огромную ценность для историков, ведь Вормс был одним из узловых пунктов, в котором переплетались судьбы многих известных еврейских семей Европы. В начале 2010-х годов кладбище и надгробия отсканировали, создав точную трехмерную модель. Новая техника также позволяет распознать на камне письмена и символы, давно стершиеся и почти не видимые.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  «Святой песок»

  По поводу происхождения названия этого кладбища — «Heiliger Sand» («Святой песок») существует несколько гипотез. Согласно наиболее распространенной, богатые вормсские евреи когда-то покрыли всю его территорию слоем песка, привезенного из Иерусалима. Другие источники указывают на традицию бросать песок из Святой земли в могилы раввинов. В этой связи нужно сказать об одном интересном факте…

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Место в истории

  Это еврейское кладбище было заложено около городской стены, возведенной вокруг Вормса, на месте песчаного карьера, которым пользовались во время ее строительства. Сейчас Вормс — небольшой городок, но в Средние века он играл важную роль в Священной Римской империи, часто являлся местом проведения рейхстагов и гофтагов. Здесь располагалась зимняя резиденция Карла Великого.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  С древними римлянами

  По одной из гипотез, не подтвержденных, правда, свидетельствами и археологическими находками, первые евреи могли прийти в эти земли по Рейну еще с древними римлянами. Две тысячи лет назад на территории нынешнего Вормса находился римский военный лагерь. Первое же письменное упоминание евреев из Вормса датировано 960 годом: сообщение о том, что их ожидали на ярмарке в Кельне.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  «Малый Иерусалим» на Рейне

  Вормсское епископство относится к старейшим в Германии. Оно возникло не позже VII века. Строительство первой синагоги по времени совпадает с возведением здесь романского собора. Не исключено, что их строили одни и те же мастера. Епископы призвали евреев селиться в Вормсе, чтобы использовать их торговые связи, наделив определенными привилегиями. Позже эту общину назовут «Малым Иерусалимом».

• Еврейское кладбище в Вормсе

  История общины

  Особенность вормсской еврейской общины состоит в том, что ее история до прихода к власти национал-социалистов, несмотря на погромы и гонения, надолго никогда не прерывалась (за исключением нескольких очень коротких периодов). Кладбище, на котором до наших дней дошло около 2500 надгробий, сильным разрушениям не подвергалось, хотя отдельные памятники все же исчезали — на соседних стройках.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Тайный ход

  Часть пропавших когда-то надгробий была найдена позже в средневековом туннеле, прорытом под кладбищем от городской стены в качестве секретного подземного хода на случай осады. Ими был выстлан пол. Еврейская община после обнаружения оскверненных надгробий выразила свой протест по поводу этого вопиющего нарушения покоя усопших, а плиты затем вмонтировали в ограду кладбища.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Из-под земли

  Надписи на плитах из туннеля и тех надгробиях, которые за много столетий оказались покрытыми землей, сохранились лучше. Они не подвергались воздействию дождя, ветра и зноя, не зарастали мхом. В XIX веке многие старые надгробия, ушедшие под землю, подняли, очистили и установили вновь. В это же время один из членов еврейской общины был избран бургомистром Вормса.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Судьба кладбища

  Вопрос о том, почему это кладбище не тронули во времена «третьего рейха», до сих пор остается без ответа. Существуют лишь догадки, ничем не подтвержденные. По одной из версий, главари местных национал-социалистов планировали уничтожить кладбище, но получили из Берлина указание ничего не предпринимать до особого распоряжения, которое так и не поступило. Синагога была разрушена в ноябре 1938 года.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Несколько бомб

  Не исключено, что это древнее кладбище хотел использовать в каких-то своих оккультистских целях Генрих Гиммлер, но эта гипотеза также ничем не подтверждена. Вормс как один из важнейших с исторической точки зрения городов Священной Римской империи явно играл какую-то роль в планах Гиммлера. Кладбище пострадало лишь от нескольких авиабомб, предназначавшихся для соседней ветки железной дороги.

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Вид на собор

  Философ и теоретик сионизма Мартин Бубер, до эмиграции в Швейцарию в 1933 году живший недалеко от Вормса, любил приезжать в этот город. Прогулку начинал с собора, а затем шел на еврейское кладбище. Там он больше всего любил место, откуда открывается живописный вид на собор, особенно — в зимнее время, когда на деревьях нет листвы. Эту панораму сегодня называют его именем: «Martin-Buber-Blick».

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Глазами Мартина Бубера

  «Я останавливаюсь и смотрю сквозь кладбищенский беспорядок на восхитительную гармонию, и мне кажется, будто я поднимаю взгляд от Израиля к Церкви. Здесь внизу нет ни крупицы формы; лишь камни и прах под камнями… Я там стоял, я был связан с прахом и через него — с моими праотцами… Собор — такой, как он есть. Кладбище — такое, как оно есть. Но союз с нами не расторгнут».

• Еврейское кладбище в Вормсе

  Травой поросло

  После войны более чем на десять лет кладбище стало своего рода белым пятном для жителей города: за его ограду немцы не заглядывали, словно стыдясь перед давно умершими евреями за преступления Холокоста. Оно зарастало. Разрушенную синагогу начали восстанавливать в 1958 году. В это же время добровольцы по призыву евангелической церкви приступили к расчистке дорожек на кладбище…

  Автор: Максим Нелюбин

Андрей Муравьёв: «Философия считается матерью всех наук»

Андрей Муравьёв

Так сложилось, что редакция ТрВ-Наука чаще предоставляет слово представителям естественных наук. Однако все мы знаем, что гуманитарии имеют свою точку зрения на общую иерархию наук и не склонны особо поклоняться «царице наук математике». С доцентом кафедры истории философии Института философии Санкт-Петербургского государственного университета Андреем Николаевичем Муравьёвым беседует аспирант кафедры философии Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена в Санкт-Петербурге Артём Дудин.

— В 2015 году в издательстве «Наука» вышла в свет ваша монография «Философия и опыт. Очерки истории философии и культуры». 25 лет вы исследовали тему, вынесенную в заглавие книги, опираясь на историю классической философии от Фале-са до Гегеля включительно. С точки зрения классической философии, что такое современная наука?

— В наши дни существуют два различных рода наук. Один из них — эмпирическая наука о природе и духе в различных ее отраслях (физика, химия, история, психология и т. п.). Этот род есть продукт развития опыта, начиная с Древней Греции, когда мифология заменяла собой эмпирическое естествознание и, так сказать, духознание, вплоть до XV–XVI веков, когда благодаря связанной с античной философией христианской религии родилось научное познание эмпирии природы и духа, ибо мир как произведение бога стал чем-то заслуживающим внимания и начал изучаться Коперником, Галилеем, Ньютоном и другими учеными. Эти науки до сих пор развиваются в этой своей первоначальной эмпирической форме. Вторая же составляющая современной науки, многими сегодня не признаваемая наукой, есть философия. Ее история тоже началась в античности и закончилась к 1830-м годам, когда в лице Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля философия завершила свое историческое развитие в логическую, или систематическую, науку. Такой она впервые выступила у Гегеля в его «Науке логики» и «Энциклопедии философских наук». Она составляет собой основную часть современной науки и только кажется оставленной в прошлом развитой эмпирической наукой, как это первым провозгласил Конт в середине XIX века и до нашего времени считают и других учат считать другие позитивисты. На деле же эта философская наука продолжает быть тем, что она есть, — единым фундаментом действительно современного научного знания. Правда, он существует пока только в гегелевской системе и всех других классических философских учениях, выступивших в ходе истории философии. В них в виде натурфилософии и философии духа на деле уже существует строго теоретическая, т. е. уже не эмпирическая форма наук о природе и духе. Вот эта сложная философская наука, где логика совмещена с философией природы и духа, есть второй род современной научности. Его, правда, научному сообществу еще только предстоит признать таковым, овладеть им и на этой основе впервые по существу двинуть эмпирические науки в их развитии, придав современным эмпирическим наукам строгую теоретическую форму благодаря освоению специалистами, получающими образование на нефилософских факультетах, единого содержания истории философии. Эта строгая научная форма станет уже не математической, но такой, какой ранее обладала только философия, которая не случайно является самой древней из всех наук, включая математику.

Гегель с учениками в Берлине в 1828 году. Литография

—  Однако как понимать эту теоретическую форму? Кажется, что теоретическая наука уже существует и по названию, и по существу. Мне лично доводилось слышать от одного уважаемого математика, что у нас в стране есть только одна настоящая школа мышления — математическая школа. Надо полагать, что такого рода уважаемые люди математику признают теоретической наукой. Чем же они, эти современные математические или математизированные науки, включая сюда и физику, еще не теоретические?

— То, что сегодня называется, скажем, «теоретической физикой», на самом деле есть необходимый элемент эмпирической физики, без которого она как эмпирическая наука развиваться не может, отчего эта теоретическая составляющая эмпирической физики имеет именно математическую форму, а не философскую. Математика как наука возникла, как известно, позже философии и на основании философии в трудах Пифагора. Еще позже, в XV–XVI веках на философско-религиозной или антично-христианской основе возникла физика как эмпирическая наука — сначала как небесная механика (астрономия), а затем и как земная механика. Философия справедливо считается матерью всех наук именно потому, что научный прогресс в эмпирическом естествознании и духознании всякий раз был обусловлен философскими предпосылками. Но в том-то и дело, что, во-первых, развитие философии и, во-вторых, потребности развития эмпирических наук сегодня делают необходимой (хотя сознание этого только начинает брезжить в умах выдающихся ученых) теоретическую форму в строгом философском, а не только в математическом смысле. Соответственно, эта потребность должна изменить форму развития наук о природе и духе, оставив в них эмпирическим только способ подтверждения и изложения научных открытий. По существу же эти науки должны стать сознательным выражением самой истины, как она реально существует в природе и в духе. Когда они станут таким сознательным выражением, тогда это и будет их настоящая теоретическая форма. Из теоретической составляющей она превратится в теоретическое целое этих наук. Единое теоретическое содержание этих наук будет существовать в этой единой теоретической форме, а эмпирическим (и там, где это требуется, математическим) останется только его подтверждение и изложение сообразно различным, свойственным этим наукам способам его подтверждения и изложения.

— Правильно ли я понимаю: теоретическая форма есть то, что философия называет идеей?

— То, что классическая философия называет идеей, составляет содержание этой теоретической формы. Тогда физика будет сама теоретически раскрывать физическую форму идеи природы, химия — ее химическую форму, биология — биологическую форму этой единой идеи природы, этого единого содержания естественных наук. Тогда эти науки станут заниматься не изучением отдельных явлений природы и не установлением особенных законов этих явлений, как они сегодня делают в качестве эмпирических наук. Как теоретические (т. е. тогда, когда они приобретут уже теперь требующуюся от них теоретическую форму) они займутся выявлением идейного единства своего предмета, перестанут раздирать единую природу на физическую, химическую и органическую.

— По-гречески θεωρέω означает «созерцаю». Насколько я понимаю, этому глаголу противостоит, если брать на аттическом диалекте, глагол πράττω — «действую». Наука как таковая всегда теоретична, даже если она имеет своим предметом практическое, как, скажем, история, которая хотя и изучает поступки людей, но  ее в них интересует не то, как делать что-то завтра или послезавтра, но то, каков закон сделанного. Созерцать же — значит, если следовать определению Аристотеля, иметь дело с предметом, который не может не быть и который существует сам по себе, тогда как поступки как содержание практики могут быть, а могут и не быть и имеют свое начало в нас. Вы же противопоставляете не практическое и теоретическое, но эмпирическое и теоретическое. Тогда возникает вопрос: каким же образом в эмпирическом отсутствует элемент созерцательного, и каким образом он должен присутствовать в истинно теоретической науке?

— Насколько я знаю, сейчас даже сами представители эмпирических наук часто говорят о так называемой «технонауке» как о том, чем они занимаются. Современная эмпирическая наука (именно потому, что потребность в ее теоретической форме пока не удовлетворяется) вырождается в технику, т. е. в некоторый способ действия с природными феноменами, заставляющий их производить нужные нам эффекты. Последние великие открытия в эмпирической науке сделаны давно и до сих пор эксплуатируются исключительно в этом техническом ключе. При этом то, что сделано в физике Галилеем, Ньютоном и Эйнштейном, технически уже почти исчерпано. Куда же дальше идти этой так называемой «технонауке»? Дальше, ясное дело, — тупик, выход из которого, на мой взгляд, может быть только строго-теоретическим.

То, что выдающиеся ученые сто лет назад назвали кризисом современного естествознания, ныне есть вполне реализовавшаяся ситуация. Одно дело — наука, достигающая одновременно полезных и вредных практически-технических результатов. Это и есть современная эмпирическая наука. Другое же дело — наука, теоретически постигающая свой предмет, что наверняка исключит опасные технически-практические новинки и продвинет теоретическое познание ее предмета к его идейному единству. Это как раз то, что требуется ныне всем эмпирическим наукам, — то, что их представители выражают как необходимость обобщающей все научные знания теории, чуть ли не «единой теории всего», что на деле выражает потребность в смене эмпирической формы наук о природе и духе на теоретическую форму этих наук.

— То есть быть созерцаемым, или быть теоретическим, по-вашему, означает прежде всего быть единым?

— Да.

— Эмпирическая же сторона науки имеет дело не с тем, что есть само по себе…

— Единое.

—  Да, она имеет дело не с единым… Но с чем же тогда она имеет дело?

— Она имеет дело с многообразными явлениями этого единого в природе и духе, а само единое в природе и духе оставляет пока, как и двести лет назад, познавать философии.

—  Однако она,тем не менее, познает законы этих явлений…

— Она имеет дело со многим этого единого и сокращает это бесконечное множество до какого-то конечного, но идущего в бесконечность множества особенных законов.

— Как же существуют эти законы? Они ведь не существуют как законы, которые наш рассудок дает природе, согласно Канту?

— Они существуют именно так!

—  То есть законы природы есть нечто, имеющее чисто духовную реальность?

— Конечно.

—  Но тогда истинность этих законов оправдывается только тем, что сам дух включен в природу как более высокая  ее  форма…

— Естественно, что дух природе не посторонний. Он, конечно, не есть высшая форма природы, но дух по необходимости связан с природой и возникает только из нее.

— …И в этом смысле он в себе концентрированно, как микрокосм, заключает всю природу и таким образом может  ее  познавать?

— Разумеется, отчего законы природы и носят имя законов Ньютона, законов Эйнштейна и т. п. Тем самым указывается, кто именно из духовных существ, т. е. из людей, открыл и сформулировал эти законы. Это, конечно, законы природы, но именно как математически сформулированные законы они существуют только для духа и в духе. В самой же природе они только реализуются в определенных превращениях природных явлений. «Идеальный газ», «идеально твердое тело» недаром именно так называются в эмпирической науке! Кто-то из ученых хорошо сказал: «Законы природы не написаны на небе». В противном случае эмпирические науки и специально подготовленные ученые были бы не нужны.

— При этом зачастую законы природы реализуются в силу искусственных экспериментов, когда, например, создаются искусственные химические элементы?¹

— Как же иначе?! На этих примерах совершенно очевидно, что то, что в природе самой по себе не существует, в результате технического вмешательства в нее начинает реально существовать на какие-то доли мгновений…

— То есть я вас правильно понял: эмпирическая наука не теоретична именно потому, что познаваемые ею особенные законы реальны только в духе исследователя, а то, что было бы теоретической наукой, познавало бы природу так, как она есть сама в себе, а не в духе?

— Да, сама в себе. Теоретическая форма наук будет познавать то, каким образом эта единая сущность природы, существуя в природе только в себе, раскрывается духом, поскольку лишь он существует для себя, отчего, стало быть, для него и существует природа как единое идейное целое.

— Но этот дух уже должен был бы быть несколько иным, нежели тот, который имеет дело с природой в эмпирической науке…

— Конечно. В опыте исследователь является внешним своему предмету, а предмет — внешним его исследователю. Эта эмпирическая установка порождает вопросы: «Какое право мы имеем что-то приписывать природе?», «Почему природа такова, что как будто бы специально под наше познание подстроена?» и т. д. Все такого рода представления намекают на то, что опыт есть некоторое единство природы и духа, а не только их выпирающее в опыте и затеняющее единство различие. Выявить это единство природы и духа, подойти к природе не просто как к материалу, который мы можем насиловать, как нам угодно, и тем самым подрывать наше собственное физическое существование как духовных существ, по необходимости связанных с природой, а понять, что, вообще говоря, и природа, с одной стороны, есть единство природы и духа, и дух, с другой стороны, есть единство природы и духа, — при такой философской предпосылке это будет уже совсем другое научное исследование их. Повторю, что примеры и образцы такого конкретного (познавательного, или строго-теоретического), а не абстрактного, непотребительского отношения к природе и к духу классическая философская мысль в своей натурфилософии и философии духа уже дала.

— Гейзенберг пишет, что, по-видимому, реально то, что Платон называл идеями, а не материя в смысле каких-то кирпичиков-атомов…

— Кстати, такого рода явления, как появление квантовой физики, в разработке которой участвовал Вернер Гейзенберг, показывают, что на гребне действительно современной науки совершается единство философского и эмпирического научного знания — единство философской основы научного знания и производных от этой основы, которые и есть эмпирические науки.

—  Спасибо большое за интервью!

— Спасибо и вам за вопросы, ибо это важно знать широкому кругу ученых.

Андрей Муравьёв
Беседовал Артём Дудин

Текст полного интервью с А. Н. Муравьёвым

---

¹ Элементы, синтезируемые в лаборатории, синтезируются и при взрывах сверхновых без всякого технического вмешательства, хотя быстро распадаются. —  Прим. ред.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

См. также:

как ученые из Центральной Азии повлияли на развитие науки в Средние века — T&P

Центральная Азия в Средние века стала центром просвещения: наука и культура в то время особенно активно развивалась именно на территории современных Туркменистана, Таджикистана, Узбекистана, Кыргызстана, Казахстана, а также частично Афганистана, Пакистана и Китая. В издательстве «Альпина Паблишер» вышла книга Фредерика Старра «Утраченное Просвещение: золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времен Тамерлана». T&P публикуют отрывок о том, как центральноазиатским ученым приходилось кочевать и почему многие из них оказались незаслуженно забыты.

Немногие регионы отличались таким обилием внутренних связей, как Большая Центральная Азия. Кочевники переезжали каждый сезон, а экономика крупных городских портов основывалась на континентальной торговле. Длинные маршруты на Ближний Восток, в Индию, Китай и Европу были прочно налажены еще за тысячу лет до того времени, когда халиф аль-Мамун начал привлекать ученых для работы в своей библиотеке. Любой путник мог просто примкнуть к одному из караванов, которые передвигались, как медленно движущиеся поезда, по широким просторам между оазисами. В V веке до нашей эры выходцы из Центральной Азии (из таких мест, как Согдиана или Хорезм) оказались в далекой персидской столице Персеполисе, в Мемфисе (Древний Египет) и даже на отдаленном острове Элефантина в верхнем течении Нила на границе с Нубией.

Поэтам, астрологам, ученым, музыкантам и танцорам путешествия были не в новинку. Астрологи с удовольствием переезжали во дворец, где требовался кто-нибудь, кто мог бы предвидеть будущее, а десятки лютнистов и танцоров из Центральной Азии были приняты при китайском королевском дворе. Намерением странствующего ученого в Европе было где-нибудь прижиться, так как нормальным считалось оставаться на месте: в родной долине, городе или монастыре. Но только не в Центральной Азии! Прибытие туда греческих мыслителей, индийских ученых (после 300 года до нашей эры), а затем путешествия еврейских астрологов, манихейских мудрецов и несторианских монахов — все вело к ответным визитам жителей Центральной Азии. За несколько веков до того, как аль-Мамун основал свою библиотеку и центр исследований, передвижение, а также смесь идеализма и гибкости, которые лежали в основе такого передвижения, определили мышление людей по всей Центральной Азии.

Что заставляло странствующих мыслителей путешествовать? Политические страсти и массовые волнения вынудили многих покинуть свои дома. Хорезм, родной регион математика и астронома аль-Хорезми, пытался восстановиться после арабского вторжения, когда молодой исследователь покинул дом. Саманидское государство было в упадке, когда молодой врач Ибн Сина уехал из Бухары, а когда суфийский поэт Руми позже покидал Хорасан, этот регион переживал монгольское завоевание.

Перспективы исследований и простое любопытство также толкали жителей Центральной Азии уезжать из дома. Абу Зайд аль-Балхи ездил, чтобы собирать информацию для своих карт, в то время как аль-Бухари, составитель сборника хадисов, много путешествовал, проводя устные опросы для своего знаменитого собрания. И даже эрудит Бируни, несмотря на отсутствие выбора, приветствовал возможность провести годы в разъездах ради исследований в Индии.

Несколько счастливчиков из числа великих мыслителей имели личное состояние, некоторые обеспечили себе прибыльные управленческие должности. Однако большинство зависело от покровительства дворов эмиров и халифов, хотя некоторые мусульманские правители и не занимались поддержкой науки, которую считали ненужной или даже враждебной вере. Хорошо, что в целом теплый климат региона уменьшал физические потребности ученых и исследователей. Но им нужны были поддержка и безопасность, а также общение с единомышленниками. Во времена Бармакидов, правления аль-Мамуна и в течение последующих двух поколений Багдад щедро удовлетворял эти нужды, вскоре став центром притяжения для выходцев из Центральной Азии.

Культурные факторы, специфичные для Центральной Азии, усилили этот процесс. Установление относительного мира при правлении Аббасидов после столетия хаоса способствовало интеллектуальной активности по всему региону. Тот факт, что центральноазиатские мыслители быстро освоили арабский язык, ускорил развитие региона, но они находились в хорошем положении и без этого благодаря знанию персидского языка. Не менее важно и то, что центральноазиатский ученый, направляясь в Багдад, не чувствовал себя там чужим. В конце концов, жители Центральной Азии сыграли ключевую роль в приведении Аббасидов к власти, и их наследники справедливо полагали, что у Багдада не было иного выбора, кроме как принять их. Более того, семья Бармакидов, а затем братья Бану Муса широко открыли свои двери и кошельки для ученых и исследователей с их родной земли, в то время как присущий им стиль покровительства убеждал любого, думающего о переезде, что в Багдаде для талантливых людей открыты все двери.

Неудивительно, что в то время столица халифата на реке Тигр была средоточием центральноазиатской интеллектуальной жизни. Не только ученые и исследователи из региона были среди светил города, но, как заметил арабский писатель Х века, «не было ни одного ученого или поэта в Багдаде, кто бы не имел ученика из Хорезма». Выходцы из Центральной Азии находили себе место, даже несмотря на одновременный приток в Багдад арабских ученых: по меньшей мере один арабский мудрец прошел весь путь от аль-Андалус (Испания), чтобы работать с учеными людьми столицы. Все же, несмотря на большую численность и известность арабов, в большинстве областей науки и философии выходцы из Центральной Азии затмили их.

Выходцы из Центральной Азии в Багдаде

Благодаря новому исследованию, проведенному немецким ученым из Лейпцига, стало возможным говорить о количестве центральноазиатских ученых в Багдаде. Историк Генрих Зутер, работавший в начале ХХ века, составил список мест происхождения 515 математиков и астрономов, живших в исламском Средневековье, по большей части из ранней эпохи Аббасидов. Поскольку ученые предпочитали писать на арабском, многие исследователи пришли к выводу, что они были арабами, а не выходцами из Центральной Азии.

Зутер обнаружил, что они в основном были иранского происхождения. Его метод был прост: проследить нисбу, или имена по родному городу, которые приставлялись к личным именам. Если принять во внимание даже малую часть полученных им данных, все равно их более чем достаточно, чтобы начать полный пересмотр интеллектуальной карты мира в Средние века. […]

Были ли центральноазиатские ученые одинаково одарены во всех областях и дисциплинах? Не многие выходцы из Центральной Азии получили признание своей поэзии, поскольку официальным языком двора был арабский, а стихи нужно было декламировать (а не читать). Большинство известных музыкантов также были арабами, хотя именно выходец из Центральной Азии аль-Фараби впервые приступил к теоретическому исследованию музыки, что определило развитие и восточной, и западной музыкальной теории на 500 лет вперед. Многие выходцы из Центральной Азии показали себя новаторами в архитектуре, были и выдающиеся художники-миниатюристы. Но большинство хороших художников находило покровителей дома, и у них не было необходимости ехать в Багдад за заработком. В результате оставались такие сферы, как математика, астрономия, естественные науки, а также все, что можно объединить понятием «философия». Это те области, в которых выходцы из Центральной Азии особенно выделялись. Стоит отметить, что в перечисленные категории также включались определенные области общественных наук вместе с культурной антропологией, а также создание приборов для научных измерений и разработка технических решений в целом. Не случайно эти области все вместе составили основу естественного и гуманитарного знания в том виде, в котором они и существовали в период между Античностью и становлением современного мира. В некоторых случаях выходцы из Центральной Азии внесли вклад в те технологии, которые обычно ассоциируются с арабскими изобретателями. Например, в течение тысячи лет считалось, что астролябия, изобретенная древними греками (отсюда и происхождение названия), была усовершенствована арабскими учеными и технологами. С помощью точно сконструированных и красиво украшенных медных инструментов в руках мастера можно было установить и даже предсказать расположение Солнца, Луны, планет и звезд, измерить время на определенных широтах, рассчитать высоту гор или глубину колодцев. Фазари, персидскому ученому из города Фарса, приписывают создание первой «арабской» астролябии, в то время как арабскому ученому из города близ Багдада аль-Баттани (латинское написание Albatenius) приписывают разработку математической стороны этого инструмента. Но на самом деле это ас-Сагани, уроженец Мерва (в современном Туркменистане), расширил область применения астролябии, открыв способ проецирования сферы на плоскость перпендикулярно ее оси. Так он стал зваться аль-Аструлаби. Еще один выходец из Центральной Азии сделал многое, чтобы в дальнейшем усовершенствовать этот важный инструмент. Они оба сыграли важную роль в развитии астрономии в тот период. […]

В области философии, естественных и гуманитарных наук труд выходцев из Центральной Азии в Багдаде был облегчен еженедельными семинарами, которые проводил Абу Сулейман ас-Сиджистани (932–1000). Ас-Сиджистани был одним из тех людей-«магнитов», без которых интеллектуальный прогресс невозможен. Каждую пятницу вечером он собирал у себя дома общество, в котором были и выходцы из Центральной Азии. Настолько интересно и увлекательно было то, что он говорил на этих вечерах, что один из гостей записал его слова и выпустил книгу в 500 страниц, название которой отлично отражает атмосферу этих собраний — «Книга удовольствий и пиршеств». Ас-Сиджистани прибыл из области Систан, находившегося возле современной границы между Афганистаном и Ираном. Именно там он впервые познакомился с манускриптами на греческом языке. С возрастом он проявлял все больше интереса к математике, медицине, логике, музыке и космологии. […]

Астролябия XI века из Центральной Азии. Центральноазиатские ученые усовершенствовали этот важный инструмент средневековой астрономии и использовали его в новаторских исследованиях

Арабские сподвижники

Признание роли выходцев из Центральной Азии в «арабском ренессансе» не означает уменьшения роли достижений арабских ученых в Багдаде. Они были там с самого начала и сыграли значительную роль. Несомненно, старейшиной среди арабских ученых и в науке, и в философии Багдада был аль-Кинди, которого мы уже встречали во время мутазилитского конфликта: его неприятности были связаны с братьями Бану Муса. Араб из города Куфа, аль-Кинди был одним из первых энциклопедистов, которых вскоре стало много на арабских землях и в Центральной Азии. Он оставил после себя труды по философии и естественным наукам. Труды аль-Кинди по географии вдохновили его же выдающегося ученика из Балха Абу Зайда аль-Балхи (850–934) основать новую школу географического картографирования. А два исследования аль-Кинди в области оптики все еще были актуальны 700 лет спустя, когда их изучил английский ученый Фрэнсис Бэкон (1561–1626).

Биографии некоторых багдадских ученых-арабов проливают свет на их тесные связи с Центральной Азией. Так, основателем философского движения в столице стал человек по имени Джабир (Абу Муса Джабир ибн Хайян (721–815), известный на Западе как Гебер. Несмотря на то, что Джабир был арабского происхождения, он вырос и получил образование в городе Тусе, древней столице Хорасана. Еще больше усложняет определение его идентичности датировка многих из его трудов, которые отражают проблемы ученых Хорасана. Джабир полагал, что философия охватывает все сферы жизни, но при этом делал прорывные исследования в области химии, астрономии, физики, металлургии, фармакологии и медицины. Его как жителя Хорасана призвал в Багдад род Бармакидов, которым он посвятил многие из своих трудов.

Дистилляционный аппарат, разработанный ученым из Туса Абу Мусой Джабиром ибн Хайяном (721–815), алхимиком и «отцом химии», известным на Западе как Гебер

Основной деятельностью Джабира была алхимия, которая вплоть до XVIII века считалась законной частью науки, а не лженаукой с магическим уклоном. Однако он любил напускать таинственность, часто использовал кодовый язык, от которого пошло английское слово gibberish (на русский можно перевести как «абракадабра»). Таким был метод Джабира. Он также преуспел в развитии новой мистической мусульманской космологии, наполненной античным пифагореизмом.

По своей натуре Джабир был экспериментатором, изобретателем-практиком — он придумал водонепроницаемую бумагу и нержавеющую сталь. Смешивая определенные компоненты, Джабир обнаружил, что кристаллизация — это эффективный способ очистки. Неудивительно, что его называют «отцом» химии и основателем лабораторно-экспериментального метода в науке. Так велико было его влияние в Европе, что многие из 2500 трудов, приписываемых ему, оказались западными подделками, известными как работы псевдо-Гебера.

Центральноазиатское направление: медицина, математика и астрономия

Среди всех наук некоторые области знаний особенно привлекали внимание выходцев из Центральной Азии в Багдаде. В самом верху списка была медицина, которая со времен правления рода Бармакидов влекла к себе самые лучшие умы благодаря сочетанию в ней теоретического и практического знаний. Действительно, можно говорить об отдельной центральноазиатской школе в области медицины. Ее лучшим представителем был Ибн Сина со своим «Каноном». Новаторы этого направления приходили в основном из Мерва, в котором было большое и интеллектуально взыскательное сообщество несторианских христиан. Отец Али ибн Сахля аль-Табари был одним из многих выдающихся медиков Мерва, он проявлял глубокий интерес и к другим наукам. Работая, как и сирийские переводчики, в Гундешапуре, он выполнил один из первых переводов эпохального «Альмагеста» Птолемея на арабский язык. Али ибн Сахль ат-Табари после совместных с отцом исследований переехал в Багдад, где правящий халиф обратил его в ислам. Образование, полученное в Мерве, дало ат-Табари хорошее знание сирийского и греческого языков, благодаря чему у него был прямой доступ к обширным медицинским источникам на обоих языках без необходимости перевода. Пребывая в Багдаде, он приступил к составлению «Сада мудрости» — одной их первых медицинских энциклопедий на арабском языке. Для привлечения более широкой аудитории он издал «Сад мудрости» и на сирийском языке.

Иллюстрация из «Канона врачебной науки» Ибн Сина, XVII век

Читая огромный труд ат-Табари, вы будете поражены тем, как настойчиво он говорит, что физическое и душевное здоровье тесно взаимосвязаны. Его диагностический словарь богат психологическими наблюдениями, а предписания часто содержат что-то вроде прототипа психотерапии, включающей в себя психологическое консультирование пациентов. Та же озабоченность связью между духом и телом привела к тому, что ат-Табари обратил особое внимание на развитие детей и педиатрию. Учитывая, что эти направления интересовали и других ведущих медиков Центральной Азии, справедливо будет отметить их региональную специфику, которая сформировалась еще при несторианских докторах Хорасана.

Помимо медицины выходцы из Центральной Азии добились успеха в математике (и связанных с ней дисциплинах) и астрономии. Тщательное исследование Зутера подтверждает это в количественном смысле, но не дает нам ответа на любопытный вопрос: почему это было так? Был ли успех связан с «закулисными манипуляциями» братьев Бану Муса, которые свободно черпали средства из казны халифа, чтобы взращивать и поддерживать своих собратьев — математиков и астрономов из Центральной Азии? Или культура Центральной Азии придавала особое значение числам, пространственным отношениям и небесным телам?

Но не будем размышлять об этом — полезнее будет взглянуть на нескольких известных центральноазиатских астрономов и математиков Багдада. И лучше всего начать с Хаббаша аль-Марвази из Мерва, известного как Хаббаш, признанного первопроходца «арабской» математики и астрономии. Он родился и получил образование в великом научном центре, находившемся на территории современного Туркменистана. Хаббаш был еще одним выходцем из Центральной Азии, который переехал в Багдад в свите халифа аль-Мамуна в 819 году. В 55 лет он пережил практически всех своих коллег, но продолжал работать до 100 лет. В Багдаде он незамедлительно присоединился к другим астрономам, служившим в обсерватории, которую аль-Мамун основал по образу обсерватории в Мерве.

Через 10 лет после прибытия в Багдад Хаббаш впервые использовал затмение, чтобы создать средства, показывающие точное время в зависимости от высоты солнца. Уже через 10 лет он стал ключевой фигурой в группе ученых, которая разработала три набора астрономических таблиц для облегчения расчета положения планет, затмений, фаз Луны и точной календарной информации. Чтобы упростить ход исследования, он разработал совершенно новый инструмент, так называемую сферическую астролябию, которая использовала равноудаленное отображение азимута через систему, симулирующую ежедневное движение небесной сферы по отношению к статичному горизонту. Начав с участия в группе исследователей, стремящихся измерить один градус по окружности Земли, Хаббаш затем рассчитал окружность Земли как равную 32 444 километрам (в реальности длина экватора составляет 40 075 километров), радиус — как 5152 километра (по сравнению с действительным радиусом 6371 километр), а диаметр — как 10 327 километров (по сравнению с действительным диаметром 12 742 километра). Бируни и другие центральноазиатские астрономы вскоре уточнили эти цифры, и их значения стали очень близки к современным. Он продолжил высчитывать подобные значения для Луны и Солнца, их расстояние от Земли, размер их орбит. Великий аль-Хорезми затем значительно улучшит все эти расчеты, но именно Хаббаш и его сподвижники начали впервые изучать их в Багдаде. Тем временем в сфере математики Хаббаш предложил концепцию, которая была подобна тангенсу в современной тригонометрии, а затем ввел понятие котангенса и создал первые таблицы для него. Хаббаш был также первым, кто рассчитал таблицы вспомогательных тригонометрических функций, принципиально значимые для науки, инженерной мысли и навигации.

Другой центральноазиатский астроном — Ахмед аль-Фергани (797–860), родом из Ферганской долины к юго-востоку от Ташкента (в настоящее время территория Узбекистана), как и Хаббаш, был тесно связан с халифом аль-Мамуном, а также со своими покровителями и сподвижниками — братьями Бану Муса и, возможно, тоже прибыл в Багдад из Мерва с новым халифом. Фергани работал с Хаббашем и некоторыми другими выходцами из Центральной Азии над астрономическими проектами аль-Мамуна. Его наиболее известная работа «Начала астрономии» умело резюмировала греческий трактат Птолемея «Альмагест», написанный во II веке, о сложных движениях звезд и орбитах планет, обновив данные Птолемея на основе новейшего материала из Багдада. Работа аль-Фергани стала одной из первых по астрономии, написанных на арабском языке. Ее величайшим преимуществом была ясность, и в результате книга вызвала огромный интерес на Западе, где аль-Фергани (известный там как Альфраганус) стал наиболее широко читаемым «арабским» астрономом. Среди его читателей был и Христофор Колумб. Книга «Начала астрономии», переведенная несколько раз за период с XII по XVI век, стала источником для многочисленных ссылок в произведениях Данте «Божественная комедия» и «Пир».

Как и Птолемей, аль-Фергани предложил рассмотреть астрономическую основу семи климатических зон Земли. В отличие от западных и арабских авторов он рассматривал зоны с востока на запад, выделив три зоны на территории Большой Центральной Азии. Позднее именно аль-Фергани был отправлен братьями Бану Муса в Каир для строительства нового канала. Проект чуть не закончился катастрофой, поскольку склон канала аль-Фергани был слишком плавным, чтобы обеспечить опору. В этом случае центральноазиатская наука оказалась менее практичной. Но аль-Фергани исправил эту оплошность, создав свой знаменитый нилометр, благодаря которому египтяне могли точно измерять глубину и течение реки.

© Whipple Museum of History of Science, University of Cambridge

Великий ученый аль-Хорезми

Профессиональные достижения Хаббаша и аль-Фергани свидетельствуют о судьбоносной роли выходцев из Центральной Азии в том, что часто называют арабской математикой и астрономией в эпоху Аббасидов. Но они оба, как и многие другие ученые из региона, их арабские коллеги, переехавшие в Багдад, были лишь «планетами», вращающимися вокруг «солнца» великого Абу Абдаллаха Мухаммеда аль-Хорезми, или просто Хорезми (780–850). Как и предполагает его имя, аль-Хорезми был выходцем из аль-Хорезма, протяженной пустынной и холмистой местности на северной границе Центральной Азии.

Трудясь в течение почти полувека в Багдаде, этот невероятно одаренный ученый систематизировал алгебру и дал ей название, в процессе предложив доступный метод для решения линейных и квадратных уравнений, который фактически и определял алгебру в течение следующих 500 лет. Он открыл область сферической тригонометрии, убедил арабов, а затем и европейцев принять индийскую (сейчас неверно называемую арабской) десятичную систему чисел, ввел в употребление ноль (который существовал у ольмеков в Мексике) и отрицательные величины. Метод, который он разработал для выполнения арифметических действий с использованием индийских (арабских) чисел, привел к тому, что его имя, полученное от искаженной латинской формы, стало названием концепции алгоритма, более известного сегодня как точные инструкции, позволяющие компьютеру проработать огромные объемы данных для достижения нужных результатов. Помимо многих других достижений, аль-Хорезми собрал данные о точных значениях широты и долготы для 2402 мест на Земле — значительно больше, чем кто-либо до него. […]

Переписчики времен аль-Хорезми создавали копии с арабских оригиналов четырех его основных трудов по математике, астрономии и географии, которые нашли читателей от Индии до Испании. Но потом все копии оригинальных текстов аль-Хорезми по арифметике были утрачены, и лишь по одной копии каждого арабского оригинала его книг по алгебре и географии дошло до наших дней. Исчезновение остальных свидетельствует о хаосе, культурном застое и упадке в большей части арабского мира и Центральной Азии с конца эпохи Просвещения до современности. В самом деле, если бы не трое неравнодушных средневековых ученых (два англичанина и один итальянец), живших через 300 лет после правления аль-Мамуна в Багдаде, мы бы не увидели ни одного из этих шедевров сегодня.

Аделард Батский (английский философ-схоласт, около 1080–1152 годов) начинал свою карьеру как типичный средневековый ученый, который изучает старинные тексты. Но когда он понял, что у ученых, пишущих на арабском языке, можно почерпнуть новые идеи, он стал путешествовать. Путь сначала привел его во Францию и Италию, а затем в Антиохию и другие города Восточного Средиземноморья. Он вернулся с копией книги аль-Хорезми по арифметике и укороченной версией его астрономических таблиц, которые были сделаны одним арабом в Испании. Незамедлительно он перевел их на латинский язык. Они стали классикой в Англии и на континенте. За книгой аль-Хорезми по математике закрепилось звание основного учебника в этой области вплоть до XVI века. […]

Через 10 лет после Аделарда другой английский энтузиаст «нового» знания (знанию тогда было уже 300 лет) — Роберт Честерский отправился в Испанию в поисках манускриптов. Там он ознакомился с арабским оригиналом «Алгебры» аль-Хорезми. Роберт плохо владел арабским языком: при переводе на латинский он неверно транслитерировал арабскую версию индийского слова для функции угла, оставив нам тригонометрический термин «синус». Тем не менее перевод Роберта Честерского пробудил интерес европейцев к геометрии и тригонометрии как к практическим и теоретическим дисциплинам. Примерно в то же время один итальянец из Кремоны отправился в Испанию, чтобы выучить арабский язык и впитать те самые «новые» знания с Востока. В центре арабистики в Толедо, находящемся под христианским правлением, Герард Кремонский выполнил свой собственный перевод «Алгебры» и астрономических таблиц аль-Хорезми, а также перевел 85 других работ с арабского языка.

Благодаря этим трем великим переводчикам основные работы аль-Хорезми сохранились на латинском языке, в то время как почти все арабские оригиналы исчезли. […]

Практическая и педагогическая задачи привели аль-Хорезми к тому, что он написал «Алгебру» без единой цифры числа или уравнения. Его текст получился таким простым, что он с первых страниц поглощает читателей из любой области.

Великим достижением аль-Хорезми было выделение алгебры как отдельной науки, объяснение ее с поразительной ясностью и предложение оригинальных решений для ряда важных проблем. […]

И хотя начальные уравнения аль-Хорезми могут поразить нас своей элементарностью, они были «первой попыткой алгебраических вычислений как таковых» и непосредственно привели к появлению теории квадратных уравнений, алгебраическим вычислениям, неопределенному анализу и применению алгебры для решения многих практических задач. Это поразительное новшество открыло перспективы для будущего. Оно стало крепкой основой, на которой строилась дальнейшая наука.

В отдельной неназванной работе по математике аль-Хорезми изложил доводы для принятия десятичной системы индийских чисел и представил правила по использованию ее в математике. Перевод этой работы на латинский язык, выполненный Аделардом Батским, начинается с фразы «Dixit Algoritmi», или «Так говорил аль-Хорезми». Из-за этого средневековые мудрецы, которые наталкивались на эту «новую математику», в противоположность использованию старых римских чисел, которые были бесполезны для вычислений, называли себя «алгоритмистами». То, что аль-Хорезми использовал индийские числа, рассматривается как апология для математики как таковой, и именно в этой роли его имя стало навсегда связано с алгоритмами.

Аль-Хорезми был центральной фигурой наряду с Хаббашем, аль-Фергани и другими в группе, которую аль-Мамун собрал для измерения градуса земной долготы. Это связало его имя с расчетами размеров небесных тел и их удаленности от Земли, которые были заметно усовершенствованы по сравнению с любыми предыдущими подсчетами, включая расчеты Хаббаша. […]

Аль-Хорезми погрузился в работу по исправлению и улучшению трудов древних географов. На рисунке показана карта Нила из труда аль-Хорезми «Книга картины мира»

Надо признать, что вклад аль-Хорезми в астрономию скорее связан не с полевыми наблюдениями, а с изучением и анализом работ, выполненных индийским астрономом VII века Брахмагуптой. В таких связанных областях, как алгебра, тригонометрия и отрицательные числа, он также мог бы почерпнуть знания из работ китайских ученых, но они были еще не известны за пределами Китая. Брахмагупта и другие индийцы уже давно были знакомы с астрономией древних греков, а в астрономических таблицах, созданных по их собственным вычислениям, даже превзошли их. Мы думаем об эпохе аль-Хорезми как о времени, когда ученые и исследователи, писавшие на арабском языке, заново открывали знания греков. Кроме того, это был период, когда переводчики и ученые в Багдаде и в других восточных центрах наталкивались на обширные, но ранее игнорируемые труды индийцев по алгебре, тригонометрии, геометрии и астрономии, переводили и анализировали их, распространяли их среди своих коллег. Аль-Хорезми и другие центральноазиатские ученые были основной движущей силой этого важного межкультурного обмена.

Название астрономической работы аль-Хорезми — «Астрономические таблицы из Синда и Индии». Это самая ранняя работа по астрономии на арабском языке, которая сохранилась полностью. Ее масштаб впечатляет, она содержит более сотни таблиц, охватывающих все — от движения небесных тел и времени восхода Луны до значений синусов, тангенсов, а также астрологии. Имея под рукой «Астрономические таблицы», человек мог вычислить затмения или угол склонения Солнца, точно определить расположение Солнца, Луны и пяти известных планет, решить задачу по сферической тригонометрии. Любопытно, что аль-Хорезми в этой работе стремился передать достижения других астрономов, это в некоторых случаях привело к тому, что он не стал исправлять индийские вычисления на более точные, которые сделал сам.

Иногда оспаривается тот факт, что большая часть мусульманской астрономии зародилась благодаря необходимости определять точный час для молитв и точное расположение Мекки для молящихся. Верно, что несколько астрономов, работающих позднее, подробно изучали эти вопросы и, несомненно, получили финансовую поддержку и читателей. Они относились к этим задачам как к полезным областям применения своих знаний, изучение которых было оправданно, поскольку представляло интерес для их покровителей. Как таковые эти вопросы не были ни более, ни менее важны, чем другие практические проблемы, которые аль-Хорезми использовал в качестве примеров в своей «Алгебре». Несмотря на заявления, что некоторые фрагменты манускриптов по этим темам ведут к аль-Хорезми, их подлинность кажется сомнительной.

Координаты 2402 мест по всей Евразии являются вкладом аль-Хорезми в еще одну область знаний — географию. Снова он выступил в качестве редактора «Географии» Птолемея, жившего в III веке. Но в этот раз он решился улучшить оригинал. Основываясь на большом количестве данных недавних исследований, проведенных им самим и другими учеными, он исправил измерения Птолемея касательно Средиземноморья, дал более точное расположение Канарских островов, впервые представил Индийский и Атлантический океаны как массу открытой воды, а не в виде континентальных морей, впервые на карте мира показал то, что сейчас называется Тихим океаном, добавил сотни мест в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, значительно расширив таким образом известный его современникам мир.

Он также описал семь климатических зон и опередил аль-Фергани, написав о Центральной Азии. Благодаря ясному и всеобъемлющему обобщению прошлых и настоящих географических знаний «Книга картины мира» аль-Хорезми стала основой всех последующих географических исследований на арабском и западных языках. […]

Древняя философия и наука | Классика

Древняя философия и наука

Классическая философия

Классическая философия изучает фундаментальные проблемы человеческого существования глазами наших интеллектуальных предков. Многие мыслители классических времен были пионерами наших современных философских и научных идей. Самые ранние зачатки философии восходят к шестому веку до н. боги.Несколько столетий спустя Сократ зажег интеллектуальную революцию, которая навсегда бросила вызов традиционным представлениям о морали и ценности. Платон, который учился у Сократа, и собственный ученик Платона Аристотель расширили дисциплину философии и проложили путь западной интеллектуальной мысли своими дискуссиями о логике, этике, поэзии, мифе, политике, физике и метафизике. Их работа была продолжена, систематизирована и дополнена мыслителями-стоиками, эпикурейцами и скептиками. Он оказал большое влияние на выдающихся деятелей поздней античности, таких как Марк Аврелий, Плотин, Порфирий, а также на ранних Отцов Церкви, в первую очередь на св. Августин. Изучение классики даст учащимся, интересующимся античной философией, особенно глубокое понимание более широкого лингвистического, литературного, исторического и культурного фона философских вопросов и проблем.

История науки

История науки — академическая дисциплина большого масштаба, охватывающая такие предметы, как технология, математика, медицина и астрономия. Изучение этих дисциплин через классическую призму показывает, насколько тесно науки связаны с гуманитарными науками и как все наши различные области специализации объединяются в единое исследование мира и нашего опыта в нем.Студенты найдут ответы на важные вопросы, такие как раннее происхождение различных научных дисциплин и их влияние на культуру и общество, а также найдут важные вопросы, например, что значит существовать, каковы фундаментальные строительные блоки мира. , и что значит вести хорошую жизнь.

Древние греки были первыми математиками и учеными Запада. Такие мыслители, как Фалес, Анаксимандр, Пифагор и Эмпедокл, пытались осмыслить мир, изучая свидетельства, которые они в нем нашли. Анаксимандр предположил, что Земля представляет собой отдельное тело, свободно и без опоры плавающее во Вселенной, и составил одну из первых карт мира. Эмпедокл был одним из первых, кто поверил, что мир состоит из различных материальных элементов, на которые действуют силы притяжения и отталкивания. Атомистическая теория материи начинается с греков. Евклид остается одним из самых влиятельных математиков всех времен. Его современник Архимед был известным изобретателем, и ему также приписывают открытие геометрической техники, предвосхитившей исчисление и тот факт, что поверхность и объем сферы составляют 2/3 объема описывающего ее цилиндра.Благодаря ранней астрономии греки развили идею математизированной науки. В области медицины они начали с историй болезни и народных средств, а закончили пониманием нервов, умением латать раненых гладиаторов и даже умением удалять катаракту глазной хирургией. Они изобрели первый паровой двигатель, торговый автомат, автоматические двери и многое другое. И они поддерживали славные города с более чем миллионным населением, не используя электричество, ископаемое топливо, порох или ядерное деление в качестве источников энергии.

Ренессанс был попыткой дать «новое рождение» классическому миру после провалов средневекового периода, а современное стремление к прогрессу часто было попыткой соответствовать или превзойти достижения Древней Греции и Рима. Изучая историю науки в античном мире, мы начинаем понимать различные дисциплины через их исторический и культурный контекст и приходим к пониманию того, как наши разрозненные научные исследования составляют часть единого целого.

Древнегреческая наука — Энциклопедия всемирной истории

Достижения древнегреческой науки были одними из лучших в древности. Опираясь на египетские и вавилонские знания, такие деятели, как Фалес Милетский, Пифагор и Аристотель, разработали идеи в области математики, астрономии и логики, которые будут влиять на западную мысль, науку и философию на века вперед. Аристотель был первым философом, разработавшим систематическое изучение логики, ранняя форма эволюции преподавалась такими деятелями греческой философии, как Анаксимандр и Эмпедокл, а математическая теорема Пифагора используется до сих пор.

Однако, помимо великих достижений, греческая наука имела и недостатки. Греки недооценивали наблюдение в пользу дедуктивного процесса, где знание строится посредством чистого мышления. Этот метод является ключевым в математике, и греки придавали ему такое значение, что ошибочно полагали, что дедукция — это способ получения высшего знания.

Первые достижения

Во времена 26-й династии Египта (ок. 685–525 до н. э.) порты Нила были впервые открыты для греческой торговли.Важные греческие деятели, такие как Фалес и Пифагор, посетили Египет и привезли с собой новые навыки и знания. Иония, помимо египетского влияния, подверглась воздействию культуры и идей Месопотамии через своего соседа, Лидийское царство.

Астрономические знания, полученные Фалесом от египтян и вавилонян, вероятно, позволили ему предсказать солнечное затмение 28 мая 585 г. до н.э.

Согласно греческой традиции, в Ионии начинается процесс замены понятия сверхъестественного объяснения концепцией вселенной, управляемой законами природы. Фалес Милетский, ок. 600 г. до н.э. впервые разработали идею о том, что мир можно объяснить, не прибегая к сверхъестественным объяснениям. Вполне вероятно, что астрономические знания, полученные Фалесом из египетской и вавилонской астрономии, позволили ему предсказать солнечное затмение, которое произошло 28 мая 585 г. до н.э.

Анаксимандр, другой ионийец, утверждал, что, поскольку человеческие младенцы беспомощны при рождении, если бы первый человек каким-то образом появился на земле в младенчестве, он бы не выжил. Анаксимандр рассудил, что люди, следовательно, должны были произойти от других животных, детеныши которых более выносливы.Именно Эмпедокл первым рассказал о ранней форме эволюции и о выживании наиболее приспособленных. Он считал, что первоначально «бесчисленные племена смертных существ были разбросаны по всему миру, наделенные всевозможными формами, на что можно было бы созерцать», но в конце концов смогли выжить только определенные формы.

Влияние математики

Достижения греков в области математики и астрономии были одними из лучших в древности. Математика развивалась первой, чему способствовало влияние египетской математики; расцвет астрономии пришелся на эллинистический период после того, как Александр Македонский (356 г. до н. э. — 323 г. до н. э.) завоевал Восток, чему способствовало влияние Вавилона.

История любви?

Подпишитесь на нашу бесплатную еженедельную рассылку по электронной почте!

Мощным аспектом науки является то, что она стремится отделиться от понятий, имеющих конкретное применение, и ищет общие принципы с широким применением. Чем более общей становится наука, тем более она абстрактна и имеет больше приложений. То, что греки вывели из египетской математики, было главным образом эмпирическими правилами с конкретными приложениями. Египтяне знали, например, что треугольник, стороны которого относятся как 3:4:5, является прямоугольным.Пифагор взял это понятие и расширил его до предела, выведя математическую теорему, носящую его имя: в прямоугольном треугольнике квадрат на противоположной стороне прямого угла (гипотенуза) равен сумме квадратов на противоположной стороне. две другие стороны. Это верно не только для треугольника 3:4:5, но этот принцип применим и к любому другому прямоугольному треугольнику, независимо от его размеров.

Бюст Пифагора

Небо (CC BY-SA)

Пифагор был основателем и лидером секты, в которой греческая философия, религия, искусство и мистицизм были слиты воедино.В древности греки не делали четкого разграничения между наукой и ненаучными дисциплинами. Существует широко распространенный аргумент, утверждающий, что сосуществование греческого искусства, философии, мистицизма и других ненаучных дисциплин, взаимодействующих вместе с наукой, мешало развитию научных идей. Это, кажется, показывает неправильное представление о том, как работает человеческий дух. Это правда, что в прошлом моральные и мистические предубеждения либо задерживали, либо вели некоторые знания в тупик, и что острые пределы научного знания не были ясны.Однако в равной степени верно и то, что ненаучные дисциплины расширили воображение человеческого разума, дали вдохновение для подхода к проблемам, которые казались неразрешимыми, и побудили человека к рассмотрению нелогичных возможностей (таких как сферическая Земля в движении), которые доказали время. быть правдой. Человеческий дух нашел множество мотивов для научного прогресса в ненаучных дисциплинах, и вполне вероятно, что без движущей силы искусства, мистицизма и философии научный прогресс потерял бы большую часть своего импульса.

Дедуктивный процесс

Открыв математические теоремы, греки познакомились с искусством дедуктивного мышления. Чтобы построить свои математические знания, они пришли к выводам, рассуждая дедуктивно из того, что казалось самоочевидным. Этот подход оказался мощным, и его успех в математике стимулировал его применение во многих других дисциплинах. Со временем греки пришли к выводу, что единственным приемлемым способом получения знаний является использование дедукции.

Однако такой способ ведения науки имел серьезные ограничения при применении к другим областям знаний, но с точки зрения греков его трудно было заметить. В древности отправной точкой для открытия принципов всегда была идея в уме философа: иногда наблюдения недооценивались, а иногда греки не могли провести четкое различие между эмпирическими наблюдениями и логическими аргументами. Современный научный метод больше не опирается на эту технику; сегодня наука стремится открыть принципы, основанные на наблюдениях в качестве отправной точки.Точно так же логический метод науки сегодня предпочитает индукцию дедукции: вместо того, чтобы строить выводы на предполагаемом наборе самоочевидных обобщений, индукция начинается с наблюдения за конкретными фактами и выводит из них обобщения.

Древнегреческая наука использовала эксперименты, чтобы помочь теоретическому пониманию, в то время как современная наука использует теорию для получения практических результатов.

Дедукция не работала для некоторых знаний. «Каково расстояние от Афин до Хиоса?» В этом случае ответ нельзя вывести из абстрактных принципов; мы должны на самом деле измерить его.Греки, когда это было необходимо, обращались к природе, чтобы получить ответы, которые они искали, но они по-прежнему считали, что высшим типом знания является то, которое получено непосредственно из интеллекта. Интересно отметить, что когда принимались во внимание наблюдения, они имели тенденцию подчиняться теоретическим знаниям. Примером этого может быть одна из сохранившихся работ Архимеда «Метод », в которой объясняется, как механические эксперименты могут помочь пониманию геометрии.В общем, древняя наука использовала эксперименты, чтобы помочь теоретическому пониманию, в то время как современная наука использует теорию для получения практических результатов.

Недооценка эмпирического наблюдения и акцент на чистом мышлении как надежной отправной точке для построения знания также могут быть отражены в известном рассказе (по всей вероятности, апокрифическом) греческого философа Демокрита, который убрал свои глаза, чтобы зрение не отвлекало внимание. его от его домыслов. Есть также рассказ об ученике Платона, который с раздражением спросил на уроке математики: «А какой от всего этого толк?» Платон призвал раба, приказал ему дать ученику монету и сказал: «Теперь ты не должен думать, что твое обучение было совершенно бесполезным». С этими словами ученик был исключен.

Аристотелевская логика

Аристотель был первым философом, разработавшим систематическое изучение логики. Его структура станет авторитетом в дедуктивных рассуждениях более чем на две тысячи лет. Хотя он неоднократно признавал важность индукции, он отдавал приоритет использованию дедукции для построения знаний. В конце концов оказалось, что его влияние усилило переоценку дедукции в науке и силлогизмов в логике.

Учение о силлогизме — его самый влиятельный вклад в логику.Он определил силлогизм как рассуждение, в котором из того, что известно, с необходимостью вытекает что-то другое. Известный пример:

.

1. Все люди смертны. (большое помещение)
2. Сократ — мужчина. (второстепенное помещение)
3. Сократ смертен. (заключение)

Этот аргумент нельзя оспорить логически, и мы не можем оспорить его вывод. Однако у этого способа ведения науки есть как минимум два недостатка. Во-первых, как работает главная предпосылка.Почему мы должны принимать основную посылку без вопросов? Единственный способ принять основную посылку — это представить очевидное утверждение, например, «все люди смертны», которое считается самоочевидным. Это означает, что вывод этого аргумента не является новым пониманием, а скорее чем-то, что уже прямо или косвенно подразумевалось в рамках основной посылки. Во-вторых, не кажется необходимым проходить через все это, чтобы логически доказать, что Сократ смертен.

Бюст Аристотеля работы Лисиппо

Марк Картрайт (CC BY-NC-SA)

Еще одна проблема такого способа построения знания состоит в том, что если мы хотим иметь дело с областями знаний, выходящим за рамки обычной повседневной жизни, то велик риск выбора неправильных самоочевидных обобщений в качестве отправной точки рассуждений.Примером могут служить две аксиомы, на которых была построена вся греческая астрономия:

.

1. Земля неподвижно покоится в центре Вселенной.
2. Земля порочна и несовершенна, а небеса вечны, неизменны и совершенны.

Эти две аксиомы кажутся самоочевидными и подтверждаются нашим интуитивным опытом. Однако научные идеи могут противоречить здравому смыслу. Сегодня мы знаем, что интуиция сама по себе никогда не должна быть проводником к знанию и что всякая интуиция должна подвергаться скептической проверке.Ошибки в способах рассуждений иногда трудно обнаружить, и греки не могли заметить ничего плохого в своем способе заниматься наукой. У Айзека Азимова есть очень яркий пример:

.

…если коньяк и вода, виски и вода, водка и вода, ром и вода — все это опьяняющие напитки, можно прийти к выводу, что опьяняющим фактором должен быть ингредиент, общий для этих напитков, а именно вода. В этом рассуждении есть что-то неправильное, но ошибка в логике сразу не очевидна; а в более тонких случаях ошибку может быть действительно трудно обнаружить.(Азимова, 7)

Логическая система Аристотеля была записана в пяти трактатах, известных как «Органон» , и, хотя она не исчерпывает всей логики, она была новаторской, почитаемой на протяжении веков и считавшейся окончательным решением логики и эталоном науки.

Наследие

Вклад Аристотеля в логику и науку стал авторитетом и оставался неоспоримым даже в современную эпоху. Потребовалось много столетий, чтобы заметить недостатки аристотелевского подхода к науке.Влияние Платона также способствовало недооценке выводов и экспериментов: философия Платона считала мир лишь несовершенным представлением идеальной истины, находящейся в мире идей.

Еще одним препятствием для греческой науки было понятие «абсолютной истины». После того как греки выяснили все следствия своих аксиом, дальнейший прогресс казался невозможным. Некоторые аспекты знания казались им «законченными», а некоторые их представления превратились в догмы, не поддающиеся дальнейшему анализу.Сегодня мы понимаем, что никогда не бывает достаточно наблюдений, которые могли бы превратить понятие в «окончательное». Никакие индуктивные проверки не могут сказать нам, что обобщение является полностью и абсолютно верным. Одно наблюдение, противоречащее теории, заставляет ее пересмотреть.

Многие видные ученые обвиняли Платона и Аристотеля в замедлении научного прогресса, поскольку их идеи были превращены в догмы и, особенно в средние века, никто не мог оспорить их работу, сохранив при этом их репутацию.Весьма вероятно, что наука достигла бы своего современного состояния намного раньше, если бы эти идеи были открыты для обзора, но это никоим образом не ставит под сомнение гениальность этих двух талантливых греков. Ошибки одаренного ума могут казаться законными и оставаться принятыми веками. Ошибки дурака рано или поздно становятся очевидными.

Перед публикацией эта статья прошла проверку на точность, надежность и соответствие академическим стандартам.

философ и ученый Древней Греции

Реферат

Исследования Аристотеля охватили весь мир живых существ.Многие из его описаний и классификаций остаются актуальными и сегодня. Хотя он и не был врачом, он оказал огромное влияние на медицину в течение следующих 2000 лет.

Ключевые слова: история

Аристотель был одним из величайших философов и ученых, которых когда-либо видел мир. Он родился в 384 г. до н. э. в Стагире, греческом порту на побережье Фракии. Его отец, Никомах, придворный врач македонского царя Аминта II, умер, когда он был еще мальчиком, и его опекун, Проксен, отправил его для завершения образования в возрасте 17 лет в Академию Платона в Афинах.Он оставался там в течение следующих 20 лет, сначала как ученик, а затем как учитель. Платон и Аристотель признавали выдающиеся качества друг друга, но у них были частые споры и разногласия. В то время как Платон считал, что реальность существует в идеях, познаваемых только посредством размышления и вдохновения, Аристотель видел окончательную реальность в физических объектах, познаваемых посредством опыта пяти чувств. Он считал, что каждая проблема имеет объективное решение. У него был научный подход. О своем учителе он писал: «Платон мне друг, но истина гораздо больше».

Когда Платон умер в 347 г. до н. э., 37-летний Аристотель не был назначен его преемником. Возможно, его разногласия с Платоном были слишком велики. Затем он покинул Афины, чтобы провести следующие пять лет в Малой Азии при дворе Гермея, правителя Атарнея в Мисии, на племяннице и приемной дочери которого Пифии он женился. В более позднем возрасте он женился во второй раз на женщине по имени Перпиллис, которая родила ему сына, названного Никомахом в честь его отца. В Малой Азии, а затем в Митилини (Лесбос) Аристотель продолжал свои исследования в области биологии и естественной истории, пока в 342 г. до н. э. Филипп II (сын царя Аминты) не отозвал его в Македонию, чтобы он стал наставником своего 14-летнего сына. Александр.Семь лет спустя, в 336 г. до н. э., Филипп был убит, а в следующем году Александр, уже ставший царем, отправился на завоевание Персидской империи. В это время Аристотель в возрасте 49 лет вернулся в Афины, чтобы основать свою собственную философскую школу, Ликей. Ее прозвали «странствующей школой» из-за того, что Аристотель читал лекции своим ученикам, прогуливаясь по школьному саду (рис. 1). Помимо преподавания, Аристотель собрал большую коллекцию рукописей, которые позже попали в библиотеку в Александрии. Он также выращивал ботанический сад. Его ученик и преемник Теофраст из Эреса (370–287 гг. до н. э.) позже основал свой « De historia plantarum » на основе этого сада, в котором перечислены 500 растений.

Рисунок 1  Аристотель (384–322 до н. э.).

Когда известие о смерти Александра в Вавилоне достигло Афин в 323 г. до н. э., Аристотель, опасаясь антимакедонской реакции, предусмотрительно удалился из Афин в Халкиду на Эвбее, родной город его матери. Там в следующем году, 322 г. до н. э., он умер от болезни желудка.Ему было 62,1,2,3,4,5

Лекции Аристотеля были собраны почти в 150 томах и представляли собой энциклопедию знаний того времени, большая часть из которых действительно была его собственным вкладом. К сожалению, сохранилось менее трети его сочинений. Хотя самая важная работа Аристотеля была посвящена биологии, он также занимался логикой, метафизикой, психологией, метеорологией, политикой, литературной критикой, поэзией, драмой и этикой. Хотя он не был врачом, его вклад в медицину был огромен.Он был первым, кто систематически рассматривал области ботаники, зоологии, анатомии, эмбриологии, тератологии и физиологии. Аристотелю помогала его великая вера в природу, он писал: «Во всех вещах природы есть что-то чудесное», «Природа ничего не делает бесполезно» и «Если один путь лучше другого, то вы можете быть уверены, что природа способ.»

Начав практически с нуля, неудивительно, что некоторые из объяснений Аристотеля относительно того, как функционирует человеческое тело, были неверными.Например, подобно Гиппократу, он придерживался плечевой теории болезней, согласно которой в жизни существуют четыре основных фундаментальных «качества»: жар, холод, влажность и сухость. Они встречаются в бинарной комбинации, образуя четыре «элемента»: землю, воздух, огонь и воду, представленные соответственно черной желчью, желтой желчью, кровью и флегмой. Считалось, что тело состоит из этих «соков», отвечающих за темпераменты: меланхолический, холерический, сангвинический и флегматический. Считалось, что расстройства человеческого организма вызываются нарушением баланса этих жидкостей.1 К сожалению, его слава и авторитет были настолько велики, что эти концепции сохранялись в течение 2000 лет, пока не были опровергнуты после эпохи Возрождения в 16 веке. Едва ли в этом была вина Аристотеля, который сам не верил в слепое подчинение авторитету.

Аристотель был великим классификатором и кодификатором. Пытаясь разработать сильную таксономическую схему, он заметил важные сходства и различия между различными зоологическими формами. Он расположил их на основе возрастающего совершенства, простираясь от низших животных к высшим.В своем роде это была теория эволюции.4 Он также разработал последовательную теорию зарождения, полагая, что яйцеклетка млекопитающих сформировалась в матке в результате активации менструальной крови мужской спермой.3 «Секс» он написал «определяется мужским началом, уже содержащимся в семени. Если этого недостаточно, то обязательно должна возникнуть противоположность, и противоположностью мужчины является женщина».

Не имея возможности изучать внутреннее строение человеческого тела, Аристотель обратился к изучению животных, основав науку сравнительную анатомию.Говорят, что он препарировал более 50 различных видов, написав: «Внутренние части человека неопределенны и неизвестны, поэтому мы должны рассмотреть те части других животных, которые имеют хоть какое-то сходство с частями человека». Для своих эмбриологических исследований он использовал куриный эмбрион, описывая, среди прочего, первые признаки эмбриона, раннее развитие сердца и крупных сосудов, биение сердца эмбриона и различия между артериями и венами.1

В Во времена Аристотеля акушерство было бесспорной прерогативой акушерок, хотя для них было обычной практикой обращаться за помощью к врачу.Акушерки должны были быть матерями, которые вышли из детородного возраста. Одна из их функций заключалась в том, чтобы советовать мужчинам, какие девочки, скорее всего, произведут наилучшее потомство. Они проводили вагинальное обследование, им разрешалось прописывать лекарства, делать аборты и вызывать преждевременные роды. Еще одной обязанностью было показать новорожденного младенца отцу. Если он был готов признать ребенка своим, он на мгновение приподнимал его, а затем возвращал акушерке. Однако, возможно, их самая важная обязанность заключалась в том, когда и как перерезать пуповину.Обычно это откладывалось до тех пор, пока послед не был изгнан. При любой задержке родов плаценты привязывали груз к пуповине (рис. 2) и давали женщине порошки, чтобы заставить ее сильно чихать. Постоянное и мягкое потягивание за пуповину поддерживается за счет того, что ребенок постепенно опускается на проколотый водяной пузырь.

Следующие цитаты из сочинений Аристотеля (в основном из Книги VII, Об истории животных 6) иллюстрируют некоторые из его учений о деторождении.

Об абортах

«Что касается облучения детей, то пусть будет закон, что ни один уродливый ребенок не должен жить. Однако пусть ни один ребенок не подвергается воздействию из-за перенаселения, но когда пары имеют слишком много детей, пусть делаются аборты, прежде чем разум и жизнь начнутся».

Аристотель был ниже среднего роста. Острый и остроумный, он был благословлен безграничной энергией. Он всегда был в движении и собирал информацию из всех источников. Практичный человек и внимательный наблюдатель, он не только искал факты, но и методы того, как с ними обращаться и упорядочивать их, подготовив почву для развития научного метода много веков спустя.Он был высокомерным и добрым сердцем и предан своей семье и друзьям. Спокойный и бесстрастный, он, как говорили, был справедлив к своим врагам и соперникам, благодарен своим благодетелям и фактически был воплощением нравственных идеалов, изложенных в его этических трактатах.1,2,3,4,5 Следующие афоризмы о мужество отражает часть его собственной философии: «Идеальный мужчина переносит жизненные несчастья с достоинством и изяществом, максимально используя обстоятельства». «Мужество — первое из человеческих качеств, потому что это качество гарантирует другие.«Я считаю храбрее того, кто побеждает свои желания, чем того, кто побеждает своих врагов; ибо самая трудная победа — над собой». «Достоинство состоит не в обладании почестями, а в сознании того, что мы их заслужили».

Позвольте мне закончить мыслью Аристотеля, которая резонирует с нынешним состоянием нашей национальной службы здравоохранения, в которой доминируют политики и менеджеры. Он писал: «Каждый хорошо судит о том, что знает, и в этом он хороший судья. И поэтому человек, получивший образование в каком-либо предмете, хорошо разбирается в этом предмете.

Фалес Милетский — обзор

I.A Элементарные и атомарные понятия

Периодическая таблица, великая классификационная схема химии, основана на двух самых фундаментальных понятиях физической науки — элементах и ​​атомах. В своих рудиментарных формах обе эти идеи были изобретениями греческих философов-досократиков. Первым из этих мыслителей был Фалес Милетский (ок. 624–545 до н. э.), который придерживался идеи о том, что вся материя происходит из одной субстанции.В то время как он считал воду элементарной субстанцией, другие, такие как Анаксимен, Гераклит и Анаксимандр, предпочитали воздух, огонь и апейрон (вечный, неограниченный элемент) соответственно.

Где-то около 450 г. до н.э. Эмпедокл (ок. 490–430 до н.э.), по-видимому, синтезировал некоторые из этих идей в своем аргументе о том, что вся материя состоит из различных смесей четырех первичных субстанций — земли, воздуха, огня и воды. Два величайших философа классической древности, Платон (428–347 гг. до н. э.) и Аристотель (384–322 гг. до н. э.), восприняли четыре элемента Эмпедокла, хотя Аристотель добавил пятый, quita essentia , который составлял кристаллические сферы небес. .Хотя некоторые ученые приняли эти элементы еще в 17 веке, важно понимать, что эти четыре элемента были скорее философскими конструкциями, чем конкретными объектами с химическими последствиями.

Аналогично, атомы были предложены древними греками не столько для объяснения конкретных природных явлений, сколько для объяснения постоянства среди изменений. Атомисты, такие как Демокрит из Абдеры (ок. 460–370 до н.э.), утверждали, что тело не может быть разделено бесконечно. В конечном итоге процесс должен был остановиться на уровне «неразрезаемой» частицы, буквально ατ oμ os. Римский поэт Лукреций (ок. 100–55 гг. до н. э.) утверждал, что атомы и пустота составляют все сущее, и развил эту идею для объяснения метеорологии и геологии, ощущений и секса, космологии и социологии и даже жизни и разума. Несмотря на такую ​​амбициозную всесторонность, атомы не были так широко приняты, как четыре земных элемента, в основном потому, что Аристотель отвергал их. Тем не менее концепция элементарных частиц материи время от времени использовалась в качестве рабочей гипотезы такими учеными, как Гассенди, Галилей, Бойль и Ньютон.Действительно, Ньютон дошел до того, что высказал такое мнение: «Мне кажется вероятным, что Бог в Начале образовал Материю в виде твердых, массивных, твердых, непроницаемых, подвижных Частиц».

Таким образом, к 1700 году прогресс, достигнутый в химии, поставил под серьезный вопрос идею четырех элементов, в то время как идея атомов набирала научное значение. Последующее столетие многое сделало для дальнейшего утверждения последнего и ниспровержения первого. Антуан Лоран Лавуазье (1743–1794), француз, которого часто называют «отцом современной химии», сформулировал рабочее определение «простого вещества» в своем тексте 1789 года « Traité Élementaire de Chimie ».Первое издание включало в себя таблицу из 33 элементарных веществ, не поддающихся разложению химическими операциями. В этой таблице элементы были классифицированы по таким группам, как металлические и неметаллические . Большинство металлов, перечисленных Лавуазье (например, сурьма, серебро, медь, железо), были известны и использовались веками. То же самое было и с некоторыми неметаллами, такими как углерод и сера. Однако список Лавуазье включал также водород, кислород и азот — три газа, недавно выделенные и, благодаря его теоретической системе, правильно идентифицированные как специфические элементарные вещества.По сути, все 33 исходных вещества Лавуазье все еще присутствуют в современной периодической таблице. Предположение Лавуазье о том, что пять включенных им «земель» — известь, магнезия, барит, алюминий и кремнезем — на самом деле могут быть сложными веществами, подтвердилось. Теперь мы знаем, что это оксиды кальция, магния, бария, алюминия и кремния. Две его записи, свет и тепло, вообще не материальные. Тем не менее концепция Лавуазье о простых веществах и его предварительный список имели неоценимое значение для развития химии и периодической классификации элементов.

Например, четко определенная рабочая концепция элемента была необходима для разработки атомной теории Джоном Дальтоном (1766–1844). В 1808 году этот английский школьный учитель опубликовал «Новую систему химической философии» , в которой изложил свои постулаты о строении материи. Каждый элемент, утверждал Дальтон, состоит из идентичных, неизменных атомов с уникальными характеристиками. Когда элементы объединяются, образуя соединения, их атомы соединяются в фиксированном соотношении, характерном для соединения.Поскольку эти числа фиксированы, элементарный состав соединения по массе также является постоянным. Это последнее свойство можно было довольно точно определить даже во времена Дальтона. Однако у Дальтона не было прямого способа установить правильное атомное соотношение элементов любого соединения. Как следствие, он не мог с уверенностью вычислить относительные массы атомов различных элементов — их атомные массы или атомные веса. Атомные массы элементов и атомные отношения, характерные для конкретных соединений, проявляются в элементарном массовом составе соединений.Как только известно правильное атомное соотношение, атомные массы можно легко рассчитать по массовому составу. В качестве альтернативы знание атомных масс позволяет преобразовать состав по массе в состав по атомному соотношению. Однако Дальтон столкнулся с дилеммой уравнения с двумя неизвестными.

Эта дилемма продолжала преследовать химию в течение 50 лет и, следовательно, ограничивала применение атомной теории. Из-за важности массовых отношений в химических реакциях было достигнуто согласие, что характерная атомная масса элемента является важным свойством.Однако не было единого мнения о том, какие значения были правильными. Водород был общепризнан как «самый легкий» элемент, и поэтому ему обычно приписывалась атомная масса 1. По отношению к этому стандарту атомная масса кислорода составляла примерно 8, по мнению одних ученых, или 16, по мнению других. Ситуация зашла в такой жалкий тупик, что прогресс химии стал тормозиться. Поэтому в 1860 г. в Карлсруэ (Германия) была созвана специальная международная конференция с явно выраженной целью разрешить путаницу с атомными массами.Примечательно, что среди присутствующих были два ученых, наиболее тесно связанных с разработкой периодической таблицы, русский Дмитрий Иванович Менделеев и немец Юлиас Лотар Мейер. Как только набор надежных атомных масс был принят научным сообществом [во многом благодаря применению гипотезы Амадео Авогадро Станислао Канниццаро ​​(1826–1910)], настало время для формулировки периодического закона и таблицы, основанной на в теме.

Лукреций, плоская Земля и болезнь современной науки

Судя по всему, Гай Меммий был не очень хорошим человеком. После того, как его обвинили в мошенничестве на выборах в Риме, он удалился в Афины примерно в 54 г. до н.э., где написал эротические стихи. По приезду он купил участок земли, на котором планировал построить дом. Согласно Цицерону, на этой земле находились руины школы, основанной философом Эпикуром, которую Меммий намеревался сравнять с землей, чтобы освободить место для своей новой виллы. В то время Афины были далеко не тем философским центром, каким они были в предыдущие века. В 88 г. до н. э. римский полководец Сулла подавил восстание в Греции и закрыл философские школы по подозрению в подстрекательстве к мятежу.Тем не менее, через несколько десятилетий философы начали возвращаться, и богатые римляне, такие как Цицерон, отправляли своих сыновей в Грецию для получения образования.

Вполне возможно, что застройка Меммием послужила поводом для сочинения одной из самых известных поэм древности — «О природе вещей» Лукреция. Эпикурейцы, в том числе и Лукреций, были возмущены тем, что место школы их основателя было превращено в дом престарелых для порнографа-любителя. Поэма Лукреция, посвященная Меммию, была попыткой убедить неотесанного римлянина в том, что он стирает с лица земли важное место.

Чтобы убедиться, что Меммий его понял, Лукреций писал на латыни, а не на греческом. В стихотворении излагается видение Вселенной согласно Эпикуру, который думал, что все состоит из бесконечного числа мельчайших частиц, называемых атомами. Однако выразить доктрины тонкой философской системы на латыни было непростой задачей. Лукреций обнаружил, что слов для многих понятий просто не существует, и он не всегда стремился просто транслитерировать греческие термины на латынь.В частности, хотя « О природе вещей» прославлено своей защитой атомизма, в стихотворении никогда не используется слово «атом». По-гречески атом означает неразрезаемое , потому что атом определяется как нечто, что не может быть разделено на более мелкие тела. Отвергая эту этимологию, Лукреций вместо этого использовал родные латинские слова, которые буквально означают «семена», «тела» и «первоначала».

В последние годы Лукреций был предметом бестселлеров, таких как « The Swerve » Стивена Гринблатта, получивший Пулитцеровскую премию (2011) и « The Evolution of Everything » Мэтта Ридли (2015).Оба автора, несомненно, восхищаются Лукрецием. Ридли относится к нему как к протоученому, чей отказ от суеверий и чудес является примером, которому мы должны следовать. Гринблатт считает, что повторное открытие поэмы Лукреция в 15 веке положило начало эпохе Возрождения. Но их энтузиазм по поводу кажущейся современности стихотворения ослепил их от его древней родословной. Например, хотя и Гринблатт, и Ридли, несомненно, внимательно прочитали « О природе вещей» , ни один из них не отмечает самого поразительного в космологии, которую поддерживает стихотворение: его автор думал, что Земля плоская.Это настолько несовместимо с точкой зрения Лукреция как древнего писателя, предвосхитившего некоторые существенные элементы современной науки, что об этом почти забыли. В самом деле, вы можете прочитать стандартный справочник, такой как The Cambridge Companion to Lucretius (2007), от корки до корки, и ничего не понять.

Следует признать, что Лукреций никогда прямо не заявляет, что «Земля плоская». Вам нужно понять контекст его идей, чтобы понять, что он в это верит. Поскольку основа эпикурейской натурфилософии состоит в том, что все состоит из мельчайших частиц, попадающих в безграничную пустоту, это означает, что нет ни начала, ни конца ни у пространства, ни у времени, ни у чего-то другого, кроме материального мира.Ближе к концу первой книги из «О природе вещей» мы находим Лукреция, защищающего свое утверждение о том, что Вселенная бесконечна. Он приводит великолепный аргумент, что если бы у него была граница, то все падающие атомы собирались бы на дне. Отсюда ясно, что Лукреций уважал интуитивное представление о том, что существуют абсолютные направления вверх и вниз. Само по себе это делает шаровидную Землю невозможной, потому что, если бы мы не сидели прямо на вершине, мы бы соскользнули с боков.

Затем Лукреций объясняет, что ошибочно думать, что Земля находится в центре Вселенной, потому что, поскольку Вселенная бесконечна, у нее не может быть центра. Он выступает против идей, содержащихся в лекциях Аристотеля О небесах , которые содержат самые ранние подробные аргументы в пользу сферической Земли. В середине 300-х годов до нашей эры Аристотель сказал, что Земля находится в центре Вселенной, куда естественным образом перемещается вся тяжелая материя. Так, для Аристотеля падение вниз означает движение к центру Земли, а для Лукреция — дрейф в произвольном линейном направлении. Сразу понятно, почему Аристотель считает Землю круглой, ведь тяжелые предметы падают на нее во все стороны.Напротив, Лукреций высмеивает идею о том, что что-то может быть на другой стороне мира, потому что оно упадет в безбрежность космоса. Он не просто отверг сферическую Землю, он считал ее глупой.

В чем-то он был прав. Хотя мы осуждаем плоскоземельное мышление как пример глупого невежества, сферическая Земля на самом деле противоречит здравому смыслу. Это настолько радикальная идея, что ее «открыли» только однажды, в Афинах после 400 г. до н. э. Представление о том, что Земля круглая, не возникало ни в одной другой цивилизации.Индия и исламский мир научились этому у греков, а Китаю пришлось ждать, пока в XVI веке не прибыли иезуиты и не перевернули китайское представление о Вселенной с ног на голову. Тем не менее, в то время, когда Лукреций писал в 50-х годах до нашей эры, образованные греки и римляне, по-видимому, были знакомы с истинной формой Земли, поэтому космология плоской Земли О природе вещей была довольно эксцентричной из-за ее время. Причина, по которой Лукреций пренебрег образованным мнением и отверг сферическую Землю, становится ясна, когда мы осознаем, что мировоззрение его поэмы основано на исходном материале, написанном двумя с половиной веками ранее самим Эпикуром, человеком, основавшим школу, которой был Меммий. планирует застроиться.

Когда Эпикур писал около 300 г. до н. э., форма Земли все еще вызывала споры. Поскольку плоскостность согласовывалась с остальной философией Эпикура, он выбрал именно ее. И это была не единственная его космологическая неудача. Мы знаем из его сохранившихся писем, что он также думал, что Солнце и Луна довольно маленькие и близкие. Сводя небесные тела к простым атмосферным явлениям, он лишал их божественного статуса и показывал, что поклоняться им бессмысленно.Поскольку Лукреций рабски следует за Эпикуром, неудивительно, что в пятой книге «О природе вещей» он также пытается убедить нас в том, что небесные тела не очень велики и не далеки, и что они даже могут быть обдувается ветрами. Он предполагает, что мир скорее похож на снежный шар. Мы все живем на плоской поверхности, покрытой округлым сводом, внутри которого звезды и планеты движутся, как белые хлопья, когда трясется снежный шар. Вся штуковина падает сквозь пустоту и в конце концов распадется на составляющие ее атомы.Вполне возможно, говорит Лукреций, что бесконечное пространство Вселенной содержит множество других миров, каждый со своими небесами и Землей.

Вся эпикурейская картина мира поддерживает этическую основу, обеспечивающую путь к счастью

Почему Лукреций проигнорировал работы современных астрономов, таких как Гиппарх и Аристарх, которые знали, что Земля представляет собой шар, звезды далеки, а Солнце намного больше Земли? Это было потому, что Лукреций на самом деле не пытался раскрыть правду о физическом мире. Его цель, как и у Эпикура, была этической. Эпикурейская философия учит, что ключом к счастью является избегание боли и получение удовольствия. Ключевым источником человеческого беспокойства является страх смерти и того, какое наказание может последовать за ней, а также страдания, которые могут причинить нам боги. Объясняя, что Вселенная полностью материальна и что богам нет дела до людей, Эпикур пытался изгнать страх перед сверхъестественным. Если мы думаем, что понимаем, как на самом деле устроен мир, мы больше не будем бояться.Неважно даже, ложны ли наши представления о природе. Эпикур недвусмыслен в этом вопросе: совершенно точная физическая теория здесь не при чем. Его натурфилософия предназначена только для того, чтобы оправдать его этическую веру в то, что мудрому человеку нечего бояться.

Однако у эпикурейцев также была приверженность свободе воли, что делало материалистический атомизм проблематичным. В конце концов, если мы состоим из крошечных частиц, сталкивающихся друг с другом и время от времени слипающихся, трудно понять, откуда берется наша способность делать выбор. Лукреций объясняет, что некоторые атомы иногда отклоняются в неожиданном направлении, что подрывает детерминизм, заложенный в атомизме. Даже среди его поклонников отклонение рассматривается как специальное объяснение. Однако это просто наиболее очевидный способ, которым эпикурейцы подгоняли свою теорию природы под свои этические убеждения. Сосредоточив внимание на отклонении, мы упускаем из виду тот факт, что вся эпикурейская картина мира опирается на этические рамки, призванные предоставить людям путь к достижению счастья.

Получается, что древнегреческая наука почти всегда работала на службу систематической философии. Философские школы считали свою миссию более амбициозной, чем просто любители мудрости (буквальное значение philos-sophia ). Они пытались продвигать образ жизни, который мог бы привести их приверженцев к счастью или, по крайней мере, удовлетворению. Для этого они разработали целостные системы мышления, призванные объяснить все аспекты жизни. Например, Аристотель учил, что все в природе имеет цель. Ключ к счастью — знать свое место, будь то раб или философ. У стоиков, другой философской школы, также была особая натурфилософия: они верили, что природа наполнена рациональным духом, который они называли «богом». Люди находят счастье, живя в согласии с природой, как стоики определяли добродетель.

Хотя философы могли расходиться во мнениях относительно этики и лучшего образа жизни, в Древней Греции было немного моральных релятивистов.Эпикур, Аристотель и Зенон, основатель стоиков, не говоря уже о Платоне, считали, что их моральные ценности являются объективными истинами, а не просто мнениями. Это означало, что концепции правильного и неправильного должны быть основаны на чем-то внешнем по отношению к человеческому разуму. Для Платона это была форма добра, трансцендентный образец всего правильного. Стоики считали, что добродетель заложена в самой ткани реальности и ждет, пока ее обнаружит мудрый мудрец. Из этого следовало, что как только вы узнали, как быть хорошим, вы также узнали довольно много о том, как работает Вселенная.Этические предписания стояли на первом месте, и натурфилософия должна была согласовываться с этими моральными обязательствами. Короче говоря, Эпикур не вывел свою этику из своего атомизма. Он верил в атомы, потому что они давали теорию природы, которая поддерживала его этику.

Примат этики над объективным знанием объясняет некоторые загадочные факты о греческой науке. Например, греческие естествоиспытатели редко утруждали себя экспериментами. Они уже знали, что их наука верна, потому что она согласовывалась с их более широкой философией.Они также допустили несколько очевидных ошибок, таких как убеждение Аристотеля, что тяжелые предметы падают быстрее, чем легкие. Он думал, что это должно быть правдой, потому что чем тяжелее объект, тем больше он стремится достичь своего надлежащего места в середине Вселенной, то есть в центре Земли. Ошибка Аристотеля обретает смысл, если мы осознаем, что не гравитация заставляет камни падать, а их врожденная склонность занимать положение, предназначенное для них естественным порядком. Таким образом, сферическая Земля была свидетельством того, что Вселенная имеет центр, а это означает, что она конечна, а это означает, что за ее внешним краем есть место для бога, поддерживающего движение всего космоса.Все это было анафемой для Эпикура и Лукреция, которые, следовательно, отвергли все. Эпикур дошел до того, что пытался опорочить репутацию Аристотеля, распространяя непристойные слухи о том, что он растратил свое наследство.

Все это очень затрудняло продвижение науки. Если теории о природе зависели от теорий о морали, а люди не могли договориться о морали, они не могли прийти к согласию и о природе. То, как греческая наука застряла в колее, прекрасно иллюстрирует работа Симплиция, языческого философа VI века.Читая его комментарии, мы обнаруживаем, что дискуссия о том, как движутся объекты, не продвинулась намного дальше того, на что Аристотель зашел почти тысячелетие назад. Действительно, первое упоминание о том, что Аристотель был неправ относительно того, что тяжелые предметы падают быстрее, принадлежит Иоанну Филопону, христианскому современнику Симплиция. Филопон думал, что правильное и неправильное определяется трансцендентным божеством, а не вплетено в ткань природы, что, возможно, освободило его для занятий другой наукой.Тем не менее, ко времени Симплиция почти все соглашались с тем, что Земля — это сфера.

Поскольку натурфилософия стоиков, эпикурейцев, академиков и остальных служила основой для этических теорий, они выполняли совершенно иную функцию, чем сегодняшняя наука. Современный физик хочет знать, как на самом деле устроена Вселенная. Ей интересно узнать объективную правду, а не просто найти удобную историю, которая позволит ей перестать беспокоиться о богах. Тем не менее мы ближе к мировоззрению древних философов, чем могли бы признать.Нам все еще трудно принять тот факт, что природа совершенно безразлична к тому, что мы думаем. Общеизвестно, что наука не может сказать нам о правильном и неправильном, но нас нервирует, когда физический мир не соответствует нашим инстинктам относительно того, как все должно быть. Как и греки, мы ожидаем, что наши этические, религиозные или политические убеждения будут отражены в материальной Вселенной. В отличие от них, мы находим, что автономия науки означает, что она не всегда отражает наши предубеждения.

Юм учил, что мы не можем получить «должен» из «есть».Так же трудно признать, что мы не можем получить «есть» от «должен»

Возьмем, к примеру, креационизм. История шести дней творения в начале Книги Бытия несет в себе явно теологическое послание о том, что Бог евреев сотворил мир на благо человечества. Эта история, вероятно, является ответом на вавилонский миф, известный как Enuma Elish , который подразумевает, что бог Мардук создал мир на благо божеств Вавилона. В Книге Бытия заложены многочисленные предположения о мире природы в досовременной Европе, такие как ожидание того, что каждое растение и животное приносило человечеству лечебную, питательную или целебную пользу.Теологи с радостью взялись за дело и объяснили, почему люди должны быть благодарны за создание слепней и львов. Они объяснили, что мухи проявляли нашу изобретательность, а львы служили предупреждением о Божьем гневе. Сегодня наука продвинулась вперед, но креационисты продолжают рассматривать живые организмы как продукт божественной руки, черпая утешение в этом свидетельстве того, что Бог в конечном счете все контролирует.

Политическая идеология также может побудить людей предъявлять требования к миру природы и оспаривать научные результаты, которые морально неприемлемы.Слева гендерные теоретики отказываются признать наличие биологических различий в поведении мужчин и женщин. Между тем то, что изменение климата требует государственного вмешательства, сделало его проблемой для правых. Защитники окружающей среды с удовольствием игнорируют записи о генетически модифицированных организмах, потому что это оскорбляет их представления о природной чистоте. Легко привести множество других примеров групп, избирательно относящихся к науке, которую они поддерживают. Мы можем осудить эти идеологические реакции как свидетельство явной предвзятости или же заявить, что наши политические оппоненты — дураки, которые с таким же успехом могут верить, что Земля плоская.Это неправильно понимает людей. Наши инстинктивные этические убеждения и вытекающие из них политические и религиозные убеждения достаточно сильны, чтобы преодолеть нашу объективность. Совершенно естественно представить, что природа вращается вокруг нас самих и наших приоритетов. Философ 18-го века Дэвид Юм учил нас, что мы не можем получить «должен» из «есть». Но так же трудно признать, что мы также не можем получить «есть» от «должен».

Современность Лукреция не обнаруживается в его описании мира природы, безразличного к человечеству.Вместо этого он ожидал, что его этические убеждения отразятся на нем, когда он взглянет на работу природы. Более того, он черпал свои выводы у Эпикура, авторитетного деятеля, писавшего веками раньше и которого Лукреций почитал как мудрейшего из мудрецов. Они оба думали, что Земля плоская, потому что это соответствовало совокупности их этических обязательств. Признание шарообразности Земли вызвало бы множество вопросов и поставило бы под сомнение их самые глубокие убеждения.

Лукреций показывает, что мы не изменились за два тысячелетия.Мы по-прежнему рады верить в вещи, противоречащие научному консенсусу. Людям не свойственно мыслить объективно. Вот почему мы находим открытия современной науки таким вызовом и почему даже сейчас мы не готовы принять их без боя.

Великие греческие гики › Научные особенности (ABC Science)

Подробно › Научные особенности

Наследие Греции выходит далеко за рамки Олимпийских игр. Некоторые из самых влиятельных идей и открытий в науке пришли из Греции — результат деятельности небольшой группы людей, изменивших наш взгляд на мир.

Карен Пирс

Пифагор Самосский (569-500 гг. до н.э.) провел первые связи между математикой и физикой. (Источник: Викисклад)

Олимпийские игры проводились в Древней Греции с 776 г. до н.э. по 393 г. н.э. в честь Зевса и других богов, обитавших на горе Олимп. В этот период греческая цивилизация процветала, производя великих лидеров, политиков, художников и военных стратегов. Изменилось и отношение людей к окружающему миру и своему месту в нем.Появился греческий философ-ученый, перевернувший общепринятую мудрость с ног на голову и сформировавший основу научной мысли, какой мы ее знаем.

До появления этого рассматриваемого рационального подхода к миру (и вселенной) явления природы приписывались сверхъестественным и божественным причинам. В Греции олимпийские боги, в частности, были ответственны за то, что мы теперь знаем как естественные явления — разгневанный Зевс посылал на Землю молнии, а несчастный Посейдон был причиной землетрясений.Богатый гобелен мифологии, окружавший греческий пантеон, да и богов других цивилизаций, был единственным инструментом, имевшимся у людей для разгадки тайны окружающего их мира.

Затем последовала череда греческих выродков — людей науки, а не людей мифологии, — которые стремились понять реальность природы и природу реальности и пытались дать объяснения природным явлениям не через миф, а через наблюдение, эксперимент и теория.

Несмотря на относительно небольшое число людей, влияние этих людей все еще очевидно более чем 2000 лет спустя. Они не только подвергли сомнению общепринятую мудрость, но и предложили совершенно новый способ объяснения и понимания увиденного. Помимо влияния на своих современников, их теории сохранились до наших дней, а некоторые из их работ актуальны и сегодня.

Кто были эти люди? Мы кратко рассмотрим лишь нескольких греческих гиков, которые много лет назад заложили фундамент науки и проложили путь современным гикам.до вершины

Отец науки

Широко известный как первый из великих ученых и считающийся одним из «семи мудрецов» древности, Фалес Милетский (624–560 до н. э.) отвернулся от мифологии как объяснения явлений природы и приступить к установлению их естественной причины. Хотя его теории, возможно, были далеки от истины — например, он считал, что Земля плоская и плавает в огромном водном пространстве, — тот факт, что он пытался объяснить мир вокруг себя с точки зрения естественных явлений и процессов, представленных удивительный скачок вперед в мысли.

Сила Фалеса, его ученика Анаксимандра (610–545 до н. э.) и ученика Анаксимандра Анаксимена (570–500 до н. э.) заключалась в том, что они не стремились объяснить отдельные проявления природных явлений, а пытались докопаться до их сути. почему они вообще произошли. Таким образом, Фалес приписывал землетрясения возмущениям в огромном водном пространстве, по которому перемещалась Земля, полностью исключая влияние Посейдона. Вопреки распространенному мнению, что молния была вызвана гневом Зевса, Анаксимандр считал, что она была вызвана облаками, расколотыми ветром, а Анаксимен предположил, что радуга была естественным явлением, а не работой бога.до вершины

Математики

Пифагор Самосский (569–500 гг. до н. э.) сделал гораздо больше, чем сказал нам, что квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов двух других сторон (этот факт, как полагают, был известны уже египтянам и вавилонянам). В свое время он был значительной фигурой, основав культ, веривший в реинкарнацию и бессмертие души, а также в мистическое значение чисел.

Возможно, это звучит не очень научно, но в погоне за правдой о числах пифагорейцы разработали математические теории, переводя числа из практического в концептуальное.До этого времени не существовало чисел помимо физического — не существовало представления о числе «5», существующем само по себе, например, только 5 овец или 5 человек. Пифагорейцы также ввели термин «квадратное число» для 4, 9, 16 и т. д.

Величайшим вкладом Пифагора в математику была концепция математического доказательства. Он же провел первые связи между математикой и физикой.

Другим значительным вкладом в математику был Евклид. О нем мало что известно, кроме того, что он был в Александрии около 300 г. до н.э., и хотя он, по-видимому, не произвел много оригинальных идей, он синтезировал работы математиков, которые предшествовали ему, в окончательную работу по геометрии.до вершины

Люди Материи

г. Эмпедокл (492–432 гг. до н. э.) ввел представление о материи, состоящей из четырех основных элементов — земли, воды, воздуха и огня. Он считал, что все физические объекты состоят из фиксированных пропорций этих элементов, и эта теория долгое время сохранялась в европейской культуре как четыре «гумора», определяющие здоровье и темперамент.

Другая идея о природе материи была высказана около 435 г. до н. э. Левкиппом, который, как и Фалес, был родом из Милета.Левкипп и его ученик Демокрит (470–380 до н. э.) предположили, что материя состоит из мелких неделимых частиц — атомов. Они предположили, что эти атомы двигались в пустоте, и именно их движение вызывало видимые изменения. Это было замечательное предложение, учитывая всепроникающую мудрость и отсутствие технологий в то время. Что также примечательно, так это то, что мы впервые видим различие между тем, что мы воспринимаем, и тем, что есть на самом деле, — концепция, требующая значительного интеллектуального скачка.до вершины

Медики

Гиппократ Косский (460-370 гг. до н.э.) был основоположником рациональной медицины. Он считал, что у болезней есть естественные, рациональные причины, и поэтому их можно лечить. Его последователи, Гиппократики, считались профессиональными врачами, и их игнорирование магии как средства исцеления больных отличало их от других врачей того времени. Их тщательное изучение симптомов и прогрессирования болезни означало, что они могли ставить разумный прогноз своим пациентам.Однако они были ограничены своим плохим знанием анатомии и физиологии, учитывая, что вскрытие людей не было социально или морально приемлемым. Только позже (270-260 гг. до н.э.) Эрасистрат Хиосский и Герофил Халкидонский смогли провести значительную работу в этих областях.

В то время как Гиппократ считается отцом медицины, Гален Пергамский (129-200 гг. н.э.) считается величайшим анатомом и врачом древности. Как и Евклид, он синтезировал существующую совокупность знаний в своей области, но Гален дополнил ее своими собственными исследованиями.до вершины

Великие афинские философы

Возможно, наиболее известными именами из греческой науки и философии являются Сократ (469–399 до н. э.), Платон (427–348 до н. э.) и Аристотель (384–322 до н. э.). Из этих трех Платон и Аристотель внесли значительный вклад как в совокупность научных знаний того времени, так и в научную мысль.

Платон основал Академию, центр философии, дискуссий и обучения, которая фактически стала первым университетом.Его работы были написаны как диалоги между двумя персонажами, которые обсуждали философские и научные вопросы, не только давая представление о рассматриваемых проблемах, но и о характере дебатов в то время. Подход Платона к науке был теоретическим, и он придерживался идеи упорядоченного, математически структурированного космоса.

Ученик Платона, Аристотель, оставил более эмпирическое наследие, чем его наставник. Он провел значительные исследования в области биологии и считается отцом наук о жизни.до вершины

За пределами земного царства

Древних греков интересовал не только окружающий их мир, но и вселенная в целом, и у многих ученых-философов были теории, касающиеся астрономии и космологии. Греческий взгляд на Вселенную был геоцентрическим (центральным по отношению к Земле), хотя некоторые, такие как Аристарх Самосский (310–230 гг. до н. э.), предпочитали гелиоцентрический (по центру Солнца) взгляд.

Птолемей Александрийский (100-70 гг. н.э.) считается величайшим из греческих астрономов.Усовершенствовав работы Инопеда (около 400 г. до н.э.), Евдокса (408–360 до н.э.), Гераклида (390–320 до н.э.), Каллиппа (около 370–300 до н.э.), Эратосфена (276–200 до н.э.) (который, как известно, вычислил длину окружности Земли близко к принятому в настоящее время значению), Аполлоний Пергский (262-190 гг. до н.э.) и Гиппарх Никейский (около 135 г. до н.э.), Птолемей придумал систему, просуществовавшую на протяжении всей Римской империи, средневековья, и Возрождение, пока Коперник не предложил свою гелиоцентрическую модель Вселенной.до вершины

Опубликовано 19 августа 2004 г.

Электронная почта ABC Science

Используйте эти ссылки социальных закладок, чтобы поделиться Великими греческими компьютерщиками .

Используйте эту форму, чтобы отправить электронное письмо «Великие греческие гики» кому-то из ваших знакомых:
https://www.abc.net.au/science/articles/2004/08/19/2856954.htm?

От древности до 1800 г. (Стэнфордская философская энциклопедия)

1. Античность

Липпман (1992: глава 1) отмечает, что греческая древность ответственна за для двух идей, которые формировали западную музыкальную мысль, по крайней мере, до семнадцатый век.Первый составляет метафизических требовать. Хотя детали сильно различаются, это утверждение о том, что законы и структуры музыки соответствуют структурам Вселенной. Это представление иногда дополняется дополнительной мыслью, что небесное тела сами производят музыку, следуя своим орбитам. То Пифагорейская концепция космической гармонии, или гармонии сфер, первый известный пример метафизической концепции музыки. То вторая идея — это этическая точка зрения, которую иногда называют теория этоса.Согласно этой точке зрения, музыка способна изменять настроение и формировать личность, и таким образом может способствовать нравственному воспитанию (см. Липпман 1964: глава 2).

Некоторые авторы, особенно сторонники пифагорейства, прямо связать этический взгляд с метафизическим: если вся вселенная музыкальна, такова и человеческая душа, отсюда и власть над ней музыки. У других авторов, таких как Аристотель, этическая и воспитательная ценность музыка рассматривается как зависящая главным образом от ее способности имитировать или вызвать эмоции.

1.1 Вселенная как гармония: Пифагор и пифагорейцы

Не сохранилось ни одного письма, непосредственно приписываемого Пифагору (ок. 570–ок. 490 г. до н.э.). Поэтому его взгляд на музыку должен быть реконструированы из работ других пифагорейцев или из более или менее симпатичные отчеты, представленные другими авторами (полезный сборник текстов можно найти в Barker 1990: глава 1). Центральный к Пифагорейская философия представляет собой представление о гармонии как единстве Различные части. В этом смысле понятие имеет гораздо более широкое значение. применения, чем к музыке, ибо гармония регулирует движение небесных тел, так и души человека (о понятии гармонии в древнегреческой философской мысли см. Липпман 1964: глава 1).В пифагорейской традиции математика является дисциплиной, исследует гармонию. Музыкальная гармония не является исключением. интервал октавы может быть выражен числовым соотношением (2:1). Октаву, в свою очередь, можно рассматривать как сумму квинты (3:2) и четвертый (4:3). Пифагору обычно приписывают открытие отношения между этими интервалами. Они лучше всего иллюстрированы с помощью монохорда, инструмента, состоящего из одной струны, вибрирующие участки которого определяются положением подвижный мост.Однако неясно, был ли монохорд в факт, использованный Пифагором (Баркер 2014: 186), и он также правдоподобен предположить, что производители инструментов имели некоторое представление об этих отношений до того, как они стали объектом интеллектуального спекуляция.

Ряд чисел, участвующих в этих соотношениях (от 1 до 4, таким образом, складывая до 10) считался священным у пифагорейцев, которые назвали его тетрактис . Этот метафизический взгляд на музыку как на отражение космический порядок оказался чрезвычайно влиятельным в западной музыкальной мысль.Поскольку гармония в музыке по существу одинакова принцип как тот, который регулирует как космос, так и человека души, по крайней мере, некоторые пифагорейцы думали, что их взгляд может объяснить влияние музыки на настроение и характер слушателя.

Самый известный противник пифагорейского представления о небесных телах. Гармония была Аристотелем. Он предлагает две основные причины отвергнуть эту идею. Во-первых, он утверждает, что физические тела не могут состоять из числа, так как последние не имеют веса, тогда как первые имеют ( Метафизика , 14.3). Во-вторых, он замечает, что громкие звуки разбивать стекло и оказывать на нас физическое воздействие. Движение планеты в космосе, утверждает Аристотель, произвели бы еще большее воздействие на нас, отсутствие которого является доказательством того, что небесные тела не производят звука ( На небесах , 2.9). В дополнении к отвергая идею небесной гармонии, Аристотель также отвергает связанное с ним представление о том, что человеческая душа есть некая гармония ( На Душа , 1.4).

1.2 Математические и эмпирические гармоники

«Гармоника» — древнегреческая дисциплина, изучавшая музыкальных объектов, от интервалов до скалярных систем (Баркер 1990: 3).Пифагорейская традиция положила начало влиятельному подходу к гармоникам, ориентированный на определение музыкальных образований в математические термины. Первыми участниками этого подхода были Филолай из Кротона (ок. 470–ок. 385 до н. Э.) И особенно Архит из Тарент, современник Платона (Huffman 1993, 2005).

Математическая обработка гармоник, основанная на Пифагоре. принципы также даны в Sectio Canonis , трактате авторство спорно, но часто приписывается Евклиду.Никомах (фл. ок. 100 г. н.э.) написал влиятельное введение в гармоники от Пифагорейская точка зрения (исходные тексты с комментариями собраны в Баркер 1990; Баркер 2007 реконструирует развитие пифагорейского гармоники.)

Параллельно с пифагорейской традицией искали альтернативный подход. обосновывать законы музыки так, как это представляется компетентному слушателя, а не в объяснениях из других областей знаний. Эта традиция пыталась дать описания музыки в автономно музыкальными терминами, и оценивается в соответствии с музыкальными упражняться.Этот эмпирический подход к гармоникам противоположен к математическому подходу, принятому пифагорейцами школа (о различиях между двумя школами см. Barker 2007 и Баркер 1990: 3–8). Противоположность этих двух школ представляет философский интерес в той мере, в какой это касается надлежащего уровень объяснения эстетических явлений. Кроме того, математические гармоники часто принимались для поддержки метафизических мировоззрение, связанное с пифагорейским учением, тогда как эмпирическое гармоники имели тенденцию следовать из аристотелевской структуры (см. 2007: глава 4; Матисен 1999: 303).

Безусловно, наиболее важной фигурой в эмпирической традиции является Аристоксен (см. §1.4), хотя он опирался на работы предыдущих теоретиков (Barker 2007: Глава 2). Математические и эмпирические традиции часто называются соответственно пифагорейцами и аристоксенистами.

Теофраст (ок. 371–287 до н. э.), последовавший за Аристотелем как руководитель лицея, критически относится к пифагорейскому подходу. Он замечает, что мы можем найти количественные закономерности в других вещах. чем музыкальные интервалы, но мы по-прежнему считаем эти вещи отличается от музыкальных сущностей.Это, по его мнению, должно быть связано с что интервалы и мелодии суть нечто иное, чем числа (Баркер 1990: 111–114; Липпман 1964: 157–160; Баркер 2007: глава 15).

Важно подчеркнуть, что контраст между эмпирическим и математические подходы были очевидны уже древним теоретикам и комментаторов, которые часто страстно принимали чью-либо сторону. Птолемаида из Кирены (эт. Между 3 веком до н.э. и 1 веком н.э.), единственный известная греческая женщина-теоретик музыки, проводит различие между mousikoi и kanonikoi , различие, которое соответствует между аристоксенианцами и пифагорейцами (Баркер 2014: 185).

Некоторые теоретики разработали гибридные взгляды. Птолемей (ок. 100—ок. 170 CE) является показательным примером, так как он явно винит как пифагорейцев, так и Аристоксеновские подходы ( Гармоники , книга I, 2). Его философское мировоззрение явно пифагорейское. Например, он защищает наконец, понятие космической гармонии, проводя параллели между музыкальные и космологические сущности ( Гармоники , книга III, 9). Однако он пытается разработать математические конструкции, которые лучше придерживаются музыкальной практики, чем предложенные Пифагорейцы, обращаясь, таким образом, к проблеме, характерной для Аристоксеновский подход.

Аристид Квинтилиан (3–4 века н.э.), известный писатель. уникально для его трактата De Musica , также пытается слияние Аристоксеновские и пифагорейские элементы. Хотя его взгляд на гармоники обязан Аристоксену, его музыкальная философия несет в себе сильную Пифагорейское влияние. Книга III его De Musica иллюстрирует параллели между музыкальными элементами и самыми несопоставимыми частями реальность, от чувств к добродетелям, вплоть до небесных тел.Аристид Квинтилиан защищает этическую ценность музыки. при этом он явно ссылается на Платона и Аристотеля. взгляды на проблему. Он утверждает, что музыка имитирует моральные действия в способ, который превосходит другие искусства, потому что он достигает мимесис более чем одним способом, то есть через слова и мелодическое движение ( De Musica , книга II, глава 4). Аристид Квинтилиан также классифицирует музыкальные элементы, от ладов до инструменты, как мужские, женские или их смесь (режимы гаммы, делящие октаву на разные последовательности тонов и полутона; хотя названия греческих ладов идентичны более поздние церковные лады называют разными звукорядами).Эта классификация должен помочь в определении духа музыкальных произведений и инструменты, женские элементы ассоциируются с плавностью, а мужские с грубостью ( De Musica , книга II, глава 12).

1.3 Музыка, эмоции и общество: Платон и Аристотель

Центральным вопросом древнегреческой философии музыки является Связь между способностью музыки имитировать эмоции и ее социальная ценность. Платон (427/28–347 до н. э.) и Аристотель (384–322 г. до н.э.) оба разрабатывают объяснение этого отношения и особенно интересовались педагогическими последствиями их теории.

Когда говорят о «музыке» ( mousikē ), Платон и его современники часто имели в виду более широкий круг искусства. формы, чем те, которые мы ассоциируем с музыкой сегодня. В этом широком смысл, mousikē обозначал «бесшовный комплекс инструментальная музыка, поэтическое слово и скоординированное физическое движение» (Murray & Wilson 2004: 7). Платон тоже иногда использует этот термин в более узком смысле для обозначения мелодических и ритмических элементы, которые мы сегодня сочли бы собственно музыкальными (для краткости обсуждение широкого и узкого смысла mousikē в Платон, см. Schofield 2010: 230–231).

Платон считал, что музыка может способствовать воспитанию детей. молодежи и, в более общем плане, к правильному функционированию общества, но также считает, что это может представлять опасность. Основные опасения Платона о музыкальном воспитании граждан является более широкое предположение, что изменений в музыкальных вкусах следует избегать или, по крайней мере, тщательно тщательно, так как они произведут изменения в обществе ( Республика , 4.424b–d, Законы 2.660a-b). в Законы , Платон заходит так далеко, что описывает изменения в музыкальных вкус, который последовал за персидскими войнами, как спусковой крючок для последующих неприятие власти и общественные волнения ( Законы , 700а-701б).

По Платону, чувственный мир есть несовершенная копия совершенного мира. и неизменные идеи. Общий взгляд Платона на искусство, в том числе музыки, заключается в том, что они являются имитацией ( мимесис ) объектов находится в чувственном мире. Это приводит к его известному осуждению искусство в Книге X его Республики . Ибо, если наш мир уже копия, то искусство дает нам копии копии. Таким образом, Метафизика Платона мотивирует его пренебрежительное отношение к искусству. эпистемическая ценность.

Однако Платон также считает, что музыкальное подражание некоторым человеческим эмоции могут быть этически полезными, особенно на этапе, когда дети слишком малы, чтобы реагировать на этическое воспитание, которое опирается на дискурсивно-рациональную основу. Платон впервые описывает рассматриваемые эмоции косвенно, как эмоции человека, который стойкий и решительный в несчастье или в борьбе, другой как состояние «кто-то занимается мирной, непринужденной, добровольной действия» ( Республика , 3.399б). Платон считает, что эти эмоции, которые он затем прямо называет мужеством и умеренность, лучше всего имитируются через дорийский и фригийский лады, который

имитировать резкий или произвольный тон голоса тех, кто умеренный и мужественный, будь то в удаче или в беде. ( Республика , 3.399с)

Таким образом, Платон истолковывает музыкальное подражание эмоциям как основанное на сходство музыки с выразительным поведением человека, в частности с вокалом.По крайней мере, однажды он, кажется, также считает, что музыка имитирует телесные движения, связанные с эмоциями ( Законы , 2.654е-655а). Это можно считать первой защитой идеи что музыкальная выразительность обусловлена ​​сходством музыки с экспрессивное поведение человека, позиция, которая остается популярной и по сей день (см. запись на href=»../hist-westphilmusicsince-1800/#AnalPhilMusi» история западная философия музыки: с 1800 г., раздел 2.6).

Как музыкальная имитация мужества и умеренности достигает своего воспитательная цель? По крайней мере некоторые отрывки предполагают, что Платон думал музыка способна воздействовать на характер человека в силу общая гармоническая природа, разделяемая душой, музыкой и вселенной.Например, в Республике Сократ говорит Главкону что

ритм и гармония проникают во внутреннюю часть души более чем что-либо другое, воздействующее на него сильнее всего и приносящее ему благодать, так что если кто-то правильно образован в музыке и поэзии, это делает его изящно, а если нет, то наоборот. ( Республика , 3.401d; см. также Республика , 3.412a, Тимей , 47d-e и Лахес , 188d)

Янг (готовится к публикации) замечает, что Платон, кажется, в другом месте отвергает Пифагорейский взгляд на душу как на гармонию ( Федон , 89–95).На этом основании Янг считает, что взгляд Платона на этические преимущества музыки лучше всего интерпретировать просто как опору на подражательная способность музыки. Независимо от того, что человек делает из Взгляд Платона на душу как на гармонию, ясно, что он под влиянием пифагорейского взгляда на Вселенную, управляемую гармонии, особенно в Тимее .

На первый взгляд взгляд Аристотеля может показаться близким к Платона. Оба философа считают, что ценность музыки заключается в его имитация эмоций.Однако точка зрения Аристотеля значительно более нюансированным.

В «Поэтике » (1447а) Аристотель разъясняет, что все искусства подражательны, хотя и различаются по средствам, предмету и манера подражания. Аристотель более позитивно относится к подражанию. чем Платон, заметив, что люди склонны к этому с детства, и при условии, что мы можем учиться через подражание. Эта познавательная ценность Подражание также объясняет, почему мы испытываем удовольствие, когда взаимодействуем с ним. даже когда они подражают вещам, которые на самом деле казались бы уродливыми или отталкивающими. жизнь ( Поэтика , 1448b 5–20).

Обсуждая объект музыкальных подражаний, Аристотель вводит интересное различие между простыми указаниями или знаками ( sēmeia ) эмоциональных состояний и самих состояний. Признаки эмоциональных состояний – наблюдаемое поведение, сопровождающее возникновения таких состояний. Аристотель считал, что изобразительное искусство просто имитировать признаки эмоций. Например, художник может изображают плачущего или улыбающегося человека. Однако музыка способна имитировать сами эмоциональные состояния.Правдоподобное прочтение Аристотель считал, что музыка способна пробуждает эмоции, которые он имитирует, и что эта способность в конечном счете объясняет, как музыка может сама имитировать эмоциональные состояния, а не к их проявлениям. При таком анализе объект музыкального подражание не может быть определено отдельно от эмоционального отклика музыка пробуждает слушателя (Halliwell (2002: 248) подчеркивает это точка; Sörbom 1994 предлагает альтернативную интерпретацию).

Чтобы понять связь между взглядами Аристотеля на музыкальные подражание и его воспитательную роль, полезно изучить этот проезд:

Кроме того, когда люди слышат подражания, даже помимо ритмов и настраиваются сами, их чувства переходят в сочувствие.С тех пор музыка удовольствие, а совершенство состоит в том, чтобы радоваться, любить и ненавидеть верно, ясно, что нет ничего, о чем бы мы так заботились приобретать и развивать как способность формировать правильные суждения, и получать удовольствие от добрых намерений и благородных поступков. ( Политика , 1340а)

Здесь Аристотель, кажется, рассуждает о следующем: музыка подражает характер, то есть различные склонности и эмоциональные состояния; в музыкальная имитация таких состояний вызывает у слушателя удовольствие; Итак, если мы ограничим музыкальные имитации теми морально похвальными состояниях, слушатели будут довольны такими состояниями в реальной жизни.Аристотель исходит из предположения, что удовольствие, сопровождающее наше взаимодействие с имитацией будет распространяться на опыт имитируемый объект в реальной жизни. Как он выражает это:

Привычка испытывать удовольствие или боль от простых представлений не далеко от того же чувства о реалиях. ( Политика , 1340а)

Поэтому нравственная ценность музыкального образования зависит от способность миметических представлений вызывать удовольствие у тех, кто цените их.Хотя эта способность может быть разделена как музыкой, так и изобразительных искусств, только музыка, по Аристотелю, есть способны представлять состояния характера, а не просто представлять их проявления.

Дополнительной функцией музыки, по Аристотелю, является катарсис. Музыка может помочь людям, находящимся в состоянии крайнего энтузиазма, жалости или страха вернуться в более уравновешенное состояние ( Политика , 1342а). Детали этого процесса трудно реконструировать, поскольку они связаны с обсуждаемой концепцией катарсиса, введенной Аристотель в своем определении трагедии ( Поэтика , 1449b).Это Кажется очевидным, что Аристотель рассматривал катарсический процесс как требуя музыки, выражающей эмоции, подобные тем, которые нужно очистить. Например, состояние неконтролируемого религиозного безумия может быть подавлено. с помощью бешеной музыки.

Платон и Аристотель расходятся также в отношении роли удовольствие, которое мы получаем, слушая музыку. Подход Платона представляет собой прагматичный. Аспекты музыки, которые он ценит, это все и только те которые способствуют ее этической роли. Такой принцип регулирует Наблюдения Платона о музыкальном удовольствии.Он не отрицает, что музыка может вызывать удовольствие. Однако это удовольствие только ценность, поскольку она привлекает слушателей к музыке, полезной для их нравственное воспитание ( Законы , 2.668а-б).

Платон также отмечает, что приятные реакции могут ассоциироваться с музыку морально сомнительного типа, поскольку такие ответы также зависят о привыкании ( Законы , 7.802c-d). Отсюда он заключает, что большое значение имеет контроль детского музыкального окружающая обстановка.

Взгляд Аристотеля на музыкальное удовольствие гораздо более позитивен. это Из вышеизложенного ясно, что удовольствие играет роль в Учет воспитательного значения музыки. Но Аристотель также считает что удовольствие от музыки ценно еще по двум причинам. Во-первых, музыка может помочь расслабиться тем, кто устал от работы. В этом смысле удовольствие, которое оно производит, похоже на то, которое производит еда или сон ( Политика , 1339a-b). Во-вторых, и, возможно, что еще интереснее, Аристотель считал, что удовольствие от музыки должно быть частью культурной жизни ( Политика , 1339b; для обсуждение функций музыки у Аристотеля см. Lippman 1964: 130–131.)

И Платон, и Аристотель отмечают ценность инструментальной музыки. Прагматическая позиция Платона обосновывает его запрет на сложность и тонкость в музыке ( Республика , 3.399c-e). Он считает, что музыка должна иметь вокальную партию, и утверждает, что музыкальное элементы должны соответствовать эмоциональному состоянию, описанному лирическое содержание произведения ( Республика , 3.400d). Этот забота о ясном и однозначном музыкальном подражании также мотивирует Отношение Платона к инструментальной музыке.Пока это ясно, что Платон придерживается чисто музыкальных элементов мелодии и ритма иметь подражательный потенциал, он придает мало значения инструментальную музыку, предположительно потому, что считает, что она неспособна обеспечить недвусмысленную имитацию мужества и умеренности (Законы 2.669 д-д).

Аристотель снова более нюансирован. По его словам, как вокал, так и инструментальная музыка доставляет удовольствие ( Политика , 1339b). В генерал, несмотря на его оговорки относительно авлос (а инструмент, состоящий из двух соединенных тростниковых трубок) ( Политика , 1341а), отношение Аристотеля к инструментальной музыке далеко менее критичен, чем у Платона.Например, Аристотель четко признавая, что даже чисто инструментальная музыка может вызывать отчетливые эмоции, обусловленные как его мелодическими, так и ритмическими элементами ( Политика , 1340a-b).

1.4 Аристотелевские эмпирические гармоники: Аристоксен

Ученик Аристотеля Аристоксен (эт. 4 век до н.э.) утверждает, что гармоники не должны быть связаны с объяснением музыкального явления в математических терминах, а скорее описывают музыкальные структур через анализ музыкальных элементов как объектов восприятие.Например, Аристоксен различает говорящий и певческий голос, первый из которых характеризуется непрерывное движение по пространству основного тона, последнее интервальным движение от одной высоты тона к другой ( Elementa Harmonica , книга I, 9–10). На основе этого различия он дает определение ноты ( phthongos ) как любого звука, на котором голосовые паузы и занимающие позицию в данной мелодической линии ( Elementa Harmonica , книга I, 9–10; для подробного обсуждение Аристоксена как теоретика музыки см. Mathiesen 1999: 294–344).

Еще одним поразительным элементом концепции Аристоксена является его точка зрения. музыкального понимания, которое, по его мнению, включает в себя способности восприятие и память,

ибо мы должны воспринимать то, что должно быть, и помнить, что было прийти, чтобы быть. Нет другого способа следить за содержанием музыки. ( Elementa Harmonica , книга II, 38–39)

Обратите внимание, что восприятие не описывается как простое осознание того, что есть. присутствует в наших чувствах в данное время, но включает предвосхищение «то, что будет».Здесь Аристоксен, кажется, предвидеть отчет о музыкальном понимании, подобный тому, который недавно защищал Джеррольд Левинсон (1997).

Взгляд Аристоксена на нравственное воздействие музыки труднее понять. реконструировать. Хотя ясно, что он считал музыку правильным объектом этической оценки, он, вероятно, имел менее догматическую концепцию связи между данными модусами и их нравственной ценностью, чем Аристотель (см. Rocconi 2012 и Barker 2007: 245 ff.).

1.5 Музыка и нравственное воспитание: скептические взгляды

Некоторые древние философы отвергают мнение о ценности музыки. кроме приятного опыта, который он дает.При этом они вопрос о воспитательном значении музыки.

В своем De Musica эпикуреец Филодем (ок. 110–ок. 30 г. до н.э.) отвергает широко распространенное мнение о том, что музыка может имитировать страсти, утверждая, что музыка не может лучше передать психологические состояния, чем искусство кулинарии (см. Wilkinson 1938). Филодем апеллирует к Демокриту (ок. 460–ок. 370 до н. э.), но свидетельства относительно взглядов последнего скудны. Пока это Ясно, что Демокрит ставил музыку ниже других искусств в с точки зрения полезности, наверное, неправда, что он так думал лишили его образовательной ценности (см. Brancacci 2007: 193–95).

Секст Эмпирик (эт. 3 век н.э.), в г. Против Музыканты , также отрицает, что музыка может иметь какое-либо положительное значение. воспитательная роль. Хотя он допускает, что мы можем наслаждаться музыкой, он отрицает что изучение музыки может способствовать такому удовольствию. В поддержку из этого он также сравнивает музыку с кулинарией, утверждая, что в обоих случаях удовольствие не зависит от нашего понимания того, чем мы наслаждаемся ( Против музыкантов , 24–25).

2. Поздняя античность и средневековье

Несмотря на то, что он охватывает около тысячи лет, период, который идет от от поздней Античности до конца Средневековья мало что нового привнесли в Западная философия музыки.

Отличительной чертой этого периода является появление христианства. мировоззрение. Христианское мышление о музыке адаптирует некоторые взгляды, которые у него были. унаследованы от греческой античности, в первую очередь от пифагорейцев. гармония сфер и идея о том, что музыка может влиять персонаж.

Средневековый подход к музыке смещен в сторону точки зрения теоретик. Музыка обычно группируется вместе с научными дисциплины. Чувственное удовольствие слушателя редко отмечается на, и временами рассматривается с подозрением.Индивидуальность и творчество композитора также остается без внимания, а роль музыкантов-исполнителей почти полностью игнорировали или отвергали (Шуллер 1988 г., и Young (выходит в свет) (глава 2) представляют собой обширные введения в средневековая музыкальная эстетика).

2.1 Раннехристианские взгляды на музыку: Августин и Боэций

Святой Августин Гиппопотамский (354–430), философ и отец церкви, посвятил музыке свой трактат De Musica . Несмотря на то что в основном технического характера, книга представляет собой раннее изложение средневековый взгляд на музыку как прежде всего на науку, а не на практическое занятие.Августин определяет музыку как «науку о измерительный колодец» ( scientia bene modulandi — это последнее слово иногда переводится как «модуляция»), то есть дисциплина, связанная с достижением меры и пропорции ( De Musica , книга I, 2).

Почти идентичное определение музыки встречается у Кассиодора. (485–ок. 585), который утверждает, что «Музыка действительно является знание подходящей модуляции» ( Institutiones , 5), как а также у Исидора Севильского (560–636) Этимологиарум :

Музыка — это искусство модуляции, состоящее из тона и песни, называемой музыкой. по происхождению от муз.( Etymologiarum , книга III, 15)

Отношение Августина к чувственным удовольствиям, получаемым от музыка была противоречивой. С одной стороны, он признает музыкальное сила в поклонении. С другой стороны, он осознает, что это также может отвлечь верующих от религиозного содержания опыт ( Признания , II).

Философ Аниций Манлий Северин Боэций (ок. 480–525/26), которого обычно называют просто Боэций, имел основополагающую роль в формировании средневекового музыкального мышления.Через комментированные переводы греческих авторов и оригинальные изложения своих взглядов, Боэций позволил классическим греческим философским идеям дожить до Средневековья. Он сделал это в области музыки, написание De Institutione Musica . В этом произведении Боэций резюмирует теорию музыки, найденную в греческих трактатах, которые он знал. То книга также различает три типа музыки: musica мундана , человеческая и инструментальная . Музыка mundana — это гармония космоса, пифагорейская концепция, получили широкое распространение в Средние века, хотя он был переработан в христианских терминах. Musica humana описан лишь кратко у Боэция, хотя ясно, что это гармония между различными элементами, из которых состоит тело человека. Некоторые современные отчеты о мысли Боэция отождествляют musica humana с пением, но это неверно, хотя правда, что позднее средневековые мыслители использовали этот термин в таком значении (см. Dyer 2007: 59; 64; 69). Наконец, musica toolsalis звучит музыка, вокал и инструментальный. Хотя это, несомненно, считается сегодня основным музыки, Боэций рассматривает ее как музыку лишь в производном смысле.Тройственное деление Боэция повторяется и принимается многочисленные средневековые писатели о музыке.

Боэций также берет из греческой античности платоновское представление о том, что музыка могут вызывать эмоции и влиять на характер человека. Он замечает, что это отличает музыку от других математических дисциплин ( De Institutione Musica , книга I, 1).

2.2 Христианская мысль и музыка

Влияние христианства на средневековое музыкальное мышление проявляется в религиозная интерпретация двух философских воззрений Античность, гармония сфер и теория этоса, согласно к которой музыка может формировать характер слушателя.Оба из них идеи, которых придерживался Боэций (см. предыдущий раздел) и нашли широкое распространение среди средневековых писателей.

Христианский взгляд на гармонию сфер состоит в утверждении что такая гармония была навязана Вселенной Творцом. То таким образом, красота музыки, в том числе звучащей, восходит к музыка участвует в этой божественной гармонии. Джон Скоттус Эриугена (ок. 800–ок. 877) выражает такую ​​точку зрения в своем Periphyseon , как видно из самого его определения музыка:

Музыка есть искусство, которое при свете разума изучает гармонию все вещи, находящиеся в движении, которые познаваемы естественными пропорциями.( Перифизон , 475Б)

Что гармонию сфер можно истолковать по-христиански. термины не помешали философам отвергнуть его, особенно когда Стали доступны труды Аристотеля. Альберт Великий (Альбертус Великий) (ок. 1200–1280) является примером выдающегося философ, отвергающий идею небесной гармонии. Обращение к аргументы, основанные на строении космоса, он отбрасывает идею что движение небесных тел может производить гармоничные звуки ( Liber de Causis Proprietatum Elementorum , книга II, 2.1; на гармония сфер в тринадцатом веке, см. Mews 2011).

Идея о том, что музыка может влиять на характер, была широко распространена в течение средних веков. Его поддержали преувеличенные рассказы о силе музыки, сохранившиеся со времен античности. То Средневековая христианская версия теории этоса обычно подчеркивает духовный потенциал музыки.

2.3 Музыка среди свободных искусств

Вслед за Марсианом Капеллой (ок. 410 г.) Женитьба Филология и Меркурий , средневековые мыслители классифицировали музыку как одно из свободных искусств.Они были разделены на искусства тривиум (грамматика, логика и риторика) и квадривиум (арифметика, геометрия, астрономия и музыка). То арты trivium назывались artes sermocinales , потому что они связаны с дискурсом и языком. Искусство квадривиума вместо этого было искусством . reales , изучая математическое и физическое строение Вселенная. Классификация музыки как одного из искусств reales неудивительно в свете пифагорейско-беэтовской точки зрения. музыки, прежде всего связанной с пропорциями и гармонией.

Хотя эта классификация оставалась в основном неоспоримой, были некоторые важные голоса несогласных (обзор см. в Dyer 2007). Эти споры относительно правильной классификации музыки важно, потому что они отражают основные проблемы с музыкой характер и цели. Начиная с XIII века теоретики и философы стали больше заботиться о практических и акустических сторон музицирования и в меньшей степени с его теологическими последствиями. За например, английский грамматик Джон Гарленд (1195–1272). различает простую песню, мензуральную музыку и инструментальную музыки, и делает это на основе исторических и музыковедческих различия между такими репертуарами (см. Fubini 1991: 94).

Постепенное усвоение работ Аристотеля в средневековье мысль означала, что физические, звуковые аспекты музыки стали считается столь же важным, как и математические. Доказательством этого является Классификация музыки Фомой Аквинским как одной из scientie medie , то есть дисциплины, в которых применяется математика к изучению природных объектов (см. Dyer 2007: 67–68).

2.4 Исламская философия музыки: Аль-Кинди, аль-Фараби и Ибн Сина

Как заметил Янг (готовится к печати: глава 2), уместно включить средневековую исламскую философию в обзор западной музыкальной мышления, поскольку исламские философы в значительной степени полагались на ту же греческую авторов, занимавших центральное место в европейской традиции.По факту, переводы греческих произведений были более широко доступны в исламской Мир. Отчасти из-за их более раннего контакта с Аристотелем. философии, исламские философы более склонны ценить чувственный характер музыки и принять ее как предмет эстетического признательность.

Философ аль-Кинди (ок. 800–870) широко придерживается Пифагорейский взгляд на музыку (см. Shehadi 1995: глава 1 и Адамсон 2007: 172–180). По его мнению, отношения близости проходит между музыкальными элементами и частями космоса.Эта близость позволяет Кинди проследить соответствие между музыкальными элементами и внемузыкальный мир. Принятие Кинди пифагорейских взглядов также иллюстрируется его заявлением о том, что музыка обладает силой человеческое тело в силу сходства между его строением и различных музыкальных инструментов.

Аль-Фараби (872–950) — видный представитель Аристотелевское течение в средневековой исламской философии музыки (см. Шехади 1995: глава 3). Фараби отвергает гармонию сфер.Вместо того, чтобы рассуждать о происхождении музыки в структуре космос, он пытается понять его как человеческий феномен, предполагая, что вокальная музыка, возможно, возникла из-за необходимости, такой как как выражение приятных и неприятных состояний. Фараби также различает три типа мелодии, в зависимости от эффекта, который она производит в слушателе. Некоторые мелодии приятны для слуха, другие вызывают образы, а третьи выражают психологические состояния. Это мелодия может выполнять более одного из этих действий, и в На самом деле Фараби считает, что лучшие мелодии, как правило, содержат все три таких элемента. последствия.

Ибн Сина, известный на Западе как Авиценна (980–1037), описывает музыку как математическую науку, но утверждает, что теория музыки должен быть в первую очередь связан с объяснением музыки в том виде, в каком она слышится. Этот акцент на соответствующем уровне объяснения напоминает Аристоксена (см. §1.4), который оказал явное влияние на исламскую философию музыки. Ибн Сина также возрождает аристотелевскую точку зрения о том, что музыка может имитировать человека. характер и психологические состояния (по философии Ибн Сины музыку, см. Shehadi 1995: глава 4).

3. Раннее Новое время

3.1 Музыка и чувственное удовольствие: Тинкторис и Зарлино

С пятнадцатого века писатели-музыканты начинают разрабатывать эстетические аспекты музыкального опыта. Теоретик и композитор Йоханнес Тинкторис (ок. 1435–1511) иллюстрирует различные аспекты этот новый взгляд на музыку. Он определяет гармонию и созвучие в терминах их появления на слушателе, а не посредством математических понятия. Таким образом, гармония описывается как приятный эффект, производимый звуки, а консонанс и диссонанс соответственно характеризуется как сочетание звуков, придающих сладость ухо или повредить его ( Liber de arte contrapuncti , глава 2).В его Complexus effectuum musices , Тинкторис перечисляет известные воздействия музыки, большинство из которых связаны с эмоциональным возбуждением, в то время как посвящение его Proportionale Musices относится к Античность и предполагаемая эмоциональная сила ее музыки.

Таким образом, Тинкторис предвосхищает две тенденции, типичные для раннего Нового времени. размышления о музыке: во-первых, акцент на субъективном опыте музыку, а также на чувства удовольствия и неудовольствия, которые сопровождают Это; во-вторых, значение, приписываемое выразительной силе музыки, и связанная с этим идея о том, что способность древней музыки пробуждать эмоций было больше, чем у музыки того времени.

Первая из этих тенденций находит свое воплощение и в творчестве Джозеффо. Зарлино (1517–1590). Выдающаяся фигура в западной музыкальной теории, Зарлино обычно считается теоретиком, инициировавшим движение. от средневековой модальности к тональной гармонии. В соответствии с Царлино, правила композиции хороши постольку, поскольку они производят красивая музыка, целью которой является «улучшение» и «восторг» (Царлино 1558: кн. III, 71). Тем не менее, Зарлино не отвергает роль рациональности, и особенно математика, потому что ее законы в конечном счете лежат в основе чувств зрения и слуха (Зарлино 1588: 34–36).

3.2 Мелодия и экспрессия: Флорентийская камерата

В Книге II своего Dodecachordon (1547 г.) гуманист Генрих Глариан (также известный как Глариан) (1488–1563) утверждает, что композиторы полифонической музыки уступают тем, кто ставил одинарную мелодическая линия к тексту. Он предполагает, что последнее было способом Греки, римляне и раннехристианские общины сочиняли музыку. монодия лучше на том основании, что требует изобретательности, тогда как полифонист просто заимствует мелодическую линию, а затем продолжает из задачи, которая является преимущественно интеллектуальной.Согласно Глариану, монодия имеет естественный характер и экспрессивную непосредственность, теряется в последующем развитии. Менее чем через полвека оба ссылка на классическую модель и защита монодии стал решающим в итальянском музыкальном мышлении и практике. К концу шестнадцатого века группа флорентийских интеллектуалы и музыканты собрались вокруг фигуры Джованни де Барди, дворянин и музыкант-любитель. Эта группа обычно именуемая Флорентийской Камератой или Camerata de’ Барди.Его цель состояла в том, чтобы восстановить выразительный потенциал музыки, как описаны в древнегреческих и римских источниках. Сила музыки в вызывать эмоции считалось утраченным в Средние века, по мере развития полифонии. Предполагаемым решением было возвращение к монодии, а точнее к мелодической линии, которая бы следовала и подчеркивала просодические особенности страстной речи (Palisca 2006: глава 7; Palisca 1989 — влиятельная коллекция источников чтения). Таким образом, кажется, что главной целью Camerata было выражение, быть подразумевается здесь как возбуждение эмоций, тогда как имитация речи просодия считалась средством для достижения этой цели.это с философской точки зрения знаменателен тем, что указывает на возрождение классической греческой идеи что музыка выразительна в силу своего сходства с тем, как человек существа выражают свои эмоции (см. §1.3).

Это привело к рождению так называемого stile. rappresentativo , вокальный стиль, характерный для ранней оперы, из которых Клаудио Монтеверди (1567–1643) L’Orfeo (1607) считается первым шедевром. Джулио Каччини (1550–1618) и Якопо Пери (1561–1633) были активными членами Camerata, и оба оставили явные обсуждение теорий, которые легли в основу их музыкального стиля (соответствующие текстовые выдержки собраны в Strunk 1950: 370–392).

Хотя Монтеверди можно считать самым представительным музыкантом связанный с этим поворотом к мелодии и экспрессии, Самой значительной теоретической фигурой Camerata был Винченцо. Галилей (ок. 1520–1591), опытный композитор и лютнист. отец астронома Галилея. В своем «Диалоге древних и Современная музыка (1581 г.), Галилей не согласен с современной практики, особенно с контрапунктом. Он признает, что полифоническая музыка его времени является источником слухового удовольствия, но недостатки это за его неспособность растрогать слушателя,

[f] или его единственная цель — усладить слух, в то время как цель древней музыки состоит в том, чтобы вызвать в другом ту же страсть, которую чувствуешь сам.(Галилей 1581 [1950: 317])

И Монтеверди, и Галилей столкнулись с реакцией более консервативных цифры. Джованни Мария Артузи (ок. 1540–1613), в Артузи, или О несовершенствах современной музыки (1600 г.), нападает на произведение неназванного композитора, хотя это очевидно что он имеет в виду таких композиторов, как Монтеверди и Карло Джезуальдо (1566–1613). Артузи признает, что недавно разработанный монодический стиль выразителен, но отрицает, что выражение стоит жертв композиционных правил, которые диктует разум.Спор между Артузи и Монтеверди кристаллизовал конфликт между так называемые prima и seconda prattica , бывшие указывая на старый полифонический стиль, последний — на новое предпочтение сопровождаемая монодия.

Галилей столкнулся с критикой со стороны своего бывшего учителя Зарлино. В его Sopplimentimusicali (1588), Зарлино утверждает, что имитация страстной речи относится к искусству риторики или декламировали поэзию, а не музыку. Музыканты должны ограничиваться имитация содержания текста, а не его возможного доставки, и они должны сделать это путем выбора подходящего гармонии (Zarlino 1588: 316–318).Оговорки Зарлино о выразительной мелодии имеют особое значение, так как они могут быть рассматривается как первое проявление повторяющегося контраста между двумя противоположные тенденции, воплощенные в столкновении между Руссо и Рамо (см. §3.5). В то время как одно направление определяет главный источник выражения музыки в мелодии другой отстаивает первенство гармонии, часто преуменьшая роль возможного сходства между мелодическим контуром и человеческим экспрессивное поведение (Молодой, общительный, называет две тенденции эмпиризм и рационализм соответственно, следующие их развития и случайного совпадения).

Несмотря на свои разногласия, оба подхода ценили выражение в музыка, установленная на текст. Полное подтверждение выразительной силы инструментальная музыка не входила в число программных целей ни Camerata или тех, кто, подобно Зарлино, подчеркивает важность гармонические элементы. Каччини критикует музыку, которая затемняет текст, потому что

такая музыка и музыканты не доставляли иного удовольствия, кроме того, что гармония могла прислушайтесь, ибо, если бы слова не были поняты, они не могли бы двигать понимание.(Каччини 1600 [1950: 378])

Царлино, вслед за Платоном, утверждает, что мелодия и гармония должны быть подходит к тексту, и обналичивает эту пригодность с точки зрения сходство:

мы должны также сделать выбор гармонии и ритма, подобных характер вопросов, содержащихся в речи, с тем чтобы с сочетание этих вещей, взятых вместе с пропорцией, может привести к мелодия, подходящая для этой цели. (Зарлино 1558: кн. IV, 32 [1950: 256])

Более того, эти авторы единодушно считают, что именно музыка быть адаптированным к тексту, а не наоборот.в предисловие к « Музыкальных скерци » (1607) Монтеверди, его брат Джулио Чезаре утверждает, что целью Клаудио было «сделать сделай слова госпожой гармонии, а не слугой» (Монтеверди 1607 [1950: 406]).

Хотя этот акцент на приоритете текста был продуктом возобновление интереса к эмоциональному выражению в вокальной музыке, Черч власти также были обеспокоены путаницей полифонических стилей и то, как они затемняли литургическое содержание, и, таким образом, они также способствовал ясности текстуры в полифонической музыке (см. Fellerer 1953).

3.3 Разум и рациональность: Мерсенн, Декарт, Лейбниц

Хотя важно отметить, что ранний современный период смягчил средневековая настойчивость в математической обработке музыки с подход, который уделял больше внимания его чувственному внешнему виду, это было бы неверно говорить, что поиск математических закономерности были полностью исключены. С одной стороны, зарождение научное мировоззрение благоприятствовало распространению экспериментального метода на царство звука, операция, которая, очевидно, включала математическую моделирование.Таким образом, вместо того, чтобы отказываться от математических описаний музыки вообще, ранние современные теоретики отказались от абстрактного рамки, в которых эти описания были сформулированы. На С другой стороны, описания музыки в математических терминах продолжали выжить в метафизических рассуждениях музыкальных теоретиков и философы.

Образцом этих тенденций является французский математик Марин. Мерсенна (1588–1648), который интересовался рядом вопросы, связанные с математической природой музыки.Пока он понимал важность эмпирической проверки, Мерсенн был также убежден в фундаментальной гармонии между математическим порядком музыки и всего космоса, как видно из названия его самая важная работа, Harmonie Universelle (1636).

Особенно интересной темой в этом обширном трактате является контраст между рациональной структурой музыки и ее чувственной внешний вид, лучше всего проиллюстрированный обсуждением Мерсенном созвучие.Определив созвучие с точки зрения совпадения в воздухе вибрации, Мерсенн должен был объяснить, почему консонансы и сенсорные приятность не всегда идет рука об руку. Например, майор третья более приятна, чем четвертая, хотя и более согласный. У Мерсенна была интересная переписка с Декартом. по вопросу, в котором первый проявляет свое желание обеспечить определение приемлемости столь же объективно, как и определение созвучие, в то время как последний выражает скептицизм в отношении проекта, и утверждает, что приятность зависит от вариации вкуса, как а также в музыкальном контексте (см. Йоргенсен 2012).

В начале своей жизни Рене Декарт (1596–1650) посвятил трактат о музыке Compendium Musicae (написан в 1618 г. и опубликован посмертно в 1650 г.). В этой работе преобладает научные проблемы, а не философские, но самое начало трактата характерно для его эпохи, поскольку Декарт утверждает, что цель музыки — «доставить удовольствие и пробудить различные Привязанности в нас» (Декарт 1650). Но самое главное у Декарта значительное влияние на философию музыки на самом деле связано с его трактат об эмоциях, Страсти души (1649).В В этом произведении Декарт определяет эмоции как результат действия производимые внешними предметами на духи животных, тонкий воздухоподобный вещество, которое возбуждает наши страсти всякий раз, когда оно приводится в движение. Декарт также выделяет шесть основных эмоций: удивление, любовь, ненависть, желание, радость и печаль.

Эта систематика эмоций и механистическое описание их функционирование окажется важным для так называемого Affektenlehre , или учение о чувствах, восемнадцатое века считали, что музыкальное произведение должно вызывать определенные эмоции у слушатель. Affektenlehre теоретики считали, что эта цель может быть достигнуто за счет использования определенных музыкальных устройств, каждое из которых связанные с данной эмоцией. Немецкий композитор Иоганн Маттезон можно считать наиболее ярким представителем этой традиции. Он открыто поддерживает теорию эмоций Декарта в своем трактат Der vollkommene Capellmeister (Matheson 1739: I, III, §51).

Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), философ и математик, посвящавший музыке лишь разрозненные наблюдения.Тем не менее, его представление о ценности музыки представляет особый интерес, поскольку указывает на попытку примирить рациональные и чувственные элементы в нашем восприятии музыки (см. Fubini 1991: 149). Лейбниц принимает что главная цель музыки — двигать нас. В самом деле, он отмечает, что, в то время как музыка, очевидно, так способна на это, «эта главная цель состоит в том, обычно недостаточно замечают или ищут» (Лейбниц, О мудрости ). Однако Лейбниц также уточняет, что это чувственное удовольствие есть результат автоматического и бессознательного постижение через музыку рационального устройства мироздания.Он пишет:

Музыка очаровывает нас, хотя красота ее состоит лишь в согласии чисел и в счете, который мы не воспринимаем, но который душа, тем не менее, продолжает выполнять удары или вибрации зондирующих тел, совпадающих через определенные промежутки. (Лейбниц 1714: 614)

3.4 Подражание и выражение в восемнадцатом веке

В отношении подражания в музыке можно задать два взаимосвязанных вопроса. Во-первых, может ли музыка имитировать внемузыкальные объекты и что ценность, которую может иметь эта имитация.Второй касается роли таких подражание в музыкальном выражении эмоций. В течение XVIII века ответы на оба вопроса характеризовались растущим скептицизмом по отношению к подражанию (см. Lippman 1992: глава 6). Постепенный рост инструментальной музыки, безусловно, был отчасти несет ответственность за это изменение отношения. Его возрастающая формальная, мелодическая и гармоническая сложность сделали менее правдоподобным утверждение, что он имитировал говорящий голос, и все же эта сложность только усиление способности музыки выражать и пробуждать эмоции.

Естественным выходом из этого тупика является явное определение выражения с точки зрения эмоционального возбуждения, отличая его от простого музыкального изображение мирских предметов, включая внешние проявления человеческие эмоции. Это вариант, выбранный Чарльзом Ависоном. (1709–1770) в его Эссе о музыкальном выражении , первый опубликовано в 1752 году. Ависон различает музыку, напоминающую внемузыкальные объекты, в том числе проявления эмоций, такие как смех и музыка, способная вызвать эмоциональный отклик у слушатель.Первый случай — музыкальная «имитация», который, по утверждению Ависона, производит «рефлекторный акт понимание» (Avison 1775: 50), тогда как последнее ‘выражение’. Эйвисон утверждает, что цель музыки состоит в том, чтобы добиваться экспрессии, которая достигается грамотным использованием мелодии и гармония. Хотя идея о том, что музыка ценна тем, что она движется слушатель не был новым, ясность Ависона в отделении его от имитация заслуживает внимания.

Однако другие теоретики не были столь точны и осторожны, как Ависон. со своей терминологией, а также не готовы отказаться от подражания, которое восемнадцатого века считается важным для изобразительного искусства.Более того, это было принято со времен Камераты истолковывать выражение зависит от имитации (см. Palisca 2006: глава 10). Таким образом, ряд авторов занял консервативные позиции, отстаивая квалифицированное понятие музыкального подражания или просто принятие того подражательные возможности музыки ограничены. Во второй половине века подражание постепенно приобретало все более второстепенную роль, и философы начали сосредотачиваться на альтернативных источниках ценности для музыка как искусство, от формальной структуры до эмоционального возбуждения.

Этот постепенный отказ от идеи музыки как подражательного искусства возможно, лучше всего проявляется во Франции. Это может показаться странным, поскольку Взгляд восемнадцатого века на подражание как на отличительную черту изобразительного искусства. нашел свое самое известное выражение в «Изящные искусства, сведенные к Единый принцип (1746 г.) Шарля Батте (1713–1780 гг.). В В этой работе Баттё определяет искусство как подражание прекрасной природе. ( красавица природа ). Разные искусства имитируют разные части природа.Музыка имитирует человеческое выражение эмоций. это интересно отметить, что Batteux неоднократно заявляет, что музыка выражает эмоции, а не имитирует их, хотя расхождение кажется чисто терминологическим. Баттё может представить себе музыку, которая не может быть подражательной, но не считай это ценным:

Это было бы похоже на хроматический клавесин, который предлагает нам цвета и серия цветов. Возможно, это позабавило бы глаза, но утомило бы разум.(Batteux 1746: часть III, раздел III, глава 2)

До Баттё Жан-Батист Дюбо (1670–1742) аналогичным образом истолковывал музыку как имитационное искусство в своем Critical Размышления о поэзии и живописи (1719). Дю Бос пытается показывают, что в вокальной музыке мелодия, гармония и ритм играют важную роль. к имитации страстной речи. Инструментальная музыка имитирует естественные звуки вместо этого. Хотя он признает, что музыка может очаровать чувств, Дю Бос считает, что единственная ценная реакция на музыку — это тот, который исходит из его оценки как подражания.Музыка еще может пожалуйста, не подражая, но только когда подражая, действительно движется. Следовательно, Дю Бос осуждает музыку, которая не соответствует действительности. подражательный.

Энциклопедисты Жан Ле Рон Д’Аламбер (1717–1783) и Дидье Дидро (1713–1784) также придерживался идеи, что музыка по существу подражательный. Даламбер утверждает, что

[т] композиторы инструментальной музыки не сделают ничего, кроме пустого шума до тех пор, пока у них нет в головах […] действия или выражение, которое должно быть представлено.(Д’Аламбер 1759: XXXVIII)

В диалоге «Племянник Рамо » (1760) Дидро утверждает что

[s]ong — это имитация физических шумов или акцентов страсти, через звуки гаммы, придуманной искусством или вдохновленной природе, как угодно, либо голосом, либо инструмент. (Дидро 1760: 104ndash;5)

Музыкальное подражание также защищает Жан-Жак Руссо, но в важно уточненная версия (см. следующий раздел).

С 1770-х годов появляется взгляд на музыку как на подражательное искусство. становится все более несостоятельной, а идея о том, что музыка выражает эмоции, потому что они имитируют человеческое экспрессивное поведение. под атакой. Эта новая тенденция проявляется в таких работах, как Андре Морелле (1727–1819) «Выражение в музыке и Подражание в искусстве (1771), а также Музыкальное выражение Помещен среди химер (1779 г.). Эта последняя работа была написана Бойе, биографические данные которого неизвестны.В трактате Бойе отказ от подражания сочетается с утверждают, что мелодия и гармония достойны уважения в сами:

Основная цель музыки — доставить нам удовольствие физически, без разум утруждает себя поиском бесполезных сравнения с ним. (цитируется по Lippman 1992: 95)

Композитор и теоретик Мишель-Поль Ги де Шабанон (1730–1792), возможно, является наиболее представительным и радикальным пример нового скептического мышления.В своих наблюдениях за Музыка и принципиально метафизика искусства (1779), Шабанон предлагает множество аргументов против идеи о том, что музыкальное выражение эмоций зависит от имитации их вокальных проявления. Он отмечает, что дети эмоционально реагируют на музыку. однако они не могут оценить музыкальное подражание. То же самое относится и к лица, незнакомые с западной музыкальной традицией. Более того, подражание недостаточно для выражения. Например, смех естественно ассоциируется с весельем, но музыкальное подражание смеха не привело бы к веселой музыке.Таким образом, музыка может выражать эмоции без имитации их внешних проявлений. Наоборот, Шабанон отмечает, что музыка может выражать эмоции, не имеющие типичное проявление:

Многие из наших страстей не связаны с особым криком, и но музыка может их выразить. (Чабанон 1779: VIII)

Помимо уже упомянутого Ависона, другие английские писатели поставил под сомнение роль имитации в музыке (см. Schueller 1948). Фрэнсис Хатчесон (1694–1746), в г. Исследование о Красота, Порядок, Гармония, Дизайн (1725), различает оригинальная и сравнительная красота, причем первая оценивается независимо любого сравнения, причем последнее зависит вместо этого от подражания.По Хатчесону, музыка — это пример изначальной красоты, хотя его мелодический элемент также допускает сравнительную красоту, в что это может напоминать страстную речь. При обнаружении этого сходство,

мы будем затронуты им очень чувствительно, и меланхолия, радость, серьезность, задумчивость, возбуждаемые в нас каким-то сочувствие или заражение . (Хатчесон 1725: раздел VI, XII)

Этот отрывок важен, потому что он дает ясное представление о том, как музыка может выражать эмоцию (посредством имитации ее характерное вокальное выражение), в то же время возбуждая его в слушателе.

В своих « наблюдениях за соответствием между поэзией и Музыка (1769), ирландский писатель Дэниел Уэбб (1719–1798). объясняет эмоциональное воздействие музыки, обращаясь к физиологическая теория эмоций близка Декарту. Согласно этой точке зрения, музыка может дать нам впечатления , т. то есть это может ввести нас в состояние ума, которое может быть дополнительно определено сопровождающими словами. Сравнивая музыку с живописью и скульптурой, Уэбб отмечает, что последние могут воздействовать на наши эмоции только через их подражания, то есть их представляемого содержания, в то время как музыка может так через подражания и впечатления (Webb 1769: 28).В этом Таким образом, Уэбб признает, что выразительный потенциал музыки больше, чем у изобразительного искусства, и что это привилегированное положение не связано с подражанием.

Джеймс Битти (1735–1803), шотландский философ, озвучивает опасения, подобные тем, что Шабанон, когда он замечает, что есть эмоции, которые может выражать музыка, не имеющие типичного вокала проявление. На основании этого он отвергает мнение о том, что музыка по необходимости подражательный, хотя он допускает, что это может быть.Более значительно, Битти утверждает, что есть принципиальная разница между музыкой и парадигматически подражательным искусством живописи. В то время как хорошие картины по необходимости являются хорошими имитациями, а плохие картины обязательно плохи, хорошие и плохие музыкальные произведения могут быть либо хорошие, либо плохие подражания (Beattie 1779: часть I, глава VI, секция 1).

Шотландский философ Томас Рид (1710–1796) утверждает, что восприятие представляет нам ощущения, которые функционируют как знаки объективные качества.Некоторые ощущения — это искусственных знаков, устанавливается по соглашению людей. Таковы слова — связь между «кошкой» и животным, сидящим у меня на коленях, произвольный. Остальные ощущения — это естественных знаков, а функция независимо от человеческой деятельности — например, связь между дымом и огнем. Естественные знаки обычно требуют от нас изучения их связи с обозначаемым объективным качеством, как в случае дым и огонь. Однако в некоторых случаях естественный знак означает не требуя предварительного опыта — ребенок может обнаружить гнев в сердитом лице и немедленно отвечает на это.Музыкальное выражение это явно описанный Ридом как пример этой категории:

Одна музыка вызывает скорбь, другая — любовь, третья — гнев или ярость. Все это материальные представления о каком-то аффекте ума. Ни один из них не приобретается с опытом. ( Лекции о прекрасном Искусство , «Разум и тело»)

Таким образом, музыкальное выражение «есть не что иное, как приспособление определенных звуки, чтобы вызвать определенные чувства в нашем уме» ( лекции по изобразительному искусству , «Вкус и изящные искусства»).Что касается имитация пения птиц, сражений и т.п., Рейд утверждает, что они лишь незначительно способствуют красоте музыки. То Важность взглядов Рейда заключается в его философском обоснованный взгляд на выражение, не предполагающий подражания в все.

Экономист и философ Адам Смит (1723–1790 гг.) резкое различие между вокальной и инструментальной музыкой. Он считает, что чем больше несоответствие между средой и имитируемым объектом, тем больше удовольствие доставляет имитационное искусство ( О природе этого Подражание, имеющее место в так называемом подражательном искусстве , часть I, 6–7).Таким образом, вокальная музыка может лишь немного напоминать страстная речь, но именно от этого она нас порадует когда он успешно имитирует его ( О природе этого Имитация , часть II, 12). Инструментальная музыка, однако, лишена текста и лишенный голосовой артикуляции, не может имитировать какой-либо предмет успешно, так как мы вряд ли когда-либо сможем распознать в нем что-либо, если только вызвано описанием ( о характере этой имитации , часть II, 17). Смит развивает альтернативный взгляд на музыку. выражение, которое он иллюстрирует интересной параллелью.Как только природный ландшафт может быть мрачным, ничего не имитируя, так может Музыка. В обоих случаях описание «мрачный» приписывает диспозиционное свойство, то есть относится к способности пейзаж и музыкальное произведение наводят на нас грусть ( Природа этой имитации , часть II, 23). И снова выражение и имитация идет разными путями.

Хотя, возможно, менее радикально, чем их французский или английский коллег, немецкие интеллектуалы также все чаще подвергали сомнению Роль подражания в музыке.

Философ и ученый Иоганн Георг Зульцер (1720–1779). до сих пор придерживается довольно ортодоксального взгляда на подражание в музыке, придерживаясь что музыка имитирует страстную речь (Sulzer 1774, «Мелодия» [1792: III, 370–371; 1995: 91–92]). Он также распространяет это объяснение на инструментальную музыку и считает, что музыка, не выражающая эмоций, бесполезна (Sulzer 1774, «Инструментальная музыка» [1792: II, 677–679; 1995: 95–97]).

Иоганн Маттесон (1681–1764), вождь Affektenlehre теоретик, принимает картезианское, физиологическое объяснение музыкального выражение как пробуждение эмоций, вызванное действием музыки о духах животных (это стандартная точка зрения Маттесона). теория — см. Липпман 1992: 115–116; для альтернативы интерпретацию см. Kivy 1984).Таким образом, музыкант, желающий сочинять музыку, выражающую эмоции, должны соответствовать движения духов животных, связанные с этой эмоцией. Этот вид изменяет связь между эмоциональным выражением и подражанием, поскольку выражение больше не зависит от подражания страстному речь.

Иоганн Готфрид фон Гердер (1744–1803) придерживается той точки зрения, что музыка есть подражательное искусство, предметами которого являются

все такие вещи и происшествия, которые в наибольшей степени характеризуются движение и звук; к ним относятся все виды движений, звуков, голоса, страсти, выраженные звуками, и так далее.(Гердер 1769: I, 19)

Это следует из природы музыки: тогда как живопись есть искусство пространственное сосуществование, музыка есть последовательность. это уважение эти естественные границы, чтобы искусства могли достичь своих результатов. Таким образом,

музыка, которая полностью действует через временную последовательность, никогда не должна сделать изображение предметов в пространстве своим главным предметом, т.к. делают неопытные растяпы. (Гердер 1769: I, 16)

Есть сходство между философией музыки Гердера и Руссо.Гердер также предлагает, чтобы сегодняшняя музыка и язык мог иметь общего предка, основной функцией которого было выразительные (Гердер 1772: часть I, раздел III, 1; Гердер 1769: IV, 8).

Гердер скептически относится к роли математических или физические объяснения в музыкальной эстетике, поскольку они не могут объяснить наши гедонистические и эмоциональные реакции от первого лица. Как и Руссо, на этом основании он упрекает Рамо (Herder 1769: IV, 6). Однако Гердер не отказывается совсем от научных объяснений, и фактически обращается к физиологии, чтобы выдвинуть свою собственную гипотезу (Гердер 1769: IV, 6).Хотя детали этого предлагаемого объяснения может быть неинтересным, примечательно, что, обращаясь к причинное объяснение, Гердер ослабляет связь между выражением и имитация.

3.5 Примат мелодии: Руссо

Музыка была делом всей жизни Жан-Жака Руссо. (1712–1778), чьи музыкальные сочинения касаются впечатляющего разнообразные темы, от нотной грамоты и теории до основных философские проблемы, такие как музыкальная ценность и выразительность. Руссо был также автором исключительно успешной оперы « Le». Devin du Village (1752 г.), исполнено около четырехсот раз. течение пятидесяти лет после премьеры.

Автор произведений Дидро и Даламбера. Encyclopédie (1751 г.), Руссо приступил к систематическому неприятие взглядов, защищаемых Жаном-Филиппом Рамо (1683–1764), крупнейший теоретик музыки того времени. Отказ Руссо от Рамо был не просто отказом от его теории музыки, а скорее всей музыкальной практики. должно оправдывать, то есть французскую музыку того времени.

Письмо Руссо о французской музыке (1753) можно рассматривать как эпизод в так называемом querelle des bouffons , спор об относительных достоинствах итальянской и французской оперы, по мотивам парижского спектакля Джованни Баттисты 1752 года. Перголези La serva padrona .В Письме , Руссо стоит на стороне итальянской музыки, считая ее превосходство над французской музыкой, в конечном счете, благодаря итальянскому языку, который мелодичнее и лучше артикулирован, чем французский. французская музыка пытается устранить недостатки своего языка, приняв сложные гармонические структуры, но Руссо считает, что это только еще больше ограничивает его выразительные возможности. Он наблюдает, как итальянец музыка более трогательна, несмотря на то, что в ней используются аккорды, не полностью заполнен, но именно из-за этой особенности.в Письмо Руссо также развивает принцип «единства мелодии» ( unité de mélodie ), согласно к которому музыка должна представлять слушателя с одной-единственной заметной мелодию в любое время, остальные голоса играют вспомогательную и вспомогательная роль. Именно из этого мелодического единства музыка черпает свое способность растрогать слушателя, и в этом кроется музыкальное ценность. Концепция единства мелодии получает дальнейшее развитие в посвященная статья из Музыкального словаря Руссо (1768), где он также утверждает, что его Devin du Village был попытаться применить этот принцип на практике (Руссо, 1768, «Единство мелодии»; о единстве мелодии см. Riley 2004: глава 2 и Waeber 2009).

Полемический взгляд Руссо на гармонию как на помеху мелодическому развитие, а также последующее осуждение французской музыки, нашел естественную цель в Рамо, который защищался на различных случаях (ответы Рамо собраны в Scott 1998; дебаты см. Verba 2016: главы 2 и 3). В его Traité de l’harmonie (1722), Рамо уже заявил, что мелодия — это просто часть гармонии, и в своем последующем Nouveau système de musique théorique , он попытался обосновать тональную систему феноменом верхнего частичные гармоники, слабые обертоны, которые производятся всякий раз, когда нота пробита.Это означает, что, строго говоря, не существует чистых мелодии, так как ни одна нота не может быть услышана отдельно от гармоник, которые она генерирует. Восходящий ряд верхних гармоник, утверждает Рамо, содержит ключ к тональной гармонии. В своей энциклопедии в статье «Диссонанс» Руссо допускает, что гармония может быть частично укоренен в структуре гармонического ряда, но давит Рамо о происхождении малой терции, интервала, имеет решающее значение для тональной гармонии, поскольку отсутствует в сериале.Более важным, чем эти технические сомнения, является фундаментальный принцип Руссо. методологическое отличие от Рамо. Пока мюзикл Рамо эстетика зависит от теории музыки, включая математическую и физические конструкции, недоступные простому опыту слушая, Руссо считает такой опыт окончательным судьей музыкальную ценность и считает, что мелодия является частью музыки. который отвечает за его эмоциональное воздействие на слушателя (см. О’Ди 1995: 19–20). Что касается надлежащего уровень объяснения музыкальных явлений, контраст между Руссо и Рамо мало чем отличается от того, что было между аристоксенианцами и Пифагорейские подходы к гармоникам (см. §1.2).

Взгляды Руссо на выразительную силу музыки еще более подробно изложен в его «Очерке о происхождении языков» (1781 г.), в в котором он утверждает, что музыка и естественные языки развились из общий источник, язык, используемый для выражения чувств (Руссо 1781: глава XII, «Происхождение музыки»; см. Фома 1995: глава 5). Следуя этому общему происхождению, и язык, и музыка подверглась процессу распада. Языки разработаны для того, чтобы сообщать все более сложные мысли, но потеряли выразительную силу, особенно после появления письменности (Руссо 1781: главы V–VI).Таким образом, Греция Платона, утверждает Руссо, не имела не хватало философов, но не хватало музыкантов (Руссо 1781: глава XIX). По поводу этого замечания Мартинелли (2012 [2019: 62]) отмечает:

Предвосхищая линию рассуждений, которая позже будет принята Ницше, Руссо открыто противопоставляли музыку и философию, резко подрывая традицию, согласно которой они были сестрами.

По Руссо, музыка вырождалась вместе с языком и постепенно утратил свою первоначальную выразительную силу.Это произошло как бесплатно мелодичные фразы постепенно превращались в регламентированные музыкальные системы, в котором гармония и контрапункт были введены для того, чтобы компенсировать потерю естественной мелодии (Руссо 1781: глава XIX).

Заманчиво, хотя, может быть, и неточно, увидеть у Руссо рассматривать предшественника гипотезы о языке musilanguage, недавно предложенной Стивен Браун (1999; об этом см. Waeber 2013; Mithen 2005) продвигает точка зрения аналогична точке зрения Брауна).

Как видно из его гипотезы о происхождении музыки, Руссо считает, что выражение эмоций — это главное в музыке. функция.Квалифицированное понятие подражания играет решающую роль в это. В то время как Руссо принимает взгляд восемнадцатого века на искусство как подражание (Руссо 1768, «Подражание»), ему также ясно в утверждении, что музыкальное подражание отличается от тех видов, которые мы находим в других видах искусства. Музыка не имитирует человеческие страсти или другие объекты, представляя нам их звуковой эквивалент, а скорее вызывая у слушателя эмоции, которые вызовет объект к. По словам Руссо,

Он не будет прямо представлять эти вещи, но вызовет то же самое. движения в душе, переживаемые при видении их.(Руссо 1768, «Имитация»)

Именно поэтому музыкальное подражание не ограничивается одним смысловая модальность. Если картина может изображать только объекты зрения,

[м]узыка, казалось бы, имеет такие же ограничения в отношении слуха; тем не менее, он изображает все, даже предметы, которые только видимым: с помощью почти невообразимого волшебного трюка кажется, что глаз в ухо, и величайшее чудо Искусства, которое действует только движение должно быть в состоянии сформировать даже образ покоя.Ночь, спать, одиночество и тишина входят в число великих портретов Музыки. (Руссо 1768, «Подражание»; аналогичные заявления о музыкальных подражания сделаны в других местах в творчестве Руссо, см. Руссо 1768 г., «Опера» и Руссо 1781 г.: глава XVI)

По сути, подражание, которое Руссо считает центральным в музыке, возбуждение эмоции, которая достаточно специфична, чтобы ее можно было ассоциировать с заданным объектом. Таким образом, хотя Руссо не сомневается в к способности музыки подражать мирским предметам, он способен защищать эту точку зрения, потому что он переопределяет подражание с точки зрения эмоционального возбуждение.В этом смысле он по-прежнему является представителем прогрессивного отказаться от взгляда на музыку как на подражание.

Несмотря на свое очарование, взгляд Руссо на музыкальное подражание не кажется, выдерживают критическую проверку. Неубедительно как объяснение музыкальной имитации эмоций. Хотя может быть что эмоция, которую мы воспринимаем, всегда соответствует другой эмоции, которую мы чувство, и, таким образом, мы могли изобразить первое, пробуждая второе. Но на самом деле мы можем реагировать, например, на гнев различными эмоциями, от большей ярости к страху, разочарованию, злорадству и т. д.То теория становится еще более неправдоподобной, когда дело доходит до изображения объекты, отличные от эмоций, так как один и тот же объект может вызвать очень различные эмоции в зависимости от настроения испытуемого. убеждения об этом.

3.6 Музыка между формой и содержанием: Кант

В то время как его комментарии о музыке иногда пренебрежительно относятся к художественная чувствительность, Иммануил Кант (1724–1804), возможно, является первый крупный современный философ, который обсуждал инструментальную музыку в в контексте систематического учета искусства.Его влияние на последующее музыкальное мышление, особенно в формалистическом направлении, бесспорно (см. запись о история западной философии музыки: с 1800 г., раздел 1.6), но более спорным является то, защищает ли он сам различные формализм. Основные рассуждения Канта о музыке содержатся в первый раздел Критика способности суждения (1790), но некоторые замечания можно найти и в его «Антропологии из Прагматическая точка зрения (1798).

Взгляды Канта на музыку вытекают из представления о красоте, которая должна кратко реконструировать.Кант противопоставляет прекрасному , которое стремится к универсальности, с приятный , который субъективные и идиосинкразические. Согласно Канту, когда мы приписываем красоту объектам мы делаем суждения вкуса. Эти субъективные суждения и включают в себя чувство удовольствия. В этом смысле, суждения вкуса совершенно подобны суждениям приятности. Однако прекрасное отличается от приятного тем, что оно требует бескорыстного удовольствия ( interessenloses Wohlgefallen ), то есть удовольствие, не предполагающее существования его объекта.Например, я могу найти красивым воображаемый мелодия или живопись, но я не могу найти приятный освежающий напиток если я просто думаю об этом (Кант 1790: § 2).

Так как они не зависят от понятий и по существу включают в себя субъективный элемент удовольствия, вкусовые суждения не познавательны, и поэтому не может претендовать на ту же общую значимость, как, скажем, математические доказательства. Однако суждения вкуса универсальны. Когда человек считает объект красивым, он в то же время и утверждая, что каждый должен находить это красивым (Кант 1790: §6–7).Это снова контрастирует с приятным. Когда я считаю вкус кальвадоса приятным, я не требую общее согласие; напротив, удовольствие, связанное с работой я ожидаю, что каждый почувствует музыку — это прекрасное произведение Музыка.

Непонятийная всеобщность суждений вкуса основывается на то, что Кант называет «свободной игрой воображения и понимание» (Кант 1790: §9). Обычное восприятие и познавательная деятельность требует взаимодействия воображения и понимания (здесь важно иметь в виду, что Кант считает, что воображение участвует в восприятии), но в этих случаях воображение управляется понятиями.В свободной игре, требуемой суждения вкуса, воображения и понимания взаимодействуют не ограниченный понятиями, но способом, общим для всех людей. существа (Кант 1790: §20 и далее).

Кант различает приятное и прекрасное искусство. В то время как оба связаны с удовольствием, приятные искусства просто направлены на то, чтобы вызвать наслаждение, тогда как прекрасные искусства предполагают познание (Кант 1790: §44). То кажущаяся двусмысленность в замечаниях Канта о музыке заходит так глубоко, что может показаться, что он противоречит сам себе даже в том, что касается статуса музыки как красивое искусство.Он перечисляет Tafelmusik (легкая музыка, написанная для быть фоновым сопровождением к обеду) наряду с искусством рассказывать забавные истории и анекдоты как образец приятного искусства, и добавляет что такая музыка должна способствовать разговору «никто не обращал ни малейшего внимания на его композиция» (Кант 1790: §44). В «Замечании» которым завершается первый раздел Критики , Кант однажды More называет музыку наряду с шуткой приятным искусством. Тем не мение, в другом месте той же работы Кант ясно считает музыку прекрасным искусством, ставит его рядом с поэзией и живописью (§44, 191).Более важно то, что Кант обсуждает музыку в § 51, где он вводит свою отдел прекрасного искусства. Саманта Матерн (2014: 135–138) утверждал, что кажущаяся нерешительность Канта на самом деле основаны на другом отношении, которое мы можем принять к музыке. Если мы обращать внимание на телесный эффект пьесы, музыка будет просто приемлемым, в то время как акцент на формальной структуре работы будет делают возможным суждение вкуса, и таким образом можно найти музыку красивая.

Заключительный пункт о музыкальной красоте заслуживает упоминания.Кант различает свободный и приверженный ( anhängend ) Красота. Приверженная красота предполагает представление о предмете. цель. Таким образом, произведение архитектуры оценивается как красивое или нет. в соответствии с его успехом или иным образом в размещении людей, учреждений, или предприятий. Результирующее суждение вкуса характеризуется Кант как нечистый. Свободная красота не предполагает никакой концепции. В виде примеры свободной красоты, Кант упоминает абстрактные узоры, а инструментальная музыка, «действительно вся музыка без текста» (Кант 1790: §16).Вообще, когда Кант рассуждает о музыке, он чисто инструментальная музыка в виду. Если учесть, что предыдущий мыслители уделяли почти исключительное внимание вокальной музыке, это значительный сдвиг в фокусе, и тот, который будет подтвержден философия музыки вслед за Кантом.

Еще одна двусмысленность представлена ​​очевидной приверженностью Канта как к разнообразию музыкального формализма, согласно которому музыкальное красота однозначно заключается в отношениях между ее составляющими части, и к идее, что музыка выражает эмоции.Это проявление общей напряженности в эстетике Канта (см. Гайер, 1977). Формалистическая тенденция очевидна, когда Кант утверждает, что подлинным объектом чистого суждения вкуса в музыке является сочинение, под которым он подразумевает расположение тонов (Кант 1790: § 14). Позже Кант утверждает, что музыка «просто играет с ощущений» (Кант 1790: §53), предлагая это в поддержку его претензии относительно низкого ранга музыки среди искусств.

Несмотря на эти кажущиеся заявления о формализме, Кант также подчеркивает Связь музыки со сферой эмоций.В частности, он кажется, принимает версию Affektenlehre , согласно какие музыкальные произведения могут вызвать у слушателя определенные эмоции. В §53, Кант утверждает, что музыка может передавать эмоцию благодаря своей аналогия с тембром голоса, типичным для страстной речи (см. также Кант 1798: §18).

Перед лицом этих текстовых двусмысленностей вариант состоит в том, чтобы принять формалистская интерпретация и считают, что Кант просто говорил на словах. служба Affektenlehre (Kivy 2009: 50 ff.; Шуллер 1955: 224–25). Однако другие ученые отрицают, что Кант был формалист. Янг (2020) приписывает ему имитационную теорию выразительность: музыка имитирует тона, характерные для страстных речь. Matherne (2014) пытается примирить формалистов и экспрессивные элементы в мысли Канта. Решающее значение для нее интерпретация есть понятие эстетической идеи, которую Кант определяет как

то представление воображения, которое заставляет много думать хотя и без возможности какой-либо определенной мысли, т.е.е., понятие, адекватное ему. (Кант 1790: §49)

Эстетические идеи — это воображаемые представления, которые не могут быть исчерпываются любой данной концепцией — подумайте об абстрактной картине и множества вещей, на которые он мог бы быть похож или символизировать. эстетический идеи играют решающую роль в нашем восприятии прекрасного, и Кант доходит до того, что определяет красоту как выражение эстетического идеи (Кант 1790: §51). Говоря о музыке, Кант утверждает что форма композиции — он прямо упоминает «гармония и мелодия» — выражает

эстетические идеи связного целого невыразимой полноты мысль, соответствующая определенной теме, которая составляет доминирующий аффект в произведении.(Кант 1790: §53)

Здесь выражается всеохватывающая эмоциональная составляющая произведения. характер, главная забота Affektenlehre , является явно связаны с формальной структурой произведения. Матерн (2014: 134) заключает, что Кант защищает то, что она называет «выразительный формализм», точка зрения, согласно которой музыка способен выражать эстетические идеи, относящиеся к сфере эмоций, и делает это посредством своей формальной структуры.

Кантовский взгляд на относительную ценность музыки как искусства также имел значение. был объектом критического внимания (Weatherston 1996; Parret 1998).Кант ранжирует искусства по двум различным критериям. Когда речь идет о к «прелести и движению ума» (Кант 1790: §53), музыка стоит на первом месте среди всех искусств, так как она сильнее возбуждает эмоции. глубже, чем любой другой вид искусства. Ясно, что Кант не считают этот критерий особенно важным для художественной ценности. Кроме того, музыка занимает нижнюю часть иерархии, когда ранжирует искусства по второму критерию, т. термины культуры, которые они обеспечивают для ума» (Кант 1790: §53).Обеспечить культуру ума Кант описывает как способствуют расширению способностей воображения и понимания — подумайте еще раз об абстрактной картине и о том, как она может обогатить нашу способность придавать видимую форму некоторым идеям.

Хотя они могут поднимать различные сложные вопросы толкования, Взгляды Канта на музыку имеют не только чисто историческое значение. интерес. Некоторые современные комментаторы и философы музыки предположили, что они могут быть задействованы в текущих дебатах (см. Bicknell 2002; Ginsborg 2011: 337; Matherne 2014: 139–140).

Независимо от того, является кантовский формализм девятнадцатым веком или нет. вековой конструкции, его осознание чисто формальной музыкальной аспект сигнализирует об изменении западной философии музыки.